Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Вид материала

Документы

Содержание Теории познания Осенью мы смогли наблюдать за расцветом тех суперкартин, которые заявили о себе летом

Подобный материал:

• Томаса Манна "Иосиф и его братья", 2744.62kb.
• Размышления по книге Т. Манна "Иосиф и его братья", 326.82kb.
• Контрапункт в историко-теоретических воззрениях генриха манна и томаса манна, 314.18kb.
• Андрей тарковский и томас манн, 1693kb.
• Иосиф и его братья, 1766.45kb.
• [Происхождение и юные годы, 60.87kb.
• Творчество Томаса Манна, Эриха Марии Ремарка, Германа Гессе. 15. литература, 49.04kb.
• Имя Томаса Джефферсона одно из самых почитаемых среди американского народа, оно стоит, 784.58kb.
• Братья Грим Аэроплан Братья Грим Кустурица Братья Грим Барабан Браво Весенний день, 129.19kb.
• Курс, 2 семестр (ЗО) Список литературы для чтения по курсу: Иосиф Бродский, 25.62kb.

9. Великие завершающие системы.

	индийская	античная	арабская	западная
Идеализма	Йога, веданта	Платон	Аль-Фараби	Гёте Шеллинг
Теории познания	Вайшешика			Гегель
логики	Ньяя	Аристотель	Авиценна	Кант Фихте67

Что ж, Шпенглер полностью подтверждает наши прогнозы. Осенью мы смогли наблюдать за расцветом тех суперкартин, которые заявили о себе летом. Математика и философия предстают перед нами во всем блеске. Мы можем наблюдать за стремительным насыщением этих картин новыми элементами и новыми ассоциациями.

Вера же во всемогущество рассудка связана, без сомненья, с все возрастающим давлением растущей картины на представителей данной культуры. Она достигает тех высот, которые ранее были уже освоены религиозным миром картин, а ее влияние приобретает те же масштабы.

При этом, параллельно с философской, бурно развивается и «вторая» религиозная картина, также зародившаяся летом.

Философия, как и религия весной стремиться очертить максимально возможное пространство в таинственной мгле потенциальных элементов. Ее картины бурно развиваются во все стороны, в соответствии с намеченными первовопросами, определившими еще летом структуру и характер будущей суперкартины.

И снова мы наблюдаем за процессом, вполне отвечающим нашей схеме. Предположение о том, что и развитие культуры подчинено принципу картин и элементов находит свое подтверждение в судьбах «столпов» любой из культур.

Шпенглер в своей таблице по сути разграничивает стадии развития каждой из суперкартин. Определяя эти стадии, в соответствии с нашим собственным подходом (то есть исходя из того, что культурная деятельность человека подчиняется принципу картин и элементов), мы можем прийти к следующей универсальной для описания эволюции картин схеме. Итак, каждая картина в своем развитии обязательно проходит следующие четыре стадии:

1. Зарождение картины.
   
2. Определение идеологии и основной структуры картины, поля ее потенциальных элементов.
   
3. Интенсивное насыщение картины элементами за счет создания ассоциаций.
   
4. Построение гармоничной и практически заполненной картины – ее постепенное «умирание», в связи с достижением состояния «величественной неизменности».
   

Естественно, что в живом процессе развития культуры, эти стадии неотделимы одна от другой. Качественный переход из одного состояния мира картин в другой можно определить лишь постфактум, да и то находясь в позиции внешнего, по отношению к данной культуре наблюдателя.

Внутри самой культуры мы сможем лишь фиксировать беспрерывный процесс развития картин, да еще, пожалуй, их постоянно увеличивающееся влияние. Впрочем, точно так же, как и внутри своего собственного мозга мы никогда не сможем отследить стадий развития наших родных картин. Они, для нас, родившись однажды, в дальнейшем лишь растут, насыщаясь элементами, ну а мы этому способствуем.

Вместе с тем, любой внешний наблюдатель, при помощи определенного набора тестов, сможет отслеживать развитие ваших картин, и даже выделять некие стадии, подобно тому, как это делает Шпенглер с картинами культуры.

Параллельно с философией, (согласно Шпенглеру, а это, наверное, отражает реальное положение дел) развивается и математика. Они зарождаются практически одновременно под сенью религиозной суперкартины и общего мирочувствования, и постепенно проходят уготованный всем суперкартинам путь.

Математика, если верить Шпенглеру, также в определенный момент приобретает характер практически завершенной, и совершенной системы, не требующей расширения и новых информационных пространств. Она блистательно итожит все то, что было обозначено в качестве перспективы, и точнее, чем любая другая отрасль культуры, замыкает круг исследований.

Развитие математики сходно с развитием философии или религии. В каждой культуре обнаруживается своя суперкартина, со своей спецификой и своими особенностями. Эти картины могут существенно различаться в разных культурах, как по размерам, или насыщенности, так и по направленности, идеологической устремленности. Эти картины, зачастую, настолько несхожи между собой, что, как говорит Шпенглер, представители другой культуры, соприкоснувшись с чуждой математикой, философией, религией, не нашли бы в них ни малейших соответствий собственным картинам, не обнаружили бы с радостным изумлением практически ни одной знакомой ассоциации. И при всей этой несхожести, соответствующие картины, появившись в рамках каждой из культур, с необходимостью будут развиваться по одной и той же схеме.

Если допустить, что существование принципа картин и элементов неумная выдумка, трудно найти разумное объяснение тому факту, что эволюция столь различных систем осуществляется по единому образцу.

И уж точно не вызывает никаких сомнений тот факт, что общность в развитии различных картин в рамках различных культур, обусловлена исключительно тем, что мышление всех без исключения людей построено по одному и тому же принципу. А этот принцип, в свою очередь, переносится и на коллективное, групповое мышление, крайнее проявление которого мы и называем культурой.

Девятый пункт шпенглеровской таблицы достаточно сложен для комментария. Дело в том, что несмотря на очевидную необходимость появления неких завершающих систем, о которых говорит философ, и которые могли бы соответствовать завершенным суперкартинам; их классификация в изложении Шпенглера выглядит достаточно странной.

Куда более естественным было бы говорить о завершенных суперкартинах религии, философии и математики. Вместо этого, Шпенглер предлагает нам картины идеализма, теории познания и логики. Каждая из этих картин лишь входит в упомянутые ранее, и разбираемые ранее самим Шпенглером картины. Так теория познания и логика могут быть вполне естественно помыслены в качестве картин-элементов в суперкартине философии, ну а система идеализма, в интерпретации Шпенглера, очевидно объединяла бы «первую» и «вторую» картины религии, и картину философии.

