Geum.ru

Книга третья

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
К. аресту Р. А. Черносвитова...

1849 г., сентября 21.

Отношение за №155 члена комиссии по разбору бумаг арестованных А. Сагтынского к председателю следственной комиссии И. А. Набокову (в то время он же комендант Петропавловской крепости): «Милостивый государь Иван Александрович! Возвращая у сего препровожденные при отношении вашего высокопревосходительства от 19 сентября №393 к господину статссекретарю князю Голицину бумаги, взятые в квартире арестованного отставного подпоручика Черносвитова, имею честь за отсутствием его сиятельства донесении, что кроме четырех непримечательных писем, заключаются в оных две философических статьи: 1) «О свободной воле», переведенная Черносвитовым с французского, и 2) «Взгляд на теорию действий», которые хотя прямо не относятся к известному делу, но весь дух этих сочинений и особенно отмеченные в оных карандашам мысли преисполнены вредного революционного духа».

Примите... А. Сагтынский.


Генерал-аудиториат предложил выслать Р. А. Черносвитова в Вятку, по конфирмации сослан в Кексгольмскую крепость. В 1850 году Черносвитов просит о переводе его в Петербург для разработки своего открытия в области воздухоплавания; в 1854 году отправляет из крепости в комитет инвалидов рукопись об устройстве изобретенной им искусственной ноги, в точности воспроизводящей двигательно-опорные функции и 150 рублей на печатание — статья и приложенные чертежи к ней были опубликованы через месяц в журнале, издаваемом Комитетом инвалидов.


Личное (из писем Р. А. Черносвитова). Допетрашевский период. Пошехонье. 31 декабря 1848 г.

Да! Правда ваша; вот еще новый год, а с ним еще вероятнее конец этой пошлой заботы, этой скуки, этого веселья и упоения и отрады и отравы, которых мы величаем в премудром неведении нашем удовольствиями жизни. Вы кажется праздничаете сего дня ваше тезоименинтство, то есть прибавляете к массе соседних глупостей — новую, заключаете ею прошлый, дай бог ему царствие небесное 1848-й эры, и 40-й нашей жизни год... Оба мы в будущем 1849 году наделаем еще столько глупостей, что одна — в общей массе — не имеет значения.

Старушку мою я нашел очень, очень больною, приезд мой обрадовал ее и теперь. Она ходит и заботится: денег у меня остается только 150 р. и с ними я надеюсь благополучно отправиться на новые подвиги в Северную Пальмиру, как называют Петербург ультра Руссоманы. Чем-то кончим мы эту статью. Вот, черт побери, если и тут еще неудача! В Петербурге с этой стороны я был покойнее.

Ну, что дальше: живем в Пошехонье, тем более удостоверяемся, что люди или лучше сказать развитие, или еще лучше возможность развития людей — находится в своей зависимости от земли. Во всем Пошехонском уезде земли — чистый подзол и без навозу ничего не родит и люди в здешней без удобрения хоть родят — но не развиваются. Здесь все так пошло, смешно и карикатурно-вычурно, что право больно смотреть на этих прозябающих животно-растений: они решительно прикреплены к почве своей родины и всякое движение вперед невозможно! Решительно невозможно!

Новый год! Эта значительная часть нашей щепетильной жизни, ничтожный осколок времени, в которое назначено нашей ничтожной планете окончить свой тур, вальсируя около солнца — невольно как-то навевает могильный холод на душу мыслящую, — а давно ли я начал так рассуждать при встрече с этим роковым 1-ым числом нового года? Недавно. Прежде, новый год еще было какое-то желанное число в котором заключались все надежды на перемены к лучшему — сколько ожиданий бывало связано с будущим годом? Сколько новых услад являлось воображению не окованному еще крещенским морозом опыта, гнездившемуся в голове, увенчанной хохлом завитых волос, расположенных на месте нынешней плеши! Теперь не добьешься уже и сотой доли того счастливого расположения духа! Мрачно, холодно, безнадежно впереди — пошло и грустно в настоящем, — в прошедшем есть несколько моментов жизни, но не отравлены ядом отрешения и насмешки.

