Geum.ru

Наталья Богатырёва свято дружеское пламя интервью с выпускниками Московского государственного педагогического института

Вид материалаИнтервью

Содержание


Из стихотворений В.Егорова
К сокурсникам
1981, 6 апреля
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   25

Из стихотворений В.Егорова


Общага


Направо...

Прямо...

Ещё два шага...

Общага.

Ну, здравствуй.

Сколько мы с тобой не виделись!

Обиделась?

Не надо, глупая.

Не стоит злиться.

Ты - атом. Мы же -

твои нейтроники.

Судьба кладёт пятерню на лица,

сердца - нетронуты.

Ведь ты всё та же.

И даже те же

следы

и привкус прогорклой хмурости.

И я по-прежнему верю в стержень

твоей нелёгкой,

недетской

мудрости.

Плыву - в который уж раз,

в который? -

по коридорам.

По коридорам...

А время позднее.

Плыву бесшумный и неопознанный -

и слава Богу! Зачем шумиха?

Пусть - тихо.

Но вот... Я пячусь и горло комкаю:

из этой двери,

из этой комнаты

глядишь нежданно,

идёшь непрошенно

ты, Прошлое.

Общага, вспомни,

я не был паинькой -

но иногда

я болею

памятью.

Ах, эта память -

всегда наплывами:

нахлынет-схлынет...

Меня, сопливого,

к чему ты только ни приобщала,

общага!

Хрустели килькой - не ананасами,

тонули ночью в смазливых личиках

(вахтёр под утро ловил с поличным)...

Общага, школа моя ненастная, -

я твой отличник!

... Иные вехи -

иные пристани.

Ты щуришь веки,

ты шепчешь пристально:

ушёл в элиту...

зарос апломбом...

Твои поллитры -

мои дипломы!

Я их науку познал до донышка.

Общага-мама,

общага-вдовушка,

за обесцененность обещаний

прости, общага!

Пойми, общага:

обычных, вроде,

по дебрям вечера

нас столько бродит,

тобою меченных,

что отбузили,

отбаловали...

Над головами,

над головами

как годы-гады скользят неистово!

Глядишь - мы ими уже освистаны

неизлечимо

и беспощадно.

Прощай,

общага.

1967.

.

К сокурсникам


Я стал дороден и дебел,

Друзьям собой не докучаю

И всё ж порою по тебе

Скучаю, институт, скучаю.

Ты не идёшь из головы,

Живёшь во мне светло и стойко,

Хоть не отцом мне был - увы! -

А добрым отчимом. И только.

Неся свой легковесный груз,

Скорблю - особенно под осень -

Что пушкинских лицейских уз

Ты мне на сердце не набросил.

И - что ни осень - то меня

Октябрь дарит багрянцем резким,

Но девятнадцатого дня

Шампанского мне выпить не с кем.

Ах, где вы, сверстники-юнцы!

Какие вас несут пассаты,

Вольнолюбивые птенцы

Крамольных тех шестидесятых,

Когда, что ни поэт - кумир,

Когда светило то хотя бы,

Что мы читали "Новый мир",

А старый мир читал "Октябрь",

Когда капель к себе звала

И зелень к солнышку тянулась...

Прекрасна оттепель была -

Да в заморозки обернулась.

Кем стали мы? Каких вершин

Нам жизнь достигнуть разрешила?

Действительность под свой аршин

Нас подвела и разложила -

Всех по ранжиру. А потом

Окольцевала не без пользы

Кого семьёй, кого постом,

Кого ударом ниже пояса.

В преддверье будущих седин

Признаем честно, что едва ли

Из нас отыщется один,

Чью совесть не окольцевали.

Как ледоход ломает лёд,

Так мы крылами воздух режем,

Не ведая, что наш полёт

Кольцующими нас прослежен.

Меж тем, кто стар и кто безус,

Мы - преклонившее колени

Рассудочное поколенье,

Не выросшее до безумств,

Вписавшееся в общий хор,

Поющий славицу без устали,

В котором, право, не безумство ли -

Разумный шаг наперекор.

