Geum.ru

Наталья Богатырёва свято дружеское пламя интервью с выпускниками Московского государственного педагогического института

Вид материалаИнтервью

Содержание


Единственная любовь замминистра Киселёва
Вероника Долина
О чём мечтает ректор
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   25

Единственная любовь замминистра Киселёва


Про таких людей говорят: он сам себя сделал. Сын машиниста тепловоза, заядлый спортсмен, химкинский сорви-голова, он рано потянулся к книгам, упорно учился и достиг многого: после окончания МГПИ работал ассистентом, учился в заочной аспирантуре; защитив кандидатскую, преподавал два года в Монгольском педагогическом институте в Улан-Баторе; вернулся в МГПИ и стал деканом истфака. Потом два года в докторантуре, защита диссертации в 1991-м. С 1993 по 1998-й Александр Федотович Киселёв — первый проректор МПГУ. В 1998 году он назначен на должность первого заместителя министра общего и профессионального образования Российской Федерации. Высокая должность и известность учёного-историка, автора учебников, не помешала ему остаться внимательным и сердечным к людям, патриотом родного вуза. "Я однолюб, — говорит А.Ф.Киселёв. — Я выбрал МГПИ в 69-м, и этот вуз для меня — вся жизнь".

— В МГПИ я поступил в 69-м, в 22 года. За плечами уже была служба в армии, работа на заводе токарем. Ещё в школе я начал серьёзно заниматься академической греблей, и, может быть, это помешало мне при первых двух попытках пройти по конкурсу. Так что я абитуриент-ветеран, и в 99-м году исполняется 30 лет с тех пор, как я переступил порог МГПИ. Поступил на истфак, рано определившись с этой специальностью. Уже в 5-м классе меня увлекали исторические романы, история воспринималась как поэзия. Перед армией я поступил в институт физкультуры, но предпочёл ему солдатскую шинель, потому что понял: это не для меня. Видел себя историком.

— И каковы были первые впечатления от МГПИ?

— Сразу после поступления мы поехали на картошку в село Остапово Московской области. Жили в длинном сарае с дощатыми перегородками, спали на мешках, которые сами набивали соломой. Никаких простыней не было... И. несмотря на достаточно тяжёлую работу и отсутствие комфорта, было очень весело. За этот месяц мы хорошо узнали друг друга. Появились друзья, с которыми я всю жизнь поддерживаю самые добрые отношения.

— Кто же эти друзья?

— Андрей Бондарь (он долго работал в Музее В.И.Ленина, сейчас предприниматель), Ефим Шаргородский (последние 20 лет директор известной школы в Горках), Толя Казиенко (офицер МВД, занимался проблемами воспитания трудных подростков, был педагогом в колонии), Кирилл Шильников (работал в одном из институтов РАО), мой сокурсник, а теперь преподаватель истфака Игорь Андреев, Миша Плоткин, ныне офицер, и другие. Всё это люди, довольно известные в студенческой среде в начале 70-х. Гриша Гаража, Лёня Ляшенко, Женя Ямбург были нас старше на курс, но остаются моими хорошими товарищами. Когда мы были на картошке, этот курс нас курировал и приезжал помогать. Был там Женя Брагин, который прекрасно пел и играл на гитаре, приезжал Лёня Ляшенко — он, как и я, около 30 лет преподавал на истфаке. У нас на курсе был свой бард, Коля Соловьёв, слепой от рождения. Он обладал тонким музыкальным слухом и прекрасным голосом, первые места занимал на конкурсах. Несмотря на слепоту, Коля участвовал во всех студенческих делах, на экскурсии с нами ездил, на картошке помогал и даже мог вдруг сказать: "Смотрите, какой погожий день сегодня!" Он стал директором школы для слепых в Смоленской области... Так что на картошке мы все сплотились. А потом началась учёба в Главном корпусе на Пироговке. Он родной для нас. Эти колонны, эти стены, которые дышат историей, наукой, культурой — всё это воспитывало. Так же, как и коллектив преподавателей, удивлявших своей эрудицией, высокой культурой, преданностью профессии педагога.

