Наталья Богатырёва свято дружеское пламя интервью с выпускниками Московского государственного педагогического института

Вид материала

Содержание

Лирические стихи
Ленинец, 1957, 1 мая
Ленинец, 1952, 17 марта
Легко ли быть "хоккейным богом"?
В футбольном журнале "Матч" за 1996 год опубликованы ваши интервью с выпускниками МГПИ Петром Фоменко и Юрием Ряшенцевым. Какое

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 25

Лирические стихи

Вот я снова готов идти

По ревущему, как прибой,

По немеренному пути

До тебя и до встреч с тобой.

Вон уходит в море звезда,

Переделанная в строку,

Вот дымятся сзади года,

Переплавленные в тоску.

Солнце, вскинув рассветный луч,

Землю вновь идёт открывать,

Обещая в морях разлук

Возвращений и встреч острова.

Но уж видно, как ни верти,

Что за этим рассветом алым

Есть конец одного пути

И другого пути начало.

Так ликуй на острой воде,

Ночи близкое пораженье!

Здравствуй, день, синеглазый день,

Мой поклон твоему рожденью.

* * *

Не знаю, сможет ли ель расти -

Уж больно она стара,

Наверно, ей хочется погрустить

В осенние вечера.

Она стоит на серой скале

И вечно смотрит туда,

Откуда приходят в жёлтый лес

Белые холода.

Но ей иногда не по себе,

И она опускает взгляд:

В неё влюблён голубой хребет

Северных горных гряд.

Ленинец, 1957, 1 мая

Л.Шувалова

Недопустимое благодушие

Неблагополучно обстоит дело с освоением курса основ марксизма-ленинизма в 4 группе первого курса литфака. Комсомольцы этой группы тт.Богдасарова и Беличкова на политзанятиях ничего не могли сказать о Государственном бюджете СССР. Богдасарова вообще имеет слабое понятие о том, что делается в стране и за рубежом. Вся страна приветствует почин стахановцев завода "Акрихин" и Дорогомиловского завода. В группе об этих фактах не слышали. Тт. Романенко, Шешенин, Визбор, Корыткина не знают о письме семей греческих политзаключённых товарищу Сталину и о положении в Греции. Тов. Янович имеет слабое представление о советском предложении относительно подготовки мирного договора с Германией. Плохо обстоит дело с посещаемостью политзанятий. 11 марта на политзанятии из 26 студентов отсутствовало... 12 человек! Студенты Лифшиц и Гарфункель спокойно заявили, что не были по неуважительной причине... Пропускает политзанятия тов.Заремба. Самое недопустимое заключается в том, что в группе очень терпимо относятся к такому положению.

Ленинец, 1952, 17 марта

В.И. Коровин:

"Стараюсь быть справедливым"

Валентина Ивановича Коровина мы, будучи студентами, панически боялись. Лекции по русской литературе 19 века у него, что и говорить, были блестящие, но на экзамене он гонял нещадно. А потому, уже закончив институт, я долго обходила грозного профессора стороной, пока не услышала от его однокурсников, что Валя Коровин решительно отстаивал их от нападок комсомольских функционеров. Побеседовав со своим бывшим преподавателем, убедилась, что моё представление о нём было, мягко говоря, неполным. Принципиальный, честный, справедливый человек, серьёзный учёный, он по духу оказался очень близок своим творческим сокурсникам, о которых вспоминает с гордостью и теплотой. Закончив МГПИ в 1954-м, честно собирался по распределению вместе со своим другом Игорем Мотяшовым в тьмутаракань, но был рекомендован в аспирантуру сразу по трём кафедрам: русского языка, советской литературе и русской литературе 19 века. Он выбрал кафедру русской литературы 19 века, которую со временем возглавил, уже будучи доктором филологических наук. Но до этого, после окончания аспирантуры, работал завотделом литературы и искусства в журнале "В мире книг", затем в Институте художественного воспитания. С 1970 года — в МПГУ. Читал курс литературы от древнерусской до конца 19 века, знаток творчества А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова.

