Академия протагора в. А. Ивашко принципы эволюции человека – человечества

Вид материала

Книга

Содержание Люди, берегите друг друга!

Подобный материал:

• Происхождение человека, 109.18kb.
• Окружной методический центр восточного окружного управления образования лаборатория, 1613.77kb.
• Глобализация: понятие, этапы, противоречия, оценки, 325.76kb.
• Некоторые особенности сознания, 227.68kb.
• В. Н. учитель высшей категории, отличник просвещения РФ. 19 февраля 2010 года Задачи, 251.23kb.
• Методическое пособие к курсу "теория эволюции" Научный центр эволюции земли и человека, 4157.76kb.
• Методическое пособие к курсу "теория эволюции" Научный центр эволюции земли и человека, 4157.69kb.
• Эволюция человека, 22.68kb.
• Программы, залаженные в молекуле, 11344.58kb.
• Программы, залаженные в молекуле, 11345kb.

Инохозяйство


Строго системно-логически инохозяйство есть эволюционный продукт распада классического автаркического натурального домохозяйства на профессиональные хозяйства поэлементно-операционального типа со все более узкими функциями по принципу неравномерной геометрической прогрессии (трансформа принципа матрешки). Но на этом же принципе зиждится и демовоспроизводство, ради которого и формируется первое целеположенное предприятие: семья – домохозяйство, где исходными профессионалами выступали фактические мать и отец, а продуктом -ребенок/ дети определенного качества. Таким образом, истоки профессиогенеза кроются в гендерном диморфизме полного целефункционального типа:



Значит оба производителя должны быть фертильно совместимы (биофизика и биохимия такой совместимости пока что плохо изучена) генофизиотипически, как минимум хронотопно приятны друг другу фенопсихотипически, легитимны в своих действиях инфосоциотипически. Но и полное совпадение по максимуму не дает 100% рождения полноценного ребенка полного целефункционального его полу типа. А так как филонтогенетически генофизиотип зиждится на женско-самочной основе то потенциально возможны варианты:

Очевидный гермафродитизм породил бытовое представление о производственном браке и соответственно должной выбраковке наряду с другими формальными признаками этнокультурных представлений о норме и уродстве (тератология и стала стержнем теории выбраковывания), о валидности и инвалидности, которые далеко не всегда соответствовали строго системно-логическим представлениям науки о потенциале целефункциональной самореализации новорожденного.

Очевидный бисексуализм породил через семейно-домохозяйственное наследование якобы четкое подразделение по целефункциональной фертильности донора-реципиента строго на мужчин и женщин, которое стало основой децимальной шкалы сексуальности (но не репродуктивности):



А так как причины бесплодия оставались тысячи лет карой божьей, а гомосексуализм явно превращая кару в удовольствие (зерна мазохизма), то и преследование гомосексуализма как лишнего напоминания о такой каре осуществлялось Домостроем наравне с прелюбодеянием, тоже нарушавшим принципы наследования. Но важно подчеркнуть, что тайное совершение актов гомосексуального поведения и прелюбодеяния, даже известных некоторому кругу лиц, было достаточно терпимым до момента публичной декларации о такой связи кем бы то ни было. Именно декларирование явного как бы открывает глаза муниципии, вызывая публичный скандал. А это не что иное как проявление лицемерия (принцип голого короля). Оказывается, в муниципии между домохозяйствами возникают неизбежно скрытые связи и конфликты, которые в силу множества причин (по принципу самосохранения и самоприумножения) идут в разрез с принципами муниципии как целого, а значит и за счет, во вред самой муниципии, т.е. налицо явный конфликт – надо₁ и – надо₂. Таким образом, мы упираемся в архисложную систему взаимоотношений в муниципии:



о чем речь еще впереди. Здесь важно понять, почему внутридомохозяй-ственные, междомохозяйственные, а значит и внутриинохозяйственные и межинохозяйственные отношения неизбежно отражаются на внутрикомму-нохозяйственных и даже межкоммунохозяйственных отношениях. Закон предельной демоплотности, а значит и домоплотности требует гармонизации принципов самосохранения и самоприумножения домохозяйств, инохозяйств в рамках данного коммунохозяйства как граничной территории. Именно поэтому муниципию-коммунохозяйство в целом волнует не межличностный секс как таковой, а его возможные репродуктивные последствия: внебрачные дети с подвешенным статусом наследования, а значит и обеспеченности, который потенциально грозит стать крестом/бременем именно коммунохо-зяйства, гомосексуальные пары с подвешенным статусом наследования друг друга и вторичным (воспитательным) статусом семьи (псевдовдовец, псевдовдова, приемные бесплодные родители и т.п.). Строго системно-логи-чески институт внебрачных детей, сирот совмещается с институтом бесплодных семей и гомосексуальных пар, т.е. как бы детский полуфабрикат передается в другой цех для доработки. Отсюда следует, что секс есть лишь сервис по удовлетворению друг друга, репродукция есть лишь желаемый или нежелаемый результат только от одного вида гетерокоитусного секса фертильной пары, а уже кормление грудью есть другая инохозяйственная операция, обучение самообслуживанию – третья, обучение инообслужива-нию – четвертая, обучение самообеспечению – пятая, обучение инообеспечению – шестая (ср. ясли – сад – начальная, средняя, профессиональная школа, курсы повышения квалификации, переобучения и т.д.).

Итак, партнер для секса, партнер для репродукции и партнер для воспитания это абсолютно разные целефункциональные сущности, совмещение которых в одной личности – явление редкое. И только инфосоциотипическая идеология самозащитного лицемерия заставляет большинство говорить обратное. Индустрия секса зародилась вместе с возникновением города как специфического инохозяйственного конгломера-та с домохозяйственными вкраплениями. Индустрия репродукции в связи с потенциальными матримониально-наследствинными притязаниями тщатель-но скрывалась, ибо преследовалась писанными и неписанными законами, поэтому хранит великое множество больших и малых тайн, которые по ДНК – экспертизе развалили бы такое же множество якобы генеалогических деревьев, да и генеалогии в целом как науки на неверных (формальных, но не сущностных) гносеометодологических основаниях. По сути генеалогия дополняет ряд астрологии, алхимии и т.п. псевдонаук, где геометрия черточек-связей соединяет темные сущности, а значит и малоидентифи-цируемые аналитические результаты. Но и полностью отрицать их эволю-ционно-историческую значимость гносеометодологически было бы неверно (принцип: доверяй, но проверяй).

