Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Вид материала

Документы

Содержание Глава 12. Три уровня мышления человека. Блеснул на западе румяный царь природы… Блеснул на западе румяный царь природы

Подобный материал:

• Томаса Манна "Иосиф и его братья", 2744.62kb.
• Размышления по книге Т. Манна "Иосиф и его братья", 326.82kb.
• Контрапункт в историко-теоретических воззрениях генриха манна и томаса манна, 314.18kb.
• Андрей тарковский и томас манн, 1693kb.
• Иосиф и его братья, 1766.45kb.
• [Происхождение и юные годы, 60.87kb.
• Творчество Томаса Манна, Эриха Марии Ремарка, Германа Гессе. 15. литература, 49.04kb.
• Имя Томаса Джефферсона одно из самых почитаемых среди американского народа, оно стоит, 784.58kb.
• Братья Грим Аэроплан Братья Грим Кустурица Братья Грим Барабан Браво Весенний день, 129.19kb.
• Курс, 2 семестр (ЗО) Список литературы для чтения по курсу: Иосиф Бродский, 25.62kb.

Глава 12. Три уровня мышления человека.

Конечно, глупо было бы полагать, что, прочтя эту главу, читатель сможет, тут же приступив к тренировкам, через пару лет претендовать на Нобелевскую премию. Настоящая глава не предлагает никаких рецептов. В ней я лишь пытаюсь классифицировать умственную деятельность человека, исходя из соображений, изложенных ранее.

Основываясь на них я предлагаю выделить три различных уровня мышления. Между обозначенными уровнями, как мы убедимся в дальнейшем, существует принципиальная разница. Однако, классифицировать каждый единичный «мыслительный акт» будет достаточно сложно даже тому, кто разберется в сплетении моих достаточно путаных построений. Причина же этого состоит прежде всего в том, что выделить и препарировать отдельно взятую мысль – труд адской сложности, который под силу разве что умельцам Игры в бисер, досконально изучавшим творчество прошедших эпох.

Вместе с тем, каждый из приводимых примеров читатель вполне сможет «примерить» на себя с тем, чтобы путем определенного напряжения сознания попытаться проделать то, чем и так занимается всю свою сознательную жизнь.

И если своим небольшим вступлением я не совсем отбил у читателя охоту продолжать свое занятие, приступим собственно к разбору материала.

Вступая в диалог с нашим мозгом, мы начинаем путешествие по необъятному миру хранящихся в нем картин. В сущности, каждая наша мыслительная процедура представляет собой путешествие по ассоциациям от элемента к элементу и от картины к картине. Это происходит и тогда, когда мы вспоминаем забытую мелодию, и тогда, когда пытаемся по увиденным за окном автобуса ландшафтам определить нужную остановку, и тогда, когда читаем книгу, и тогда, когда играем в футбол, и тогда, когда творим нечто бессмертное.… В каждом из этих случаев, мы, с помощью мозга, пробегаем по запутанным рядам картин, иногда обнаруживая новые элементы, или ассоциации.

При этом, хотя мозг и выступает в роли верного чичероне, маршрут путешествия определяем исключительно мы сами, бережно, или небрежно, обстоятельно, или нетерпеливо, подбирая картины, которые нас в данный момент интересуют.

Собственно, наше размышление и представляет собой задание мозгу необходимого набора картин и элементов (за скобками мы в очередной раз оставляем уже упомянутый процесс создания этих самых картин, поскольку и так понятно, что, не посадив дерево, невозможно полакомиться его плодами). Именно то, как мы это делаем, и отличает один уровень мышления от другого, и именно эти отличия и позволяют некоторым представителям человеческой породы осуществлять великие прорывы в бессмертие, в то время, как другие упражняются, делая ставки на результаты футбольных матчей.

Итак, уровни. Начнем с первого, самого простого. Он предстает перед нами в двух ипостасях.

Одна из них – обыкновенная память, а точнее, усилие, проделываемое ради вспоминания. Каждый из нас сотни раз в неделю пользуется этой услугой мозга, и каждый из нас знает, что несмотря на то, что иногда приходится прилагать некоторые усилия, результат, зачастую, оказывается положительным.

Что мы делаем, когда нам необходимо вспомнить что-либо? Мы предъявляем мозгу некий элемент, полагая, что именно он цепочками ассоциаций связан с картиной, содержащей искомую информацию. Мозг принимает задание, и спустя некоторое время (следует заметить, что промежуток, загадочно обозначенный, как «некоторое время», на самом деле, чаще всего оказывается совершенно неуловим для нашего сознания) выдает нам искомую картину, или элемент. Впрочем, иногда на этом пути нас ожидают некоторые трудности. Мозг никак не может обнаружить то, что нам необходимо. Это происходит из-за того, что продекларированный нами элемент либо утратил, либо не имел связей с тем, что так необходим нам в эту минуту. Цепочка ассоциаций обрывается, и нам остается лишь в задумчивости перебирать элементы, заботливо предоставленные мозгом (он, не желая огорчать хозяина, всегда готов восстановить доступную картину, точно так же, как восстанавливает весь путь целиком, если искомый элемент удается найти).

В этой ситуации нам остается либо развести руками, либо продолжить поиски, акцентировав свое внимание на другом элементе, который должен указать другой путь следования. В дальнейшем, опять таки, существует два уже знакомых нам варианта развития событий.

В конце концов, если у нас достанет настойчивости, и если то, что мы хотим вспомнить, действительно хранится в нашей памяти, мы добьемся успеха, чему будем, разумеется, несказанно рады.

