Россия и русские: Характер народа и судьбы страны. 1

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

102

(«дутые» рекорды, очковтирательство, шельмование конкурентов в науке с помощью идеологических средств и т. д.). Кроме того, явно предпочиталась слава, полученная за счет самопожертвования, «героизма». Обрести же ее в рациональной деятельности оказывалось практически невозможно. Существовали целые кланы писателей, ученых, журналистов, которые были заняты созданием «маяков» Славы. Преувеличение модуса славы как фактора социальной значимости выражалось в чрезмерном увлечении системой наград, премий, почетных званий. Не секрет, что почти все писатели-партийцы, достигшие семидесятилетия,— «народные» или имеют звания «Героев». Зачем? Наверное, потому, что не действуют другие модусы значимости человека. Но то, что в нашей стране такое огромное количество всевозможных «героев», «народных» деятелей, говорит о недостатках социальной системы, ее тоталитаризме, стремлении к парадности. В целом же человек в советском обществе был лишен нормальных путей обретения социальной значимости, а процедура признания ее отличалась крайней односторонностью и сводилась к начальственному одобрению. Иначе говоря, человек в этой системе реально чувствовал себя (и был) ничтожеством, «нулем», а не «единицей». Впрочем (и это стоит подчеркнуть), в определенных обстоятельствах люди даже получают удовольствие, ощущая себя полностью «слитыми с, массою». Причастность к «мы», ощущение, что «единиц»— вздор, единица — ноль» (вспомним Маяковского), бьоти широко распространены в общественном духе, если справедлива формула великого французского философа Вольтера, что «поэты всегда бывают эхом своего времени». Причастность к «мы», как уже не раз подчеркивалось, характерна для общинной психологии, но в советских условиях она была углублена гипертрофированной коллективистской идеологией. И хотя слияние человека с обществом бывает полезным и даже необходимым для выживания (или существования) государства, крайне важно, чтобы такие периоды не длились чересчур долго. Иначе подобный союз становится искусственным и фальшивым, а личность приносится в жертву обществу. В России революционного и послереволюционного времени подобная ситуация «слияния» сложилась как под влиянием исключительных обстоятельств, так и вследствие того, что в тот период из общественного подсознания выплеснулась в общественное сознание господствующая в обществе коллективистская, общинная тенденция, ведущие ценности которой — Мы, Справедливость и т. д. Слияние, «смычка» коллективистской тенденции в обеих сферах общественного духа стали возможны, надо полагать, потому, что революцию делали пролетарии, то есть «плохо орабоченные мужики», как выразилась одна из видных деятельниц революции. Этим людям как нельзя более по вкусу пришлась марксистская теория, проповедующая привычные ценности и способная опереться на вековые взгляды на уравнивание по отношению к средствам производства (к земле).

Особенно важной в этом смысле оказалась привычка к переделу земли. Ведь, «живя в общине, где земли время от времени переделялись на прибыльные души, то есть на прирост населения, крестьянство легко поддавалось революционной пропаганде, мечтам о «черном переделе» всех земель, в том числе и помещичьих» (Т хор-жевский Ив. Последний Петербург. Из воспоминаний камергера//Нева. 1991, № 5. С. 191). Пришедший в город и ставший «фабричным», мужик в первом, да и во втором поколении сохранял готовность перенести и на другие средства производства — фабрики и заводы — свои общинные представления. Они не были для него «священной и неприкосновенной частной собственностью». Он был убежден (хотя вряд ли способен выразить это в четкой афористичной форме, как это сделал Прудон), что «собственность — это кража». Чужую собственность может по-настоящему уважать только собственник. Поэтому «плохо орабоченный мужик» был готов— с точки зрения «народной справедливости» — «взять» эти средства производства в общую собственность.

Русские рабочие ко времени пролетарской революции сохраняли еще на уровне подсознания ведущие крестьянские ценности, но не приобрели на этом уровне ценностей «рабочей аристократии», в первую очередь именно Мастерства. Трения большевистского правительства с Викжелем, известные успехи пропаганды меньшевиков среди наиболее привилегированных слоев рабочего класса можно объяснить не тем, что эти слои были «развращены буржуазными подачками или подкуплены буржуазией», а скорее тем, что рабочие, входившие в высококвалифицированные профессиональные группы, уже овладели Мастерством как способом достижения социальной значимости и утверждения своего достоинства.

Однако это слияние коллективистской тенденции в обеих сферах народного духа (сознания и подсознания) обеспечило небывалый духовный подъем народа, его готовность к массовым жертвам во имя победы. Только причастность к коллективу, выполняющему благородное в глазах личности дело, дает человеку силы перенести чудовищные тяготы и лишения. По нравственно ли без действительной нужды подпортить личность таким испытаниям? Раньше или позже при таком подходе в об ществе возникнут и распространятся спсрхугоистичг ские нормы поведения.