Инфосоциотипическое обобщение двух предыдущих проявлений генерализовано было сначала в философский объяснительный феномен андрогина на квазизеркальной математике рождения:

1_м+1_ж=1_р

ибо сама единица числом не считалась. Двойка как первое число порождает 1_р, т.е. 3. А это уже и есть принцип не только демовоспроизводства, но и любого производства:

производитель + сырье = продукт.

Но продукт, изготовленный по одной технологии, в принципе является стереотипом, т.е. равным другому подобному. Отсюда и принципиальное равенство производителей, взаимозависимых и взаимообусловленных в производстве ребенка. И даже легенда о глиняном человеке, вылепленном мужчиной – скульптором, а затем и одушевленным им эту формулу не меняет:

производитель + глина = продукт

ибо функционирование продукта в виде его одушевления есть качественно иной процесс – воспитание (принцип: вложить всю душу). И практика домохозяйствования быстро показала, что в случае нужды все виды работ кроме беременности и родов могут выполняться так или иначе обоими полами. А создание чисто мужских инохозяйств лишь подтвердило гендерное равноправие, ибо пока что детопроизводство инохозяйственного типа только намечается, а домохозяйственное демовоспроизводство сохраняет свою фундаментальность для Человека-Человечества. К тому же возникает гносеометодологический вопрос о самой целесообразности детопроизводства, требующих неизбежно создания искусственного сперматозоида из стволовой клетки, искусственной яйцеклетки и искусственной матки, этико-юридические основания которых даже не поставлены должным образом на повестку дня муниципии, ибо именно ей придется в конце концов расхлебывать эту кашу. А ведь это уже теория клонов и киборгов, о статусе которых все громче говорят фантасты.

Таким образом, единственным пока что признаком и фактором гендерного неравноправия является потенциально-реальная беременность (проблема родов давно снята искусственным кесаревым сечением). Отсюда сторонники гендерного неравенства исходят в аргументах к недопуску к якобы чисто мужским профессиям и должностям: боятся за последствия в виде невозможности забеременеть. Но, для того, чтобы забеременеть, нужен еще и фертильный мужчина, семенники которого не в меньшей степени подвержены вредным внешним воздействиям (проблему внутренних воздействий как результат вредных привычек оставляем в стороне). Следовательно, бессмысленно строго системно-логически шарахаться то к лозунгу: Берегите женщин!, то к лозунгу: Берегите мужчин! ибо только вместе они единоважны, так как эксплицируют родоначальство профессиоге-неза. Да и незыблимый принцип талиона как высшей справедливости утверждает однозначно:

Люди, берегите друг друга!

Ибо перестав быть нужными другим, мы автоматически теряем и смысл собственного существования (принцип одиночества в толпе), какие бы суррогатные замещения при этом не выдумывали для себя.

Однако профессиогенез ведет свое начало много раньше, с проми-скуитетного стада-муниципии, т.е. с момента обретения палки, ибо первая профессия Человека-Человечества – это хождение на двух ногах, которое освободило руки для рабочих операций, а руки освободили от них рот-пасть. Исконный человеческий пантрофизм получил мощную операционально-ору-дийную продержку для трофодобычи путем собирательства, охоты, рыболовства и сезонно-климатические обустройства занимаемого муници-пией предметного пространства-территории. Медленно, но неуклонно развиваются системы “глаз-рука” и особенно пальцы рук, система “ухо-голос” и особенно вербализация базовых моментов трудовых процессов, требующих иносервисной партнерской поддержки. Первая императивно-но-минантная речь была сугубо профессионально-трудовой, тогда как на все иное вполне хватало средств контактной невербальной коммуникации. Да и люди, участвующие в процессе собирательства, охоты, рыболовства, обустройства автоматически становились бригадой, артелью, цехом, т.е. некоторым коллективом целеположенного, а значит и соответственно операционально иерархизированного типа. Тот, кто лучше всех выполнял некоторые функции, обретал в бригаде соответствующий статус мастера своего дела, а значит и должность (постоянное выполнение одних и тех же функций). А так как в орудийном собирательстве, охоте, рыболовстве и обустройстве главную роль играла не грубая сила, а

знания – умения – навыки,

то и право силы начинается смещаться в противоположную свою ипостась: силу права, т.е. процедуры, технологии достижения цели, хитроумной смекалки. Именно хитроумная смекалка позволяла экономить силы, средства и время на достижение требуемой цели. Ум (изобретательность), знания (свой и чужой опыт перцептивно-коммуникативного типа) начинают доминировать или по крайней мере соперничать с грубой силой. Но знания – умения – навыки – это всего лишь трансформ гносеометодологической цепочки:

теория – технология – практика

Следовательно, профессиогенез породил зерно членения мира на мир концептуальный, мир перцептуальный и мир реальный с соответствующей биполяризацией мнемических систем мозга, хитроумно (но пока что мало понятно) отразившейся на право-леворукости.

