Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 20

Глава 11. Сознание и мозг.

Хочется верить, что и многочисленные приведенные мною примеры, и личный опыт уважаемых читателей, убеждает последних в том, что не все процессы, связанные с работой нашего мышления, протекают, что называется «на виду». Результаты некоторых процессов оказываются следствием работы неких таинственных механизмов, и часто бывают для нас совершенно неожиданными. Существование этого феномена не только значительно облегчает нашу жизнь, но и делает ее куда более разнообразной.

В связи с этим, мне кажется уместным посвятить отдельную главу описанию модели, построенной на основании изложенной ранее информации, и обобщающей сказанное выше.

Схематически эта модель выглядит достаточно просто, если не примитивно. По сути, наше мышление состоит из двух взаимосвязанных частей – контролируемого нами сознания, и некоего черного ящика, принципы и характер работы которого скрыты от нас. Если отобразить эту схему в виде рисунка, то выглядеть она будет примерно следующим образом. В центре разместится некий черный ящик, заглянуть в который нам не под силу, его окружает сознание, которое, собственно, и составляет основу нашего «я». И последнее беспрерывно бомбардирует первый многочисленными вопросами, на которые мозг терпеливо и безотказно (в рамках, разумеется, своих возможностей) отвечает. Ответы мозга порождают новые вопросы, а каждый вопрос, в сочетании с новой информацией, дает возможность мозгу увеличивать существующие картины.

Человек может по-разному относиться к своему мозгу – потребительски, пренебрежительно, трепетно, внимательно, требовательно, по-дружески. В каждом из этих случаев мозг выработает свое собственное отношение к хозяину. Естественно, это не будет отношение субъекта, наделенного волей, просто он будет реагировать на запросы сознания в соответствии с уровнем собственного развития, который определяется исключительно нашим к нему отношением.

По большому счету, мы не можем достоверно судить о механизмах работы самого мозга, и приемы, которыми он пользуется, могут навсегда остаться для нас загадкой, как остаются загадкой механизмы любого черного ящика. Мы судим о них благодаря сопоставлению вводимого и получаемого, и, следовательно, наши сведения носят лишь косвенный характер. Вместе с тем, для нас крайне важно, по крайней мере, попадать в логику действий мозга для того, чтобы добиться максимальной эффективности его работы.

При этом, мы совершенно определенно можем судить о том, что указанная эффективность может быть различной, ведь мы прекрасно знаем, что разные люди добиваются в своем интеллектуальном творчестве совершенно различных результатов. А коль скоро дело обстоит таким образом, то из существующих закономерностей можно вывести определенные представления о механизмах грамотного взаимодействия сознания и мозга.

Ранее мною уже было сделано предположение о том, что работа мозга основана на принципах существования картин и элементов, которые создаются, развиваются, живут и умирают подобно тому, как это происходит с другими живыми системами нашей планеты. И в дальнейшем своем изложении, я буду исходить из того, что читатель, как и я, опирается в своих рассуждениях на это предположение.

В сущности то, что вопросы, задаваемые мозгу, могут находить самый различный отклик, не вызывает особенных сомнений. Но как научиться задавать вопросы так, чтобы мозг реагировал в соответствии с нашими желаниями? Уверен, что если бы мы знали ответ на этот вопрос, гениальности действительно можно было бы учить в школе (в скобках замечу, что фразу «уметь задавать вопросы» не следует понимать слишком уж буквально. Речь, разумеется, не идет о том, что мы формулируем некий вопрос в вербальной форме, и «загружаем» его в мозг. Слава богу, мозг не компьютер, и понимает нас даже не с полуслова, а с полуобраза. Соответственно, под выражением «задавать вопрос», я понимаю умение сконцентрироваться на определенных мыслительных картинах, не связанных между собой, или связанных недостаточно. Именно такая концентрация может привести к тому, что мозг «в ответ», создаст некие новые связи между картинами и элементами, что и является, собственно, целью любого творчества).

К примеру, если у нас протекает водопроводный кран, и нам необходимо найти и устранить причину поломки, мы, разумеется, не спрашиваем себя «почему протекает кран?», повторяя эти слова, как некие шаманские заклинания. Мы собираем воедино всю информацию об этом кране, о принципах работы кранов вообще, и о возможных дефектах их конструкции. Иными словами, мы активизируем в нашем мозгу соответствующие картины, в результате чего получаем от мозга достаточно разумный и исчерпывающий ответ (естественно, если до этого мы что-то вообще знали о кранах). И этот ответ, не предстает перед нами, как справка, или алгоритм на экране компьютера. Просто для нашего сознания становится очевидной скрытая до этого момента ассоциация между двумя (тремя, и так далее) картинами. Нам удается связать воедино сведения о дефектах возникающих в кранах вообще (они, кстати могут быть почерпнуты из книги); информацию об устройстве нашего собственного крана (которую мы можем получить, как из соответствующей инструкции, так и собственноручно обследовав кран); данные о месте и характере утечки воды (собранные опытным путем). Мозг, в ответ на наш вопрос, устанавливает эту взаимосвязь, исходя из которой, мы уже без труда составляем план нашей работы.

