Книга третья

Вид материала

Книга

Содержание Культурологическая концепция Карла Густава Юнга Культурологическая концепция Зигмунда Фрейда. К культуре мы относим все формы деятельности и все ценности, которые приносят человеку пользу, подчиняют ему землю, защищают его По кругу?

Подобный материал:

• В г. Вашингтон (сша). Ему принадлежит авторство таких романов, как "Ятъёл" (1997), 299.63kb.
• План: Гелиоцентрическая система Мира Николая Коперника. Галелео Галилей и рождение, 234.93kb.
• Общенационального Движения «З а Веру, Семью и Отечество», 1898.32kb.
• Книга третья, 796.01kb.
• * книга третья *, 10812.64kb.
• Книга третья, 6769.79kb.
• Книга третья, 6794.91kb.
• Проект Россия третья книга, 1169.43kb.
• Книга третья: Философия XIX, 10471.2kb.
• Книга известного австрийского психиатра и психотерапевта В. Франкла является изложением, 2450.87kb.

Карл Густав Юнг и Зигмунд Фрейд:

концепции сознательного и бессознательного


Карл Густав Юнг и Зигмунд Фрейд — двое великих ученых современности. Теория Фрейда произвела фурор в мировой психологии, а Юнг, как его последователь, развил его идеи. Однако в их работах есть и идеи, касающиеся культуры. Фрейд и Юнг выработали собственные культурологические концепции, которые, хотя и во многом спорны, занимают достойное место в системе культурологических знаний.

Фрейд и Юнг пересекались не только в своих воззрениях и работах, но и в жизни. Они сошлись под Омегой — звездой людей Проторенессанса. Ренессанс психоанализа никогда не наступал и не наступит. Но Зигмунд Фрейд все же человек Ренессанса. Поэтому он нам «не интересен». «Моисей-египтянин», последнее произведение Фрейда, из-за которого он принял смерть как эвтаназию. Именно это произведение открыло миру, что Фрейд — гений и человек Ренессанса. А не психоанализ. Время Фрейда еще никогда не наступало. Это — постбиблейский Ренессанс. Это — впереди, за 101 км.

Юнг — человек Проторенессанса. Но, он никогда не будет в Ренессансе. Это тот случай, когда, следуя логике Борхеса, и используя психоаналитический жаргон, «Я» прошло стадию «Оно», но не доросло до ипостаси «Сверх-Я».

Юнг был замечен Фрейдом и возвеличен за благодарность, что в его ссоре с Адлером (1903 г.) Юнг занял нейтральную позицию. С двумя учениками Фрейд бы не справился. Историки полагают, что именно благодаря этой ссоре, анализируя, почему спорят и не понимают друг друга Фрейд и Адлер, Юнг пережил озарение, что все человечество делится на тех, кто «в шаре», и на тех, кто «на шаре». Остается неизвестным, читал ли Юнг работу русского философа Николая Онуфриевича Лосского «Обоснование интуитивизма», который еще в 1898 году поделил все человечество по такому отношению к «шару», обозначив тем самым линии Платона и Аристотеля («Обоснование интуитивизма». — Киев. 1898г., стр. 111-200). Юнг же, в 1903 году наблюдая ссорившихся Фрейда и Адлера, понял, что все человечество делится на интровертов и экстравертов, и также вспомнил о Платоне и Аристотеле (именно: «Платон мне друг, но истина дороже»). «Гигантизм» Юнга весьма сомнителен. От своего учителя он хорошо усвоил лишь одно: «Для того, чтобы тебя заметили, можно пройти по главной улицы Вены и голым в хрустальном колпаке» (Фрейд из писем к И.Б. Галанту, 1925 г.). Юнг — голый король психологии. Он был плохим психиатром. Так, посмотрев в Цюрихе картины Дали, он поставил художнику диагноз «Простая шизофрения». Юнг не знал ни древне-китайского, ни санскрита. И, тем не менее, опубликовал «переводы» «И-цзы» и «Йоги»…

В 1890 году Юнг начинает работать ассистентом в психиатрической клинике в Цюрихе. Здесь он знакомится с трудами Фрейда и становится его открытым последователем и пропагандистом фрейдовской теории. В то время для начинающего специалиста это было небезопасно: большинство авторитетов научного мира приняла идеи Фрейда в штыки.