Именно хитроумие привело к доместикации растений и животных, что коренным образом изменило трофодобычу с изнурительного поиска, обездвиживания, разделки и переноса на немалые расстояния на много менее изнурительный, да и много более надежный по результату процесс выращивания, т.е. агровоспроизводства, до мелочей подобного демовоспроизводству. К тому же резко сократились расходы на обустройство и так же резко возросли возможности запасания для равномерного трофообеспечения на протяжении сезонно-климатического аграрного года. Неизбежно стала расти демоплотность муниципии, что стало причиной семейной сецессии, повлекшей за собой в большинстве случаев домохозяйственную автаркию. Однако в силу множества причин автаркия домохозяйства не всегда и не везде могла быть реализована как непрерывность. Значит агровоспроизводство должно было дополняться древними собирательством, охотой, рыболовством, лесодобычей, горнодобычей, а то и разбоем, т.е. охотой на людей и их добычу. Но с другой стороны и внутри домохозяйства для своих нужд интенсивно развиваются ремесленные ремонтно-производственные виды работ в свободное от агровоспроизводства время (шитьё, вязание, ткачество, плетение, гончарство, разные столярно-плотницкие работы, кузнечное дело и т.п.). Избыток ремесленного продукта заменил кумулятивно-долговую взаимопомощь (ты сейчас мне – я потом тебе) на разово равноценный обмен (сейчас – здесь я тебе – ты мне). Отсюда кумулятивно-долговая взаимопомощь как долг морально-нравственный, т.е. по сути муниципальный, стал разъедаться вещностью, переходя в долг интерперсональный, меркантильный. Возникает феномен залога безусловной отдачи долга строго по контракту под честное слово, честное имя (которое в ряде случаев этнокультурных вариантов даже изымалось из оборота, оставляя человека без имени, т.е. сравнивая его со скотом, а значит и фактически рабским статусом). Дальнейшая легитимизация таких операций привела к позорному столбу или долговой яме, что ясно указывает на высокий уровень развития частно-собственнического домохозяйственного обмена и вырождение принципа талиона в его исходноисконном понимании как кумулятивно-долговой взаимопомощи в юридический обменный акт сейчас-здесь, нарушение которого грозит местью, возмездием (древнегреческие источники указывают именно на такое понимание термина “талион”).

Таким образом, эволюционно мы имеем дело с двумя формами инохозяйства:

1. артельно-коммунохозяйственного типа;
   
2. предпринимательско-домохозяйственного типа.
   

Отсюда и статусные различия бригадира и хозяина по их формам коллективной и персональной собственности на средства и продукты производства. И хотя последующая история инохозяйств многое перемешала до неузнаваемости, оба тренда просвечиваются достаточно ясно, закладывая фундамент для децимальной шкалы правления: от абсолютного монополизма до абсолютной демократии. В муниципальных единицах эту эволюцию можно представить так:

,

где муниципия₁ есть первобытное промискуитетное стадо людей, в котором социосфера и техносфера еще были единым целым, ибо техносфера была лишь в зародыше, а значит и отличить артефакт от натурофакта весьма проблематично. Моногамно-семейные сгущения неизбежно привели к сецессии их техносфер в виде домохозяйств, а значит и к автоматическому появлению разряженного демоплотностно разъединяюще-объединяющего их предметного пространства-территории в виде коммунохозяйств (дороги, источники воды, луга, леса и т.п.). Так сформировалась классическая агровоспроизводящая деревня – муниципия₂, которая, как и муниципия₁, была в принципе автаркична, т.е. самодостаточна для выживания как единое целое с распределительной системой трофодобычи внутри домохозяйств и незыблемой взаимопомощи между ними по принципу талиона. А вот стохастика контактов между муниципиями такого типа носила спорадический характер, но по мере роста демоплотности, а значит и падения доступности трофодобычи частота таких контактов, а значит и конфликтных ситуаций росла, ибо количество трофодобычных удобий всегда и везде было мало. Понятно, что вытеснение в неудобья формировало негативную муниципальную память, которая так или иначе выражалась в скрытой, полускрытой и явной вражде. Легкие на подъём кочевники всегда были удачливее оседлых своей внезапностью и мстительной разрушительностью (а у оседлых всегда было что разрушать в силу неизбежного разрастания техносферы, а значит и богатства в виде движимого и недвижимого имущества). Отражать продуманные хитроумные атаки без соответствующей мобилизационной подготовки было невозможно, да и быть все время настороже утомительно для людей (кумуляция страха неизбежно перерастает в ненависть-взрыв, разрушительный для обеих сторон конфликта), а продуктивность труда неизбежно падает в силу рассредото-чения внимания, а значит и всей контролируемой им цепочки действий (феномен невнимательности наряду с недоумием/незнанием составляет фундамент того, что получило якобы объяснительное название человеческо-го фактора). Снять эту проблему можно было только перераспределением функций в общемуниципальной деятельности путем вычленения охраны в особый вид самостоятельной деятельности, сохраняя ополчение как форму тотального отпора врагу. Так появилось профессиональное воинство – ино-хозяйство со своим руководством, суть которого зиждилась на общемуниципальном первом назначении и содержании. Так появились первые чиновники, служащие муниципии и живущие за ее счет. Возникает автоматически три проблемы: 1. система отбора воинов и вожака; 2. система формирования довольствия для воинства; 3. система обороны территории, которые так взаимосвязаны и так взаимозависимы друг от друга, что говорить о приоритете одной из них не приходится.


Воинство

Гносеометодология воинства на самом деле имеет много более глубокие эволюционно-исторические корни. Воинство есть продукт необходимости противостояния угрозам любой муниципии и каждому ее члену-жителю. А так как вся жизнь муниципии есть непрерывная борьба за выживание, т.е. самосохранение и самоприумножение, то и бойцом-воином был каждый ее член в меру своих знаний, умений, навыков, сил и возможностей. И палка была не только первым орудием, но и первым оружием познания и преобразования окружающего мира чисто физическим психотехнологическим путем, т.е. наглядно. И чем выше было искусство физического, а значит и практического владения палкой как орудием/ оружием, тем выше была вероятность успеха в противоборстве со стихиями, растениями, животными и другими людьми. Весьма условно диалектическое единство “орудие/оружие” можно расчленить по вектору приложения:

оружие есть орудие труда, специально предназначенное для умертвления с высокой степенью вероятности в ходе наступления и/или обороны, т.е. охоты на животных или людей.

Доместикация сняла проблему поисково-ориентировочной деятель-ности и отчужденности животных, т.е. сформировала доверие их к своим кормильцам, которое люди используют для рутинного умертвления орудиями труда, но не оружием. Фактически получается, что человеческое хитроумное коварство превращает оружие в орудие по принципу ловушки, эволюцию которого еще предстоит описать строго системно-логически. Коварство как трансформ лицемерия превращает бой в бойню, войну в труд, уничтожение людей в профессию.