Следует также сказать, что если мы починим свой кран десять раз, или починим десять разных кранов, в нашем мозгу уже будет существовать некое количество созданных нами ассоциаций, достаточное для того, чтобы при необходимости переквалифицироваться в сантехники.

Предположим также, что мы оказались вдруг на месте врача, и наша задача состоит уже не в том, чтобы исправить обыкновенный кран на кухне, а в том, чтобы вылечить больного. И в этом случае, мы не будем мучить мозг, испытывая его нелепыми вопросами типа «чем болен пациент?» или «как его лечить?». Мы опять-таки попытаемся сосредоточить свое внимание на определенных картинах – сведениях о симптомах различных болезней; данных о симптомах нашего пациента; информации о его биологических данных; знаниях о его более ранних недомоганиях. Сведя воедино все эти картины, мы, тем самым, и зададим вопрос мозгу. И в том случае, если мы привлечем в поле нашего внимания достаточное число картин, укомплектованных достаточным количеством элементов, мозг сможет установить четкие ассоциативные связи между различными картинами, что в результате и воплотится в правильный (или нет) диагноз.

Уже владея диагнозом, мы сопоставим картину, содержащую сведения об этой болезни, с уже перечисленными, а также с той картиной, в которой у нас мозгу «складируется» информация о методах лечения данного заболевания. Ассоциации, которые создаст мозг в этом случае, позволят нам выработать правильную (или нет) стратегию лечения.

Вернемся же к разговору о том, как правильно задавать вопросы, а точнее, как мы уже выяснили, как правильно концентрировать свое внимание на тех или иных картинах.

Наивно было бы полагать, что мы сможем создать универсальные действенные рецепты, которые смогут помочь каждому из нас «улучшить» собственные отношения с мозгом.

Тем не менее, следует заметить, что человечество уже достаточно давно знакомо с целым рядом методик, позволяющих оптимизировать мыслительный процесс в той или иной более или менее локальной области творческой деятельности человека.

Так, уже очень много лет существуют очень популярные в эпоху средневековья «театры памяти», с помощью которых совершенно неподготовленный человек учился запоминать гораздо больше информации, чем это удавалось ему ранее. Эта методика основана на том, что человек включает абсолютно новую информацию в уже существующую картину – тот самый «театр памяти», в котором каждый элемент несет смысловую нагрузку, а не выстраивает новые картины самостоятельно («театр памяти» для удобства визуализировался, и представлял собой некое условное помещение, наполненное характерными предметами. Подобную методику использовал, кстати, и Шерешевский, который, правда, вместо «театра» привязывал информацию к «улице»).

Естественно, что при помощи такой методики в единую картину безо всяких усилий увязываются элементы совершенно разнородные, что позволяет обеспечить их надежное запоминание, что делает ее достаточно эффективной. У нее, правда, существует значительный изъян – ее практически невозможно использовать для того, что включить новые элементы в живой мыслительный процесс (ведь они лишь привязываются искусственными ассоциациями к неподвижной картине – якорю) – для этого все же необходимо в творческих муках создавать новые картины.

В другой плоскости лежит современная методика ТРИЗ (Теория рационализации изобретений, если я не ошибаюсь), позволяющая овладевшему ею человеку поставить изобретения чуть ли не на поток. Основа теории – умение найти наиболее рациональный подход к любой проблеме, или, иными словами, умение задать наиболее грамотный вопрос своему мозгу, такой вопрос, который активизировал бы в мозгу необходимые для решения проблемы картины.

Умение грамотно активизировать картины использует и методика «врожденной грамотности», позволяющая даже неграмотным детям достаточно быстро освоить искусство правильно писать и говорить по-русски.

Выбранные примеры далеко не исчерпывают весь список, ведь человек уже несколько тысячелетий работает над тем, чтобы оптимизировать свою мыслительную деятельность, натыкаясь, при этом на все новые и новые неожиданные возможности.

Сходство же разнообразных методик я усматриваю в том, что все они так или иначе основываются на органичном использовании ключевого принципа работы мышления – принципа картин и элементов.

В этой связи напрашивается вопрос, состоит ли гениальность в том, чтобы правильно задавать вопросы собственному мозгу? Возможно, хотя одного этого умения несомненно мало. Ведь человек, обращающийся к своему мозгу подобен путнику, входящему в необъятный мир, или, если хотите, Богу, вышедшему насладиться красотами сотворенного им самим мира.

И, если пользоваться библейскими аналогиями, вряд ли Бог на второй день творения мог бы сетовать на то, что он не может произвести некоторых наблюдений за жизнью слонов, ибо сами слоны в тот момент еще отсутствуют в созданном им ландшафте. Лишь закончив лепить хобот, Бог вправе был бы рассчитывать на то, чтобы увидеть его в действии.