— Кто были эти преподаватели?

- Я многих бы мог назвать. Прежде всего, моего учителя, профессора Дмитрия Сергеевича Бабурина, который возглавлял кафедру истории СССР и был очень разносторонним человеком, глубоким историком. Он воспитал более 50 кандидатов и докторов наук, был взыскательным и в то же время добрым, поражал своими знаниями и каким-то светлым взглядом на мир и людей. Все годы начиная с 71-го по 82-й, когда его не стало, мы, его ученики, часто собирались у него на даче, пили чай. Он был для меня как второй отец, духовный наставник. Я мог бы назвать и других преподавателей. Это тогдашний декан истфака, Г.Ф.Семенюк (к сожалению, он умер, не дожив до 50, а был замечательным человеком, поддерживавшим наши начинания). Это Э.М.Щагин, с которым мы 30 лет работали вместе, выпустили много совместных трудов. У В.Г.Тюкавкина, пришедшего на кафедру в 1974 году, я был ассистентом. Новейшую историю нам читал А.Н.Хейфиц — знаток истории Востока. Историю средних веков мы учили у А.А.Кирил­ловой, любимицы студентов, несмотря на её высокую требовательность на экзаменах. По учебникам В.Ф.Семёнова штудировало историю средних веков не одно поколение историков. Н.Ф.Мурыгина прекрасно вела семинары... Было ещё много других прекрасных преподавателей, поддерживающих на факультете дух академизма, преданности науке, высокой культуры общения со студентами. Все они любили студентов и старались принимать активное участие в студенческой жизни. Влияние их на нас очевидно: из моего выпуска в сто человек 25 стали кандидатами наук, а пятеро, наверное, уже доктора.

— Ваши студенческие годы приходятся на начало эпохи застоя. Почувствовало ваше поколение это на себе?

— Мы учились во времена идеологических запретов, догм и штампов, и когда я, готовя новый учебник по истории, просмотрел тот, по которому учился в институте, просто диву дался, насколько примитивными истинами нас потчевали. Многое мы компенсировали самостоятельной работой: уже на младших курсах ходили в архив, и это прививало вкус к работе над источниками, к поиску новых знаний. Были у нас и дискуссии, не носившие острого политического характера, но в академическом плане очень интересные. Да, оттепель кончилась, но жизнь в МГПИ кипела. Помню прекрасные вечера в общежитии на Усачёвке, дружеские застолья, песни, розыгрыши. Я вообще люблю шутить и активно участвовал в этих розыгрышах. Например, 1 сентября мы открывали сезон. В садике Мандельштама собиралось человек тридцать истфаковцев, протягивали красную ленточку и организовывали митинг, на котором говорилось такое, что прохожие останавливались и хохотали. Потом шли в институт, начиналась учёба. Правда, 1 сентября она редко бывала плодотворной. Мы любили сидеть на крыше общежития компанией человек 15-20, смотреть на звёзды, разговаривать. Конечно, гоняли за это здорово, но народ там всё равно регулярно собирался... Конечно, запомнились стройотряды. Чисто физически было тяжело, зато вечером очень весело и удивительно здорово. Были и поездки с концертами по Подмосковью, и уборка овощей в Астрахани – об этом можно Женю Ямбурга спросить, он расскажет, как там было весело.

— Забавные случаи были?