Итак, первое исконное членение воинства по принципу самосохра-нения было сопротивление нападению, т.е. самозащита, присущее всем бионтам, и агрессора-нападателя. И это были два качественно разных психотехнологически типа деятельности. Защита, оборона предполагает знание всех потенциальных угроз здесь-сейчас, т.е. чем дольше пребывание муниципии на одном и том же месте (трансформ оседлости), тем более эффективные адаптационно методы защиты у нее вырабатываются. Сезонно- климатический календарь изменений среды обитания (постоянных, периодических, спорадических) режимизирует систему защиты в виде укры-тий, преград и запасов трофодобычи на период обороны. И чем строже преобразование следует за познанием (принцип: семь раз отмерь, один раз отреж) системно-логически, тем выше эффективность систем защиты, т.е. самосохранение и самоприумножение.

Иное дело – нападение, где решающую роль играет внезапность, всеохватность и силовой напор. Разведка, при всей ее важности (как тактическая, так и стратегическая) не может знать все, что накоплено муниципией, на которую агрессор собирается напасть. Отсюда доминация во всех наступлениях разведочных боёв, т.е. трансформация охотничьих технологий в воинских целях. Кроме того укрытия и преграды требуют адекватных средств их достижения и преодоления, что еще более проблематично, чем борьба с живой силой противника. Отсюда значимость внезапности как главного дезорганизатора муниципии: социосферная паника и техносферная несрабатываемость. Всеохватность важна для исключения оттока как людей, так и целеполагаемой агрессором трофодобычи, ценность которой для агрессора не всегда совпадает с таковой для защитников. Силовой напор есть физико-механическое проложение пути к достижению поставленной цели, эффективность которого целиком зависит от упругости, вязкости, хрупкости преодолеваемых преград.

Но гносеометодологически важно подчеркнуть, что в полном соответствии с принципом самосохранения, т.е. самозащиты ради самоприумножения, нападение является одним из средств упреждения реализации угроз путем их нейтрализации, элиминации. Все мы воины в борьбе за свою жизнь. А выжить мы можем только путем присвоения трофодобычи у дикой природы путем наступления на неё. Отнятие трофодобычи у себеподобных есть проявление паразитизма. И то, что он из права силы превратился в силу права есть проблема №1 современного человечества. Добытчик есть лишь тот, кто

1. присваивает еще неприсвоенное у дикой природы:
   

1. биодобыча (собирательство, охота, рыболовство),
   
2. горнодобыча (воздух, вода, минералы),
   

2. воспроизводит на основе добытого:
   

3. сельское хозяйство,
   

3. производит на основе добытого:
   

4. ремесло.
   

Но все присваиваемое всегда сопротивляется человеку, значит автоматически возникает охрана труда (от объекта к субъекту) и культура труда (от субъекта к объекту). Но кроме добытчика на его добытое, воспроизведенное и произведенное претендуют и другие бионты от вируса, микроба до человека как в процессе работы, так и при хранении, пользовании /потреблении. И с такими иждивенцами-паразитами человек все время воюет, от них свою трофодобычу охраняет актуально и предохранияет упредитель-но, т.е. действует на основе накопленных в прошлом знаний соответствую-щим образом в настоящем и предполагаемом будущем. А это росток будущей Всемирной службы спасения с ее непрерывным мониторингом угроз Человеку-Человечеству.

Отбор в воинство как профессиональное инохозяйство качественно отличен от тотальной мобилизации при нападении. Он неизбежно опирался на принципы отбора на коллективную охоту. Но охота предполагала присвоение трофодобычи и распределение ее в муниципии. Охранное воинство такого присвоения не предполагало, ибо фактически как бы сидело в засаде в неопределенном ожидании того, кто вздумает посягать на добро муниципии. Но в отличие от охоты здесь посягателем был человек, т.е. существо, равное воину-охраннику. А значит это должен быть крепкий мужчина, обученный воинскому искусству. Но в силу гендерной стохастики родов не все домохозяйства могли поставить своего члена в воинство. И это автоматически делало их неравными по вкладу, что по закону талиона требовало определенной компенсации. С другой стороны недобор можно было компенсировать только перебором из того домохозяйства, где было много мужчин, что автоматически удваивало их вклад в общее дело. А так как мужчина уходил из домохозяйства надолго, если не навсегда, то и незыблемый принцип трофодобычной внутримуниципальной взаимопомощи стал трещать по швам, ибо междомохозяйственная разовость подарочного типа превращалась в постоянную долговую зависимость одного домохозяйства перед другим. Выход из этого архисложного социопсихоти-пичекого узла был счастливо найден в системе пансиона, т.е. воинского довольствия.

Воинский пансион всегда формировался по тем же основаниям, что и отбор, т.е. по домохозяйствам, каждое из которых должно было обеспечивать своего представителя всем необходимым. Понятно, что у кого забирали двоих, те все равно обеспечивали только одного, а второго обеспечивали те, кто не мог выставить своего воина. Так появляется первый в истории человечества налог. Но компенсация домохозяйству за двойной вклад в состав воинства повисает в воздухе, ибо не ясно, чем компенсировать живого человека, как и чем компенсировать инвалидность и списание человека из рядов воинства и возвращение в домохозяйство, а тем более его смерть при исполнении воинского долга. Гносеометодологически эти проблемы и до сих пор не решены, ибо трофодобычная компенсация (имущество, награды, льготы, деньги и т.п.) есть не более чем суррогат. Но знаменателен сам факт приравнивания человека к некоторому количеству движимого и/или недвижимого имущества, из которого со временем формируется феномен выкупа, продажи рабов и нерабов, страхование жизни и т.п. Более того, страхование жизни в системе наследования до сих пор считается вполне законным и этически приемлемым. Лишь единицы честных морализаторов указывают на подлость существования такого института.

Но оборонное довольствие на своей территории и наступательное довольствие на чужой, а значит и враждебной территории коренным образом различаются. Если для краткосрочной операции достаточно и сухого пайка, перенятого из охотничьей практики, то долгосрочные неизбежно объективируют проблему обоза, характерного для переселенцев, ибо издавна для вражеского воинства применялся отступательный принцип выжженной земли, пустыни, где даже с водой были большие проблемы. В то же время обоз резко замедлял продвижение воинства, рассеивал внимание к цели, снижал маневренность, т.е. был неизбежной обузой. Боевой дух на медленном марше неизменно падал, что способствовало успеху вражеских партизанских контратак.