Также нелепо было бы и человеку, находящемуся в необъятной пустыне, требовать от мозга увлекательной прогулке по девственным джунглям. Для того чтобы мозг смог выполнить эти требования, мы должны, прежде всего, самостоятельно создать этот мир. Создать, как мы уже знаем, из элементов, объединенных в картины. И лишь после того, как мы создали этот мир (а об особенностях творения мы еще поговорим несколько позже), мы вправе требовать от мозга разнообразных экскурсий и увеселений.

Требовать мы конечно вправе, но выполнение наших требований целиком будет зависеть от формы, в которой они будут изложены. И в этом смысле гениальность действительно состоит в том, чтобы научиться думать в правильном направлении.

Таким образом, желая получить ответ, нельзя забывать о том, что помимо грамотно сформулированного вопроса, надо позаботиться еще и о создании соответствующих картин.

Намеки на важность умения задавать вопросы мы можем найти уже физиологии нашего мозга. По крайней мере об этом говорят эксперименты с людьми, мозг которых был в той или иной степени поврежден механически (вследствие хирургической операции, или травмы).

В частности, случай с больным Х. М., у которого была удалена часть гиппокампа, для лечения очаговой эпилепсии, описывает Стивен Роуз, объясняющий возникший парадокс различными механизмами, существующими для сохранения и воспроизведения процедурной и декларативной памяти:

«Другой поразительной чертой всех таких больных является потеря декларативной памяти при сохранности процедурной. Один из впечатляющих тестов при наблюдении над Х. М. состоял в обучении его на протяжении нескольких дней решать задачу, требовавшую известных навыков и проявлений памяти. Это игра, называемая «ханойской башней». Испытуемый получает доску с тремя вертикальными стержнями, на которые нанизаны кольца разного диаметра. Задача состоит в том, чтобы, перемещая кольца, за минимальное число «ходов» построить на каждом стержне пирамиду, в которой кольца лежали бы одно на другом в порядке уменьшения их размера от основания к вершине. При этом действует ограничение: нельзя класть большее кольцо поверх меньшего. Всякий раз, когда Х. М. предлагали эту задачу, он говорил, что никогда раньше не сталкивался с ней. Однако в ряду повторных проб его результаты постепенно улучшались. Таким образом, процедурная память опровергала его слова, основанные на свидетельствах декларативной памяти.

На первый взгляд кажется в высшей степени странным, что разобщение двух форм памяти у больного зашло столь далеко – что он мог обучаться определенному навыку и совершенствовать свои действия, не осознавая, как это происходит, не отдавая себе отчета, что он повторяет упражнение, которое делал еще вчера. Однако, это весьма обычное явление у такого рода больных, и его нередко удается выявить при достаточной изобретательности исследователя. Из этого неизбежно следует вывод, что процессы процедурной и декларативной памяти не только вообще локализованы, но и связаны с разными отделами мозга».^⁵¹

Последнее замечание Роуза вполне логично, однако попробуем отвлечься от терминологии декларативной и процедурной памяти, и взглянуть на эксперимент с точки зрения существования сознания и мозга.

При таком взгляде мы можем убедиться, что сознание Х. М. не участвует активно в создании картины, отображающей игру «Ханойская башня». Ведь если бы сознание действительно принимало участие в этом процессе, несомненно в картину был бы включен элемент, отражающий визуальный аспект игры (по крайней мере), что в дальнейшем вело бы к неизбежному «вспоминанию» всей картины.

Тем не менее, эта картина, несомненно, формировалась в мозгу. Мозг использовал для ее построения элементы, поступавшие в него извне, без участия сознания. Иными словами, эта картина была в чем-то подобна нерастолкованному сну фараона, который, не найдись вовремя Иосифа, также, очевидно, утонул бы в пучинах мозга, недоступный сознанию.

Картина «ханойская башня» неизменно активизировалась в мозгу больного, однако происходило это из-за того, что исследователи заставляли пациента вновь останавливаться на тех элементах, что были включены в картину ранее.

Самостоятельно сделать это Х. М. был не в состоянии. Его сознание, в силу механических повреждений физического мозга, утратило связь с мозгом виртуальным. Иными словами, оно утратило способность задавать ему грамотные вопросы, и участвовать в формировании картин. Это, фактически вело к утрате возможности самостоятельно мыслить, ибо картины его мозга, как старые, так и новообразованные, могли оживать лишь в том случае, если кто-либо извне, правильно заданным вопросом, «попадет» в существующий элемент.

Вместе с тем, мозг Х. М. оставался во вполне работоспособном состоянии. Он мог создавать новые картины, и использовать в своей работе старые, о чем и свидетельствовала способность пациента к улучшению своих результатов.

Если подходить к проблеме с физиологической точки зрению, это может означать то, что сознание и мозг физически «разведены» в черепной коробке, или то, что способности сознания можно повредить, оставив мозг нетронутым.

Впрочем, последний абзац лежит уже несколько в стороне от торной дороги моего повествования, а потому, скажу, что в первую очередь, эксперимент с Х. М. позволяет нам утверждать, что разделение мышления на сознание и мозг может иметь вполне материальную, физиологическую основу.