— Мы пришли в институт в последние годы правления Иосифа Виссарионовича. Правда, в воздухе уже носились идеи свободы, и это вызывало у старшего поколения некоторое недовольство. Оно выражалось в том, что всё время устраивались комсомольские собрания. Я вам расскажу один случай, который мне запомнился надолго. На старших курсах две или три девочки начали красить губы: решили проявить некоторую самостоятельность в поступке. Их немедленно вызвали на комсомольское собрание, пригласили на него бывшего секретаря комитета комсомола Эрика Хан-Пира, который был правдолюбцем, романтиком, искренне верил в идеи социализма, хотя потом в них совершенно разуверился. А тогда он был весьма настойчивым, в духе Павки Корчагина и идей 20-30-х годов, и не терпел чужого мнения. Кто-то на этом собрании робко сослался на Пушкина: "Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей". Эрик взорвался и закричал: "Но сначала надо быть дельным человеком, а уже потом думать о красе ногтей!" Стали голосовать за то, чтобы исключить девушек из комсомола и института. Многие были против.

— А вы?

— Конечно, против. И все наши ребята тоже. Но было много и других — студентов, которых можно было убедить в чём угодно. Кто-то трусил, кто-то сомневался. Они не задумывались, что этим можно испортить всю жизнь человеку. Хотя бы даже из этих соображений нужно было воспрепятствовать исключению. По-моему, эти девушки всё-таки закончили институт, потому что тут вмешались преподаватели, и умерили пыл молодых и ретивых правдолюбцев. Обошлось выговором...

— Неужели существовал какой-то жёсткий регламент: не краситься, одеваться, как монашки?..

— Ну конечно, нельзя было ходить в брюках, в коротких юбках... Тут же начинались проработки по всем инстанциям: сначала беседовали на комсомольском собрании группы, потом вызывали на заседание факультетского комсомольского бюро, потом на собрание всех комсомольцев факультета. Человек проходил весь путь из рая в ад. По поводу Волкова, Кусургашева и Ряшенцева спонтанно возникали какие-то дела из-за их свободного, раскованного поведения, стихов, более смелых, чем желали преподаватели. Но эти дела быстро гасили, потому что студенты на старших курсах уже были более разумными, не поддерживали нападок на товарищей. Никакие они были не хулиганы, а нормальные ребята, просто с большим чувством свободы.

— Страшное было время...

— И несмотря ни на что — счастливое! У нас не было больших конфликтов, ссор. Заняты были делами: писали стихи, песни, ходили в походы, ставили удивительные капустники! Это были настоящие театральные постановки, очень талантливые, в которых участвовали абсолютно все! Как-то раз ребята показали капустник главному режиссёру Театра Эстрады Смирнову-Сокольскому. Ему очень понравилось, но при этом он сделал ряд очень важных замечаний (мне повезло присутствовать при том разговоре). Часа три с нами говорил... А другие ребята наукой занимались. И сразу определились интересы. Мы уже знали, что Сёма Богуславский будет учителем, Юра Ряшенцев — поэтом и переводчиком, Максим Кусургашев пойдёт на телевидение или на радио... Я занимался русской литературой, Игорь Мотяшов — критикой, Юра Солодуб — языками, Галя Храповицкая — зарубежной литературой. То есть всерьёз увлекались наукой. Несмотря на то, что у нас была весёлая и разгульная жизнь, люди учились достаточно углублённо и были очень талантливы. Ведь сразу было видно, что Юра Ряшенцев, Визбор, Ким — сложившиеся поэты. А разве мало поэтического таланта у Сёмы Богуславского?.. Хотя нещадно критиковали друг друга на заседаниях литобъединения у Власова. Я стихов не писал, увлекался критическими статьями — о Маяковском, о языке разных писателей...

— Вам тоже доставалось от товарищей по литобъединению?

— Нет, наоборот, меня щадили, а преподаватели ценили: я даже получил первую премию на Всесоюзном конкурсе студенческих научных работ за статью, которую впервые прочитал на одном из заседаний.

