Память прошлого стучится в сегодня все дело в памяти

Вид материала

Документы

Содержание Французская вежливость на русской основе Дело серьезное

Подобный материал:

• Оглавление введение Что мы знаем и чего не знаем о памяти, 981.12kb.
• Главный инструмент нашего разума это память. Память это связь прошлого с настоящим, 65.24kb.
• Урок 1 введение очень часто можно слышать, как люди говорят: "Ему повезло, у него феноменальная, 621.13kb.
• Урок Немного теории Очень часто можно слышать, как люди говорят: "Ему повезло, у него, 511.38kb.
• Индивидуальное развитие памяти у людей, 357.08kb.
• Лекция 12 Устройство памяти Как устроена память?, 211.56kb.
• Лекция 7 – Память Виды памяти, 17.89kb.
• Планы семинарских занятий тема Представления о памяти в доэкспериментальный, 38.06kb.
• Лекция 5 Внутренняя память, 178.2kb.
• Семинар-лекция для родителей на тему «Память», 52.33kb.

ФРАНЦУЗСКАЯ ВЕЖЛИВОСТЬ НА РУССКОЙ ОСНОВЕ


Француз никогда не перейдет границы дозволенной вежливости. Даже когда существовала в школе система физического наказания, обращаясь к нерадивому ученику, учитель говорил: «Месье, мне жаль, но я должен вас высечь!»

Грубость обращения никогда не украшала человека. Мне кажется, что грубость обращения в нашем обществе – есть плод комбинированного воспитания. Дома обращение грубое, в школе – грубость, ну, об улице и говорить нечего, там речь настолько выпотрошена и заменена сквернословием, что даже Эллочка-людоедка из «Двенадцати стульев» Цицероном выглядит. Каждый вложил в малютку по крошке грубости, к периоду взросления – хам получается великолепный.

Казалось, что война должна была разрушить основы того воспитания, какое мы получали в школе, сделать суровыми и бездушными. Но, похоже, произошло нечто противоположное, мы научились сопереживать, мы научились делиться последним. Я вспоминаю, что долго находясь в поезде, и страдая от чувства голода, я не знал, как мне принять пищу. Я привык делиться ею, а у меня ее было либо мало, либо она была бедной – и мне становилось стыдно. Приходилось дожидаться темноты, чтобы, торопясь, съесть содержимое свертка, чтобы соседи по купе не видели, что мне приходится есть. Облегчение наступало, замороженность моя оттаивала тогда, когда я видел, что выкладывает попутчик на столик купе продукты, качество которых было хуже моих. Редко было, чтобы после отмены карточной системы в купе не устраивали «складчину», выставляя на столик каждый свое и делясь всем выставленным между собой. Даже внешняя грубость на деле могла обернуться деликатностью. Вспоминаю такой случай. Я ехал в общем вагоне поезда, когда приходилось радоваться тому, что ты едешь, а не сидишь сутками, ожидая без надежд на продвижение. Мест не было и негде было притулиться. Я стоял в проеме двери, раскачиваясь из стороны в сторону, повинуясь покачиванию вагона. Темнело, ноги мои без движения устали, наливаясь свинцовой тяжестью. Мне шел семнадцатый год. Вдруг с верхней полки, куда в благодатные времена сумки и чемоданы кладут, раздался женский голос: «Пацан, чего стоишь? Полезай ко мне на полку! Будем спать валетом!» Я стеснялся. «Не бойся, не съем тебя! Я – фронтовичка, ко всему привыкла!» Как я был благодарен этой незнакомой мне женщине. Лежа спиной друг к другу, располагаясь валетом, мы мирно спали. Утром я проснулся свежим, как огурчик.


ОТДЫХ – ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ


Я пытаюсь представить отдых до революции. Богатые наносили визиты друг другу. Мужчины посещали английский клуб, находящийся на углу нынешней улицы Дубинина и Советской, там, где в годы развала находился магазин со странным для русского уха названием – «Сандра».