Захват вражеской муниципии ставил сразу три проблемы:

1. что делать с населением?
   
2. что делать с движимым имуществом?
   
3. что делать с недвижимым имуществом?
   

Проблема плена пронизывает всю историю человечества. Люди как трофодобыча – объект архисложный, ибо требуют ответа на вопрос: зачем они мне/нам нужны? При существовании института каннибализма они вполне могли обрести статус пищевого скота, но сам факт редкости этого института говорит о его пережиточном, ритуальном, этическом характере, и даже жесточайший голод подвигает на каннибализм далеко не всех, т.е. – нельзя₂ переходит в – нельзя₁ – и заставляет человека умирать, но не переступать этот этический порог. Статус человека как тяглового скота был много более обычен и весьма удобен для переноса военной добычи домой, но только при условии определенного трофообеспечения. Но что с ними делать дома? Без формирования системы рабства их приходилось убивать, иначе они бы пополнили ряды разбойников. Наконец, себеподобие пленников и захватчиков обусловило формирование феномена изнасилования открытого, а то и публичного всех без разбора с последующим убийством их, т.е. секс выступает в неведомой ранее форме наказания, унижения личного достоинства насилуемого. Если физиологичесчки секс с захваченными вполне понятен из-за вынужденно долгого воздержания воинов (воинский гомосексуализм здесь мало что меняет как паллиатив бисексуализма), то злобность секса – это возложение вины за длительное воздержание на партнера-пленного, из-за которого и пришлось уходить в поход из родных мест. А убийство изнасилованного – это уже акт социотипический, когда содержание в плену (охрана, кормление и т.п.) не имело смысла, либо чувство мести заслоняло собственно целесообразность. Однако изнасилование было при всем его символизме не единственным способом, методом, средством унижения и устрашения противника. Оно быстро превращалось в развлечение (весьма часто для обеих сторон, что обычно социотипически камуфлировалось ее участниками) убийство затягивалось, а то и вообще только имитировалось. Поэтому постсексуальное убийство было малоэффективным в назидательно-устрашительном плане. На первое место выходят не беспорядочные убийства, а публичная казнь. И возникает неизбывная проблема суда как феномена оценочной справедливости по структурным шкалам:

вооруженный – безоружный;

военный – гражданский;

виновный – невиновный.

Первая шкала сугубо психологическая и в ходе боя (а не турнира) малоэффективна, ибо убивать всех врагов без разбора есть условие самосохранения. Иное дело – безоружный пленный, когда запал боя прошел, т.е. и ты фактически другой человек и перед тобой тоже другой человек (феномен взаимопереходов эмоциорацио в зависимости от темперамента). Для хладнокровного убийства безоружного нужны большие социопсихотипические усилия (эта проблема палача и до сих пор не решена при всей дистантно-опосредованной обустроенности современной казни). Поэтому начинается искусная искусственная ритуализация казни во имя чего-либо с массовым принудительным присутствием, разного рода шествиями, построениями, восхождениями на подиум – эшафот, обвинитель-ными декларациями и кульминацией умертвления от минут до дней. Месть порождает жестокость как удовольствие от предсмертных мук врага, поэтому наизобретали множество способов умертвления на все вкусы и на все случаи жизни.

Отделение гражданского от военного произошло тогда, когда каждое воинство определенным образом идентификационно символизировалось во избежание путаницы в массовом бою. Именно военные регалии – символы врага отличали их и от гражданского населения, что стало важным фактором в судебном признании виновности – невиновности. Социотипизм различительной военности очевиден, как и вытекающий из него формализм признания виновности – невиновности. Ведь вооруженный военный, который не оказывал сопротивления противнику, не может по сути считаться виновным, но и невиновным его считать проблематично без долгой должной юридической процедуры, которая так или иначе упирается в феномен присяги, принцип единоначалия и вытекающую из него военную иерархию. Результатом такой процедуры и является категория “военный преступник”, которая качественно отлична от категории “гражданский преступник”, ибо относится исключительно к обороне и нападению. Но оборона и нападение на своей территории явно отличается от обороны и нападения на чужой территории, осознание этого факта на всю его системно-логическую глубину и подвигло стратегов на формулирование неких эфемерных правил войны, самого одиозного творения мировой юридической мысли. Но это уже был эволюционный имплицитный выход на анализ по УФО, где неизбежно фигурировали актант-агрессор, пассивант-жертва агрессии и якобы нейтральный наблюдатель с весьма размытыми функциями потенциального судьи, арбитра, примирителя и творца так называемого международного общественного мнения. Но это не что иное как столкновение трех инохозяйственных идеологий ситуативного типа: идеология агрессора, идеология жертвы агрессии и идеология наблюдателя с плавающими интересами. А так как наблюдателей может быть несколько, то и ситуация с оценками настолько же усложняется. Значит мы неизбежно получаем как минимум три точки зрения на квалификацию “военный преступник”:

,

т.е. для одних он герой и/или жертва, а для других бандит, предатель. Героизация всех павших в бою независимо от их реального вклада в победу или поражение имеет исконно мифологические корни (муниципальные коммуно- и домохозяйственные). Героизации противостоит бесславие, но это уже не защита своей территории любыми путями, способами, а завоевательный поход, завершившийся поражением. Иное дело – бесчестие. Если защищаться можно всеми доступными методами, то нападать нужно по определенным правилам, начиная с объявления войны. Воинская присяга, устав, приказ являются императивами для воина, следование которым есть исполнение долга (надо – можно – нельзя – не знаю), которое социотипически формирует понятие чести воинской (профессиональная часть чести как следования правилам муниципального бытия). Бесчестие – это нарушение правил войны, технологии ее ведения, согласно которой война есть борьба воинов как бы равных по силам (отсюда и феномен предбоевого турнира в ряде культур). Безоружный гражданский (обычно это старики, женщины, дети) таковым не является, а их гибель при нападениях на муниципию много более вероятна, чем профессионального воина. Избежать таких по сути бессчетных потерь можно только путем открытого полевого сражения, которое и становится стержнем развития армии как специфического воинского института (военно-полевая стратегия и тактика). Внезапные разбойничье – бандитские налеты на мирные муниципии уходят в глубокий маргинез и рассматриваются как бесчестные, борьба вооруженного с безоружным, военного с гражданским морально-юридически недопустимым. Таким образом, у воинства на своей по юрисдикции территории и на чужой автоматически меняются этико-юридические оценки, ибо на своей у него функциональная цель – оборона, на чужой – нападение, а значит и захват, присвоение, приватизация. Значит и оценочную шкалу военного преступления надо дополнить:

оборона – нападение

удержание – присвоение

т.е. получаем фактически гносеометодологическую основу для квалификации преступления:

вооруженный – безоружный,

военный – гражданский,

нападающий – обороняющийся,

присваивающий – удерживающий,

виновный – невиновный.