В 1902 году он послал Фрейду свою первую работу, между ними завязалась переписка, а позднее — дружба.

Нельзя сказать, что отношения между Фрейдом и Юнгом были всегда дружественные. Признавая авторитет Фрейда и даже называя его своим учителем, Юнг во многом не соглашался с ним, а в 1912 году дружественные отношения между учеными прекратились. Юнг тяжело переживал разрыв, писал об этом в своих мемуарах, в письмах друзьям.

Культурологическая концепция Карла Густава Юнга. Всю свою жизнь Карл Густав Юнг уделял значительное внимание вопросам культуры. Если попытаться вкратце охарактеризовать его подход к сущности культуры, то его можно назвать психологическим. Как психиатру, ему немало приходилось заниматься проблемами личности и ее развития. Изучая эти вопросы, Юнг сделал вывод, что душевное развитие личности и ее болезни в значительной степени имеют корни в социально-культурных процессах.

Как и Фрейд, Юнг пытался методы психиатрии перенести по аналогии на культуру, увидеть в последней лишь одну из многочисленных сфер деятельности человека как индивида и социума в целом. При этом он напрочь отрицал особую конструктивную функцию культуры.

Изучая поведенческую мотивацию поступков как индивидов так и групп (причем, на различных уровнях — от малых групп до национальных сообществ включительно), Юнг выдвинул идею архетипа, некого глубинного, подсознательного фактора поведения.

По мнению Юнга, коллективное безумие современного ему мира, являлось закономерным следствием развития европейской культуры, особенно ее технократической направленности. История Европы — это история упадка символического знания. Торжество технической цивилизации куплено дорогой ценой — ценой отказа от единения с «душой» природы, от символа как образа бессознательной энергии. Символы, как считал Юнг, открывают человеку священное в природе и одновременно предохраняют его от непосредственного губительного соприкосновения с колоссальной психической энергией архетипов.

В центре юнговской концепции культуры лежит «коллективное бессознательное». Оно, по словам Юнга, идентично у всех людей и образует тем самым всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе сверхличным. В этой предпосылке юнговской теории мы можем легко проследить определенную аналогию с фрейдовской концепцией «суперэго».

По мнению Юнга, «коллективное бессознательное» передается по наследству и является базой, на которой вырастает человеческая психика. Под влиянием врожденных программ, универсальных образцов поведения, появляются не только элементарные «животные» поведенческие реакции, вроде безусловных рефлексов таких как либидо, но также и восприятие, мышление, воображение и т. п. Содержанием «коллективного бессознательного» являются общечеловеческие первообразы — архетипы (например, образ матери-земли, мудрого старца, демона и т.д.). Архетипы выражаются как в мифах, так и в магии, алхимии и т. д. Юнг придавал огромное значение архетипическим образам. Он считал, что именно они, по сути, являются источником мифологии, искусства, религии, философии.

Хотя впервые об архетипах заговорил именно Юнг, он сам утверждал, что сам феномен архетипа знаком человечеству уже давно, практически с момента появления цивилизации, хотя бы бессознательно. На языке христианства, архетип — грехопадение. Как доказательство тождественности понятий грехопадения и архетипа, можно считать то, что как архетип соответствует человечеству с его зарождения, так и грехопадение, в соответствии с Ветхим Заветом, произошло еще тогда, когда все человечество было представлено лишь двумя персонами — Адамом и Евой.

Однако, если по догматическим принципам христианства искупление первородного греха возможно лишь через страдание (катарсис), то Юнг не принимал такого пути, да и другого не предлагал, считая, что архетип является неотъемлемой особенностью человеческой личности.

По Юнгу, человек подсознательно осознает свое отдаление от природы, растущую пропасть между его естественным и нынешним состоянием. Он ищет выход в магии, заклинаниях, но чем сильнее он развивается, тем менее начинают его устраивать эти субституты и подсознательный процесс сублимации заходит в тупик. Сублимация перестает действовать, растет психическое напряжение, внутренний дисбаланс как личности так и общества в целом. При этом бессознательное стремится компенсировать односторонность и безрассудство сознания. Вторжение «коллективного бессознательного» ведет не только к индивидуальным, но и массовым психозам, появлению лжепророков (в истории XX века это ярко проявляется в появлении таких одиозных фигур как Гитлер, Сталин, Муссолини), а в итоге к массовым беспорядкам, насилию, войнам, тоталитаризму.