...Октябрьский ветер, прям и крут,

несёт листву по Пироговке.

Иные сверстники вокруг,

Сокурсники и одногодки.

Ещё сам чёрт им не указ.

Их юное табунье ржанье

Ещё не тронуто той ржавью,

Которая изъела нас.

Я затерялся в их гурьбе,

И - будто лишь вчера от соски -

Мой институт, спешу к тебе,

Как блудный сын к руке отцовской.

И всё мне кажется, что вот

Твой воздух книжно-величавый

Глотну - и под высокий свод

Вбегу - и всё начну сначала...

1981, 6 апреля

. .


Третья лекция


Ресницы - гири.

Пуды на веках.

Смутно маячит доцент

опаловый.

Время - скорее!

Ты лучший лекарь

страшной,

бессильной,

тупой усталости.

Утром - работа.

Учёба - вечером.

Время - скорее...

Как ты безжалостно!

Больно смотреть,

Как на девичьи плечики

Давит суровая глыба

усталости.

Лекция...

Третья...

Свинцово-постылая...

Девочки, ну же!

Осталось вот столечко!

Я вас втройне уважаю,

Милые,

За ваше упорство

И вашу настойчивость,

За то, что плевать вам

На горы трудностей,

На беспощадность рабочего

пекла,

За то, что искрится

Горячей юностью

Каждая буковка ваших

конспектов,

За то, что не ноете

и не хнычете!..

Тихо.

Разводы теней качающихся.

Тихо...

Лишь в окна лучами тычась,

Звёзды подмаргивают

ободряюще...

Ленинец, 1965, 8 марта


* * *.

Заметеливался снег

пеной,

расплывались, как во сне,

стены,

и свисала с потолка

лампа,

и лежала на руках

Ланка...

Помнишь, Ланка, пузыри

пара,

Маяковку, фонари,

фары?

А лохматую, как плед,

полночь?

Два коктейля на столе -

помнишь?

... Отпечатались следы

в слякоть.

Было столько ерунды

всякой,

было столько всяких ссор,

Ланка!

Ты прости меня за всё -

ладно?

И, задумчиво назвав

другом,

разреши поцеловать

руку.

Просто так поцеловать,

просто

за горчащие слова

в прошлом

и за всё, что написал,

тоже,

и за всё, что напишу

позже...

... Сердце жжётся под рукой

ранкой.

Я не знаю никакой

Ланки.

И ни ямочки у рта

хмурой...

Это так я наболтал -

сдуру.

Ленинец, 1966, 10 июня


Леонид Школьник


Сегодня я зализываю раны

И забываю всё, что так

приелось,

И страшно мне становится

и странно,

Что звёзды в небе лишь

окаменелость.

Теперь искать не стоит,

лучше злиться,

Запоминать и чувствовать

во сне,

Что есть звезда, как чистая

страница,

Пока ещё живущая в тебе...

Ленинец, 1965, 20 сентября.


.Сергей Лузан


Начало


А музу качало,

а муза кричала,

искала начало

начал и свинец

нашла наконец,

но вдруг замолчала,

вздохнула,

упала...

Я поднял окалину

пули расплавленной,

а пуля стекала

по сердцу

в лекало ресничной прорезины

жалом поэзии.


И вдруг закричало

в груди:

"Где начало?!",

и кровь застучала,

рождённая шквалом,

призывно и ало:


"Начало, начало,

начало, начало!"


Как грани

подснежника,

остро и тало

из сердца

лучом авторучечной стали

во мне прорастало

начал всех начало.

Неровные строчки висками

чеканя,

Я стих написал,

словно вывернул камень.

Ленинец, 1965, 20 сентября.


Вадим Делоне


Поезда


Посвящено Е.Орловскому

Если серый, осенний

дождик

Одевает с утра города,

С непонятной и тихой

болью

Что-то тянет меня в поезда.

