Наталья Богатырёва свято дружеское пламя интервью с выпускниками Московского государственного педагогического института

Вид материала

Интервью

Содержание Ленинец, 1988, 7 апреля Из новогодней анкеты "Ленинца" Театрально-музыкальный роман Преподаватель Н.Кожевникова Георгий Бабушкин Остров Лёши Мезинова

Подобный материал:

• «Технологическое образование для подготовки инженерно-технических кадров», 80.83kb.
• Промышленной Электроники Московского Энергетического Института. Непрерывная инженерно-исследовательская, 197.46kb.
• Программа 14 Л. С. Саломатина преподаватель Педагогического колледжа №4, доцент кафедры, 299.28kb.
• Тренировочные задания по бтологии (Задачи из материалов жюри олимпиады имени, 101.37kb.
• Российско-казахстанское приграничное сотрудничество (Конец XX начало XXI вв.), 499.96kb.
• Журнал Московского Педагогического Государственного Университета им. В. И. Ленина., 42.87kb.
• Учебное пособие Ось-89, 3008.96kb.
• О проблемах правового просвещения, специального и педагогического юридического образования, 116.69kb.
• Программа москва, 23-25 ноября 2011 года В. В. Рубцов (председатель) ректор Московского, 523.84kb.
• План учебной и воспитательной работы лесосибирского педагогического института филиала, 822.67kb.

Ленинец, 1988, 7 апреля

Письмо в СП СССР

впервые — в "Ленинце" 22 февраля 1990 г.


Позвольте, братцы, обратиться робко -

Пришла пора почистить наш народ.

А я простой советский полукровка

И попадаю в жуткий переплёт.


Отчасти я вполне чистопородный:

Всехсвятский, из калужских христиан.

Но по отцу - чучмек я инородный

И должен убираться в свой Пхеньян!


Куда же мне по вашему закону?

Мой край теперь отчасти только мой:

Пойтить на Волгу, побродить по Пскову

Имею право лишь одной ногой.


Во мне кошмар национальной розни!

С утра я слышу брань своих кровей:

Одна кричит, что я кацап безмозгий,

Другая почему-то, что еврей.


Спаси меня, Личутин и Распутин!

Куда ни плюну - всюду мне афронт.

Я думал, что я чистый в пятом пункте,

И вот, как Пушкин, порчу генофонд.


А мой язык? Такой родной, привычный,

Его питал полвека этот край -

Так русский он? Или русскоязычный?

Моя, Куняев, твой не понимай!


Живой душе не дайте разорваться.

Прошу Правленье Эресефесэр:

Таким, как я, устройте резервацию,

Там, где-нибудь... В Одессе, например.


Там будет нас немало, многокровных:

Фазиль... Булат... Отец Флоренский сам.

Нам будут петь Высоцкий и Миронов!

Вертинский также будет петь не вам.


Каспаров! Гарик - тоже двуединый:

Разложим доску! Врубим циферблат,

И я своей корейской половиной

Его армянской врежу русский мат!


А вам скажу, ревнители России:

Ой, приглядитесь к лидерам своим!

Ваш Михалков дружил со Львом Абрамычем Кассилем,

А Бондарев по бабке - караим!


Из новогодней анкеты "Ленинца"


Студент Юлий Ким решил сострить. Он пишет: "Желаю студентам того, чего им желают их преподаватели; преподавателям — того, чего им желает дирекция; дирекции — того, чего ей желают студенты. А газете "Ленинец" — стать вечно четырёхполосной.

1957, 1 января


А вот эти стихи Розы Харитоновой, написанные к 65-летию Юлия Кима, как нельзя лучше выражают отношение друзей к этому человеку.

Песнь

Юлику в день рождения

Там, на Парнасе,

Там, на Олимпе,

Где фанерная дверь

Легка, как скорлупка,

Живут и взирают

На нас благосклонно

Гладиаторы, боги,

Воины и даже, представьте,

Нубийский мальчик,

В профиль на Галю Эйдельман похожий,

И он нам шепчет,

Что жизнь – бесконечна!


А если посмотреть с Парнаса на землю,

Там, на красивом полу танцевальном,

Ходят и смотрят на нас благосклонно

Русские мальчики, еврейские мальчики

И даже, представьте,

Корейский мальчик.