Это тем более странно, что (за исключением индийской культуры) роль завершающих систем Шпенглер отводит творениям отдельных, пусть и выдающихся мыслителей соответствующих культур. Очевидно, что если бы в их трудах присутствовала лишь систематика тех или иных картин, их возможно более полное описание, мы могли бы говорить о создании неких единичных произведений, которые могли бы именоваться завершающими системами. На деле же, мы имеем дело лишь с великими творениями находящимися в рамках той или иной традиции, то есть пребывающими под влиянием тех или иных картин. И то, что они относятся к более позднему периоду культурного развития, отнюдь не должно означать того, что они получают статус «завершающей системы».

Впрочем, эти несколько абзацев представляют собой лишь не слишком необходимую полемику со Шпенглером, который, тем не менее, прекрасно чувствует, что осенью, в то время, когда по крайней мере две суперкартины достигают своего наивысшего развития, они должны получать в рамках культуры некое стабильное место, подобное саркофагу умершего фараона. Место, в котором они мумифицировавшись, могли бы представлять отличный материал для изучения любопытным потомкам.

Впрочем, в этой сезонно-погодной таблице грядет еще зима. А уж она будет символизировать переход основных суперкартин из нашей условной третьей в условно четвертую стадию, то есть от стремления к максимальному насыщению картин элементами, к их гармоничному завершению и созерцанию.

Хотя, надо сказать, что зимой мир оказывается наполнен не только известными нам картинами. Наконец-то на сцену культуры, из старого хлама появляются и наука, и общественная жизнь, которые, конечно, незримо присутствовали и в золотые летне-осенние денечки, однако тогда о них не хотелось вспоминать. Теперь же, они приходят на панихиду к усопшим «столпам», и выясняется, что они кое-что переняли у покойных, да и покойные в значительной степени были связаны со своими «родственничками». Все-таки недаром любая культура напоминает экосистему, все элементы которой взаимосвязаны. И даже если мы на время забудем о каком-нибудь паучке, или травинке, они вскоре сами напомнят нам о себе в тот момент, когда не приняв их в расчет, мы не сможем понять почему любимый нами слон, как безумный бегает по своему участку, задрав хобот и невразумительно урча.

Естественно, что об этих букашках-таракашках вспоминает и Шпенглер, тем более, что именно его перу принадлежат замечательные пассажи о необходимости не разделять римское центральное отопление с культом Великой матери горы Пессинунт.

Итак, ЗИМА получает более чем мрачное название, что вполне естественно, ведь апокалипсис уже недалек:


Начало космополитической цивилизации. Угасание душевной творческой силы. Сама жизнь становится проблематичной. Этико-практические тенденции иррелигиозного и неметафизического космополитизма.


10. Материалистическое мировоззрение: культ науки, пользы, счастья.

индийская	античная	арабская	Западная
Санкхья, Чарвака (Локаята)	Киники, киренаики, последние софисты (Пиррон)	Коммунистические, атеистические, эпикурейские секты эпохи Аббасидов «Братья чистоты»	Бентам, Конт, Дарвин, Спенсер, Штирнер, Маркс, Фейербах

11. Этико-общественные жизненные идеалы: эпоха «философии без математики». Скепсис.

Течения эпохи Будды

Эллинизм Эпикур, Зенон

Течения в исламе

Шопенгауэр, Ницше Социализм, анархизм Геббель, Вагнер, Ибсен

12. Внутреннее завершение математического мира форм. Заключительные мысли.

Утрачено

Евклид, Аполлоний, Архимед

Аль-Хорезми 800, Ибн Курра 850 Аль-Кархи, аль-Бируни 10 в.

Гаусс, Коши, Риман

13. Спад абстрактной мыслительности до профессионально-научной катедер-философии. Литература компендиумов.

«Шесть классических систем»

Академия, перипатетика, стоики, эпикурейцы

Школы Багдада и Басры

Кантианцы «Логики» и «психологи»

14. Распространение последнего миронастроения.

Индийский буддизм с 500

Эллинистическо-римский стоицизм с 200

Практический фатализм ислама с 1000

Этический социализм распространившийся с 190068

Ну что ж. Вот мы добрались и до завершения полюбившейся нам таблицы. Говоря о зиме сразу хочется выделить два ожидаемых нами пункта. Речь идет о номерах двенадцать и тринадцать. Как и предполагалось, на этих позициях оказались сведения о величественной гибели, через окончательную завершенность, соответственно математики и философии. Каждая из этих суперкартин, пройдя уже описанный нами путь, упокоилась в полнейшей завершенности. Шпенглер, правда, придумал для каждой из них немного различный финальный аккорд. Математику ожидает «внутреннее завершение» и «заключительные мысли», тогда как философию поразил «спад абстрактной мыслительности». Однако, по правде говоря, не являются ли «шесть классических систем» реальным завершением суперкартины философия в индийской культуре, а отнюдь не «спадом мыслительности», да и таинственное «утрачено» в индийской графе, касающейся математики тоже наводит на размышление.

На самом деле, в эволюционном смысле, между двенадцатым и тринадцатым пунктами можно с чистой совестью ставить знак равенства (хотя, о том, можно ли на самом деле говорить, как о завершении математики, так и о завершении философии в кругу западной культуры, мы еще поспорим в этой главе, позволив себе усомниться в правильности выводов Шпенглера).

В этом плане разговор о гибели вполне обоснован, хотя гибель эта, в чем-то напоминает удовлетворение человека, решившего задачу, которой были посвящены годы упорного труда. Да, человеческое мышление, и человеческая культура так устроены, что мы зависим от картин, и стремимся к их целостности и завершенности. Да, достижение этой цели, как одним человеком, так и культурой в целом, таит в себе некую пикантную коллизию, состоящую в том, что запретный плод, наконец-то упавший в руки, начинает стремительно покрываться воском, и умолять отправить его на музейную полку. Однако, вправе ли мы называть эту коллизию «гибелью»? Гибель физическая свойственна отдельному человеку, однако она никак не связана с существованием и развитием мира его картин. Физическая гибель угрожает народам, однако она тоже не зависит от стадии развития культуры. Ну а гибель экосистемы, которая одна может быть сравнима с культурой – это нонсенс. Экосистема лишь достигает высшей точки своего развития, существование же на пике может продолжаться бесконечно долго.

Читатель может сказать, что жизнь без изменений в мире картин и может быть приравнена к гибели, однако даже на примере схемы, приводимой Шпенглером, мы видим, что развитие и гибель отдельных картин в рамках одной культуры, не происходит одновременно. Картины, как будто передают друг другу эстафетную палочку, что обеспечивает преемственность и непрерывность культуры. Конечно, с течением времени, трудно бывает отыскать в живой картине сегодняшнего дня черты застывшей маски законченной картины древности, однако при желании, можно выстроить цепь ассоциаций, которая с неизбежностью свяжет зеленеющее на лугу дерево современной … литературы (поставьте вместо точек название любой культуры) с лежащим на дне озера чурбаном, некогда бывшим могучим деревом древней … религии.

