Geum.ru

Память прошлого стучится в сегодня все дело в памяти

Вид материалаДокументы

Содержание


Иметь бы сандалии бога меркурия
Ворота города
Не сразу москва строилась»
Поросль человеческая ищет места для встречь
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   ...   35

ИМЕТЬ БЫ САНДАЛИИ БОГА МЕРКУРИЯ


Освобождение города транспортной проблемы не решило. Транспорт нас и до войны не слишком баловал. Он был преимущественно гужевым, доставшимся нам из времен дореволюционных. Двигателем являлась обычная лошадь. Отсюда и мощность двигателей у нас не стала выражаться в джоулях, а в лошадиных силах. Удивлялись древние старики, как советской власти удалось в металлическую коробку столько лошадей загнать? Запрягали лошадей, как и прежде, в те же подводы, те же мажары, предназначенные для перевозки грузов. Изменился транспорт, перевозящий людей. Он стал демократичным. Пролетку сменила линейка. У пролетки между кучером и пассажирами пролет был, углубление, для того, чтобы удобно было ноги ставить, платье с длинным шлейфом спрятать от пыли и грязи.

Теперь между кучером и пассажирами была линия, то есть, плоскость, позволяющая увеличить число седоков, но сидеть уже приходилось не прямо, а боком. И никто не может по-барски кончиком зонта толкать кучера в спину, ворча: «Любезный, нельзя ли поживее!» Неудобно всем, в том числе и кучеру, зато прямолинейно, как все пролетарское. Прежде кучер был в приталенном сюртуке, на голове – картуз. На место его мог и господин сесть, не позоря своего имени. На руках кучера были перчатки, в руках короткий хлыст. Он мог заботливо укрыть ноги пассажиров полостью, а головы – раздвигающимся козырьком из кожи или клеенки. Теперь одежда на кучере ничем не выделялась от одежды седоков, ни полости, ни козырька к линейке не прилагалось. Но линейка сохранила одно преимущество – легкость хода и рессоры.

При нашем бездорожье преимущество гужевого транспорта над автомобильным было видно всякому. Там, где лошадь по грязи свободно проходила, автомобиль, подергавшись туда-сюда, обдав всех вонючими выхлопными газами, замирал неподвижно. Может, потому и дорог не строили. Что поделать, если даже между городами-миллионниками, Казанью и Пермью, дорога была грунтовая, и застрявшие в грязи машины приходилось тракторами на гусеничной тяге вытаскивать.

Прав, ох, как прав, был Николай Васильевич, сетовавший на дороги российские. Правда, с той поры появилось немало дорог с булыжным покрытием. Но почему-то в хорошую погоду этими дорогами избегали пользоваться.

Булыжная мостовая напоминает мне поле, засеянное зубами дракона предводителем аргонавтов Ясоном, езда, по которой в телеге вызывает зубную дробь. Похоже, что в руках твоих отбойный молоток, приведенный в действие. Все тело трясется, как в пляске Святого Витта.

И прежде, и теперь под дугой висит колокольчик из Валдая, на дуге номер металлический, чтобы в случае дорожного происшествия можно было разобраться, кому телега и упряжь принадлежат. Не удивляйтесь, и прежде были ротозеи, и прежде водитель кобылы и пешеход могли «набраться» спиртного, возница «в дышло», а пешеход «в стельку», «в доску», «в дрезину» - все зависело от его профессии. В таком случае они могли и встретиться, хотя характер встречи был нежелательным. Катит линейка по мостовой, копыта коня или коней искры выбивают Далеко-далеко слышно: «Цок, цок, цок»… Сидеть на линейке значительно удобнее, чем на телеге. Есть хоть куда ноги поставить, хотя лицом в сторону смотрят пассажиры, а не вперед. Лошадка идет ровно, словно танцует, как на соревнованиях по выездке. Ездят на линейках пассажиры, приехавшие на железнодорожный вокзал и городское начальство средней руки. Возница под седалище важного начальника стелет заботливо старенькое, но чистое байковое одеяло, чтоб тот брюки свои в стрелку отутюженные не помял, да не замарал ненароком. Кучер рядом сидит в вполоборота, чтобы слушать брюзжание пассажира, либо его пьяный «откровенный» разговор об амурных делах своих. Опять же, нельзя выпускать из поля зрения дороги. Мало ли кто под лошадь пожелает угодить! Расхлебывайся потом, доказывай, что не верблюд. По привычке он понукает лошадь, едва касаясь движением вожжей лошадиного крупа. Лошадь и без хозяина знает, где нужно линейку придержать, а где и рысью пойти. Путь ею изучен в доскональности, вот только не может сказать, что это все ей до чертиков надоело.