И среди беспокойной ночи,

Отрывая от сна иногда,

Паровозный гудок

одинокий,

Надрываясь, зовёт в

поезда.

На перронах, как улей

гудящих,

На вокзалах в больших

городах

Я завидую место занявшим

В отъезжающих поездах.

А когда перестану верить

Улетевшим, как сны,

мечтам,

Я открою тяжёлые двери

К поездам, к поездам,

к поездам...

Ленинец, 1965, 20 сентября

Татьяна Реброва

Осень в городе, осень,

осень.

И лучи, и листья жёлты.

Тихо светятся капли сосен,

Тихо светимся я и ты.

Всё, что будет потом, -

огромно.

Только шорохами сипя,

Кратко, жертвенно и

нескромно

Целый мир сжигает себя.

Непрозрачны мы,

сокровенны.

Нам печалиться и болеть,

Чтоб когда-нибудь

откровенно,

Как ладонь под лучом

просветлеть.

Красным золотом дни

и кроны.

Лишь дыханием осеня,

Пожалей, подними меня:

Расшибаюсь опять до

крови.

Обещать мне иное поздно.

Навсегда и впервые с тобой,

Как прозревшими свет

опознан,

Так опознана мною боль.

В неурядице мановений

Не пройти ни по чьим

следам...

Сотню будущих лет

отдам

За одно из таких

мгновений.

Осень, осень, большая

осень.

И опять в самом центре

тьмы.

Словно жёлтые капли

сосен,

Напоследок светимся мы.

Ленинец, 1965, 20 сентября


Татьяна Реброва


Огонь


Я обдеру ладонь.

Покой отброшу прочь.

Но пусть и мой огонь

Вынянчивает ночь.

Пусть ярок и жесток,

Из света и тепла,

Он бьётся, как желток,

Под скорлупой стекла.

Пусть он дрожит, как

смех.

Пусть он горит, как плач.

Пусть будет он для всех

Прозрачен и горяч.

Пусть капелькой зари

Прожжёт он темноту.

И встанут сентябри

И марты на посту.

Ведь у меня огонь -

Один на целый век.

Он - поезд мой, мой

конь,

Мой зов, мой человек.

Ленинец, 1966, 10 июня


Территория Ямбурга


Директор школы N109, больше известной, как "школа Ямбурга", — умный, деятельный организатор, сумевший превратить типовую школу-новостройку в спальном районе столицы в крупный учебный комплекс. Несколько учебных корпусов, медицинский центр, парикмахерская, кузница, ювелирная и гончарная мастерские, автосервис, конюшня, шлюпки — целый город. "У нас в школе шутят, что здесь есть всё, "от роддома до крематория". Роддома пока нет, а вот свой детский сад имеется", — смеётся Ямбург. И всё это не только служит духовному и физическому развитию детей, но и приносит школе доход. О том, как заработать деньги для школы, Евгений Александрович Ямбург рассказал в своей книге "Школа для всех". Его учебное заведение и вправду - для всех, здесь учатся и вундеркинды, и дети с трудностями в поведении, и даже инвалиды. Это адаптивная модель школы, которая работает на стыке медицины, психологии, педагогики, дефектологии и которую директор Ямбург и его единомышленники строили 20 лет. Школа эта — явление незаурядное, и, как всё необычное имеет своих сторонников ("Здесь думают о детях") и противников ("Показуха!"). Но есть в её директоре одна черта, которая вызовет уважение и тех и других. Когда мы говорили об особенностях сознания определённой — ура-патриотической — части российского общества, Ямбург, который дружил с Зиновием Гердтом, Александром Менем, Аркадием Стругацким, вдруг негромко сказал: "Я эту школу строил по кирпичику и никуда отсюда не уеду. Я эту территорию никому не отдам". И в этот момент был похож не на светского баловня судьбы, а на бойца, не отступающего от своих принципов. И территорию свою он действительно никому не отдаст. С родным институтом Евгения Александровича Ямбурга связывают не только дружеские отношения: школа N109 и Корпус гуманитарных факультетов — соседи по Юго-Западу. И Ямбург — частый гость в нашем вузе.