— Вас, молодых людей, в группе было всего трое: вы, Игорь Мотяшов и Юрий Солодуб. Девушки, наверное, вас баловали?

— Нет, очень строго относились. Девочки были хорошие: Галя Храповицкая, Люся Кашницкая, Аня Городецкая, Нина Нахманович, Ася Пивоварова, Элла Сохрина, А если говорить о ребятах запомнившихся, то это ещё и Боря Вульфов, и Володя Лейбсон... Володя учился на курс старше. Замечательный был пародист! Он был знаком и с Пастернаком, и с Маршаком, и с Чуковским. И все они ценили его пародии. Как известно, Маршак страшно злился, когда его пародировали, а к Володе отнёсся благосклонно.

— Распекали ваших однокурсников, наказывали...

— А теперь весь вуз гордится, что такие люди его закончили. Работая здесь на протяжении 30 лет, я встречал очень много талантливых ребят, особенно в науке. Вот Саша Архангельский, Сергей Сапожков, молодые преподаватели, которые тоже закончили наш институт. Но таких обычно — один-два человека на курс. А так, чтобы весь курс был талантливый, — уже не было…

— А интересно, были на вашем курсе антисемитские настроения? Всё-таки последствия дела врачей могли ещё сказываться...

— Среди студентов — не было! Если бы что-то подобное возникло, это было бы позором, такого человека все стали бы презирать.

— Валентин Иванович, весь мой курс боялся вам сдавать экзамен: уж очень вы строгий.

— Для вашей же пользы. Это не громкие слова, но я очень люблю наш университет и студентов. И я хочу, чтобы мои студенты гордились своим образованием, были действительно образованными людьми. Только этим объясняется моя строгость, и больше ничем, ей-богу. Я читал лекции за границей, где студент выжимает из преподавателя все соки, требует знаний. У нас наоборот, приходит студент и говорит: "Я заплатил деньги, значит, вы обязаны поставить мне зачёт". Я хочу, чтобы у нашего студента сформировался наконец правильный подход к образованию. Вы пришли учиться? Так возьмите у меня всё, что я могу дать. И когда я начинаю вас проверять, я должен быть уверен, что вы усвоили хотя бы основные моменты курса. Культурный человек не может не знать Пушкина или Лермонтова. А вы заметили, что я пристрастен к каждому студенту? Причём, к своим любимым ученикам — вдвойне. Стараюсь быть объективным и, как у Пушкина, не давать преимущества любимой мысли.

— Чем вы обязаны нашему вузу?

— Он приучил к работе, дал знания. Дал ощущение общности с людьми, с которыми поддерживаю самые тёплые отношения до сих пор. А самое главное, институт дал опору в жизни.

1998 г.

Легко ли быть "хоккейным богом"?

Владимир Дворцов

В 70-80-е годы, когда увлечение хоккеем было повальным, Владимира Дворцова называли "хоккейным богом". Он окончил МГПИ в 1954-м, ещё в институте увлёкся журналистикой, был постоянным автором "Ленинца". Особенно поднаторел в фельетонах и материалах о спорте. По распределению преподавал географию в сельской школе на Алтае, вернулся в Москву с горячим желанием стать спортивным журналистом. В газете ЦК ДОСААФ "Советский патриот" освещал события автомотоспорта, был приглашён в "Советский спорт", где, будучи сотрудником отдела спортивных игр, стал писать о футболе и хоккее. В 1962 году перешёл в только что организованную спортивную редакцию ТАСС, проработал там 30 лет, став главным хоккейным обозревателем бывшего Союза и одним из лучших спортивных репортёров страны.

