Академия протагора в. А. Ивашко принципы эволюции человека – человечества

Вид материала

Содержание

Что с ними делать?
Убежище для огня
Убежище для животных
Убежище для плодов растений
Убежище для продуктов питания
Убежище для вещей

Подобный материал:

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 37

Нетрудоспособность

Нетрудоспособность как категория неприложима к дикой природе, где жестко действует принцип выживания, согласно которому все слабое и беззащитное неизбежно и быстро элиминируется. Из анализа трудоспособности уже четко видно, что социосфера неизбежно в силу птенцового типа воспитания делится на добытчиков и иждивенцев. Чистыми иждивенцами являются лица еще или уже настолько немощные, что требуют не только инообеспечения, но и инообслуживания из-за локомоторной дискоординации, которая неизбежно затрагивает все три составные части личности:

а значит и отражается так или иначе на формуле принятия решений:

хочу – могу – надо₁ – надо₂.

При этом четко различается младенческий инфантилизм и взрослый (обычно старческий) маразм, т.е. дискоординация психомоторная, которая неизбежно ведет и к дискоординации иерархической, социомоторной.

Таким образом строго системно-логически мы выходим на проблему нормы и патологии, между которыми балансирует весь экзистенциальный цикл, категория болезни, требующей восстановления нормы. И все это уже гносеометодологические основания медицины, политэкономии и демографии как единого целого.

Проблема нормы объективировалась в протомуниципии вместе с проявлением субъективно-отношенческого отбора новорожденных матерями и/или повитухами, которые столкнулись с феноменом уродства, т.е. необычно – непривычного и уже потому неправильного, ненормативного (напомним, что норма есть всегда правило, а правило - норма). Генофизиотипическое уродство определялось чисто по идентификационным признакам (цвет кожи, волосатость, полонеопределенность, наличие лишних элементов соматики или их недостаток и т.п.). Как такая элиминация новорожденных связана с внешне подобным феноменом у диких животных, наука пока что не знает. Экстраматочное дозревание плода скрывает признаки фенопсихотипического уродства, которые чаще всего проявляются достаточно полно к моменту обучения хождению самостоятельно, когда для решения задач поисково-ориентировочной деятельности новоявленного пешехода требуется привлечение всех органов чувств для самозащиты. Тогда наступает второй этап элиминации потенциального члена муниципии. Наконец, с обретением определенного социально-корпоративного постинициального статуса наступает этап элиминации по инфосоциотипическому уродству как злостному, т.е. весьма социально значимому нарушению правил бытия муниципии, чреватому тяжкими для нее последствиями. Все три потенциальных этапа предполагают статус изгоя, изгнанника, отшельника по неволе.

Однако, строго системно-логически далеко не все уродства вели к чистому иждивенчеству. Многие, если не большинство из них, были вполне трудоспособны, а некоторые уникально (до гениальности) способны в некоторых узких областях, но эти области эволюционно еще не стали объективно значимыми для протомуниципии. Отсюда автоматически возникает архиважная гносеометодологическая проблема непризнанных гениев. Таким образом, уже в протомуниципии наметились две категории необычных людей, делающих нечто не так, как все: шуты – юродивые – шаманы – прорицатели и диссиденты – революционеры – изобретатели – новаторы. В будущем они сформируют особый класс правителей мыслями – духовенство в исконно двух ипостасях: мифолого-художественной и философско-научной. Однако это верно лишь со стороны выбираемого пассиванта. И он на практике доказывает, что он может быть исключением из правил. Но это вовсе не отвергает справедливость общего правила, которое всегда гласит: если будешь строго придерживаться правильной цепочки причинно-следственных действий, т.е. технологических операций, то обязательно получишь известный, желаемый результат. И этим правилом пользуется выбирающий актант, отбрасывая все потенциально опасные варианты. А это уже формирование теории надежности как единовозможного ориентира в стохастике изменений. И в самом деле безрассудная рисковость допускается только при безвыходных ситуациях (принцип: или пан, или пропал). Целефункциональная история рисков еще не написана, но уже сейчас можно сказать, что началась она с овладения палкой и другими материалами, а затем с экспериментирования с огнём, которые постепенно интерьеризировались в систему умственных действий по принципам моделирования ситуаций, а значит и собственно теории игр. Именно поэтому рисковать и играть с огнем коммуникативно синонимично.

В трофопрофицитных протомуниципиях элиминация уродов всех типов была более щадящей, но и там она резко ужесточалась в условиях войны. В трофодефицитных протомуниципиях элиминация была неизбежно суровой, ибо дефицит добытчиков при дефиците трофодобычи грозил вымиранием всей муниципии как целого. Но и там производственно-бытовые травмы неизбежно вели к появлению уже прижизненных калек, пожизненных инвалидов, т.е. людей с ограниченными возможностями, которые из кожи вон лезли, доказывая свою посильную полезность окружающим. И принцип талиона уже не позволял их элиминировать, ибо интуитивно все уже разумели принцип: от болезни, сумы и тюрьмы не зарекайся, ибо он выражал дефицит физио-, психо-, и социотипичности. Отсюда строго системно-логически вытекает противопоставление:

норма – патология,

валидность – инвалидность,

цельность – калецтво,

здоровье – болезнь.

Из них только цельность-калецтво очевидно обществу (даже среди современных попрошаек явные, демонстративные калеки пользуются большей благосклонностью жертвователей). Все остальное требует особых идентификационных познаний, ибо лицемерие исторически быстро породило мимикрические состояния псевдобольных с гигантским шлейфом следствий недоверия и неверия (ср. современные масс-медийные скуления из-за идентификации лежащего на улице тела как заснувшего пьяницы, человека, потерявшего сознание и уже трупа). Но в протомуниципии болезнь обычно переносилась на ногах, хотя падение трудоспособности явно наблюдалась окружающими, которые искренне в меру своих сил, знаний, возможностей старались как-то помочь больному физиотипически, психотипически, социотипически в деле его скорейшего выздоровления, ибо любой больной был, есть и будет большой обузой для любой муниципии. Болезнь ломает режим жизнедеятельности не только самого больного, но и всего ближайшего окружения. Кроме инообеспечения больного часто возникает и необходимость в его инообслуживании, а это есть отвлечение на частно-персональное от и из общесоциального. Именно поэтому лежачими становились только те, кто падал с ног фактически, а не фигурально, от боли и немощи (ноги не носят, не держат, но руки могут, и человек работает сидя). Тысячи лет быть больным считалось постыдным именно из-за отвлечения на себя общественного внимания в ущерб работе на общее благо. Как можно быстрее встать в общий строй и темпоритм (режим) жизнедеятельности муниципии, было задачей каждого больного. А так как чаще болели дети, проходящие естественный имунноадаптационный цикл взросления, то бабки – повитухи автоматически по совместительству становились знахарками-терапевтами, фармацевтами и физиотерапевтами. Иное дело – травматизм, который обычно возникал на охоте и войне. Хирургом-травматологом мог быть только воин-ветеран с твердой рукой и крепкими нервами. История палеохирургии еще ненаписана, но находки палеоантропологов говорят об интуитивно-практических манипуляциях-операциях весьма высокого уровня. Но опять забывается при этом, что деревянные изделия в силу их плохой сохраняемости остаются как бы несуществующими в принципе. А между тем костыли и протезы из дерева неизбежно применялись, ибо без самоперемещения вместе с муниципией человека ждала гибель. Ведь человек был лишь инвалидом, но не немощным больным, что сознавал как сам инвалид, полный еще сил, так и его окружение.

Самым страшным по силе элиминации для протомуниципии был мор. Если смерть от голода была вполне очевидна в причинно-следственном плане, то массовая смерть от отравлений и инфекций была чудовищно непонятна. Включается в работу метод исключений, по которому табуируются определенные места пребывания, источники воды, растения, животные. Таким образом резко сужалась трофоресурсная база, а значит и возможности выживания на данной территории. Мифология особо выделяет коварство растений и грибов, отравление которыми было наиболее частым и якобы очевидным делом. Ядовитость автоматически входит в поле внимания шаманов-травознавцев, которые за исторически короткий период достигли в своих познаниях больших успехов, превратив яды в мощное оружие как профилактики, так и нападения для обездвиживания. Яды растительного и животного происхождения по поражающей способности и бесшумности и до сих пор соперничают с самым современным огнестрельным оружием. Подобно огню яды требовали тщательной целефункционально расчетной порционизации.