 Я поступил на истфак МГПИ в 1968 году. Почему именно педагогический? Потому что я учитель в третьем поколении, люблю общение с людьми, с детьми — словом, живую работу.

Чем запомнились студенческие годы?

— Замечательные были годы. Много прекрасных ребят училось, атмосфера была особая... Да, "оттепель" закончилась, но не могу сказать, что нас особо зажимали. Жили мы бурно, весело, и это, конечно, запечатлелось. Тогда родилась у меня любовь к капустникам, которая осталась до сих пор.

— Почему, по-вашему, в МГПИ всегда складывалась особая, творческая атмосфера?

— Это стечение обстоятельств, "неслучайная случайность". Мы учились на излёте 60-х, когда ещё были живы традиции, заложенные в 50-е. Да и сама эпоха накладывала отпечаток.

— Какие интересные личности с вами учились?

— Очень многие. Помню, был у нас студент Эскин, который написал дотошную научную работу в виде листа пергамента на полкилометра длиной. На нашем курсе учился совершенно удивительный человек (к сожалению, не помню его фамилию). Он стал знаменитым американским режиссёром. Его судьба фантастична. Послал несколько фотографий (он немного снимал) на Всесоюзный конкурс и сразу занял первое место. Закончил МГПИ, блестяще сдал вступительные экзамены во ВГИК, и тут выяснилось, что он, в отличие от нас, не посещал военную кафедру и подлежит призыву, а от армии прятался. Его привлекли к уголовной ответственности, и попал наш однокурсник в места не столь отдалённые, где с уголовниками ставил Шекспира. Отсидел и уехал в Америку, начал снимать потрясающие элитарные фильмы. Другой наш однокурсник, по фамилии Куц, с которым мы ездили в археологические экспедиции, тоже очень сложная, необычная личность. Он работал, как и я, в двух местах. Я после института шёл в цирк и на почтамт, а он — в морг и театр на Таганке, общался со всей творческой элитой Москвы. Помню, он писал курсовую по Кропоткину и анархическому движению и показал её академику Минцу, известному историку. Так Минц затрясся от страха, увидев эту работу: по тем временам Куц мыслил очень неординарно и смело... Курсом младше учился один из ведущих современных прозаиков и драматургов Пьецух. Был хулиганистый студент, с которым мы пили пиво под лестницами родного МГПИ, а стал замечательным писателем. Никогда не забуду, как я познакомился с будущим великим политическим деятелем Сергеем Станкевичем. Мы были матёрыми студентами 4 курса, а он поступил на первый. Однажды мы увидели то ли в "Ленинце", то ли в стенгазете факультета его стихи о тяжкой доле учителя. Там были такие строки: "Нам не ездить в собственных машинах, в бронзе не стоять на площадях". Видимо, ему уже тогда очень этого хотелось. Мы с моим однокурсником Лёней Ляшенко написали пародию: "Бутерброды нам не есть с икрою, пылесосу не войти в наш быт..." С Леонидом Ляшенко, историком, автором школьного учебника, как и с Григорием Гаражой, мы дружим до сих пор...

Как бы в подтверждение этих слов дверь кабинета открывается и появляется Григорий Нилович Гаража. Официальность Ямбурга, которая, несмотря на радушный приём, всё же ощущалась, мгновенно исчезает: "Гриша, у нас "Ленинец" в гостях! Спрашивают про наши студенческие годы". Далее рассказ Евгения Александровича дополняется комментариями его студенческого товарища. Вспоминают выпускника истфака Ефима Шаргородского, директора прекрасной школы в Ленинских Горках, Валерия Ивановича Жога, с которым познакомились по комсомольской линии и который стал проректором МПГУ. Вспоминают и девушек: Анну Лазебникову, ставшую редактором журнала "Обществознание", Галину Данишевскую... Попутно выясняется, что жена Григория Гаражи, учительница в школе Ямбурга, тоже училась вместе с ними на истфаке.