Он объездил весь мир, дружил со многими замечательными людьми. В числе его знакомых и друзей Юрий Гагарин, Аркадий Райкин, Ростислав Плятт, Михаил Рощин, Лев Кассиль, не говоря уже об известных российских и зарубежных спортсменах. В бытность свою журналистом Владимир Дворцов много поездил по стране с лекциями о спорте от общества "Знание", собирая тысячные залы. Рассказчик он отменный, а на его памяти десятки историй-былей — весёлых, печальных, драматических. Часть из них вошла в сборники "Горшок N48" и "Новости, откровения, улыбка". Любителям спорта известны его книги "Вызов принят", "хоккейные баталии СССР-Канада", "Форвард N17" (о Валерии Харламове, совместно с З.Юрьевым). А книга "Хоккейный репортаж" была настоящим бестселлером и сих пор пользуется успехом у болельщиков. Владимиру Дворцову принадлежат сценарии фильмов: художественного — "Такая жёсткая игра хоккей" – и документального — "Последний сезон" — об Александре Мальцеве. Незадолго до смерти вышли несколько новых книг Владимира Дворцова, обобщивших его богатый человеческий и журналистский опыт. Это сборники автобиографических рассказов, зарисовок с Олимпийских игр, рассказов о российских хоккейных и футбольных кумирах, в которых явственно различима трогательная и добрая улыбка их автора.

Владимир Александрович сам нашёл меня через Максима Кусургашева. Со свойственной ему профессиональной мобильностью и инициативностью, едва узнав, что готовится книжка об истории МГПИ его молодости, тут же позвонил мне и предложил свою помощь. Он тогда уже был тяжело болен, и общение наше оказалось недолгим. Но каждая встреча с Владимиром Дворцовым была для меня уроком журналистского мастерства, которым он щедро со мной делился. Его имя не менее легендарно, чем имена тех, о ком он писал и с кем дружил. Все они, хоккеисты, журналисты, люди искусства, сегодня вспоминают о нём не только как о знатоке хоккея, но и как о сердечном, чутком друге, на которого всегда можно было положиться. Пётр Фоменко, с которым Дворцовы дружили ещё со студенческих времён, однажды сказал: «Володя больше, чем спорт, любил этих людей». А Юрий Ряшенцев в предисловии к одному из сборников рассказов Владимира Дворцова заметил: «Володя всегда был честен и не любил подлецов».

Особого разговора заслуживает супруга Владимира Александровича, Елена Аркадьевна Дворцова. Так получилось, что мы подружились после того, как не стало Владимира Александровича. А до этого мне казалось, что она в тени своего известного супруга. Придёшь к ним, бывало, всё уже накрыто к чаю, Владимир Александрович широким гостеприимным жестом приглашает к столу. Начинается неспешный разговор. Елена Аркадьевна, в разговор не вмешивается, наливает чай, подкладывает разные вкусности – всё незаметно, деликатно. Образцовая жена выдающегося человека! Однако уже по нечастым, но метким, всегда по делу замечаниям, было ясно: эта женщина – сама личность выдающаяся. Когда мы начали с ней общаться чаще, так и оказалось.

Елена Аркадьевна – яркий, самодостаточный, внутренне богатый человек, к тому же литературно одарённый. Она пишет чудесные рассказы о людях, с которым сводила судьба, об институтских друзьях и друзьях с Арбата и Красных ворот, где прошли её детство и юность… Два из этих рассказов приведены ниже. Многие из героев этого сборника говорили о Красновском и Маландине, но только Елена Дворцова сумела создать их литературные портреты, такие живые и узнаваемые… Она умеет дружить (дом Дворцовых всегда был открыт для хороших людей), и друзей у неё много, причём разного возраста. Каждый находит в ней умную, внимательную собеседницу, которая искренне порадуется твоим успехам и разделит горести. Особое место в её сердце занимают институтские друзья: «Мы приговорены друг к другу»… Причём, дружит Елена Аркадьевна с выпускниками самых разных факультетов, и однажды благодаря ей в гостях у моих студентов побывали физфаковцы Анатолий Исаакович Брук и преподаватель физфака Владимир Владимирович Сперантов, который, к восторгу студентов, всю лекцию пел, аккомпанируя себе на пианино, старые институтские песни…

При всей мягкости и уступчивости, в жизненных испытаниях она проявляет стойкость и гордость – даёт о себе знать цыганская кровь. История её происхождения почти мифологична. В Херсоне жила цыганская семья из пяти детей. И когда отец и мать умерли, одну из девочек взяла на воспитание молодая женщина-соседка, переехавшая вскоре в Москву. Девочка выросла, вышла замуж, родила Елену, будущую Дворцову, а после рождения второй дочери умерла. Бабушка и воспитала Елену Аркадьевну, и дала ей образование: в 1956 году она закончила дефектологический факультет МГПИ. Работала в Люблинской школе для глухих детей, в Библиотеке им.В.И.Ленина, до сих пор работает в Институте коррекционной педагогики РАО (долгое время - в лаборатории, заведовал которой… Вадим Егоров!)