Табуирование возможных источников отравления автоматически снижало и число источников инфицирования, но тайны эпидемий от их неожиданных нашествий до чудотворных исцелений оставались тайнами воли провидения, кары за грехи. Иммунная биохимическая механика и до сих пор далеко не ясна, но открытие вакцинации с ее порционизацией явно указывает на единство адаптогенеза как ядов, так и инфекций. Так зарождалась в протомуниципии санитария, эпидемиология и гигиена, главным инструментом которых была разрушительно-очистительная сила огня и тепловой обработки пищи/лекарства, позволявшей постепенно поднимать как онтогенетически, так и трансгенерационно иммунитетные силы человека.

Итак, болезни, как и смерти увеличивают долю нерациональной (вплоть до иррациональной) занятости муниципии в ущерб трофодобычи. Родительское инообеспечение и инообслуживание, известное и животному миру, распространяется на больных и немощных, т.е. эгоистический коллективизм и коллективный эгоизм становится залогом выживания путем непрерывной взаимопомощи по принципу талиона. Стадо-толпа постепенно превращается во все более спаянную за счет иерархической структуризации систему – социосферу, а эволюция техносферы позволяет и малым по демоплотности протомуниципиям выживать.

Иерархия

Иерархия есть единовозможный способ упреждения силой права применения права силы. И это определение строго системно-логически выводимо из триединой структуры личности:

т.е.

боль – страх - статус

Но это означает, что в филонтогенезе не власть создает иерархию, а иерархия – власть. Только иерархия позволяет канализировать, структурировать причинно-следственные связи либо во благо, либо во вред существования системы. Отсюда хронотопность иерархий при всем их псевдоуниверсализме (принцип колосса на глиняных ногах).

Исходный генофизиотипический вид иерархии зиждится на порождении способом полового диморфизма (при редупликации моноцита обе половинки равноправны, равнополы и равновозрастны по форме). Возникает половозрастная дихотомия: родители – дети. Но родители статусно равны между собой относительно ребенка, хотя могут значительно различаться по возрасту. Однако эта с современной точки зрения логическая нестыковка в протомуниципии сглаживалась тем, что существовало грубое трофодобычное членение социосферы на детей (до инициации), взрослых (до афертильности) и стариков (до смерти). И все были своими относительно чужих, и всехними относительно своих. Поэтому отсутствовала воспитательно-правовая проблема: чей это ребенок? Ибо он был и твой, общекоммунальный. Все взрослые для детей были дяди и тети, что сохранилось в формах обращения и называния и до наших дней, а все дети были мальчиками и девочками для взрослых, вплоть до их инициации (антропонимические проблемы протомуниципии оставляем без рассмотрения). Однако эволюция афертильного статуса детей и стариков для нас остается темной.

Вторичный фенопсихотипический вид иерархии зиждится на опыте коммуникативного взаимодействия между людьми по шкале персональной симпатии-антипатии, формируя специфические дружеские структуры (о потенциальных вариантах таких структур мы уже говорили). Дружеская любовь, преданность, взаимопомощь вплоть до самоотверженности и самоотречения, а значит и самоподчинения себя другому могла существовать только между членами одного половозрастного класса. К вышестоящему это выражалось через уважение к авторитету (другое дело было ли это искренним или чисто формальным), а к нижестоящему это выражалось в опеке, помощи, оберегании от промахов, чреватых тяжкими последствиями как для самого опекаемого, так и для других членов муниципии.

Третичный инфосоциотипический вид иерархии зиждится на воспитательно-назидательном воздействии старших относительно младших. О духах предков, о героях добытчиках и защитниках, о стариках из совета старейшин ребенок мог узнать только от взрослых. Именно этот вид иерархии способствовал уникально бурному развитию украшательства, которое, слагаясь в определенную систему, позволило легко идентифицировать личность по всем базовым социальным признакам. И эта сила социально (социосферно) признанного права особенно наглядно отражалась и проявлялась на распределении трофодобычи по заслугам, которому неизбежно противостоял много более важный принцип распределения по нужде. Неизбежно возникающие при этом мимикрические псевдозаслуги и псевдонужды предопределили весь дальнейший кособоко-витиеватый путь развития Человека-Человечества. Нужда всегда строго системно-логична, всеобща для любой муниципии, а заслуги персонально спорадичны. И подвиг в молодости не может и не должен кормить до старости, если его совершение не привело к полной потере трудоспособности. Точно так же и грех молодости не может и не должен докоряться до старости. И то, и другое есть не более чем стохастика фенопсихотипических взрывов в процессе жизнедеятельности, которая непрерывно требует не разрушительных взрывов, а кропотливо-терпеливого самосовершенствования и иносовершенствования.

Итак, уже протомуниципия породила иерархию и власть по заслугам в трофодобыче и защите (власть активных добытчиков-производителей) и иерархию и власть по возрасту и мудрости распределения внутри муниципии для ее самосохранения и самоприумножения как единого целого (власть мудрых старейшин). А это уже извечная экспликация конфликта поколений по принципу: если бы молодость знала, если бы старость могла. По сути мы имеем дело с феноменом объективации власти судебно-законодательной на морально-этических принципах обычаевого права и власти исполнительной, опирающейся на техносферную трофодобычу. Таким образом, мы уже на уровне протомуниципии видим ростки того, что, развившись, станет предметом политономии как гносеометодологического основания теории властных иерархических систем, где геронтократия и технократия переплетутся с консерваторами и либералами вплоть до анархистов в сложнейший, наизапутаннейший клубок, приведший так называемую цивилизацию на грань глобальной катастрофы.

Домохозяйство

Домохозяйство есть продукт эволюционной гармонизации техносферного комфорта: костер, котел, помещение-жилище и социосферного семейного комфорта демовоспроизводства: родители – дети. Но родители – дети по сути дают ту же половозрастную иерархию коммунохозяйства:

дети – взрослые – старики,

на которую накладывается архисложная система родства по крови: родные, двоюродные, троюродные и т.п., только по отцу, только по матери, приемное, названное и т.д. Но даже самые сложные этнокультурные системы родства были не просто продуктом вербальных абстракций системно-логического плана (вербальная счетно-учетная таблица), но имели неизбежно и важное практическое значение в четкой идентификации каждого при встрече по статусно-корпоративному семейно-родственному типу, а значит и легитимность его поведения, притязаний, возможностей получить свое не силовым, а договорным, контрактно-убедительным, идеологическим путем.

Родство муниципальное – землячество – начинает дополняться, а то и вытесняться, подменяться родством по крови, ибо за ним стоит институт наследования определенных материальных и/или духовных благ как семейно-родственной собственности.

Почкование домохозяйств строго системно-логически (по закону разноплотности в предельных объемах) вызвало сужение коммунохозяйств, а значит и неизбежно вело к пограничным внутримуниципальным спорам, конфликтам. Началась эпоха генерального цивилизационного противостояния: коммунальное – частное, т.е. территория как ресурс жизнеобепечения поражается раковой опухолью частной собственности, а значит и частной функциональной зависимости, которая начинается с легитимизации семейного контракта в виде свадьбы. Все присутствующие на свадьбе как со стороны жениха, так и со стороны невесты автоматически становятся свидетелями заключения семейного контракта. Количество гостей предполагает степень публичности, а значит и легитимности действа по манифестации прав и обязанностей каждой из сторон. И первым правом и обязанностью выступает так называемая супружеская верность, т.е. взаимособственность мужа и жены во имя продолжения рода, демовоспроизводства полного цикла, дающего право им на старости лет или в случае болезни (и то и другое по немощи) на трофообеспечение и/или обслуживание детьми, внуками, правнуками и т.п. Супружеская неверность чревата появлением детей с неясным трофообеспечивающим статусом для одной из сторон, а значит и статуса в иерархии наследования данного домохозяйства. Так неизбежно появлялся наиглупейший институт законнорожденных и незаконнорожденных детей т.е. могущих притязать на свою долю материального и/или духовного наследства отца-матери как родителей, или не могущих в силу разности родительских пар. В силу этого для сглаживания таких конфликтов и смерти близких родственников – родителей возникает институт усыновления, удочерения который автоматически решал и весьма щекотливую проблему бездетных пар (а упредить бездетность на 100% невозможно принципиально из-за стохастики изменяемости всего и вся).