Мы постарались показать, что как в советское, так и в досоветское время Россия не могла развиваться нормально, то есть на основе и за счет индивидуальной рациональной деятельности. В стратегическом плане это неминуемо привело к се отставанию по важным критериям цивилизованности от стран с рыночной экономикой.

Иначе говоря, у России никогда за рассматриваемый нами период не было достаточного внутреннего источника р а з в и т и я. Нормальное же развитие общества может быть обеспечено па основе постоянного разрешения протниоречин между притязаниями личности на максимальную социальную значимость и необходимостью направить ее энергию на общественно полезные цели, сохраняя при этом нужный уровень стабильности. Средством разрешения этого противоречия служит развитая правовая система, узаконивающая, с одной стороны, все ценности — модусы социальной значимости — и тем самым предоставляющая достаточный простор для личной инициативы, а также возможность человеку пользоваться плодами своей деятельности, с другой же — направляющая энергию личности на пользу обществу, причем ни в коем случае не за счв! вынужденного самопожертвования.

Но из истории также очевидно, что Россия и СССР имели успехи за время своего развития, причем временами успехи эти были достаточно впечатляющими.

Как бы то ни было, но именно после Октябрьской революции страна достигла сплошной грамотности, а ведь до нее четверо из пятерых русских не умели читать. Среди же других национальностей процент неграмотных был еще выше. Более того, революция дала возможность представителям других национальностей читать на их родном языке. Многие хорошо образованные люди, чрезмерно критически настроенные к этому периоду социалистического развития страны, забывают, что,

105

по бесстрастным выкладкам статистики, для девяти из десяти таких людей в дооктябрьское время не было бы никаких шансов получить образования.

До революции в России эпидемии чумы, холеры, оспы, тифа вспыхивали постоянно, а в советское время через несколько лет они полностью прекратились. Каждый житель получил возможность увеличить по крайней мере на двадцать лет свою жизнь.

От голода в Советском Союзе умирали (если не считать жертв сталинской коллективизации) только во время и сразу после второй мировой войны. Это был результат агрессии гитлеровской Германии. До революции, между 1900 и 1912 годами, по крайней мере, только в одном из районов страны в течение семи лет из двенадцати был голод. Когда говорят, что до революции "Россия экспортировала зерно, то забывают тот факт, что в это время в других частях империи люди умирали от голода.

Нельзя сказать, что другие системы в других странах не принесли прогресса в социально-экономических областях, но в России этот прогресс принесла именно Октябрьская революция. Промышленный и технический прогресс шел во многих странах. Но многие серьезные советологи и социологи, отнюдь не являющиеся коммунистами, считают, что социальный (разрядка наша.— Авт.) прогресс на Западе происходил в основном благодаря тому, что правительства этих стран боялись, что их рабочие последуют примеру русского пролетариата. Один из таких ученых — Э. Карр, сотрудник британской дипломатической службы, профессор Оксфордского университета и редактор лондонской «Тайме».

Если рассмотреть все стороны жизни и положение всех слоев населения, то нет ни одной другой страны, которая достигла бы такого успеха в очень короткий срок по сравнению с тем, чем она была в свое время. Это надо особенно учесть, потому что ни одна из стран мира не испытала такой враждебности на протяжении прошедших (за исключением, может быть, последних пяти) лет. При всем при том страна развивалась, более того, развивалась весьма стремительно на определенных отрезках времени. Но как происходило это развитие? И здесь мы должны вспомнить о внешнем противоречии как источнике развития, тем более что уже обещали об этом рассказать.

Если в обществе нет достаточных возможностей для реализации человеческого потенциала, то, как мы сде-

106

лали вывод, в нем накапливается скрытая энергия, ищущая выхода. В принципе она может быть направлена на достижение любой внешней цели — завоевание гроба Господня, помощь братьям-славянам и т. д. Может быть она также израсходована на устранение внешней опасности или угрозы такой опасности, а также на достижение какого-то возможного состояния общества в будущем. В последнем случае общество само может поставить себе эту цель, обратив энергию на ее достижение.

Во всех этих случаях можно говорить о внешнем противоречии как источнике развития общества. Россия (или СССР) развивалась преимущественно за счет внешнего противоречия, стремясь от других не отстать или других перегнать. Поскольку же необходимость перегнать или догнать других возникает лишь при серьезном отставании, то ликвидировать такой разрыв можно лишь «скачком» и «навалившись всем миром». Но здесь сразу же возникает противоречие между целью и средством, так как развитие подобного типа порождало социальное ничтожество личности. Этот процесс идет через закрепощение человека, ущемление интересов его развития. Личность, вообще человек, явно превращается в средство для достижения общественных целей. И дело здесь не в том, что нарушается очень важный гуманистический принцип общества, хотя и это имело место. В контексте наших рассужде-. ний важнее то, что его деятельность не может быть индивидуальной и рациональной, она становится коллективной, массовой, поэтому часто иррациональной. При этом состоянии усугубляется конформизм личности, снижаются ее самостоятельность и социальная значимость. Поэтому, как только цель достигнута, развитие замедляется или прекращается. Естественно, результат рывка не может быть прочным, поскольку люди в массе своей не изменились, они не готовы к постоянной самодеятельности, к постоянному напряжению и совершенствованию своей деятельности.