— Конечно! Помню, мы работали в стройотряде в Волоколамске, строили цеха деревообделочного завода. К нам должен был приехать секретарь обкома партии Исаев. Девочки вымыли полы в помещении, где мы жили: всё сияет белизной, а кругом грязь непролазная. И вот сидим мы, ждём, вдруг открывается дверь, входит человек, полноватый такой, в капюшоне (дождь лил), в грязных сапогах. Идёт и оставляет грязные следы. Тут Катя Иванова с физфака, крепкая такая, боевая, говорит: "Ты, толстяк, куда прёшь?! Не видишь, что мы тут Исаева ждём? Я тебе сейчас тряпкой как съезжу!" А это оказался сам Исаев. Вошла свита, услышала, что сказано студенткой в адрес секретаря обкома, — и обомлела! Хорошо, Исаев был человеком с юмором, нашёл выход... Потом он спрашивал нас, как живём, чего не хватает, и отчаянная Катя сказала: "Молока, бидона три! Ребята любят пить по утрам молоко". И нам целый месяц бесплатно возили молоко.

— В последние годы подзабыты положительные стороны деятельности комсомольской организации. А какое место комсомол занимал в жизни МГПИшников начала 70-х?

— Большое место. Я был секретарём комитета комсомола истфака, потом членом комитета комсомола института вместе с Ямбургом, Лёней Ляшенко, Андреем Бондарем, Борисом Славиным, Валерой Жогом, Ефимом Шаргородским. Комитет ВЛКСМ находился в Главном корпусе, там, где стоит сейчас множительная техника. Крохотная комнатка вечно была набита народом. Там царила неформальная атмосфера, не было чиновников, перегруженных своей значимостью. Комсомол был организатором многих хороших дел: например, концертов клуба самодеятельной песни (к нам в 9-ю аудиторию собирались ребята со всей Москвы, но чаще эти концерты проводили за городом, у костров, с ночёвками в палатках). Мы уходили после занятий очень поздно. На Собачке, на Парнасе всё время кто-то сидел с гитарой, с учебниками, бутербродами и прочим. Это был Дом, в котором и которым мы жили. МГПИ для нас — святое.

— Александр Федотович, как вам удавалось совмещать научную и административную работу?

— С трудом. Но старался совмещать. Относительно недавно мы выпустили хрестоматию по истории России ХХ века для вузов, регулярно публикую статьи, но, конечно, не так часто, как хотелось бы. Я руковожу темой "Власть и общество в России в ХХ веке". Так что из науки не ушёл. В принципе, наука — стержень работы историка. Но время сейчас не такое, чтобы сидеть только за письменным столом. А будучи на посту проректора, я всеми силами старался помочь своим коллегам, и не только на истфаке, но и на других факультетах, с публикациями, с разработками различного рода программ, стремился обеспечить участие наших учёных в крупных научных проектах. Организаторская роль в науке имеет большое значение. Ведь одно дело — написать труды, необходимые студентам, другое дело — найти возможности их опубликовать, потому что это стоит колоссальных денег. Этим и приходилось заниматься.

— Что для вас МПГУ?

— Наш университет — это всё в моей жизни. МГПИ (дошфак) закончила моя жена. Истфак закончил мой сын, познакомился здесь со своей будущей женой. Мой племянник и его жена — тоже выпускники нашего вуза. И когда мы собираемся нашей большой семьёй, оказывается, что 95 процентов — МГПИшники. Надеюсь, что и внучка моя тоже будет здесь учиться. Часто люди задаются вопросом: что такое счастье? Это когда утром хочется идти на работу, а вечером — домой. Когда я работал в МПГУ, мне хотелось и утром идти на работу, и вечером домой. Так что я достаточно счастливый человек, если, конечно, отбросить все те неурядицы и даже трагедии, которые случаются сегодня. Потому что полностью счастливым быть нельзя, когда со страной, с культурой, с образованием происходят такие страшные вещи. Но, как говорил Ильин, нельзя любить Россию, не веря в неё. Мы поднимемся, выживем и сильнее станем. Надо только работать, а не отчаиваться. Да, я оптимист: верю в жизнь и вижу смысл в работе.

— Наверное, оптимистичное восприятие жизни у вас во многом от нашего вуза, в котором во все времена царил дух жизнелюбия. А что ещё дал он вам?

