Память прошлого стучится в сегодня все дело в памяти

Вид материала

Документы

Содержание Месть или глупость безмерная? Служу советскому союзу Каждый шаг, нашей армии пройденный, Прогоняет зловещую ночь!»

Подобный материал:

• Оглавление введение Что мы знаем и чего не знаем о памяти, 981.12kb.
• Главный инструмент нашего разума это память. Память это связь прошлого с настоящим, 65.24kb.
• Урок 1 введение очень часто можно слышать, как люди говорят: "Ему повезло, у него феноменальная, 621.13kb.
• Урок Немного теории Очень часто можно слышать, как люди говорят: "Ему повезло, у него, 511.38kb.
• Индивидуальное развитие памяти у людей, 357.08kb.
• Лекция 12 Устройство памяти Как устроена память?, 211.56kb.
• Лекция 7 – Память Виды памяти, 17.89kb.
• Планы семинарских занятий тема Представления о памяти в доэкспериментальный, 38.06kb.
• Лекция 5 Внутренняя память, 178.2kb.
• Семинар-лекция для родителей на тему «Память», 52.33kb.

МАМА!


Яркое летнее солнышко залило окрестные поля, на которых пламенели розы. Сам воздух над ними казался розовым. Чуть в стороне располагались совхозные сады, в которых наливались соком яблоки и груши. Я никогда не думал, что земля может быть так красива. У меня был один эталон красоты – море. Здесь моря не было, но было Альминское водохранилище, заполняемое водами речки Альмы. Жители средней полосы России такие «полноводные» потоки, как Альма, не удостаивают даже названия речки. В лучшем случае струи воды получили бы название речушки. Не было в те времена Северо-Крымского канала. И бедный на воду Крым вынужден был собирать ее из таких вот ручьев и речушек. Альминское водохранилище не велико. Я мог бы преодолеть его водную гладь из конца в конец многократно, но… Мы не знали, где находятся отверстия водяных насосов, подающих воду на поля, хотя само здание водонасосной станции выглядывало из заросли растений в стороне от нашего лагеря. Не известны были время работы насосов и мощность их. Быть затянутым мощной водной струей – перспектива не из лучших. Следовало учесть и то, что свободная поверхность воды начиналась в тридцати метрах от берега. Пространство между ними заросло камышом и длинными водорослями, сопротивление которых при плавании следовало тоже учитывать. Признаться, неприятно, когда по груди и животу скользят полосы растений, оплетают, как щупальцами, руки и ноги. Необходимо было учитывать расход энергии на их сопротивление, чтобы сохранить силы для возвращения на берег. В воскресный день нас поротно приводили к месту, отведенному для купания. Здесь был участок, расчищенный от высокого камыша, да и линия владений водорослей была отодвинута вглубь водохранилища. Офицер, приводивший нас, не купался. Одетый в форму, он стоял на берегу, следя за купающимися. Среди керчан один Костя Камнев не умел плавать. Он разумно не заходил туда, где были глубины по грудь, приседая в воду и поднимаясь из нее. Среди севастопольцев и евпаторийцев, не умеющих плавать, не было. А вот представители Симферополя в большинстве своем плавать не умели. «Водоплавающие» насмехались над ними. Оскорбленный насмешками один из симферопольских ребят по фамилии Ямпольский решил показать всем нам класс плавания. Он выплыл на простор водохранилища и стал демонстрировать стили плавания: кроль, баттерфляй, брасс. Да, признаться, выполнял он их великолепно. Лица симферопольцев оживились, но тут произошел конфуз. Ямпольский не рассчитал своих сил. До берега оставалось совсем немного, рукой подать, но он, запутавшись в водорослях, стал тонуть. На помощь ему бросился