Возможно, именно по этой причине проблема прочности достигнутых успехов во все времена была крайне остра для России. Во всяком случае, выяснить, почему эти успехи столь часто оказывались преходящими, крайне необходимо. Едва ли здесь причина в подчиненности народного хозяйства нуждам и целям войны и обороны, как полагает В. Селюнин, рассуждая о реформах Петра I (см.: Селюнин В. Истоки//Новый мир. 1988, № 5. С. 182, 185). Подчиненность целям войны и обороны может служить причиной направленности развития народного хозяйства и его некоторых успехов, но не прочности этого развития. Наверняка можно сказать, что достижения американцев в разработке программы «звездных войн», каковы бы они ни были в чисто техническом отношении, будут «прочными», то есть в той или иной степени войдут в народное хозяйство США или по крайней мере будут использованы в мирных космических исследованиях. Более того, в процессе всеобщей конверсии, .если таковая развернется и пойдет полным ходом, отдельные корпорации или фирмы могут пострадать, но экономика страны в целом от этого только выиграет.

Самая существенная причина непрочности достижений России нами уже была указана. Успехи ее при Петре достигались противоположным по сравнению с Европой путем, то есть не за счет повышения социальной значимости личности (хотя этих попыток нельзя снять полностью). Петр сам учился наукам и мастерству за рубежом и посылал туда молодежь. Организовывая мануфактуры за государственный счет, Петр довольно последовательно пытался передать их в частное владение, одновременно всячески поддерживая частное предпринимательство. Но все это касалось весьма ограниченного круга лиц. На народ же ложились новые тяготы. По оценке П. Милюкова, во время петровских реформ произошло утроение податных тягостей при одновременной убыли населения по крайней мере на 20 процентов. Россия была возведена в ранг европейской державы, ценой собственного разорения (см.: Милюков П. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб., 1892. С. 735). Для «общего блага», для «блага Отечества» Петр не щадил ни себя, ни людей, не пожалел даже собственного сына. У Петра, как писал В. Ключевский, «всегда были наготове две основы его образа мыслей и действий, прочно заложенные еще в ранние годы под неуловимыми для нас влияниями: это — неослабное чувство долга и вечно напряженная мысль об общем благе Отечества, в служении которому и состоит этот долг. На этих основах и держался его взгляд на свою царскую власть... бывший начальным, исходным моментом его деятельности и вместе основным ее регулятором» (Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников. СПб., 1902. С. 4). Примечательна мысль, высказанная им своему сыну Алексею: «Ты должен любить все, что служит благу и чести Отечества, не щадить трудов для общего блага; а если советы мои разнесет ветер,— я не признаю тебя своим сыном» (там же. С. 6).

Нам нет нужды заниматься морализированием, оценивая личность Петра. И бесполезно просчитывать возможные варианты исторического развития, если бы политика Петра оказалась такой-то и такой-то. Для нас бесспорен тот вывод, что развитие страны достигалось в основном за счет превращения человека в социальное ничтожество, за счет принесения его в жертву. Не ограничиваясь наложением новых экономических тягот; Петр раздражал народ и своей политикой по отношению к церкви и ее иерархам, которым верили, борьбой с вековыми народными привычками, заимствованием внешних форм поведения, свойственных западноевропейцам. Селюнин во многом прав, развенчивая ту легенду, что Петр преобразовал Россию по европейским образцам. Блеск петровской империи был не то чтобы внешним, но основанным на иных, чем в Европе, началах. И это было ясно уже давно некоторым думающим людям в России. Как сказал Ф. Тютчев, обобщая в емкой метафоре историческое развитие России, все, что могло дать и дало нам мирное подражание Европе, «не разбило лед, а лишь прикрыло его слоем мха, который довольно хорошо подражает растительности». Расшифровывая эту метафору, мы можем заключить, что петровские преобразования не способствовали массовому (общенародному) переходу к индивидуальной деятельности, усвоению общечеловеческих ценностей, характерных для рыночного общества, а следовательно, не обеспечивали формирования буржуазного индивидуализма — основы всех европейских достижений. Люди в России не цивилизовались в той мере, в какой это было необходимо для необратимости перехода к рыночной цивилизации, к новому качеству труда.

М. Горький, с горечью говоря о том, что россиянин плохой работник, подчеркивал, что у него «и нет возможности быть хорошим работником — условия нашего политического и социального бытия не могли, не могут воспитать его таковым». Далее он продолжал: «На святой Руси труд не дает радости еще и потому, что он подневолен, ограничен надзором со стороны командующих нами людей, им же несть числа. Свобода деятельности уродливо стеснена, и это внешнее стеснение, почти пе-поборимое при нашей лени, уродует всех нас. Для того чтобы труд человека был приятнее и продуктивнее, человеку необходимо чувствовать себя свободным гражданином своей страны, хозяином ее природных сил и богатств» (Полвека для книги. М,, 1916. С. 19). Некоторые наши патриоты любят критиковать эти суждения М. Горького. Но мы в них видим объективный анализ развития мастерства русского человека в зависимости от социально-политических условий жизни России. Эти условия действительно не давали возможности для становления творческих, деятельных людей,— людей, владеющих в своей массе мастерством, делом.