— Многое. Он сформировал меня как учёного, как гражданина, развил всё то хорошее, что у меня было в юности — и это перешло в убеждённость.

1997 г.


Вероника Долина:

"Человек имеет право любить"


Я пришла к Веронике Долиной. В передней меня восторженно облобызал лохматый любвеобильный бобтейл Гоша, и, пока хозяйка общалась с парой-тройкой гостей, серьёзный трёхлетний Матвей занимал меня, как старую знакомую, непринуждённой светской беседой. А вот и она сама, хрупкая, ранимая, непохожая ни на кого, не вписывающаяся, как она сама признаётся, в бардовскую тусовку, хозяйка удивительного дома, который, наверное, и впрямь летает, как в одной из её песен...

"Жизнь одна, никакой второй, третьей не предвидится. Времени мало, не хочется тратить его на пустяки. Есть стихи, и важны они, а не то, что вокруг. Есть дорога, и заниматься подорожниками, лопухами — не хочется". Так говорила Вероника Долина, объясняя свои сомнения по поводу публикации нашей беседы. Интервью всё-таки состоялось. Посмотрите, через какие подорожники пролегла дорога Вероники Долиной.

— В каком году я поступила в МГПИ? В семьдесят каком-то, после того как в 73-м закончила школу. Поступила на вечернее от ужаса перед непоступлением и уже не перебрасывалась на дневное. Работала в это время библиотекарем в сокольнической школе. Впечатления об институте отложились периферийно. Я же не жила там целыми днями, а приходила к шести вечера и, как могла, училась. Мне было достаточно вольно, достаточно свободно — всё было прилично тогда с языком, поэтому трудов затрачивалось мало. Я в те времена легкопишущая была, писала от двух до пяти стихотворений в своё вечернее занятие. Это было совершенно легко и в охотку. К тому же я так любила — и сейчас очень люблю — французский, что немножко упражнялась на языке. Не знаю, есть ли живые свидетели этого, но я писала работы по лексике на языке — делала небольшие экзерсисы в стихах на французском. Воспоминаний о пединституте как о какой-то халяве или халтуре у меня нет. Всё достаточно симпатично было и интересно. И так я себе занималась, находясь в состоянии большого неведения очень многих вопросов. Например, я не знала, что бывают комсомольские собрания, какие-нибудь профсоюзные, поездки в колхозы-совхозы, походы на овощные базы, Господи прости. Всё это меня не коснулось. Я вышла замуж на первом курсе и дальше жила и развивалась, как люди в этом состоянии. На втором курсе родила своего старшего сынишку. Вибрировали всякие-разные обстоятельства — младоженская жизнь не такая уж простая и сладкая. В те семидесятые годы тоже — как и сейчас, вероятно. Я стала стремиться чуть-чуть зарабатывать, по капельке: немножко концертировать по Москве. Это было возможно — 50 рублей концертик в каком-нибудь НИИ, в каком-нибудь институтике, а то и в домашних условиях, квартирных. И я уже как-то стала мочь жить. Вот так примерно я училась и доучилась до конца. А к концу института я уже работала. От нормального советского страха перед завтрашним днём уже была сотрудником хоть чего-то, а именно редакции крупнющего нашего, основательного академического журнала "ЖЭТФ" — "Журнал экспериментальной и теоретической физики".

— Боже, как вас туда занесло?