— С другими факультетами мы общались очень плотно: математическим, филологическим, дефектологическим. С кем-то участвовали в капустниках, с кем-то были вместе на военной кафедре, с кем-то — в стройотрядах. Стройотряд здорово сплачивал. Между прочим, Григорий Нилович Гаража был командиром отряда в Астрахани... В те годы в романтическом нашем здании на Фрунзенской учились только филологи и историки. Математики ушли в корпус на Каланчёвской площади. Я их часто видел, потому что работал механиком на Казанском вокзале по ночам. Здание матфака сгорело дотла, кроме деканата, к грусти студентов...

— А каким был в те годы "Ленинец"?

— Разным. В "Ленинце" печатались и идеологические материалы, и достаточно демократические студенческие. Свои поэмы там публиковал будущий бард Вадим Егоров (мы уже тогда пели его песни: "Я вас люблю, мои дожди..."). Живая была, нормальная газета. На "Собаке" (так более поздние поколения студентов называли вестибюль перед бывшим главным входом в корпусе на Пироговке — Н.Б.), где мы обычно курили, стояла ста­ренькая машинка, и народ там что-то сочинял, печатал. Но я сам, кстати, никогда в жизни в "Ленинец" не писал. Мы сочиняли в основном тексты для капустников, фельетоны в факультетскую стенгазету, по тем временам для "Ленинца" слишком смелые. Иногда партком эти газеты снимал, но никогда не наказывал...

— Комсомольская организация в те годы, похоже, во многом определяла подъёмную атмосферу в институте?

— Да, это была ещё одна линия в нашей общественной жизни, о которой мы сейчас стыдливо умалчиваем — и совершенно напрасно. Курс наш был очень активный. Конечно, приходилось свою деятельность согласовывать с парткомом, и партком в лице Щагина, надо сказать, нас отнюдь не душил. Очень симпатичный, добрый человек был Захар Дайч (все его звали Сашей), тогдашний секретарь комсомольской организации всего института. По тем временам на такой должности быть настолько демократичным – это было удивительно. Чего мы только не несли на своих капустниках, на семинарах! В любом другом вузе на нас быстро бы настучали и отчислили, а здесь относились щадяще, во многом благодаря политике Дайча. Я не помню ни одного "политического" дела в МГПИ, а ведь в других вузах это было...

Г.Н.Гаража: Саша Дайч был поразительным парнем, великолепным организатором комсомольской работы. После Дайча были уже фигуры более идеологизированные, серьёзные, более жёсткие. Интересные люди, но далёкие от жизни студентов, уже закончившие институт, остепенённые. А Саша Дайч, пожалуй, один из последних студентов, возглавлявших комсомольскую организацию, а следовательно, более либеральный... Да, МГПИ — это лучший вуз! И студенческое наше братство зародилось в этих стенах, и каждый из нас сумел реализоваться в какой-либо области: жизнь была очень бурная, работа велась по разным направлениям. Капустники, спектакли довлатовского театра, потрясающие конкурсы песни — есть что вспомнить!


1996 г.


Л.П.Кезина:

"В борьбе за учителя

сложился мой характер"


Имя Любовь Петровны Кезиной, начальника Комитета образования Москвы, уже стало легендарным. Репутация "железной леди" с крутым характером прочно закрепилась за ней, и потому после беседы мои знакомые допытывались: "Ну как она тебе?" Да как? Здорово! Потому что я ожидала увидеть жёсткого, сурового, лишённого сантиментов "генерала в юбке", а встретила искреннюю, внимательную собеседницу, и при этом мужественную женщину, привыкшую отвечать за свои слова.