Семейно-родственная клановость резко усложнила социосферу муниципии за счет внутреннего дробления, но так же резко упростило муниципальное управление. Теперь достаточно было договориться только главам домохозяйств, которые фактически подменили совет старейшин. Отсюда автоматически встает проблема института главы домохозяйства по половозрастным характеристикам и экзистенициальным казусам, в силу которых фактическими главами могли быть и молодые и старые, и мужчины и вдовы, и даже опекуны-надзиратели (экзотика разных этнокультур нас здесь не волнует).

Таким образом, домохозяйство породило неизбежно диктат родителей над все увеличивающейся семьей, а вместе с ним и монархизм как систему управления вообще. И в этом плане гносеометодологическая ценность таких понятий, претендующих на категориальность, как патриархат, матриархат весьма иллюзорна, ибо никто не может стать родителем в одиночку. Монархизм – это всегда гендерхат. Одиночка может стать диктатором, но не монархом, узурпатором, вождем, но не творцом системы естественного наследования. Но наследовать можно только то, что реально принадлежало предшественнику-наследодателю, т.е. техносферу.

В реалии домохозяйство и есть техносфера, т.е. система материальных ценностей из ресурсов жизнеобеспечения, которая позволяет начать парной социосфере реализовывать семейный контракт: муж+жена

дети. Проблема первоначального обустройства семейного очага и гнезда во все века была труднорешаема в силу множества объективных и субъективных факторов, часто мимикрически переплетающихся в тугой узел. Свадьба – это публичный диалог двух семейно – родственных кланов/сторон, не только и даже не столько с пожеланиями взаимной любви, верности и детотворения, но и публичного трофообеспечения молодой семьи, которое предполагает только три варианта:

жить отдельно;
жить с родителями мужа;
жить с родителями жены.

Первый вариант – ситуация “ни кола, ни двора”, когда оба клана в равных долях обеспечивают молодоженов всем необходимым на первых порах для традиционного хронотопно домохозяйственного обихода. Это и есть приданное жениха и приданное невесты (предварительная стадия переговоров, т.е. договор о намерениях в виде сватовства), затем мужа и жены (оглашение окончательного варианта семейного контракта на свадьбе), затем супругов (реализация деклараций сторон по трофообеспечению). При этом далеко не часто, но тем не менее возникает у кого-то задолженность по приданному, что автоматически кособочит семейно-родственные отношения и равноправие кланов. В норме до первых родов семья окончательно обустраивается в своем собственном функционально-технологическом режиме жизнедеятельности, супруги притираются друг к другу в главном: прощать чужие недостатки, исправляя свои, путем неусыпного анализа вербального и невербального отношения к себе. Рождение первого ребенка – первый кризис разобщенности супругов, удачное преодоление которого становится залогом неизменности отношений при всех последующих родах. Второй кризис разобщенности наступит тогда, когда придет пора перехода мальчика из-под опеки матери под опеку отца для его маскулинизации (проблему подменной маскулинизации девочек оставляем без рассмотрения). Удачное преодоление второго кризиса превращает отца в мудрого Мужа – главу домохозяйства. Все другие трудности бытия носят частный технологический характер, ибо маскулинизация мальчиков завершается инициацией, освобождающей их от опеки отцов, но не семьи, опека которой завершается свадьбой.

Однако педагогически идеальный первый вариант требует решения трех проблем:

топо(гео)графической;
демографической;
наследственной.

Топо(гео)графически необходимо наличие свободной территории для нового домохозяйства как дома-двора и трофодобычной зоны, что при высокой демоплотности муниципии создает проблему выселок, хутора, т.е. выход за пределы границ муниципии, а значит и решения комплекса проблем по легитимизации такой приватизации со всеми заинтересованными сторонами. Удачность выбора места для таких пионеров-новоселов ведет к тому, что хутор как односемейное домохозяйство исторически быстро превращается в деревеньку через родственно многосемейный хутор, а затем и в деревню, перед которой вновь возникает проблема хуторского почкования.

Хуторское домохозяйствование вдали как от помощи, так и неусыпного внимания/влияния догматов материнской муниципии позволяет проявлять, а то и заставляет искать новые решения при освоении новой территории. Креативность хуторского домохозяйствования была обусловлена именно тем, что многие проблемы приходилось решать много меньшими силами. Хутор стал сам собой одним из движителей социально-экономического прогресса как в защите от угроз изменчивой среды обитания, так и в ее успешном преобразовании. Понятно, что неуспешность вела к стагнации и элиминации.

Демографическая проблема семьи-домохозяйства состоит в том, что в отличие от коммунохозяйства здесь четко проявляется при монопаре родителей стохастика полов: дети могут быть как разнополыми (идеальный вариант), так и однополыми (только мальчики или только девочки), что явно дисбалансирует функциональность домохозяйства в половозрастном взаимообогащении и социальнопсихологической гармонии братьев и сестер как будущих мужчин и женщин. Ведь домохозяйство в силу его непрерывной автономизации и даже герметизации резко снижает возможности непрерывного познания разных образцов мужского и женского поведения разных возрастов, как это имело место в открытом коммунохозяйстве. Иконизация отца-матери – далеко не лучший выход из положения, ибо неизбежно авторитарное домохозяйство быстро в целях социальной мимикрии утвердило принцип: не выносить сор из избы. И если во взаимозависимой и дворооткрытой деревне это было не так актуально, то урбанизация довела эту проблему до логического конца. К тому же чистая дочернесть резко облегчает функциональную нагрузку на мать, но повышает на отца, и, наоборот, сыновность резко повышает функциональную нагрузку, на мать, но облегчает позицию отца в домохозяйственной деятельности. И эта однополость как трудовые резервы побуждает к домохозяйственной специализации при дефиците или изофиците трофообеспечения. Так появляется возможность дополнительно производить нечто не только для своего домохозяйства, но и для обмена.

Наследственная проблема – это целый комплекс проблем сугубо домохозяйственных. Первая проблема – это обеспечение приданным каждого ребенка к свадьбе. Дефицит женихов/невест неизбежно ведет к дисбалансу спроса и предложения, а значит и большей самоценности одного партнера по браку с соответствующим уменьшением доли его приданного и понижением самоценности другого партнера с увеличением его доли приданного. Логика такой коммерциализации матримониальных отношений неизбежно привела к институту выкупа невесты/жениха, т.е. плате владельцу-семье за рождение-воспитание демовоспроизводственной единицы как товара. Но сваты-сводники представляют вовсе не жениха/невесту, а семейные домохозяйства. И если одно платит другому за трудовую единицу, то значит оно берет эту единицу себе в общее домохозяйство родителей мужа/жены. Вероятность выкупа для создания самостоятельного домохозяйства исчезающее мала, но вполне возможна для уже созданного и функционирующего, что указывает либо на богатство семьи выкупщика, либо на его много старший возраст. К тому же и гаремы были не только женские, но и мужские (полиандрия изучена много хуже, но от этого сам факт её существования ничуть не стал меньше в гендерном плане).

Но строго системно-логически эта причина жить в семье мужа/жены является следствием много более общей и важной: кому достанется домохозяйство при немощи родителей, требующих ухода? Значит первый (идеальный) вариант для кого-то из детей просто невозможен. И здесь не суть важна установившаяся в муниципии система наследования (только муниципия делает легитимным сам факт наследования), а конкретно сложившиеся обстоятельства. Ведь проблема ухода за стариками за право наследования существовала во все времена домохозяйствования, как и связанная с этим проблема выморочного имущества, движимого и недвижимого, которое в свою очередь может быть по сугубо формальным, юридическим причинам подвергнуто реституции.

Наконец, рассмотрим строго системно-логически домохозяйство как наследуемое целое. При этом опираемся на первый (идеальный) вариант равных долей мужа и жены в самостоятельное домохозяйство. Вплоть до первой свадьбы идет процесс накопления-разбухания домохозяйства. Обычно это занимает 20 лет, за который родители исчерпывают свою фертильность, т.е. к первой свадьбе уже успевает родиться последний ребенок. Следовательно, родители имеют возможность прикинуть, сколько и чего они могут дать в приданное каждому в соответствии с нормами данной муниципии и материального хронотопного состояния домохозяйства. Секторизация движимого и недвижимого имущества от первой свадьбы до последней автоматически ведет к разорению, если количество детей и предполагаемое приданное в сумме превышают наличное в домохозяйстве даже с учетом рутинного накопления в малые промежутки между свадьбами (разрыв в два-три года). Невозможность обеспечения молодоженов самостоятельным домохозяйством ведет к уплотнению-разбуханию одного из родительских домохозяйств, а значит и интенсификации его трофообеспечения, а рождение детей у молодоженов автоматически усиливают эту интенсификацию ради трофообеспечения. Однако ограниченная территория трофозоны домохозяйства имеет и предел ресурсов, превысить который не может даже самая изощренная интенсификация. Наступает кризис домохозяйства, разрешить который может только снижение демоплотности (количество ртов) либо исходом части людей, либо упреждающим уменьшением рождаемости.