Де Кюстин, резко критиковавший Россию с позиции европейской цивилизации (следует сказать, что его критика в подавляющей своей части справедлива), высказывал мысли весьма схожие с мыслями русских писателей. В частности, он писал о «показной цивилизации», о том, что «русские не столько хотят стать действительно цивилизованными, сколько стараются казаться таковыми» (Де Кюстин М. Указ. соч. С. 61, 144), и т. д. И если считать, что европейская цивилизация — столбовая дорога развития всего человечества, то это действительно так. Однако, забегая далеко вперед, отметим, что как рыночная западноевропейская цивилизация, так и цивилизация российского типа, основанная на «домашнем хозяйстве» государя и общинном хозяйстве народа,— обе они в какой-то мере тупиковые модели развития общечеловеческой цивилизации. Поэтому превозношение одной цивилизации в противовес другой не-.верно. На данном этапе развития общества западноевропейская цивилизация более эффективна, она дает возможность приобретения человеком прогрессивных ценностей, модусов человеческой значимости, что и ускоряет общественное развитие.

Но вернемся к Петру, который безусловно сделал многое для развития личной инициативы в России, дал простор энергии и способностям многих людей, независимо от их происхождения. К сожалению, в реальности этих «многих» оказывалось немного. Они принадлежали к ближайшему петровскому окружению. А основная масса народа, напротив, утрачивала жалкие остатки прежних свобод. Кроме того, простор для проявления личных талантов открывала по преимуществу государственная служба. Власть давала все — и чины, и богатство, и положение в обществе. Достичь социальной значимости иными путями было крайне сложно.

В этой связи представляются справедливыми, хотя, может быть, излишне резкими, высказывания де Кюстина о последствиях введения Петром табели о рангах. В частности, им сказано следующее: «Когда Петр I учредил то, что здесь называют чином, то есть когда он перенес военную иерархию в гражданское управление империей, он превратил все население в полк немых, объявив себя полковником и сохранив за собой право передавать это звание своим наследникам. Можете ли вы представить себе безумную погоню за отличиями, явное и тайное соперничество, все страсти, проявляемые на войне, существующими постоянно во время мира? Если вы поймете, что значит лишение всех радостей семейной и общественной жизни, если вы можете нарисовать себе картину беспрерывной тревоги и вечно кипящей борьбы в погоне за знаком монаршего внимания, если вы, наконец, постигнете почти полную победу воли человека над волей божьей,— только тогда вы поймете, что представляет собой Россия» (Де Кюстин М. Указ. соч. С. 53).

В этих высказываниях явно чувствуется «романтический» дух, гиперболизация процессов, протекающих в российском обществе, ибо, несомненно, были в нем и «домашние радости», и отказ от соперничества, и благородное служение на пользу Отечества без погони за чинами и наградами. Но все-таки следует признать, что суть здесь схвачена верно. Только на государственной службе, приобщаясь к власти, получал человек социальную значимость наиболее доступным способом. Не случайны слова А. Грибоедова: «Мундир, один мундир, он в прежнем их быту...»

Очень точно и емко выразился однажды Ф. Тютчев: «В России... все движется около кнута и чина». Трудно найти более выразительные символы власти, особенно по отношению к тогдашней России. Русские писатели подтверждали слова французского путешественника, и, как нам представляется, эти высказывания подкрепляют нашу мысль о том, что достижение социальной значимости через приобщение к власти было самым простым, понятным и естественным в России.

Вторая существенная причина, проясняющая отчасти; почему частная, самостоятельная деятельность не стала доступным способом достижения социальной значимости, состояла в том, что народное хозяйство России при Петре во многом оставалось «домашним хозяйством», если воспользоваться выражением М. Вебера. Напомним, такое хозяйство, независимо от величины, ведется не для производства продукции на рынок, а производит ее для внутреннего потребления. Слишком большая доля продукции при Петре производилась не на вольный рынок, а для «яазны государевой», что являлось аналогом современного планового задания или госзаказа.

Для сбыта продукции перед предпринимателем в то время открывались три возможности — казенные поставки, внешний и внутренний рынки. Мы не располагаем данными о емкости каждого из этих видов сбыта. Но несомненно, что первый покупатель — казна — был покупателем оптовым и покровительственно настроенным, имел в то время чрезвычайно большое значение (см.; Заозерская Е. И. Мануфактура при Петре I. M.; Л., 1947. С. 77).