Он лучше всех знает «античку»

И помнит, как звали богов Олимпа…


А на балконах – кругом балконы!

Читают, зубрят, поют и рисуют

Еврейские девочки, русские девочки

И даже, представьте, одна якутка.

Она красит губы ярко-ярко,

Курит, наверно, одна на курсе,

И, когда появляется к первой паре,

От неё пахнет вином и снегом.


Что это было? С счастливым звуком

В калейдоскопе сложилась картинка,

И до сих пор она не распалась,

Не распалась, не развалилась

И в памяти не растворилась.

Это была полнота жизни,

И, может быть, даже её совершенство,

Как совершенны эти колонны,

Как совершенны эти балконы,


Как совершенен нубийский мальчик,

Гипс - не простая штука!

Гипс, который мы рисовали,

И даже строгий Михаил Максимыч

Мне за него поставил «четыре».


Как совершенен корейский мальчик,

Его детский взор и взрослая усмешка,

И голос его дивных песен,

Что нас всегда одаряют счастьем.

Как совершенны слова,

Которые он выбирает.


Юлик, ты – полнота жизни,

Юлик – ты её совершенство!

23 декабря 2001 г.


Театрально-музыкальный роман

Гарика Бабушкина


Георгий Давидович Бабушкин - режиссёр-постановщик студии музыкальных фильмов творческого объединения «Экран». Окончил филфак МГПИ в 1960 г. Автор пятидесяти телевизионных фильмов, среди которых музыкально-документальные картины-монографии о выдающихся мастерах отечественной оперной сцены: И..Козловском, Н.А.Обуховой, Зурабе Соткилава, Тамаре Синявской, Юрии Веденееве, Светлане Варгузовой и других. За картину "Покровский — Ростропович, "Хованщина" в Большом" Георгий Давидович Бабушкин награждён орденом Почёта.

Гарик Бабушкин, как зовут его институтские товарищи, — человек эмоциональный, увлечённый и эрудированный: он свободно может говорить и об истории оперы, и о продукции фарфоровых заводов прошлого века. А ещё он очень добрый человек. Как и положено режиссёру, снявшему для ребят смешные и добрые фильмы о животных: "Украли зебру" и "Новые приключения Дони и Микки".

— Попасть в МГПИ я и не мечтал, конкурс там был 20-25 человек на место. Поступал в Потёмкинский, но не прошёл по конкурсу. Подал документы на вечернее и одновременно начал посещать в МГПИ лекции вольнослушателем. Всю жизнь меня тянуло к искусству, и первое, чем я начал заниматься в МГПИ, была самодеятельность. В этот год институт заканчивали Визбор и Красновский, пришёл Юлик Ким, на третьем курсе учился Петя Фоменко. И я сразу начал участвовать в знаменитых капустниках, которыми руководили Визбор с Красновским, играл у Фоменко в драмкружке. И естественно, обе сессии, зимнюю и весеннюю (мне декан литфака Головенченко разрешил и сессии сдавать), сдал так, что ни о каком зачислении на второй курс МГПИ не могло быть и речи. Самому Головенченко я сдал на "тройку", а единственную "пятёрку" получил по античной литературе у Гиты Абрамовны Сонкиной, просто потому, что она не в силах была "три" поставить. Это прелестный был человек!

Но поскольку я уже прикипел к институту и сердцем и душой, прикипел к этому зданию, к этим людям, то решил заново сдавать вступительные экзамены. То ли я набрался ума-разума за этот год, то ли потому, что меня, благодаря самодеятельности, уже знали и отношение преподавателей было ко мне замечательное, во всяком случае, я сдал на все "пятёрки", к моему жуткому удивлению. И поступил. Это было в 1955 году.

— На один курс с Юрием Ковалём?

— Да, и он, кстати, в институт не попал, потому что сдал с одной "четвёркой". А по тогдашним законам, абсолютно драконовским, надо было сдать всё на "отлично". Конкурс был кошмарный! И вот двадцать человек, которые получили по одной "четвёрке", и среди них Юра, в институт не поступили. Разразился жуткий скандал, и специальным разрешением министерства была образована ещё одна группа, куда взяли и Юру. А я был в параллельной группе с Лёшей Мезиновым, с Милей Херсонским, с Колей Камышовым... Коля был самым старшим студентом у нас на курсе. Он прошёл войну, был ранен. Это был очень серьёзный человек, поступил потом в аспирантуру, стал профессором...

