Россия и русские: Характер народа и судьбы страны. 1

Вид материала

Документы

Содержание Ценности русской общины и характер народа Схема 3. Взаимосвязь факторов, определяющих национальный характер XV/ веков, этом рынке денег и капиталов чуть ли не для всего мира, казалась весьма сомнительной или, во всяком случае, лишь терп

Подобный материал:

• «Здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты, 21.1kb.
• Реферат по истории Отечества. "Освободительный характер войны 1812 г. Мужество и героизм, 276.77kb.
• Т. Н. Александрова, 89.5kb.
• Реферат по теме: Весенние русские народные праздники, 550.55kb.
• И. П. Смирнов Национальная мыслительная традиция — предмет истории мысли, 157.61kb.
• Реферат по литературе на тему: «История страны и судьба народа в поэме А. Ахматовой, 236.19kb.
• Нп «сибирская ассоциация консультантов», 171.79kb.
• Современный русский язык это национальный язык русского народа, форма русской национальной, 71.42kb.
• «Культура Древней Руси IX-XIII в в.», 130.88kb.
• «Культура Древней Руси IX-XIII в в.», 127.11kb.

ЦЕННОСТИ РУССКОЙ ОБЩИНЫ И ХАРАКТЕР НАРОДА

Литература, посвященная русской общине, поистине необозрима. Происхождение общины, ее роль в россий­ской жизни, ее возможности для более справедливого устройства общества на коллективистских началах, вли­яние общинной жизни на душевный склад русского на­рода, его психологию и другие вопросы так или иначе затрагивались в работах славянофилов и западников, революционных демократов и марксистов, экономистов, историков и философов. И это не случайно, поскольку Россия представляла собой, по выражению Бердяева, «огромное мужицкое царство», а жили русские по преи­муществу в общине.

Разноголосица мнений по каждому из названных вопросов (а есть еще и неназванные) чрезвычайна. Об­щина, по одновременным оценкам представителей раз­ных общественных течений, и «прогрессивна», и «реак­ционна», она и «закрепощает человека», и «гармонизи­рует отношения личности и общества», она — «естест­венное явление», возникшее «самородно», и она «ис­кусственна» и «насажена „сверху" с фискальными це­лями».

В дальнейшем нам придется дать свои оценки и ха­рактеристики многим из затронутых здесь проблем, но уже сейчас уместно заявить, что мы придерживаемся наиболее распространенной ныне точки зрения, что ОБЩИНА — НЕСОМНЕННО САМОРОДНОЕ, СПОН­ТАННО ВОЗНИКШЕЕ СОЦИАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ. Она сложилась на определенном этапе развития обще­ства и была использована государствами деспотическо­го и полудеспотического типа в своих целях, в какой-то мере поддерживаемая ими, но не созданная искусст­венно. Община, общинное землевладение оказали свое­образное илпяппе на развитие регионов, народов и их социальных отношений. Некоторые авторы находят <• следы» ia к называемого азиатского способа производ-етпа и общинных отношениях, которые определили не­развитость отношений собственности, тираническую и мало изменяющуюся власть. Общинные отношения ме­шали появлению и развитию товарного производства, следовательно, и инициативы людей. Это сдерживало социальное развитие народов, определяя замкнутость в экономике, застойность в политике и народном созна­нии. Еще К. Маркс, который глубоко интересовался общиной, заметил, что «идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма... они ограни­чивали человеческий разум узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всяче­ского величия, всякой исторической инициативы» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 9. С. 135).

Для нас нет сомнения в громадном влиянии общины на весь ход русской жизни. Сказалось это влияние и на формировании русского национального харак­тера.

Как уже говорилось, общая схема подхода к пони­манию особенностей национального характера пример­но следующая. В любом обществе существуют фунда­ментальные ценности, они сопряжены с тем или иным типом общества. В зависимости от них укрепляется определенная хозяйственная система со своим типом хозяйства как элемента системы. С хозяйством непос­редственно связана определенная деятельность, под ко­торую формируется определенный тип личности. Лич­ность, в свою очередь, характеризуется набором ценно­стей, часть которых составляют те или иные фундамен­тальные общественные ценности. Передаются ценности от личности к личности и от поколения к поколению как через сознание (идеологию и пр.), так и через об­щественное подсознание (путем усвоения, передачи норм деятельности или поведения).

Как писал выдающийся русский историк В. Клю­чевский, эта передача осуществляется двумя средства­ми: общением и преемством (см.: Ключевский В. Соч.: В 9-ти т. Т. 1. М., 1987. С. 41—42). Общение воз­можно между людьми при наличии общего — общих понятий, разума, целей. Это есть передача ценностей че­рез сознание.

Историческое же пресмст.но состоит в том, что до­стояние одного поколения передастся другому (и при этом каждому человеку). Лдеп, Полыпую роль играют наследование (подсознательное) и ногпрнягпе. Под вли­янием ценностей и норм формирую н-я определенные черты национального (социального) хараыера парода.