еще один парень… и они стали тонуть оба. Ямпольский при этом кричал: «Мама!» Это почему-то развеселило нас. Случилось бы, наверное, непоправимое, если бы не ротный замполит. Он не умел плавать. Но, обладая ростом более 2-х метров, не раздеваясь, вошел в воду, протянул руку и, поймав одного из тонувших за руку, вытянул обоих из воды. Вечером на стенде, где вывешивался «Боевой листок», красовалась карикатура, изображавшая тонущего и кричащего – «Мама!» Юность не имеет жалости. Мы были довольны падением кумира. Ямпольский был отпрыском одного из партийных областных бонз и посматривал на всех нас свысока, с оттенком пренебрежения и брезгливости. Бог наградил его приятной внешностью, великолепным телосложением. Он превосходно играл на аккордеоне. Не знаю, как другие, но я испытывал к Ямпольскому неприязнь, и не скрывал этого. А ведь он мне ничего дурного не сделал, и я не завидовал его талантам. Едва ли он замечал меня! Видел ли он во мне равного ему человека? Почему, спрашивал я себя, ему разрешено было носить нетронутую парикмахером шевелюру, а мы подверглись насилию? Правда, еще одному удалось сохранить свой роскошный чуб. Это был Женя Бычков, мой товарищ по классу, старше меня на три года. Он приехал в лагерь не с нами со всеми, а индивидуально представил свою персону полковому начальству. Прическу он сохранил благодаря тому, что стал исполнять обязанности денщика у командира батальона, подполковника Свиридова. Он и жил не с нами, а собачкой вертелся при штабе. Как-то он навестил нас в период «мертвого часа» и задремал. Мы пытались его сонного подстричь маникюрными ножницами. Попытка не удалась, он проснулся, вскочил и удрал. До начала следующего учебного года я его не видел. Вернусь к Ямпольскому. Когда он, находясь в толпе с оголенными головами, красуясь своим чубом, начинал рассуждать о высоких материях, я чувствовал огромное превосходство над ним объемом информации. Один раз я пытался уличить его в невежестве, но его окружение зашикало на меня, бросая открыто неприязненные взгляды в мою сторону, и я оставил свои попытки. Меня удивляло то, с каким вниманием друзья Ямпольского заглядывали ему в рот, когда тот разглагольствовал, неся несусветную чушь. Похоже, и в юных душах зарождалось то, что потом превратится в подобострастие, так свойственное окружению влиятельной партийной особы. Я подспудно чувствовал дыры в нашем, казалось, равноправном обществе. После войны это стало отчетливо проявляться. Родители, обладая общественной властью, прокладывали дорогу своим детенышам, окружая их комфортом. Их дети в будущем составят ядро клана, разрушившего величайшее государство в мире, выдержавшее такое испытание, какового история еще не знала. В Крыму события, происходящие в обществе, особенно негативные, проявлялись более отчетливо, чем в других регионах страны – сказывалось расстояние от Москвы, трудно было рукам оттуда дотянуться. Крымским руководителям более других следовало учиться услужливости, поскольку сюда ездили руководители партии и государства на летний отдых. Похоже, им это удавалось до 1949-1950 годов, когда в одно мгновение весь состав обкома партии, во главе с 1-м секретарем Соловьевым, исчез. Дотянулись все-таки руки Москвы и сомкнулись на шее Симферополя. Потрясений общества эти события не вызвали. Напротив, симферопольцы были довольны расправой Кремля. Слишком по-барски себя вел руководитель Крымской областной партийной организации, что стало достоянием гласности. Я не был пророком, и предсказать этих событий не мог.


МЕСТЬ ИЛИ ГЛУПОСТЬ БЕЗМЕРНАЯ?