Прощайте! Что-то нескладно пишется — скучно здесь! — да где же весело? — и в Питере я сегодня скучал бы. Не люблю я этого дня! — Благодарствую за письмо; — может быть я пробуду здесь до крещения. Старуха все худа еще, в ужасном положении я застал ее!

Пошехонье так гадко, что я нигде не бываю; одно только существо порядочное встретил я здесь — это 22-х лет девушка: дочь той старухи, которая помните отчитывала меня в вашей квартире, это несчастное создание, которое не находит ни сочувствия ни отголоска в отверженном пошехонском обществе, впрочем здесь нет общества! Прощайте; благодарю за память. Ваш Р. Черносвитов.


26 августа 1851 года, Кексгольм.

Любезный друг Василий Николаевич! Осень надвигается и северный Борей машет уже над благословенным Кексгольмом холодными крылами своими, а семье моей и корове есть нечего, — для первой нужен хлеб, для последней — сено. Ни того, ни другого нет на улицах Кексгольма и даже на валах Кексгольмской крепости в наличии и в излишестве не водится. Все эти подробности для тебя, конечно, неинтересны, так же как не интересна может быть знать и положение моей семьи и коровы, но я нахожу, что это маленькое предисловие нужно, как введение к объяснению или лучше сказать к яснейшему пониманию еще последующих строк главное, прошу не принимать моего письма за укор и не хмуриться, не перенесясь в мое положение, весьма некрасивое: ты увидишь его со слов жены и частью из этого письма.

Что людям не следует верить на слово, я знаю так же хорошо, как и ты это знаешь, ты испытал это, но обстоятельства поправились, а с исправлением их люди сдержали слово для твоего покоя. Но тебя, Василий, я никогда не считал наряду с прочими, и потому верил тебе, верю еще и теперь, находясь под влиянием того впечатления, какое произвели на меня пятилетние наши связи. В настоящее время я испытываю тоже положение, от которого избавился ты в Красноярске в 1846 году, а разница в том только, что твое положение лучше моего настоящего: тебе давали бы жить и там, засадивши за долги, а у жены оставалось столько вещей, что она не нуждалась бы в насущном хлебе; у меня же нет хлеба и жене моей продать нечего, следовательно впереди голодная смерть, которой ты не видел. — Надеюсь, что обстоятельства эти, весьма ясные, расположат тебя к терпению дочитать остальное, не сердись, будь справедлив к себе и к другим.

При поездке моей из Красноярска в Петербург в 1846 году — оставляя службу у компании, я имел в виду спасти тебя. Это главное, а чтоб спасти себя от голода — получить от тебя 10% с капитала, который ты получишь от Мелевинского. Первая из этих причин была главнейшая и родила вторую, Ты знаешь, напоминал ли я тебе об этом условии пока не нуждался, а мог обойтись без его выполнения, теперь же дело другого рода, теперь мне и семье моей жить, нечем и я припоминаю тебе это по необходимости. Акта нет у нас и ты вправе отпираться от выполнения этого условия, но ты же не сделаешь этого, во-первых, по благородству мыслей и поступков и, во-вторых, потому что элемент добра глубоко проник в тебя. Я надеюсь, что ты не откажешься от слов своих, добровольно высказанных; вот я не торговался с тобою — помнишь — впрочем — кто знает, что скажешь ты! Но ведь дивные бывают на свете превращения! Во всяком случае, я выскажу дело, как понимаю и как ты его понимаешь!

По счету 25 сентября 1847 года, я состоял тебе должным — до 24000. Здесь и вообще в 1850 году получил от тебя — до 3000-7000. По переводу Сидорову следует зачесть в уплату — 1915. Всего за мною до 25000. Затем представляю тебе, полученные от К° Мелевинского деньги сосчитать самому с 1846 по 1851 год — всего за пять лет — этот капитал отнюдь не менее 250.000, а чем он превысил это количество с того по 10% я считаю за тобою. Это справедливо и честно. Не думаю, чтобы ты отказался от того или от другого поступка!...