История мировой культуры действительно не представляет собой движении по восходящей, и многие культуры действительно были безвозвратно утрачены, однако говорить о предопределенной гибели каждой культуры по меньшей мере неразумно, ибо, как мы уже убедились, погибают, в рамках каждой культуры лишь ее отдельные элементы – суперкартины, которые с необходимостью подчиняются суровым законам развития. Однако смерть их всегда бывает прекрасной, ибо наступает в момент наивысшего расцвета, расцвета к которому картина, и ее многочисленные создатели стремятся с самого момента ее появления.

Гибель культуры происходит постепенно, и часто для нас погибшими оказываются картины не какой-нибудь древней и абстрактной, а своей собственной, еще вполне живой и бодрой культуры. Картины, которые мы уже не в состоянии адекватно воспринять и интерпретировать (впрочем, об этом речь еще пойдет позднее).

Но, вернемся к таблице. Зимой Шпенглер убеждается в том, что под сенью суперкартин, чуть ли не неожиданно для него, появляются новые важнейшие картины культуры.

Почему-то они появляются в нашей таблице только тогда, когда культуру, по мнению составителя схемы ожидает неминуемая смерть. Шпенглер полагает, что эта самая смерть, или гибель культуры наступает тогда, когда большое значение приобретают картины, связанные с общественно-политической жизнью и общественным строем, а также новая суперкартина науки. Вряд ли в этом мы сможем согласиться с великим философом, однако поспорить с ним мы еще успеем. Пока же необходимо закончить работу, связанную с комментарием таблицы, работу, от которой я и так уже неоднократно отвлекался, но которая, несмотря на это, все же близится к завершению.

Итак, в студеную зимнюю пору на арену мира картин культуры выходят новые действующие лица. На самом деле новыми их можно назвать с большой натяжкой, однако, несомненно то, что именно сейчас эти новые картины выходят из тени правивших бал суперкартин, от которых они собственно и отпочковываются (в каком-то смысле). Именно зимой они приобретают большое самостоятельное значение – настолько большое, что удостаиваются от Шпенглера места в его в общем-то лаконичной таблице.

Говоря об «этико-общественных жизненных идеалах» следует заметить, что философ посвящает отдельную таблицу эволюции собственно общественно-политической жизни человека, а потому появление ссылок на общественно-политическую жизнь в «общей» таблице следует воспринимать, как указание на то, что феномен общественной жизни, и сопутствующие ему картины, постепенно занимают важнейшее место в мирочувствовании человека вообще.

Действительно, мы сами можем видеть, какое большое значение для нас сегодняшних имеет обустройство нашей социальной жизни, как много внимания мы уделяем развитию многочисленных, связанных с этим явлением картин.

То что человек «животное общественное», или социальное, было замечено еще в далекие времена, однако до поры до времени общественные отношения строились «как бог на душу положит». Формирование общественного строя мало зависело от воли большинства людей, составлявших социальную группу, а потому им не особенно приходилось задумываться над сущностью этого самого строя.

С развитием же культуры, вопрос о построении гармоничного и «справедливого» общество начинает все больше и больше волновать ее представителей. Немудрено, что это сопровождается бурным развитием картин, посвященных этому явлению. Эти картины, оказавшиеся на стыке обыденной жизни и «чистого философствования» приобретают небывалую популярность, что справедливо отражает Шпенглер в зимней части своей таблицы.

Любопытно, что в «политической» таблице этому периоду Шпенглер предлагает сопоставить трагические события распада наций, и оформления поликультурных (и посткультурных) деспотических империй. Тут нам бы пришлось столкнуться с почти непреодолимым противоречием между заявленными в таблицах подъемом интереса к общественной жизни, и угасанием традиционных форм этой самой жизни. Однако, это противоречие возникает лишь в том случае, если мы примемся жестко увязывать эволюцию культуры с историческим развитием того или иного сообщества людей, являющегося ее носителем. На самом деле, как мы уже говорили, такая жесткая привязка вряд ли может существовать вообще, тем более, что до последних исторических времен, мир был более чем разобщен, и судьбы носителей различных культур в различных стадиях развития пересекались зачастую самым неожиданным и непредсказуемым образом. А уж эти столкновения, в первую очередь, оказывали свое влияние именно на систему политических отношений, которые резко изменялись не в силу внутрикультурной логики, а в силу внешних обстоятельств.

И если, скажем, можно согласиться с тем, что античный Рим был дряхл и стар, когда пал под ударами «юных» европейских культур, то совершенно непонятно, как в этой связи рассматривать сложные взаимоотношения Китая и Степи, которые порабощали друг друга не слишком заботясь о том, достигнул ли противник стадии упадка.

Странно также, говорить, к примеру, об упадке и имперской дряхлости американских индейцев, народов севера, африканских племен, в разное внутрикультурное время столкнувшихся с агрессией завоевателей, которые также в культурном плане были не слишком «юны».

Впрочем, больше в зимний период нас, очевидно, заинтересует десятый пункт. В нем Шпенглер упоминает о «культе науки», и распространении материалистического мировоззрения.

«Культ науки» - это словосочетание достаточно интересно и само по себе, а уж в данном контексте оно глубоко символично. Вводя его в свою таблицу, Шпенглер ставит науку на одну доску с религией, для которой культ, несомненно является центральным понятием.

И такой взгляд на науку с точки зрения эволюции культуры вполне правомерен, ибо на разных стадиях развития культуры именно суперкартины религии и науки заполняют, по сути одну и ту же нишу – занимаясь интерпретацией внешнего мира, и связей с ним человека.

В пору своего расцвета, именно религия представляла собой основную суперкартину познающего человечества. Теперь же, после того, как религия достигает вершины своего величия, основной суперкартиной познания становится как раз бурно развивающаяся наука.

Символично, что это тождество, и эту преемственность подмечает Шпенглер, прямо указывая на возникновение «культа науки».

Собственное развитие науки более чем интересно для нас. На протяжении «культурного года» мы становились свидетелями переменного господства то одной то другой суперкартины, каждая из которых в своем развитии проходила стадии, уже определявшиеся нами. При этом каждая из суперкартин, рано или поздно достигала стадии гармоничной заполненности, которая означала одновременно и высочайший взлет, и исчерпание всех ресурсов для дальнейшего развития. Это, по мнению Шпенглера, произошло и с религией летом, и с философией осенью, и с математикой зимой.

И только наука предстает перед нами лишь зимой. При этом становится понятно, что зарождение ее может быть отнесено к более теплым временам года, а неприветливая зима становится временем ее развития, соответствующим нашей условной «второй» стадии. В любом случае, складывается удивительная ситуация – на закате культуры в ее рамках объявляется суперкартина, развитие которой несомненно должно еще продолжаться на протяжении определенной культурной эпохи.

