Geum.ru

И. П. Смирнов Национальная мыслительная традиция — предмет истории мысли

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
И.П. Смирнов

Национальная мыслительная традиция — предмет истории мысли


Под традицией культуры в самом общем смысле принято понимать совокупность неких стандартов, определяющих взгляды на мир и нормы деятельности в нем всех людей, принимающих эту традицию. Для них она выступает в качестве стойкой особенности сознания, определенной нормы познавательной установки. Вряд ли кто-то возразит на то, что традиции обеспечивают устойчивость функционирования культуры, скрепляют ее в единое целое, отвечают за ее целостность. Это, вообще говоря, своеобразный инвариант культуры: не сохранение и не изменение, а нечто постоянное внутри перемен, константное в развитии. Традиции составляют основу жизни любого общества, именно они гарантируют сохранение того постоянства и устойчивости, которые и делают народ, нацию, этнос исторической реальностью, тем, что, изменяясь во времени, все же остается собой. Образ жизни, нравственные нормы, фольклор, а тем более идеологические формы самосознания народа — все это производно и служит проявлением духовной основы национального бытия — традиции. Непосредственно за ней скрыта та трудно уловимая реальность, которую называют по-разному: «дух народа», «национальный характер», «субстанциальная основа жизни народа». Народ, даже утративший свою государственность и свободу, все же продолжает существовать, но утрата традиции означает его исчезновение.

Национальная мыслительная традиция — эти слова мы часто употребляем, когда говорим о какой-либо культуре в сравнении с другими в сфере истории идей. Культура каждого народа заключается именно в сочетании, соединении его литературной традиции, архитектурной традиции (здесь достаточно вспомнить Освальда Шпенглера, который именно на архитектуре основывал преимущественно свои классификации), художественной, музыкальной, научной традиции и, наконец, мыслительной традиции, которая все названные обобщает и осмысливает. Любая культурная нация обладает своей мыслительной традицией, которые могут быть более или менее сходны (скажем, между романскими народами Европы, в меньшей степени между германскими), или же весьма различны. Одни и те же явления воспринимаются в одной национальной мысли иначе, нежели в другой. Что и делает возможным применение историко-сравнительного метода или осуществление культурно-исторической типологии в рамках компаративистских исследований.

В своем перечислении я сознательно не упомянул религиозную традицию. По принятой среди русских мыслителей оценке, религиозная — не одна из многих культурных традиций народа, а основание всей его культуры в целом. Это можно трактовать исторически: культура основывалась на религии. Наука, искусство, литература – все имеет свои корни в религии и из нее произошло, даже если память об этом сегодня стерлась. На этот факт указывал, например, такой представитель науки, как В.И. Вернадский.

Но это можно понимать и иначе: в вере русские мыслители видели важнейшее из человеческих чувств, безусловную психологическую потребность человека, наконец, обязательную предпосылку и способ познания. В этом широком смысле русская философия рассуждает о теистических и атеистических религиях, о религии марксизма или позитивизма, религии разума, прогресса и т. д.

Говоря о мыслительной традиции, я имею в виду лишенную всякой идеологической окраски вещь. Опираясь на классическую формулу Вл. Соловьева (русская идея – это не то, что Россия сказала о себе в истории, но то, что Бог думает о ней в вечности), можно сказать, что национальная мыслительная традиция – это как раз то, что та или другая культура сказала о себе в истории. Какой оставила по себе вербально зафиксированный след. В частности, что сказала Россия произведениями своих писателей, философов, публицистов. И еще то, как она говорит. Не случайно Г.П. Федотов в «Письмах о русской культуре» делился общим наблюдением: «Взятая из большой дали, культура обнаруживает единство – по крайней мере единство направленности. Так мы можем сказать, даже читая в переводах: это русский автор, это французский. Лишь об этих общих чертах, общих предпосылках национального стиля и может говорить историк» [1, т. 2, 163]. Такой предпосылкой и служит, на мой взгляд, традиция, определяющая собой названное единство.