Нечто подобное описывает Стивен Роуз, говоря об одном собственном опыте. Этот случай хорошо иллюстрирует мой рассказ, с той разницей, что в данном случае автор вспоминает не самостоятельно, а при помощи извне. Ключевые элементы, с помощью которых сознание надеется найти искомый, задаются его собеседницей, и мы видим, что мозг действительно реагирует:

«Около года назад я повстречал подругу детства и соседку, которую не видел несколько десятилетий. Она спросила, не помню ли я человека, который работал в саду моих и ее родителей, создавая оригинальные узоры из ярко-красных и белых крокусов. Я не припоминал такого. Но стоило ей назвать его имя – мистер Госс, - которое я не слышал и о котором не думал четыре десятка лет, и мне тут же представился его образ: сначала темно-синие брюки из грубой ткани, потом резиновые сапоги и, наконец, худое, обветренное лицо».⁵⁴

Мы видим, как ничего не дал ключевой, по мнению соседки ученого элемент, отражающий цветочные узоры – мозг не сумел связать его ни с чем, либо потому, что он уже ушел из памяти, покинув трансформировавшуюся картину, либо не был никоим образом связан с садовником, будучи включенным в картину детских игр и забав. А второй элемент – имя человека, напротив, успешно отпер запертую дверь, оказавшись напрямую связанным с картиной, отражающей образ человека.

Можно предположить, что этот первый уровень осваивается подавляющим большинством людей уже в самом раннем возрасте, и на протяжении всей сознательной жизни мы с успехом пользуемся нашей памятью, находя способы отыскивать в ней то, что, по нашему мнению, должно в ней храниться.

Это достаточно эффективный инструмент, однако он не требует от нас особых навыков. Мы должны лишь быть терпеливыми и усидчивыми, перебирая отмычки, и предполагая, какая из них может вернее подойти к нашему собственному сейфу, с хранящимися воспоминаниями. Разумеется, и такой осмысленный перебор является в некотором роде работой, о чем мы и вспоминаем тогда, когда мучительно пытаемся вспомнить что-либо.

В качестве любопытного примера подобного вспоминания, можно привести рассказ Чехова «Лошадиная фамилия», в котором мы можем наблюдать ситуацию, в которой человек с помощью окружающих пытается подобрать ключи к собственной памяти, и, когда ему это удается, наполняется чувством глубокого удовлетворения.

Другой ипостасью первого уровня мышления является то, что принято называть процедурной памятью. Речь идет об автоматическом вызывании из мозга целого ряда картин, связанных «железными» ассоциациями, в ответ на определенное раздражение.

Этот механизм существенно облегчает нам наше существование, ведь благодаря ему мозг практически автоматически управляет целым рядом достаточно сложных процессов, с которыми мы ежедневно сталкиваемся в повседневной жизни.

Мы практически никогда не задумываемся над тем, как одеваемся, завязываем шнурки, включаем газовую плиту, перебираем крупу и делаем еще множество вещей. Занимаясь всем этим, мы можем вести оживленную беседу, слушать радио, смотреть телевизор, думать о чем-то своем. Мы редко останавливаем свое внимание на этих «мелочах», целиком и полностью полагаясь на свой мозг, который, как мы знаем, позволит в точности сделать все как надо.

Это кажется простым, так же, как и машинальная реакция на многие раздражители, которые преследуют нас. А между тем, машинально ответить на приветствие, показать талончик контролеру, ответить на вопрос о времени суток, или собственных делах, поддержать вежливую беседу, не отрываясь при этом от собственных размышлений, есть, если посмотреть на это со стороны, искусством величайшим.

Действительно, попробуйте хотя бы раз сосредоточено выполнить одну из упомянутых выше процедур. Вы, несомненно, быстро и с легкостью составите необходимый «алгоритм» последовательных действий, который, в конечном итоге, несомненно, приведет вас к успеху. Однако, и в этом несложно убедиться, тщательное выполнение всей последовательности команд составленного алгоритма, потребует крайней сосредоточенности, и полной концентрации внимания. И разумеется, одновременно вам не удастся развлечь приятеля глубокомысленным диалогом, уловить смысл радиосообщения, и вообще заниматься иной мыслительной деятельностью.

Так мозг существенно облегчает нам жизнь. Однажды созданный алгоритм, запечатлевается в мозгу в виде картины, которая немедленно восстанавливается им ответ на адекватное внешнее раздражение. При этом автоматизм и точность реакции позволяет нам сознательно не контролировать ее.

Этот навык также широко используется практически всеми людьми, и не требует даже особых сознательных усилий, ведь раздражение приходит извне. Единственной задачей сознания остается создание и шлифовка нужных картин, которые затем продолжают независимо существовать в мозгу.

В какой-то степени, существование этого механизма не только оберегает нас от постоянного напряжения, и связанного с ним вполне вероятного стресса, но и дает возможность посвятить больше времени решению задач другого уровня, или, другими словами, развитию более высоких уровней мышления.

Второй уровень взаимодействия сознания с мозгом мы чаще всего можем наблюдать в творческой деятельности человека.

Его кристаллизованным выражением является, в каком-то смысле, опыт «мозгового штурма», применяющегося для решения обозначенной проблемы. Правда, в данном случае этот способ думать применяется целой группой людей, тогда как обычно мы говорим о мышлении одного человека.

Итак, этот уровень больше всего подходит для решения конкретно поставленных задач, в том случае, если исследователь твердо знает что он хочет обнаружить, и более или менее ясно представляет себе круг проблем, которые необходимо привлечь для получения искомого ответа.

В этом случае сознание отбирает сравнительно небольшое число картин, которые, по его мнению, достаточно полно описывают проблему, и старается насытить их максимальным количеством элементов, рассчитывая на то, что рано или поздно мозг получит необходимые ингредиенты для приготовления ожидаемого блюда.

Так историк, желая объяснить причины того или иного локального феномена, тщательно изучает события, происходившие в течение небольшого отрезка времени на сравнительно небольшом пространстве. И по мере того, как он накапливает фактический материал, упорядочивая его в картины, шансы получить от мозга ответ на интересующий вопрос непрерывно растут.