Там, в английском клубе, можно было выпить рюмку-другую коньяка, посидеть с друзьями за картами и поздно вечером вернуться домой на пролетке. Потом, натянув на голову нитяной колпак и длинную ночную сорочку, лечь под бочок сонной, распаренной во сне дражайшей половине. Рабочий люд мог посвятить отдыху воскресные дни и церковные праздники. После заутрени и обедни договориться с пассией о вечерней встрече. Естественно, поступиться вечерней молитвой. Встречи могли быть на скамейке приморского бульвара или в Казенном саду, том, что находится напротив нынешнего хлебокомбината. Естественно, это предполагало летнее время. Он приходил в плисовых штанах, штиблетах, в рубашке косоворотке, подпоясанной шелковым шнуром. Она была в легком ситцевом сарафане с оборками, в шляпке-капоре, на ногах сапожки на каблучке, со шнуровкой и крючками, тесно облегающие красивые полные икры. Я описываю эту одежду потому, что мода на нее вернулась в 1937-1939 годы, и я видел ее своими глазами. Так же, как вернулась мода угощать девушек монпансье, или, как называли в Керчи коробочки с плоскими, в виде утолщенных чешуек леденцами – «ломпасе». Правда, леденцы такого сорта еще называли ландрином, в последнем случае грамматической ошибки в названии не допускалось. Сидела парочка на скамейке, угощалась леденцами, смотрела на лунную дорожку на поверхности вод морских, оставляемую ночным светилом, горевшим в небесах большим желтым фонарем, и строила планы на будущее.

Накануне войны Казенный сад почти не посещался. Посещались многочисленные винные подвальчики, пили портвейны или мадеру. На улицах торговали холодным шипучим сидром, - легким спиртным напитком, изготавливаемым из яблочного сока. Он, как и шампанское, выделял огромное количество шипучей углекислоты. Можно было направиться вечером на приморский бульвар, где играл духовой оркестр. Шли водевили на площадке летнего театра. И опять, везде бочки с пивом, вареные раки и мелкие соленые бублики. Можно было посидеть в ресторане «поплавок», слушая неумолчный шорох морских волн.

Естественно, работал драматический театр и кинотеатры.

После освобождения ничего этого не было. Самым простым было бы возобновить «народные» гуляния. Война войной, а молодежь на цепь не посадишь! Вначале это были просто прогулки по улицам города. И вновь главным было посещение улицы Ленина и Приморского бульвара. Ни пива, ни сидра, вина – тоже, во время войны действовал сухой закон.

Чем больше становилось гуляющих, тем более у власти возникало желание установить плату за него. Приморский бульвар отделяла от улицы Свердлова высокая металлическая ограда. И, действительно, стали брать за вход рубль, заставивший тех, у кого рубля нет, преодолевать высокую ограду «преступным» образом.

Часто, чтобы не искушать судьбу, прогуливались под густой тенью Ленинской улицы. Пока этого я не испытывал, поскольку девушки у меня не было, да я еще и не знал, как к ней подойти.

Этикет знакомств отдаленных эпох, описанный в книгах, не подходил. Что толку в том, что я знал, пусть и не до мелких подробностей, этикет Эскуриала, времен царствования в нем испанского короля – Филиппа Второго. Я безбожно отстал не только от товарищей по классу, но и тех, кто был моложе меня на два года, в том числе и от младшего брата моего – Виталия. Те, кто был старше, ходили на вечеринки, устраиваемые у подружек, где танцевали под радиолу. Младшие ходили в Дом пионеров, находившийся по улице 23 мая, где тоже танцевали, но уже под аккордеон. Рискнул и я, отправившись как-то в танцзал, открытый в аварийном помещении нынешнего костела, что находится рядом со школой Короленко. Дебют мой был неудачным. Танцевать я не умел, поэтому уселся на свободное место, между местных «жуков», так называли крепких бесстрашных ребят с уголовным прошлым. Я приглядывался к движению ног танцующих, пытаясь понять основу танца. Чередовались танго, вальс, фокстрот, линда. В разгар танцев в зал ворвалась группа матросов. Началось побоище. Бились пряжками ремней, накрученных на кулак руки. Зрелище – преотвратительное! Я не двинулся с места. Сидели и жуки, глядя на дерущихся бесстрастными взглядами. Похоже, матросы знали этих парней, которые могли пустить в ход оружие. Я ушел, когда закончилось сражение, целым и невредимым, с намерением больше сюда не ходить. Когда стал действовать клуб офицеров, я несколько раз посетил его. Это стоило немалых денег, но здесь под руководством танцмейстера обучали танцам, показывая правильные движения. Здесь редко звучали фокстроты и танго, зато падекатр сменял чардаш, а тот, в свою очередь, сменялся полькой, мазуркой. Здесь было царство бальных танцев. Я не стал классным танцором, но уже и не стоял, скромно прижавшись к стене. Настанет время и, как до войны, гостеприимно откроют свои двери винные погребки, будут и выездные бочки с пивом. А пока продавали крюшон, другие напитки, производимые открывшимся вскоре после освобождения заводом безалкогольных напитков, располагавшимся на улице Ленина, дом № 2. Вместо сахара при изготовлении их использовался сахарин.