Считаю необходимым подчеркнуть такой важный момент: главный мотив в любой национальной мыслительной традиции заключен в осмыслении себя, в совершенно необходимом для каждого народа, при любом его историческом деянии, самопознании и самосознании. Историческая рефлексия здесь в центре внимания. Вокруг этого пункта группируются идеи, составляющие ядро мыслительной традиции народа, и уже они определяют иные историко-философские построения. То, где видит тот или другой мыслитель место своей страны в мире, в чем он усматривает ее историческое призвание, в чем значение ее культуры, неизбежно скажется во всех аспектах его творчества. Другое дело, что одними представителями традиции такая задача ставится сознательно, и их труды должны находиться в центре нашего внимания, принимаем мы их выражение национального самосознания или нет. У других она присутствует имплицитно, предоставляя исследователям возможность выявлять позицию автора, интерпретировать его самоопределение. Но генетическая принадлежность к определенной национальной культуре все же окрашивает творчество и тех, и других авторов в свои цвета – диктуемые традицией. В конце концов, никто не живет в абсолютном отрыве от культурного контекста, в который все мы погружены.

Известный момент самоопределения, кстати, и отличает «национальную» принадлежность от «этнической». Национальная традиция формируется на том или ином этапе культурного развития нации, фиксируя некий духовный результат, от которого затем сама и отталкивается. Рождение этноса уходит корнями в глубокую, архаическую древность, а его развитие представляет собой медленное эволюционное движение, сродни органическому процессу. Национальное имеет дело с гораздо более молодыми архетипами, нежели этническое. Они воспитаны историей, выработаны духовной культурой. Каждый из нас в известной степени волен в своем национальном самоопределении — этнос мы не выбираем, а наследуем. Если методы изучения этноса отчасти носят естественнонаучный отпечаток (в этнологии, антропологии, палеоэтнографии, демографии, фольклористике, сравнительной лингвистике), то национальную культурную традицию изучать приходится иначе. Между прочим, автор одной из естественнонаучных по сути своей синтезирующих попыток, Л.Н. Гумилев, тоже приходит к выводу: «Таким образом, реальную этническую целостность мы можем определить как динамическую систему, включающую в себя не только людей, но и элементы ландшафта, культурную традицию и взаимосвязи с соседями... Роль управляющих систем играет традиция, которая равно взаимодействует с общественной и природной формой движения материи... Есть сколько угодно градаций традиционности, и если расположить все известные нам этносы по степени убывающей консервативности, то окажется, что “нулевого уровня”, т. е. отсутствия традиции, не достиг ни один этнос, ибо тогда бы он просто перестал существовать, растворившись среди соседей» [2, 103; 121].

Научной дисциплиной, имеющей дело непосредственно с мыслительной традицией, является история мысли. Geistesgeschichte, как ее называют в Германии, или intellectual history в англоязычных странах. И там, и там она вполне признана и институционализирована в качестве одной из составных частей исторической науки. В нашей стране история русской мысли успела реализовать себя в виде «Истории русской философии» у В.В. Зеньковского или Н.О. Лосского, трактующих «философию» предельно широко, в виде «Русской идеи» у Вл. Соловьева или Н.А.Бердяева, в обобщающих трудах с названиями «История русского самосознания» у М.О. Кояловича, «Русское мировоззрение» у С.Л. Франка и других.

Я разделяю понимание истории мысли Д.И. Чижевским, который предложил такую формулировку ее задач: «Осознание человеком смысла своего существования; представление о том, какое место он занимает в кругу других людей, в природе и в сверхприродном мире, в каком отношении находится он к прошлому и будущему» [3, 7]. Это, по Д.И. Чижевскому, предмет истории мысли. Но именно такую функцию выполняет мыслительная традиция по отношению к соответствующему народу, который так же занимает собственное место в кругу других народов, в природе и надприродном мире и точно так же нуждается в подобном сознании и вырабатывает собственные представления. Итак, мы можем дефинировать: мыслительная традиция — предмет истории мысли.