Иное дело телега, и с попутчиками возница словом перекинуться не может. Сидят они кулями в глубине телеги. Возница себе-то под зад мягкое что-то постелил, ну, скажем, старенькую шкуру от овцы, побитую молью. Уважаемому человеку он предложит сесть с собою рядом. Для этого он кладет доску с ограничителями поперек телеги. Конечно, не облучок, но что-то пытающееся им стать… Неуважаемые сидят там, где хорошо видны следы прежде перевозимых материалов, в лучшем случае охапку соломы подбросит. Если кто-то из читателей видел работу камнедробилки, пусть он представит себе, что все, что испытывает гранитный камень, приходится ощущать его заду. Даже езда по грунтовой дороге не доставляет удовольствия, пыли наглотаешься, как шахтер угля. Люфт в ступицах бывает таким, что телегу раскачивает из стороны в сторону, как это делает хозяйка- молочница, сбивая на маслобойке масло, только с меньшей скоростью, чтоб вы испробовали удовольствие до конца. Я надеюсь на то, что вы слышали выражение: «Скрипит, как немазаная телега». Так вот, если ступицы черны, но не от наличия в них дегтя, то следует сказать, скрип колес почему-то действует на органы ротовой полости, так же, как скрип железа по стеклу – вызывает ноющий, неспецифический зуд в зубах, нестерпимый и раздражающий. Я так и не понял, как происходит передача раздражения от ушей к зубам!