Она любит и умеет работать. И работа в её хозяйстве кипит. Сотрудники засиживаются допоздна, бывает, что выходят на работу и в выходные. Зато столичное образование держит марку, как бы трудно ни было. Зато московские учителя, в отличие от своих несчастных коллег в регионах, получают зарплату без задержек — да ещё с прибавкой (то, что всё равно нищенскую, — это уже другой вопрос, не к московским властям обращённый). С родным вузом у Любовь Петровны Кезиной отношения непростые. И всё-таки — всё-таки! — она считает себя МГПИшницей, сохранившей об альма-матер самые светлые воспоминания.

— Я пришла работать в 646-ю школу после педагогического училища N2. До школы пробовала поступить в институт иностранных языков имени Мориса Тореза, чтобы изучить французский. Но в тот момент вышло постановление правительства, которое обязывало всех окончивших техникумы три года отработать. Поэтому тогда получить высшее образование мне не удалось... Я рвалась в школу и с удовольствием начала работать учителем начальных классов. Практически каждый день я уходила из школы в 9-10 вечера, ложилась спать и думала: "Поскорее бы утро!" До безумия была влюблена в свою работу. Но понимала, что надо учиться, а директор меня не пускала: раз эта ненормальная училка так любит детей, дадим ей разные поручения, хотя бы комсомольскую работу в старших классах. Наконец, в 1960-м году предоставилась возможность снова поступить в вуз, и я выбрала исторический факультет МГПИ имени Потёмкина. Экзамены там сдавали тогда в мае или июне.

— Почему именно исторический факультет?

— Училась я всегда с удовольствием, удавалось многое, и поэтому для меня не было вопроса, какой предмет преподавать, важно было стать учителем (завуч в моей школе считала, что я могу не только в начальной школе преподавать). На факультет русского языка и литературы я не пошла потому, что мне никогда не нравилось, как на уроках разбираются литературные произведения. При этом впечатления ребёнка не берутся во внимание. Я до сих пор дорожу самостоятельностью школьников и считаю, что ребята должны высказывать свои мнения и суждения. Право на самостоятельность есть у каждого ученика!... Так вот, я пришла на экзамен, вытащила билет и не стала даже готовиться, сразу пошла отвечать — вопросы показались очень лёгкими. Рассказываю о втором походе Антанты, а экзаменатор меня останавливает и просит рассказать ... о том, сколько в воюющих армиях было пушек, винтовок... Я знала всё, но вот этого не знала. То же самое и со вторым вопросом, об очередном пятилетнем плане: "Сколько было валового продукта? Сколько того-то?.." Я посмотрела на него и подумала: и я здесь буду учиться?! Встаю, кладу билет и говорю: "Я сдавать ничего не буду. Я у вас учиться не хочу!" Разворачиваюсь и ухожу. Вышла из института и разревелась от обиды. Кстати, это был последний год существования Потёмкинского пединститута. А я подала документы в Ленинский, сдала экзамены и стала учиться на вечернем отделении историческом факультете, работая учителем: бросать детей не хотела и не могла.

— Тяжело было совмещать работу и учёбу?

— Вы знаете, учёба мне всегда легко давалась. Я люблю учиться. Это счастье, если предоставляется такая возможность... Я к тому времени была уже замужем, на первом курсе родился сын. Но ничего, справлялась.

— О каких преподавателях остались воспоминания?

— Я запомнила изумительного преподавателя истории СССР (у него была азербайджанская фамилия), который читал интереснейшие лекции. Благодаря этим лекциям я научилась очень быстро записывать конспекты, придумала свои условные знаки — было грешно пропустить что-либо из того, что он говорил. Вообще преподаватели были сильные.

— Общаетесь со своими однокурсниками?