Шпенглер фактически игнорирует этот самим им обнаруженный факт, и приводит таблицу к завершению, не продемонстрировав нам период в который происходит высочайшее развитие науки.

Этот период отсутствует в его таблице, и, как это не парадоксально, действительно практически отсутствует в мировой истории. Шпенглер, как добросовестный исследователь выстраивает свою картину, исходя из тех элементов, которые находятся у него под руками. Он обращается к культурам прошедших времен, и убеждается в том, что наука действительно не находит своего продолжения. Она не развивается, а лишь на короткий период лжеславы оказывается на гребне общественного внимания.

Удивительное наблюдение. Оно, говоря по совести, должно было бы полностью разрушить нашу концепцию применимости к эволюции культуры принципа картин и элементов. Наука, которая, исходя из наших предположений, должна последовательно пройти все стадии своего развития, неожиданно умирает вместе с культурой, где-то на полпути. Естественно такая «солидарность» этой суперкартины не лезет ни в какие ворота, и легко опровергает все сказанное выше.

Так что же, Шпенглер прав, и читатель должен постараться как можно скорее забыть все то, что плел автор в этой длинной главе?

Кажется, на этот вопрос вовсе не надо давать категоричного ответа. Вполне возможен и компромисс. Шпенглер действительно прав, однако и выкидывать в корзину чуть ли не пятьдесят страниц текста тоже нет никаких оснований.

Все дело в том, что в прошедших веках Шпенглер обнаруживает лишь робкий призрак науки, который, в качестве новой и забавной игрушки появляется в рамках суперкартин философии и религии (преимущественно в рамках первой, конечно).

Этот призрак ни в эпоху античности, ни в индийской, ни в арабской культуре не превращается в реальную суперкартину, о чем мы можем судить уже сейчас, с позиций нашего двадцатого века.

Действительно «науку» прошедших времен можно поставить в один ряд с «пользой» и «счастьем», как это и делает в своей таблице великий философ. «Наука» становится элементом в общей картине философии, тесно связываясь ассоциациями с ее вопросами, задачами и методами (позаимствовав при этом кое-что и в суперкартине религии). Такая картина, естественно может символизировать общий упадок, ибо являясь одной из завершающих форм находящихся в стадии стагнации суперкартин вызывает неподдельный интерес у самых широких групп населения.

Такая «философская наука» оказывается подобна «фельетонам», о которых говорил Гессе, привлекая внимание обывателей лишь своей причудливой формой, но никак ни новой сущностью. Эта наука не требует доказательств, она исходит из существования определенных аксиом или мнений, что заставляет ее крутиться вокруг одних и тех же вопросов. В этой «науке», как и в философии, все решает стройность и убедительность доказательного ряда, справедливостью же посылок в ее рамках легко пренебречь.

Следствием этого становится то, что развитие этой «науки» должно строится на создании и связывании воедино умозрительных, вымышленных элементов. Ну а поскольку большая часть ассоциаций уже замкнута на суперкартины философии и религии, несущие в себе необозримые количество уже созданных ранее подобных элементов, «наука» быстро исчерпывает себя, замыкаясь в рамках круга, очерченного логикой развития «материнской» суперкартины в целом. Сказывается, разумеется, и фактор авторитетного давления этих массивнейших и канонизированных картин на мышление каждого отдельного творца. Давление, противостоять которому трудно и при желании, а при отсутствии последнего, и вовсе невозможно.

Всплеск популярности картин «науки» объясняется их относительной новизной, которая, впрочем, вскоре действительно исчерпывается, оставляя незыблемым уже практически стабильный мир картин пожилой культуры.

Именно эту «науку» видел Шпенглер, и именно в этой «науке» находил он аналог западной науки, развитие которой он наблюдал воочию. Неудивительно, что проведя такую аналогию, он пришел к выводу о том, что ее расцвет является одним из признаков завершения большого культурного круга, в связи с чем и объявил собственно, о «Закате Европы».

На деле же оказалось, что не зря Шпенглер предупреждал о вреде неправильно истолкованных аналогий, и не зря он говорил, что находить соответствия задача более чем сложная и ответственная. Сам автор этих справедливых предупреждений попал в ловушку ложных аналогий, и создал, таким образом, ложную ассоциацию, которая, в свою очередь, стала ключевым звеном в законченной и непротиворечивой картине, постигнув которую читатель должен прийти к выводу о неизбежной гибели западной культуры.

На самом деле современная наука не имеет аналогов в истории культурной жизни человечества. И если своим рождением она в значительной степени обязана все той же философии, то свое развитие она начала как самостоятельная суперкартина, которой, очевидно, предстоит еще пройти все стадии развития.

Впрочем, возможно, наука вообще выйдет за какие-либо известные нам рамки и схемы, настолько бурным выглядит ее развитие в наши дни (замечу правда, что нечто подобное, очевидно, мог сказать каждый очевидец второй и третьей стадии развития любой суперкартины. И религия, и философия, и изобразительное искусство, и литература, и математика в какой период своего развития казались необъятными вселенными культуры, которым суждено было развиваться вечно. И вряд ли, кто-либо в праздничные времена Ренессанса думал о том, что со временем существование Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рафаэля будет казаться неповторимым чудом; а в девятнадцатом веке в России мало кто мог предположить, что двадцатый век не будет столь же богат на Пушкиных, Толстых, Лермонтовых, Салтыковых-Щедриных и так далее), однако пока, мы с уверенностью можем утверждать лишь то, что на фоне действительного завершения целого ряда суперкартин, мы наблюдаем реальное развитие, реальную эволюцию одной из них.

Это обстоятельство, кстати, дает нам повод относится к науке совершенно особым образом, тем образом, каким относится человечество к тем суперкартинам, которые переживают свою молодость и зрелость. Мы удивляемся и восхищаемся ею, однако это восхищение очень смахивает на восхищение послушников монастыря, которое было ехидно (хотя и не совсем справедливо) отметил, гостивший в нем Иозеф Кнехт:

«В следующий миг у него мелькнула мысль скорее ироническая, которой он почти устыдился, а именно: как же убого обстоит дело с ученостью в этом заведении, если на единственного здесь серьезно работающего ученого молодежь смотрит как на какое-то диковинное существо».⁶⁹

Что ж, в большинстве случаев дело с культурой обстоит столь же убого, и мы, как правило, с удивлением и благоговением смотрим на те немногие суперкартины, которые еще не застыли в своем величии, а продолжают бурно развиваться. Если мы взглянем на таблицу Шпенглера, то легко убедимся, что такое восхищение единственной эволюционирующей картиной можно было, очевидно, наблюдать чуть ли не на всем протяжении истории существования всех культур.