Автобусы тогда не ходили. Я автобусы видел до войны только в кино и на рисунках учебников. Камыш-Бурун и Старый Карантин были отдаленным районом города, не связанным регулярным транспортным сообщением. Туда нужно было идти пешком или пользоваться попутным гужевым. Восстанавливать ходивший до войны трамвай, связывающий Кировский район города со Сталинским, не было смысла: ни одного трамвайного вагона, нет электричества, трамвайное полотно взорвано через каждые три метра. Там, где проходило трамвайное полотно, теперь находится широкий придорожный газон, занимающий расстояние от проезжей части улицы Кирова до тротуара, по которому вы, граждане, ходите. Там, где сейчас находятся скверы (напротив гостиницы, напротив горисполкома, где расположен памятник Шевченко, сквер летчиков), там были дворы с большим количеством жилых квартир. Все они были разрушены до основания, восстанавливать их не стали, а вывезли камень, сравняли с землей, и разбили скверы. Наш город был до войны без скверов, с малым количеством зеленых насаждений вообще. В освобожденном городе на проезжей части улиц зияли множественные воронки от авиабомб и снарядов. Тротуары заросли травой. Местами она доходит высотой до пояса. Такое же положение было и на железной дороге в районе городских пригородов. Первой заботой было восстановить движение по железной дороге, и это было сделано. Правда, упало значение железнодорожной станции Керчь-I, но возросло Керчь-II. Начало этому положили немцы. Они не стали восстанавливать городской вокзал и подъездные пути к торговому порту. И станция и порт были полностью уничтожены первой немецкой бомбардировкой. Немцы не нуждались в пассажирской железнодорожной станции, тем более на том участке, где проложить достаточное количество путей было невозможно. Резко возросло значение велосипеда. Этот вид транспорта позволял добраться и до удаленных уголков города, растянутого на 40 километров вдоль берега пролива. У нас тоже появился этот вид транспорта, собранный из разрозненных частей множества его собратьев. Не удивляйтесь, что я не умел ездить на велосипеде. Велосипед стоил больших денег. Когда отец приобрел старенький, повидавший виды велосипед, не понадобилось мне «руководство» Марка Твена по обучению езде. Брат мой уже ездил на нем, сняв седло, поскольку не доставал ногами до педалей. Я же, впервые оседлав «бесседельный» велосипед, доставал ногами до земли. Мне только и оставалось, что оттолкнуться ими и покатить. Я знал одно правило: поворачивать руль в сторону падения. Пользуясь им, я через полчаса лихо мотался по близлежащим улицам. Правда, без происшествий в этот день не обошлось. Выскакивая из переулка на улицу Пролетарскую, я поздно заметил проезжавшую автомашину. Я напрочь забыл о тормозе. Чтобы избежать столкновения я повернул руль влево и налетел на богатырского сложения женщину. Она упала с криками: «Убил, окаянный!» Ее крик настолько испугал меня, что я, выровняв руль, прочь помчался с места дорожного происшествия. Заехав за угол, я остановил своего «коня» и выглянул из-за угла. Женщина стояла, отряхивая от пыли платье. Потом, бросив за плечо мешок с чем-то, она, слегка прихрамывая, пошла. У меня отлегло от сердца. Номера у меня на велосипеде не было, и я опасался одного, что его у меня может отобрать милиция. Придет время и в Керчи наладится автобусное сообщение. Цена билетов будет зависеть от расстояния, но не превышать пятнадцати копеек. Странно, в других городах, где мне пришлось побывать цены на трамвай составляли 3 коп., троллейбус – 4 коп., а автобус 5, не зависимо от расстояния. Автомобилей с каждым годом будет все больше. До войны по улицам Керчи интервал между проходящими автомобилями составлял несколько часов. Шофер ходил в галифе с леями, на руках перчатки с раструбами, на голове шлем, подобный тому, что носили пилоты, на глазах – очки-консервы. Одним словом, шофер был личностью очень заметной. Не то, что какой-нибудь там бухгалтер или инженер! А, если шофер сидел за рулем «Эмки», самого распространенного вида легковых автомобилей, то к нему и на козе не подъедешь! Во время войны уважение к шоферу не изменилось. Случалось так, бежит наша пехота, отступает. Стоит исправный автомобиль, с баком, заправленным горючим, а все пробегают мимо, никто водить машину не умеет.

Нет подземки у нас. Транспорт ходит усталый. В нетерпении ждем: вот откроется дверь? Время мчится вперед, от него мы отстали, все, что было когда-то, к нам приходит теперь.

Но придут времена, когда шоферов станет, хоть пруд пруди, и я стану разъезжать на своем личном автомобиле по дорогам моей Родины, от Керчи до Ленинграда и Москвы, по Белоруссии, до Киева и других мест. Это будет настоящий отдых. Мы не опасались бандитов, останавливаясь в одиночку на берегу озера, в лесопосадке, в лесу. Некого было бояться!. Не наступили еще те времена, когда сотрудники ГАИ станут предупреждать об опасности таких ночевок, и стал я прибиваться к компании шоферов- дальнобойщиков, останавливающихся но ночлег. И палатка оказывалась уже ненужной, и спать приходилось на раздвинутых сиденьях автомобиля, и это уже ни комфорта, ни удовольствия не доставляло. В денежном отношении передвижение на своем транспорте все еще будет выгодным, не тратилось время в бдении около железнодорожных касс, а путешествие не составляло никакого труда, кроме самого вождения. Бензин вначале стоил 5 коп за литр. Потом он стал стоить 10 и 20 коп. Когда цена его достигла 40 копеек, мы стали роптать на его дороговизну. Все познается в сравнении, а нам тогда не с чем было сравнивать. Мы жили при коммунизме, не замечая этого. Мог ли я думать когда-то, что, покупая билет на самолет от Керчи до Ленинграда за 27 рублей, что мне станет не по карману путь поездом до Москвы, дорогим до Киева и ощутимым до Симферополя. Боже, какого же дурака мы сваляли, поверив тем, кто был с «потрохами своими» куплен за рубежом? Прав Экклезиаст, говоря: «Все приходит на круги своя!» Свершилось: в 1918 году 150 млн. ограбили 100 тысяч богатых. Теперь 100 тысяч ограбили 150 млн. Ну, а Керчь, наконец-то дождалась обещанного ей еще в1963 году троллейбуса. Ожидание протяженностью в 40 лет закончилось. Троллейбус ходит, даже часто ходит, вот только маршрут его можно назвать двумя словами: «В никуда из ниоткуда!»