Изменить национальный (социальный) харамер можно, по-видимому, проще и эффективнее всего чере.1 изменение норм, регулирующих жизнедеятельность ин­дивида в двух важнейших сферах — сфере материаль­ного производства (хозяйственная деятельность) и сфере политической жизни. Понятно, что сфера мате­риального производства обладает все-таки некоторым приоритетом по сравнению со сферой политической жизни. Иначе говоря, изменение национального харак­тера будет резче всего и заметнее всего, если в обще­ственное (национальное) подсознание окажутся привне­сены какие-то возникшие отношения к Мастерству, Делу, Богатству и Власти — этой основной группы цен­ностей человека. Изменение способов хозяйствования и политики будет сопровождаться и изменениями в на­циональном характере, поскольку и в сознании, и в подсознании будут совершены перемещения ценностей и введены какие-то новые. Соответственно, у членов со­общества будут формироваться новые черты характе­ра. В простейшем виде это можно представить следую­щим образом (см. схему 3).




Схема 3. Взаимосвязь факторов, определяющих национальный характер


Схема эта достаточно условна. Ибо все феномены, представленные в ней, взаимосвязаны, хотя не все свя­зи отмечены стрелками. Кроме того, в ней отсутствует сфера политической жизни, которая также сказывается на формировании национального характера. Соответст­венно, в схеме вместо позиции «хозяйство» могла бы быть позиция «политический институт» или что-то по­добное. Но здесь важнее всего подчеркнуть определяю­щий характер общественно значимых ценностей как сущностной информационной структуры «хромосомного» типа. Если «мутации» ценностей не происходит, то об­щество может воспроизводить себя до бесконечности, оставаясь тем же самым по типу. Мутации ценностей могут состоять как в изменении иерархии ценностей, так и вводе новых или устранении каких-то прежних. Смысл схемы в том, что она показывает примерное направление, как все эти феномены влияют друг на друга. Начальную позицию занимают ценности как сущностная структура. Они определяют деятельность, точнее, может быть, сказать, направляют, ориентиру­ют ее (они определяют деятельность и характеристики внешнего мира, но в том смысле, что ставят ей какие-то пределы). От ценностей же и деятельности зависят хо­зяйство и личность, последняя формируется под опре­деленный вид хозяйства и соответствующую деятель­ность. В свою очередь ценности передаются и усваи­ваются личностью через нормы, регулирующие дея­тельность, и через национальный характер, ко­торый также формируется под влиянием объективно необходимой деятельности. Получается некая замкну­тая система, способная, однако, к самоизменению. Эта способность к самоизменению зависит, как это уже го­ворилось, от набора ценностей, лежащих в основе об­щества, причем важнейшими, с точки зрения развития, оказываются ценности — модусы социальной значимости, поскольку именно они дают реальный простор индивидуальной деятельности. Но в фундамен­те общества могут быть заложены (или не заложены) не только модусы социальной значимости. Само обще­ство— важнейшая ценность. Кроме того, в набор фуа-даментальных ценностей может входить Мыслящий дух (Бог для верующих или Совокупная Душа Человечест­ва), а также в зависимости от разных причин и инстру­ментальные ценности (Свобода, Справедливость и т. д.).

Теперь перейдем к рассмотрению фундаментальных ценностей русской общины, о которых мы стали гово­рить, подчеркивая их роль в русской истории.

Невозможно, по-видимому, реконструировать их с абсолютной достоверностью. Вообще требуется доста­точно длительная дискуссия, чтобы прийти к более или менее согласованной точке зрения на этот счет. Поэт-му мы предлагаем лишь версию относительно их набо­ра. Но нет сомнения в том, что именно община была кузницей русского народного духа, именно в ней лежит ключ к пониманию как особенностей нашей истории, так и национального характера. Понять же влияние об* щины на национальный характер невозможно, если не разобраться в системе ценностей, на основе которых она функционировала.

Древнейшая и важнейшая ценность русской общи­ны— сама община, «мир» как основа и предпосылка существования любого индивида. Ради «мира» человек должен быть готов пожертвовать всем. Это обусловлено тем, что историческая судьба России, особенно в период складывания Московского государства, всячески ук­репляла в сознании и подсознании народа представле­ние об общине как о высшей ценности. Только подчи­нение интересов индивида интересам общины позволяло выжить наибольшему числу людей в качестве русских, а русскому народу сохраниться в качестве этноса. До замирения степи, в условиях постоянного натиска с Востока (впрочем, с Запада тоже) чисто биологическое выживание можно было обеспечить только коллектив­ными усилиями и за счет «жертвоприношения» отдель­ного человека в пользу коллектива. Кроме того, община была нужна как «колонизационная хозяйственно-соци­альная единица» для освоения диких лесных массивов, то есть решения основной исторической задачи русско­го народа в ту пору, поскольку для этого нужен ка­кой-то минимум достаточно связанных между собой людей (пусть даже до поры до времени они вели хутор­ское «заимочное» хозяйство). Колонизация в таких ус­ловиях требует, во-первых, возможности быстрой взаи­мопомощи и быстрого, полноценного биологического воспроизводства населения — во-вторых. Оба эти усло­вия оптимальным образом решаются или выполняются общиной.