И за каждой позицией стоит эволюционно-исторический опыт лицемерия, мимикрии, требующий тщательного строго системно-логического анализа криминологов. Например, вооруженный военный в гражданском одеянии превращается в диверсанта, формальная невиновность безоружного подвигла на развитие специальных видов единоборств, военный вооруженный нападающий на гражданского, но не присваивающий, а удер-живающий существующий порядок выступает в роли правоохранителя, вооруженный гражданский, нападающий и присваивающий является бандитом, разбойником и т.д. Отсюда неизбежно вытекают проблемы регламентации ношения оружия, обучения боевым единоборствам, ношения форменной одежды со всеми мимикрическими хитроумиями юридической казуистики по квалификации похожести, провокационного подзуживания на нападение сугубо эмоционального, но не мотивационного типа, незаконного присвоения как взятия без спроса, а значит и без злого умысла, шутки и т.п. Напомним, что стержнем поведения человека является его эмоционально – энергетическое состояние (от безудержной агрессии до глубокой суицидальной депрессии) как психотипа, тогда как социотип с его формальными нормативами вторичен строго по формуле принятия решений: хочу – могу – надо₁ – надо₂. Следовательно, первоосновой изменения сознания выступают психотронные факторы (дистантно-волновые и контактно-механические), психотропные (биохимические пищевые и лекар-ственные модуляторы), психоидеологические (коммуникативное внушение вплоть до зацикленного разрушительного фанатизма).

Итак, эволюционно-исторически мы получили три этико-юриди-ческих категории воинства:

1. разбойники, бандиты из людей, социально-экономически выте-сненных из муниципии;
   
2. наёмники, профессиональные охранники, не упускающие и возможности нападения для присвоения, т.е. сугубо мерканти-льное, а значит и продажное инохозяйство;
   
3. призывники, профессиональные защитники родины в целом, а значит и идеологически озабоченные в виде воинского долга перед родными и близкими, а воинское довольствие выступает лишь средством в достижении этой цели.
   

Беда в том, что границы между ними размыты, т.е. разбойники достаточно легко переходили в наемники, как и призывники – дезертиры, либо закончившие службу, демобилизованные. И все три на захваченной территории хотя и в разной степени сползают до псевдооправдательного присвоения чужого – разграбления. А так как для бандитов и наемников фактически все территории чужие, то и их поведение всегда ситуативно, бесшабашно (принцип: жить одним днем), ибо в стратегии войны они лишь пушечное мясо. Иная мотивация у призывника регулярной армии с неизменно социотипически высокими этико-юридическими принципами защитника родины (военно-идеологическая обработка заставляет в это верить даже в далеких от дома странах, куда судьба и приказы командиров его могла занести). Значит на первый план для него выходит система обороны от врагов.

Эволюция системы обороны строго системно-логически начинается с установления границы своей, а значит автоматически и не своей, т.е. чужой (иное дело ничьей или чьей-то) территории. Знать о чьих-либо притязаниях на свою территорию можно только путем установления погранично-сторожевых дозорных пунктов – застав. Это всегда глаза и уши армии. Следовательно должен быть и где-то мозг армии, принимающий решения о необходимой мобилизации войск. И о месте нахождения ставки – штаба должны знать эти дозоры, дабы доложить о положении на границе по каналам связи как нервам армии. Без связи, а значит и координации действий, любая армия перестает быть системой превращаясь в конгломерат подразделений (принцип выживания: каждый сам за себя). Под рукой у штаба всегда войска в определенной степени готовности к маршу в должном направлении. И в этом постоянные регулярные войска, начиная с дружины были много мобильнее и эффективнее привычного ополчения, которое еще нужно собрать по весям и домам. Но для дружины неизбежно надо было соответствующее обустройство для ночлега, тренировок, кухни и должного обеспечения. Для захватчика главным было нейтрализовать дозоры и уничтожить дружину, ибо тогда уже они обретают юрисдикцию на данную территорию со всеми последствиями для гражданского населения. И здесь неизбежно возникает одна весьма непростая социопсихологическая коллизия. Дело в том, что содержать дружину даже для большой, но одной агромуниципии весьма накладно. Включается геополитический фактор добровольно-принудительного объединения нескольких десятков агромуни-ции, такой себе рэкет по навязыванию защиты от возможных или явных врагов за соответствующую плату в виде призывников и налоговое трофообеспечение. Для трофодобычной самодостаточности агромуниципии (вплоть до автаркии) наличие той или иной дружины-рэкетира было не особо важно, поэтому и смена военной власти, если она не затрагивала привычную систему дани, их не волновала. А вот увеличение дани даже от кровно-родственной дружины вызывало неприятие вплоть до бунта.

Осознание важности устойчивой самозащиты подвигло на сооружение упреждающих неожиданное нападение заградительных конструкций в виде рвов, валов, заборов, стен. Превращение аморфного полевого лагеря в строго планово укрепленную крепость ознаменовало рождение качественно нового типа муниципии – города. Нового социосферно, ибо город изначально был создан как чистое инохозяйство и нового техносферно, ибо имитировал домохозяйственный двор – усадьбу без полей, садов, плантаций, огородов. Замок-крепость и был домом дружины, где мощные стены и склады с запасами позволяли выдержать достаточно длительную осаду войсками противника. Автоматически возникает комплекс проблем поведения в закрытом предметном пространстве: демоплотности, лазутчика – диверсанта, паникера – пропагандиста – агитатора сдачи крепости врагу, контрразведки, контр-пропаганды и т.д.