— А как судьба заносит? Как судьба не занесла меня в ворота МГУ, а внесла в калитки МГПИ, так судьба меня почему-то затолкала в физический журнал. Но там было очень хорошо, там были замечательные люди, и была свобода духа — но не свобода времени. Я была очень занята, ездила на Ленинский проспект с Сокола и, молоденькая такая мать семейства, таскала из болгарского магазина "Варна" фруктовые компоты и замороженных кур. А ещё по вечерам всячески стремилась выступать, и мой начальник, академик Евгений Михайлович Лифшиц, говорил мне: "Не понимаю, что ты у нас делаешь". И так он не понимал два с половиной года, потому что я тогда с гитаркой приходила, вечером шла на концерт. Концертов тогда было очень много. Почти ежедневно. Я уезжала на субботу-воскресенье. "Аэрофлот" и тогда был загадочным учреждением, и я иногда запаздывала в понедельник на работу и к своему точному физическому журналу применялась с большой любовью, но с некоторым трудом. Через два с половиной года я их покинула и стала заниматься только стихами и песнями.

— И всё-таки, чем запомнился МГПИ?

— Во-первых, непринуждённым отношением к учёбе, во-вторых, отсутствием давиловки. Дело в том, что давиловка — нужная вещь в учёбе, но не для всех в равной пропорции. И когда от учёбы происходило некоторое дыхание свободы — мне после школы это было очень нужно. У меня было большое неравнодушие к французскому, поэтому на педагогов моё внимание — особенно на первой парочке курсов — было довольно сильно нацелено. У нас были чудные педагоги... Живые уроки пошли на пользу. Я вообще оказалась не такой уже троечницей, какой казалась. Просто всё проявляется постепенно. В каждом человеке свои проявители и своя фотобумага, наверно.

— Общались с другими факультетами?

— Нет, мы жили абсолютно изолированной, напряжённой младоженской жизнью. У нас практически все на первом-втором курсе вышли замуж — то, чего сейчас, по-моему, абсолютно не бывает. Среди друзей и знакомых своего сына, закончившего МГУ, я не знаю ни одной молодой пары, легально оформившей отношения и тем более продолжившей себя в деторождении. Думаю, что нынешняя генерация живёт немного иначе, возможно и размножаться будет иначе, но твёрдо не знаю как. А мы жили напряжённо: семейная жизнь, учёба. Работали — никакого попустительства.

— А бардовские веяния и влияние тех МГПИшников, которые стали родоначальниками авторской песни, ощущались?

— Со всем этим я ознакомилась на очень большой кусок времени позже. В предынститутские годы я рукой судьбы была введена в московские интересные и бурные литературные компании. Примерно оттуда растут мои песни, а не из МГПИ. Визбора, Аду Якушеву, Кима или тем более Коваля, Ряшенцева — я не знала никого. Я видела лет в восемнадцать рукописные тексты Окуджавы, я услышала за стеной у соседей в свои пятнадцать лет пластинку Новеллы Матвеевой — вот первые звуки первого голоса, на который я среагировала, как на традицию. А про МГПИ я долго не знала ничего. Постепенно, спустя годы, познакомилась и с Визбором, и с Адой Якушевой, и с Кимом. На самых первых песенных шагах познакомилась с Володей Бережковым. Почему-то в семидесятые он тоже поступил на филфак пединститута, и стал учиться, и закончил уже в довольно зрелом состоянии. Много наших людей обнаружило себя в песне: Саша Васин, Вадик Егоров, кто-то ещё. "Пед" там, "пед" сям — выявилась здоровенная тусовка. Долгие годы это всё было для меня закрыто, но потом почти все всплыли. В редакции "Юности" Юрий Евгеньевич Ряшенцев обнаружился, где-то другие...

— Сейчас, как говорит Юлий Ким, все выпускники МГПИ тех лет сливаются в экстазе...

— Они сливаются. Это шестидесятники, другое поколение, высокий дух и притяжение друг к другу посильнее и повыше. Они все учились почти в одно время... Я не сливаюсь — у меня нет времени. Да и в моём поколении не было таких могучих деятелей...

— А чем вы сейчас занимаетесь?

— Вообще я занимаюсь пением стихов под музыку и этим зарабатываю на жизнь своей семье, в которой четверо детей. Выходят книжки... Я желаю воплощать традиции, когда у меня есть силы...