ВОРОТА ГОРОДА


Не даром существует пословица: «Каждый кулик свое болото хвалит».

А если этот кулик, ко всему, еще и молод, и света не повидал, создал себе эталон удобства и красоты и следует ему неукоснительно. И первым из критериев моей оценки являлось море. Нет, скажем, у Симферополя морского побережья, не плещутся, не бьются о набережную морские валы, все – город неуютен. Так было со мною. Я не видел золотого пляжа Феодосии, поскольку путь мой не проходил мимо этого, всем туристам известного места, не проникал в центральную часть города, прославленную творчеством ее знаменитого жителя Айвазовского. Не было до войны, да и после нее автобусного сообщения между Керчью и другими городами Крыма. Если того требовали обстоятельства, то собирались в дорогу так же серьезно, как готовились чумаки к поездке в Крым за солью. Заготавливалось горючее для стального сердца автомобиля, сжиравшего массу бензина, преодолевая Грушевский и другие перевалы. Это теперь дороги выпрямлены, моторы у автомобилей мощные, выскакивают наверх, словно кони с крыльями. А прежде по горным серпантинам натужно ревут моторы, глохнут, пешком машины обогнать труда не составляло. Бочка с горючим загружалась в кузов самого распространенного среди автомобилей того времени ГАЗ – АА. Дно кузова устилалось соломой или сеном, чтобы пассажирам легче было переносить прыжки на ухабах, не отшибая того, чем снабдила природа нижнюю часть туловища. Харчей тоже не мешало б заготовить на дорогу. За светлое время первого дня движения доехать до Симферополя не удавалось. Приходилось останавливаться на ночевку. У каждого место ночевки было свое, для этого обзаводились знакомыми. Налегали на сухое крымское вино, закусывая «чем Бог послал» и, отлично выспавшись, за короткую крымскую темную ночь, к вечеру следующего дня появлялись у цели, в славном стольном городе Симферополе. Ездить в Евпаторию и Судак было незачем, а город Севастополь был закрытым. Не дай Бог, керчанин, попав в этот город, выведал бы Великую Военную тайну, ту самую, которую буржуины не смогли выведать у Мальчиша-Кибальчиша! Вот только, как Мальчиш той тайной овладел, я не знаю? Я ниже еще вернусь к тайне, порожденной обилием желающих приобщиться к ней. После войны у нас не было той шпиономании, которая ей предшествовала. В древние времена ворота в город на ночь закрывались. Теперь их день и ночь держали открытыми. По состоянию их можно было судить о значимости города. В наше время такими воротами являются вокзалы. Город Керчь был тупиковым городом, стоящим на рубеже Европы и Азии, но ворота у него были и морские, и железнодорожные. Морские были открыты для тех, кто проживал на заморской территории. Столицей этого Заморья была станица Тамань, место высадки и освоения казаками-запорожцами, ведомыми батькой-атаманом Головатым, которому в той станице и памятник поставлен. Железнодорожные – открыты в сторону первой крупной станции Семь Колодезей. Я никак не мог взять в толк тогда, почему так назвали безводную станцию, где вода также высоко ценилась, как и в засушливой пустыне. До железнодорожных ворот Симферополя следовало миновать восемнадцать станций, не считая полустанков и просто разъездов. Зато, каким счастьем светились лица тех, кто, преодолев дерганье вагонов и длительные стоянки, достигал Симферополя. До войны железнодорожный вокзал Керчи был значительно крупнее Симферопольского, хотя и представлял собою невысокое одноэтажное здание. После войны вокзал Керчь-I стал напоминать обычную небольшую избу, которых так много можно встретить в областях Черноземья. Теперь он значительно уступал по размерам довоенным железнодорожным воротам Крыма. Территория его была очень небольшой: узкая полоска перрона, шириной с обычный городской тротуар, две колеи железной дороги и небольшое земельное пространство между ними и территорией рыбоконсервного завода. Часть ее теперь занимал энергопоезд, снабжавший электричеством порт, завод и ближайшие улицы. Светящихся рекламных щитов не было, не было и фонарей. Темень дремучая по ночам сочеталась с неприятностью встречи с двуногим хищником. У симферопольского вокзала территория была куда обширнее и цивилизованнее. Там была огороженная деревянным кружевным забором приличных размеров площадка, где на многочисленных скамьях с удобными для сиденья спинками могли отдыхать пассажиры в ожидании отъезда. В противоположном конце пристанционной площади находился небольшой пристанционный базарчик – три ряда деревянных столов-прилавков с различной снедью. Не было того громоздкого и неудобного во всех отношениях здания, именуемого теперь железнодорожным вокзалом «Симферополь». А перед моими глазами стоит крохотное, утопающее в зелени дерев, здание станции Альма. Время идет, казалось бы, что все должно меняться к лучшему. Но такого не происходит. На смену малому и уютному приходит большое, грандиозное, но холодное и чуждое.


