Собрание сочинений Мортаза Шахид Моттахари Первый том из раздела «История»

Вид материала

Документы

Содержание Зороастризм и персидская литература

Подобный материал:

• Собрание сочинений 21 печатается по постановлению центрального комитета, 8762.76kb.
• Собрание сочинений в пяти томах том четвертый, 3549.32kb.
• П. П. Бажов. Собрание сочинений в трех томах. Том первый, 4694.86kb.
• Лев толстой полное собрание сочинений издание осуществляется под наблюдением государственной, 1514.85kb.
• Лев толстой полное собрание сочинений под общей редакцией, 2283.66kb.
• Собрание сочинений 20 печатается по постановлению центрального комитета, 7764.62kb.
• Собрание сочинений 16 печатается по постановлению центрального комитета, 9525.02kb.
• К. С. Станиславский Письма 1886-1917       К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.19kb.
• К. С. Станиславский Письма 1886-1917       К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.72kb.
• Н. В. Гоголь (полное собрание сочинений). F-bit, 1998, 133.3kb.

Зороастризм и персидская литература

Доктор Мухаммад Моин, да пребудет с ним Аллах³, написал книгу под вышеупомянутым названием, и мы в своей дискуссии часто обращались к ней ее и приводили из нее цитаты. Целью этой книги, как свидетельствует ее название и предисловие автора, является научное исследование: представить отображение слов и идей зороастризма в персидской литературе. С научной и литературной точки зрения, эта работа представляется весьма полезной, более того – необходимой, однако основная цель книги изложена в предисловии к ней господином Ибрахимом Пурдавудом, его руководителем, под сильным влиянием которого находился в то время доктор Моин. Она состоит в том, что дух иранского народа на протяжении своей истории, насчитывающей несколько тысяч лет, включая исламский период, по-прежнему представляет собой все тот же зороастрийский дух, и ни один фактор не смог подвергнуть своему влиянию истинную сущность иранского народа. Например:

«Религия, принесенная в Иран арабскими завоевателями, приобрела в этой стране национальную специфику и своеобразие. Получив название шиизма, стала отличаться от религии суннитов (которая, по мнению Пурдавуда, является истинным исламом).»¹

По мнению Пурдавуда, основными факторами, формирующими менталитет народа, являются территория, происхождение и язык, что легло в основу его концепции, согласно которой дух иранского народа является зороастрийским. Однако, как всем нам известно, на сегодняшний день ни одна раса в мире не сохранилось в чистом виде, чтобы можно было говорить о чистом происхождении. Древние иранские племена настолько смешались с тюрками, монголами, арабами, а также греками, индийцами и другими народами, что никто не может утверждать, что он чистокровного иранского происхождения. Например, неизвестно, каково в этом отношении происхождение самого Пурдавуда; возможно, его предками со стороны отца, были арабы из рода Омейядов, а со стороны матери – монголы из рода Чингисханов, одному Богу это известно.

То же можно сказать и в отношении языка; мы говорим сейчас не о смешении слов. Современный персидский язык лишь отчасти является языком народа, населяющего древний Иран, к тому же он, как небо от земли, отличается от древнего персидского языка, в особенности от языка Авесты.

Остается только фактор территории нашей страны, о которой сам Пурдавуд говорит так: современная наша территория – не более, чем часть исконной великой земли.

Результат концепции Пурдавуда заключается в том, что все чудеса сокрыты в воде и земле, а суть иранского духа заключена ни в чем ином, как в воде, земле и воздухе Ирана. Зороастрийское учение составляет дух Ирана, в силу того, что зороастризм со всеми суевериями и предрассудками, примеры которых мы видели, является порождением все той же воды и земли Ирана.

Пурдавуд утверждает:

«Жизнь и образ мышления, как наше происхождение и наш язык, является продолжением жизни, образа мышления, происхождения и языка людей, которые жили несколько тысяч лет назад и считаются нашими предками.»²

Я утверждаю, что наша жизнь и наш образ мышления, так же, как наше происхождение и наш язык, и в гораздо большей степени, чем наше происхождение и наш язык, претерпели изменение и стали совсем другими. Под влиянием вероучения ислама природный разум и талант иранского народа отбросил прочь прежние предрассудки – дуализм, огнепоклонничество, поклонение хаоме, солнцу, человеку и тысячи других, подобных им вещей.