— Общение было долгим. И курс, и группа были у нас дружные. К сожалению, из нашей группы никто, кроме меня, не пошёл в школу. Многие заканчивали институт только ради диплома. Тем не менее, со многими я поддерживала отношения и в разных местах встречалась с людьми, имеющими диплом МГПИ. Как с Константином Ивановичем Разумейкиным, работавшим в Доме политпросвещения, с Нелей Климовицкой, которая после института ушла в страховую компанию... Многие работали в общественных организациях. Кстати, у нас была заведена традиция встречаться в третью субботу сентября. Я, к сожалению, в силу своей занятости, не попадаю на эти встречи, но всех помню до сих пор. И самые лучшие впечатления осталось от самого института. Его аура — это было нечто особенное. И само старинное здание на Фрунзенской, и атмосфера, царившая на занятиях... Мне казалось, что лучше педагогического Ленинского нет ничего!

— Тем не менее, у многих создалось впечатление, что одно время вы охладели к альма-матер. По крайней мере, создание под вашим патронажем Городского педагогического университета могло быть расценено, как акт недоверия МПГУ.

— Всё дело в том, что я безжалостна к себе. Я считаю, что должна работать, много работать, что я и делаю. Я практически не даю себе времени, чтобы расслабиться, не позволяю пропасть ни минуте. Месяц у меня спланирован уже в первых числах. День планирую так, что у меня нет времени даже на обед. К себе у меня очень высокие, даже завышенные требования. Такие же требования и ко всем, с кем я работаю (часто сама себя ругаю за это). Поэтому, когда я вижу потенциальные возможности организаций, людей — своих близких, друзей, сотрудников, — с них я должна спрашивать больше. Я знала, что МПГУ — кладезь, где взращиваются педагоги. Поэтому было до невозможности обидно (и обидно до сих пор), что люди, которые проходят через прекрасные руки профессорско-преподавательского состава Ленинского педагогического, не попадают в школу.

— Но разве это проблема только нашего университета?

— Не только. Я считаю, что в своё время была совершена ошибка председателем Госкомобразования Геннадием Алексеевичем Ягодиным (я ему об этом не раз говорила). Он способствовал тому, что было отменено обязательное распределение учителей. За эту ошибку мы расплачиваемся уже много лет... Надо сказать, что из всех педагогических вузов Москвы высокие требования у меня только к МПГУ: что спрашивать с остальных? И когда я видела, что как руководитель образования столицы не получаю всё, что можно получить от Ленинского, я вынуждена была пойти на создание Городского педагогического университета. Практика показывает, что мы ошибки не сделали. Вообще же, альма-матер у меня — Ленинский, а Городской — это моё детище. И я очень благодарна Виктору Васильевичу Рябову, который оказался прекрасным организатором, понял задачу университета.

— Возникает вопрос некоего соперничества между двумя педвузами.

— Я считаю, что соперничать этим двум университетам не надо. Во главе каждого стоят прекрасные интеллигентные люди. Виктор Леонидович Матросов — хороший ректор, большой умница. У двух этих ректоров правильные пути взаимодействия. И когда встал вопрос о том, что надо поддержать Ленинский педуниверситет перед правительством Москвы, я сделала это, ни на минуту не задумавшись.

— Давайте снова вернёмся назад. А как сложилась ваша жизнь после окончания института?

— Какое-то время я работала учителем начальных классов и истории в 646-й школе, но педагогической нагрузки не хватало, и я перешла работать в 420-ю школу, которую закрыла, став заведующей роно.

— Круто вы разделались с этой школой!

— Она не выдерживала никакой критики. По сравнению с 646-й, школой с хорошими традициями, где работали профессионалы, творческие люди, интеллигенты, которые жили жизнью этой школы, здесь был коллектив временщиков. В новой школе меня взяла под свою опеку учительница истории, которая сразу сказала: "Неважно, как вы будете преподавать, важно, чтобы у вас в классе всегда было чисто. Наш директор любит чистоту". Любое дело давалось с большим трудом, создавалось впечатление, что здесь собрались люди, которым не нужны дети, не нужна их работа. Поэтому пришлось эту школу закрыть. Работала я инструктором райкома партии. Все промышленные предприятия, организации Первомайского района — думаю, руководители этих учреждений помнят этот период — обязаны были заниматься проблемами школы. К началу нового учебного года все предприятия сдавали школы райкому партии на готовность. Три года я работала заведующей роно в этом же районе, затем была избрана секретарём исполкома, после этого — секретарём райкома партии, и всегда в поле моего зрения было образование, а также медицина и вся социальная сфера. А в августе 86 года Борис Николаевич Ельцин "крестил" меня на должность начальника Комитета образования Москвы, и эту должность я занимаю по сей день.