Я действительно рад, что пребывание в военном лагере закончилось. Пусть я и оказался неудобным «солдатом» для Наливы, но я никогда и не грубил ему, упорно внутренне не соглашаясь, упорно сопротивляясь тому, что происходило за пределами моей личности. Я понимал, что Зайдес был уверен в том, что действует в рамках дисциплинарного устава, а, следовательно, во имя справедливости. Война не способствовала духовному развитию офицера. А без этого качества трудно находить контакт с подчиненными, да еще не достигшими зрелости, находящимися в стадии формирования, где преобладает возрастной нигилизм. Я знал, что нахожусь вне сферы действия воинских уставов и по возрасту своему, и в силу того, что действия их полностью касаются только тех, кто принял присягу. Но не исключал и того, что я могу отвечать перед теми законами, сущности которых не знал, но которые распространялись на меня. Сегодняшним молодым людям следует знать, что полную уголовную ответственность при Сталине несли все, кто достиг четырнадцатилетнего возраста. А это серьезный барьер для необдуманных действий.

День отъезда начался с хлопот по сдаче матрасов, наволочек и одеял. Я не понимал, кто может польститься на какие-то тряпки? Почему их так внимательно рассматривают, скрупулезно подсчитывают, отмечая галочками в ведомости. Но понимал и то, что наступила пора простить все обидчикам твоим.

Все возвращалось на круги своя. И все неприятное, как и приятное, оставалось за спиной. Стоит ли оглядываться? Мне была понятной конкретная месть, направленная на определенное лицо. Но существовала и немая, неконкретная, вымещаемая на всем, что окружает, в том числе и на неодушевленные предметы.

Чем может оборачиваться такая мстительность? Я стал свидетелем неслыханного по тем временам происшествия. Время пребывания в лагере истекло, задержать ничто нас уже не могло. Мы разом изгнали прочь лагерную жизнь, рассчитанную по часам и минутам. Собирая свой вещмешок, чтобы шествовать с ним на станцию, я уже не помню, что-то заставило меня отправиться в сторону нашей «поднебесной», столовой, на которую я так долго трудился, отбывая наряды вне очереди на кухне? Ни разу в глаза не видя самого списка очередников, я постоянно выталкивал из нее кого-то, чтобы вклиниться туда вне очереди! Придя туда, я увидел, что зеленая трава «столовой» приобрела болезненный вид, пострадав от наших механических воздействий. Два ровика из шести были заполнены кулешом из пшенной крупы почти доверху. Воспитанный в семье, в которой уважение к хлебу было благоговейным, где все съестное, испортившееся случайно, никогда не выбрасывалось, а скармливалось животным или птицам, я был потрясен! Кто и зачем совершил такую гадость, вылив суп в земляной ров, когда с продуктами питания в стране было туго? Что двигало этим человеком? Ненависть к тому, кто готовил пищу? Или ненависть ко всему, без разбора? Одно становилось ясным, что сделавший это никогда не испытывал недостатка в пище. А к таким людям у меня никогда не было уважения. Мало того, говоря откровенно, я их люто ненавидел!

Из лагеря первыми уезжали севастопольцы и симферопольцы, им до дому – рукой подать. Керчане и феодосийцы задержались. Мы еще успели позавтракать, а некоторые, самые активные, и пообедать. Случайно я узнал, что Бычков, пребывая при начальстве и зная многое происходящее лучше нас, успел за феодосийцев получить продовольствие, положенное на время нахождения в пути более суток. Я решил последовать его примеру и получить хлеб, сахар, колбасу за 2-ю роту симферопольцев. Мне не хотели отпускать все в каптерке, но я пригрозил тем, что я расскажу всем иногородним, что им положено и о чем они не знают. Это решило исход дела в мою пользу. Мой вещмешок оказался заполненный провизией. Я поделился с пострадавшим из-за меня Григорьевым, с которым сдружился, работая на кухне. В Симферополе, куда мы прибыли, времени до отправления нашего поезда оказалось много. Ребята пошли в центр города. У них были деньги. Признаться, я был в материальном отношении беднее всех остальных. Но, у меня был хлеб. Таскаться с ним по городу мне не хотелось. Довезти такое богатство в целостности до дому было нереально. Я впервые в своей жизни обратился к торговле. Не зная азов ее, я прибег к известному с древнейших времен самому примитивному методу – обмену. Я обменял свой хлеб на мед в сотах на пристанционном базарчике. Я изголодался по сладкому. Впиваясь зубами в тягучую, изумительно пахнущую сладость, я наслаждался ароматами цветов, подарившим свой нектар пчелам. Задерживая во рту воск и дробя его зубами, я, не желая потери хоть ничтожного количества меда, проглатывал и воск. Я не думал о последствиях для моего пищеварения, я просто наслаждался. Следует сказать, что последствий не было. Все закончилось полнейшим удовольствием, пусть и скоро проходящим. Потом мы катили домой, предвкушая всю прелесть летних каникул. К великому сожалению, они у меня прошли под знаком бога торговли Меркурия. Я совершил поездку в Харьков и три путешествия по Азовскому морю и Тихому Дону, в славный город Ростов.