Биолог, проводя сотни экспериментов, подчиненных определенной тематике, постепенно накапливает в небольшом количестве картин критическую массу элементов, позволяющую его мозгу сделать некоторые выводы.

Игрок, рассчитывающий выиграть на тотализаторе, изучает все, что касается состояния игроков двух команд, или готовности лошади. Совокупность собранной информации также позволяет ему сделать определенный вывод, на основании которого он и делает более или менее удачную ставку.

Аналитик, поставленный перед необходимостью сделать прогноз относительно колебания курса национальных валют, или развития рынка ценных бумаг, выясняет экономическое состояние изучаемой страны, ее внешнюю и внутреннюю политику, баланс сил в руководстве, состояние дел в ключевых отраслях промышленности. Упорядочив все эти факты, с помощью мозга, он получает достаточно ясные картины, с четкими ассоциациями, не прослеживавшимися доселе.

Жена, подозревающая мужа в неверности, по крупицам собирает информацию о его личной жизни, а уж ее мозг вырисовывает стройную картину измены.

Наконец, Шерлок Холмс, уже упоминавшийся нами, сводит воедино все, что так или иначе касается преступления, преступника и жертвы. А уж когда критическая масса материала оказывается накоплена, по мановению волшебной палочки из груды беспорядочно наваленных сознанием элементов, неожиданно вырисовывается законченная и убедительная картина, заставляющая доктора Ватсона в очередной раз открыть рот.

Сам же доктор, несомненно, ничуть не удивляется собственному умению по целому комплексу признаков, обнаруженных при осмотре пациента, правильно диагностировать его заболевание. А ведь это тоже ответ мозга на вопрос, оформленный в виде кучи элементов. И тут уж впору Холмсу, глядя на священнодействия друга, развести руками.

Что же до упомянутого мозгового штурма, то он лишь в какой-то степени оптимизирует процесс, поскольку в ходе него кучу разрозненных элементов, предлагаемых мозгу, пополняет не один человек, а целая группа «мыслителей». Впрочем, эта оптимизация достаточно сомнительна, ибо мозгу каждого отдельного участника группы приходится переваривать не только элементы, но и целые картины, предложенные в качестве вывода другими участниками.

Надо сказать, что второй уровень мышления, как и первый, очень широко распространен, и, как правило, приносит успех. А то, что применим он к самым различным отраслям человеческой деятельности, делает его наиболее популярным.

Все это однако не может заставить нас признать его эффективность. Ведь зачастую, используя его, мы, для решения сравнительно простого вопроса, загружаем мозг огромным количество информации, что, возможно, является непозволительной роскошью. Мы без особой пользы тратим собственное время и силы, поскольку в результате оказывается, что необходимая и достаточная для мозга информация содержится всего в десятке элементов из нескольких сотен. Мозгу-то, конечно, все равно, ведь мы вряд ли когда-либо даже приближаемся к границам его возможностей, однако нам впору пожалеть собственные силы.

Кстати, то, что второй уровень является наиболее распространенным, сполна отражается практически во всех произведениях, описывающих то или иное «открытие». Научные монографии и статьи, аналитические заметки, даже кухонные ссоры просто переполнены многочисленными примерами. Автор находки считает просто необходимым отразить в своем послании миру все элементы, которые позволили ему прийти к тем или иным выводам. Пользуясь элементами, приводимыми в декларациях, читатель или слушатель зачастую и сам может воспроизвести результаты, достигнутые автором.

Впрочем, необходимо также сказать, что эффективность применения этого метода сильно зависит от человека его применяющего, или, пользуясь освоенной терминологией, от мира картин, существующих в его мозгу. С одной стороны, чем образованнее человек, чем богаче его картины, тем меньше элементов ему надо вводить специально, дабы решить ту или иную проблему. Точно так же, чем дольше работает человек в области исследования данных проблем, тем легче ему будет решить каждую новую задачу.

Новичку понадобится заведомо больше информации для достижения необходимых результатов, нежели человеку, приобретшему на этом поприще значительный опыт. Опыт позволяет более точно и ответственно отбирать необходимые элементы, значительно уменьшая их количество, что приближает его обладателя к третьему уровню мышления.

Таким образом, можно сказать, что постоянно совершенствуя свои навыки работы на втором уровне мышления, человек постоянно увеличивает эффективность своей деятельности. Для него постепенно уменьшается разрыв между количеством использованной и полученной информации.

Один и тот же методологический подход, или уровень мышления, в результате дает совершенно различные результаты, в зависимости от того, насколько опытен человек, его использующий.

Однако, даже достигнув максимальной эффективности работы на этом уровне, человек лишь приближается, но никак не переходит на последний, третий уровень, доступный немногим, и открывающий необычайно широкие возможности.

На мой взгляд, формальная разница между вторым и третьим уровнем очень хорошо определяет фраза о том, что талант – это умение попасть в мишень, в которую никто не может попасть, а гений -– в мишень, которую никто не видит.

Если талант, работающий на втором уровне мышления, за счет организации сознания максимально насыщает картины, строящиеся вокруг хорошо различимой цели, и в конце концов достигает успехов, то гений должен получить новую информацию в области, пока еще не связанной с существующими в общечеловеческом багаже картинами, или, говоря иными словами, выявить область незнаемого в обширном пространстве неведомого.

Этот поиск, и эти удачные находки, не могут осуществляться просто исходя из предыдущего опыта, по аналогии. Тут мы не видим цели, а значит - не можем точно сказать, какие картины понадобится активизировать в мозгу с тем, чтобы получить некий результат.