— Любовь Петровна, характер у вас принципиальный. У таких людей всегда много врагов...

— В мае 97 года мы разговаривали с главным редактором "Учительской газеты" Петром Григорьевичем Положевцем, и он спросил: "Любовь Петровна, у вас враги есть?" Я говорю: "Нет. Если только какие-нибудь больные люди. Мне кажется, здоровые не могут быть моими врагами". А через неделю в меня стреляли. И этот выстрел доказал, что у меня есть враги.

— И вы нашли в себе силы вернуться на ту же должность...

— Ну вы же видите: я работаю. А самое главное — ничего не боюсь. Этот выстрел меня не испугал. И врагов своих я не боюсь. Думаю, что эти люди просто хотели меня убрать. Я им мешала добраться до бюджетных денег. Они хотели, чтобы во главе Комитета образования столицы был человек более мягкий, покладистый, с которым можно было бы всегда договориться. После всего этого я работаю даже, пожалуй, в более жёстком стиле, нежели до покушения.

— Неужели вы смерти не боитесь?

— Нет. Не боюсь.

— Такая позиция часто свойственна верующим людям...

— Не могу сказать, что я постоянно хожу в церковь, соблюдаю посты. Но бывают моменты, когда невольно обращаешься к Богу. Я верю, что есть какие-то сверхъестественные силы, которые существуют вне зависимости от человеческой воли. Мне говорили, что в тот момент Бог охранил меня, защитил. Наверное, что-то было. Потому что выстрел шёл наверняка. Меня спасли от смерти два миллиметра.

— Откуда в вас такой запас прочности?

— Я думаю, что это характер у меня такой. Природа наградила такими качествами...

— Бойцовскими?

— Да, сколько себя помню, я боролась за школу, за учителя. Никогда наша школа ни от кого не получала всего того, что она заслуживает: ни уважения, ни финансовой поддержки. В борьбе за образование, в борьбе за учителя сложился мой характер.

— Чем больше говорю с вами, тем больше с удивлением убеждаюсь, что вы, несмотря на внешнюю суровость, — романтик в душе.

— Да, наверное, романтик. Я сентиментальный человек. Могу читать книгу и расплакаться. Но никогда не буду плакать, если передо мной враг. В экстремальных ситуациях я становлюсь собранной... Люблю природу, люблю путешествовать, очень легка на подъём.

— Вы всегда энергичны и подтянуты. Спортом, наверное, занимаетесь?

— К сожалению, после ранения не могу заниматься спортом. Но до этого мы с начальниками учебных округов, работниками Комитета образования регулярно ходили в Лужники, в спорткомплекс в Чертаново, занимались общефизической подготовкой, играли в большой теннис.

— За собой вы по-прежнему следите, выглядите элегантно и стильно.

— Я считаю, что руководитель не должен приходить на работу без причёски. Дважды в неделю я уже в 8 утра встречаюсь с парикмахером. Что касается одежды, то своим дизайнером и имиджмейкером выступаю я сама. Я сама себя делаю.

Моё восхищение этой женщиной было искренним. Правда, к нему примешивалось суеверное опасение: можно ли бросать вызов судьбе, говоря "смерти не боюсь?"... А на следующий день было падение и травма, приковавшая Кезину к постели. Неужели в этот раз сломается? Но прошло немного времени, и Любовь Петровна сама поднялась на сцену, где награждали финалистов конкурса "Учитель года". "Железную леди" сломать непросто.


1999 г.