Неудивительно, что и сегодня мы открыв рот смотрим на достижения науки, которые, в свое время, возможно из-за излишнего скепсиса, проигнорировал Освальд Шпенглер.

Сегодняшняя наука, как ранее религия и философия, ставит перед собой вопросы, призванные, прежде всего, способствовать построению картины, адекватно интерпретирующей окружающую нас реальность, а также нас самих. При этом, главное отличие науки от оставшихся суперкартин состоит в том, что она стремиться объединить ассоциациями элементы, ставшие отражением реальной жизни, а не выдуманные в угоду гармоничности той или иной картины.

Наука отказывается от основного, по-видимому, методологического принципа религиии и философии, сформулированного в не лишенном изящества постулате «человек есть мера всех вещей». Наука впервые отказывает человеку в доверии, и черпает в этом отказе великий потенциал незнаемого. Основываясь на недоверии к себе, наука открывает великое множество вопросов, и пронизывает таким образом всю сферу возможного знания в иной пространственной системе, нежели это делали религия и философия.

Таким образом, наука вновь превращает в незнаемое все то обширнейшее поле элементов, которое вроде бы уже было открыто религией и философией. Наука связывает эти элементы совершенно особыми ассоциациями, а о ее потенциале можно судить исходя из свершенного потенциала иных суперкартин.

Любопытно, что сам Шпенглер, столь пренебрежительно отнесшийся к будущему науки, создал самое что ни на есть научное произведение, которым без сомненья надо считать «Закат Европы». Ведь в нем Шпенглер только тем и занимается, что пытается вытащить культурологию из трясины философии, придав ей характер современной науки. В своем труде ученый неоднократно подчеркивает, что наблюдатель – человек, существо несовершенное, и если мы хотим составить сколько-нибудь точное суждение о столь сложном предмете, как человеческая культура, нам надо по возможности максимально учесть всю слабость нашего ума, который не может устоять, находясь под давлением сложившихся картин. Вот пример истинно научного подхода.

Естественно, что реальное существование суперкартины во второй, или третьей стадии развития, несколько разочаровывает мрачных прогнозистов, предвидящих уже скорый закат Европы. Последнее природное явление, очевидно, будет отсрочено, по меньшей мере до тех пор, пока суперкартина науки не перейдет в свою завершающую стадию.

Однако и это, исходя из предыдущего опыта не будет означать гибели культуры. Вполне естественно предположить, что и наука передаст далее эстафетную палочку «жизни» новой суперкартине, как бывало уже не раз в рамках каждой из культур. И тогда постепенное угасание науки, связанное с ее наивысшим взлетом, будет сопровождаться бурным ростом некой новой, еще неизвестной нам суперкартины, которая займет умы западной цивилизации так же, как занимали ее умы ранее религия, философия, наука.

Гибели культуры в очередной раз что-то помешает, как каждый раз что-то мешает гибели всего многообразия форм органической жизни на земле. Ведь мы прекрасно знаем, что многие формы жизни, даже объединенные в своеобразные суперсистемы, исчезали с лица Земли. При этом, оставшиеся, хотя и были безусловными преемниками ушедших, уже не были связаны с ними системной общностью. Они были представителями новой жизни, и их система уже милостиво включала в себя остатки могущественных предков, как те в свое время «терпели» в своем гармоничном и завершенном мире предвестников будущего. Ведь терпят же сегодняшние буйволы и антилопы, невесть откуда затесавшихся черепах и крокодилов, как терпели некогда те непонятных зайцев, мышей и муравьедов, не зная впрочем, что топчут одну землю с будущими хозяевами жизни.

Искать преемственность в мире живой природы дело достаточно трудное, и устанавливается она только через цепочки, протяженные во времени. Также трудно искать преемственность и в рамках культуры, ибо каждая последующая суперкартина оказывается лишь исторически связанной со своими предшественницами.

И тут уж счет культурам каждый может вести так, как ему понравиться. Кто-то захочет отсчитывать с момента начала превалирования одной суперкартины над другой, а кто-то, как Шпенглер, будет дожидаться завершения некоего, по его мнению, замкнутого, цикла.

На самом же деле, точного счета тут просто не может существовать, и всякое разделение будет условным. Ведь недаром сам Шпенглер говорит о сроке существования явлений культуры, ограниченном тем временем, пока будут существовать люди, способные адекватно его интерпретировать, и недаром мы легко можем заметить скоротечность культурного континуума, который кардинальным образом изменяется на памяти нескольких поколений. А это все означает лишь одно – то, что человек, находящийся в рамках культуры, никоим образом не может судить о ее протяженности и преемственности, в то время как постороннему наблюдателю это будет невозможно сделать из-за недоступности ключевых элементов, необходимых для составления подобных суждений.

В результате, мы можем ограничиваться лишь тем, что сделали сейчас «вместе» со Шпенглером – следить за судьбой отдельных суперкартин в рамках той или иной культуры, определяя их принадлежность к данной культуре, исходя из особенностей, обусловленных влиянием иных более ранних, или одновременных суперкартин. Подобная «слежка» позволяет нам установить стадию развития той или иной суперкартины, а по совокупности этих сведений делать выводы о стадии развития культуры в целом, выводы, которые позволят очень приблизительно предсказывать будущее культуры (в большинстве случаев, правда, гипотетическое будущее, ибо речь идет о культурах, прекративших свое существование ранее, в связи с физическим воздействием на ее носителей).

Тем более, вряд ли этот метод может быть обращен в будущее, поскольку, во-первых, появление науки привело к тому, что вся западная культура вступила на новый, еще не пройденный другими культурами путь, а, во-вторых, сегодня мы становимся свидетелями глобализации культуры, ее пространственного расширения. Похоже, приходит время, когда существование отдельных автономных культур станет невозможным, и суперкартины новой западной культуры начнут довлеть над мышлением людей всего мира.

Аналогов этим процессам еще не было в истории культуры, а потому любые попытки заглянуть в будущее будут выглядеть необоснованными спекуляциями, искаженными к тому же принадлежностью авторов высказываний к указанной культуре.

Впрочем, именно в разобранной таблице Шпенглер предпринимает попытку предсказать будущее, единственной, по его мнению, культуры, которая продолжает свое развитие сегодня.

Было бы любопытно узнать, в чем именно заключается логическое расхождение, которое позволяет Шпенглеру с уверенностью сделать те выводы, о недопустимости которых говорит нам существующий принцип картин и элементов, действующий на уровне культур.