Демидов или другие крупные заводчики и фабриканты не были, конечно, государственными служащими, ведущими казенные предприятия. Но они и не были совершенно независимы от царя. Царь «жаловал» их землей и работными людьми, а мог при случае «отписать все на себя».

Характерна одна из причин, из-за которой частные лица опасались заводить мануфактуры, упомянутая в одном из петровских указов. По мнению самого Петра, его подданные «иждивения и трудов к оному (устройству рудокопных заводов. — Авт.) приложить отважиться не хотели, опасаясь, дабы некогда те заведенные рудокопные заводы, когда с них добрая прибыль будет, от них, заводчиков, отняты б не были» (Заозерская Е, И. Указ. соч. С. 74).

Иначе говоря, владение частной собственностью в то, петровское, время было достаточно условным. Капиталистам того времени (а фактически любым собственникам во все времена российской истории) было позволено наживаться за счет эксплуатации народа и природных ресурсов почти так же, как в свое время воеводам было дозволено «кормиться» за счет управляемого ими населения. Но не дай Бог любому из российских заводчиков ослушаться царя и не поставить нужные припасы или снаряжение («не выполнить государственный заказ»)! Последствия для этих людей могли быть весьма плачевными. Как ни печальна эта традиция, но она продолжается до сих пор. Сколько людей пострадало за невыполнение планов, государственных заказов! Особенно в период культа личности.

«Домашнее хозяйство» России стало первопричиной того, что власть оказалась предпочтительным способом получения социальной значимости. Ведь для того чтобы управлять этим громадным хозяйством, требовалась армия чиновничества, армия казенных служилых людей, упорядочить взаимоотношения которых можно было только на основе принципа «чин чина почитай». Поэтому табель о рангах вовсе не была вольной выдумкой Петра I. Ведь и до Петра существовали в российской государственной службе различные чины. Петр лишь упорядочил их на основе немецкого опыта да открыл к ним доступ людям из низов, существенно ограничив влияние знатности как пути достижения высших государственных постов.

Однако управление казенным имуществом почти с неизбежностью порождает воровство. Трудно «быть возле воды и не замочиться». Потому российская жизнь была пронизана казнокрадством. Характерен анекдот по этому поводу, относящийся к царствованию Петра. Царь, рассердившись однажды на воровство, приказал тогдашнему генерал-прокурору П. Ягужинскому написать от царского имени указ, согласно которому всякий, «который украдет на столько, чего веревка стоит, без замедления должен быть повешен». Ягужинский попросил Петра подумать о последствиях такого указа, но поскольку царь продолжал настаивать, смеясь, возразил: «Однако ж, всемилостивый государь, разве хочешь ты остаться императором один, без подданных? Все мы воруем, только один больше и приметнее другого». Государь, выслушав его в размышлении, засмеялся этому шуточному замыслу и оставил приказание свое без подтверждения.

Не только во времена Петра и не только в царское, время всякого рода хищения были бичом народного хозяйства страны. «От большого — немножко, это не грабеж, а небольшая дележка» — эта или подобные «максимы» заглушали угрызения совести у многих людей. Естественным и неизбежным злом в этой ситуации было и взяточничество.

Производство, рассчитанное на внутреннее потребление и не стимулируемое рыночной конкуренцией, практически невозможно рационализировать с точки зрения экономии всех ресурсов. Тем более что в России эти ресурсы были велики и экономить часто оказывалось невыгодно. Хозяйственная единица такого типа крайне консервативна в технологическом отношении, что с необходимостью влечет непременное и скорое отставание от хозяйств рыночной ориентации по всем параметрам, особенно по качеству продукта. Кроме того, подобное производство мало способствует уже упомянутому процессу буржуазной индивидуализации, а значит, и развитию потенциала индивида. М. Горький хорошо знал iJCTOpmo социально-бытового развития страны. Подчер-ншая названные нами обстоятельства, он писал: «Рус-гкий человек не гражданин, он не так прочно стоит на :-емле, как люди Европы, и потому его отношение к тру-;;у —воловье. Свободный труд — вот точка опоры, которую требовал Архимед, чтобы перевернуть мир» (Пол-ьека для книги. С. 18).

Таким образом, реформы Петра не дали необходимого толчка ни развитию рыночных хозяйств, ни формированию нового класса предпринимателей, поскольку мало соответствовали требованию деятельности, ориентированной на рынок. Именно это определило непрочность успехов России в движении к европейской цивилизации. Если же-мы вернемся к истории уже СССР, то непрочность успехов в его развитии в целом вызвана теми же причинами.

Период индустриализации. Быстрый рост объемов производства достигался теми же средствами, что и во время Петра. Личность приносилась в жертву общественному развитию. Правда, могучим подспорьем государственной политике в сфере хозяйственного строительства служил реальный энтузиазм людей, веривших, что они строят новое общество, в котором будет хорошо жить если не им самим, то их детям и внукам. Однако кризис общественного строя в СССР был неизбежен.

Что служило главным стимулом в развитии нашей страны? Как правило, чисто технические или хозяйственные успехи Европы становились у нас хорошо известными, но непосредственным побудителем к действию не становились.