Итак, степень интеллектуального развития и творческий потенциал человека определяется его умением работать с собственным мозгом (умением, и, не в последнюю очередь, желанием). Если сознание активно общается с мозгом, участвует в строительстве картин, задает нужные вопросы мозг отвечает созданием новых элементов и ассоциативных связей.

С детства человек занят строительством собственного мира, мира картин, упакованного в небольшом пространстве его собственного мозга, и являющегося его главным богатством. На протяжении жизни каждому человеку удается в той или иной степени преуспеть в этом увлекательном занятии.

Чем старше становится человек, тем, обычно, богаче становится его мир, и тем четче прорезаются индивидуальные черты, тем яснее обнаруживаются предпочтения, отдаваемые тем или иным картинам.

Этот процесс неутомимого строительства включает в себя, как создание новых информативных, так и новых процедурных элементов. Однажды с успехом проделанное действие, или изобретенный сознанием прием, так же легко входит в картины мозга, как и любопытный кадр из нового фильма.

Мы устроены так, что наше сознание и наш мозг могут существовать только поддерживая друг друга. Мы развиваем мозг, создавая с его помощью все новые и новые картины, а мозг помогает нам, причудливым образом складывая самые различные элементы. При этом, ни мозг не в состоянии будет эффективно работать, если сознание погрузится в ничегонеделание, ни сознание не сможет самостоятельно произвести на свет что-либо, если, в силу тех или иных причин, мозг «забастует».

Но, как это не удивительно, при столь тесном и столь продолжительном сосуществовании сознание и мозг не перестают преподносить друг другу всяческие сюрпризы.

Человек часто с детским любопытством рассматривает собственный мозг, как диковинную игрушку, выясняя, что же произойдет, если нажать там, или покрутить там. И то, что мозг иногда отвечает на совершенно бессмысленные действия, приводит исследователя в неописуемый восторг.

Так, запоминая иностранное слово, мы находим для него русское созвучие, и мозг принимает эту подсказку; так анализируя состояние игроков любимой команды, мы, неожиданно точно, предсказываем результат предстоящего матча; так желая поднять кому-то настроение, мы рассказываем анекдот; так, иногда мы, размышляя над той или иной проблемой, останавливаем наше внимание на вещах, относящихся к ее сущности лишь косвенным образом, и получаем точное решение, в котором на удивление гармонично складывается все то, что никак не хотело связываться тогда, когда мы использовали традиционный набор элементов.

Впрочем, даже ожидая от собственных действий определенного эффекта, или, другими словами, рассчитывая на адекватную, по нашему мнению, реакцию мозга, мы поражаемся тому, с какой ловкостью мозг извлекает необходимый нам результат.

Мы, несмотря на давнее и близкое знакомство, продолжаем подозревать в нашем собственном мозге фокусника, который обладает таинственным умением извлекать из совершенно пустого цилиндра совершенно натуральных кроликов, которых можно даже пощупать. И даже несмотря на то, что кролики потом еще много лет живут в «клетках» нашего мозга, мы продолжаем верить в их «непорочное» происхождение.

Это тем более удивительно, что каждый из нас неоднократно самостоятельно проверял фокусы, неизменно находя для них рациональное объяснение. Объяснение, правда, всегда страдало небольшим дефектом – мы не могли понять почему же мы не родили этого «кролика» самостоятельно, без участия нашего знакомого чародея.

Если отвлечься от вольных аллегорий, можно вспомнить как много внимания историки науки девятнадцатого века уделяли необычным случаям, когда решение приходило в голову ученого в совершенно не подходящей обстановке. Понять этих исследователей можно – их рассказы должны были вызывать интерес у просвещенной публики. Ну а что может быть более интересным, нежели живое изображение Менделеева в исподнем, судорожно черкающего на долговых расписках сеточку, и поспешно заполняющего ее, приснившимися чертиками-элементиками. Забавным также должен был являться нам, потирающий огромную шишку Ньютон, который смотря на червивое яблоко думал не о химикатах, или взаимосвязи всего живого на Земле, а об астрономии и небесных светилах.

Забавность таких случаев очень привлекательна для многочисленных популяризаторов, однако, по сути, они находятся в длиннейшем списке «нормальных» открытий, поскольку все они происходят по совершенно одинаковой схеме.

Да, открытие во сне, крайний и любопытный случай, ведь мозг стучится со своим ответом тогда, когда сознание вроде бы находится на заслуженном отдыхе. Однако меняет ли это картину в принципе? Отнюдь нет. Остальные открытия выскакивают из табакерки нашего мозга столь же неожиданно, независимо от того происходит ли это во сне, на отдыхе, во время футбольного матча, симфонического концерта, или в ходе мучительных размышлений за письменным столом.

Вряд ли кто-нибудь из ученых сможет с уверенностью сказать, когда он совершит то или иное открытие, двинув тем самым вперед нашу цветущую цивилизацию. Озарение, как и любовь, «нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь». Оно всегда подстерегает ученого, как приятная неожиданность, разумеется, предварительно тщательно подготовленной напряженной работой сознания.