Для того, чтобы решить проблему, подвластную работающим на третьем уровне, человек, активно использующий второй уровень, может конечно, выбрав достаточно широкую тему, на протяжении очень длительного времени насыщать элементами соответствующие картины, забыв об эффективности своего труда, однако и этот подвижнический труд может не дать плодов, ибо необходимые для открытия элементы могут находиться в картинах, связанных с формальной темой исследования лишь косвенно.

Если использовать бытовые аналогии, то работу третьего уровня мышления можно сравнить с работой выдающегося парфюмера, создателя духов, или «носа».

Каждый из нас, в то время, когда не страдает насморком, или иными респираторными заболеваниями, вполне определенно может отличить приятные запахи от неприятных, классифицировать предложенные запахи, и выстроить их по шкале привлекательности. В этом нет ничего удивительного, ведь мы все же унаследовали частично обоняние от наших предков-животных.

Также, мне кажется, большинство людей, если перед ними поставить задачу составить, предположим, сладковато-пряный аромат, уверенно приступит к делу, смешивая предложенные запахи, подобно тому, как живописец смешивает краски на палитре. Более того, очевидно, что через некоторое время значительная часть смельчаков получит в своем флаконе запах, который с определенной натяжкой можно будет признать соответствующим первоначальным условиям. Это тоже естественно, поскольку вряд ли, кому придет в голову, получив такое задание, использовать запах горелой резины, или тухлых яиц. Немного сладкого, немного пряного – и новый аромат готов.

Конечно, такое творчество вызовет снисходительную усмешку большинства парфюмеров, привыкших использовать в работе не один-два-три, а десятки и сотни ароматов, создавая сложнейшие комбинации, однако, по сути оно будет мало отличаться от профессиональной работы. Ведь если дать нашим героям неограниченное время, хорошую зарплату, и множество запахов, то в конечном итоге они научатся создавать услаждающие наше обоняние букеты из десятков элементов. При этом они будут затрачивать не в пример больше времени и сил, нежели люди, обученные специально, однако, как мы уже говорили, это вопрос опыта.

Так можно проиллюстрировать классическое приложение второго уровня мышления (или обоняния). Многочисленные опыты с комбинациями элементов в нужном направлении, и, наконец, во флакончике то, что нужно. При этом все удивительно наглядно. Мы можем увидеть, как одна маленькая капля производит революцию, превращая неопределенные формы запаха в стройный и строгий аромат, приятный и запоминающийся, гармоничный и целостный. Мы уже говорили о том, что примерно то же происходит и нашем мозгу, только добавляем мы в него не парфюмерные, а информационные элементы. Само же «чудо» происходит так же неожиданно, и почти также неизбежно, если мы проявляем, конечно, достаточно усердия и таланта.

Впрочем, эту аналогию я провел собственно для того, чтобы сделать более понятной специфику третьего уровня мышления. Итак, на протяжении жизни нас окружает великое множество всевозможных запахов и ароматов искусственного происхождения. Большинству из них отмерян не слишком длинный срок существования, и уготована безвестность. Мы не сможем определить этот запах среди сотен, и дать ему название, мы лишь скажем, что он похож на что-то, или охарактеризуем его, используем привычные термины «кисловатый», «свежий», «тонкий» и так далее.

Однако некоторые запахи обречены на узнавание, и долгую жизнь. Ими восхищается весь мир, их безошибочно определяют неспециалисты, они желанны и вызывают яркие эмоции.

Таких ароматов очень немного, их можно пересчитать чуть ли не по пальцам, а круг их создателей и вовсе крайне узок. Последние по праву считаются королями парфюмерии, и олицетворяют собой высшую ступень в иерархии «носов».

В чем же секрет их ароматов, в чем тайна их создания? Очевидно, в поиске не предзаданных, а неожиданных комбинаций, в поисках с непредсказуемым результатом. В знаменитых духах компоненты смешаны причудливо и неожиданно. Их сочетание таково, что вряд ли кто-либо мог соединить их с определенной целью. Духи получаются из беспорядочной, на первый взгляд, комбинации, о которой никто из просто хороших парфюмеров не сказал бы, что она будет столь гармоничной.

И, вместе с тем, каждая такая комбинация, не является просто мусорной свалкой запахов, ибо отсутствие в ней одного элемента, или, напротив, присутствие излишнего запаха немедленно погубило бы гармонию. Гений парфюмера, естественно, не состоит в том, чтобы беспорядочно сложить в кучу и перемешать множество запахов. Он просто должен увидеть сочетание-взрыв там, где предположить его существование кажется невозможным.

Нечто подобное может делать и наше сознание в общении с мозгом. Только вместо комбинации запахов оно использует комбинации картин и комбинации элементов. Мы знаем, что мозг наверняка отреагирует на определенное сочетание элементов. Однако мы не знаем, ни какой будет реакция, ни какая комбинация элементов ее вызовет. И если первое для нас не так важно, в конечном итоге, любой результат найдет свое применение, то второе и является тем ключевым моментом, который дает нам возможность думать.

Если мы овладеваем, сознательно или нет, навыками, позволяющими снабжать мозг единственно верными комбинациями – мы на коне.

Второй уровень мышления представляет собой умение достигать искомого эффекта с помощью более или менее упорядоченной концентрации более или менее необходимых элементов. При этом, зачастую, исследователь потом может увидеть, какой значительный труд пропал втуне.

Что же до третьего уровня, то он предполагает умение находить счастливые комбинации элементов в достаточно широком разбросе картин, на первый взгляд, не связанных друг с другом. Это умение привлечь к решению задачи картину, которая по формальным признакам не может претендовать на то, чтобы быть активизированной. На третьем уровне мышления задача сознания состоит в том, чтобы отыскать и включить в «общий список» картин, такой набор, который исследователю, работающему на втором уровне, покажется просто абсурдным.