Начать эту работу следует, очевидно, с заключительного пункта шпенглеровской таблице, который возвещает распространение «последнего миронастроения». Естественно, что последнее миронастроение должно содержать в себе черты упадка, что и демонстрирует нам философ. В каждой из культур в качестве подобного завершающего аккорда выступает этико-религиозное учение, основанное, прежде всего, на смиренном созерцании, и отрицающее активную жизненную позицию. Это и стоицизм, и буддизм, и исламский фатализм, разве вот не совсем понятный этический социализм, близкий, очевидно автору начала века, несколько выбивается из этого ряда. Впрочем, и в последнем случае, Шпенглер ведет речь, наверняка не о Ленине и Че Геваре, чьи призраки еще не беспокоили и без того волнующийся мир, а о смиренном христианизированном социализме, полагавшемся на приход всемирного счастья и гармонии, как ранее полагались на приход мессии.

Все эти учения, несомненно, должны были являть пример скудения духа, выражавшегося в творческой апатии, и нежелании создавать что-то новое. Подобные учения, в какой-то степени выводили отдельного человека за рамки общекультурного процесса, ставя во главу угла его собственное, не связанное с историей существование.

Естественно, что, по мнению Шпенглера, распространение такого настроения должно было соответствовать полной законченности всех картин культуры, которые уже не возбуждали исследователя своей неполнотой и недостроенностью.

Итак, по мнению Шпенглера, творческая апатия должна была сопровождать окончательное завершение строительства мира картин культуры, достижения последним высшей стадии своего развития.

Что же это должно означать в переводе на употреблявшиеся мною термины? Наверное, то, что Шпенглер воспринимает всю культуру, как отдельную ее суперкартину, полагая недвусмысленные рамки ее развития. Шпенглер считает культуру, в конечном итоге, отдельным растением, тогда как мы воспринимаем ее скорее, как экосистему, подобно тому, как в качестве экосистемы предстает нам мир картин отдельного человека. Я полагаю, что суперкартины, хотя и тесно связаны между собой, и взаимозависимы, все же обладают определенной степенью автономии, которая, в свою очередь дает им возможность пройти все стадии развития, независимо от влияния других суперкартин, подобно тому, как независимо от влияния других элементов экосистем, растут стареют и умирают отдельные деревья или животные.

При этом, подтверждение своей концепции, я нахожу именно в таблице Шпенглера, которая убедительно доказывает, что каждая из суперкартин с необходимостью проходит ряд стадий своего существования. И нигде у Шпенглера мы не можем найти даже намека на то, что хотя бы одна из суперкартин отклоняется от своего эволюционного пути в результате воздействия на нее остального мира картин.

В этом мы не находим ни малейшего противоречия между моей собственной позицией и позицией знаменитого философа. Расхождения начинаются тогда, когда Шпенглер объявляет о полном насыщении мира картин культуры, независимо от стадии развития ее суперкартин. Фактически, только тут философ в своей таблице отходит от принципа картин и элементов, ибо полагает, что незаконченность отдельной суперкартины не может повлиять на общую законченность культуры. Впрочем, как мы уже говорили, единственный факт, который становится камнем преткновения для этой концепции, остается умышленно, или неосознанно не замеченным Шпенглером, и речь опять идет о суперкартине науки в рамках западной культуры.

Так или иначе, мы убеждаемся в том, что попытка предсказать будущее культуры связана у Шпенглера именно с тем, что он воспринимает весь мир картин культуры, как одну суперкартину. Возможность предсказать будущее суперкартин отрицать не стоит. Каждая из них рано или поздно пройдет все предназначенные ей стадии, и видя ее зарождение, мы сможем с большой или меньшей долей уверенности судить о ее будущем. Так, к примеру, мы можем предсказать, что современная наука, в течение ближайших веков будет проходить третью стадию своего развития, как суперкартина, и переходить в четвертую, которая неизбежно завершиться ее высочайшим взлетом и последующей стагнацией.

Вот только предсказать в связи с этим гибель культуры современного мира мы не сможем, ибо совершенно непредсказуемым для нас остается фактор зарождения новых суперкартин. Пока мы могли судить о нем по культурам, развитие которых, часто искусственно прерывалось, а это значит, что наши сведения об этом процессе неполны.

Шпенглер же, не обращая на это внимание, с уверенностью говорит о культуре, как о суперкартине, из которой невозможно вычленить самостоятельных единиц со своей судьбой, и которая, соответственно, неизбежно должна проходить определенные стадии своего развития. Философ сам пишет об этом совершенно недвусмысленно:

«Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния вечно-младенческого человечества пробуждается и отслаивается великая душа, некий лик из пучины безликого, нечто ограниченное и преходящее из безграничного и пребывающего. Она расцветает на почве строго отмежеванного ландшафта, к которому она остается привязанной чисто вегетативно. Культура умирает, когда эта душа осуществила уже полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств, наук и таким образом снова возвратилась в прадушевную стихию. Но ее исполненное жизни существование, целая череда великих эпох, в строгих контурах очерчивающих поступательное самоосуществление, представляют собою сокровенную, страстную борьбу за утверждение идеи против сил хаоса, давящих извне, против бессознательного, распирающего изнутри, куда силы эти злобно стянулись. Не только художник борется с сопротивлением материи и с уничтожением идеи в себе. Каждая культура обнаруживает глубоко символическую и почти мистическую связь с протяженностью, с пространством, в котором и через которое она ищет самоосуществления. Как только цель достигнута и идея, вся полнота внутренних возможностей, завершена и осуществлена вовне, культура внезапно коченеет, отмирает, ее кровь свертывается, силы надламываются – она становится цивилизацией. Это и есть то, что мы чувствуем и понимаем при словах «египтицизм», «византизм», «мандарины». В таком виде может она, иссохшее гигантское дерево в девственном лесу, еще столетиями и тысячелетиями топорщить свои гнилые сучья. Мы видим это на примерах Китая, Индии, мира ислама. Так и античная цивилизация эпохи императоров с мнимой юношеской силой и полнотой гигантски вытарчивала вверх, отнимая воздух и свет у юной арабской культуры Востока.

Таков смысл всех закатов в истории –внутреннего и внешнего завершения, доделанности, ожидающей каждую живую культуру, из числа которых в наиболее отчетливых контурах вырисовывается перед нами «закат античности», между тем, как уже сегодня мы явственно ощущаем в нас самих и вокруг себя брезжущие знамения нашего – вполне однородного по течению и длительности с названным – события, которое падает на первые века ближайшего тысячелетия, - «заката Европы».⁷⁰

Что же это, как не блестящее описание полной судьбы суперкартины? Ведь, как мы и говорили, она рождается из некоего прадушевного состояния, и предназначена осуществить «полную сумму своих возможностей», или, говоря другими словами, максимально насытиться элементами. И естественно, при полном насыщении ее ждет окоченение, ибо ей некуда больше развиваться? И, естественно, она продолжает «вытарчивать», занимая свое место в мире картин данной культуры.