Пояснение.

Адресат Р. А. Черноевитова — Латкин Василий Николаевич (1820-1917) купец, юрист, профессор права, золотопромышленник, автор ряда работ о золотых приисках, лесном и других промыслах. Материалы В. Н. Латкина (хранятся в ЦГАЛИ, в фонде Пантелеева Л.Ф. и Академии наук в фонде М.К. Сидорова) содержат переписку семейного и делового характера. Его корреспонденты — золото-горно-лесопромышленники: М. К. Сидоров, Н.В. Латкин — сын В. Н. Латкина, известный исследователь и этнограф, Д. Е. Бернардаки и др. Переписка содержит сведения о Ниманских, Николаевских, Сосулинских, Черносвитовских и других приисках 1840-х -1850-х годов. Письма Р. А. Черносвитова к В. Н. Латкину — 71 письмо за 4 февраля 1848 года и по 11 июня 1852 г., то есть в предпетрошевский и петрашевский период биографии Черносвитова. (фонд 1691 Л. Ф. Пантелеева, оп. 2, ед. хранения 120).

Рафаил Александрович считал Василия Николаевича своим лучшим другом. И, как видно из последнего письма, в 1846 году спас его от долговой тюрьмы, благодаря блестящей финансовой операции, проведенной на золотых приисках Красноярска, получивших не случайно название «Черносвитовских». Тогда-то, в порыве благодарности, В. Н. Латкин и пообещал, что от будущей прибыли (а он не только вернул свои деньги, но и приобрел благодаря Черносвитову значительный процент акций богатых сибирских приисков) Черносвитов будет получать 10%. В то время Рафаил Александрович и сам баснословно разбогател и если бы дела дальше круто не повернулись, вряд ли бы он потребовал от Латкина эти 10%. Об этом он и пишет. Василий Николаевич не только не сдержал своего слова, но, воспользовавшись арестом и ссылкой Черносвитова, продолжая поддерживать с ним «дружескую» переписку и оказывая мелкие услуги, в том числе и деньгами (до 150 р., не более), путем подставных лиц ограбил Черносвитова, завладев черносвитовским прииском. А, может быть — не так уже случайно, его родной брат Петр Николаевич Латкин свел Р. А. Черносвитова с М. В. Петрашевским? Кто знает, что скрывается за всякой исторической случайностью? Дочь Василия Николаевича Латкина Серафима Васильевна вышла замуж за Лонгина Федоровича Пантелеева (Федора Пантелеевича Лонгина), мемуариста, общественного деятеля, издателя сочинений научного характера, председателя комитета Литературного фонда. Л. Ф. Пантелеев был личностью замечательной. Вот краткое содержание его фонда: статьи научные и публицистические, письма к 51 адресату, письма к Л. Ф. Пантелееву: Д. Н. Анучина, В. А. Бекмешева, В. В. Верещагина, В. И. Вернадского, Бонч-Бруевича, А. И. Герцена, В. О, Ковалевского, М. М. Ковалевского, А. С. Лашю-Данилевского, П. Ф. Лесгафта, Л. Н. Майкова, И. Ф. Массанова, И. И. Мечникова, И. Е. Репина, Е. В. Тарле, Ф. И. Успенского и др. Всего 772 корреспондента. Материалы, собранные Л. Ф. Пантелеевым о его работе в золотопромышленной компании, копии архивных документов по истории студенческих движений в России (1831-1863 гг.), материалы по выборам в государственную Думу всех созывов (1905-1916), записи свадебных и рекрутских песен, песен Печорского края и др.