Замок-крепость как убежище для воинского инохозяйства (чисто мужского по своей природе, а значит и автоматически лишенного демовоспроизводственной функции, т.е. возможности внутреннего самовосстановления и самообновления) есть гуманономический трансформ цисты. Инцистирование неизбежно есть процесс самоуплотнения до максимально возможного функционального минимума. Следовательно, автоматически возникает проблема функционально приемлемой вместимости крепости как минимум на сезонно-климатический годовой цикл (осады больше года – явление редкое и позволительное только прекрасно и мощно организованной армии с крепким тыловым обеспечением, архисложным в условиях вражеского окружающего предметного пространства-территории). Крепость как убежище исключительно для воинства было бы идеологически вредным для находящихся под его опекой-защитой населения агрому-ниципий, которому тоже негде спрятаться от захватчиков. Да и захваченное население вынуждено будет работать на врага, а значит и усиливать его. Прятание в крепости есть слабый вариант выжженной земли для врага (малокомплектные крепостные засады и будущие доты, дзоты и т.п. оставляем военным аналитикам). Следовательно, вместимость крепости явно рассчитывалась на тысячи людей. Но техносфера в виде замка-крепости по функциональному образцу домохозяйственной усадьбы – это огромный объем сложнейших инженерно-строительных работ сначала сугубо военного назначения, т.е. максимума прочности, недоступности и минимума комфорта спартанского типа. Именно город-крепость породил профессию строителя, самую массовую и самую наукоёмкую, самую материалоёмкую и самую энергоёмкую деятельность эпохи цивилизации (от проектирования, экспериментирования, моделирования, конструирования, обработки, подгонки, окончательной отделки, сдачи в эксплуатацию и авторского надзора за состоянием вплоть до утилизации созданной конструкции).

Военно-инженерное строительство с неизбежно огромным и трудоёмким объёмом землеройных работ вызвало гигантскую потребность в свободных рабочих руках. Оседлое домохозяйство агровоспроизводящего типа с ростом продуктивности уже смогло освободить некоторое число свободных рук, включая домохозяйства, разорившиеся в силу разных причин. Эта категория и составила профессиональный костяк военно-промышленного комплекса (полувоенного по своей сути) в виде военных строителей. Вторым источником рабочей силы была мобилизация крестьянства в периоды от страды до страды, чтобы не нарушать агровоспроизводственный процесс. Это была малоквалифицированная рабочая сила. Наконец, именно военно-инженерное строительство породило институт рабства, который стал энергетическим домашинным фундаментом всех гигантских строек во всех странах мира. А так как и мобилизация населения и рабство всех видов, включая заключенных, есть принудительный труд, то есть дешевый и силоуправляемый, то и стоимость таких строек была весьма сомнительна как в экономическом, так и в этико-юридическом планах.

Организация работ тысяч людей абсолютно не походила на то, что имело место на деревенской толоке. Отсюда выделяется новый вид деятельности: организационное проектирование, которое решало проблему перехода от общего к частному, от проекта до операций на конкретном участке определенного объема и сложности. Но наибольшая проблема все-таки их ждала впереди: куда девать это огромное скопление людей по окончанию базового строительства крепости. А это была уже по сути общеполисная (государственная) проблема, ибо безработные могли пополнить только ряды разбойников. Выход был только в начале нового масштабного строительства будь то новые крепости, порты, каналы, пирамиды, и т.п. Такое планирование и нормирование строительных работ на многие годы вперед само собой потребовало категориального подразделения угадывания будущего на пророчество, предсказание и прогноз, требовавшие новой методологии наблюдений за изменениями космосферы, геосферы, биосферы, социосферы, техносферы строго математическими методами, начиная с математически точной шкалы времени, т.е. математизации сезонно-климатического годового цикла, что было возможно только с помощью внешних мнемических данных в виде определенной системы символов/знаков, т.е. письма. Умственный труд вычленяется в отдельный вид деятельности, формируя особый класс – духовенство (властителей душ, философов). Духовенство и стало взращивать чисто концептуально качественно-количественными методами хилые ростки стратегического планирования, которое воинство вместе с ВПК преобразовывало в тактичес-кое планирование, т.е. перцептуально-энергетически, получая некоторый результат изменений в реальном мире, т.е. практически.

Деление воинства на силовое и интеллектуальное в военное время (войска в поле – штабисты в ставке) в мирное время трансформировалось в режим “учебная тренировка – караульная служба”, т.е. войско, дружина обретало статус гарнизона. Караульная служба гарнизона в крепости следила за соблюдением порядка всеми ее обитателями. А обитателем становился каждый, кто прошел через ворота. Режим действия городских ворот фактически предопределял режим функционирования крепости в целом. На воротах стояла таможенная стража, взимавшая дань с каждого, кто искал в крепости убежища. В основном это были купцы с товарами и пригородные жители. Таможенные сборы были вторым налогом, требовавшим тщательного администрирования всех счетно-учетных операций от получения сбора до его сдачи в казну. Автоматически возникает гигантская проблема квитанции как базового счетно-учетного документа любой бухгалтерии. К тому же это был первый документ, удостоверяющий факт легитимности пребывания как человека, так и товара на территории урбомуниципии. Это было началом муниципального документооборота, породившего чиновничество, бюрократию, полувоенный характер организации которой чувствуется до сих пор. Именно таможня породила строго системно-логически феномен коррупции в силу субъективности самой оценочной деятельности при несовершенстве счетно-измерительных стандартов (количественные параметры) и эфемерности стоимостно-ценовых установлений (качественные параметры), плавающих по шкале спроса-предложения сейчас-здесь. Возни-кает сама собой проблема ярлыка как паспорта товара. А так как ярлык производителя, ярлык купца-продавца и ярлык покупателя редко когда совпадают, то и для таможенного оценщика всегда есть возможность как занизить, так и завысить качественно-количественные параметры ввозимого себе на пользу даже при строгом соблюдении установленных ставок сбора, ведь пересортица и фальсификат фактически родились вместе с посреднической торговлей купечества.