Очевидно, что национальная мыслительная традиция представляет собой обусловленное всем ходом истории явление национальной культуры со своей спецификой, своими определенными особенностями. Широко известны характеристики русской мысли, не раз уже дававшиеся нашими мыслителями: религиозный характер и духовные ценности православия; православное понимание нации как соборной личности со своим историческим призванием; широкий междисциплинарный синтез; психологизм; внимание к субъективно-индивидуальному в истории; внимание к проблемам личности, развитие которой кладется в основу исторического процесса; акцентирование его трагических сторон («проклятые вопросы»); в то же время тяготение к философии истории и даже к политической философии; подчеркнутая историческая рефлексия; склонность к историософским построениям; этическая направленность мысли; слитность эстетического и нравственного как черта художественного восприятия; собственная ярко выраженная, хотя специально и не разработанная, гносеология, основанная на специфических понятиях «живознания», «всеединства», «соборности»; приоритет духовных ценностей над материальными в объяснении человека, истории, хозяйства; неприятие гедонистического толкования человека как субъекта истории; отрицание логики теорий прогресса; понимание объективных границ науки и ее возможностей; внесистемность и неакадемический характер; близость к практике литературы («литературоцентричность»); и многие другие. Отдельную тему всегда составляла бесспорная расколотость, бинарность нашей мысли.

При изучении традиции перед нами встает задача теоретического синтеза. Как писал П.А. Флоренский в автобиографической статье: «Культура есть органически связанная система средств к осуществлению и раскрытию некоторой ценности, которая принимается за безусловную и потому служит некоторым предметом веры» [4, 144]. За конкретными религиозными, философскими, экономическими, историческими, эстетическими рассуждениями мыслителей мы можем разглядеть эту безусловную ценность, которая и диктует образ мыслей, присущий данной традиции в ту или иную эпоху.

Сосредоточение, синтез всех познавательных возможностей человека — одна из основных теоретических проблем в русской мыслительной традиции. Исследовательский метод, господствовавший в отечественной исторической науке, был, напротив того, анализ. В советской историографии — разумеется, социальный анализ. Предмет исследований заужался, соответственно, понятием «общественная мысль», которая включала в себя разные течения: консервативно-охранительное, либерально-буржуазное, прогрессивное (пролетарское), в основном в зависимости от их позиции по отношению к освободительному движению. Но заметим, даже марксистская концепция знала элементы иного подхода, хотя и не признавала его. Принадлежащая классике направления работа В.И. Ленина «Три источника и три составные части марксизма» трактует об английской политэкономии, французском утопическом социализме, немецкой классической философии. А что это, как не проявления, элементы трех европейских национальных мыслительных традиций?

Для диалектико-материалистического подхода «традиции и возникновение нового знания отнюдь не предстают как непреодолимые, несовместимые крайности» [5, 3]. В рамках этого подхода было также признано, что традиция не исключает нововведений, а включает изменчивость и инновации [5, 4]. В качестве одного из факторов, действующих в истории, признается национальная специфика различных стран. По моему мнению, взгляд на национальную мысль как нечто единое отнюдь не противостоит и не исключает метод, предполагающий социальный анализ общественной мысли, а является взглядом на тот же предмет с другой стороны; решает задачи, обозначить которые наиболее явно позволил другой подход. Ведь синтез следует за анализом.

Традиция, как известно, плодотворно действует и в науке. Т. Кун в рамках своей концепции научных революций показал, что она является необходимым условием быстрого накопления научных знаний. Именно традиция образует устойчивый «скелет» науки, определяя сам характер деятельности ученого.