По мысли Юнга, бессознательное вовсе не является темным океаном пороков и плотских влечений, вытесненным из сознания в процессе исторического развития человека; скорее, это — вместилище утраченных воспоминаний, а также аппарат интуитивного восприятия, значительно превосходящий возможности сознательного мышления. Бессознательное действует отнюдь не во вред человеку, а, наоборот, выполняет защитную функцию, одновременно способствуя переходу личности на определенную ступень развития. Уже в ранних работах Юнг выдвигает одну из самых оригинальных идей в современной психологии — идею архетипов коллективного бессознательного. Это — некие мифические образы, являющиеся общими для всего человечества и представляющие собой адекватные выражения всеобщих человеческих нужд, инстинктов, стремлений и потенций. Эти образы вневременны, внепространственны и, в конечном счете, предшествуют человеческой истории; здесь понятие архетипа приближается к миру платоновских идей.

Вторая главная тема его исследований — духовная жизнь европейского человека и выявление причин, влекущих за собой иррациональное саморазрушение человеческой личности и общества. Размышления на эту тему изложены автором в фундаментальном труде "Психологические типы. Психология индивидуализации". Юнг выделяет четыре "полюса" сознания: мышление, чувство, ощущение и интуицию. Хотя они существуют в сознании нераздельно, лишь одному из них принадлежит определяющая роль в жизни индивида, и дополняет его лишь один из полюсов другой пары. Мышление подкрепляется ощущением, чувство — интуицией.

Определяющая роль первой пары характерна для западного человека. Очевидно, что чувство и интуиция, будучи "незадействованными", вытесняются в область бессознательного и подавляются, что чревато их неконтролируемой активизацией и внезапным прорывом в виде автономных комплексов, стрессов или припадков одержимости. Переход ведущей роли от сознательной пары "полюсов" к бессознательной Юнг называет "энантинодромией" (противобежностью). Термины "экстравертный" и "интровертный" относятся к двум наиболее общим психологическим типам людей; первых отличает открытость по отношению к объекту (окружающему миру) и даже во многом зависимость от него. Вторых характеризует концентрация интересов в самом себе, независимость от объекта и готовность действовать, исходя сугубо из собственных намерений. Однако "чистых" экстравертов или интровертов практически не существует. Любой из типов также подвержен энантинодромии, что вызывает различные обостренно болезненные состояния. По мысли Юнга, избежать этого возможно только посредством "индивидуации" — достижения полной согласованности четырех полюсов сознания путем постижения собственной личности, "самопознания", овладения всем спектром ее практических возможностей.

Многие современники Карла Густава Юнга восприняли его идеи в штыки, как восприняли в начале и идеи Фрейда. Теперь, несколько десятилетий спустя, можно сказать, что определенный отбор среди идей Юнга завершен. Многие постулаты признаны, некоторые отвергнуты.

Определенной ошибкой, точнее, упрощенным взглядом на вещи, можно считать то, что культура у Юнга, как, впрочем, и у Фрейда, — лишь предмет психоанализа. Он не учитывал факт комплексности и неоднородности явления культуры, что привело к определенной однобокости теории.

И все же, интерес к идеям автора теории «архетипов» сохраняется и по сей день. Первые шаги культура делала не только под воздействием сознания, в то время еще слабого и неоформившегося, но и под влияние мощных толчков подсознания, которое преобладало в мотивации и поведении первобытного общества. Это влияние оставило след в мифах, религии, символике и многом другом. Поэтому было бы несправедливо и опрометчиво видеть в трудах Карла Юнга лишь абсолютацию мистического и иррационального в сознании личности. Нужно отдать должное той стройной, убедительной и во многом справедливой теории, которую создал Карл Густав Юнг.

Культурологическая концепция Зигмунда Фрейда. «"Культура" обозначает всю сумму достижений и учреждений, отличающих нашу жизнь от жизни наших животных предков и служащих двум целям: защите людей от природы и урегулированию отношений между людьми...