Пурдавуд предает память иранских поэтов и мыслителей, говоривших особым языком суфиев, которые столетия назад освободились от предрассудков, касающихся происхождения, привыкли к тому, что их родиной является весь исламский мир, и поверили в равенство всех народов. Он пытается представить их суфийские высказывания о вине, магах, огне и храмах огня, как привязанность к прежним отмененным суевериям. Он пишет:

«После того, как в храмах угасли священные огни, сердце иранского мыслителя вновь стало храмом огня любви, а исцеление его страданий заключено в руках магов, давно покинувших свою прежнюю родину, никто более не может воззвать к ним.»

Я также утверждаю, что благородное сердце иранского мыслителя, как, например, Саади, Хафиз, Мевляна, Джами и сотен других, более или менее известных людей, являет собой храм, в котором горит огонь любви, а исцеление их страданий заключено в руках магов. Однако, храм их любви – это не четыре стены, где поклоняются природной стихии, и где находятся барсам, сосуд для барсама, нож для барсама и чаша с девятью отверстиями. Храм любви – это «место, которое не имеет названия», а маги, к которым обращается иранский мыслитель – не те маги в белой одежде с повязкой на лице и барсамом в руках, которые бесцельно тратят время, совершая бессмысленнейшие в мире ритуалы. Эти маги – указывающие путь наставники и учителя, которых иранцы узнали в исламскую эпоху, после того, как постигли высокие и гуманные понятия мусульманского суфизма.

Тех, кого Пурдавуд называет магами, иранцы отвергли столетия назад, заставив их покинуть Иран. Ошибочно утверждать, что к ним никто не может обратиться; это они не могут обратиться к Ирану и иранцам, и если они никому уже не могут быть полезны, они весьма пригодились самому господину Пурдавуду. Долгие годы, служа английским эксплуататорам, он обеспечивал свое безбедное существование, благодаря деньгам тех, кто жил за счет угнетенной индийской нации; он всадил нож в спину великой иранской нации, стремясь снова опутать этот народ прогнившими цепями таких понятий, как храм огня, барсам, барсамчин (нож для барсама) и хаома.

К сожалению, во время написания данной книги доктор Моин, которого мы любим и уважаем (когда в последние годы жизни его здоровье позволяло ему дать интервью, мы видели, что он – человек справедливый и придерживающийся принципов ислама), находился под сильным влиянием Пурдавуда. Вследствие этого он продолжает его дело и иногда вносит свой вклад в поддержку зороастризма, защищая его перед исламом.

Например, на с.76 книги, рассматривая вопрос о том, был ли Заратуштра реальной или мифической личностью, он пишет:

«Некоторые ученые, такие как Хусинк, высказали гипотезу, основанную на том, что Заратуштра является абсолютно мифическим персонажем (как, например, Рустам, Заль или Исфандияр).»

Далее он пишет:

«Следует учитывать, что предположение о том, что личность того или иного пророка или религиозного деятеля является вымышленной, высказывалось различными людьми.»

Далее в примечании он говорит:

«Даже в отношении Христа и Мухаммада.»

Весьма удивительно, что можно сравнивать историческую реальность Заратуштры и Великого Пророка Аллаха, или же сравнивать научную гипотезу, высказанную ученым относительно личности Заратуштры, со словами какого-то человека (если такой человек существовал), высказанными им о Пророке для того, чтобы оскорбить мусульман.

На странице 273, где говорится о святости огня и почете, которым окружается эта стихия, он пишет:

«Огонь играет особо важную роль в религиях арийцев, таких как брахманизм и зороастризм, а также в семитских религиях, таких как иудаизм, христианство и ислам, и даже у язычников Африки.»

Мне не известно, каким образом он, выросший в исконной мусульманской семье и сам являющийся ученым и образованным человеком, сделал вывод о том, что в исламе почитается огонь? Коран говорит о том, что джинн и шайтан были созданы из огня, а человек – из земли; человек, созданный из земли, был допущен к Богу, а шайтан, созданный из огня был изгнан из Рая.