— Ну а как вы учились?

-Учиться я вскоре начал так же, как и будучи вольнослушателем. Потому что в институт пришёл Леонид Аркадьевич Довлатов. И всё. Всякая учёба кончилась, началась моя жизнь в серьёзном театральном коллективе. И все пять лет я в этом коллективе был и старостой, и художником всех наших спектаклей, и заведующим постановочной частью, и, само собой, актёром...

— И добытчиком денег для спектаклей…

— Наши постановки требовали хоть минимальных, но денег. Первый спектакль, "Шестой этаж" Альфреда Жери, мы делали на голом энтузиазме, всё своими руками. Так же, как и "Обыкновенное чудо", и "Этих дней не смолкнет слава". Но потом мы стали приближаться по уровню к профессионалам, нас приглашали на гастроли в Ленинград, в Германию. И надо было спектакли оформлять уже соответствующим образом. Я носился по мастерским МХАТа, театра Станиславского и Немировича-Данченко, но нужны были деньги. Ректором МГПИ тогда был Киреев. Так он от меня просто бегал: я, как говорится, открывал дверь к нему в кабинет ногой и требовал денег. Самое смешное, что он их давал!.. Вообще, с этим театральным коллективом связано у меня всё-всё самое лучшее в институте.

— Кто в те годы играл у Довлатова?

— Алёша Грек, Таня Багрецова, Саша Карлов, Феликс Залманов (он умер в 35 лет — сердце), Боря Горбунов, Людка Тарасенко, Боря Кердимун, Гога Людковский, Паша Асс, Люда Климова... Боря Вахнюк Хозяина в "Обыкновенном чуде" играл, песни писал ко всем спектаклям. Галя Угрюмова, теперь Самойлова, стала режиссёром литдрамы на телевидении, одним из самых серьёзных, самых умных, самых толковых наших режиссёров. Нелли Семёнова тоже работает на телевидении. Милька Херсонский сначала был главным режиссёром ТЮЗа в Калинине, нынешней Твери, а потом организовал в Вильнюсе Еврейский камерный театр — первый на территории бывшего Союза. Алла Кузнецова долгое время играла в театре в провинции, в Сибири, потом режиссировала, наконец, тоже пришла работать на телевидение. У нас играл Володя Галушин, тот самый, который ведёт передачу "В мире животных" по второй программе. А тогда он был преподавателем МГПИ, замдекана факультета естествознания. Мария Александровна Верпаховская, лаборант кафедры политэкономии, тоже играла у Довлатова.

— Что дал вам самодеятельный театральный коллектив как будущему профессиональному режиссёру?

— Укрепил в сознании, что я должен заниматься этим делом.

— А какую роль сыграл в вашем профессиональном становлении Довлатов?

— Роль катализатора. Не будь его, мои задатки разменивались бы на пусть хорошие, но капустники, на самодеятельность. А Довлатов поставил работу в студии на профессиональную основу. Он заставил нас поверить в свои силы...

— Как случилось, что вы чуть было не стали завлитом "Современника"?

— Я и Саша Карлов были в зрительском активе театра, помогали в разных организационных делах. Я очень подружился с "Современником" и, когда окончил институт, пришёл к Ефремову с предложением стать у них завлитом. Совет театра во главе с Ефремовым, Евстигнеевым, Табаковым меня принял. Но... МГПИ после окончания премировал меня за общественную работу бесплатной путёвкой под Сочи. Грех было не воспользоваться. Ефремов сказал: "Конечно, поезжай". И я поехал. Не оформившись на работу. А когда вернулся, узнал, что после "Голого короля" судьба театра под вопросом, им запретили вообще кого бы то ни было принимать на работу. Ждать я не мог, надо было куда-то устраиваться — в то время шла борьба с тунеядцами: сто первый километр — и пишите письма! И я пошёл в школу рабочей молодёжи на Рязанском проспекте, где проработал девять лет.