В этом смысле особое значение приобретают слова Нильса Бора о красоте теории, которая определяется наименьшим числом независимых посылок. Ученый ведет речь о посылках, входящих в «нормальный» круг исследований по данной проблематике, посылок, которые привлекает в своей работе каждый мало-мальски добросовестный мыслитель. Действительно, чем таких посылок меньше, тем эффектнее кажется вывод, тем эффективнее работает мышление.

Однако, нетрудно заметить, что посылки, которых хватило для величайшего открытия, или для создания великой теории, используются практически всеми исследователями, работающими в этой области, и достаточно давно. Становится непонятным, почему теория появляется столь поздно и вызывает всеобщий восторг – ведь до нее должен был легко додуматься каждый.

Очевидно, что, используя в своих размышлениях небольшое число непосредственно приложимых к теме исследования посылок, сознание ученого привлекает параллельно иные, на первый взгляд, не связанные с темой исследования картины, и создает из них комбинации, заставляющие мозг откликаться установлением неожиданных аналогий, и производством новых элементов.

Можно сказать, что на третьем уровне мышления сознание берет на себя некоторые функции, свойственные самому мозгу, или, по крайней мере, пытается приблизиться к разгадке законов его работы. Ведь на самом деле, оно пытается нащупать возможности аналогий между элементами, дотоле аналогиями не связанными, а также обращается к картинам, которые оно могло использовать, окажись на месте мозга.

Возможно, это покажется смешным, но мы часто сами используем в своей работе третий уровень мышления, и достигаем при этом выдающихся результатов. Я имею в виду процесс изучения чего-либо. В ходе изучения той или иной дисциплины, мы поглощаем опыт десятков поколений, обогащаясь результатами сотен открытий. При этом, очень часто, особенно в детстве, мы буквально повторяем путь, пройденный некогда первопроходцами. Книги и учебники предлагают нам активизировать наборы картин, сделавшие возможным создание той или иной теории, и наш мозг (достаточно часто, не правда ли) самостоятельно создает для нас необходимые выводы.

Это же самое происходит и при чтении статей или монографий, в которых вначале принято излагать все посылки, или использованные картины, с указанием необходимых ассоциаций и аналогий, а лишь затем демонстрировать выводы.

Таким образом, мы, не слишком сознавая что делаем, предоставляем в распоряжение сознания парадоксальный набор картин, и получаем (о чудо из чудес) вывод вполне совпадающий с тем, что был сделан создателем той или иной теории или гипотезы.

Третий уровень мышления вполне доступен нам, и практически каждый школьник, сознательно доказывающий геометрическую теорему, самостоятельно проходит путь Евклида и Пифагора, однако для того, чтобы сделать его своим повседневным орудием, у многих не хватает … . Чего не хватает, сказать тяжело, однако факт остается фактом, людей, которые умеют самостоятельно создавать необычные и парадоксальные комбинации элементов, заставляющие мозг работать в сверхэффективном режиме, на Земле очень и очень мало.

Возможно, то что я говорил до сих пор о третьем уровне мышления являло собой классический пример запутанности и непонятности, возможно, у многих возникло ощущение того, что то, о чем я говорил, следует буквально относить лишь к научным откровениям.

Я не уверен, что удастся развеять сомнения читателя, но я постараюсь несколько отвлечь его.

Вам никогда не казалось удивительным то, что роман «Евгений Онегин» одновременно называют и «энциклопедией русской жизни», и воплощением пушкинского божьего дара. Согласитесь, не совсем понятно, зачем Господу Богу посредством гениального Пушкина создавать «энциклопедию русской жизни». Более уместно было предположить, что Богу было мало дела до увековечивания для потомков набора светских развлечений, которым предавались русские столицы в девятнадцатом веке. Ведь вряд ли Бог, переживший уже множество эпох в жизни многочисленных народов, населявших и населяющих Землю, нашел что-то совсем уж необычное в этой точке земного шара, в этот отрезок времени.

Вместе с тем, было бы глупостью отбрасывать многочисленные свидетельства о боговдохновенности поэта, выражавшейся в том, что многие бессмертные строчки были как будто продиктованы свыше.

Итак, попробуем согласиться на том, что, с одной стороны, Бог не диктовал Пушкину строки о достоинствах лимбургского сыра и страсбургского пирога, а с другой, - строчки поэта действительно уникальны в своем роде, и ничего подобного не было написано никем и никогда.

Я думаю, что для любого мало-мальски образованного человека вполне посильной была бы задача описания московской жизни прошлого века с разных точек зрения. Это описание могло бы быть даже более полным, нежели «Евгений Онегин», и содержать более существенные сведения. Собственно, такие описания существуют и широко распространены, ведь недаром многие историки добросовестно работают над изучением этого исторического периода.

Однако, для того, чтобы появилось нечто подобное «Евгению Онегину» или «Войне и миру», необходимо рождение нового гения, способного заставить свой мозг заставить из подобного набора элементов создать художественное полотно.

Впрочем, совсем не обязательно сравнивать Пушкина или Толстого с кем-либо другим. Ведь сам Пушкин оставил нам, к примеру, великолепный исторический трактат об истории Пугачевского бунта.

Насколько же разнится это, без сомнения, великое произведение с «Евгением Онегиным». Читая историческое исследование поэта, мы поражаемся его научному дарованию, его добросовестности, его великолепному слогу. Однако, вряд ли у нас может возникнуть мысль о том, что нечто подобное никогда не сможет появиться. Ведь Пушкин, в данном случае, выступает в роли классического исследователя, видящего перед собой конкретную цель, и для ее достижения, насыщающего соответствующие картины все новыми и новыми элементами. Это исследование вполне можно назвать работой, выполненной на втором уровне мышления.

А вот о «Евгении Онегине» сказать это невозможно. Слишком уж тяжело проследить за картинами, использованными при написании романа (недаром это поэзия, где процесс скрыт, а виден лишь результат), да и конечная цель не видится изначально столь же отчетливо. Впрочем, будь у нас под руками даже все исходные элементы и картины, мы не сможем составить комбинацию, которая заставит наш мозг творить подобно мозгу Пушкина.