К культуре мы относим все формы деятельности и все ценности, которые приносят человеку пользу, подчиняют ему землю, защищают его от сил природы и т. п.» (Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992. Стр. 19-21)

Культура, по Фрейду, основана на отказе от удовлетворения желаний бессознательного и существует за счет энергии либидо. В работе «Неудовлетворенность в культуре» (1930) Фрейд приходит к заключению, что прогресс культуры ведет к уменьшению человеческого счастья и усилению чувства вины из-за растущего ограничения реализации природных желаний. При объяснении происхождения и сущности инстинктов и культуры Фрейд исходил из убежденности в подобии индивидуальных и коллективных психологических закономерностей, а также в одинаковости формирования нормальных и патологических явлений психики. Это позволило ему, усмотрев сходство между симптомами невроза навязчивости и религиозными обрядами, объявить религию «коллективным неврозом», наличие в психике у человека типических форм реагирования.

Внимание ученого было привлечено к проблемам формирования и сущности человеческой культуры. Как писал сам Фрейд, он пытался и стремился судить о развитии человечества в общем по своему опыту, приобретенному на пути изучения душевных процессов отдельных лиц за все время их развития от детского возраста до взрослого. Фрейд писал о том, что беспомощность ребенка имеет продолжение в беспомощности взрослого. Когда взрослеющий человек замечает, что ему суждено навсегда остаться ребенком, что он никогда не перестанет нуждаться в защите от мощных чуждых сил, он наделяет эти последние чертами отцовского образа, создает себе богов, которых боится, которых пытается склонить на свою сторону и которым, тем не менее, вручает себя как защитникам. Способ, каким ребенок преодолевал свою детскую беспомощность, считал Фрейд, наделяет характерными чертами реакцию взрослого на свою, по неволе признаваемую им, беспомощность. Перенося отдельные характеристики с отдельного человека на все человечество, Фрейд пытался таким образом понять процесс эволюции общества.

Надо заметить, что Фрейд переносит на все человечество психологические черты не просто индивида, а невротика. На этом пути ученый выдвинул целый ряд утверждений. По его мнению, во-первых, все люди в большей или меньшей степени являются невротиками. Во-вторых, каждый ребенок в своем индивидуальном развитии проходит фазу невроза. В-третьих, стадия невроза является характерной и для первобытного человека. Через нее проходят все народы в своем культурно-историческом развитии.

Рассматривая культуру со стороны невротика, Фрейд квалифицировал ее как систему запретов, блокирующих природные влечения человека. Он писал, что если вообразить, запреты культуры сняты и что всякий вправе избирать своим сексуальным объектом любую женщину, которая ему нравится, вправе убить любого, кто соперничает с ним за женщину или вообще встает на его пути, вправе взять у другого что угодно из его имущества, не спрашивая разрешения, — то какая красота, какой вереницей удовлетворении стала бы тогда жизнь. По его мнению, вытеснение влечений — это мерило достигнутого культурного уровня, а культурное развитие человечества является отречением от природных страстей, удовлетворение которых гарантирует элементарное наслаждение нашему «Я».

Следует подчеркнуть, что фрейдовский термин «культура» в большинстве случаев оказывается равнозначным понятию «общество». В наиболее развернутом определении «человеческой культуры» Фрейд указывает, что она охватывает все приобретенные людьми знания и способы, чтобы господствовать над силами природы и добывать блага для удовлетворения человеческих потребностей, и в то же время она включает все институты, регулирующие отношения между людьми, в особенности распределения добываемых благ. Но надо заметить, что у всех людей еще живы деструктивные, антисоциальные, антикультурные традиции и что эти стремления у значительного количества лиц настолько сильны, что определяют их поведение среди других.

Можно сказать, что человек как бы находится между двух огней. С одной стороны, культура угнетает человека, лишает его наслаждений (за это он и стремится избавиться от нее); с другой стороны, культура защищает его от факторов окружающей среды, позволяет осваивать все блага природы и пользоваться ими, а также делит их между людьми. Итак, если человек отказывается от культуры в пользу своих наслаждений, то он лишается защиты, многих благ и может погибнуть. Если же он отказывается от наслаждений в пользу культуры, то это тяжким грузом ложится на его психику. В какую же сторону склонен человек? Конечно же, во вторую. С точки зрения Фрейда культура должна быть построена на принуждении и на отказе от влечений, и при ее понимании оказывается, что центр тяжести с материальных интересов передвинут на психику. Решающим является вопрос, удастся ли и в какой мере уменьшить для людей тяжесть жертвы, которая состоит в отказе от своих влечений, примирит людей с теми жертвами, какие им приходится неизбежно нести, и каким образом вознаградить их за эти жертвы. Главным остается вопрос о том, как заставить отрицательно настроенную толпу соблюдать культурные догмы.