Община как ценность представляет собой как бы конкретизацию высшей для человека ценности — Чело­вечества (человеческий род). И с точки зрения чисто биологической эта ценность действительно выше, чем ценность Особи (Индивида), ибо в природе важно обе­спечить выживание вида любой ценой, в первую оче­редь за счет особи (что, собственно говоря, и происходит). Обратная ситуация — выживание особи за счет вида — биологическим нонсенс.

Кроме того, община конкретизирует для человека другую пысшую ценность — Общество. Человек как личиопь, как социальное существо возможен только в обществе. Реальные «маугли» более чем жалкие суще­ства. Поэтому, чтобы процесс социализации, процесс становления личности шел непрерывно, общество необ­ходимо в качестве решающего предварительного усло­вия. Но чтобы не утратить своих корней, человек нуж­дается в обществе определенного типа, во вся­ком случае близком к тому, в котором жили его пред­ки. Иначе возникает опасность массовой «манкуртиза­ции», как это уже отмечалось. Следовательно, эволю­ция общества должна быть достаточно медленной. И если община воспроизводила русских людей именно в качестве русских, она должна была сохраняться как фундаментальная ценность.

Вторая общинная ценность — Справедливость, пони­маемая как изначальное социальное равенство людей, основанное на экономическом равенстве (по крайней мере, равенстве мужчин) по отношению к земле. Сама по себе эта ценность инструментальная, но в общине она приобрела статус целевой, что может считаться ис­кажением «нормальной» иерархии ценностей. По мне­нию крестьян, земля — «божья» (Бердяев Н. А. Исто­ки и смысл русского коммунизма. С. 112), поэтому лю­бой родившийся на ней человек (в рамках общины) имеет на нее право. Любой общинник имеет право на свою, причем равную со всеми, долю земли и всех ее богатств, которыми также владеет «мир». Впрочем, от­ношение к земле как к «божьему дару» не является специфически национальным. На Африканском конти­ненте в ряде городов-общин земля также «считалась божьим даром, доступным всем и каждому из граждан данной городской и сельской общины» (Лащук В. П. Введение в историческую социологию. Вып. 1. М., 1977. С, 51). Надо полагать, такое отношение свойственно обществу на определенной ступени развития. Может быть, играет роль и плотность населения.

То, что в России эта ценность понималась не как абстрактный принцип, но как реально действующий императив (закон), подтверждается примерами по пе­ределу земли. В частности, уравнительный передел зем­ли в одном из уездов был бы невозможен, если бы его не поддержали 42 процента тех крестьян, которым он

60

был прямо невыгоден, так как вел к уменьшению наде­ла, уже находившегося в их пользовании (см.: В. В. Крестьянская община//Итоги экономического исследо­вания России. М., 1882, С. 134).

Второе основание равенства по отношению к зем­ле — равенство государственного тягла в соответствии с величиной занимаемой земли (земля по «тяглу»). Тем самым как с точки зрения божьей, так и людской справедливости отдельный человек мог быть лишь вла­дельцем земли, но не ее полным и безраздельным собственником. Таким образом, высшим распорядите­лем земли оставался «мир», община. Любые операции с землей — сдача в аренду, продажа, захват — соверша­лись в принципе с согласия общины, хотя на практике этот принцип непрестанно нарушался в соответствии с временно действующими нормами обычного права. Но в решающих случаях последнее слово всегда остава­лось за общиной. Как свидетельствует С. Соловьев, «никто не смеет отдать своего участка постороннему человеку ни на один год, ни на одно лето; если же от­даст, то теряет свой участок, который отбирается в мир» (Соловьев С. М. Чтения и рассказы по истории России. С. 291).

Третья ценность, признанная общиной,— индивид, человек как биологическое существо, жизнь которого нужна «миру» только для самого существования общи­ны, и как субъект деятельности, «труженик», чей труд облегчает общее бремя. Исходя из этой ценности, име­ющей две ипостаси (социальную и биологическую), нельзя дать человеку умереть с голоду, особенно если это ребенок (ибо «кормится сирота — растет миру ра­ботник»). Именно такой взгляд определил, по-видимо­му, столь широкое распространение такого специфиче­ского для России вида социальной взаимопомощи, как «хождение в кусочки», имеющего разительное отличие от «кредита», принятого в странах рыночной цивилиза­ции. Ибо ни о каком возврате долга в первом случае и речи быть не могло, само понятие «долг» здесь было неприменимо.