Мы можем лишь предположить, что сознание Пушкина самым причудливым образом переплетало вполне обыденные картины российского быта, с картинами человеческих чувств и отношений, с картинами, отражающими буйство природы, с картинами, олицетворяющими в его мозгу сущность поэзии, с картинами … мы можем перечислять еще очень долго, но наверняка не найдем того сочетания, которое заставляло мозг диктовать сознанию строки, ставшие бессмертными. Не Бог, а его (возможное) творение – мозг, осуществлял эту диктовку, используя при этом, наряду с особенными, совершенно заурядные картины, точно такие, какие мы могли бы наблюдать в головах многих современников поэта.

При этом иногда строки, созданные мозгом, приводят в недоумение самого поэта, забывающего о своей роли «умелого поставщика информации». Но строки эти принимаются, поскольку творец в конце концов соглашается с правотой своего мозга.

Итак, не Бог, а мозг, разбуженный титанической работой сознания, использующего самые нетрадиционные приемы, дает возможность нам насладиться звучанием прекрасных строк романа.

Об этом удивительном сочетании напряженного труда и внезапного озарения пишет Паустовский в своей чуть ли не исследовательской книге «Золотая роза». Его наблюдения за писательским трудом, за возникновением замыслов, предпосылками их появления, за литературной гениальностью, наконец, могут служить прекрасной иллюстрацией к тезису об использовании мозгом в своей работе принципа картин и элементов. В этой связи мне кажется уместным привести, не столько даже цитату, сколько показательный эпизод размышлений писателя:

«Замысел – это молния. Много дней накапливается над землей электричество. Когда атмосфера насыщена им до предела, белые кучевые облака превращаются в грозные грозовые тучи и в них из густого электрического настроя рождается первая искра – молния.

Почти тотчас же вслед за молнией на землю обрушивается ливень.

Замысел, так же как молния, возникает в сознании человека, насыщенном мыслями, чувствами и заметками памяти. Накапливается все это исподволь, медленно, пока не доходит до той степени напряжения, которое требует неизбежного разряда. Тогда весь этот сжатый и еще несколько хаотический мир рождает молнию – замысел.

Для появления замысла, как и для появления молнии, нужен чаще всего ничтожный толчок.

Кто знает, будет ли это случайная встреча, запавшее в душу слово, сон, отдаленный голос, свет солнца в капле воды или гудок парохода.

Толчком может быть все, что существует в мире вокруг нас и в нас самих.

Лев Толстой увидел сломанный репейник – и вспыхнула молния: появился замысел изумительной повести о Хаджи-Мурате.

Но если бы Толстой не был на Кавказе, не знал и не слышал о Хаджи-Мурате, то, конечно, репейник не вызвал бы у него этой мысли. Толстой был внутренне подготовлен к этой теме, и только потому репейник дал ему нужную ассоциацию.

Если молния – замысел, то ливень – это воплощение замысла. Это стройные потоки образов и слов. Это книга.

Но в отличие от слепящей молнии, первоначальный замысел зачастую бывает неясным.

«И даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще неясно различал».

Лишь постепенно замысел зреет, завладевает умом и сердцем писателя, обдумывается и усложняется. Но это так называемое «вынашивание замысла» происходит совсем по-иному, нежели представляют себе иные наивные люди. Оно не выражается в том, что писатель сидит, стиснув голову руками, или бродит, одинокий и дикий, выборматывая свои думы.

Совсем нет! Кристаллизация замысла, его обогащение идут непрерывно, каждый час, каждый день, всегда и повсюду, во всех случайностях, трудах, радостях и горестях нашей «быстротекущей жизни».⁵⁵

Это ли не лучшая иллюстрация третьего уровня работы мышления. Писатель накапливает совершенно разнородный материал, включая новые элементы в самые разнообразные картины. Кажется, что их вовсе невозможно объединить. Однако, ударяет молния, которая неожиданной ассоциацией расставляет все по своим местам. Ассоциация связывает дотоле далекие элементы, и их гармоничный союз воспринимается сознанием, как готовый замысел романа.

При этом, ни на секунду не прекращается работа по накоплению и упорядочиванию вновь поступающих элементов, которые, в свою очередь, заполняют уготованные им ассоциативные ниши, в построенных, благодаря молниеносному озарению картинах.

Ну, а что касается необходимости этого титанического труда сознания в литературном творчестве, сознания, создающего невероятные, и, вместе с тем, совершенно гармоничные комбинации, то, по некоторым свидетельствам, Пушкин еще в Лицее продемонстрировал ее, в ответ на появление в стихотворении его товарища совершенно абсурдного образа.

Вот что пишет об этом Натан Эйдельман:

«…Получив задание от Кошанского описать восход солнца в стихах, туповатый Мясоедов поражает всех первой строкой (как оказалось, впрочем, списанной у одной поэтессы):

Блеснул на западе румяный царь природы…

Услышав, что солнце у Мясоедова восходит на Западе, Пушкин (а по другим сведениям – Илличевский) приделывает окончание:


Блеснул на западе румяный царь природы,

И изумленные народы

Не знают что начать:

Ложиться спать или вставать».⁵⁶


Действительно, просто абсурдной комбинации мало для настоящего творческого порыва. С его помощью можно создать лишь строчки, поражающие своей абсурдностью, но не великое, завораживающее творение.