Неудивительно, что после появления кролика-элемента, мы легко можем проследить за всеми его связями. Существование нового элемента или новой ассоциации абсолютно прозрачно для нашего сознания, он включается в существующие картины. Ни Ньютон, ни Менделеев, ни Кекуле, ничуть не удивились необычным сновидениям или ассоциациям. Для этих ученых элемент, произведенный мозгом в такой неожиданный момент, был важным и вполне естественным звеном в длинной цепи размышлений, входя в существовавшие в их головах картины.

Ровно таким же образом обстоит дело и с самыми «обыкновенными» озарениями. Любой мыслитель легко включает новообразованный элемент в существующие картины, и легко прослеживает все его связи. Впрочем, то же самое можно сказать и об открытиях на бытовом уровне.

Свидетельствует ли сказанное выше об удручающей беспомощности нашего сознания? Очевидно, да, если вести речь о сознании «свободно парящем» в некой пустоте. Впрочем, также беспомощен сам по себе и мозг. И лишь вместе они представляют собой могучую творческую силу.

Любопытен в этой связи, пример великого сыщика Шерлока Холмса, пользовавшегося прославленным Артуром Конан-Дойлом дедуктивным методом. Холмс, в беседах со своим другом не раз говорит, что секрет его успехов состоит в исключительной наблюдательности, а также использовании этого самого метода, позволяющего до мелочей восстановить картину того или иного происшествия.

На самом же деле, знакомясь с текстами рассказов о сыщике, мы убеждаемся в том, что «дедуктивный метод», или метод логической дедукции лишь в малой степени помогал Холмсу распутывать загадочные преступления. Владение этим методом, который заключается в последовательном выводе из ограниченного набора логических посылок определенных выводов, демонстрирует как раз доктор Ватсон, добросовестно связывая наличие следов от клыков на трости, с наличием собаки у ее владельца. Действительно, пользуясь таким методом можно добиться успеха, однако в решении весьма несложных задач.

Сам же Холмс непрестанно задает вопросы своему мозгу, фокусируя его внимание на достаточно необычном наборе картин и элементов, связанных вместе лишь парадоксальным чутьем детектива. Мозг, в свою очередь, выдает на гора парадоксальные выводы, которые сознание затем обрамляет изящными комментариями, создавая благодаря этому звену целостную картину происходящего.

Ну а осмыслив благоприобретенный элемент, Шерлок Холмс создает у доктора Ватсона и у нас с вами полную иллюзию того, что ему действительно удалось пошагово восстановить события, приведшие к трагедии.

Мы еще вернемся к методу Шерлока Холмса, поскольку рассказы о нем являются одной из немногих в литературе демонстраций работы человеческого мышления в условиях, когда перед ним стоит определенная задача.

А пока поговорим о других особенностях наших взаимоотношений с мозгом. Прочитав настоящую главу до этого места, читатель может подумать, что затейливое общение с собственным мозгом удел ученых и мыслителей. На самом деле это совсем не так, и то, о чем мы говорили, есть проявление реакций совершенно обычных и естественных для «обыкновенного» человека. Другими словами, именно эти реакции используются нами на бытовом уровне, при решении повседневных задач.

И частенько случается, что мозг выкидывает самые любопытные коленца, которые мы воспринимаем как должное. Ведь мы чуть ли не каждый день общаемся с мозгом по поводу тех или иных наших поступков, пользуясь его помощью взвешивая за или против какого-то предприятия, или стараясь, при его поддержке, максимально прояснить запутанную ситуацию.

При этом, занимаясь повседневными делами, мы часто предпочитаем беспристрастному анализу, эмоциональные впечатления, корректируя таким образом работу «холодного рассудка». Иногда, идя на поводу у своих эмоций, мы задаем мозгу задачи, которые были бы совершенно непосильны для него, будь он чем-то вроде искусственной машины, которая не может воспринимать нерациональные элементы. Более того, зачастую наши действия подчинены не точному расчету, а движениям души. Кажется, что наши бесконечные «хочу», «не хочу», «люблю», «ненавижу», «предпочитаю», «нравится» должны беспрерывно конфликтовать с отлаженными механизмами мозга. Так, по крайней мере должно казаться, исходя из опыта построения искусственных машин. Однако мозг, на самом деле, ведет себя в этой среде вполне естественно, его картины включают в себя наши эмоциональные переживания, а его логика с легкостью ими оперирует.

За примерами подобной гибкости мозга далеко ходить не надо, каждый может заметить их, понаблюдав за собой хотя бы полдня. Я же воспользуюсь примером из повествования об Иосифе, примером любопытным и показательным, тем более, что в разбираемом случае человек обращается к мозгу за мотивацией своего решения, «играя в строгий анализ». Речь идет о том самом моменте, который повлек за собой второе низвержение Иосифа, вторично переломив его судьбу. Речь идет о том моменте, когда его отношения с госпожой уже совершили полнейший переполох в его голове, перевернув множество картин, которые сам Иосиф еще за несколько лет до этого считал незыблемыми.