СЛУЖУ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ


Мне 23 года, я не ел солдатской каши, не считая пребывания в Альминских лагерях, которые, даже с большой натяжкой, на службу воинскую не тянут. Мне предстоят двухмесячные воинские лагерные сборы, предшествующие присвоению офицерского звания. Я на теплоходе, в компании будущих выпускников медицинского института, отправляюсь по Волге из Самары до Саратова. Берега Волги живописны, но они не могли очаровать моего взора. Картины красот берегов Дона превосходят волжские. Но не дивиться ширине и могучей силе Волги невозможно. Уснуть и задремать невозможно: два аккордеона сменяют один другого, а над речными просторами плывут русские раздольные и старинные гусарские песни. Сопровождает нас заведующий военной кафедрой полковник Орлов. Полковник высок, строен и довольно лоялен по отношению к нашим выходкам. В Саратове мы не задерживаемся. Поездом отправляемся в Татищево. От него километров пять двигаемся строем. Мы на месте, в расположении артиллерийской бригады. Мы не видим орудий, мы не видим солдат-артиллеристов, обслуживающих «бога войны», как называли тогда артиллерию. Наши палатки распложены чуть в стороне, на открытом ветрам и солнцу пригорке. Ни одного деревца, ни одного кустика. На много километров вокруг ковыльная степь. Под ветром она похожа на серебряное море, волнами ходит живая растительность. Мы получили военную форму, она типичная солдатская и погоны тоже солдатские. Я не стану описывать солдатской службы, она одинакова везде. Следовало запомнить несколько основных положений. Первое: солдат спит, а служба идет. Второе: при встрече ешь глазами начальство, оно обожает плотоядные взгляды. Третье: получив приказ, не спеши его выполнять, так как тут же по выполнении получишь второе, абсолютно противоположное первому. Получив приказ «шире шаг!», делай половину… Мне повезло, благодаря своему красивому почерку, сохранившемуся только потому, что я никогда не записывал лекций, надеясь на память, меня назначили писарем. Я в распоряжении капитана Аникина, с погонами артиллериста. Он вечно чем-то занят. Дав мне задание, куда-то уходит. Я, справившись с заданием, удаляюсь в степь, памятуя еще одну заповедь солдата –- «Не попадаться на глаза начальству!» Отойдя недалеко от лагеря, я погружаю тело в постель из ковыля, Устраиваю над головой защиту от солнца из своей гимнастерки и мирно посапываю. Строевая песня будит меня, возвещая о том, что время приближается к 12 часам. Пора отправляться в столовую. «Мертвый час» после обеда, можно, без всякой натяжки, назвать пыткой. Палатки стоят на солнцепеке, к обеду температура в них повышается до 50 градусов. Тело покрывается потом, он стекает струйками. Кто придумал пытку, поставив палатки здесь, а не упрятал их под деревья. Правда, признаться, таких деревьев в расположении артиллерийского корпуса явно недостаточно. Нашего полковника Орлова мы не видим. Может, он невидимо наблюдает за нашими мучениями?