В целом, на взгляд некоторых обывателей, концепция Фрейда нуждается во многих поправках, она отнюдь не бесспорна, но все же Зигмунд Фрейд сделал большой шаг в оценке и понимании развития человеческого общества. Создав концепцию психоанализа, он также продвинулся вперед в познании человеческой психики и раскрытия ее глубин. К нашему времени данная концепция усовершенствовалась. Она нашла много продолжателей. Многие современные психоаналитики активно используют работы Фрейда в своих исследованиях, как, впрочем, и работы Юнга.

В заключении можно отметить, что концепция Карла Густава Юнга стала символом бессознательных, а концепция Зигмунда Фрейда — подсознательных потребностей человека. Что в настоящее время активно используется современными авторами.


~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

ПО КРУГУ?

(петрашевцы: о земле и России)


«От человека можно отделаться, от идеи нельзя»

(М.С. Лунин)


«Хорошая идея, но надо делать»

(Р.А. Черносвитов)


«...Главной мыслью, главной идеей, главным предметом

должна быть Русь,

и это начало должно быть Русь,

и это начало должно быть развиваемо

во всех направлениях»

(М.В. Петрашевский)


История персонифицируется в людях и, как они, обретает свою биографию. Михаил Сергеевич Лунин не был 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, но при слове "декабрист" первым возникает его образ. Рафаил Александрович Черносвитов в качестве гостя посетил 2-3 "пятницы" М.В. Петрашевского, но, пройдя через Петропавловскую крепость по делу петрашевцев, военно-судебной комиссией был оставлен "в сильном подозрении" и сослан на пять лет в Кексгольмскую крепость. Кстати, находясь в тюремной камере Петропавловки, где отвечал письменно на вопросы следственной комиссии, он, как полагает академик М.В. Нечкина, одним из первых назвал восставших на Сенатской площади "декабристами". Р.А. Черносвитов — личность удивительная и судьбы необычной. Как Петрашевский олицетворял собой революционное настроение предреформной столицы, так Черносвитов — глубинки России.

Все началось со слов родственника Юрия Александровича Новокрещенова, приехавшего в командировку из Забайкалья в Москву: «А раскольники наши помнят твоего предка золотопромышленника Черносвитова. Говорят, что он предлагал Петрашевскому свои миллионы, чтобы начать новую Болотниковскую войну, освободить крестьянство от крепостничества, а Урал, Сибирь и Дальний Восток объединить в самостоятельное подлинно русское государство». Разговор этот произошел год назад, когда я и мой муж усиленно работали над историей декабристов, изучая многочисленные опубликованные и неопубликованные литературные и архивные материалы. О петрашевцах, по сравнению с декабристами, написано чрезвычайно мало. О Черносвитове и того меньше. Из энциклопедических словарей последних пятидесяти лет как петрашевец он вообще исчез. А в появившейся за эти годы скудной литературе о петрашевцах, о нем если и говорится, то в пренебрежительных тонах или как о случайном посетители кружка Петрашевского, «болтуне, а может быть шпионе». При этом ссылаются на Ф. М. Достоевского.

«Вопрос о земле, раскольники, Русский вопрос», - этого было вполне достаточно для нас, чтобы переключиться от декабристов к петрашевцам. А тут еще и «личный мотив»: «Да ты, Евгений, - подзадорил Юрий Александрович - копия петрашевец Черносвитов, твой предок! Хочешь вышлю тебе его фотокарточку из дореволюционного журнала. Приобрел, по случаю».

Вот. таким образом мы и обратились сначала к семейному архиву Черносвитовых, а затем и к государственным, чтобы узнать подробнее о Рафаиле Александровиче. И были поражены не только силой и привлекательностью его удивительной личности, но временем, когда он появился в нашей истории: «Да ведь это сегодняшние дни! Да ведь это наши проблемы!» По кругу Россия пошла, по кругу! Появилась твердая уверенность — нужно написать об этом — статъю, книгу. И нужно... нужно заставить заговорить архивные документы. Так и попытались мы сделать — привести подлинные, недоступные ранее широкому читателю, материалы.