Уместно будет напомнить процесс «хождения в ку­сочки», чтобы читатель получил о нем более полное представление. Сразу следует подчеркнуть, что «хож­дение в кусочки» не имеет ничего общего с нищенство-ванием. Как пишет А. Н. Энгельгардт, «„побирающий­ся кусочками" и „нищий" — это два совершенно разных типа просящих милостыню. Нищий — это специалист; просить милостыню — это его ремесло.,, Совершенно иное побирающийся „кусочками". Это крестьянин из окрестностей. Предложите ему работу, и он тотчас же возьмется за нее и не будет более ходить по кусоч-кам... Побирающийся кусочками одет, как и всякий крестьянин, иногда даже в новом армяке, только хол­щовая сума через плечо; соседний же крестьянин и су­мы не надевает — ему совестно, а приходит так, как будто случайно без дела зашел, как будто погреться, и хозяйка, щадя его стыдливость, подает ему незаметно, как будто невзначай, или, если в обеденное время при­шел, приглашает сесть за стол; в этом отношении му­жик удивительно деликатен, потому что знает — может, и самому придется идти в кусочки. От сумы да от тюрьмы не отказывайся... У побирающегося кусочками есть двор, хозяйство, лошадь, коровы, овцы, у его ба­бы есть наряды,— у него только нет в данную ми­нуту хлеба; когда в будущем году у него будет хлеб, он не только не пойдет побираться, но сам будет подавать кусочки, да и теперь, если, перебившись с по­мощью собранных кусочков, он найдет работу, зарабо­тает денег и купит хлеба, то сам будет подавать ку­сочки» (Энгельгардт А. М. Из деревни. 12 писем. М., I960. С. 42).

«Кредит», существовавший в русской деревне, тоже не был похож на западноевропейский, ибо был на деле способом закабаления бедного крестьянина зажиточ­ным, богатым. При развитом рынке кредит не имеет целью в случае неуплаты долга превратить должника в источник дешевой рабочей силы. Напротив, едва ли не главной целью российского «кредита» была рабочая сила бедняка, которого можно использовать как объект эксплуатации.

Вообще общину можно рассматривать как своеоб­разный средневековый земледельческий цех, дух кото­рого проще всего характеризуется выражением: поли­тика цехов есть политика продовольствия. Она озна­чает урегулирование хорошего прокормления членов цеха, несмотря на повышенную конкуренцию... отдель­ный член цеха должен получать традиционное продо­вольствие и тем самым поддерживать существование (см.: Вебер М. История хозяйства. С. 97). Но принци­пиальное отличие общины от цеха, имеющее далеко идущие последствия, состоит в том, что цех работал на рынок, а община — на самое себя. Если цех имел целью устранить конкуренцию внутри цеха и в этом был похож на общину, то, выступая на рынке, цех как целое вступал в отношения конкуренции с другими це­хами и ремесленниками, работающими вне цеха («пар-тачами»). При всех попытках уменьшить эту конку­ренцию цех не мог ее устранить полностью. Следова­тельно, чтобы выжить, уцелеть на рынке, цех должен был (пусть вынужденно, пусть с неохотой) совершен­ствовать объективно необходимую деятельность (свое ремесло), повышать качество продукта. Потому что только совершенствование деятельности давало шанс на дальнейшее существование. Насильственные акции против конкурентов были малоэффективны. Напротив, община была закрытой ячейкой, она представляла са­модовлеющую производственную единицу, не имела внешнего фактора, который бы стимулировал разви­тие и совершенствование ее внутрихозяйственной дея­тельности. И конкурировать с другими общинами или иными хозяйственными формами на земле община мог­ла по сути только из-за земли. Споры из-за земли мог­ли протекать в сравнительно мягких, правовых фор­мах, но весьма легко превращались в кровавые побои­ща. Ибо у общины не было другой возможности обес­печить продовольствием растущее население, как полу­чить дополнительную землю. Совершенствование дея­тельности становилось по-настоящему возможным уже вне общины.

Поддержать биологическое существование чело­века— первейшая цель общины, вторая — устранить конкуренцию между общинниками. Обе цели достига­ются установлением равных шансов для всех, чему в германской общине служила раздробленность земель­ных участков по разным полям, а в русской, сверх то­го,— и постоянные переделы земли, как только плот­ность населения требовала этого.

Кроме того, можно назвать такую дополнительную общинную ценность, как власть «мира». Она подкреп­лялась всеми общинными традициями, о ее проявлении сказано выше, где упомянуто о распоряжении землей. Существовал также неформальный суд стариков, ре­шавший многие вопросы обычного права, на основании общих решений проводились основные полевые работы и т. д.

Таким образом, из сказанного видно, что в фунда­менте русской общины нет ценностей, стимулирующих хозяйственную деятель­ность индивида. Конечно, Общество и Человек — высшие ценности, а Справедливость — одна из важней­ших инструментальных ценностей. С точки зрения про­стого выживания —это необходимейшие ценности. И че­ловечество в целом должно иметь их в виду в качестве высших ограничителей собственной свободы. Недопусти­ма свобода, ставящая под угрозу интересы и само суще­ствование общества или отдельного человека. И вообще говоря, для всего человечества было бы неплохо, что какая-то его часть хранит названные ценности, пыта­ясь устроить свою жизнь в соответствии с ними. Но под­виг,— а это именно подвиг — стремиться жить на основе высших ценностей,— не приносит выгоды тому, кто идет на него. Подвиг изначально некая жертва.