Исход возможен добровольный и принудительный, но формы его одинаковы:

умерщвление;
оставление вне домохозяйства (обычно и вне муниципии) на волю судьбы;
отдавание в пользование;
изгнание;

Но избавление от лишних ртов зиждится на учете ближних и дальних перспектив как домохозяйства, так и муниципии, поэтому и исход подчиняется некоторой стратегии выживания взрослых трудоспособных трофодобытчиков (отсюда и разнообразие вариантов исходов по половозрастной, а не семейно-родственной иерархии), уход которых чаще всего ведет к появлению выморочного домохозяйства.

Итак, трофодобычный кризис домохозяйства создает для муниципии две проблемы:

люди (члены семейства);
домохозяйство, заброшенное ими,

с одним вопросом: Что с ними делать?

Ведь бездельники как трудоспособные, так и нетрудоспособные (еще дети, взрослые больные, уже старики) неизбежно требуют хотя бы минимального трофообеспечения, а то и инообслуживания. Чтобы где-то спать, им надо найти ситуативно безопасное место ночлега, что при домохозяйственной приватизации возможно только в коммунохозяйственных угодьях (улицы, площади, луга, леса и т.п.). Так возникает категория бездомных. Но бездомный может быть как работающим, так и безработным, семейным и холостым, детным и бездетным, т.е. выполнять все функции, присущие домохозяйству в специфически сжатом виде. Но если это так (а это так строго системно-логически), то категория сирота весьма и весьма относительна, ибо нет, не было и не будет на Земле человека, у которого бы не имелось родственников по текущему генеалогическому древу (т.е. в демографическом, а не антропогенезном плане). Значит абсурдно-слезливая категория круглый сирота есть всего лишь продукт несовершенного учета населения и контроля его миграции. Но генофизиотипическое и даже инфосоциотипическое родство еще не означает и фенопсихотипическое родство вплоть до категорически полного неприятия бедного родственника (а изредка и богатого). Сирота фактически представляет собой вершину бездомности, но не безприютности, ибо в системе:

домохозяйство есть муниципально легитимная собственность данного семейства. И только. А так как каждый человек неизбежно занимает некоторое предметное пространство-территорию физио и/или психо и/или социотипически, то возникает и три совпадающих или несовпадающих пространства пребывания. Но только физиотипическое пребывание является его местонахождением. Как живого, так и мертвого. Муниципальная легитимность местонахождения препятствует силовому выселению с этой точки территории без изменения социального контракта о легитимности соответствующим уполномоченным органом. Таким образом, при распределительной системе домохозяйствования у каждого человека может быть строго системно-логически только одно домохозяйство, начиная с жилья, на правах собственности. Все остальные есть места временного арендного пребывания. Однако конечность экзистенциального цикла любой долготы, т.е. пребывания на этом свете, ясно указывает на то, что и домохозяйство может быть его собственностью (не суть важно полной или частичной) лишь временно (на тот свет люди уходят точно так же голыми, как и рождались, а значит и забрать с собой ничего вещественного не могут, хотя и пытаются). Но вся эта логическая развертка базируется на полноценной трудоспособной личности (самообслуживание + инообслу-живание + самообеспечение + инообеспечение) и рушится при временной или постоянной инвалидизации той или иной степени, т.е. уже не человек управляет домохозяйством, а домохозяйство управляет им вплоть до полной деградации и элиминации. А люди, лишившиеся домохозяйственной опоры, автоматически создают эти же самые проблемы для муниципии, где они пребывают. Отсюда и феномен изгнания из муниципии, когда она не хочет или не может решить проблему бездомных безработных (бездомные работающие создают специфический институт батрачества, при котором работнику хозяин обычно дает и кров и стол).

В борьбе за самосохранение, самовыживание у безработного в коммунохозяйстве из домохозяйств (деревня) есть два пути трофодобычи:

отнимать полулегитимно у коммунохозяйства (охота, рыболовля, собирательство как браконьерство);
отнимать у домохозяйств:

а) полулегитимно:

-попрошайничество;

б) нелегитимно:

-кража;

-силовое отнятие:

-под угрозой,

-с применением угрозы, т.е.

-обездвиживанием,

-умертвлением.

Но попрошайничество в своей родной муниципии невозможно в силу закона талиона, т.е. взаимовыручки в долг, а бездомный попрошайка явно этот долг вернуть никогда не сможет. Значит требуется хронотопный обмен чего-то на что-то (causa prima возникновения шоу-балагана).

Иное дело – странник, путник. Он уже сам по себе есть субъект информационно-новостной деятельности, в обмен на которую и может рассчитывать на кров и стол любопытствующего хозяина. Идеологические институты попрошайничества типа Христа ради появятся много позже. Они много более выгодны, ибо предполагают только молитвы за неоскудевающую руку дающего и проклятия на того, кто не дает. Но в среде иноверцев этот тип попрошайничества весьма проблематичен, если не невозможен (вплоть до убийства).

Но гносеометодологические корни института попрошайничества как обретение желаемого коммуникативным путем ведут свое начало с возникновения анимизма, когда формируется стилистика просьбы в противовес стилистике приказа в структурах:

старший – младший

сильный – слабый

владетель – желатель

приказ

просьба.

Однако, сначала это было коллективное коммунохозяйственное обращение – просьба – молитва – призыв к коллективу духов, которые затем разделились на добрых и злых, своих и чужих и т.д. вплоть до персонификации. И то же самое параллельно шло с людьми, когда молитвы-заклинания стали исполняться все более узким кругом лиц вплоть до персонифицированного жреца-шамана. Заклинания добра/возвеличения/ приумножения/накопления и заклинания зла/уничижения/уничтожения/ усыхания институт межперсонального попрошайничества развил до невероятно сложных коммуникативно-стилистических вершин (ср. институт плакальщиков по усопшему). Психотехнология заговора-заговаривания основывается на тех же принципах психосоматических трансформаций личности как диалектического триединства генофизиофенопсихоинфо-социотипов.

Кража есть переход от попрошайничества к тайному отъёму. Инфосоциотипически кража есть процесс и результат взятия чего-либо без спроса, но не членами домохозяйства – семьи (нанятые работники – уже кража). Взятие без спроса членами домохозяйства есть нарушение правил распределения общего наследия, а взятие без спроса чужими есть нарушение правил обмена по закону талиона, а значит и самовольное кредитование без уведомления кредитора, а отсюда и образование–регистрация позиции долга и должника (на это указывают четко пусть редкие, но показательные попытки так же скрытно со временем вернуть краденое и даже с процентами). Важно различать и взятие без спроса по острой нужде или по прихоти-баловству, этико-юридические тонкости которых требуют специального глубокого рассмотрения, ибо касаются глубинного социального-экономического конфликта принципов распределения и обмена.

Угроза – это коммуникативное (вербальное и/или невербальное) указание на возможность нанесения ущерба генофизио и/или фенопсихо- и/или инфосоциотипу личности. Именно это триединство личности создает психосоматический эффект ущерба ее здоровью вплоть до смерти (напугать до смерти достаточно часто можно и в прямом смысле). Угроза – это может быть шантаж физического и/или юридического лица, но возможность нанесения ущерба может касаться:

лично шантажируемого;
дорогих ему людей;
движимого/недвижимого имущества шантажируемого, либо дорогих ему людей.

Но угроза может быть и продукт перцептивно-аналитического прогноза изменяемости некоторого предметного пространства, т.е. угроза-стихия. Шантаж – угроза чисто целеположенная, а стихия-угроза всего лишь целенаправленная, но в ряде случаев вызывающая сомнения в ее естественности, а значит и подозрение в ее полной или частичной искусственности, т.е. целеполагаемости. Все три типа угроз подчиняются УФО, отвечая на вопросы: с какой целью? почему? зачем? Следовательно, все угрозы строго системно логически делятся на:

социальные (декларативные);
природные (перцептивно-аналитические);
антропогенные (бездумно кумулятивные).