Итак, с утра Иосиф отправился на большой ежегодный праздник, еще не зная, чем завершится этот злополучный день. Слово Томасу Манну:

«Иосиф провел день, слоняясь по улицам, с любопытство задерживаясь то на храмовой ярмарке, то на жертвенном пиршестве, то среди зрителей божественного действа, - с мыслью, впрочем, что еще засветло, вернее даже в конце дня, до всех остальных домочадцев, он должен будет возвратиться домой, чтобы, исполняя обязанности главы хозяйства, ответственного за обобщающий надзор, убедиться путем осмотра длинной кладовой (где он некогда получал у писца, ведавшего питейным поставцом, угощенье для Гуия и Туий) и палаты пиров в готовности дома к новогоднему торжеству и празднованию повышения в чине.

Он собирался и считал важным произвести этот осмотр, эту проверку в одиночестве, без помех, в еще пустом доме, прежде чем подчиненная ему челядь – писцы и слуги – вернется с праздника. Так, считал Иосиф, ему положено, и для вящего обоснования своего намеренья он перебирал в уме всякие назидательные изречения, которых вообще-то не существовало на свете и которые он с этой целью сочинял сам, притворяясь, что дело идет об испытанной народной мудрости, такие, например, как: «Званье непростое – бремя золотое»; «За то и почет, что хлопот полон рот»; «Последний при счете, да первый в работе» – и тому подобные золотые правила. А придумывать их и твердить он начал с тех пор, как дорогой, во время водной процессии, узнал, что его госпожа отказалась по нездоровью участвовать в пляске Хатхор и осталась дома одна – ибо покуда он этого не знал, он и думать не думал ни о каких изречениях и не выдавал их себе за опыт народа; не было у него и того отчетливого теперь ощущенья, что, согласно этой крылатой мудрости, он должен первым, опередив других слуг, вернуться в пустой дом, чтобы последить за порядком».^⁵²

Итак, мы видим, как верно служит мозг Иосифу в весьма двусмысленных обстоятельствах. Вначале он совершенно справедливо увязывает то, что Мут-эм-энет осталась одна дома, с картиной взаимного влечения ее и Иосифа. Эта задача выполняется мгновенно, но тогда Иосиф, озабоченный неудовлетворительностью такой мотивации, в тайне от самого себя, театральным шепотом, просит мозг найти более удовлетворительную мотивировку его стремлению побыстрее вернуться домой. И мозг, как верный сообщник, тут же находит достаточно весомую причину – необходимость присмотреть за запасами, выдвигая уже ее в качестве основной для того, чтобы уйти с шумных празднеств. При этом и Иосиф и его верный мозг, памятуя о первой и основной мотивировке, хранят о ней заговорщицкое молчание.

Не правда ли любопытный эпизод. Впрочем, в верности собственного мозга может не сомневаться каждый из нас, ведь мозг, как никто понимает хозяина и потакает его прихотям. Если вопрос сознания позволяет мозгу создать приемлемый ответ, он несомненно будет предъявлен, даже если налицо явная абсурдность действий вопрошающего.

Коль скоро мы затронули роман Манна, хочется коснуться и еще одной особенности нашего восприятия, о которой подчеркнуто говорит автор романа. Речь идет о нашем восприятии возраста героев этой истории. Писатель то и дело ловит нас, указывая на то, что дети, подростки, юноши с течением времени взрослеют и стареют, тогда как мы продолжаем считать их возраст неизменным. Впрочем, такому же искушению поддается и сам автор Торы, ведь в его скудном повествовании герои действительно практически не меняются, а возраст Иакова упоминается лишь для того, чтобы подчеркнуть его значимость. Годы не имеют значения для автора Библии. Это, конечно, просто объяснить тем, что для него, мыслящего эпохами, человеческая жизнь сжимается в один миг, однако такое объяснение не кажется нам исчерпывающим. Писатель сам поддается обаянию собственного творения. Ему самому хочется видеть Иосифа вечно молодым и прекрасным, а его братьев все теми же юношами, правда женившимися и вырастившими детей. Ему и в голову не приходит, что у смертного одра Иакова собрались уже в большинстве своем почтенные старцы, или, во всяком случае, люди в солидном возрасте.

Та же напасть преследует и Манна, и каждый раз с усилием стряхивает наваждение, разочаровывая одновременно читателя. Однако читатель забывает о словах автора уже через пару абзацев, а сам писатель, словно забывшись опять продолжает творить обманы.

Почему так происходит. Почему мы с трудом воспринимаем взросление и старение героев романа? Возможно, в эту ловушку мы попадаем из-за беззлобных происков нашего мозга, которому мы привыкли бесконечно доверять.

Читая роман, мы как будто проживаем с персонажами их жизнь, причем эта жизнь, в реальности растянутая на годы, проходит перед нами за дни, или за недели. Читаемая книга ничуть не менее реальна для нас, нежели окружающая действительность, а последняя действительно не слишком меняется за тот короткий срок, что может понадобиться нам для прочтения художественного произведения.