Скорее, главным стимулом к развитию служила обнаруживающаяся время от времени слабость армии по причине ее технической отсталости (в вооружении и вообще промышленности, работающей на оборону). Ибо только армия служила гарантом относительной независимости страны, поскольку в силу экономической отсталости конкурировать на мировом рынке и сохранять достаточную экономическую независимость было трудно. Армия же позволяла сохранить привычные условия жизни для большинства населения страны (как для привилегированных, так и непривилегированных классов).

Как известно, уже первый царь из династии Романовых начинал преобразования с армии: набирал полки из иностранцев и обучал русские войска иностранному строю. Ведь Смутное время показало превосходство иностранного воинского строя над русским (Соловьев С. М. Указ. соч. С. 195—196). Также для того, чтобы снабдить армию всем необходимым, предпринимал Петр I перестройку российского хозяйства, всемерно способствуя развитию промышленности и т. д. Отмена крепостного права, несомненно, связана с поражением России в Крымской войне. И столыпинские реформы, надо полагать, также были вызваны результатом русско-японской войны. В поенных же целях в первую очередь была предпринята индустриализация страны в советский период.

Таким образом, общественное сознание, носителем которого нередко выступало государство, в обозреваемый период всегда выступало и роли и инициатора развития, и двигателя его, используя, правда, чаще всего негодные средства (с точки зрения исторической перспективы). Применительно к царскому периоду российской истории показательны слова П. Чаадаева: «Наши государи... почти всегда пели пас за руку... почти всегда тащили страну на буксире без всякого участия самой страны» (Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего// Статьи и письма. М., 1987. С. 136). Что же касается советского периода, то ведущая роль общественного сознания, идеологии в частности, в развитии страны очевидна. Это подтверждает вся наша история с 1917 года.

Если говорить о нормальном развитии, то общественное сознание, идеология не должны выполнять функцию его двигателя. Они должны лишь направлять развитие по наиболее благоприятному пути с учетом мировых тенденций. Максимум, к чему необходимо стремиться в нормальных условиях,— это выбрать наиболее перспективные цели развития и оптимальные пути достижения этих целей. Если же страна отстала по причине господства в общественном подсознании коллективистской тенденции, то общественное сознание должно заниматься просвещением общественного подсознания, внедряя в него нормы и ценности индивидуальной рациональной деятельности, гуманизма, уважение к правам человека и создавая необходимые предпосылки для этого.

Но существует и возможность извращенного развития в условиях господства общинной тенденции в обеих сферах коллективного духа — сознании и подсознании.

Это происходит в случае, если общественный дух возбуждается не за счет напора личной инициативы, в которой проявляется стремление людей к социальной значимости, но из стремления общества сохраниться либо расшириться путем внешней экспансии, внешней деятельности. Здесь источником энергии служит противоречие между актуальным и потенциальным состояниями общества, которые были смоделированы общественным сознанием. Общественное сознание занято переустройством общества или переводом его из одного состояния в другое под своим неизбежным и неуклонным контролем.

Когда обществу грозит реальная внешняя опасность, то участие общественного сознания в переустройстве общественного бытия более или менее оправдано. Но если реальной опасности нет, а потенциальное состояние общества смоделировано самим общественным сознанием и его подсознанием («тысячелетний рейх», «победа коммунизма во всемирном масштабе»), тогда общественное развитие направляется к искусственно поставленной цели, а общественный дух рано или поздно приходит в состояние истощения и деморализации. Общество теряет свою духовную энергию и вступает в период кризиса, застоя или гибели. Таких периодов в истории нашей страны было много.

В дореволюционное время общественное сознание в лице государственной власти и в периоды реформ было ориентировано на развитие страны по руслу европейской цивилизации и хотя бы отчасти пыталось привнести в народную жизнь элементы рациональной индивидуальной деятельности. Как уже говорилось, делалось это далеко не последовательно. Признавалось право на личную инициативу лишь у привилегированных сословий. Народ же начиная с петровского времени рассматривался как средство: массовый труд был необходим для процветания государства. Когда же внешняя опасность, реальная или мнимая, устранялась и общественное сознание проникалось идеалами общины, пытаясь достичь справедливости административным путем, наступал застой.

В послереволюционное время общественное сознание оказалось вновь полностью пронизанным общинными идеалами. Казалось, общество превращается все больше в гигантскую общину, устроенную на псевдорациональных плановых началах. Как писал князь Львов, «старое славянофильство и новая советская власть протягивают друг другу руки... Идеализируя общину, славянофилы сами не жили в общине. Если бы они были последовательными, то пришли бы к советской власти, которая есть общинное управление государством.

Как представляли себе славянофилы государственный строй России?

В виде самоуправления, в котором преодолена всякая политическая и партийная борьба, а все соединены общей деловой работой во имя общего дела. Разве это не есть цель, которую ставит перед собой советская власть?» (Цит. по: Селюнин В. Истоки//Новый мир. 1988, №5. С. 186).