Живописные полотна, или скульптуры несут отпечаток гениальности точно так же, как и стихотворения и научные теории. Они также обязаны своим признанием тем, что творцы их используют в работе третий уровень мышления. Недаром мы называем гениальными картины, изображающие достаточно обычные и известные всем вещи, будь то изображения людей, природы, предметов обихода. Каждый из элементов, составляющих живописное полотно не таит в себе ничего мистического, и может воспроизводиться в других картинах даже с большим тщанием. Но комбинация всех элементов, приводящая к созданию внутренней картины, постепенно отражающейся на материальном носителе, дает именно это хорошо нам знакомое ощущение чуда.

Безусловно, рассказ о трех уровнях мышления будет неполным, если я не упомяну о том, что на каждом из уровней мышления человек может решать задачи различного масштаба. При этом на каждом из уровней можно решить задачу более значимую, чем те, что решаются на более высоком уровне.

Я упоминаю об этом затем, чтобы у читателя не сложилось впечатления, что какой-то из уровней лучше, а какой-то хуже. Их просто нельзя сравнивать, поскольку они суть отражения механизмов, предлагаемых нам природой.

Несомненно, большое значение имеет то, как человек использует тот или иной уровень мышления. Мы знаем, что чем больше человек мыслит, тем больше в его сознании живет самых разнообразных картин, тем более они насыщены элементами, тем легче ему ориентироваться в этом «виртуальном» мире.

Ведь чем больше человек погружен в проблему, тем больше «выходов» у него на каждый из элементов, тем больше ассоциативных связей существует внутри его картин. И подчас человеку образованному и думающему достаточно бывает «вспомнить» то, о чем человеку менее подготовленному приходится «думать».

Большое значение, безусловно, имеет и умение пользоваться одновременно значительными массивами информации, непринужденно привлекая их к решению проблемы. Мы уже говорили о том, как трудно нам с помощью одного лишь сознания поддерживать одновременную активность многих, не связанных друг с другом картин. Возможности сознания в этом смысле достаточно ограничены, и поэтому, если мы углубляемся в решение новых для нас проблем, нам необходим будет прежде создать в мозгу устойчивые ассоциации, объединяющие новоприобретенные элементы. До тех же пор, пока необходимые картины не будут созданы, нам будет достаточно трудно всерьез размышлять о проблеме, рассчитывая на достойный ответ мозга. При этом, вновь создаваемые картины, как правило, носят на первых порах достаточно локальный характер, развиваясь по мере нашего углубления в тему, а это значит, что вероятность того, что мы предложим мозгу именно необходимое сочетание элементов остается невысокой.

Напротив, обладание широким набором картин, постоянно обновляющихся и постоянно находящихся в работе (пусть даже речь идет о картинах, отражающих достаточно узкую область знаний) дает сознанию огромное преимущество, поскольку оно может без видимых усилий поддерживать активность большого числа картин, и еще большего – элементов. Это, как правило, позволяет решить несложную проблему в знакомой области, едва вникнув в нее.

Именно этот фактор объясняет столь широкое распространение, на первый взгляд, недостаточно эффективного второго уровня мышления. Его эффективность резко повышается при постоянном и каждодневном использовании, активном построении новых картин, и совершенствовании старых.

Совершенно естественно, что и третий уровень может принести результаты, которые будут еще долго восхищать мир, лишь в том случае, если человек, его использующий, будет обладать широчайшими знаниями, охватывающими многие сферы человеческой деятельности.

Завершить свои попытки порассуждать о различных уровнях мышления мне хотелось бы цитатой из романа Германа Гессе. И дело не только в моей любви к этому произведению. Дело в том, что сама Игра является, в каком-то смысле, аналогом работы сознания.

Каждая партия представляет собой активизацию набора картин, который должен вызвать в мозгу некую реакцию, в виде установления новых ассоциаций, или в виде рождения новых элементов.

Возможно, вам покажется, что я преувеличиваю, однако судите сами. Одной из основ касталийского духа, как неоднократно подчеркивает Гессе, является медитация. Именно медитация на заданную тему обязательно отделяет одну часть торжественной Большой Игры от другой. Что же такое медитация, в интерпретации писателя? Гессе дает нам на это совершенно четкий ответ, подробно описывая то, как учил искусству медитации маленького Иозефа старый Магистр музыки:

«Но вот магистр повернулся на стуле и положил руки на клавиши. Он сыграл какую-то тему и, варьируя, стал ее развивать, то была, по-видимому, пьеса кого-то из итальянских мастеров. Он велел гостю представить себе течение этой музыки как танец, как непрерывный ряд упражнений на равновесие, как череду маленьких и больших шагов в стороны от оси симметрии и не обращать внимание ни на что, кроме образуемой этими шагами фигуры. Он сыграл эти такты снова, задумался, сыграл еще раз и, положив руки на колени, затих с полузакрытыми глазами на стуле, застыл, повторяя эту музыку про себя и разглядывая. Ученик тоже внутренне слушал ее, он видел перед собой фрагменты нотного стана, видел, как что-то движется, что-то шагает, танцует и повисает, и пытался распознать и прочесть это движение, как кривую полета птицы. Все путалось и терялось, он начинал сначала, на какой-то миг сосредоточенность ушла от него, он был в пустоте, он смущенно оглянулся, увидел бледно маячившее в сумраке тихо-отрешенное лицо мастера, вернулся назад в то мысленное пространство, из которого выскользнул, снова услышал, как в нем звучит музыка, увидел, как она в нем шагает, увидел, как она записывает линию своего движения, и задумчиво глядел на танец невидимых…

… Они поели, и мастер пригласил его побывать завтра на занятиях дирижерского курса. Отведя гостя в его келью, он перед уходом сказал ему:

- Ты кое-что увидел при медитации, музыка предстала тебе фигурой. Попробуй изобразить ее, если будет охота.