На мой взгляд, прекрасной иллюстрацией наличия различных традиций мысли и их нестыковки, даже взаимного отталкивания, служит наша современная историографическая ситуация, а именно, ситуация провозглашенного методологического плюрализма, обернувшегося беспомощным методологическим эклектизмом. Исторический материал, предлагаемый историей России, несводим к схемам западных историков — носителей другого мировоззрения, других мыслительных установок, — и не может быть вполне объяснен выработанными в других культурных традициях категориями. Более результативными оказываются те работы, категориальный аппарат которых имеет опору в традиции русской мысли, адекватен ей. То же можно сказать о настойчивых, но неудачных попытках применить модели, на практике элементарно действующие в западных обществах, к российским социально-экономическим и социокультурным реалиям. Письмо Н.В. Гоголя «Близорукому приятелю», которое так уместно здесь вспомнить, будто напрямую обращено к авторам подобных попыток: «Мысли твои о финансах основаны на чтенье иностранных книг да на английских журналах, а потому суть мертвые мысли. Стыдно тебе, будучи умным человеком, не войти до сих пор в собственный ум свой, который мог бы самобытно развиться, а захламостить его чужеземным навозом» [6, 192]. Скорее, свою плодотворность подтверждает позиция, признающая преодоление культурного кризиса (прохождение культурного перелома) в стране возможным только на собственных основаниях, при ориентации на существовавшие в России традиции. Получившая широкий резонанс, наиболее продуктивная теория русского общества как общества с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта и соответствующими компенсаторными механизмами, отсылающая нас к идеям В.О. Ключевского, Г.П. Федотова, евразийца П.Н. Савицкого, обосновала специфическую и уникальную природу не только экономической, но и социально-политической истории России. Почему же это не должно касаться так же и истории русской мысли? Еще один русский гений, Ф.М. Достоевский, предупреждая против прямых заимствований извне в этой сфере, указывал, что на Западе любое учение и любая система служат ответами на вполне определенный жизненный вопрос, поставленный прошедшими столетиями именно западноевропейской истории.

Западные авторы неоднократно замечали, что термин «мировоззрение» в русской мысли служит синонимом понятиям «философия» или «система» (например, в названии труда С.Л. Франка «Русское мировоззрение»). Термин не несет идеологической нагрузки в той степени, как это принято на Западе. В этом мировоззрении большинство исследователей — тот же С.Л. Франк, а также С.Н Булгаков, Н.А. Бердяев и многие другие — отмечали характерную раздвоенность, или расколотость. Этот классический мотив мы не можем обойти. Представители одной из составляющих традиции подчеркивают свою укорененность в русской духовной почве, осознают себя как продолжение христианско-православной идеи, разделяют духовные ценности православия. Другая позволяет описать себя двумя главными свойствами: поиск духовных ценностей и идеалов, во-первых, вне христианства, во-вторых, вне России. Д.И. Чижевский называл, тем не менее, два эти направления близнецами. Действительно, принадлежа генетически к единой традиции, они имеют схожие черты: сильный этический элемент, поиск правды (в русском смысле этого слова), самоотверженность и самоотреченность и т. д. Не случайно русские мыслители писали о высочайшей религиозности нашей радикальной атеистической интеллигенции.

Указанное отличие и является решающим. Оба направления имеют в истории русской мысли показательное обозначение — «почвенники» и «беспочвенники». Последние, лишенные подлинной почвы в России, искали и находили свою веру в каких-либо абстракциях. Масоны эпохи русского Просвещения — в «счастье всего человечества», западники — в «разуме», народники — в абстрактной категории «народ», в понятом ими по-своему крестьянстве, позитивисты — в науке, социал-демократы — в рабочем классе; свержении капитала, и т. д.

Любопытное определение двух основных течений русской мысли предлагает И.В. Кондаков, называющий их центробежным и центростремительным факторами культурно-исторического развития России, делая, правда, акцент на беспочвенности самого затяжного спора между ними. «Центростремительные» силы, по И.В. Кондакову, ориентированы на сохранение национального своеобразия и цельности, смысловой организованности. «Центробежные», соответственно, направлены на размывание национальной специфики и выход за пределы семантической определенности и системности [7, 196].