— О чём пишете?

— Тихонько пишу какое-то жизнеописание, какие-то жизненные ситуации, подробности, то, как моя жизнь впечатана в книги, а книги впечатаны в мою жизнь. Вот так мы и живём с этим. Пишу про то, как живут, растут и помогают мне жить мои дети. Собственно, абсолютно всё житейское. Понимаете, какая штука: будучи отчасти профессиональным читателем, очень любя читать, я разные наблюдения, возможно чрезвычайно банальные, сделала за последние пять лет. Я считаю, что кино сделалось как никогда литературным, что проза сделалась как никогда чувствительной. Я считаю, что в нашей русскоязычной поэзии, как ни грустно, труба всё ниже, дым всё жиже, и ничего сейчас тут мы сделать не можем. Мы можем стараться — я тоже стараюсь подкладывать кирпичики в эту трубу и дымок раздувать, но это очень сложно. Меня саму к прозе как-то клонит, тем более так красиво выглядит западная проза, которая к нам приходит вновь и вновь в таких элегантных переводах, что к ним тянуться и тянуться.

— Витает уже что-то не стихотворное?

— Да, но моя жизнь так плотно устроена, что я никак не могу себя подогнать к более крупным формам. Жизнь определилась так, что я пишу стихи и только на этой короткой строчке могу как-то балансировать – на большее не хватает времени. Правда, я стараюсь эту строчку как-то нагружать, делать её более работающей, кормящей семью, но лучше бы я писала прозу.

— Что вы можете пожелать сегодня альма-матер?

— Что я могу пожелать МПГУ? Получилось так, что в 50-60-е годы этот вуз оказался в стороне от общих указаний. От этого возник особый эффект в культуре, особый вклад в неё выпускников МГПИ. В таком вузе, как мне кажется, должна воспитываться просто любовь, дух любви. Дух любви к младшему, дух любви к приручённому, дух любви друг к другу. Что ещё такого мы можем придумать в педагогике, я, честно говоря, не знаю. Я не думаю, что человек имеет право поучать другого человека. А любить — имеет право и возможности. Судьба играет нами, а мы  можем только любить близких, это главное.

1997-1999 г.


О чём мечтает ректор

В.Л.Матросов


Виктор Леонидович Матросов, академик РАО, выпускник МГПИ, — рекордсмен среди ректоров нашего вуза. Он руководит альма-матер больше десяти лет. Именно в годы его ректорства наш вуз получил статус университета, заняв одну из верхних строчек в рейтинге лучших вузов России. За последние несколько лет гостями МПГУ были члены правительства Российской Федерации и Москвы, а 1 сентября 2001 года – Президент В.В.Путин. Визит руководителя страны – это признание заслуг нашего университета в деле подготовки специалистов для средней и высшей школы. Лицо вуза определяет ректор, и МПГУ в этом смысле повезло: обаяние и светскость нашего ректора — факт, признанный всеми.

— Виктор Леонидович, интересно, что в книге "Избранные статьи и доклады", автором которой вы являетесь, собраны не только ваши выступления в периодической печати о проблемах университетского образования в России, но и работы в области математической логики, теории алгоритмов и математической кибернетики...

— Глубоко убеждён, что ректор вуза обязан быть учёным, так как университет — прежде всего наук. Публикуюсь регулярно, особенно в области учебной литературы. Однако накопилось немало результатов собственных исследований, уже увидевших свет в различных центральных изданиях. Коллеги посоветовали подготовить книгу, которая объединила бы мои работы по проблемам университетского образования, а также в области высшей математики. После раздумий я взялся за это. Как получилось, судить читателю.

— Выходит, родную математику не забывали?

— Нет, никогда не забывал. Разве можно забыть радость творчества? Вот только отдаваться любимой науке могу лишь на отдыхе. Впрочем, для математика нет более глубокого удовлетворения, чем от новой, тобой доказанной теоремы.

—