Родился Лонгин Федор Пантелеевич в Вологде. В 1860-е годы учился на юридическом факультете Петербургского университета. Исключен за участие в студенческих беспорядках. Был близок к участникам польского восстания. В 1864 году был арестован как участник организации «Земля и Воля». В 1865 г. приговорен к каторжным работам и ссылке в Сибирь на 6 лет. Работал в Сибири на частных золотых приисках, был управляющим одним из приисков. Организовал собственное дело (женившись на Софье Васильевне). В 1876 г. Лонгин Федорович возвратился в Петербург, печатал рассказы и жизни Сибири, начал заниматься издательским делом. В 1879 г. снова ездил в Сибирь по делам золотых приисков. С 1883 г. окончательно обосновался в Петербурге. Печатался в газетах и журналах. Политическая эволюция — от народничества к либерализму. После революции 1906 года вступил в партию кадетов, от которой был избран в 1911 году в Государственную Думу. Умер в 1919 г. Прослеживается некоторая общность характеров и интересов между Р.А. Черносвитовым и Л.Ф Пантелеевым.


Р. А. Черносвитов умер, как и М.С. Лунин, от острого нарушения мозгового кровообращения в Красноярске в 1858 году. Дом его в Ирбите стоит до сих пор. Могила пока не найдена.


Самое заветное: «Виды на Сибирь».

Как-то, в 1849 году, в Красноярске, Рафаил Александрович размечтался перед Василием Николаевичем: «А не купить ли мне Байкал и развести на нем пароходство и механизированные рыбные промыслы?» Несколько дней спустя он с серьезным видом обратился к Латкину: «У меня готов план организации Байкальского пароходства и рыболовства. К Байкалу нужно относиться бережно и с пользой. А эти хозяйчики нынешние, варнаки, совсем его загадили, да и дело запустили, Хочу вложить в Байкал свои деньги». Это было за несколько недель до ареста Р. А. Черносвитова. К мыслям о бережном и разумном обращении с Байкалом Черносвитов возвращается и в своих письмах из Кексгольма.


Из допроса Р. А. Черносвитова следственной комиссией

1849 г, 27-28 июля...

Вопрос : На том же собрании (у Петрашевского — М.Ч.) вы говорили, что Восточная Сибирь есть отдельная страна от России и что ей суждено быть отдельной империею; при чем звали всех в Сибирь. Объясните о подробностях и цели этого разговора.

Ответ: Говоря о Сибири, вообще я называл ее часто «Америкою, Калифорнией, эль Дорадо, Русскою Мексикою и проч.» По географическому положению своему Восточная Сибирь действительно есть отдельная от России; увлекаясь иногда в суждениях о будущности Сибири, я не раз называл ее великою империею, но отнюдь не отдельною; впрочем, может быть и это выражение вылетело у меня, как возможность, ибо, когда Сибирь сделается великою империею, кто знает, что будет в Европе? Я люблю Сибирь, как родную землю; я привык к ней, как к родине; она дала мне семейство, дает состояние: увлекаясь в гипотезах о Сибири, я бываю иногда смешон; в этом положении я мог целым мир приглашать в Сибирь, но вероятно это сказано было так, для эффекта, как часто многих я приглашаю в Калифорнию. Кто знает, может быть шуточное выражение мое принималось за истинное? Приглашать всех в Сибирь я не мог иначе, как шутя. На вечерах господина Петрашевского я часто импровизировал небывальщины для потех общества, и даже рассказывал пошлые анекдоты.

Вопрос : Петрашевский показывает, что вы рассказывали ему о влиянии своем на дела Сибири, по поводу неограниченного влияния на генерал-губернатора Муравьева и на раскольников; кроме того сказывали вы как ему, так и другим, что вам предлагали работники с золотых приисков отправиться на Амур и при этом изъявляли вам сожаление, что не было у них хорошего руководителя. Объяснитесь об этом.