На странице 415, подробно рассматривая вопрос о божественном сиянии, он пишет:

«В Замияд Яште говорится, что когда «сияние» или божественный свет нисходит на какого-либо человека, оно превозносит его над другими. Это божественное сияние дарует человеку царственность; благодаря ему человек становится справедливым и благодетельным, ему сопутствуют победа и удача. Благодаря этому сиянию человек также достигает духовного совершенства и избирается господом на роль пророка.»

На странице 420 он пишет:

«Согласно Авесте (Замияд Яшт стих 33, 40), «сияние» представляли в виде птицы или орла.»

Ниже на этой же странице он приводит уже упоминавшийся нами рассказ, о том, как божественное сияние следовало за Ардеширом в виде барана.

В то же время на странице 415 для того, чтобы объяснить это суеверие, он пытается сопоставить это понятие со значением слова «султан» «царь», упоминающемся в священном Коране, тогда как слово «султан» никоим образом не соответствует этому понятию, основанному на предрассудке. В Коране слово «султан» используется либо в значении «могущество и власть», либо в значении «довод и доказательство», благодаря которому достигается победа, могущество и власть; оно употребляется даже для обозначения господства шайтана над человеком: «Власть его – только над теми, которые избирают его покровителем и, которые придают ему сотоварищей».¹ Этим словом также обозначается законное право человека на какое-либо особое действие: «И не убивайте душу, которую запретил Аллах иначе, как по праву.»² Между данным понятием и понятием «божественного сияния», которое, как иногда утверждают, является божественным светом, освещающим сердце человека и делающим его царем или пророком, и которое иногда изображается в виде орла или барана, не существует ни малейшей связи.

Разве не лучше было бы, если бы уважаемый доктор Моин ограничился только темой «зороастризм и персидская литература», не затрагивая тему «зороастризм и кораническая традиция»?

Доктор Моин настойчиво стремится доказать, что то, что делали зороастрийцы в прошлом и продолжают делать сейчас, не есть огнепоклонничество, а представляет собой уподобление огня кибле, подобно тому как мусульмане уподобляют кибле Каабу. Однако же, и ему, и любому другому человеку известно, что мусульмане, обращаясь в сторону Мекки при чтении намаза, не стремятся обожествить Каабу, не обращаются к ней с просьбой о помощи, и не приписывают Каабе обладание нематериального могущества и сверхъестественной власти. При чтении намаза мусульманин обращается лицом в сторону киблы, но не обращает к ней свое внимание; при чтении намаза мусульманин обращается непосредственно к богу: «Тебе мы поклоняемся и просим помочь!». Для мусульманина обращение лицом в сторону Каабы подобно надеванию чистой одежды, совершению омовения и прикрытию тела, то есть входит в число традиций намаза, но не имеет отношения к цели намаза, в то время, как все зороастрийские традиции представляют собой почитание и обожествление самого огня в сочетании с верой в его сверхъестественное могущество.

Печальнее всего то, что в главе, которая называется «Вино магов», доктор Моин, вслед за Пурдавудом, утверждает, что такие слова, как «вино», «маг» и другие свидетельствуют об увлечении иранских поэтов зороастрийскими обычаями и традициями. В конце этой главы он приводит отрывок из известного стихотворения Хатифа Исфахани, которое он посвятил единобожию и единству бытия:


Пожертвую тебе и сердце свое, и жизнь

Не жаль отдать за тебя ни душу, ни сердце


Доктор Моин подчеркивает слова, которые, по его мнению, свидетельствуют о привязанности поэта к древним традициям, в том числе и следующую строку: «я стыжусь мусульманства».