Работа писаря избавила меня от многих занятий, проводимых в первую половину дня. Иными словами, мне доставалась лишь половина той нагрузки, которую выполняли мои товарищи. Огневая подготовка проходила все с той же винтовкой, с которой знакомился мой отец в 1917 году и которую я изучал в школе, проходя «военное дело». И опять у меня были прекрасные показатели. Все остальное напоминало сплошную тяжелую физическую работу на солнцепеке при сорока градусах жары. Звучала команда: «Вперед, в атаку!» Мы бежали, задыхаясь от нехватки воздуха. «Ложись!» Мы падали там, где заставала команда. «Окопаться!» – звучала команда. Саперной лопаткой, лежа на боку, долбили твердую, как камень, землю. Командир ходил, придирчиво осматривая отрываемый окоп. Без критических замечаний не обходилось. Когда окоп процентов на 80 был готов, чтобы принять в себя уставшее тело, мы узнавали, что противник отступил на два километра. Следовали команды: «Вперед! Ложись! Окопаться!» И это повторялось многократно. Измочаленные физической работой мы возвращались в лагерь. Ноги едва двигались. Звучала команда: «Запевай!» И Саша Горохов затягивал:

«Мы идем за Советскую Родину,

Чтобы братьям по классу помочь!

Каждый шаг, нашей армии пройденный,
Прогоняет зловещую ночь!»

Мы всем строем подхватывали:


«Белоруссия родная, Украина золотая…

Наше счастье молодое,

мы стальными штыками оградим!»

Отбой не приносил отдыха. В степях саратовских прекрасно ощущался континентальный климат: насколько были жаркими дни, настолько холодными были ночи. Мы пытались спасаться от холода, ложась спать одетыми. Но тут могла поджидать большая неприятность. Дневальные с дежурным офицером могли нежданно-негаданно нагрянуть среди ночи. Обнаружив нарушение, следовали команды: «Встать! Раздеться! Ложись!» Не успел лечь, команды повторялись: «Встать! Одеться! Раздеться! Ложись!.. Встать!»… Так могло продолжаться более часа. Нас отучили спать одетыми.

Воскресный день. Полдня болтаюсь без дела. Разрешения пойти на речку и выкупаться в ней от своего капитана, при котором я исполняю роль писаря, не получил. Может, оно и правильно? Речка не глубокая и не широкая. Зеркало воды чистое, незамутненное человеческой деятельностью, желтый песочек дна просвечивает. Берега зеленой сочной осокой заросли, на фоне пепельной ковыльной степи нарядным обрамлением кажутся. Если речку ту превратить в место купания, что с красотой ее станет? Излучина речки неподалеку от грунтовой дороги находится. А куда сама дорога ведет, кто знает? Я никогда ничего движущегося по ней не видел. На берегу излучены речки, почти у самой кромки воды, три дерева корявых растут, стволы под углом изогнуты, параллельно земле стелются, обнаженные корни в воду свисают. Так и кажется, что деревья наклонились, чтобы воды напиться, да оторваться от нее не могут, так вкусна вода в прожигаемой солнцем ковыльной степи.

Тяжко, медленно тянется время. В палатке душно, жарко. Я не могу понять моих товарищей, которые в этот день сидят полуобнаженные и в карты играют. Преферанс игра затяжная, а игроки в азарте ничего не замечают, с них пот градом льется, тела от пота лоснятся. Накурено, продохнуть нечем. «В кино бы сходить на станцию?» Так, беда, фильмы там крутят, когда темнота начинается, и только один сеанс. Кончается он тогда, когда по лагерю команда подается: «Отбой!»