Ответ: Генерал-губернатора Муравьева я видел только один раз в проезд его через Красноярск, где я подал ему записку о моем золотопромышленном деле; свидание ограничилось весьма кратким разговором о моей службе, принят я был в зале, и разговор продолжался не более четверти часа, а вероятно менее. В это время я не мог приобресть и весьма ограниченного влияния на генерала; в другой раз я видел его в нынешнюю мою поездку в Иркутск, где я тоже был в первый раз в жизни, и был у генерала два раза по тому же делу. Это второе свидание было уже, как видно, после столкновения моего с господином Петрашевским, следовательно, до разговора с ним — я видел генерала Муравьева только один раз. Раскольники где-то есть за Байкалом, но где и сколько их, я не знаю; За Байкалом и даже на Байкале я не бывал: слыхал также о раскольниках в Пермской губернии, потому что там даже для этой цели есть миссия, но никаких дел и столкновений с раскольниками я не имел, а потому и влияния на них иметь не могу и господину Петрашевскому о влиянии моем на генерал губернатора Муравьева и раскольников не говорил; последних может быть я и говорил что-нибудь, потому что много анекдотов слыхал о них... Влияние мое в Сибири не может быть велико даже и по времени, которое я провел там.

Вот пребывание мое в этом крае: в октябре 1838 года, по назначению комитета раненых, я приехал в Ирбит на службу в исправники; в 1841 году переведен в Щадринск, В 1842 году вышел в отставку; о влиянии моем на народ за это время говорят факты: с оружием в руках, а не словом я усмирил его. В мае 1842 г. я уехал в Россию, где пробыл до осени и, прожив с семейством в Ирбите два или три месяца, уехал туда снова, возвратясь осенью 1843-го. В 1844 году я снова ездил туда и возвратился тоже осенью. Весною 1845 я уже был в Красноярске, уехал в марте на прииски Голубкова, где вдали от общества прожил до ноября 1846-го. Декабрь, январь и февраль 1847-го я жил в Красноярске без всякого знакомства в квартире моего компаниона, купца Латкина. В феврале я уехал в Петербург и возвратился в конце августа; в октябре — уехал с семейством в Ирбит; в январе — 1848-го из Ирбита в Красноярск, где пробыл по делам до мая; прожив лето до осени в Ирбите, я отправился в Петербург, где имел нещастие познакомиться с вечерами Петрашевского. На первой недели великого поста нынешнего года я уехал в Иркутск, где пробыв с 1 по 16 мая, отправился снова в Петербург с тем, чтоб, заехав в Ирбит, взять с собою жену и детей, но за 500 верст не доезжая до дому господин офицер корпуса жандармов предложил мне ехать с собою по высочайшему повелению. Какое влияние на край мог иметь я при этой кочевой жизни?

Черносвитов.


«Виды на Сибирь» — записка из Петропавловской крепости.

Если бы Амур был русский, что вероятно и будет когда-нибудь, то пароходы по Амуру привозили бы на стрелку, (где соединяются Аргуня и Шилка) все произведения юга и востока; Калифорния под боком, Индии и Кантон тоже, и этот не измеримый край, ныне пустой — ожил бы жизнью чудной. Россию отделяет от Байкала огромная полоса земли — страна, по положению географическому земледельческая; чрез эту страну должна Россия торговать с Востоком и Америкою и даже с Индиями; в настоящее время невозможно и думать об этом пути, но если построить дорогу от Екатеринбурга до Иркутска, дорогу, которую бы тяжелые транспорта пробегали в 12 дней за дешевую провозную плату, то это дело получил бы вид новый, а что подобная дорога и подобное быстрота более нежели возможны — то видно будет из проекта дороги.

Правительство наше сильно; народ ему верит и повинуется. Сибирь страна собственно казенная; частной собственности поземельной нет. Вот данные.

Отделим из сибирских земель, начиная от Екатеринбурга, ленту в 5 верст шириною, даже и шире, кто нам мешает? На этой ленте от Екатеринбурга до Иркутска, или даже от Златоуста до Иркутска, это все равно, поселим на каждой версте 100 ревизских душь; рельсы на дорогу положим деревянные с шиною, или без шины на первый раз; нам это сделают эти же поселенцы; разделим дорогу на дистанции в 5 верст каждая, и на этих пунктах поставим лошадей, которых обяжем выставлять поселенцам; каждая лошадь свободно повезет на рельсах 200 и более пудов тягости со скоростью 10 верст в час, но мы будем класть по 200 пудов на пару, теперь рассчитаем меру возможности провоза.