Сам доктор Моин прекрасно знает о том, что мусульманским поэтам-суфиям в отличие от притворяющихся мусульманами лицемеров, свойственно использование особых слов и выражений. Осуждая аскетизм, а иногда и сам ислам, они подразумевают ложный аскетизм и ложное мусульманство, которые существовали и существуют во все времена, ведь они были и есть преграда для ислама и мусульман. Даже поэты, достигшие высокого духовного уровня и удостоившиеся звания муджтахида в богословских науках и шариате, как например Шейх Бахаи¹ (который, помимо прочего, был арабом, переселившимся в Иран), Хадж Молла Ахмад Нараки², Мирза Мухаммад Таги Ширази, Хадж Мирза Хабиб Резави Хорасани, Хадж Шейх Мухаммад Хусейн Исфахани и Алламе Табатабаи используют в своих произведениях подобные слова и выражения. Сравните это с утверждением Пурдавуда и доктора Моина!

Кроме того, Хатиф Исфахани, начало стихотворения которого мы привели, в том же стихотворении прямо говорит, что под этими выражениями суфии подразумевали другие понятия, вследствие чего их не следует толковать в буквальном значении. Он пишет:

Хатиф, ученые мужи, которых иногда

Называют гуляками, а иногда – мудрецами

Говорят слова «бубен», «лира», «музыкант»,

«Кравчий», «вино», «бокал»,

Под словами этими скрываются тайны,

Которые выражаются намеками

Как возможно после этого недвусмысленного объяснения толковать слова поэта в их буквальном значении?

Кроме того, список слов и выражений, использовавшихся в переносном значении, не исчерпывается такими словами, как «вино», «маг» и «храм огня», то есть, терминами, связанными с зороастрийской традицией. Если бы он ограничивался только этими словами, тогда можно логичным был бы вопрос о том, отчего иранские поэты, пишущие на персидском языке, избрали для обозначения суфийских понятий именно эти слова? Является ли это свидетельством их верности древним традициям и обычаям этой страны?

В своих произведениях эти поэты часто использовали такие слова, как: идол, христианин, монастырь, крест, шахматы, нарды и другие, следовательно, следует признать, что эти слова свидетельствуют о склонности этих поэтов к идолопоклонничеству, христианству и азартным играм!!

Несколько лет назад один из писателей, в голову которого пришла та же мысль, приводил доказательства того, что известная газель Хафиза, которая начинается такими строчками:

Вчера на ветви кипариса соловей на языке пехлеви

Пел о ступенях духовного совершенствования

свидетельствует о чувстве национальной гордости поэта, сожалеющего о прошлом, то есть, о тех временах, когда Иран еще не был мусульманским, его народ говорил на пехлевийском языке и исповедовал зороастризм. Поэт хотел таким образом выразить свою склонность к доисламским традициям, обычаям и религии.

Один писатель материалист¹ ответил ему: «Если это так, тогда следующее стихотворение, в котором говорится:

Бреду вперед, не вижу во тьме Огня Синая…

Скажи: где место встречи, чтоб я туда стремился?²

свидетельствует о склонности поэта к иудаизму, а следующие строки этой же газели, в которых говорится:

Послушай историю о несчастной судьбе

Погубила нас возлюбленная с дыханием Исы³

говорят о склонности поэта к христианству.»

Несомненно, что данные слова и выражения являются символом определенных суфийских понятий и не связаны со склонностью автора к зороастризму, христианству или иудаизму.

Шамсиддин Магриби, известный суфийский поэт (9-й век хиджры), часто использующий в своих стихах подобные слова, пишет в предисловии к сборнику своих стихов:

Если встретятся тебе в этом сборнике стихов

Слова: питейный дом, гуляки и похмелье,

Красавица, пояс христиан, четки и крест

Маг, христианин, зороастриец, обитель дервишей, астры

Вино, красавица, свеча и спальня

Шум, звуки лютни и пение гуляк

Вино, питейный дом и завегдатай кабака

Друг, виночерпий, нарды и молитвы

Переливы органа и плач свирели

Кувшин, пир и хоровод чаш с вином

Беседа и питие вина с другом

Когда из мечети человек идет в питейный дом

И отдыхает там за чашею с вином

Когда в залог он отдает свою чашу

За вино он отдает и душу, и тело свое

Цветы, сады, кипарисы, тюльпаны

Повести росы, дождя и тумана

Родинка, стан, локоны, ланиты, брови

Уста, зубки, дерзкие и пьяные глаза

Голова, ноги, талия, руки…

Не удивляйся этим словам

Стремись сначалапостичь их смысл

Не дай обмануть себя этими словами,

Если считаешь ты себя проницательным человеком

Пусть ум твой будет ясен, а глаза - зорки

Отбрось шелуху, чтобы увидеть истинное содержание

Если не перестанешь ты замечать то, что лежит на поверхности

Никогда не познаешь ты истины

Ибо каждое из этих слов – душа

И под каждым из них скрывается целый мир

Стремись же душу их узнать, а не внешнюю оболочку

Не имя главное, а содержание

Проникни в глубину этих слов,

И познаешь ты истину тогда


Кроме всего этого, эти слова и выражения свойственны не только иранским поэтам, пишущим на персидском языке. Персоязычные поэты Индии, а также арабские суфийские поэты, пишущие на арабском языке, например Ибн Аль-Фариз Мисри и Мухиддин Араби Андалуси также используют подобные слова и выражения. Ни один разумный человек не станет утверждать, что их высказывания о вине и т.д. свидетельствуют об их склонности к зороастрийским обрядам.

Помимо всего вышесказанного, в Коране и «Нахдж аль-балака» откровение и знание, полученное благодаря озарению, а также вызванная им радость, также сравниваются с вином. В благословенной суре «Человек» говорится: «И напоил их Господь их напитком чистым»¹, напитком, благодаря которому, по мнению, толкователей Корана, человек утрачивает связь со всем, кроме Бога, и соединяется с Ним. В «Нахдж аль-балака» так описываются мудрецы: «Несомненно, вечером, приходящим после утра, вкушают они вино мудрости». Как говорит словарь, речь здесь идет о бокале с напитком, вкушаемом вечером и утром. Что говорит по этому поводу доктор Моин? Неужели все это он тоже считает свидетельством того, что люди, принесшие эти слова, также были склонны к «вину магов» и древним обычаям и традициям зороастрийцев?!

На странице 13 своей книги доктор Моин приводит не соответствующие истине слова сэра Джона Малькольма: «последователи арабского пророка сравнивали с землей города Ирана, сжигали храмы огня, предавали мечу жрецов, уничтожали книги и людей, у которых их находили, считали зороастрийских жрецов магами и колдунами, а их книги – колдовскими книгами».

Доктору Моину, осведомленному в области историографии ислама лучше сэра Джона Малькольма, прекрасно известно, что сведения эти придуманы сэром Джоном Малькольмом и отсутствует в любом историческом документе. Жаль, что он снова приводит эти слова, неблагоприятная роль которых в создании у молодежи, ничего не знающей об истории ислама и Ирана, негативного отношения к исламу, не является ни для кого тайной.

На странице 22-й доктор Моин, стремясь показать угнетенное положение зороастрийцев в исламскую эпоху, пишет:

«Другие же иранцы, которые, сохранив зороастрийскую религию, остались на своей родине, неизбежно должны были подвергнуться жестокому и недостойному обращению со стороны господствующей нации и своих соотечественников. Став постоянным объектом унижений и оскорблений, они были вынуждены скрывать убеждения и обычаи своих предков. Они были лишены возможности свободно совершать религиозные обряды и церемонии, и жизнь их была горькой. Автор «Истории Систана» пишет: «Зияд Ибн Абих сместил с должности в Систане Рабию и отправил в Систан Абдуллу Ибн Аби Бакра (в 51 году хиджры). Он приказал ему: когда прибудешь туда, убивай всех жрецов и разрушай храмы гебров. Он приехал в Систан, и крестьяне и зороастрийцы Систана решили поднять бунт против такого обращения.»¹

Здесь доктор Моин прерывает изложение рассказа и не приводит здесь его окончание. Он приводит этот исторический документ как подтверждение того, что зороастрийцы не имели свободы в совершении религиозных обрядов и были вынуждены скрывать убеждения и обычаи своих предков.

Окончание этого рассказа, которое он приводит в другом месте своей книги таково, что мусульмане Систана воспротивились этому приказу Зияда, сказав: этот приказ противоречит как образу жизни Пророка и праведных халифов, так и учению ислама. Для решения этого вопроса обратились к халифу, который находился в Сирии. Ответ халифа гласил, что зороастрийцы являются «теми, кто заключил договор». Следовательно, жизнь и имущество «заключивших договор» священны, и никто не имеет права на них посягнуть.