В ситуации слияния коллективистских тенденций в общественном сознании и подсознании наступает, как это уже говорилось, состояние застоя. С чем оно связано? Человек по своей сути эгоист, обособление делает каждого из нас личностью. Безусловно, как пишет врач и философ Н. Амосов (см.: Амосов Николай. Реальности, идеалы, модели//Писатель и время. М., 1989. С. 193), альтруизм присущ нам всем и тем более вос-питуем. Но основное начало — эгоизм.

Для того чтобы общество совсем не «уснуло», нужен в таком случае какой-то внешний возбудитель. Им может быть как поставленная общественным сознанием цель (потенциальное состояние общества, которое нужно актуализировать), так и внешняя опасность, по крайней мере «образ врага». В условиях, когда потенциальное состояние общества было определено как «победа коммунизма во всемирном масштабе», «образ врага» возник естественнейшим путем в лице того общества и тех групп в нем, которые сопротивлялись подобной перспективе развития.

Причин возникновения «образа врага» много. Среди них авторитарность общества, недостаток информации, вечные междоусобицы с соседями... (См.: Яковлев А. Н. «Синдром врага»: анатомия социальной болезни//Литературная газета, 1990, 14 февраля.) Но одной из них является та сверхзадача, которая возникает на том или ином этапе авторитарного общества как необоснованная цель... В этих условиях «образ врага» выгоден, он — основа существования авторитарной власти, его структур, особенно его идеолого-политической системы.

Кроме того, неприязненные отношения у России с Западом складывались из-за различий их социальных структур и фундаментальных ценностей. Общество, построенное на рыночных отношениях и на личной инициативе, не может относиться к обществу общинного типа иначе, как к врагу, если общинное общество претендует на экспансию, на распространение своей системы вовне.

Любопытную историческую параллель можно провести, рассмотрев положение СССР после второй мировой войны и положение России после победы над Наполеоном (перед Крымской войной). Вот как описывает второе положение Ф. Тютчев, поэт и дипломат, предсказывавший неизбежность войны: «В конце концов излишне себя обманывать — для России, по эсей вероятности, неизбежна схватка со всей Европой.

Как могло все так сложиться? Каким образом империя, которая в течение 40 лет жертвовала своими интересами и предавала их, чтобы служить интересам чужим и их охранять, очутилась вдруг перед таким огромным заговором? Это было неизбежно... Ужасное столкновение... должно произойти. И вызвано оно не только упорным самомнением Англии, не только низостью Франции в лице ее авантюриста, и даже дело не в немцах,— нет, его определило нечто более общее и неизбежное, его породил вечный антагонизм между теми началами, которые за отсутствием иных понятий приходится назвать: Востоком и Западом» (Тютчев Ф. И. Из писем к Э. Ф. Тютчевой. С.-Петербург, 24 февраля (8 марта) 1854//Стихотворения. С. 312).

Думается, теперь мы можем более конкретно сказать об этих началах. Восток и Запад представляют собой две разные системы цивилизации — «домашнюю» и рыночную,—в фундаменте которых лежат разные совокупности ценностей и разные способы получения социального признания. Для России (Востока) характерны недостаточная усвоен-ность ценностей — модусов социальной значимости,— которые связаны с материально-практической деятельностью (Мастерство, Дело, Богатство), и слабое развитие рыночного способа получения социального признания. Для Европы (Запада), напротив, рынок — ведущий способ получения социального признания. И инструментальные ценности в этих цивилизациях различны. Для Европы — Закон и Свобода. Для России — Справедливость (Равенство) и Порядок. Первая развивается на основе свободной индивидуальной деятельности, вторая— за счет массовых коллективных усилий, побуждаемая к развитию лишь внешними причинами.

Эти две цивилизации не могут не противостоять друг другу. И мы знаем, во что обошлось это противостояние обеим сторонам в послевоенный период. Сверхвооружение, «холодная война», готовая перерасти в реальную, страх уничтожения, нависший над целыми поколениями. А для России — невероятные лишения народа, запустение деревень и тяжелая экологическая обстановка в индустриальных районах, сложившаяся за какие-то двадцать — тридцать лет!

Оба упомянутых выше возбудителя — цель развития и «образ врага» — могут быть использованы официальной властью (и не без успеха до поры до времени). Но форсированное развитие за счет усиленной эксплуатации положительных сторон общинного духа — патриотизма, стремления к всеобщей справедливости, братству и т. д. — истощало запасы благородства в народе. Личность не только лишалась возможности достичь социальной значимости и получить радость от существования, но, напротив, от нее требовалась жертвенность, отказ от собственной значимости во имя чего-то иного (всеобщего счастья, победы над врагом и т. д.). В массовом обыденном сознании личные жертвы получали оправдание в ожидаемом будущем счастье новых поколений. Нельзя также исключать и такой компенсаторный механизм, как удовольствие от совместной коллективной работы, азарт массового труда. Но в этой ситуации естествен и поиск иных способов получения удовольствия от жизни. Причем эти способы и удовольствия не связаны с рациональной индивидуальной деятельностью. В российских условиях таким наиболее простым и массовым способом стало общение на почве выпивки, а потом и просто пьянство. По мере проникновения к нам западных образцов «цивилизованности» распространение получили и наркотики.