— Неужели не жалели об этом?

— Ни секунды не жалел. По одной простой причине: приобрёл определённый опыт. Более того, понял, что настоящий педагог — это режиссёр и актёр одновременно. Мало знать предмет, надо ещё уметь его дать. Я был заместителем директора школы по воспитательной работе, ставил там спектакли, делал вечера. С "Современником" связи не терял: водил на спектакли своих учеников, актёры приезжали ко мне в школу на встречу с ребятами. Кроме того, я каждый свободный день шёл с утра, как на работу, в театр и с разрешения Ефремова снимал репетиции всех знаменитых спектаклей на свою камеру. Вот где я прошёл самую большую школу режиссуры!.. Проработал я и в молодёжной редакции радио (они в 57-м году записывали в девятой аудитории наш студенческий спектакль "Этих дней не смолкнет слава" и транслировали потом по первой программе радио). Почти каждый год пытался поступать в театральное, на актёрское отделение, и однажды почти поступил в Щукинское, но чем-то не понравился Захаве. А потом узнал о том, что объявляется набор на Высшие режиссёрские курсы Госкино совместно с телевидением, и поступил туда. Это был 70-й год, только-только организовалось телевизионное кино, и наш набор был целенаправленным — для творческого объединения "Экран". И там я снова встретился с Юрой Визбором (он работал сценаристом документальной студии), с Юликом Кимом, который приехал с Камчатки в Москву, занялся правозащитной деятельностью и одновременно писал стихи. Под псевдонимом "Ю.Михайлов" им написаны песни ко всем фильмам, которые Марк Захаров ставил у нас в "Экране".

— У вас много друзей в театрально-киношном мире. А какое место занимают в вашей жизни институтские товарищи?

— Когда-то Нина Высотина (Михалькова) нас всех собрала, не помню уже, по какому поводу, и зашёл разговор о том, почему МГПИ нашего времени был особым вузом. Почему именно там учились Визбор, Ким, Фоменко, Габай и многие другие. Юлик Ким заметил, что, между прочим, когда собираются медики тех выпусков, где были Горин, Арканов, они говорят, что их институт тоже был по-своему уникален. А я сказал: "Ребят, о чём мы спорим? Это время было такое". Это были 60-е. Мы все вышли из них. Мы впервые начали высказывать своё мнение, начали думать. Юлик Ким осмелился критиковать одиозный роман Кочетова "Братья Ершовы"... И всё это: этот воздух, эта эпоха — связано с конкретными людьми. С тем же Юликом Кимом, с тем же Лёшей Мезиновым, с Борькой Вахнюком и Эриком Красновским, с Ниной Высотиной... Когда я поступал на Высшие режиссёрские курсы, то поначалу в список зачисленных не попал, и был приглашён на собеседование к начальнику отдела кадров Гостелерадио. Это была жуткая личность, бывший комсомольский деятель. Он спросил, какой общественной работой я занимался в институте. Я отвечаю: "Да у меня можно стены оклеивать почётными грамотами!" А он говорит: "Значит, это я вам их подписывал, когда был секретарём Фрунзенского райкома комсомола и ваш институт курировал". И мы с ним начали вспоминать Риту Горемыкину, Иру Корсунскую, Нину Высотину... Ведь наши девчонки были не только самыми красивыми в Москве, но и замечательными по уму, по своим общественным позициям... Ну как я могу расстаться с этими ребятами? Как я могу забыть Гришку Фельдблюма? Юру Визбора, Володьку Красновского, Валерку Агриколянского? Как я могу не встречаться с Сёмой Богуславским, Адой Якушевой, Максимом Кусургашевым?.. Это удивительные люди!

— Ваши преподаватели тоже были удивительными людьми.