Угроза самосохранения человечества с обретением огня привела к глубинному преобразованию социальных угроз из права силы в силу права, т.е. поведение людей внутри муниципии стало руководствоваться все больше не силовым воздействием, а лишь угрозой его применения в форме коммуникативного жестко иерархического этикета, каузальность которого объяснялась кумуляцией законов предков.

Точно по тем же причинам природные угрозы породили поразительную наблюдательность в установлении причинно-следственных связей в изменении среды обитания, т.е. познания и преобразования ее и/или себя в целях самосохранения и самоприумножения. Каузальность природных угроз с обретением огня и возникновением анимизма тоже антропомор-физировалась в концепцию креационизма, т.е. по сути тот же закон предков.

Антропогенные угрозы тоже возникли с овладения огнем, бездумно неумелое пользование которым доставляло много бед и хлопот не только самим пользователям, но и окружающей среде, включая соседние муниципии. Пожар был, есть и будет антропогенной угрозой №1, а значит и угроза поджога занимает такое же место.

Обездвиживание того, у кого хронотопно есть желаемое грабителем – это 90% успеха операции по отнятию чужого. Избежать обездвиживания можно несколькими путями:

защищаться (драка, борьба, бой и т.п.);
спрятаться в укромное место вместе или без того, чего хотят грабители;
убежать от грабителей вместе или без того, чего они хотят;
отдать грабителям требуемое.

Этико-юридические тонкости соотношения сил в качественно-коли-чественном отношении опять-таки конкретно ситуативны и нас не касаются.

Умертвление того, у кого хронотопно есть желаемое грабителем – явление побочное, ибо не есть целью ограбления, но и очень вероятное, хотя и обычно непреднамеренное. Вероятность обусловлена тем, каков прогноз преследования грабителей сторонниками ограбленных. Отсюда и проблема свидетелей ограбления как потенциальных идентификаторов разбойников, дабы знать, кого именно преследовать, кому именно мстить по закону талиона, т.е. персонально. А так как персональная идентификация и в наши дни далека от совершенства, то возникает некоторый обобщенный по похожести паллиатив – корреляция с некоторой концептуальной группой людей, а значит и цель мести из персональной автоматически превращается в коллективную: Они, чужие, разбойники, враги, что тоже автоматически порождает бесчисленное количество невинных жертв мести. А это уже есть нарушение принципа талиона, а значит и вытекающей из него опорной категории взаимоотношений – справедливости. И этот криминологический сбой заложил фундамент для гигантской цепочки социальных искажений по приписыванию личности того, чего она на самом деле не совершала (будь то хорошее или плохое). Так, то, что всегда было присуще спорадически психотипу перешло коммуникативно через инфотип в социотип посредством института свидетелей преступления и/или подвига (любой поступок амбивалентен в зависимости от позиций оценщика т.е. его состояния как физио- и/или психо- и/или социотипа). Криминология столкнулась с проблемой адекватности преступника (мог ли он сделать на самом деле то, в чем признался) и адекватности свидетеля (мог ли он наблюдать на самом деле то, о чем свидетельствует). Ведь та самая правда, которой обязан добиваться любой суд (справедливый по своему статусу) целиком и полностью зависит от адекватности преступника/героя и свидетеля/ оценщика. Следовательно, эти две правды, даже если они совпадают по смыслу, еще не есть доказательство самого факта преступления/геройства. Необходима полная развертка события по УФО. Но это уже частные проблемы юстициономии и теоретико-методологические для юриспруденции.

Итак, автономизация домохозяйства как самостоятельного демовоспроизводственного предприятия из коммунохозяйства муниципии обязывала к независимому функционированию механизма-баланса:

н

акопление

распределение

а значит и автоматическое подчинение формуле:

дефицит – изофицит – профицит.

Профицит накопления делает домохозяйство богатым, изофицит – устойчиво средним, дефицит – бедным. И когда количество ртов превышает некоторый уровень (нищета) начинается исход членов семьи/домохозяйства в никуда, ибо в деревне ничего кроме домохозяйств нет, и у соседних муниципий-деревень та же ситуация. Выход остается либо стать странником-одиночкой (что в условиях слабой демоплотности практически невозможно), либо сгруппироваться, самоорганизоваться для самосохранения в качественно иной тип хозяйствования – коллективное инохозяйство (артель, бригада и т.п.), анализ которого еще впереди. Такое инохозяйство имеет три варианта существования:

стать охотниками, рыболовами, собирателями т.е. трофодобыча у природы;
стать ворами, грабителями, убийцами, т.е. трофодобыча из трофодобычи домохозяйств;
стать ситуативно и теми и другими.

Ясно, что располагаться они должны были в укромных от ближайших муниципий местах. При слабой демоплотности, т.е. наличии соответствующих угодий за пределами соседних муниципий, инохозяйства первого типа вполне могли со временем превратиться в обычную муниципию с полным целефункциональным типом демовоспроизводства как коммунохозяйственного, так и домохозяйственного типа.

Инохозяйство второго типа заложило фундамент теневой экономики, т.е. паразитирующей на теле реальной экономики. Спектр светотени по мере эволюции этико-юридической легализации, легитимизации демовоспроиз-водства, добычи, агровоспроизводства, производства дробился на все более тонкие оттенки, когда отличить тень от света могли только опытные профессиональные оценщики. Появилась этико-юридическая казуистика, ложная строго системно-логически, но концептуально очевидная ситуативно система доказательства недоказуемого, манипулирующая разрывами мира концептуального, мира перцептуального и мира реального (принцип: на верь глазам своим). Концептуальное жонглирование, фокусничество заложили фундамент мошенничества, контрафактности, позволившей взраститься могучей эфемерности финансовой системы.

Банда – стержень инохозяйства второго типа – была лишена в силу вынужденной мобильности охотничьего типа возможности полного цикла демовоспроизводства, ибо объектом охоты были не животные, а члены муниципальных домохозяйств, а целью не сами люди, а имеющаяся у них трофодобыча. Отнять, изъять трофодобычу как можно быстрее и бесшумнее – задача №1, исчезнуть с ней – задача №2, воспользоваться награбленным в укромном месте – задача №3.

Задача №1 – стратегия и тактика налета, где скорость и неожиданность, внезапность неизбежно предполагает соответствующую локомоторную и/или транспортную мобильность налётчиков. Бесшумность есть залог того, что кража не превратится в грабеж с определенным противоборством с защитниками добра. Более того, если поднимется вся муниципия, то налет может оказаться не только неудачным, но и трагически печальным для налетчиков. Значит неизбежно возникает необходимость в тщательном планировании всей операции строго по УФО. И это уже чисто воинские стратегии и тактики, а не охотничьи, вероятность успеха резко снижается в силу интеллектуальной равновесности. Преимущество может быть только в эффекте неожиданности и уровне боевой подготовки. Дар планирования начинает обретать инохозяйственную ценность, которую легко потерять в налетном бою, но весьма сложно найти, обрести новый, если не более сильный, то хотя бы подобный. Боевая подготовка обусловлена уровнем вооруженности и степенью владения ею в разных ситуациях в зависимости от стратегической и тактической функциональности каждого в цепочке действий по достижению поставленной цели.

Задача №2 – исчезнуть с добычей или без нее в случае попадания в ловушку предполагает планирование соответствующих путей отхода для последующего воссоединения в заданной точке. Добыча резко снижает мобильность, требует защиты от бывших владельцев путем отрыва (стратегия и тактика отрыва от преследования – особый раздел военного искусства), а главное не привести противника на то укромное место, где банда базируется, что неизбежно потребует перебазирования со всеми вытекающими последствиями поиска и нового переобустройства. И именно искусство и наука отступления создает ореол неуловимости, растворения в пространстве, превращаемости в иную телесную форму как материализацию двуличия, лицемерия, ипокризии.

Задача №3 – использование награбленного – это фактически разбор налета и согласование целей с результатами, а также персональный вклад каждого участника налета. Этот этап обучения на собственных ошибках и достижениях – залог удачливости банды и длительности ее существования как инохозяйства. А удачливость заключается в ликвидности награбленного, которая выявляется при сортировке, складировании для хранения и распределении добычи, т.е. опять возникает проблема:

дефицит – изофицит – профицит

в удовлетворении витальных потребностей всех и каждого. Ведь дефицит продуктов питания невозможно восполнить изофицитом одежды или профицитом украшений. К тому же возникает проблема принципа распределения:

равномерно;
по вкладу/заслугам;
по нужде.