Ни российские крестьяне, ни сама Россия не полу­чили выгод развития из-за того, что крестьяне пыта­лись устроить свою жизнь на основе высших ценнос­тей. Вышло так, что действие этих ценностей ограни­чивало или сводило практически на нет действие дру­гих ценностей — модусов социальной значимости, а при­менение инструментальной ценности Справедливости к повседневной хозяйственной практике имело тяжкие и далеко идущие последствия.

Дело в том, что в качестве субъектов социального развития в обществе рыночного типа выступают не лю­ди, а хозяйства. Рынок отбирает продукцию (и принимает ее) не отдельных людей, а хозяйств (хотя бы эти хозяйства были весьма редуцированы). Выжи­вают или не выживают в системе рыночной экономи­ки не люди как таковые, а хозяйства (в первую оче­редь). Люди оказываются ущемленными тогда, когда то или иное хозяйство (дело) рушится. Поэтому спра­ведливость общины по отношению к людям превраща­лась в тормоз по отношению к тем хозяйствам в ней, которые имели тенденцию к превращению в хозяйст­ва рыночного типа.

Община более или менее отвечала требованиям вре­мени, пока рыночные отношения были мало развиты и крестьянское хозяйство оставалось натуральным. Прав­да, и тогда ее крупным недостатком было то, что она тормозила развитие рационального индивидуального хозяйства и, как следствие, развитие соответствующей деятельности, ибо в ведении общины находилась не только земля, но и технология полевых работ. Так, в ее компетенции находилось «установление одинаковых сроков высева и снятия урожаев, внедрение принудительных и одинаковых севооборотов и... т. п.» (Власова И, В. Традиции крестьянского землепользования в Поморье и Западной Сибири в XVII—XVIII вв М 1984. С. 80—89).

А принудительные севообороты были связаны преж­де всего с условиями содержания скота, так как ско­шенный луг, паровое поле или поле, с которого убран урожай, в зависимости от времени года служили паст­бищами. Таким образом, отдельный крестьянин не мог свободно распоряжаться своим временем на протяже­нии года. Значительные объемы работ он должен был производить не по своей воле и охоте (и даже чувству необходимости), а на основании решений «мира», по приговору старейшин — хранителей коллективной муд­рости относительно сроков проведения полевых работ. Попросту говоря, он не был свободен в своих решени­ях по хозяйству, а значит, и не имел возможности при­обретать индивидуальное мастерство на основе инди­видуального опыта, не был свободен в выборе методов работы.

Аналогичные причины сковывали хозяйственную инициативу в средневековой германской общине на­столько, что была «исключена возможность того, что­бы отдельный человек предпринял нечто отличное от всей деревенской общины,— его действия принудитель­но определяются ею» (Вебер М. История хозяйства. С. 21). Правда, в ней, в отличие от русского «мира», отсутствовали постоянные переделы земли «по едокам». В германской «марке» земля издавна была разделена на отдельные участки — «гуфы», принадлежавшие от­дельным дворам. Периодические переделы земли «по едокам» в русской общине служили основой формиро­вания нехозяйского отношения к земле крестьянина. Действительно, зачем ему улучшать агрокультуру, во­обще облагораживать землю, когда она все равно че­рез несколько лет перейдет во владение соседа.

Интересно отметить, что виднейший теоретик сла­вянофильства А. Хомяков защищал общность хозяйст­венной деятельности на земле и не только не видел в этом беды, но, напротив, считал существование общи-мы правящей, но не хозяйственной «обманом, делом начатым, но не оконченным» (Хомяков А. С. О сель­ской общине. Ответное письмо приятелю//Полн. собр. соч. 4-е изд. Т. 3. М., 4914. С. 465). И это, по-видимо­му, крупнейшая его ошибка. Он совершенно справед­ливо полагал, что общинная собственность на землю не является недостатком сама по себе и неслужит препятствием для совершенствования хлебопа­шества и развития хозяйства. Чтобы достичь таких це­лей, необходимо относительно продолжительное владе­ние землей (как владеют английские фермеры, не яв­ляющиеся ее собственниками). Однако недооценка Хо­мяковым значения личной инициативы и самостоятель­ности в принятии хозяйственных решений послужила причиной того, что в главном его позиция относитель­но общины оказалась неверной, несмотря на множест­во частных справедливых представлений. Впрочем, эта его ошибка до известной степени оправдана. Во време­на Хомякова преимущества индивидуального сельского хозяйства (фермы, хутора), частной собственности на землю уже проявились, но не стали очевидным фак­том, поскольку общий уровень энергетической оснащен­ности хозяйства оставался низким. Думается, эти пре­имущества заявили о себе в полной мере лишь с появ­лением двигателя внутреннего сгорания, различных машин в сельском хозяйстве, что позволило резко по­высить энерговооруженность крестьянского труда, осво­бодиться от лишних батраков и полностью перевести хозяйство на товарное производство.