Я слушаю кассету и вспоминаю уютную, скромную квартирку, где полки сплошь заставлены фотографиями друзей: Визбора, Маландина, Рощина, - а на краю письменного стола – зачехленная, теперь уже навсегда, старенькая печатная машинка…

— В 1949 году я шёл поступать во Второй медицинский институт вместе с папой (он у меня врач). Вдруг моё внимание привлекло объявление о том, что географический факультет педагогического института организует для своих студентов практику в разных уголках страны. И я подумал: ну его, медицинский, сдам лучше документы в педагогический. И поступил на геофак. Учились мы в Главном корпусе.

— Вы были постоянным автором "Ленинца", в котором дебютировали 17 сентября 1951 года заметкой "Первая игра". Чем запомнилась работа в институтской газете?

— Там тогда работал очень хороший журналист из "Комсомольской правды" Семён Волк. Большой был приятель Ильфа и Петрова, подсказал им даже один из эпизодов путешествия Остапа в "Золотом телёнке". Из "Комсомолки" его уволили, очень сильно напугали, и он был счастлив, что не попал в тюрьму, а оказался в многотиражке. Он был единственным штатным сотрудником газеты, получал 1200 рублей. Он меня и сподвигнул о спорте писать. А вообще я фельетоны сочинял.

— За один из которых, "Шёл один верблюд", Ряшенцев с Кусургашевым вас дразнили?

— Было дело. В 25 аудитории, в полуподвале, они все собирались: Ряшенцев, Кусургашев, Маландин, жёны их... "Ну что, пришёл искать материал для очередного фельетона?" Но это не помешало оставаться в хороших отношениях до сих пор. А параллельно я писал заметки в "Советский спорт" о наших туристских делах, о соревнованиях...

— А сами спортом занимались?

— Да, особенно активно на первом курсе. У нас на курсе из 75 человек было 6 мальчиков, поэтому приходилось за факультет и в баскетбол играть, и в волейбол. Мы занимали серединные места, а обычно в волейбол выигрывал истфак, за который играли Дёмин, Маландин... Генрих Шульц у нас учился, многократный чемпион СССР по самбо. Из немногих мальчиков он создал команду самбистов и так здорово её тренировал, что она выигрывала у Бауманского института, Института физкультуры, где практически одни мальчики учились. Наши сборные очень хорошо играли и в волейбол, и в баскетбол. Но однажды был решающий матч с каким-то институтом. Если мы выигрывали, нас переводили в старшую группу. А соперники были сильные, и мы решили схитрить. Раздевалка была тогда в Главном корпусе на третьем этаже, а спортивный зал на втором, совсем в другом месте. И мы ту команду закрыли в раздевалке. Судьи поставили им неявку. И только поздно вечером комендант Дементий Дементьевич обходил институт и услышал их крики. Они написали жалобу, нашу команду хотели вообще снять с соревнований... Было очень много туристов. На пять тысяч студентов — 1200 активных туристов! Ни в одном институте такого не было. Тогда мы состояли в обществе "Искра", которое с удовольствием записывало эту цифру в свои отчёты, и кафедре физвоспитания, которой руководил Щукин, стали выделять деньги. Немного и нам перепадало...

— С кем из выпускников геофака общаетесь до сих пор?

— С Люсей Фроловой, Аллой Баулиной (она была руководителем моего первого похода по Клинско-Дмитровской гряде), Альбиной Третьяковой, которая теперь американская гражданка, входит в пятёрку лучших американских экономистов и является советником заместителя министра финансов России. Но в основном запомнились ребята с литфака: Визбор, Ряшенцев, Петя Фоменко, Мотяшов и Сурганов, ставшие критиками, несколько ретроградными, Володя Красновский, который сейчас почему-то в тени, а ведь прекрасный был человек, прекрасный!