Но равномерно распределить можно только нечто однородное (вода, мука и т.п.), а вот цельноформное уже неизбежно вызывает споры в качественно-количественном плане, ибо возникает сама собой формула притязаний:

т.е. соотношение по:

1. габаритам,

2. желанию,

3. статусу/заслугам.

Отсюда неизбежно возникает проблема арбитра, коим может выступать распределитель (принцип: бери, что дают!), банда (принцип: братцы, да что же это такое!), главарь, вожак (принцип значимости данного члена банды для ее функционирования). Но любая банда сильна главарем, иначе это просто малоуправляемая толпа. Значит, оптимальный вариант: главарь – распределитель общака, что фактически делает его формальным владельцем (цепочка: владение – распоряжение - пользование) того, что в общаке т.е. инохозяйственной казне.

Распределение по вкладу заслугам всегда было, есть и будет субъективно, экспертно, а значит и волюнтаристски (принцип: мне кажется… я считаю…). Волюнтаризм может носить как персонально – до-минирующий характер (сила, власть, авторитет и т.п.), так и коллективно – доминирующий характер (пресловутый демократизм статистического типа: 50%+1). Иного способа, метода принятия решений в природе не существует. А не менее пресловутый консенсус в стохастике мнений весьма и весьма иллюзорен, ибо изучен более-менее по форме, но тёмен по содержанию.

Распределение по нужде очевидно лишь на первый взгляд, ибо нужда есть декларация желания нечто получить, иметь или от чего-то избавиться. Значит реальность наличия или отсутствия нужды установить весьма и весьма непросто. Убедиться в витальности нужды можно только опытно-экспериментальным путем. Но для этого необходимо непрерывно вести счетно-учетный мониторинг субъекта как физио- и/или психо- и/или социотипа, что пока что невозможно в силу множества причин. Периодически прерывный мониторинг возможен, но трудоёмок, поэтому мы чаще всего опираемся на спорадически прерывный мониторинг как совокупность наших впечатлений от имевшихся контактов, на которую в той или иной степени влияют и данные, полученные об этом субъекте другими лицами и т.п. (см. структуру апперцепционной базы личности). А если учесть еще и вероятность искренней ошибочности декларируемой нужды (воображаемые страхи, боли, желания), то о справедливости распределения по нужде говорить проблематично. Но насущно необходимо, ибо на самом деле четких границ между нуждами витальными и второстепенными не существует (патологоанатомическая экспертиза и суицидология дают тому бесчисленное множество примеров). Следовательно в этом вопросе бандиты вынуждены были руководствоваться принципами домохозяйственного заботливого доверия (принцип: лучше перебдеть, чем недобдеть). И это было не особо обременительно, ибо в банде все были на виду и удостовериться в реальности/ложности нужды в большинстве случаев было не трудно. Отсюда стала расти социальная значимость категории чести, честности среди членов инохозяйства, ибо без доверительных отношений любое инохозяйство быстро развалится, в отличие от монархического по сути родительско-наследственного домохозяйства. Ведь наследство банды практически неделимо, в нее относительно легко можно было войти, но фактически невозможно свободно выйти, кроме бегства, которое автоматически считалось предательством, ибо нарушало клятву верности служения инохозяйству, тогда как сам состав банды (социосфера) мог и кардинально меняться из домохозяйственых отходов демовоспроизводства, т.е. лишних ртов.

Таковы контуры эволюции социосферы домохозяйства. А так как оно неизбежно зиждится на соответствующей техносфере домохозяйства, хотя и не отражает его зеркально, то необходимо эскизно очертить и его эволюционный результат.

Классическое натуральное домохозяйство есть усадьба в виде четко огороженной территории с двором, садом, огородом, внеусадебным четко ограниченным полем и общественными (коммунохозяйственными) улицами, площадями, дорогами, тропами, лугами, лесами и источниками воды, камня, глины, песка и т.п.

Двор четко делится на зоны пребывания – убежища:

убежище для людей;
убежище для животных;
убежище для даров растений;
убежище для продуктов питания;
убежище для вещей;
убежище для температуры;
убежище для воды;
убежище для воздуха;
убежище для света;
убежище для гравитации.

Всякое убежище есть емкость, а значит и вместимость подчиняющаяся закону предельных плотностей/объемов и комфортных плотностей/объемов, т.е. норм временного и/или постоянного пребывания без ущерба для требуемых качественно-количественных параметров содержимого. Отсюда следует, что первоосновой комфортного пребывания есть некоторое соотношение базовых режимов:

гравитации (давление),
воздуха (дыхание),
света (радиации),
температуры (тепло/холод),
влажности/сухости.

витально важных для нормативов экзистенциальных изменений людей, животных, даров растений, продуктов питания, вещей в полногодовом сезонно-климатическом цикле.

Уже суточное минимально комфортное убежище для людей исчисляется койко-местами, ибо обязано учитывать биоритмику сна и бодрствования. Эволюционная пульсация койко-места от подстилки из веток до огромных королевских спален, а затем вновь до предельных ниш в японских гостиницах экономкласса четко указывает на экономический аспект закона демоплотности. Койко-место как единица исчисления комфортной демоплотности действует в емкостях-убежищах как стационарного, так и мобильного типа. Эргономика спанья (но не сна, ибо заснуть можно и за рулем движущегося автомобиля) еще только формируется под жесточайшим прессингом господствующих экономических идеологий и чисто коммерческих давлений, ибо городской синдром вечного полярного дня позволяет круглосуточно эксплуатировать людей во имя банальной выгоды владельцев работающих предприятий. И никто уже даже не ставит вопрос о том, как остановить этот раскрученный коммерцией экономический маховик круглосуточного обращения, возникший якобы вместе с технотехнологией непрерывного производства, где непрерывность есть залог должного качества продукции, достигаемого за счет сменяемости работников без остановки производства. Выдерживают там только те, чья биоритмохронология позволяет такую адаптацию (кумулятивный эффект оставляем специалистам). Затем в некоторой степени это входит в программы профотбора из-за высокой вероятности производственного травматизма. Но проблема таких производств на самом деле охватывает весьма малый процент населения. Много важнее и опаснее втягивание населения в режим круглосуточного потребления товаров, услуг, информации. Разбалансированность режима “сон-бодрствование” неизбежно вызывает психосоматическую потребность в киборгических стимуляторах как сна, так и бодрствования, а проблема бессонницы и сонливости обретает глобальный урбанистический характер. Так машинно-автоматное производство само собой породило в массовом сознании (точнее в подсознании) картезианскую идеологему: человек – машина, которую можно и нужно включать/выключать по своему усмотрению. Значит цепочка: койко-место, спаньё и сон эволюционно переплели прямыми и обратными связями не только физиотип и психотип, но и социотип в сложнейший социально-экономический узел, развязать который предстоит представителям множества наук.

Наконец, физиотипическое койко-место у большинства этнокультур сохраняется и после смерти в виде могилы т.е. емкости-убежища для вечного покоя, который не подлежит нарушению (соответствующие кары прописаны в мировой мифологии). Так возникает феномен кумуляции физиотипов всех умерших, который концентуально должен был бы резко увеличить демоплотность, ибо по идее на могиле нельзя ничего строить и тем более жить. Но реально святость могил носит трансгенерационный характер, старое забытое кладбище зарастает и осваивается пришельцами просто как свободная территория. И все спорадические этико-юридические конфликты по этому поводу быстро гаснут, ибо в природе мертвые не мешают жить живым. Правда, в природе нет и бионтов, подобных человеку с его гиперразвитым инфосоциотипом.

Убежище для огня – феномен гуманогенеза. Койко-место и костер сотни тысяч лет были неразрывным витальным целым. До изобретения зажигания (а это фундамент технономии) за огнем надо было непрерывно следить, держать его в должной норме. Две функции костра: тепло и свет, быстро дополнились третьей: приготовлением пищи, т.е. уникальным технотехнологическим преобразованием продуктов питания до заданных качественно-количественных параметров, который идентичен преобразованиям и других предметов в вещи, полезные в обиходе. Эволюция костра в печь, т.е. емкость-убежище закрытого типа сделала факелы из спорадических в постоянные элементы жилища. Образовались жесткие технотехнологические, а за ними и культурологические цепочки:

тепло – стены – потолок – пол,

свет – окно – дверь – труба,

которые однако качественно-количественно были разными для кочевых и оседлых муниципий. Эволюция конусной юрты (неизбежно маленькой по вместимости и не различающей стен и потолка в силу их единообразия) в юрту-шатер и землянки или опорно-столбового жилища (сохранилось в образе избушки на курьих ножках) в наземное многоугольное помещение шла параллельно с развитием форм домохозяйствования. Защитная функция жилища и поддержание теплового режима было главным, поэтому по законам герметики окна не признавались необходимыми, достаточно было двери и трубы, которые связывали мир жилища с миром внешним, моё/свое и чужое/их, мир живых и мир мертвых и т.д.