В другой главе своей книги² сам доктор Моин приводит отрывок из той же «Истории Систана», в котором говорится: «В 46 году хиджры (за пять лет до упомянутого события) Раби Аль Хариси пришел в Систан. Он установил праведное правление и обязал людей изучать науки, Коран и его толкования. Он принес справедливость и закон, и его доброе отношение побудило многих гебров принять ислам.»

Таким было положение зороастрийцев во времена праведных халифов, во время халифа Муавии, когда правил Раби Аль-Хариси. Когда неправедный Зияд принял несправедливое решение, он столкнулся с активным противодействием со стороны мусульман, и неправедный халиф, видя, что мусульмане не согласны с ним, отменил свой указ, приняв во внимание их мнение.

Поэтому уместны ли в этом случае сетования и жалобы, а также приведение отрывка из исторического документа без его окончания и утверждение, что зороастрийцы были вынуждены скрывать свои убеждения?!

Мы не отрицаем притеснений со стороны Омейядов, однако эти притеснения были ничто по сравнению с притеснениями, которые видели иранцы от своих прежних правителей. Во-вторых, Омейяды точили зуб на последователей Али, которых они считали своими соперниками и ощущали опасность с их стороны. Несомненно, что во время господства Омейядов зороастрийцы обладали лучшим положением по сравнению с последователями и сподвижниками семьи пророка.

Разумеется, политика Омейядов была дискриминационной, а их власть была арабской, а не исламской. Дискриминационная политика, проводимая Омейядами, способствовала обострению противоречий между арабами и не арабами, однако она заключалась в различении между арабами и неарабами, то есть в различении даже между мусульманами арабами и мусульманами неарабами, следовательно, к религии она не имела ни малейшего отношения. Если зороастрийцы соблюдали условия договора, заключенного с мусульманами, они были в безопасности.

В эпоху Аббасидов зороастрийцы, получив полную свободу, начали устраивать с имамами и мусульманскими учеными диспуты, дискуссии и состязания пера в области вопросов исламского и зороастрийского вероучения. Ранее в первом разделе этой книги мы говорили, что переход Ирана из зороастризма в ислам, разрушение храмов огня и строительство на их месте мечетей происходило главным образом в те века, когда Иран, выйдя из сферы арабского влияния, стал политически независимым государством, и в нем правили иранские правители арийского происхождения.

В книге «Цивилизация Ирана», принадлежащей авторскому коллективу востоковедов, опубликована статья П.Ж.Менаше под названием «Сопротивление и продолжение жизни зороастрийской религии»³:

«Поражение Сасанидского государства от руки арабов мусульман и его исчезновение не смогло уничтожить душу иранского народа и окончательно стереть с лица земли зороастрийскую религию. Иранцы передали свою развитую цивилизацию исламу, обретшему новую душу после того, как эта религия вдохнула в него новую жизнь.

…Иран стал мусульманским не сразу, и не все иранские провинции приняли ислам одновременно; невозможно не принять во внимание то сопротивление, которое оказывала ему зороастрийская религия.»

П.Ж.Менаше, упомянув о том, что мусульмане считали магов людьми писания, пишет:

«Арабские историки и географы, на свидетельства которых в этом вопросе мы преимущественно опираемся, в своих трудах приводят названия многих городов, в которых в 3-4-х веках хиджры еще существовали храмы огня. Следовательно, если такие храмы существовали, при них, несомненно, были и жрецы, которые совершали религиозные обряды и в достаточной мере были осведомлены о религиозных традициях. К тому же образ жизни зороастрийцев требовал, чтобы существовали люди, занимавшие наполовину религиозное положение и обучавшие законам и принципам религии. Поэтому, в зороастрийской общине сохранилось сословное деление общества, и в дальнейшем мы увидим, что сословное деление в среде зороастрийского меньшинства, а также людей, стоявших перед выбором, какую религию им принять, сыграло достойную внимания роль. В 3-м веке хиджры зороастризм начал принимать участие в определенных письменных состязаниях.».