— А преподаватели?

— У нас очень хорошие были преподаватели! Соловьёва, Пашканг, Максаковский, Тесман, Половинкин, Варсанофьева, Покшишевский...

— В вашей коллекции невероятных случаев из жизни есть и полулегендарная история о том, как Поликарпов оказался в МГПИ.

— Он ушёл с поста секретаря Правления Союза советских писателей и стал третьим секретарём Московского горкома партии, отвечал за демонстрации. И однажды организовал демонстрацию, которая продолжалась 9 часов. Сталин стоял, стоял, а потом ему стало плохо, и он присел на лавочку. Берия сразу выступил: "Кто организовал такую демонстрацию? Кто хотел уморить товарища Сталина? Дайте мне револьвер, я его здесь же пристрелю!" Все показали на Поликарпова. Сталин открыл глаза и говорит: "Это никто не организовал, это народ идёт!" И Берия замолк. Но Поликарпова на всякий случай отправили в пединститут. Сначала он был заместителем директора по хозяйственной части, потом по учебной, преподавал марксизм-ленинизм и, наконец, стал директором МГПИ.

— Владимир Александрович, а легко ли быть "хоккейным богом"?

— Нелегко. Я везде и всюду сопровождал нашу сборную, ездил с советскими хоккеистами на все чемпионаты мира, на Олимпийские игры. От всей советской прессы были только мы с Николаем Николаевичем Озеровым, причём я — беспартийный.

— Принципиально беспартийный?

— Нет, просто времени не было вступить. Пришлось бы тогда на собраниях сидеть, поручения выполнять... В ТАССе работало 5 тысяч человек (из них, кстати, 4 тысячи КГБешников), и только один беспартийный. И, надо же, посылают именно его! Конечно, начальству это не нравилось. Заведующий спортивной редакцией, его заместители возмущались: "Пропусти хоть один чемпионат, дай поехать Иванову или Сидорову". Хорошо, поедет Сидоров. Но он отвечает за гимнастику, в хоккее ничего не понимает. Что он может рассказать тысячам болельщиков? А я был фанатик хоккея, мне каждый матч нужно было видеть своими глазами. Сейчас, например, некоторые спортивные журналисты вообще на хоккей не ходят — всё по телефону узнают. А я каждое движение в командах знал. Например, Третьяк сегодня не играет в "ЦСКА". Я сразу к нему: "Владик, ты почему не играл?" — "Да ты знаешь, у меня перелом ноги". Я первый узнавал все хоккейные новости. Если бы я не был такой фанатик, у меня в 58 лет не случился бы инсульт. Недоброжелатели мои считали, что рвусь за границу за тряпками. А какие тряпки, если платили 20 долларов суточные (для сравнения — сейчас 100-150 долларов). Мы с Озеровым всегда брали с собой неподъёмный чемодан, набитый консервами с сайрой: завтрак, обед, ужин...

— Кстати, сколько получали тогда наши хоккеисты, любимцы всей страны?

— Наши за победу получали 20, 50, в лучшем случае 100 долларов. Покупали шубы из искусственного меха, продавали в Союзе, покупали машину. Но играли они, конечно, не только за деньги. Им игра была важна сама по себе, хорошая компания. Им интересны были города, по которым ездили с матчами. Хотя разные были игроки. Харламов, например, музеи любил посещать. А другой только играет, тренируется, кушает, спит. Домой приезжает на месяц — напивается...

— Вы были на всех знаменитых играх с канадцами. Какой матч запомнился лучше всего?