« НЕ СРАЗУ МОСКВА СТРОИЛАСЬ»


Не могло государство сосредоточить все усилия на восстановлении города Керчи. Да и разве только Керчь требовала этого? Восстанавливать нужно было и другие города, а по сути – всю Европейскую часть Советского Союза. В Крыму следовало возродить колыбель российского флота – Севастополь. На восстановление его и были направлены все силы Крыма, да и не только его. Керчь не попала в первоочередной план восстановления. Незавершенных куча дел… Еще рейхстаг, Берлин не взяты. Страданьям нашим не предел, и взрослым людям, и ребятам.

Пусть люди нынешнего поколения представят себе, хотя бы то, что, продолжая вести войну, требующую колоссальных расходов человеческих и материальных сил, страна, а проще говоря, Сибирь, Урал, Поволжье, делились с нами, обездоленными, всем, что имели. Действовали по принципу: «С миру по нитки – голому рубашка!» Как это происходило? Я решил поделиться тем, что сохранила память об этом отрезке времени.

Наряду с этим нам, долгое время оторванным от тела матушки России, пришлось удивляться тому, что произошло за это время в ней, к чему мы были не готовы.


ПОРОСЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ИЩЕТ МЕСТА ДЛЯ ВСТРЕЧЬ


Если человеческая поросль находила везде и создавала сама бреши, чтобы пробраться к морской воде, то взрослым сделать это было далеко не просто. На пути их становились строения и заборы. Впрочем, что я вас убеждаю, возьмите современную Керчь, много ли участков берега отведено для общественного пользования? У нас в стране существовала и существует особенная страсть к заборам. И если на селе заборы по характеру своему были примитивными и создавались со стороны фасада дома, а сзади и сбоку ограничительной линией являлась межа, то в городах заборы становились фундаментальными сооружениями, рассчитанными на сдерживание механических средств нападения. Правда, в старину старались к фундаментальности добавить и что-то эстетически радующее сердце и душу того, против которого они сооружались. Ограды были чугунными с кружевом затейливого литья. Теперь чудеса чудес уральского производства можно увидеть в городе на Неве и в некоторых часто посещаемых приезжими районах российской столицы. Правда, в городе Керчи бреши в обороне от надоедливых жителей появилось предостаточно, но купаться там без тщательнейшего исследования дна было невозможно. Металл торчал везде, и возможность причинить себе телесное увечье, была слишком реальной. На месте, отведенном под городской пляж отцами города в конце XIX – начале XX века, располагавшийся там, где сейчас находится менее посещаемая часть городского бульвара, после освобождения стояли основательно сработанные металлические ежи и располагались клубки колючей проволоки между ними, установленными немцами против возможной высадки десанта. Как-никак, а у немцев в городе Керчи был накоплен некоторый опыт в этом деле.

Узенькая полоска коричневого песка была густо прикрыта сухими водорослями. Люди вздыхали, глядели на воду, но не решались войти в нее. Кто знает, а не ждут ли их какие-нибудь штучки, установленные против возможного десанта со стороны моря? Стою и я у самого края, на покрытом густым зеленом мохом валуне и всматриваюсь в прозрачную воду. А что я там могу увидеть, как те же водоросли, колеблемые водой. Колебания эти вызваны спокойным мирным дыханием моря. Ночью оно бушевало, шумело, несло на берег валы с белой пеной, растекалось, заполняя все углубления. К утру оно успокоилось и задремало. Здания напротив пляжа более других кажутся обитаемыми, поскольку на крышах их даже черепица местами сохранилась. Но, приглядевшись внимательно, понимаешь, что перед тобою только мираж жизни. Самой ее пока здесь нет. В этот район города, называемый «Соляная», жизнь придет несколько позднее, чем это сделают «Горка», «Глинка», «Абиссинка». В тех районах рядом с домиками есть огороды, а значит, есть возможность посадить что-то съедобное. Но придет время и на коротком пятачке городского пляжа появится масса народу, яблоку упасть негде. Но в тесноте, да не в обиде! Нам этот пляж нравился.

Как-то в одно из воскресений я решил проведать брата отца Ивана, перебравшегося из Чурбаша в Старый Карантин. Иван Иосифович лишен абсолютно дара хоть малейшего предвидения. Жена его, кроме брюзжания и недовольства жизнью, ничего не предлагала. Вместо того, чтобы начать создавать себе собственное гнездышко, на которое впоследствии никто претендовать не стал бы, дядя Иван стал восстанавливать домик, принадлежавший его двоюродному брату, умершему перед самой войной. Вложив труд и средства, он вскоре должен был освободить его для жены покойного и племянников. Теперь он ютился в одной комнатке строящегося им самим крохотного домика, по улице Чехова. Чтобы добраться до него, надо было свернуть с дороги, ведущей к Камыш-Буруну, вправо, там, где сейчас находится блок автогоражей, затем идти к морскому побережью. Путь шел мимо выработок камня, которые люди приспособили под жилище. Всякий раз, проходя мимо их и глядя на веревки, завешенные бельем, видя копошащихся среди древних темно-серых с прозеленью камней, я почему-то вспоминал произведение Короленко «Дети подземелья».