Отмечалось уже, что, когда люди лишены возможности использовать некоторые модусы социальной значимости на законных основаниях, всегда найдутся лица, стремящиеся использовать незаконные пути. Удержать от этого может только страх или гипертрофированная совесть (но это уже у другого типа личности). Однако страх как регулятор деятельности и поведения, насилие как средство организации общественного хозяйства в сочетании со всеобщим контролем как средством обеспечения стабильности и справедливости не способны бесконечно долго сдерживать стремление людей к общечеловеческим ценностям индивидуального уровня (речь идет о модусах социальной значимости). Кроме того, эти средства со временем тысячекратно усиливают плохую работу и даже создают видимость благополучия на бумаге или в воображении начальства. Любопытно при этом, что за эту «видимость» работы люди стремятся получить реальные блага, как бы ничтожны ни были эти блага сами по себе. Здесь возникает проблема совести, стыда, которая дальше абстрактных разговоров не идет, ибо действительно жить по совести, не отказываясь от радостей мира, можно только тогда, когда человек имеет возможность реализовать себя в системе общечеловеческих ценностей.

В досоветское время, когда определенные «островки» рационального рыночного хозяйства сохранялись и даже развивались, мы находим много примеров этому. Поэтому в общественное сознание проникали импульсы, постепенно усиливающиеся, хотя и относительно слабые, высококачественной работы и рационального хозяйствования. В советское время, после отказа от нэпа и перехода к сплошной коллективизации, эти «островки» оказались практически уничтоженными. Поэтому о рациональном ведении хозяйства речь в принципе идти не могла. Требовалось выполнение плана, «вала» любой ценой. Иррациональности хозяйства способствовало и то, что русская наука и культура на долгое время перестали существовать в качестве самостоятельных сфер деятельности, независимых от идеологии. Эти трагические времена нашей культуры и науки известны всем, и поэтому нет необходимости подробно останавливаться на них.

Иррациональное, авторитарное хозяйствование не могло продолжаться бесконечно долго, но, несомненно, прояснение общественного сознания наступило бы значительно раньше, если бы не поистине уникальные природные ресурсы и качества россиянина, позволившие ему «хозяйничать» с чудовищным расточительством. Действительно, отсталость страны с огромным людским потенциалом, природными ресурсами можно объяснить иррациональным хозяйствованием, невключением в процесс производства энергии свободного человека, стремящегося к социальной значимости. При этом, возникает мысль, что проблема человеческого фактора не была понята в нашей литературе; в последнее же время она свелась к двум моментам — повышению качества труда через улучшение его оплаты и активизации деятельности человека путем совершенствования его отношений. И то и другое должно иметь место. Но с нашей позиции необходим прежде всего поиск путей повышения социальной значимости человека. Первичный анализ показывает, что в основе этого лежит свободная деятельность, которая утверждает такие ценности, как Святость, Мастерство и Слава.

Кратко оценивая советский период развития, можно сказать, что мы не столько шли новыми непроторенными путями, как в самообольщении внушали себе, сколько пытались сохранить — но теперь уже на «научной основе» — и воплотить в масштабах гигантской страны (а после войны и в международном масштабе) старые (еще феодальные) идеалы русской общины. И мы до известной степени преуспели в превращении страны в гигантскую общину за счет всякого рода траюкирств. Возникло огромное «домашнее» хозяйство с псевдоденежным обращением и слабой связью с мировым рынком, от которого страна получала необходимые прежде всего в военных целях высокотехнологичные продукты. Сформировалась система всеобщего административного надзора и контроля. Признание социальной значимости человека было полностью отдано на «усмотрение начальства».

В итоге социальный эксперимент, основанный на представлении, что «единица — вздор, единица — ноль», окончился полной неудачей. Поэтому дальнейшее развитие социалистической идеи, на наш взгляд, возможно только при условии признания доступности всех модусов социальной значимости для любого человека.

Что же касается общего развития России, то «рваный ритм» его объясняется тем, что на всем протяжении обозреваемого периода в общественное сознание и подсознание не были введены нормы и ценности индивидуальной рациональной деятельности. Не было сформировано внутреннее общественное противоречие между стремлением личности к социальной значимости и стремлением общества к определенной стабильности, равно как не созданы механизмы гармоничного разрешения этого противоречия. Иначе говоря, не был создан источник (или механизм) саморазвития российского общества. А развитие за счет внешнего противоречия не может не быть прерывистым, и оно в конце концов ведет к кризису — социальному и духовному, что мы теперь и переживаем.

Blog

Россия и русские: Характер народа и судьбы страны. 1