Сходится практически все. Непонятно одно. Почему же, вместо разговора о суперкартине, будь-то религия, философия, наука, математика, Шпенглер упрямо говорит о культуре, объединяя все перечисленные картины вместе?

Очевидно, разгадку следует искать все в той же предвзятости подхода, все в том же игнорировании места, которое занимает в системе сам наблюдатель. Шпенглер не зря не слишком хорошо отзывается о теории относительности, которая помимо прочего, еще раз указывает на то, как важно учитывать при наблюдениях самого наблюдателя.

Шпенглер совершенно не учитывает того, что сам занимает не слишком выгодную позицию, которая, без сомненья, существенно искажает поле исследования.

Философ выделяет группу достаточно однородных культур, весьма близких друг к другу, при всей их индивидуальности и разнородности. Он смотрит на эти картины, и убеждается в том, что в каждой из них наблюдается определенное и незыблемое чередование нескольких суперкартин. Он наблюдает зарождение, развитие и гибель религии, философии, математики, политики и государства, искусства. И каждая из этих суперкартин неизбежно появляется в рамках каждой из культур, что не может не навести исследователя на мысль, что именно схваченное им чередование и есть полный и замкнутый цикл, через который неизбежно проходит культура, сама выступающая в роли суперкартины. Судьба каждой из суперкартин, а особенно ее появление на свет кажется предопределенным, и когда все предстающие перед его взором в рамках выбранных им культур суперкартины появляются на сцене, философ трубит об окончании цикла.

И надо сказать, что интерпретируя данные, избранные для анализа, Шпенглер абсолютно прав. Его выводы безупречны. Но стоит лишь раздвинуть рамки наблюдений, как мы увидим, что подобная концепция не выдерживает никакой критики.

С одной стороны, живи Шпенглер десять тысячелетий назад, он мог бы с той же уверенностью констатировать, что закат каждой из наблюдаемых им культур неизбежно наступает тогда, когда исчерпывается потенциал религиозной суперкартины, ибо на тот момент, иные суперкартины просто не возникали в рамках культур, а предсказать их возникновение и возможные характеристики было просто невозможно. Естественно, что наблюдая за этими весьма многочисленными культурами, Шпенглер, не зная ни о философии, ни о математике, ничтоже сумняшеся заявил бы об их перетекании в цивилизацию после заката религии. И уж наверняка, возникновение философии повергло бы его в глубокий шок.

С другой же стороны, будь Шпенглер нашим современником, и наблюдай он бурное развитие науки, которое совершенно противоречило бы его пророчествам о закате Европы, и превращении ее в цивилизацию, он бы тоже наверняка пересмотрел бы свою гипотезу.

Беда Шпенглера, наверное, заключается в том, что человечество развивается сравнительно медленно, а рождение каждой новой суперкартины, очевидно, следует считать чудом, связанных с переходом человечества на несколько более высокую ступеньку развития. Именно эта неторопливость породила у великого философа иллюзию о существовании замкнутого цикла культур с неизменным набором составляющих. Шпенглер не увидел необходимости в том, чтобы проследить эволюцию самих составляющих, и связать их появление на свет и развитие с глубинными процессами развития человеческого мышления.

Таким образом, руководствуясь искусственно суженным полем исследований, Шпенглер предрек Европе культурную гибель, с неясными последствиями для всего человечества, которому, если следовать логике Шпенглера, очевидно, придется вновь начать с религии, с тем чтобы заново пройти всю цепочку. Однако для нас очевидно, что, если бы после гибели старой культуры, каждая новая начинала сначала, религия бы так и осталась единственной суперкартиной человечества, поскольку создание последующих суперкартин все же требовало определенного поступательного развития.

Нам же сегодня предоставляется уникальная возможность наблюдать чуть ли не собственными глазами процесс формирования принципиально новой суперкартины, процесс, который повторялся на Земле едва ли несколько десятков раз.

И именно это обстоятельство должно вселять в нас оптимизм в отношении будущего европейской культуры, которую несомненно ждут еще великие свершения.

Мне же пора завершать эту, и так неоправданно затянутую главу. Уважаемый читатель наверняка уже утомлен моими истеричными попытками лягнуть Освальда Шпенглера, который, к сожалению, не может мне ответить. Мне же не остается ничего другого, как призвать читателя быть снисходительным, и оправдать мои злобные нападки на гения желанием установить истину. Ведь я и в самом деле не задавался целью наплевать в спину великому философу.

Впрочем, подводя итоги, я хочу еще раз подчеркнуть, что, очевидно, именно шпенглеровский подход к исследованию культуры более всего соответствует выдвинутой мной самим концепции о принципе картин и элементов, как ее краеугольном камне. Именно Шпенглер рассматривает культуру, как картину, которая с самого начала таит в себе потенцию, реализующуюся затем путем заполнения ее новыми элементами.

Да и лицо каждой культуры, по Шпенглеру, определяется именно взаимосвязью и взаимозависимостью отдельных суперкартин, которые, как и в человеческом мышлении, причудливым образом переплетаются в мире картин культуры, обеспечивая тем самым ее неповторимую индивидуальность.

Не могу удержаться от того, чтобы привести еще одну блестящую цитату из книги Шпенглера, в которой он анализирует взаимное влияние суперкартин различных культур, демонстрируя этим самым, что именно процесс своеобразной конверсии и определяет «лицо» культуры:

«Из фундаментальной противоположности античных и западных чисел проистекает столь же коренная противоположность связи, в которой находятся друг к другу элементы каждого из этих числовых миров. Связь величин называется пропорцией, связь отношений содержится в понятии функции. Оба слова, вне сферы математики, имеют величайшее значение для техники обоих соответствующих искусств, пластики и музыки. Если полностью закрыть глаза на смысл слова «пропорция» в применении к структуре отдельной статуи, то как раз статуя, рельеф и фреска оказываются типично античными формами искусства, которые допускают увеличение и уменьшение масштаба – слова, лишенные всякого смысла в применении к музыке. Стоит только вспомнить искусство гемм, сюжеты которых были по сути уменьшениями мотивов в натуральную величину. Напротив в теории функций решающее значение принадлежит понятию трансформации групп, а музыкант подтвердит, что аналогичные образования составляют существенную часть новейшего учения о композиции. Я напомню лишь об одной из самых утонченных инструментальных форм 18 столетия – о «tema con variazioni»…