Но Тыбурций Короленко, похоже, был гуманнее к детям, чем обитатели этих пещер. Мне казалось, что камни, как кровопийцы, высасывают жизненную энергию из хрупких детских тел. Взрослых я не жалел. Еще ближе к морю стояли построенные перед войною два громадных пятиэтажных дома. Таких огромных зданий во всем в городе больше не было. Здания оказались сравнительно уцелевшими, но совершенно незаселенными. В двух комнатах первого этажа прямо на стене красками были изображены танцующие женщины в домино. Сцена из маскарада. Изображения были сделаны резкими линиями и оттого казались живыми, порхающими в танце. Чувствовалась рука талантливого художника. То, что их рисовал немец, у меня не было сомнений. И, несмотря на ненависть к немцам, чувство тогда меня долго не покидавшее, мне было жаль этого творца картины. Я не хотел думать, что он где-то погиб... Жители в Старом Карантине приживались легко. Здесь была земля, способная все родить. Здесь было море. Да еще какое – одно из самых продуктивных в мире. Я мог убедиться в этом сам. К бригаде рыбаков, промышляющих рыбу недалеко от берега, приходило немало людей разного возраста. Без рыбы никто не уходил. Сарган, селява, кефаль… Мелочь живую рыбаки выбрасывали в море со словами: «Ступай, подрасти немного!» Берег у Старого Карантина круто обрывается книзу. Обвалы и сползание земли здесь явление нередкое. Береговая линия способна часто менять свои контуры. Взобраться наверх было здесь невероятно трудно. Поэтому немцы не ставили здесь заграждений. К тому же на мысе Ак-Бурун стояла военная крепость – детище героя Севастопольской обороны генерала Тотлебена. А вот дальше металлические ежи немцы поставили вдоль побережья до самого Эльтигена. Да и дотов понастроили немало. При ограниченности средств передвижения ничто не могло натолкнуть меня на мысль исследовать те «далекие земли». А ведь я, хотя и не видел трагедии Эльтигенского десанта, но хорошо слышал канонаду, сопровождавшую агонию умирающих людей на площади от воды до невысоких песчаных дюн, открытой для обзора немцев, обустроивших свои позиции на возвышенности, дугой охватывающей кусок земли перед рыбачьим селом этого же названия.

Город и до войны не был избалован зеленью. Война нанесла зеленым насаждениям такой ущерб, как и самому городу. Где отдохнуть после напряженного трудового дня, протекавшего в духоте помещения или на солнцепеке знойного крымского летнего дня? Дома, в невероятной тесноте и скученности? Кинотеатров нет, клубов нет. О телевидении тогда не знали. Оставалось отдыхать на берегу моря, в компании таких же бедолаг. Излюбленным местом отдыха еще с довоенной поры был приморский бульвар. Он и открыл гостеприимно свои двери… Да, двери, вы не ослышались! Наш приморский бульвар был окружен высокой металлической оградой, перебраться через которую было делом не таким легким. Эту ограду поправили, поставили у металлической двери дежурного. Днем можно было гулять по территории бульвара сколько душе угодно. Да гулять было некому – все заняты. А вечером без денег идти на приморский бульвар могли позволить себе только подростки. Это сейчас вы видите достаточно широкое свободное пространство между улицей Свердлова и поверхностью морской воды. Раньше ширина бульвара была значительно меньшей. Стоящая сейчас ротонда, частью своею выпячивалась в море. От нее в сторону игровой площадки шло