Помимо ограничения индивидуальной свободы в тех­нологии хозяйства община «была против» рациональ­ного индивидуального хозяйства еще потому, что прин­цип справедливости на практике приводил к череспо­лосице, ужасающей раздробленности земли, постоян­ным ее переделам по мере роста населения. Община изначально предполагала низкую производительность труда крестьянина, поэтому к концу XIX века она едва сводила концы с концами, а о товарной продукции (на­пример, хлебе) и говорить не приходилось. Лишний хлеб в России того времени производили «частники» (кулаки и помещики в основном Украины и Сибири, их хлеб шел на экспорт). Поэтому в русской администра­ции (С. Витте, П. Столыпин) и в общественной мысли шла борьба за индивидуализацию крестьянского хозяй­ства, за превращение крестьянина в хозяина, развитие его деловых качеств.

Однако рациональным, то есть основанным на эко­номии всех ресурсов, и прежде всего рабочего време­ни, может быть лишь сельское индивидуальное хозяй­ство фермерского (хуторскоф) типа. Ибо только б этом случае место работы находится достаточно близ­ко от жилья, что позволяет не тратить излишне много времени на перемещения к месту очередных работ. Ха-

рактерная же для индивидуального хозяйстил п общи­не расположенность мест работ вдали от жилищн и друг от друга влекла большие затраты нремонн ия не редвижения, в том числе на перевозку орудий труди («едет пахарь с сохой...»), что планомерно и методич­но работать на земле оказывалось невозможно. Рал дробленность земли в России была потрясающей. И хотя это достаточно известно, приведем весьма впечат­ляющие примеры.

Так, в конце прошлого — начале нынешнего века не­которые крестьянские хозяйства в Саратовской губер­нии имели наделы, состоявшие из «100 и более узких аршинных полос», в Пермской губернии «двухдесятин-ные полевые наделы отдельных домохозяев разбиты n;i 20 и более полос шириною аршина в 4, а длиною и 120 сажен», в Симбирском уезде имелось общество, «где каждый из однообщинников в трех полях» владел «60 дачками, площадью от 80 до 400 кв. сажен» (Ан-фимов А. М. Крестьянское хозяйство в Европейской России. 1881—1904. М., 1980. С. 102—103). Едва ли положение в других местах, за исключением Сибири и Прибалтийских губерний, существенно отличалось от этого, ибо даже подворные наделы, то есть наделы крестьян, не входивших в общину, в ряде мест состоя­ли в зависимости от общей величины от 45 до 171 уча­стка и были разбросаны на протяжении до 5 верст. По­нятно, что эта раздробленность была вызвана стремле­нием разделить землю по справедливости, то есть всем дать не только равные по площади участки, но и рав­ного качества.

Ведение хозяйства на удаленных друг от друга и от жилища клочках земли возможно лишь с помощью простейших и легчайших орудий, ремонт которых в по­левых условиях не представляет труда (ведь их посто­янно надо перевозить с места на место). Ясно, что про­гресса в технических средствах при этом ожидать не приходилось. Потому-то соха так долго и держалась в России.

Хозяйство, которое велось в таких условиях, эконо­мило труд, быть может, но такая экономия оказыва­лась тормозом на пути его интенсификации, то есть по сути худшим видом расточительства. Ведь в этом слу­чае приходилось отказываться от крупных затрат тру­да, дающих долговременный эффект, а все время ухо­дило на бесконечное «латание дыр». Общие затраты труда возрастали, но положительный эффект снижался.

Здесь позволительно задать вопрос: «Как же при таких условиях хозяйствования было возможно суще­ствование сравнительно зажиточных крестьянских дво­ров, именно крестьянских, а не «кулацких», не «миро-едческих»?» На этот вопрос нам поможет ответить А. Энгельгардт, который, анализируя причины, влияю­щие на зажиточность крестьянского двора, писал сле­дующее: «Крестьянский двор зажиточен, пока семья велика и состоит из значительного числа рабочих, пока существует хотя бы какой-нибудь союз семейный, по­ка земля не разделена (выделено нами. — Авт.) и работы ведутся сообща». Крайне важно при этом на­личие хорошего хозяина, который «может, как выража­ются мужики, все хорошо «загадать» (т. е. распоря­диться по хозяйству. — Авт.), в хозяйстве же хороший «загад» — первое дело, потому что при хорошем загаде и работа идет спорее, и результаты получаются хоро­шие. Но как ни важен хороший «загад» хозяина, все-таки же коренная причина зажиточности и сравнитель­ного благосостояния больших неразделившихся семей заключается в том, что земля не разделена, что рабо­ты производятся сообща, что все семейство ест из од­ного горшка. Доказательством этого служит то, что большие семьи даже при... плохом хозяине, не умею­щем держать двор в порядке, все-таки живут хорошо» (Энгельгардт А. Н. Указ. соч. С. 281—284).