— Конечно! Борис Иванович Пуришев, Арусяк Георгиевна Гукасова, Нина Павловна Михальская… Помню, мы сдавали Нине Павловне экзамен по западной литературе. Я не люблю Золя и на консультации во всеуслышание заявил: "Хоть бы Золя не попался!" Вытаскиваю билет — Золя! И Нина Павловна начинает гонять меня по всему курсу. Но о Золя — ни единого вопроса. И ставит "пятёрку", хотя на вопрос билета я так ничего и не сказал. Таких людей запоминаешь на всю жизнь. Дураками мы были, фантастическими дураками! Ведь Лосев же у нас вёл курс! Но, кроме его необычной внешности и внешности всегда сопровождавшей его ассистентки-жены (он был почти слепой), я почти ничего не помню. У нас вёл древнерусскую литературу Ржига, крупнейший специалист в этой области! А что мы из древнерусской литературы знали, окромя протопопа Аввакума? Да и того прочли серьёзно спустя много лет. Я благодарен Кларе Ивановне Кутьиной, которая преподавала старославянский язык и подтолкнула нас к чтению Евангелия. Благодарен им всем.

— И всё-таки, почему вы пошли в педагогический?

— В своё время мой мудрый папа сказал: "Получи специальность, а потом делай что угодно". Я последовал этому совету и ни разу не пожалел. Не только потому, что в МГПИ встретился с Юликом Кимом, Лёшей Мезиновым, Юрой Ковалём, Петей Фоменко и всеми теми, с кем дружу до сих пор. Наш вуз мне очень много дал. Он дал мне общий кругозор. Он научил меня думать. Того заряда, который я получил здесь, мне хватило на всю оставшуюся жизнь.

1996 г.


Преподаватель Н.Кожевникова


Получит ли он зачёт?


Почему Игорь Бабушкин, студент первого курса, считающийся активистом на факультете русского языка и литературы, не знает своих прямых обязанностей? В течение первого семестра он плохо посещал занятия по французскому языку, затянул сдачу домашнего чтения и только в начале второго семестра с трудом сдал зачёт. Не лучше обстояло дело и во втором семестре. И.Бабушкин либо вовсе не посещал занятий, либо отказывался отвечать. Почти все студенты вовремя, в установленные сроки, являлись для сдачи домашнего чтения по французскому языку, один Бабушкин до сих пор ни разу не появился.

Ленинец, 1956, 20 мая


Из рубрики "За порядок в аудиториях"


Георгий Бабушкин


Плюют, но не моют

Фельетон

История изобразительного искусства знает несколько видов живописи. В доисторические времена люди делали изображения на стенах пещер. Древние греки расписывали чёрными и красными красками посуду. Иконописцы старательно выписывали лики святых на специальных досках. Великие мастера Возрождения писали свои картины на (какое убожество!) холсте. Но студенты нашего института решили возвратиться к первобытному состоянию и начали исполнять свои "произведения" на аудиторной мебели. За образец возьмём аудиторию N35, которую мастера прикладной настольной живописи превратили в галерею высокоидейных изображений.

Представим себе обстановку, в которой творит художник. Идёт лекция, шумит, волнуется аудитория, а перед взором живописца — недосягаемый "идеал". И из-под пера авторучки на глянцевой поверхности стола появляется нежный девичий профиль. Через два стола от нашего мечтателя расположился другой автор. У этого картины погрубее, его больше интересует сильный пол, причём манера живописи строго реалистична. Обращают на себя внимание непревзойдённые афоризмы. Кажется, увидь их Козьма Прутков — тут же лопнет от зависти.

— Галька, — фамилия неразборчива, — дурочка, дура, дурёха, дурища! – и широко размазаны кляксы.

А сколько столов подверглись художественной резьбе по крышке! И, кажется, ни одна скамейка, ни одно дерево у могилы известного писателя или певца не пестрят столь многочисленными инициалами, как пестрят ими всё те же многострадальные столы. Воздействию орудия (какого – точно не знаю) подверглись и большие стёкла в витринах аудитории. Но недостаточное умение художника привело к тому, что стёкла оказались разбитыми. Надо сказать, что проявление талантов не несёт радости лаборантке и техническим работникам института. Дело в том, что художественные ценности при всём желании не стираются и не смываются, так что "уважаемые товарищи потомки" будут иметь полное представление о том, чем занимались студенты исторического факультета на лекции по истории СССР. Ведь это надо додуматься: на лекции по своей профессии заниматься посторонним делом, да ещё таким, в результате которого портится общественное имущество. Только столы и стулья в аудитории стоят 2800 рублей. Каждый стол — 480 рублей. Стекло в витрину комендант вставлять отказывается, справедливо требуя, чтобы вставляли его сами нарушители.