Просто бродить по станции не хочется. Денег у меня не густо. У меня с ними никогда отношения не ладились. Где деньги хорошие, там меня нет. Почему Бог так меня оберегает, чтобы я их случайно не коснулся? Все мои товарищи, приходя в солдатскую столовую, первым делом в ларьке, рядом расположенном, отовариваются, пряники кульками покупают, конфеты, пирожки, консервы. Я себе этого позволить не могу. Даже в папиросах отказываю, курю махорку, которая в солдатское довольствие входит. Я тощий, как вобла весенняя, вес мой не превышает 56 килограммов при росте в 176 см., хотя аппетит отменный и ем все съедобное. Для меня солдатский ремень велик, талия для мужчины узка. У большинства товарищей моих живот поверх ремня свисает. А кормят тут, в Татищевских лагерях, хорошо. На завтрак два яйца, сваренных вкрутую, хлеб с маслом и сладкий чай. В обед первое, на мясном бульоне, с кусочками говядины, на второе мясное рагу, котлеты, гуляш из свинины, на третье компот из сухофруктов или фруктовый кисель. На ужин соленая селедка, хлеб и чай. Когда я возвращаю пустые бачки из-под пищи, повар в раздаточной, дивясь моей худобе, из жалости, кусок хлеба с отварным мясом молча протягивает. Я не отказываюсь, благодарю и быстро съедаю. У меня еще остается с десяток минут до того, как стать в строй.

После обеда тоска еще больше охватила меня. Так в кино захотелось, что сил не хватает устоять от соблазна уйти в самоволку. Ищу попутчиков и нахожу их в лице двух сержантов, курсантов Саратовского пехотного училища. Они моложе меня года на три каждый. Одному нужно было с девчонкой встретиться. Другой в кино пошел. Шел фильм «Тайна двух океанов», приключенческая лента, с участием шпионов и разоблачением их. Фильм в двух сериях здорово затянулся. Мы возвращались в часть, когда непроглядная черная ночь поглотила округу. Направление нам казалось, мы знаем, но в темноте все-таки заблудились и напоролись на часового артдивизиона. В ответ на окрик: «Стой, кто идет?» мы бросились бежать. Вслед раздалась автоматная очередь. Когда я вбежал в расположение части, то буквально попал в руки дежурного офицера, с которым был дневальный, я не видел лиц их, они меня тоже. На вопрос, кто такой, ответа моего не последовало. Офицер завел меня в палатку и послал дневального за фонариком. Перспектива попасть «на губу» была реальной! А на какой срок?.. И я рискнул. Офицер не ожидал толчка, поэтому не удержался на ногах и упал, а я выскочил и помчался. Влетев в свою палатку, я в одно мгновение разделся, сложил свои вещи и улегся в постель, притворившись спящим. Через минут пять свет фонарика, скользнув по лицу моему, как и по лицам товарищей моим, погас. Я уснул сном праведника. А «курсачи» попались. У одного из них пулей от автомата прошило галифе. Пуля не задела ноги… Меня не выдали!

Монотонность и усталость делали дни не различимыми, похожими на близнецов.