Далее А. Энгельгардт подробно описывает такой двор, но нам нет нужды следовать за ним, ибо главное сказано. Хозяйство зажиточно, пока земля не разделе­на, пока, как пишет Энгельгардт, чуть ниже «нивы большие». Именно это обстоятельство позволяло более или менее рационально использовать рабочее время, следствием чего являлась и зажиточность двора.

Иррациональные затраты человеческого труда, че­респолосица в условиях относительного обилия природ­ных ресурсов, да еще вкупе с крепостничеством, обус­ловливали то, что русское сельское хозяйство оказыва­лось присваивающим по типу, а оценивалось (и, весьма справедливо) как хищническое (В. Соловьев). Эту оценку красноречиво подтверждает рассказ С. Ак­сакова о том, как на протяжении двух-трех поколений крестьяне своей хозяйственной деятельностью загубили прекрасную речку, превратили в гнилые болота лесные озера и" выпахали превосходную почву (см.: Аксаков С. Т. Семейная хроника//Собр. соч. В 4-х т. Т. 1. М., 1955. С. 86—87).

Причем следует подчеркнуть, что хищническое от­ношение к земле было обусловлено не крепостным пра­вом, но общинным землевладением. В частности, со­ветский исследователь А. Анфимов отмечал, 'что об­щинное землевладение губительно сказывалось на ка­честве земли и лугов. Мелиоративные сети, проведен­ные в крепостное время, забрасывались, а луга забола­чивались, зарастали кустарником.

В условиях чересполосицы, переделов, отсутствия гарантий, что владение данным участком земли будет достаточно продолжительным, забота об улучшении пашни, луга, строительстве дорог, мостов и т. п. прояв­лялась только случайным эпизодом. Необходимые хо­зяйственные постройки на местах полевых работ также возводились как временные, рассчитанные на разовое применение, по принципу «на наш век хватит», и это в целом влияло на характер народа. Хозяйственная де­ятельность в общине невозможна без расчета на «авось», на благоприятное стечение обстоятельств из-за несвободы, несамостоятельности крестьянина в при­нятии решений о проведении основных работ и ужасаю­щих потерь рабочего времени на передвижение к ме­стам их проведения В народной традиции был потерян стимул к творческому труду, к самостоятельности. Не формировался хозяин, его мастерство, предприимчи­вость,

Таким образом, вся хозяйственная деятельность крестьянина-общинника не позволяла ему ориентиро­ваться на два первоначальных модуса социальной зна­чимости человека — Мастерство и Хозяйство. Индиви­дуальное мастерство в ведении хозяйства было практи­чески невозможно из-за уже упоминавшейся несвобо­ды работника в проведении полевых работ и того, что он не был хозяином земли. Все определяла «коллектив­ная мудрость». Не случайно, по-видимому, индивиду­альное мастерство как высшая ценность (даже по срав­нению с любовью или семьей) нашло отражение преж­де всего в фольклоре горнозаводских рабочих Урала (сказы Бажова), то есть совершенно иной профессио­нальной группы, чем крестьянство. Между* тем трудо­вая индивидуальность крестьянину нужна не меньше, чем рабочему. Пример формирования социально-про­фессиональных ценностей в среде уральских рабочих интересен еще и тем, что косвенно показывает весьма незначительное влияние крепостного права на этот про­цесс. Ведь так или иначе, но ценность Мастерства была признана в среде крепостных рабочих. Следо­вательно, если такие ценности, как Мастерство и Хо­зяйство, не сформировались у русских, то повинно в этом прежде всего не крепостное право, a oTcyTCflne свободной (технологически) хозяйственной индивиду­альной деятельности, участие в которой само по себе способно утвердить названные ценности. Уместно здесь, по-видимому, отметить: Мастерство вообще недостаточ­но ценилось в России, особенно если Мастером был русский человек, очень часто несвободный («амуры и психеи все распроданы поодиночке»). Однако и сво­бодный человек обрести признание через Мастерство мог далеко не всегда. Показательна в этом смысле судьба Левши, которого готовы были принять в Анг­лии на сказочных условиях, а в России оставили уми­рать под забором. Ценились в России иностранные ма­стера, чьи услуги покупались фактически на меж­дународном рынке. Иначе говоря, система домашнего хозяйства, домашней промышленности (К. Маркс), свойственная России, препятствовала тому, чтобы Ма­стерство становилось привычным, уважаемым и естест­венным способом получения человеком социальной зна­чимости. Это не могло не наложить отпечаток на неко­торые черты русского национального характера.

Не было в чести у общинников и Богатство. Оно скорее признавалось отрицательной ценностью. Неуди­вительно поэтому, что в русской северной деревне ува­жали торговцев, искусственно тормозивших торговый оборот и считавших грехом увеличение богатства (см.: Белов В. Лад//Наш современник. 1979. № Ю. С. 142). В системе неразвитых рыночных отношений, характер­ных для общины, иного отношения было бы трудно ожидать. Ведь община фактически снимает проблему частной собственности на зем­лю — основного богатства крестьянина. Это определи­ло и общую экономическую отсталость страны, застой­ность общественных отношений.