Высокая эстетичность у студентов факультета истории сочетается с непревзойдённым хамством. Лаборантка, не доверяя студентам, перед началом лекции выходит в аудиторию проследить за порядком. И в один прекрасный день старый заслуженный работник нарвался на оскорбление от студентки-комсомолки Княжанской. Знает ли комсомольское бюро исторического факультета обо все этих фактах? Что думают об этом комсомольцы? Как к этому относится деканат факультета? В колонии А.С.Макаренко было святое правило: "Раз плюнешь — три дня моешь!". Неплохо было бы ввести такое правило и у нас в институте.


Ленинец, 1956, 3 июня


Остров Лёши Мезинова


"Остров Лёши Мезинова" — так назвал главу в романе "Суер-Выер" Юрий Коваль, подарив своему студенческому другу и соавтору целый остров. На этом острове — не в книге, а в жизни — хорошо живётся пятерым бывшим беспризорным псам, здесь тепло и уютно друзьям. Потому что хозяин этого острова — добрый и неунывающий человек.

— Как и все сочиняющие мальчики, я хотел попасть на журфак МГУ. Но родители посоветовали пойти в пединститут, где конкурс был меньше. Кроме того, туда от нашего дома на Дорогомиловке ходил трамвай, и это меня окончательно сразило.

— В отличие от многих "сочиняющих мальчиков", вы стали профессиональным детским писателем. А началось всё со знаменитого "Суера", которого вы с Ковалём писали прямо на лекциях.

— И преподаватели не всегда это одобряли. У меня сохранилось стихотворение, которое мы с нашим однокурсником Милей Херсонским сочинили по случаю изгнания Коваля с лекции по античной литературе. Мы сидели с отсутствующими физиономиями — писали своё произведение, и Юрка как-то особенно бурно отреагировал на новую удачную строчку, за что и был изгнан. Мы с Милей тут же сострогали опус, который завершался словами: "Педкружок (это прозвище Коваля), превратишься в огромный Педкруг и профессором станешь античных наук!"

— Откуда такое странное прозвище?

— Когда нам всем пришло время записываться на факультативные курсы, Коваль долго не мог выбрать себе подходящий факультатив, в силу своей разносторонности, и от отчаяния записался на педагогику — самый презираемый нами предмет, схоластический и скучный. После этого Коваля и прозвали Педкружком. Он относился к этому довольно спокойно, даже сам себя так именовал. Ещё у него была кличка Дяй — от "разгильдяй": учились-то мы не блестяще...

— А какое прозвище было у вас?

— Моё прозвище было составлено из имени и фамилии. Хотя полное имя у меня Леонид, друзья всегда звали Лёшей. Лёша Мезинов — Мёша. Это придумал Женя Немченко, у которого была кличка "Кок" — из-за стиляжной причёски. Он стал одним из героев "Суера" — коком на корабле...

— "Суера" вы писали вдвоём. Почему же на всех изданиях значится имя только одного автора — Коваля?

— Уже после окончания института Юра не раз предлагал мне продолжить работу над этой вещью. Но с какого-то времени "Суер" стал меньше интересовать меня. И однажды Коваль позвонил мне и выкупил авторские права на это произведение за... литр водки. Сначала он вообще предлагал пол-литра, но я долго торговался, и наконец мы сошлись на литре.

— А не продешевили? Не жалеете об этом?

— Нет. Я только сейчас понимаю, чем была эта вещь для Юрки. Для меня — просто студенческое баловство, а для него, хотя это прозвучит несколько напыщенно, дело всей жизни, то самое "чистое творчество", "искусство для искусства", к которому он всегда стремился.

— Осталось в полном тексте, который вышел в издательстве "Вагриус", что-нибудь от старого "Суера"?

— Да, рукопись во многом замешена на студенческом варианте, но в целом это абсолютно самостоятельная вещь, и я не имею никакого права участвовать в этом проекте. Хотя иногда мне кажется, что я нужен был Ковалю как редактор или как собеседник.

— Он был вашим другом?