Почвенническое направление видело свое призвание в возвращении русского культурного слоя с Запада, где он пребывал интеллектуально и духовно после Петра, обратно в Россию. Медленное возвращение это почти состоялось за XIX век и начало ХХ-го, которые характеризуются пробуждением национальной философии, но его итоги были сметены революцией. «От Шеллинга и Германии к России и православию — таков “царский путь” русской мысли», — писал по этому поводу Г.И. Федотов [1, т. 1, 86]. На церковном полюсе мыслительной традиции этому пробуждению соответствовали Серафим Саровский, Филарет Дроздов, Оптинские старцы. Начиная с раннего славянофильства определяется настроение, постепенно охватывающее все новые сферы знания и культуры в России. На уровне уже конкретных общественнонаучных концепций осознается собственная культурная самобытность, получает мощный толчок развитие национального самосознания (как и повсеместно в Европе). Славянофилы, конечно, лишь увидели и обозначили родовые черты русской мысли, но уже переведя их на язык философии и современных им гуманитарных наук. В дальнейшем происходило развитие этих черт в свободном творчестве следующих за ними мыслителей, подготовивших и обеспечивших уже в XX в. «русский духовный ренессанс». О преемственности общефилософских позиций, соединяющей более поздних русских мыслителей со славянофилами, я писал в статье «Теория познания в русской философии» [8].

Для культуры в целом мыслительная традиция выполняет функцию, аналогичную той роли, какую для Церкви играет Предание. Ведь оно и представляет собой традицию, состоящую из множества источников неравноценного значения. Здесь мне близка позиция В.Н. Лосского, изложенная в его работе «Предание и предания» (в английской версии – «Tradition and Traditions», во французской – «La Tradition et les traditions»), согласно которой традиция – некая вселенская полнота, неотличимая ни от единства, ни от кафоличности, или соборности, по А.С. Хомякову. При этом сведение качественного понятия традиции в количественную область эмпирически существовавших традиций больше затемняет, нежели раскрывает ее истинный характер, не зависящий от каких бы то ни было определений. Традиция не навязывает формальных истин, но позволяет раскрыть их внутреннюю достоверность. Она побуждает всех, кто хочет познавать через нее, к непрерывному усилию, и нельзя оставаться в традиции благодаря некоей исторической статичности.

Есть еще один важный аспект. Традиция, несущая почвенническое начало, зачастую пользовалось самоназванием «оригинальная русская мысль». В самом деле, для нее характерна самостоятельность. Но это ни в коем случае не означает, что русская традиция не испытывала влияний европейской, только влияния эти были критически восприняты и творчески переработаны. Слова «оригинальная русская мысль» никак не значат: «исключительно русские источники». Бесспорны сильнейшие творческие импульсы, полученные русской мыслью от классической немецкой философии (известно преклонение западников перед Гегелем, славянофилов перед Шеллингом); от антипросвещенской критики европейского романтизма; конечно же, от восточно-христианской святоотеческой литературы. От этого она не перестает быть русской. Свободомыслие стало элементом нашей традиции, по-видимому, спровоцированным контактом с Европой при переходе от московского к петербургскому этапу русской культуры. И тем в большей степени свое призвание национальная мысль видела в собственном творчестве, в решении специфически русских культурных задач и духовных вопросов. В отличие от других, выразители «оригинального» направления не рассматривали себя в качестве продолжения или развития каких-либо течений, уже существующих в Европе (как, к примеру, русские неокантианцы, гуссерлианцы, махисты и т. п.). Сколько бы лекций не было прослушано ими в университетах Германии. Именно в этом ключе следует понимать «оригинальность».

Признавая, напротив того, неоригинальность обозначенного здесь взгляда на традицию в пределах русской мысли, рассмотрим в заключение другой, внешний пример. Концепции, развивающие ту же линию, присутствовали, в частности, в немецкой мысли. Думается, именно эти параллели позволили Н.А. Бердяеву говорить о том, что русская и немецкая мысль более близки друг другу, чем немецкая и французская. На схожесть исторической судьбы двух наших культур указывал и Ф.А. Степун.