В келье Кнехт нашел на столе бумагу и карандаши и, прежде чем лег, попробовал нарисовать фигуру, в которую превратилась для него теперь эта музыка. Он провел линию и от нее в стороны и наискось через ритмические интервалы несколько коротких линий; это немного напоминало расположение листьев на ветке дерева. Получившееся не удовлетворило его, но ему захотелось попробовать еще и еще раз, и под конец он, играя, согнул эту линию в круг, от которого разошлись лучами другие линии – примерно так, как цветы в венке…».⁵⁷

Что это за описание? Не иначе, описание того, как Кнехт думал. Собственно эта медитация, как и любая другая медитация была обращением к собственному мозгу за ответом после того, как сознание предлагало ему определенную информацию. В данном случае это была музыкальное произведение, в других – совокупность знаков, составлявших каждую партию.

Что же касается медитации, которая практиковалась после завершения очередного отдела партии, то она была ничем иным, как предложением погрузиться в свой мозг с поисками его реакций на предложенную комбинацию элементов.

Сама же идеология построения партий подразумевает лишь упорядоченное накопление информации, а отнюдь не ее обработку, что является точной работой сознания по отношению к мозгу.

Таким образом, упреки, которые бросает Провинции Дезиньори, и окружающий мир в его лице, упреки в бесплодности занятий игроков, упреки в существовании запрета на творчество, совершенно необоснованны. Ибо как мы можем упрекать собственное сознание за то, что оно не может само сделать выводы, его функция в другом – оно должно готовить материалы и задавать вопросы мозгу.

И с этой функцией Игра в бисер справляется блестяще. Игроки создают развитые и многогранные картины с многочисленными переплетениями, а их неожиданные комбинации (несомненно, вызвавшие бы любопытную реакцию мозга) представляют эстетический интерес сами по себе.

Каждая партия, по сути, является более или менее удачной попыткой задать вопрос мозгу. Ну а постоянное оттачивание этого умения приводит к наиболее эффективной работе последнего. В этом смысле, Игра в бисер была бы полезным элементом учебного процесса для людей любого возраста, ибо именно она позволяет в чистом виде упражняться в создании комбинаций картин, объективизируя этот процесс, делая его доступным для совместного обсуждения.

Ну а медитация – это не что иное, как упражнение, позволяющее прислушаться к ответам мозга на задаваемые вопросы. По сути, роман можно использовать, как учебное пособие, ибо в нем Гессе демонстрирует механизмы, позволяющие «тренировать» такое важное умение, как умение мыслить.

Ну а теперь пришло время обещанной цитаты. Цитаты, которая иллюстрирует мысль о существовании нескольких уровней мышления, и возможностях, которые может использовать человек на каждом из них. Итак, слово Гессе:

«При чередующемся главенстве то одной, то другой науки или искусства игра игр превратилась в некий универсальный язык, дававший возможность игрокам выражать и соотносить разные значения в осмысленных знаках. Во все времена игра находилась в тесной связи с музыкой и протекала обычно по музыкальным или математическим правилам. Одна, две, три темы устанавливались, исполнялись, варьировались, претерпевая совершенно такую же судьбу, как тема фуги или части концерта. Партия, например, могла исходить из той или иной астрономической конфигурации, или из темы какой-нибудь фуги Баха, или из какого-нибудь положения Лейбница или упанишад, и, отправляясь от этой темы, можно было, в зависимости от намерений и способностей игрока, либо продолжать и развивать предложенную основную идею, либо обогащать ее выражение перекличкой с идеями, ей родственными. Если, например, новичок был способен провести с помощью знаков Игры параллель между классической музыкой и формулой какого-нибудь закона природы, то у знатока и мастера Игры свободно уходила от начальной темы в бескрайние комбинации. Долгое время определенная школа игроков особенно любила сопоставлять, вести навстречу друг другу и наконец гармонически сводить вместе две враждебные темы или идеи, такие, например, как закон и свобода, индивидуум и коллектив, причем большое значение придавалось тому, чтобы провести обе темы или тезы совершенно равноценно и беспристрастно, как можно чище приводя к синтезу тезис и антитезис. Вообще партии с негативным или скептическим, дисгармоническим окончанием были, за некоторыми гениальными исключениями, непопулярны и временами даже запрещены, и это было глубоко связано со смыслом, который приобрела для игроков в своем апогее Игра. Она означала изысканную, символическую форму поисков совершенного, возвышенную алхимию, приближение к внутреннему единому над всеми его ипостасями духу, а значит – к богу. Подобно тому, как религиозные мыслители прежних времен представляли себе жизнь тварей живых дорогой к богу и только в божественном единстве усматривали полную завершенность многообразного мира явлений, - примерно так же фигуры и формулы Игры, строившиеся, музицировавшие и философствовавшие на всемирном, питаемом всеми искусствами и науками языке, устремлялись, играя, к совершенству, к чистому бытию, к сбывшейся целиком действительности».⁵⁸

Несмотря на несколько возвышенный стиль, речь в этом отрывке идет все о том же, о приближении партий к идеалу, к тому состоянию, в котором они вызывают ответы мозга, производящего новую информацию.

В общем, игроками в бисер можно назвать всех нас. Наше отличие от касталийцев состоит лишь в том, что они знакомят мир с самими партиями, представляющими собой работу сознания, а мы представляем на суд мира выводы, сделанные нашим мозгом, на основании предложенных ему партий.

На этом я попытаюсь завершить эту главу, которая и так отвоевала себе больше жизненного пространства, чем я первоначально предполагал ей отвести.

В этой связи читателю опять предстоит совершить небольшой перескок, поскольку следующей более подробно разбираемой темой будет влияние особенностей нашего мышления на создаваемую человечеством культуру. Впрочем, и в этой главе мы не расстанемся ни с нашими путеводными романами, ни со сделанными в предыдущих главах предположениями и умозаключениями.

Разве что теперь, к уже известным, присоединится и еще один, не менее знаменитый чичероне, с помощью которого мы попытаемся проникнуть во «внешние» «культурные» проявления нашего мышления.