Ночная стража караула всегда секторизировала город на административный центр (замок, внутренний город), торговый центр как скопище товаров (склады, прилавки, лавки) и жилые казармы-кварталы. Комендант-ский час не позволял преступным действиям шалить под покровом ночи. Полномочия ночной стражи включали даже казнь преступника на месте преступления, поэтому постоянно жить в по-военному режимизированной крепости могли только законопослушные добропорядочные граждане. А так как замок-крепость есть модификат, трансформ военно-полевого лагеря, то соответственно женщины и дети в ней жить не могли. И даже когда со временем свободные ремесленники стали обосновываться в городе со своими семьями, а купцы заезжие стали вытесняться местными оседлыми торговцами с семьями, тысячи лет женщины и дети составляли лишь проценты от общего количества горожан, что лишний раз подчеркивает инохозяйственную природу города, ее неестественность для демовоспроизводства.

Дневная стража караула была много меньшей и выполняла функции не охранника, а стража правопорядка. Нарушителей наказывали на месте, либо тянули к судье, либо бросали в разного рода застенки. Тюрьма – это первый чисто городской тип наказания, самый тупой продукт творцов коррекционной педагогики, единственный легальный институт, где преступники за госсчет могут обучаться всему и повышать квалификацию во всех сферах запретной деятельности. В отличие от позорного столба, долговой ямы или клетки, публично-осуждающего, а значит и воспитательного типа, тюрьма тщательно закрывается от общества, ибо таит в себе великое множество тайн злоупотреблений судебной системой своими полномочиями. Этика разошлась с юриспруденцией в своих оценках, а значит и народ с властью. Судья-оценщик стал вторым коррупционером чиновного ранга, виртуозом юридической казуистики, фактически извратившим суть принципа талиона как фундамента юстициономии.

Наконец, публичная казнь по решению суда стала вершиной эволюции репрессивной системы, поддерживающей действующую власть и законодательство в деле воспитания законопослушания и покорности населения путем наглядно-назидательного массового устрашения. Поэтому и присутствие на казни было добровольно-принудительным.

Но дневная стража в кипучей жизнедеятельности тысяч людей не имела ни сил, ни возможностей за всем уследить. Поэтому формируется система заявительства потерпевшего от понесенного ущерба истца сначала в устной, а затем и письменной форме. Но дознание и все следственные действия проводила уже не стража с ее чисто силовой функцией, а суд, который может судить только конфликт между потерпевшим и обвиняемым. Значит истец обязан его назвать. Но тайная кража такой возможности истцу не дает, поэтому он вынужден предположить виновника, что далеко не редко чревато оговором. Для суда возникает проблема равновесия правдивости слов как истца, так и обвиняемого. Автоматически выплывает проблема дополнительных свидетельств в ту или иную сторону. Так появляется якобы базовая фигура судебного процесса – свидетель, а вместе с ней и неизбежная проблема лжесвидетельства (искреннего: я так видел, слышал… и намерен-ного). Для публичного судопроизводства правильный свидетель стал залогом наглядной справедливости приговора. Значит неизбежно появляется и коррумпированный свидетель, из которого легко и просто строго системно-логически выростает меркантильная фигура добровольного доносчика.

Институт доносительства социопсихотипически еще более сложен, чем институт свидетельства. Дело в том, что здесь переплетаются свобода слова, т.е. субъективное мнение с критикой и самокритикой (доказательной, бездоказательной) или восславлением или самовосславлением (доказательным, бездоказательным) открыто публично, в узком кругу, тайно с полным самопредставлением, с частичным самопредставлением, анонимно. Отсюда любое сообщение при должном хитроумии может быть интерпретировано заинтересованной стороной как доносительство, этико-юридически преступное разглашение тайны (личной, корпоративной вплоть до государственной). Желание избежать ответственности за клевету (бездоказательная критика уже есть обвинение в нарушении каких-либо правил, норм, стандартов и т.п.) породило гигантскую проблему сплетен, слухов, анекдотов и т.п, якобы невинная ссылка-пересказ которых (а это есть не что иное, как намеренное распространение этих сплетен, слухов, анекдотов и т.п.) уже есть посягательство на честь и достоинство определенной личности, корпоратив-ной группы, т.е. ее диффамации, дискредитации.

Итак, воинство как профессиональное инохозяйство быстро эволю-ционировало, порождая и членясь на более специализированные инохо-зяйства:

1. инженерно-строительные войска (стержень ВПК),
   
2. армию,
   
3. охрану,
   
4. полицию,
   
5. таможню,
   
6. чиновничество,
   
7. налоговую службу,
   
8. суд,
   
9. проституцию,
   
10. связь,
    
11. транспорт,
    

которые переплетались в разнообразные системы подчинения целефункцио-нального легального, полулегального, нелегального типов. В свою очередь шел параллельно сложный процесс внутренней иерархизации каждой из этих структур в целях эффективного управления и корпоративного самовыжива-ния. Должностная иерархия неизбежно порождает феномен карьеризма (принцип: плох тот солдат, который не мечтает быть генералом). Ротация кадров вверх/вниз по служебной лестнице неизбежно требует характеристик претендентов для обсуждения и вынесения вердикта. Субъективизм характеристик смягчал объективный формально послужной список наград, поощрений и промахов, проступков. Но сам список зависел от воли начальства, а значит и от ершистости или покладистости подчиненного, порождающих социопсихотипический фаворитизм. Значит при равенстве действий фаворит получит более благожелательную оценку. Но окончательную оценку дают люди, которые не только не видели самого действия как факта, но и незнающие его исполнителя, ибо иерархия чаще всего коммуникативно дистанциирует людей (отсюда иерархический запрет на обращение через голову, т.е. не строго по процедуре). Значит на первый план для оценивающего выходит отчет о факте. Искусство составления отчетов становится исторически быстро самоцелью самодостаточности для корпоративного самовыживания. И это цивилизационная беда, болезнь всей мировой бюрократии. Лицемерная самозащитная ложь быстро поразила инфосферу как коммуникативно-концептуальный оценочный фундамент для принятия решений. Отчетные очки все более мощно искажают положение дел в мире реальном, грозя своей неадекватностью многими конфликтами и катастрофами вплоть до глобальных.