— Говорят, что у Коваля было много друзей. Но ведь много друзей не бывает! Мы с Юрой жили каждый своей жизнью. Естественно, часто виделись, но особо тесного сосуществования не было. Мы напоминали двух медведей в одной берлоге — каждый со своим непростым характером. Однако в то же время я всегда помнил о нём, а он — обо мне. Особенно в последнее время, когда жизненный круг стал замыкаться, мы стали ближе. Он ушёл первым, и я до сих пор не могу к этому привыкнуть...

— А как появился Юрий Коваль в вашей жизни?

— Первый раз я увидел его в Ленинской аудитории. Он, немножко сутулый, легконогий, взбегал вверх по ступенькам с тетрадочкой в руках (я тоже иногда брал в руки тетрадку, чтобы показать, что учусь, а не только сочиняю всякую всячину). Я тогда только поступил (это был 55-й год), ещё никого не знал в институте, но имя Коваля уже было на слуху. О нём говорили как о незаурядной личности. Для контакта нам с ним много времени не понадобилось: перекинулись парой цитат из популярных тогда Ильфа и Петрова, поострили... Мы были несколько литературные мальчики, но при этом далеко не лучшие студенты. Я на лекции ходил в основном для того, чтобы "Суера" писать, а потом вообще бросил ходить, за что и был караем всегда вызовами в деканат. Мы с Юркой всё спорили, кто же из нас хуже учится, и каждый доказывал, что именно он. Мы частенько "стреляли" у наших сердобольных сокурсниц деньги и шли вместо лекций на Новодевичье кладбище, на могилу Дениса Давыдова, пить портвейн.

— "На осень", конечно, оставались?

— О, я-то вообще всегда сдавал экзамены самый последний. Юрик тоже "садился" исправно. У него была замечательная система подготовки к экзамену по литературе. Он начинал ходить с девушками в кино и театр на постановки тех произведений, которые не читал: лень было книжку листать. Но эта система срабатывала, увы, не всегда...

— Ваше литературное сотрудничество с Ковалём продолжалось и после института. Как появилось решение писать детские книжки?

— Мы вовсе не рвались писать для милых детишек, если честно. Просто в издательстве "Малыш" работала наша однокурсница Галя Гладкова, и Юрка предложил написать что-нибудь детское: дескать, Галка поможет протолкнуть. Мы сели и стали думать, где искать сюжет. И Юрка, который в любом деле был застрельщиком, первый нарушил молчание: "Давай напишем хоть... про чайник!" Быстро появилась первая строчка: "Если целый день кипеть, можно просто поглупеть". Правда, сначала у нас там было неприличное слово. Мы часто в первом варианте использовали самые непарламентарные выражения, а потом, в процессе работы, заменяли их более невинными. И после этой книжки, "Сказка про чайник", и у него и у меня книжки посыпались как из рога изобилия. Наш стиль — это сочетание прозы и стиха. Писали мы и фельетоны про стихи других поэтов. Это было в 65-66-м годах, когда мы с Юрой сотрудничали с только что созданным журналом "Детская литература" под псевдонимом Фим и Ам Курилкины. Нашими учителями в стихосложении. Нашими учителями в стихосложении были Холин и Сапгир. Они передали нам свою мастерскую на Абельмановке, в подвале уже не существующего дома напротив кинотеатра "Победа". Это было прекрасное время! В мастерской собиралась самая разнообразная публика. Там появлялись и Давид Кугультинов, и Аркадий Райкин... У Коваля есть несколько рассказов о том, абельмановском, периоде, например, "Чайник". Кстати, этот же чайник был "прототипом" героя нашей первой детской книжки. Мы с Юркой часто вспоминали те годы, и он говорил: "Когда я бываю в тех местах, я плачу!"

— А как вы работали вдвоём?

— Мы очень хорошо друг друга понимали, и работать нам было легко. То, что мы написали, невозможно разделить. Только иногда, перечитывая написанное нами, я могу точно сказать: вот это Юрка написал. Что касается чисто технических особенностей работы, то я вечно цеплялся за строчки, а Юрка говорил: "Не заклинивайся, идём дальше!" Коваль при всей своей индивидуальности и сосредоточенности на своей работе был человек бригадный. Он любил совместную работу. Недаром к нам потом присоединился художник Виктор Белов, а перевод стихов Яна Райниса мы делали вместе с Игорем Мазниным. Может быть, это осталось со студенческих лет, с сочинительства всё того же "Суера"...