нагромождение огромных камней, что позволяло многим использовать эту часть бульвара для морских купаний. Облицована была только та часть набережной, что имела направление к Генуэзскому молу. Дорожки бульвара были посыпаны песком, цветников не было. Были незначительные посадки кустарника, да беспорядочно посаженные акации, которые кое-где еще пытались создавать ряды, пусть и неровные. И по этим дорожкам в сумерках навстречу редко горящим фонарям туда-сюда двигалась масса народа разного пола и возраста. За порядком следили помощники дежурного и рослые милиционеры. При необходимости они пользовались свистками, переливчивые звуки которых достигали любого конца бульвара. Но внимательнее всего дежурившие следили за изгородью, предупреждая о появлении зловредных элементов, не уплативших положенного рубля. Естественно, в качестве нарушителей или, как их называли, «зайцев» была молодежь школьного возраста, отцы семейства не стали бы рисковать своей репутацией из-за какого-то рубля. А молодые, да ранние, прыткие и подвижные, только и ждали момента, чтобы перелезть через забор. Сделать это следовало единым махом. Пользовались и приемом отвлечения дежурных нарочито открытым видом преодоления металлического препятствия в одном месте, когда в другом остальные успешно преодолевали ограду. Конечно, удачно преодолеть забор не означало того, что испытание успешно пройдено. Требовалось еще быстро раствориться в толпе прогуливающихся. Не успел этого сделать незаметно, считай, что напоролся на крупную неприятность. Оглушительно звучит свисток, ему вторят другие. Слышен топот сапог милиционера. Нарушитель порядка схвачен. Его рука, как тисками, зажата в ладони милиционера. Преступника сопровождают в отделение милиции. А там составляют протокол. И на утро, после выяснения всех возможных побудительных мотивов «злодея» отпускают на свободу. А тут родители «преступника» провели бессонную ночь, представляя все несчастья, которые могли приключиться с их бесценным чадом. И штраф, причем уже немалый придется уплатить. Мало того, фотография преступившего великий коммунальный закон может появиться на стенде, озаглавленном: «Вот, кто позорит наш город». Но ничто не могло остановить желающих проникнуть вечером на приморский бульвар. В числе нарушителей бывал и автор этого повествования. А что ему оставалось делать, если в кармане не было заветного рубля, поскольку он им оплатил за вход своего счастья в виде кудрявого милого существа в платьице до колен. Приходилось еще объяснять ей, что у него появилось внезапно неотложное дело, но он скоро присоединится к ней. Похоже, она все понимала и ждала с надеждой, что любовь к ней поможет ему преодолеть препятствие. Иногда приземление было не совсем удачным, о чем свидетельствовала распоротая штанина брюк. Можно было соединить края разрыва тонкой проволочкой. Но чаще у подружки «случайно» находилась иголка с ниткой. Теперь можно было разгуливать под руку с девчонкой до того времени, которое было отпущено ее родителями. Почему-то вечернее время невероятно быстро летело. Наступала пора возвращаться домой. Единственное, на что можно было надеяться, подводя девушку к порогу ее дома, так на мимолетный, легкий, как касание губ мотыльком, поцелуй. Нравы были строгие. Доступ к телу любимой шел через двери ЗАГСа. Переступить его не позволял возраст. Нам не было восемнадцати.