…Освободить геометрию от созерцания, алгебру от понятия величины и соединить обе по ту сторону элементарных рамок конструкции и счета в мощном сооружении теории функций – таков был великий путь западного числового мышления. Таким образом античное константное число растворилось в изменяющемся. Геометрия, ставшая аналитической, растворила все конкретные формы. Она заменяет математическое тело, в неподвижном образе которого обнаруживаются геометрические значения, абстрактно пространственными отношениями, вообще неприменимыми уже к фактам чувственно-наличного созерцания. Она заменяет прежде всего оптические образования Евклида геометрическими местами точек относительно некой системы координат, исходная точка которых может быть выбрана произвольно, и сводит предметное существование геометрического объекта к требованию неизменности выбранной системы во время операции, направленной уже не на измерения, а на уравнения. Однако тотчас же координаты рассматриваются исключительно как чистые значения, не столько определяющие, сколько выражающие и заменяющие положение точек как абстрактных элементов пространства. Число, предел ставшего, символически представляется уже не образом фигуры, а образом уравнения. «Геометрия» выворачивает свой смысл наизнанку: система координат исчезает как образ, и точка является отныне совершенно абстрактной группой чисел. Переход архитектуры Ренессанса благодаря новшествам Микеланджело и Виньолы в архитектуру барокко есть точное отображение этого внутреннего превращения анализа. На фасадах дворцов и церквей чувственно ясные линии становятся как бы недействительными. Вместо ясных координат флорентийско-римской диспозиции колонн и расчленения этажей обнаруживаются «инфинитезимальные» элементы вибрирующих и вздувающихся частей здания, волют, картушей. Конструкция исчезает в изобилии декоративного – математически говоря, функционального; колонны и пилястры, соединенные в группы и пучки, прорезывают фронтоны и, лишая глаз точки опоры, створяются и рассыпаются; плоскости стен, потолков, этажей размываются в потоке штукатурной лепки и орнаментов, исчезают и распадаются под действием красочных световых эффектов. Но и сам свет, резвящийся над этим миром форм зрелого барокко – от Бернини около 1650 года до рококо в Дрездене, Вене, Париже, - становится чисто музыкальным элементом. Дрезденский Цвингер – это симфония. Вместе с математикой также и архитектура разложилась в 18 столетии в мир форм музыкального характера».⁷¹

Я не напрасно привел столь длинную цитату. Мне не хотелось искажать пересказом блестящую мысль Шпенглера, которая буквально говорит нам о том, что точно так же, как отдельный человек в своем мышлении опирается на особый мир сформированных им лично картин, так и мир картин культуры развивается в результате непрерывного взаимодействия суперкартин, связанных мостиками ассоциаций.

Шпенглер убедительно доказывает, что различие между суперкартинами математики античной и западной культуры неизбежно порождает различия в развитии других суперкартин – в частности пластики, архитектуры и музыки. Невероятно точным выглядит также наблюдение о внутреннем родстве суперкартин в рамках одной культуры, и наличию между ними глубинных связей. Вспомните, как много времени мы посвятили разговору об умении связывать между собой неожиданные, на первый взгляд, наборы картин и элементов, в главе об уровнях мышления человека.

Тут же у Шпенглера мы видим, что культура как раз и основывается на установлении ее творцами этих нестандартных связей. Именно обращение к различным суперкартинам определяет лицо архитектуры, музыки, математики различных культур. Именно благодаря способности творца увязать в одно целое чуть ли не весь комплекс картин культуры, последняя получает возможность двигаться вперед.

Так мы еще раз убеждаемся в том, что развитие каждой из суперкартин во многом определяется всей суммой картин данной культуры, существующей на момент зарождения первой.

Итак, попытаюсь все же подвести наконец итоги этой многострадальной главы.

В ней мы установили, что каждая культура является, по сути, ничем иным, как коллективным миром картин общности значительного числа людей. Этот коллективный мир картин формируется за счет возникновения «общих» для того или иного круга лиц ассоциаций, благодаря которым и строятся «общие» картины.

В связи с тем, что культура является непосредственным творением человеческого разума, ее организация повторяет организацию мышления отдельного человека, основанную на принципе картин и элементов.

Существование каждой из культур связано, в первую очередь, с развитием возникающих в ее рамках суперкартин, к которым относятся: религия, философия, математика, искусство, музыка, наука и так далее. Каждая из этих суперкартин проходит определенный «жизненный цикл», состоящий из четырех примерно выделяемых этапов. Последний этап, связанный с завершением строительства суперкартины, условно можно назвать ее гибелью, правда гибелью более чем величественной. Картина исчерпывает свой потенциал развития, и сохраняется в рамках культуры уже в стабильном состоянии, продолжая однако, еще какое-то время воздействовать на развитие остального мира картин культуры.

Одновременный закат всех суперкартин культуры, очевидно, привел бы и к ее гибели, однако такая синхронность вряд ли достижима, поскольку, как мы установили, с помощью Шпенглера, каждая из суперкартин появляется на определенной стадии развития культуры, и появление ее, во многом зависит от уровня развития мышления людей, эту культуру создающих.

В целом, можно сказать, что идеальное развитие культуры, очевидно, представляет собой непрерывную цепочку преемственных суперкартин, которые последовательно развиваются одна за другой. Однако до сих пор такое идеальное состояние еще не было достигнуто на земле, и развитие большинства культур прекращалось на той или иной стадии. Последнее обстоятельство, в частности, дало возможность Шпенглеру, говорить о возможном закате Европы, или западной культуры, который должен был наступить подобно тому, как наступили «закаты» культур предшествующих эпох.

На самом же деле, сегодня мы можем наблюдать бурное развитие в рамках западной культуры суперкартины науки, аналогов которой еще не было в истории человеческой культуры. И именно ее бурный рост дает нам надежду на то, что развитие культур будет продолжаться и в дальнейшем, а закат суперкартины науки будет сопровождаться появлением на свет некоей новой, еще неизвестной нам суперкартины, для создания которой человечество должно подняться на качественно новый мыслительный уровень.

Также мы установили, что неповторимость каждой из культур, как и неповторимость отдельного человека, определяется взаимным влиянием суперкартин и особенностями их развития. Законы развития едины для всех картин, независимо от их принадлежности к той или иной культуре, однако их внутренне содержание, их направленность, их идеология формируется в соответствии с прихотями творцов и внутренней логикой развития каждой отдельной картины.

Естественно, что в данном случае речь идет именно о причинах, благодаря которым культуры становятся самобытными, и благодаря которым каждая из культур является уникальным достоянием человечества, прекрасным и неповторимым.

Внешние же проявления разности культур, а также то, каким образом ощущает это различие наблюдатель, мы обсудим в следующей главе, которая как раз и будет посвящена исследованию феномена, позволяющего отличать «своих» от «чужих», и разделяющего людей, принадлежащих к различным культурам.

Заодно мы попробуем взглянуть на то, как справляется с этим вопросом наука, призванная изучать культуру, а также выяснить можно ли вообще эту самую культуру изучать. Мы попробуем определить не является ли изучение культуры столь же пустой забавой, как бросание камней в воду, и удается ли уважаемым культурологам наблюдать за кругами, этими камнями образуемыми.