— С кем дружили во времена студенчества?

— С теми, кто посещал так называемый "пинг-понговый кружок", где главенствовал Женя Немченко, не так давно ушедший из жизни. Он написал по моей просьбе любопытное воспоминание о всей нашей команде, где дал характеристику и Ковалю, и мне, и Сергею Яковенко... Женька был очень своеобразным человеком. Его, как стилягу, исключили из МГИМО, и он поступил к нам. Учился Женька прекрасно и вообще отличался одарённостью. Он изобрёл свой полустиляжный жаргон, которым мы с удовольствием пользовались, и вообще много для нас значил, недаром Коваль сделал его одним из героев "Суера". После института Женя ушёл в милицию, поскольку, будучи стилягой, был привержен материальным благам, а в милиции хорошо платили. Он проработал там всю жизнь, но так и не сошёлся близко с сослуживцами — это была всё-таки не его среда. В последние годы он работал внештатным корреспондентом газеты "На страже", писал талантливые очерки и зарисовки...

Часто общаюсь с Максимом Шенгелевичем, сокурсником. Он начинал в "Московском комсомольце" журналистом, а сейчас директор издательского дома "Юность". Лет пять назад я совершенно случайно встретился с Валерой Беккером, которого запомнил шустрым, чёрненьким таким игроком баскетбольной команды, а увидел седого, солидного предпринимателя. После института он поехал по распределению на Камчатку, там стал сначала журналистом, потом моряком: ушёл в море и 11 лет проплавал на разных рыболовецких судах. Но по неискоренимой институтской привычке до сих пор сочиняет стихи... Наш с Ковалём соавтор, Игорь Мазнин, тоже выпускник МГПИ. Он, кстати, вёл на факультете общественных профессий литературное объединение. Серёжа Иванов, писатель, заканчивал деффак. В институте мы с ним мало пересекались, а сейчас принадлежим к одной организации — многострадальному Союзу писателей, который сегодня очень напоминает один из островов, описанных Ковалём, — Остров Посланных На... Общаемся и с Сашей Латышевым, который курса на два нас помладше, и с Гариком Бабушкиным. А вот Вова Македонский, режиссёр, снявший вместе с Козаковым замечательный фильм про Павла Луспекаева, в последнее время куда-то запропастился... (Спустя полгода после публикации интервью, на открытии выставки памяти Ю.Коваля в Российской Государственной детской библиотеке, Владимир Македонский объявился, к удовольствию его друзей и однокурсников — Сергея Яковенко, Леонида Мезинова и Георгия Бабушкина — Н.Б.)

Миля Херсонский теперь иностранец, живёт в Вильнюсе. Там он стал руководителем Еврейского народного театра. Жорка Степанидин был спортивным журналистом, потом писал хорошие детективы. Увы, его уже нет с нами... На прошлой нашей встрече выпускников я увидел серьёзного человека профессорского вида по фамилии Анисимов, который оказался тем компанейским парнем, которого мы, тогда студенты, звали Анисимчук. Я очень рад был снова его встретить. Как-то в детско-юношеском объединении Союза писателей я увидел Виталия Коржикова, которого знал ещё по институту, и наше знакомство началось сызнова. Естественно, общаемся и с Кимом, хотя в институте ни с ним, ни с Визбором особой дружбы не было – они имели свои компании. Тесный контакт возник гораздо позднее, уже после института.

— Как вы думаете, почему?

— Трудно сказать. Наверное, судьба. А может быть, тут дело в том, что многие из нас, поработав в школе, ушли в журналистику, а это такая сфера, где рано или поздно люди соприкасаются. Когда же человек, с которым ты случайно пересёкся, близок тебе по духу — лицейскому, педвузовскому — с ним хочется встречаться чаще. Мы сначала даже и не предполагали, что это общение станет таким важным для нас. Во всяком случае, для меня наш институтский дружеский круг оказался плотнее всех остальных.

1996 г.