Картины нашей собственной жизни, являющиеся центральными во всем мире картин, меняются крайне медленно, поскольку новые элементы поступают в них постольку, поскольку мы их проживаем. Эти картины, очевидно, и являются естественным временным эталоном для нашего мозга. Иными словами, мы воспринимаем изменения в окружающем мире, через изменения в нашей собственной жизни. Мы не замечаем этого, когда сталкиваемся с вещами, привычно нас окружающими, составляющими плоть и кровь картин нашей жизни, однако стоит нам вновь встретиться с человеком, которого мы не видели много лет, мы ощущаем определенный дискомфорт, который впрочем исчезает по мере того, как мозг дополняет картину, связанную с ним, новыми элементами, синхронизируя ее развитие с развитием наших собственных «якорных» картин.

И если окружающие реалии мы еще можем привести в соответствие с временным ощущением себя, то реалии художественного произведения упорно не хотят выстраиваться в соответствии с «нашими» схемами. С одной стороны, годы насыщенные событиями в романе сжимаются для нас в дни, глобальными событиями небогатые, что не позволяет мозгу выстраивать картины персонажей в соответствии с течением нашего собственного событийного времени. С другой, обстоятельства, сопутствующие жизни героев, редко пересекаются с обстоятельствами нашей собственной жизни, что, в свою очередь, не позволяет выстроить картины «по аналогии».

Таким образом, построив в самом начале романа достаточно полный образ Иосифа, мозг упорно не желает отказываться от него в дальнейшем, находя аргументы нашего сознания неубедительными. Он не видит достаточных оснований для того, чтобы достраивать созданные картины в соответствии с возрастными изменениями героев, да и не находит достаточного количество элементов, чтобы создать новые картины.

Писатель, сочиняющий книгу, находится в несколько другом положении, поскольку для него происходящие события растянуты на годы, за которые в жизни самого писателя происходят значительные события, позволяющие идти вперед внутреннему времени картин его жизни. Именно это позволяет писателю иногда спохватываться, вспоминая, что и он сам был не таким, создавая Иосифа-подростка, описывая Иосифа-мужчину…

Но ход его внутренних часов все-таки не так скор, и он тоже забывает о реальном старении героев.

Этот любопытный парадокс ощущается, когда мы читаем любое литературное произведение, в котором действие растянуто во времени. Он ощущается и тогда, когда мы слушаем рассказы о людях, давным-давно ушедших из нашего ближайшего окружения. Эти люди также взрослеют и стареют как-то ненатурально, виртуально, если, конечно, мы не находим точек соприкосновения с нашей собственной биографией.

Вернемся к Иосифу. Мы помним, что оставили его в тот момент, когда он вместе со своим мозгом создавал убедительную мотивировку для более раннего возвращения домой. Мы прекрасно знаем, что он действительно вернулся в дом Потифара пораньше, и знаем, что именно это стало причиной трагедии, которая не могла не случиться. Решение домашнего суда Иосиф был приговорен к ссылке в далекую крепость.

Путь к ней молодой еврей должен был проделать по Нилу, ибо именно великая река была основной магистралью, соединявшей различные египетские номы. Сказать по правде, в Египте вообще практически не было дорог, помимо этого водного пути, и потому любое путешествие протекало именно по реке. Иосиф, как человек, занимавший до своего второго падения должность весьма высокую, также неоднократно совершал более или менее длительные путешествия по стране, созерцая с борта своего струга прибрежную жизнь городов и сел. И новое путешествие в унизительном положение пленника могло напомнить ему о том, как он был «хозяином жизни». Однако в дороге совсем иные воспоминания обуревают Иосифа:

«Путь был далекий и долгий –Иосиф невольно вспоминал свое другое, раннее путешествие, когда он – с тех пор прошло уже семь лет и три года – вместе с купившим его стариком, а также с Мибсамом, зятем старика, Эфером, его племянником, и его сыновьями Кедаром и Кедмой впервые доверился этим волнам и за девять дней доплыл из Менфе, где жил Закутанный, в Но-Амун, город, где жил царь. Но далеко за Менфе, далеко за золотой Он и даже за Пер-Бастет, город кошачий, предстояло ему проплыть на этот раз вспять; ибо горькая цель пути, Цави-Ра, находилась глубоко в земле Сета и Красного Венца, то есть Нижнего Египта, уже в Дельте, в одном из рукавов округа Мендес, или Джедета, и то, что его везли в этот мерзкий козлиный округ, прибавляло какое-то особое чувство опасности к той общей подавленности и грусти, которая владела Иосифом, хотя и сопровождалась, с другой стороны, торжественным ощущением судьбы и задумчивой игрой мыслей».^⁵³

Почему же Иосифу вспоминались не минуты его величия, а его первое путешествие по величественной реке? Почему мозг, в ответ на запрос сумрачного сознания подавленного Иосифа, разворачивает перед ним картину его первого плавания по реке. Очевидно, скажете вы, потому, что обстоятельства и того и другого плавания были сходными – и в одном и в другом случае Иосифа в конце концов ждала неизвестность, неизвестность с оттенком горечи и надежд. Это, наверное, справедливо, но только отчасти. Кроме того, воспоминание о первом путешествии было гораздо ярче всех последующих, и именно оно составило основу картины, рисующей в сознании Иосифа Нил. Именно впечатление от первой встречи с рекой оказалось незабываемым, перевесив все позднейшие впечатления от почестей, воздававшихся его лодке по обе стороны реки.