Габаритизация жилища привела к отделению кухни от спальни, а затем между ними образовалась столовая/гостиная. Спальня от детской отделилась совсем недавно, хотя люлька как зародыш детского койко-места существует с незапамятных времен как вариант грудоспинной перевязки женщин-кормилиц. Кухня как и любая мастерская по переработке чего-либо была местом грязным, а спальня – чистым как место отдыха. Кухня как санитарно-гигиенический комплекс многие тысячи лет совмещала функции омовения от грязи продуктов питания, посуды, людей, одеяния и т.п. и экскретирования, для чего нужно было много воды, а значит ее запасы выполняли функции филиала водного источника. Емкости убежища в виде ведра, бочки, корыта, ночного горшка, кучи мусора в уголке крайне медленно трансформировались в водопровод, ванну, стиральную машину для белья и посуды, туалет. Но кухонная печь выполняла базовую отопительно-преобразовательную функцию (сушение, варение, жарение, копчение, вяление и т.п.), а значит неизбежно наличие емкостей-убежищ для топлива (дрова, уголь, кизяк и т.п.) как филиал топливного склада. Таким образом, весь дом-жилище лежал на плечах хозяйки.

Убежище для животных гносеометодологически в домохозяйстве много сложнее, чем убежище для людей, хотя и там и там действует принцип матрешки. Если убежище для людей в филонтогенезе начинается с пеленки-перевязи, затем переходящей в одеяния для самостоятельного передвижения, т.е. раздвоение пелёнки-плаща на постель и одежду как два вида одеяния и укрытия-жилища, то убежище для животных начинается тоже с момента рождения человека в виде мириадов моноцитов (вирусов и бактерий). Взаимоадаптация как результат взаимоборьбы всех со всеми за жизненное пространство и трофодобычу и формирует уникальный эколокус человека. Не отстают от моноцитов и полициты, но с количественно меньшим успехом как внутри так и снаружи организма (от глистов и подкожных личинок до вшей, клопов и т.п.). Значит первыми доместикаторами были не люди, а животные в своих непрерывных попытках приватизировать человека. К ним быстро присоединились другие насекомые, разнообразные грызуны, мелкие хищники, которых интересовали не сами люди, а их домохозяйственные запасы. И их наглые притязания до сих пор досаждают людям в борьбе за выживание или комфортное бытие. Именно поэтому первыми человек одомашнил животных-сторожей с чутким слухом, нюхом, острым зрением и т.д. Затем появились живые консервы, т.е. пищевые животные. И в последнюю очередь тягловой скот. И если непрошенные приживалы обустраивались сами легко и просто, то заботный скот и птица требовали обустройства человеком в виде загона, пут, привязи, а то и специального укрытия, постоянного или временного. Особое мест в истории доместикации занимают декоративные животные, удовлетворяющие другие потребности владельца: познавательные, эстетические, символические, развлекательные и т.д.

Рост демоплотности и связанный с этим неизбежно процесс сжатия дикой природы автоматически ведет ее к тотальной доместикации т.е. превращения во всемирный зоопарк, а значит и без права свободной миграции, т.е. стагнации и постепенной деградации. И этот процесс превращения резервантов природы в резерваторов грозит непредсказуемыми пока что последствиями. Финал – сжатие дикой природы, всего биомира во всемирный генофонд, а при нем фабрику по заказному производству любого бионта в любом количестве есть псевдонаучная технократическая иллюзия самосохранения Человека-Человечества, в иных условиях, ибо матрешечный эколокус человека строго системно-логически указывает на невозможность в принципе глобальным управлением мира микробионтов.

Убежище для плодов растений тоже подчиняется принципу матрешки, а значит и эколокусной природе человека. Плесень и грибок атакуют человека с момента рождения, крепятся к его одеянию, жилищу с их комфортным режимом тепла и влажности при минимуме инсоляции. Неизбежность их имплицитного привечания – пожизненный крест любого натурального домохозяйства. А начало всему – одно зацепившееся семя.

Гносеометодологическая проблема семени кроется вовсе не в чисто концептуальных схоластических умствованиях о курице и яйце, а в строго системно-логической диалектике развития по линии: моноцит-ассоциоцит-полицит-ассоциополицит-социоцит. Только тогда будет ясно, что дело не в способе размножения а в принципе биогенеза:

трофикаростредупликация/репродукция

Биология начинается не с яйца, политэкономия начинается не с фабрики, языкознание начинается не со слова, ибо это всего лишь промежуточные этапы эволюции. Пока нет строго системно-логически конечной точки отсчета, объяснить сквозную каузальность в триединстве миров:

концептуального,

перцептуального,

реального,

просто невозможно.

Домохозяйство в силу его экзистенциальной практичности в этих абстрактных размышлизмах не нуждалось. Поэтому для него не суть важно есть арбуз ягода, овощ или фрукт, а важны его трофические качества в годовом цикле существования. Значит и нам придется говорить о трех трофически значимых типах культурных растений:

подповерхностные (подземные, подводные) клубне-корешковые культуры;
поверхностные стебле-остовные культуры;
надповерхностные зерно-плодовые культуры,

с их весьма хитроумными переходными сочетаниями.

Все собранные плоды растений четко сортируются на семенной, посевной фонд и пищевой фонд с последующим распределением на то, что для себя и то, что на обмен. Каждый фонд имеет свой режим хранения строго по культуре: свето-термо-влаго-воздушная (О₂, СО₂) среда и недоступности для других (кроме хозяев) бионтов-консументов. Традиционный срок хранения от одной урожайной сезонно-климатической закладки до новой и есть фундамент бюджета домохозяйства на год, который неизбежно корректируется на величину экономического фантома естественной убыли как трансформа форс-мажора. Естественная убыль четко делится хозяевами на плановую и внеплановую, но обе есть результат дефектов логистического менеджмента, т.е. правил технотехнологии хранения с учетом законов биотехнологии хранения. И это была, есть и будет проблема №1 для любого домохозяйства. Если в целом по сегментам проанализировать урожай (трофодобычу) по формуле:

дефицит – изофицит – профицит,

т

о выходим на треугольник Голодомора:

который завершается штрих-линией, ибо лишиться посевного фонда означает лишиться и урожая следующего сезона. А так как забору из посевного фонда обычно предшествует забор из фуража, то вероятность падёжа/забоя животных достигает пика невозможности агровоспроизводства с последующим разорением и вымиранием, т.е. гибелью домохозяйства, которая автоматически становится проблемой муниципии. Однако частнособственнический характер домохозяйства разъедает сами принципы внутримуниципальной взаимопомощи, а отсюда и практическую невозможность муниципального упреждения разорения вне системы ростовщичества и долговых обязательств кабального типа.

Убежище для продуктов питания есть специфический вариант хранения уже переработанного и чаще всего полностью лишенного способности биовоспроизводства вещества, сохраняющего свои определенные питательные свойства. Унификация форм до неузнаваемости имеет свои преимущества при хранении, но одновременно создает проблемы для быстрой идентификации (яркий пример: мука). Однако, избавившись от проблемы самопроизвольного прорастания, мы не смогли избавиться от трупного разложения бионта как продукта питания. Возникает проблема №2 – консервация: цельнотельная, сегментная, мелкочастная, порошкообразная, биофизического и/или биохимического типа т.е. от сушки/ заморозки через спектр переходов, промежуточных состояний до жидких экстрактов разной степени консистенции. Но целефункциональная консервация предполагает поэтапное потребление, а значит неизбежно возникает проблема №3 рациональное порционирование, дозирование прошедшее витиеватый путь от “ешь, сколько хочешь” (вплоть до рыгания) до миллиграммных медицинских предписаний (напомним, что диетология и фармакология различаются только тем, что для диетологии порции через специи переходят в дозы для фармакологии). Усредненное порционирование по количеству ртов в домохозяйстве лежит в основе счетно-учетных операций при распределении бюджетных запасов. Однако тарной единицей учета-распределения был общий котел приготовления, тогда как тарная единица хранения для разового семейного приготовления появилась много позднее, а тарная единица хранения для разового индивидуального приготовления вообще продукт новейшего времени.