Запомнился один эпизод того времени. Готовился марш-бросок на 15 км с полной выкладкой. Я знал хорошо, как следует готовиться к походу. Съел кусок хлеба, круто посоленный, запил стаканом сладкого чая, заполнил флягу водой. На каждом из нас – скатка (скатанная шинель в виде кольца и перекинутая через плечо), винтовка, противогаз, саперная лопатка, набитый вещмешок. Мы на марше, в колонне по четыре. Жара удушающая, пыль поднимаемая нами, забивает ноздри и глотку, гимнастерки сделались мокрыми от пота. Постоянно слышится команда: «Шире шаг!.. Шире шаг! Пить нестерпимо хочется. Когда становится совсем невтерпеж, я набираю из фляги немного воды, полощу рот и выплевываю ее. Этого не делают мои товарищи. Мои советы им «до лампочки» А ведь без года – врачи! И не удивительно, что некоторых хватил тепловой удар. Рядом ехала машина скорой помощи, подбирая падающих. Сколько бы это продолжалось, я не знаю. На наше счастье, навстречу ехал автомобиль «Додж три четверти», называемый шоферами – «хочу быть виллисом». В нем ехал командующий артиллерийским корпусом, с погонами генерал-лейтенанта. Машина остановилась. Генерал подозвал майора, проводившего это занятие. Нам было слышно, что он отчитывает нашего командира. После этого последовала команда: «Засучить рукава, расстегнуть воротнички». Стало намного легче. Но меня, идущего в конце колонны, вне ряда, одолевала пыль. И я схитрил, ссылаясь на то, что я немного натер ногу, попросил разрешения идти вне строя. Отстав от колонны метров на пятьдесят, я наслаждался чистым воздухом. Когда мы прибыли в пункт назначения и был объявлен получасовой привал, я назвал двух друзей своих «слабаками». Действительно, вид у них был неважный. Случайно мою похвальбу слышал майор. Он возмутился, вспомнив, как я шел прихрамывая. Свое возмущение он облачил в резкие язвительные слова. Я в ответ сказал: «Могу показать, как нужно ходить!» Получив разрешение на проведение эксперимента, я, когда колонна двинулась, выдвинулся вперед и пошел быстрым размашистым шагом. Вскоре расстояние между мной и колонной составила более километра. За мной послали кого-то из ребят с приказом вернуться в строй. Но я отказался выполнять его. Продолжая двигаться в том же темпе, я добрался до излучины речки, разделся, выкупался, постирал одежду. Солнышко успело высушить ее, когда я увидел приближающуюся колонну. Надев высохшее на себя, я попросил разрешения стать в строй. Вместо поощрения, за то, что выиграл пари, я получил три наряда вне очереди на кухню. Там я должен был колоть дрова. Если бы офицер, наказавший меня, мог увидеть, как я выполняю наказание, он пришел бы в ярость. Действительно, придя на кухню, я встретил самый благожелательный прием. Мне только оставалось надеть белый врачебный халат и объявить, что пришел проверять качество приготовления пищи. Меня не только хорошо кормили три дня, но и наливали по сто граммов водки.

Одно доброе дело все-таки я сделал. Заполняя ведомости оценок, проводимых капитаном занятий, я везде на бал завысил их. Естественно, и о себе не забыл! Видел бы кто-нибудь лицо капитана! Оно напоминало лицо, мучающегося от нестерпимой зубной боли. Он восклицал, хватаясь руками за голову: «Что ты наделал? Ведь у меня других бланков нет!»

Я его успокаивал: «Товарищ капитан, чего вы волнуетесь! Кто станет их проверять на практике? А вам – поощрение, за такое качественное обучение!»

Капитан махнул рукой, вздохнул и стал подписывать.

Благодаря этим документам мы в соревновании с себе подобными из Саратовского мединститута вырвались вперед!

Потом были экзамены на присвоение звания, где знания по «организации тактики медицинской службы» отошли на второй план. На первый план вышла способность четко, без лишних слов докладывать, сопровождая все такими же четкими строевыми движениями.

Мне повезло, я прекрасно справился с заданием, получив, в числе трех, звание лейтенанта медицинской службы. Все остальные стали младшими лейтенантами.

Потом, когда я уже работал, были неоднократные воинские сборы. Только одни, которые проводились в Орловской области, поразили меня четкостью и обдуманностью назначения. Я четыре месяца работал хирургом в областной клинической больнице. Пусть здесь и не было полевой хирургии, но работа в операционной и перевязочной были полезны для тех, кто избрал своей должностью раздел медицины, далекий от хирургии. Остальные многочисленные сборы целевого назначения не имели. Меня, как и других, на территории воинской части учили ведению боя в наступлении и обороне, в должности командира батальона. Я понимал, что сборы проводятся для отчетности военкомата, но мне ничего не оставалось, как сказать: «Слушаюсь!»

Подошло время, когда меня, в возрасте 55 лет, вызвали последний раз в военкомат и сказали:

«Товарищ капитан медицинской службы Котельников, Родина благодарит вас за службу!»

Я ответил: «Служу Советскому Союзу!»