Во 100 ревизских душ 50 работников, следовательно получим для дистанции 250 человек. Поделим их на 4 части, чтоб каждый день 1/4 часть ставилась на работу и получим в каждый день 250/4=62, 5 чел. Итак, наши поселенцы будут иметь три дня для себя, а четвертый тоже для себя, но на общественной работе; это не тяжело. Из этих 62,5 человек отделим на возку тяжестей 48 человек, разделя их по 24 на каждую сторону, то есть: вперед и обратно. Итак, получим возможность провоза в сутки в одну сторону:

1 очередь от 0 до 2 часов 4 чел. 8 лошадей 800 пудов

1 смена

2 очередь от 2 до 4 часов 4 чел. 8 лошадей 800 пудов

1 стоянка 6 часов 3 очередь от 4 до 6 часов 4 чел. 8

1 очередь от 6 до 8 часов 4 чел. 8 лошадей 800 пудов

2 смена

2 очередь от 8 до 10 часов 4 чел. 8 лошадей 800 пудов

6 часов

3 очередьот 10 до 12 часов 4 чел. 8 лошадей 800 пудов


Итого в 12 час. 6 очередей, 12 часов, 24 чел. 48 лошадей 4800 пудов

в другую сторону 6 очередей. 12 часов. 24 чел. 48 лошадей 4800 пудов

для суток 12 очередей, 24 часа, 48 человек, 96 лошадей, 9600 пудов.

Итак, мы в сутки можем провозить 9600 пудов,

в месяц 288000 пуда

в год 3456000 пуда.

Это в один конец, да и в другой столько же, а всего 6912000 пуда. Провозная цена дорога быть не может, между тем эта дорога даст народу возможность сбывать в корме лошадям и продажею свои произведения, не заставляя людей искать труда и хлеба вдали от семьи, возвращаясь в которую наш крестьянин почти всегда приносит новые пороки вместе с новыми потребностями и часто кончает совершенным развращением себя и семейства. Людей для дороги можно:

а) вызвать желающих,

б) приобретать покупкою просроченных и вообще помещичьи имения; переселение же с избытком окупится продажею купленных с имениями земель,

в) по назначению правительства.

Гостиницы, фабрики, заводы и вообще заселение этой ленты дозволить желающим. Земель достаточно будет как для земледелия и скотоводства, так и для запасных лесов, последние в Сибири даже истребляются с умыслом.

Итак, из Екатеринбурга в Иркутск мы приезжаем с тяжелым транспортом 3000 верст в 12 дней; пассажиры могут делать этот путь дней в семь или восемь.

От Петербурга до Москвы дорогу надобно считать оконченною; от Москвы до Нижнего Новгорода она будет сделана вслед за открытием московской; отсюда до Перми пока можно на пароходе, а через Урал дорога должна быть от правительства железная, ибо здесь народный труд потребляется на работу металла, что весьма кстати.

От Байкала до Стрелки около 1500 верст; край незаселенный, бедный, но тут наши железные заводы; людей много ненужных обществу; я уверен, что по первому требованию правительства волостные правления не одну тысячу доставят людей, которых общество не желает иметь между жителями. Теперь там не нужно железо, и с открытием Амура с радостью пойдут работать в тот край и добрые люди.

Этот край ждет жизни; между инородцами, джунгарами, бурятами и даже в Китае есть вера, что белый царь возьмет эти земли.

Вот мой взгляд на Сибирь и мои предложения; их впрочем мало кто слушает! Но когда-нибудь да сбудется же пророческое предание этих народов. Тогда дорога моя весьма понадобится.

Подпоручик Рафаил Александров Черносвитов.