Тщательный анализ взаимовлияния технологии приготовления пищи и технологии ее хранения завершился гениальным изобретением разовых индивидуальных армейских консервов промышленно-герметического типа, которые быстро и в разных формах вошли в гражданский и домохозяйственный оборот. А изобретение холодильника при налаженной коммерческой сети магазинов продуктов питания окончательно сжало стайни, амбары, кладовки до одного электрифицированного ящика-столбика.

А вот индивидуально-разовое пакетирование столкнулось с проблемой тарной матрешки разового пользования, ибо она не была согласована с требованиями экологической безопасности: коммерческая дешевизна обернулась экологической дороговизной.

Убежище для вещей эволюционировало в прямо противоположном направлении в домохозяйстве, породив феномен вещизма, суть которого каждый понимает по своему. Вещь всегда реальна, вещественна (концептуальную “вещь в себе” оставляем без рассмотрения) образ вещи, ее изображение на самом деле вещью не является, ибо любая вещь целефункциональна в своем единстве формы и содержания. Вещь как чистый артефакт выводит нас на проблему сугубо гуманономического противополо-жения естественного-искуственного происхождения определенных процессов и результатов, а значит и их эволюционной и проективной стохастики по децимальной шкале (отсюда возникает консумологическая категория “натуральный продукт” в пику ненатуральному).

Проективная целеположенность артефакта-вещи обусловила карди-нальные изменения в психологии производителя, перенеся акцент в формуле выживания: познание и преобразование для самосохранения и самоприумножения, на самоприумножение не детьми, а артефактами, которые обретают статус детища, порожденного не генитально, а мануально (знаменитое: дело рук такого-то мастера) с последующим осознанием и доли интеллектуального. И когда такое мануальное творчество пронизало своей значимостью всю муниципию, то его приписали даже Богу-Творцу-Создате-лю, сделавшему все и вся своими собственными руками из самого пластичного на тот момент материала – глины. С этого времени начинается двоевластие в смысложизненном целепроектировании и целефункциониро-вании:

самореализация в детях;
самореализация в вещах,

которая со временем переформулировалась в более широкую самореализацию в деяниях. И это стало началом конца классического автаркического натурального домохозяйства.

В своем убежище вещи тоже располагаются в полном соответствии с годовым сезонно-климатическим циклом, который достаточно четко подразделяется на внутридомовые, дворовые и полевые работы, а значит и соответствующие им орудия труда (инструменты, механизмы, приспособления и т.п.), которые потенциально имеют три стадии существования: эксплуатация, ремонт, хранение. Технология эксплуатации (активный этап экзистенции орудия труда) и технология хранения (пассивный этап его экзистенции) так или иначе отражаются на его состоянии как целефункциональной системы в виде износа, а значит и корректировки износа-поломки ремонтом. Осознание категории износа порождает постепенно понятие профилактического, т.е. мелкого, упреждающего ремонта, а поломка неизбежно требует капитального ремонта. Гносеометодологические основания теории ремонта еще только формируются под все более ужесточающимся давлением экологических факторов, тогда как производная от нее теория производства уже доминирует в силу коммерциализации, снося бульдозером все преграды. Эволюция ремонта в производство в домохозяйстве шла крайне медленно. Причин тому было две:

Труднодоступность материала,
Трудоемкость технологии производства.

Все вещи поэтому делались максимально возможно прочными, так что их экзистенциальный цикл был трансгенерационным по отношению к своим хозяевам-владельцам. Многие тысячи лет вынужденная многофункциональ-ность членов семьи-домохозяйства не давала возможности им специализиро-ваться на узком наборе профессиональных операций, доведения знаний, умений, навыков до совершенства в данной технологии, а значит и резкого сокращения времени и трудоемкости самого производства.

Изначально в домохозяйстве 100% вещей были растительного, живот-ного и камнеглинянного происхождения. И вроде бы о труднодоступности материала речи быть не должно, когда знаешь как и можешь извлечь из имеющегося необходимое в должных количествах. Так между живой скотиной и элементарным пончо лежит пропасть, для преодоления которой необходим длинный веревочный мост из множества взаимосогласованных технологий воспроизводства, добычи, транспортировки, хранения, переработки, конструирования, отделки, распределения/обмена, потребления/пользования (заметим, что тождество труднодоступности и трудоёмкости в гносеометодологическом плане практически неизучено). А вот первоисходное орудие познания и преобразования себя и окружающей среды в целях самосохранения и самоприумножения – палка – была продуктом ремонта отростка растения, как и первый чоппер ремонтом галечного камня и т.д. И чем дальше исходный материал трансформировался, отдалялся от своего первоначального состояния, тем больше ремонт превращался в производство. Именно поэтому капитальный ремонт время от времени фактически превращается в качественно новый производственный продукт, а значит и с качественно более высокими и/или устойчивыми целефункциональными (производственно-производительными) характеристиками. А достичь этого можно только проектно-изобретательным путем, т.е. технотехнологическим творчеством (от поэлементной деструкции к новой поэлементной конструкции). А так как конструкция любого запаса прочности стареет с момента своего создания, то неизбежно имеем дело с определенным временным экзистенциальным износом, а значит и необходимостью ремонта, реставрации и т.п. Таким образом, мы имеем дело с цепочкой перехода естественного в искусственное:

биогенез – воспроизводство – ремонт – производство – ремонт –производство…

Амбивалентность ремонта порождает целефункциональную цепочку вещей:

Каждая из таких вещей неизбежно равна, больше, меньше другой вещи по размерам, материалам, целефункциональности и т.д.

Домохозяйственное ремесленное производство вещей носило исключительно заказной характер от/для члена семьи. И лишь изредка в порядке муниципальной взаимопомощи для соседа. Однако объективизация счетно-учетных обменных операций, а значит и трансформация дара в товар, заставила оборудовать кроме склада/сарая для инвентаря и соответствующих емкостей на кухне и в спальне еще и специальную мастерскую с некоторым запасом сырья и набором соответствующих инструментов, приспособлений и т.п. для производства определенного типа вещей. Следовательно, агровоспроизводство дополнилось технопроизводством. А когда идеология кумулятивно-неопределенного возвратом дарения оказалась потесненной идеологией немедленного обмена, то в ряде случаев технопроизводство оказалось много более выгодным, чем агровоспроизводство. Началась эра наступления вещей на человека. А так как каждая вещь имеет некоторую обменную стоимость, то накопление вещей стало соотноситься с накоплением стоимостей. И чем выше был дефицит желаемых вещей, тем выше была и их стоимость. Но в целом стоимость обменной вещи включала стоимость сырья и стоимость самого производства, где стоимость сырья есть трудоемкость воспроизводства, добычи, доставки в трудоднях по комфортному прожиточному минимуму, а стоимость произодства есть трудоемкость его по тому же минимуму с разбивом на трудовые операции. Обычно цена как декларация стоимости соответствовала таким расчетам, т.е. была рыночной. Внутримуниципальное завышение или занижение цен тщательно расследовалось и в случае необоснованности жестко каралось позором, т.е. ударом по авторитету, а значит и понижением социально-корпоративного статуса. Однако обмен между домохозяйствами внутри муниципии в силу их практической однотипности носил спорадический характер, т.к. доминировала соседская коммунохозяйственная взаимопомощь и феномен гостевого дарения (ходить в гости с пустыми руками было просто неприлично). Препятствовал обмену и бюджетный принцип домохозяйство-вания: необходимость и достаточность. В мастерской прозапас были только сырье – заготовки, а сама вещь делалась лишь тогда, когда поступал заказ, а угадать пожелания заказчика и учесть их в производстве вещи весьма маловероятно. Со времен кочевания люди интуитивно – практически следовали принципу минимализма, который гениально обобщил Оккам, но именно тогда, когда человечество перешло на безудержное приумножение сущностей как вербально, так и вещественно, коммерческое развращение вещами началось естественно с тех, кто мог за них заплатить. Мода на обладание уникальным, т.е. ремесленно-заказным, явно указывала на то, что это проявление протестного отличия от возрождающейся массовой стереотипности как провозвестника промышленной серийности (мастерская - – цех - фабрика).

Blog

Академия протагора в. А. Ивашко принципы эволюции человека – человечества

Содержание