Время и место действия — Россия в сороковых годах XIX века.

Время петрашевцев еще не осмысленно так, как время декабристов. В литературе декабризм — это пушкинское время. А время петрашевцев? Белинского? Салтыкова-Щедрина? Достоевского? Петрашевский период в нашей истории не имеет аналогов в прошлом. «Он весь из будущего, отражает его, предопределен им, и время истории течет вспять к сороковым годам прошлого века от нынешнего дня или от дня грядущего. Место действия не меняется — Россия. Да и время, по сути, остается «на месте», как в броуновском движении бег пылинок, взвешенных в капле воды. Таким образом, условия для классической драмы петрашевцам было предуготовлено историей. Абсолютная монархия с 111 Отделением и жандармерией, сословное строение общества при тотальной зависимости трудящихся от паразитических классов: сословность высшего чиновничества, сословность офицерства, сословность в системе образования, здесь же церковь — духовный оплот самодержавной власти. А фундаментом этого строения было крепостничество. «Помещик — самый надежный оплот государя, - писал Л. Дубельт, управляющий 111 Отделением. — Уничтожь эту власть, народ напрет и нахлынет со временем на самого царя...» При полном отсутствии демократических свобод — слова, печати, представительных учреждений — общественная жизнь пульсировала в многочисленных кружках интеллигенции. Они были разные, кружковцы. Славянофилы, консервативные политически, но ставившие в центр своих интересов судьбу русского народа. Западники, стремившиеся к европеизации России или к ее американизации (нация - штат, взаимоотношение между нациями, как штатами в Америке). Были русские либералы с их вольнодумными разговорами и резкими словами против правительства, требовавшие «водворения правды». Идея законности для них не разрушала, а поддерживала существующий порядок. Были и «бюрократы-реформаторы», чиновники министерств и ведомств, профессора университетов. Таким образом, общественный лагерь был разнороден, плюрализм мнений тогда был навязчивой реальностью. И все-таки это духовное брожение было одной закваски. Действительно, все, кто объединялись в кружки, были петрашевцами. Петрашевец Д. Ахшарумов писал: «Оставшихся на свободе людей одинакового с нами образа мыслей, нам сочувствующих, без сомнения, надо было считать не сотнями, а тысячами». «Чрезмерно большее число, в сравнении со стоявшими на эшафоте, но совершенно таких же, как мы, петрашевцев, осталось совершенно нетронутым и необеспокоенным, — писал Ф. Достоевский. — Правда, они никогда и не знали Петрашевского». Молодой Л. Н. Толстой (он закончил Казанский университет в 1847 г. ) тогда создавал образ Оленина, героя «Казаков», которому «открылось, что все наше гражданское устройство есть вздор, что религия есть сумасшествие, что наука, как ее преподают в университете, есть дичь, что сильные мира сего большей частью идиоты или мерзавцы, несмотря на то, что они владыки». Все хотели перемен, по-разному представляли пути к ним. Вот, например, М. В. Петрашевский в 1846 г., когда было реформировано в Петербурге городское сословное самоуправление, выставил свою кандидатуру в секретари Городской думы. Выпустил литографированную «программу», в которой разъяснял обязанности избирателей и депутатов, задачи, которые должна решать Дума (хозяйственные, устранив от этих дел полицию; юридические — с соблюдением законности, ослабляющей позиции власти и др.). А Александр Баласогло возлагал надежды на освоение Сибири и Дальнего Востока. В том же, 1846 году, став членом вновь основанного Русского географического общества, Баласогло разработал проект экспедиции по описанию Сибири и Восточного океана, в которой хотел участвовать. Он работал с Геннадием Невельским над поиском прохода из устья Амура в Тихий океан. В 1847 году Баласогло составил для Н. Н. Муравьева — генерал-губернатора Восточной Сибири, исторический обзор об освоении Россией Сибири, Дальнего Востока и Тихого океана.