Понятие «традиция» играет ключевую роль в философии истории Й.Г. Гердера. В своих «Идеях о философии истории человечества» он постулировал «различность» народов: то, что одна нация считает неотделимым для круга своих идей, тому другая не придает никакого значения [9, 304]. Именно традиция, с точки зрения Й.Г. Гердера, порождает особый «гений народа». Такие феномены человеческой истории, как культуру и науку, он называл особым родом религиозной традиции [9, 374]. Собственно говоря, вся философия истории немецкого мыслителя строится на двух основополагающих принципах, какими являются для него традиция и органические силы [9, 399]. Становление человечества, соответственно, — ни что другое, как традиция воспитания того или иного образа жизни [9, 340].

Повышенным вниманием к «историческим истокам национального бытия», поворотом к традиции характеризуются философские воззрения Фридриха Шлегеля на позднем, венском этапе его творчества. Итоги этого поворота зафиксировал его труд «История древней и новой литературы».

Из ныне действующих следует назвать еще одного классика немецкой мысли, Х.-Г. Гадамера. Согласно предложенной им концепции, исследование традиции абсолютно необходимо, оно образует «герменевтическую задачу» — основу познания прошлого [10, XXI]. В работе «Истина и метод» он представил историю вопроса, соединив сегодняшнюю интеллектуальную ситуацию с уже накопленным теоретическим опытом. Почва для понимания «герменевтической задачи», по оценке Х.-Г. Гадамера, подготовлена в трудах Й.Г. Гердера [10, 7]. При этом роль В. Дильтея сводится к тому, что, перенося принципы герменевтики на историю, он был лишь интерпретатором исторической школы, формулируя то, о чем в корне размышляли уже Ранке и Дройзен [10, 186].

Раскрытию понятия «традиция» Х.-Г. Гадамер посвящает отдельную главу, названную «Реабилитация авторитета традиции». Смысл этого авторитета, с точки зрения автора, близок отнюдь не к «послушанию» — скорее, речь идет о чем-то, способствующем человеческому «познанию» [10, 264]. Традиция является формой необходимого для процесса познания авторитета, которую утвердил и отстоял романтизм [10, 264]. Составляя противоположность принципам просвещения, авторитет традиции, тем не менее, вовсе не противостоит и не противоречит разуму, принципам рациональности. В конце концов, то, что делает гуманитарные знания наукой, скорее следует выводить из идеи традиции, нежели из идеи «метода» современной науки [10, 15].

Каждый отдельный индивидуум, который возвышается над своим природным существованием к духовному, находит в языке, обычаях, учреждениях своего народа традицию – «пред-данную субстанцию», которую он должен усвоить и превратить в свою собственную так же, как это происходит при овладении родным языком [10, 11]. В связи с этим, большим достижением романтизма Х.-Г. Гадамер считал «открытие национальных языков как мировоззрений» [10, 259]. Сопринадлежность индивидов единству нации — действительность, мимо которой невозможно пройти, если мы хотим что-то объяснить. Х.-Г. Гадамер интерпретирует В. Дильтея в том духе, что субъектом истории является нация как единое. Историки, по его мнению, должны говорить именно о таких субъектах [10, 211].

Как видим, определенная ветвь немецкой мысли, в том числе и современной, приходит к выводу, который согласуется с нашим: обнаруживая метод истории мысли, мы должны включить категорию «мыслительная традиция» в ее предметность.

Литература

1. Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб., 1992.

2. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 1993.

3. Tschizewskij D. Russische Geistesgeschichte. В. 1. Hamburg, 1959.

4. Флоренский П.А. Автобиографическая статья //Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат. Т. 44. М., 1927.

5. Традиции в познании и культуре. М., 1986.

6. Гоголь Н.В. Духовная проза. М., 1992.

7. Кондаков И.В. Культура России. М., 2000.

8. Смирнов И.П. Теория познания в русской философии. //Традиции русской исторической мысли. Историография. М., 1997.

9. Herder J.G. Die Werke in 10 Baende. B. 6. Ideen zur Philosophiе der Geschichte der Menschheit. Frankfurt/Main, 1989.

10. Gadamer Н.-G. Wahrheit und Methode. Tuebingen, 1972.