— Запомнился мне матч "ЦСКА" — "Монреаль Канадиенс" в новогодний вечер накануне 1976 года. Это был потрясающий матч, который, с моей лёгкой руки, считается самым интересным в истории мирового хоккея. Третьяк отстоял очень здорово, хорошо сыграли наши нападающие. Например, Александров был маленького роста, метр шестьдесят, а многие канадцы – метр девяносто пять. Так он между ними лавировал и забрасывал одну шайбу за другой. Харламов, Михайлов — это же потрясающие игроки! Канадцы к нам очень хорошо относились, потому что СССР была единственная страна, которая и клубными командами, и сборной могла им противостоять и даже кое в чём была посильнее их. Они играли индивидуально, а у нас — коллектив. И в то же время в этом коллективе каждый — звезда. В 1981 году мы боролись за Кубок Канады, дошли до финала и играли с канадцами. Харламова тогда на игры не взяли, в том же году он погиб, и наши в память о нём сыграли очень здорово. Жуткий был матч! Первый период канадцы нас всё время давили. А закончилась игра со счётом 7:1 в нашу пользу. Это на канадцев очень действовало: ведь они считают, что хоккей — их национальная игра. А по-моему, хоккей — очень русская игра. В этой игре на игрока, идущего с шайбой, набрасываются другие игроки, и он должен уворачиваться от них, пробиваясь к воротам. Мне всегда казалось, что это похоже на то, как во время войны наши солдаты сражались с танками. Вот какой-нибудь отважный парень берёт связку гранат и ползёт навстречу танкам, на верную гибель, а метров за десять до танка встаёт и бросает гранаты...

— С кем из хоккеистов вы дружили?

— Со многими. С Майоровыми, Борисом и Женей, со Старшиновым — это были мои кумиры. Альметов, Локтев, Александров, Михайлов, Петров тоже были моими друзьями. С Харламовым очень дружил...

— Ничто человеческое даже большим спортсменам не чуждо. Выпивали они?

— Конечно. Но здоровье было железное. У Боброва, Сологубова, Трегубова, которого звали Иван Грозный, здоровья хватило бы на десять человек. Хорошие были ребята, патриоты команды. Они были участники войны (Сологубов был ранен очень сильно), и дух коллективизма, товарищества, который ценился на фронте, принесли в команду. Это не только в хоккее, но и в футболе. Нырков, футболист, всю войну прошёл, закончил командиром взвода, стал потом генералом. Их слово было для молодых иной раз более веским, чем слово тренера.

— Интересно, а договорные матчи были тогда?

— В футболе — да, а в хоккее было так. Заканчивается, к примеру, чемпионат Советского Союза, "ЦСКА" обеспечил себе золотые медали. Но предстоят ещё игры на Кубок. И чтобы немножко поберечь игроков основного состава, выпускают молодёжь. Они, естественно, проигрывают или играют вничью. Но договорённости никакой не было.

— Говорят, на хоккейных матчах часто среди болельщиков можно было увидеть Брежнева.

— Брежнев очень любил хоккей. И бывало так, что на матче, скажем, "Локомотив" (Москва) — "Спартак" (Свердловск) присутствовали две команды, судьи, два-три зрителя, Генеральный секретарь ЦК КПСС и ... журналист Дворцов.

— И какое впечатление производил на вас Генеральный секретарь ЦК компартии?

— В первое время это был очень хороший человек, ранимый. Всё, что мог сделать для людей, он делал. Это последние 10 лет он сильно сдал, просился на пенсию, но не отпускали... Так вот, в последние годы он только хоккеем интересовался. Приносят какой-нибудь указ на подпись, а он: "Вы не носите мне эти указы, надоело! Про хоккей что-нибудь расскажите!" Генеральный директор ТАСС С.Лапин и сменивший его Л.Замятин это быстро усвоили. Вызывали меня в огромный, метров 120, кабинет на Тверском бульваре, просили рассказать "что-нибудь весёленькое о хоккее", записывали, а потом ехали к Брежневу рассказывать.

— Специфика работы спортивного обозревателя, надо полагать, заключается в высокой мобильности?