Но мы знаем, что даже наличие развитых рыноч­ных отношений не сразу и не автоматически вводит в общественный дух народа такую ценность, как Богат­ство. По крайней мере, если богатство приобретается через барыш, наживу, то есть путем целенаправленной деятельности («грязного торгашества»), а не через фарт, удачу, не «берется с копья». Иначе трудно объяс­нить тот факт, что «погоня за барышом... в центре ка­питалистического развития той эпохи, во Флоренции

XIV и XV/ веков, этом рынке денег и капиталов чуть ли не для всего мира, казалась весьма сомнительной или, во всяком случае, лишь терпимой» (Вебер М. Про­тестантская этика и дух капитализма//Атеист. 1928. № 30. С. 64). Таким образом, отрицательное отношение к богатству в российской общине следует считать не специфически российской, но специфически с о ц и-альной формационной чертой феодального с и о соба производства, преодолеваемой лишь с тс чением времени.

Надо вспомнить, что оба корня, питавшие средневе­ковую культуру, вообще «средневековый образ жизни», то есть варварство и христианство, склонны были от­рицать богатство как позитивную ценность. Хотя нор­манны, скажем, были чрезвычайно охочи до чужого добра, но, добыв себе силой золото или серебро, они не применяли их в торговле, но прятали в землю, бо­лота, даже топили в море. Часть драгоценных украше­ний выставлялась напоказ (надевались на тело), а предводители охотно -дарили своим дружинникам коль­ца и гривны. Выставленные напоказ украшения были символами высокого общественного положения предво­дителей, а для воинов этот дар представлял магическое средство получить частицу «удачи» вождя, приобщить­ся к его счастью. В сокровищах, обладателем которых был человек, воплощались, по верованиям этих наро­дов, личные качества человека, сосредоточивались его счастье и успех. Лишиться их означало подвергнуть неоправданному риску свою боевую удачу. Поэтому клад, пока никто не мог его присвоить, хранил в себе удачу своего владельца.

Значительно выше ценилась Слава, ибо гибнут ста­да, умирает родня, смертен сам человек, но не ведает смерти вечная Слава достойных деяний. Противопо­ставление славы богатству весьма характерно для ми­ровоззрения людей варварского общества. По смыслу этого противопоставления богатство имеет ценность лишь постольку, поскольку оно способствует достиже­нию славы и общественного уважения через демонст­рацию щедрости человека. Но для этого надо было не накапливать богатство, а расточать его, тратить на пи­ры, раздаривать. Не исключено, что у Нобеля были аналогичные мотивы, когда он учреждал свой фонд для выплаты премии, ставшей, пожалуй, ныне самой престижной в мире. Может быть, не совсем случайно эта премия была учреждена именно и Швеции.

Что же касается христианской традиции, то, по оп­ределению Фомы Аквинского, «корыстолюбие есть грех, в силу которого человек стремится приобрести или со­хранить больше богатства, чем ему необходимо». Ни­щета рассматривалась не как вынужденное состояние, из которого желательно было бы выбраться, но была в известной степени добровольным самоотречением и от­казом от мирских дел, поэтому церковь не препятство­вала принять «обет нищенства всем, кто стремился к нему... из смирения и .общей пользы, а не из корысти или лени» (Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 222).

И в более поздние времена средневековья рыцари смотрели на богатство примерно так же, как варвар­ская знать. Щедрость была одной • из первых доброде­телей сеньора. Ведь само по себе обладание богатством еще не давало уважения. Напротив, купец, хранящий несметные сокровища и пускающий их в оборот толь­ко для того, чтобы извлечь выгоду из них, вызывал в средневековом обществе самые разные чувства — за­висть, ненависть, страх, презрение,— но не уважение, которого заслуживает достойный человек. Сеньор, щед­ро тративший добычу, даже если он жил не по сред­ствам, но устраивал пиры и раздавал подарки, заслу­живал всяческого почтения и славы.

Богатство как достойная человека ценность прини­мается обществом значительно позднее, по мере фор­мирования и развития в Европе рыночной цивилизации. Как отмечал С. Булгаков, «наше время понимает, чув­ствует, переживает мир как хозяйство, а мощь че­ловечества как богатство... В противоположность доб­ровольному или насильственному аскетизму францис-канско-буддийских эпох истории, презиравших богатст­во и отрицавших его силу над человеком, наша эпоха любит богатство — не деньги, но именно богатство — и верит в богатство, верит даже больше, чем в челове­ческую личность... Жизнь есть процесс прежде всего хо з я и с т ве н н ы и — такова аксиома... совре­менного экономизма, получившая самое крайнее и да­же заносчивое выражение в экономическом материа­лизме» (Булгаков С. Н. Философия .хозяйства. М., 1990. С. 8). Это совершенно справедливое замечание, толь­ко, может, уместнее говорить не об эпохе, но о рыноч­ной цивилизации, где хозяйство и богатство действи­тельно выступают в качестве двух основных ценностей (из трех, названных ранее нами). Правда, для нашей эпохи характерно господство именно этой цивилизации.