Переосмысливали петрашевцы и нашу историю. Много спорили об Иване Грозном и Петре Великом. Они осуждали славянофильскую идеализацию допетровской старины, считали Петра народным героем. Но и Иван Грозный был для них великим монархом, сделавшим много для построения, и укрепления государства Российского. Петрашевцы были за парламентарный строй, подкрепленный демократическими институтами. Они считали, что борьба различных партий, разногласие их интересов есть элемент жизни и движения, залог здоровья и прочности политического организма. Борьба партий разоблачает все немощи и болезни общества, предохраняет разум общественный от апатии, застоя и захирения, устраняет пагубный рутинизм и старообрядство из администрации. Петрашевский настаивал на существовании легальной и «законной» оппозиции правительству.

В кружке Петрашевского, да и в других горячо спорили, какое правительство «подходит» для России — республиканское или конституционная монархия? Ну, а суд? Он, конечно же, должен быть судом присяжных, как в Англии. «Тогда восторжествует справедливость. А пока... Внешний признак отсутствия справедливости, — писал Петрашевский в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, — есть взяточничество». А пока... В России нет правительства, потому что «правительство есть общество, принявшее на себя обязанности заботиться о благе своего народа». «Я желал полной и совершенной реформы быта общественного», — там же продолжал Михаил Васильевич. Но чуть позже молодой Чернышевский провозгласил: «Требуется избавить низший класс от его рабства не перед законом, а перед необходимостью вещей... чтобы он мог пить, есть, жениться, воспитывать детей, кормить отцов, образовываться и не делаться мужчины — трупами или отчаянными, а женщины — продающими свое тело... Не в том дело, будет царь или нет, будет конституция или нет, а в общественных отношениях, в том, чтобы один класс не сосал кровь другого». Именно тогда осмысливались основные социалистические лозунги, такие, например, как a chacun selon sa capacite, a chaque capacite selon ses ou ouvres (каждому по способности, каждой способности по ее делам). Этот лозунг парадоксолист петрашевец Ястржембский считал богоотcтупным, то есть, противоречащим нашей совести. А духовных праотцов и отцов свободы, равенства и братства с Запада — «Гракхов, Лициния, Руссо, Сен-Симона, Фурье и Луи Блана» называл не иначе, как «поврежденными». Да, вопрос об управлении был одним из основных вопросов, над которыми бились в жарких баталиях петрашевцы. Единодушно они приходили только к тому, что «управление должно быть дешевым». «Социализм и Россия, — писал Петрашевский, — вот две крайности, вот два понятия, которые друг на друга волком воют... и согласить эти две крайности должно быть нашей задачей». Витала в духовной атмосфере петрашевцев и такая идея — превратить Россию в страну «фаланстерию» (от «фаланги» Шарля Фурье, французского утопического социалиста, — ячейки предполагаемого общежития, где на основе стирания грани между промышленным и сельскохозяйственным, умственным и физическим трудом возникнет всеобщая гармония и расцветут все человеческие способности... Лучше об этом узнать от Герцена, перечитав «Кто виноват?»). Да, тогда ходили слухи, что сам М. В. Петрашевский попытался организовать фаланстер для крестьян принадлежавшего ему выселка из семи дворов. На рождество 1847, в ночь, крестьяне сожгли эту фалангу — благоустроенный огромный общий дом со всем его имуществом, прожив в нем всего несколько суток.

Перед тем, как петрашевцев арестовали (21 апреля граф А. Ф. Орлов представил царю списки петрашевцев «с описанием действий каждого из них и с означением их жительства». Николай I тогда торжественно провозгласил: «Я все прочел; дело важное, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Преступить к арестованию... С Богом! Да будет воля Его!», арест производился после очередной «пятницы», как всегда в России, в ночь, с 22 на 23 апреля; затем царь, словно оправдываясь перед комендантом Царского Села, сказал: «Представь себе, эти чудовища хотели не только убить меня, но и уничтожить всю мою семью»), напряжение в народе было так велико, что, казалось, близится и надвигается какой-то страшной силы взрыв. Либерал А. П. Беклемишев писал: «Идея свободы, как электрическая искра, пробежала по деревням и селам, умы крестьян в брожении, страсти разгораются... Общий крик: «государь хочет нас сделать свободными, а бояре ему мешают». Да, он знал положение дел в стране, ибо был высокопоставленным чиновником министерства внутренних дел. Но это знали, чувствовали и петрашевцы и тоже, несомненно, готовились...