— Да, и особенно трудно приходилось в Канаде, с которой у нас 8-11 часов разницы. Игра начинается в 7, в 10 заканчивается, полчаса пресс-конференция, а потом надо ехать в гостиницу, оттуда звонить в Нью-Йорк, с которым у Москвы связь 24 часа, чтобы материал срочно попал в газеты. 2000 и 6000 советских читателей газет, слушателей радио и телезрителей ждут эту информацию, все агентства её берут. Сначала я должен передать "молнию" — короткое сообщение о том, например, с каким счётом закончился матч, потом — отчёт.

— Обычно отмечают: "По сообщениям ТАСС", — не называя фамилию корреспондента. Обидно бывало?

— В 99 процентах фамилию действительно не называют. Обидно, конечно. И я, для того, чтобы меня узнали, писал большие статьи во многие газеты, сценарии фильмов, книжки.

— Вы чуть было не стали первым советским журналистом, взявшим интервью у Чарли Чаплина.

— Было это на берегу Женевского озера, в Швейцарии, куда я попал в качестве корреспондента "Советского спорта" на хоккейный чемпионат мира 1961 года. Оказался около виллы Чарли Чаплина и увидел, как он прогуливался по своему большому участку — седой такой, маленький человек. Увидел меня по другую сторону невысокой изгороди, понял, что я что-то хочу спросить, и подошёл поближе. А я английский не знаю! Чаплин постоял рядом со мной, виновато улыбнулся и пошёл в глубь участка. Обидно было ужасно! Тогда-то я понял, как важно знать язык. Через десять лет я стал ездить на хоккейные матчи в Америку, Канаду и к тому времени выучил хоккейную терминологию, несколько десятков слов и фраз, с помощью которых уже мог брать интервью.

— А как вы оцениваете состояние современной спортивной журналистики в России?

— Спортивных журналистов сейчас очень много. И большинство молодые — от 17 до 20 лет. К сожалению, часто бывает так, что приходят они на пресс-конференцию и первый же вопрос: "А фуршет будет?" Но есть и толковые ребята. В "Спорт-экспрессе", "В советском спорте" профессиональный уровень по сравнению со временем, когда я там начинал, повысился.

— В футбольном журнале "Матч" за 1996 год опубликованы ваши интервью с выпускниками МГПИ Петром Фоменко и Юрием Ряшенцевым. Какое отношение к футболу они имеют?

— Юра Ряшенцев — это мало кто знает — давний болельщик, не оголтелый, а спокойный, вдумчивый. Он помнит очень многих игроков, которых я не помню. А Петя не только болельщик, он играл и в футбол, и в хоккей. Со своими актёрами до сих пор после репетиций мяч гоняет. Вот Ксения и Полина Кутеповы, две, как он говорит, рыжие бестии, здорово играют...

(В последние годы, когда Владимиру Александровичу уже было тяжело ходить, его подвозил на матчи Юрий Ряшенцев, благо они соседи по Хамовникам. И вот однажды осенью они отправились, как всегда, в Лужники, и с собой прихватили бутылку. У Владимира Дворцова пропуск: можно на машине подъехать к самым трибунам, но дотошный милиционер, однако, досмотр багажника произвёл и посоветовал с бутылкой расстаться. Тогда неунывающие друзья, недолго думая, немного отъехали от стадиона и зарыли заветную поллитру в сухую листву. Но где именно, на обратном пути, конечно, никто не вспомнил. И пришлось выдающемуся журналисту и выдающемуся поэту рыться в темноте на газонах, пока бутылка наконец не была найдена.)

— Раз уж мы снова вернулись к МГПИ, скажите, пожалуйста, а что значил институт для вас?

— Я очень быстро примкнул к секции туризма, где царил негласный закон: всё, что у тебя есть дорогого, ты отдаёшь товарищам, а они — тебе. Братство было. Я жил в Мытищах, уезжал из дома в семь и возвращался в 12 ночи, потому что у нас были семинары по туризму. Я, например, учил девочек узлы вязать. Пробежки совершали в 10 часов вечера вокруг института. Очень хорошие люди были в турсекции, плохие там не задерживались. С будущей женой, Еленой Мельниковой, я там познакомился. Она училась на дефектологическом факультете, была заядлой туристкой. Так что институт значил для меня очень много и в человеческом, и в личном плане.

1999 г.