Ну а необычайное эмоциональное возбуждение заставило мозг, как губку впитать многочисленные элементы новой картины, с тем, чтобы в нужный момент воспроизвести ее, уловив непроизвольный запрос сознания.

В этом нет ничего необычного, напротив, именно с таким поведением мозга сталкиваемся каждый день мы, и дорога, которой мы каждый день идем на работу, значит для нас куда меньше, чем заветная тропинка в лесу, независимо от того, что первую мы проходим сотни раз, а вторую – считанные.

Очевидно, наличие в новых элементах сильного эмоционального привкуса, выделяет их, заставляя мозг, обратить на них особенное внимание. Включение в картину, формируемую сознанием, чувств сразу же ставит ее в особое положение. Почему это происходит?

Очевидно, ответ на этот вопрос следует искать среди наследства, которое мы получили от наших животных предков. Понятно, что наиболее важная картина должна быстрее и легче всего вспоминаться. Следовательно, должен существовать механизм, выделяющий эти наиболее существенные, жизненно важные картины, из числа других. Справиться с этой задачей поможет, несомненно, элемент-маркер, вызывающий моментальную и безусловную реакцию.

У животных, в силу относительно слабого развития сознания вряд ли можно было бы определить «логический» элемент, который удовлетворительно выполнял бы данную функцию. А ведь от ее существования часто зависело выживание особи, а значит, и всего вида. Мы уже говорили о том, что животное не может самостоятельно делать прогнозы или конструировать элементы, используя лишь внутренние резервы. Это значит, что наибольшее значение для них приобретает опыт, или картины, сформированные из внешних элементов. Некоторые из этих картин менее значимы, но некоторые, отражающие критические ситуации в жизни особи, крайне важны.

Именно эти картины очень четко фиксируются в мозгу, и моментально всплывают в памяти, стоит только затронуть отдельные их элементы. Это позволяет зафиксировать «правильную» реакцию, «правильное» поведение в той или иной критической ситуации.

Вызвать же мгновенную «нужную» реакцию можно лишь в том случае, если в картине присутствует очень сильный маркер, в роли которого и выступают эмоциональные элементы. Мы знаем, что сильные эмоции у людей, и достаточно близких к ним животных, сопровождаются одномоментным выделением сильнодействующих химических веществ, влияющих на реакции различных систем организма. Естественно, что этот механизм применяется природой в первую очередь в качестве средства, обеспечивающего реакцию выживания в тяжелом положении (а также, в качестве поощрения в ситуации, доставляющей удовольствие).

Это, в свою очередь, позволяет с уверенностью предположить, что связанные с химическими реакциями эмоциональные элементы-маркеры, использовались для того, чтобы обеспечивать реакцию на элементы картины, которая целиком отражала угрозу жизни животного, либо удовольствие им получаемое.

Вероятно, и человеку на первых порах такой защитный механизм был необходим, и лишь со временем, когда экстремальных ситуаций в его жизни становилось все меньше и меньше, его эволюционное значение отходило на второй план.

Однако, сам механизм сохранялся, и теперь, когда в нашем сознании всплывают элементы картины, связанной с сильными ощущениями, вся она мгновенно встает перед нами, вытесняя все остальные. Нечто подобное произошло с Иосифом, когда его сознание, равнодушно отмечавшее движение лодки вдоль берегов реки, вдруг наткнулось на элементы картины первого плавания по Нилу, включавшей в себя сильнейшие эмоциональные элементы. Неудивительно, что именно эта картина была тут же восстановлена мозгом, и стала занимать его сознание.

Впрочем, каждому из нас знакомо, наверняка, то чувство воспоминания, когда казалось бы незначительная деталь заставляет навернуться на глаза слезы горя, радости, или умиления, и наверное, многие из вас, бывая в критических ситуациях, потом вспоминали их, наткнувшись на незначительный элемент, составлявшей их картины.

В заключении, я хотел бы вернуться к тому, с чего начал. А именно, к тому, что наши творческие способности напрямую зависят от умения нашего сознания грамотно задавать вопросы нашему мозгу, или, правильнее сказать, грамотно вести с ним диалог. Квалифицированное общение с мозгом позволяет нам получать от него необходимую информацию, как в том случае, если мы что-то вспоминаем, так и в том случае, если хотим приоткрыть завесу тайны над чем-то, нам пока неизвестным.

Мы согласились на том, что это общение непосредственно связано с использованием в нашем мышлении принципа картин и элементов, и наши обращения мозга достигают наибольшего эффекта тогда, когда мы этот фактор учитываем.

В связи с этим, возникает вполне практический вопрос: как же оптимизировать процесс «думания», и как сделаться умнее?

В какой-то степени, ответу на этот вопрос посвящена следующая глава, в которой речь пойдет об уровнях мышления человека.

Blog

Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Содержание

Глава 11. Сознание и мозг.