Но ожидания заканчивались, давая возможность придти другим…

Ночной туман повис над гладью вод матово-черной вуалью. Ни огонька. Словно все вымерло на берегу. Всхлипывает уснувшее море. Поздно, пора идти домой, а не хочется. Я в полном разброде чувств своих. Рядом со мной девушка. Она на год старше меня и учится на класс ниже. Я не объявляю ей своих желаний, опасаясь быть отвергнутым. Я постоянно сдерживаю себя. Только зачем? Наступит время и я, только я сам, отвергну ее. Отвергну, даже ни разу не поцеловав. Нет, первая моя любовь не была платонической. Я желал физической близости, ощущая в ладони ее чуть пухлую руку с тонкой и нежной кожей, так отличающейся от моей жесткой и шероховатой. Я не пытался догадываться о ее желаниях, но пуританское воспитание стояло между мной и ею крепче высокой каменной стены, преодолеть которую мне не хватало сил.

Буду ли я жалеть, значительнее позднее, что не испил любовной страсти с ней? Нет, не буду.

Скольким я не отвечу на их любовь? Некоторые предлагали себя открыто, другие предлагали зовущим взглядом. И я отвергну их, не прикоснувшись к телам их. Буду ли я жалеть о том? Нет.

Придет ко мне та, которая будет так нужна, что я пойму – без нее нет смысла жизни!

Любовь не нуждается в понуканиях. Она жертвенный алтарь, на который мы возлагаем не только тела, но и души наши. И как прекрасно бывает, когда чувствуешь, что не нужно делить свою душу между Создателем и любимой. Они оба становятся единством для тебя. И Господь простит меня, если в пароксизмах любовной страсти, я забывал о нем! Ведь он сам подарил мне ее, он сам привел меня к ней, такой простой, такой важной и такой нужной.