Как бы мы не идеализировали М. С. Лунина (а почти во всех произведениях о нем это присутствует явственно), Лунин до 14 декабря и Лунин после 14 декабря — два разных человека. То, что он не оказался на Сенатской площади результат продуманного и взвешенного решения, воли. Но не воли Михаила Сергеевича, а великого князя Константина. Лунин сознательно исполнял все волевые решения Константина, касающиеся политики и государства. Был и среди декабристов его эмиссаром, как не кощунственно прозвучат эти слова для нашего сознания, где образ Лунина уже канонизирован. Лунин был умен и хладнокровен, наблюдателен во всем и особенно в политике. Он понимал (смеем утверждать это), что не абстрактная идея («конституционная монархия» «демократическая республика», «народный парламент» и т. п.) могут заменить свергнутого Николая, а конкретное лицо. И этим лицом мог быть только Константин.

Они необходимы были друг другу — Лунин и Константин. Необходимы до 14 декабря. И оба хорошо понимали это. Мотивы службы Лунина у Константина очевидны: Михаил Сергеевич служил будущему императору России. Мотивы Константина — поднять Лунина на высшую ступень сословной лестницы, женив его на Натали Потоцкой из древнего польского шляхтского рода, тоже очевидны; ливрея слуги должна соответствовать положению господина. После 14 декабря они стали друг другу не нужны. И Натали, как не романтизируйте любовь Лунина к ней, стала ему не нужна.

Лунин предпочел каторгу и это был первый акт его свободной воли.

Петрашевцы, конечно, были правы, принимая Р. А. Черносвитова за эмиссара. Он и был таковым и можно только поражаться, читая следственные материалы, как ловко он увел следствие от этой мысли. А ведь все называлось своими именами. Был назван и тот, кто направил: Черносвитова в столицу. Так чьим же эмиссаром был Рафаил Александрович, сибирский миллионщик-золотопромышленник? Он был эмиссаром Николая Николаевича Муравьева, генерал-губернатора Восточной Сибири.

Нам никогда не доказать этого — нет документальных доказательств в наших архивах. Но к этому единственному для выводу приводит логика исторических событий того времени.

Николай Николаевич Муравьев — крупная политическая фигура, властелин и хозяин громадной и богатейшей земли — Восточной Сибири. Честолюбивая и сильная личность. Но как бы ни был он силен и могущественен, он, конечно же, не мог претендовать на место Николая. Но почему не стать императором нового государства? Отделить Восточную Сибирь от России, воспользовавшись смутой в стране, напряжением в столице и народными волнениями. Николай пошлет корпус для подавления бунта и прав Черносвитов, он останется за Уралом. Крестьянская война? Нет. Во главе встанут рабочие уральских и сибирских заводов. И в этом прав Черносвитов... Да, новое государство с собственной церковью-раскольниками. Тогда с европейской Россией можно говорить на равных. Да и что станет с Европою тогда? А проект БАМ — гениальный ход Рафаила Александровича, уводящий следствие от основной идеи — неказенной и свободной от частной собственности на землю России. Черносвитов нужен был Муравьеву, как Лунин Константину для реализации его личных амбиций. И в основу Айгунского договора легли «виды на Сибирь» Черносвитова. Об этом он вел продолжительные беседы с Муравьевым, а не о своих золотых приисках, которыми Муравьев никогда не интересовался. Да и стал бы генерал-губернатор всея Сибири уделять столько времени и внимания какому-то ординарному золотопромышленнику? Черносвитов (и конечно, его «проекты» по освоению Сибири) нужен был Муравьеву на петрашевский период. Точно также как нужен ему был декабрист Дмитрий Иринархович Завалишин до 1861 года. Черносвитов вскоре после петрашевских событий умер. А Завалишина Муравьев сослал... в Москву.


История — дело не шуточное.

12. 09. 1989


Автор выражает благодарность старшим научным сотрудникам ЦГАЛИ — Наталье Александровне Коробовой и Главного Архивного Управления СССР — Ольге Викторовне Бузаковой за помощь в работе с архивными материалами.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~