Освобождение не избавило нас от информационного голода. Пока еще в квартиры наши не добрались ни газеты, ни радио. Радиоприемники были величайшей редкостью. Те, что имелись когда-то, реквизировали немцы. И нам их негде было взять в разрушенном городе. Только те, кто вернулся из эвакуации, могли гордиться тем, что их имеют. Владельцы приемников были на перечет. Помню, как я увидел в квартире своего школьного товарища Валентина Клименко радиолу. Я смотрел на нее так, как дикари, впервые увидевшие граммофон. Недостаток в информации восполнялся частично работой «сарафанного информбюро». Кто его формировал, из какого источника черпались сведения, оставалось загадкой. Но оно, как ни странно, часто было близко к истине. Из него мы узнали о том, что творилось на Сапун-горе во время штурма ее. Что происходит в Симферополе и Москве. Киев был тогда столицей союзной, но не нашей державы. Керчь после войны оказалась на задворках цивилизации. Театр и музей были разрушены. Принять театральную труппу из других городов было негде. Когда стал функционировать Клуб госторговли, появилась возможность принять заезжих артистов, больше подвизающихся на эстраде. Звезд эстрады прежде не было, но они пели своими голосами, не использовали микрофонов для усиления, условий для создания «фанеры» не было. Не скакали по сцене… Естественно, для оперетты, оперы условий в городе вообще не было.

Но не забыто было требование народных масс, существовавшее со времен Древнего Рима: «Хлеба и зрелищ!» Прошло совсем немного времени после изгнания немцев из города…

И вдруг на темных стенах зданий появились надписи, сделанные мелом: «В сквере у Дома офицеров вечером будет демонстрироваться художественный фильм «Современные похождения бравого солдата Швейка».

Клуб офицеров, располагался на углу улиц Советской и Крестьянской, там, где находился дореволюционный «Английский клуб».

В городе нашлось немало людей нашлось, желающих посмотреть бесплатно художественный фильм. Следует представить, что в описываемое время телевизор даже теоретически не существовал. К тому же, три года мы ничего не видели, кроме развертывающегося на наших глазах театра преступлений против человечества. Солнце еще не скрылось за горой Митридат, а к скверу потянулись люди, большей частью – подростки. Спешили занять удобные места. Ориентиром служил квадрат белой парусины, плотно натянутый между стволами двух акаций. Стульев не было. Усаживались прямо на землю, с одной и с другой стороны примитивного экрана. При этом менялись положение лево и право, на прямо противоположные. Зависело это только от того, находитесь ли вы позади киномеханика или напротив него. Демонстрация фильма часто прерывалась по техническим причинам: то рвалась лента, то заканчивалась часть его, и надо было заправить следующую бобину. Впрочем, такие мелочи не могли помешать наслаждению от картины. Я уже к тому времени читал произведения Гашека и был знаком с содержанием романа «Похождения бравого солдата Швейка». То, что я тогда увидел, здорово удивило меня, поскольку кадры фильма разворачивались в современных военных условиях. Подробности этого фильма я уже не помню, но память сохранила то, что во многих эпизодах судьба сводила главного героя, Швейка, с Адольфом Гитлером. Руководило всеми действиями бравого солдата желание мести фюреру. И всякий раз, когда месть становилась реальной, неотвратимо нависала над Гитлером, Швейк мысленно обращался к образу бабушки с вопросом: «Одобряет ли она меру наказания, выбранную Швейком?» Бабушка говорила ему одно и тоже слово – «Мало!».

И действия вновь начинали крутиться вокруг плана очередной мести Адольфу. Война еще шла. Для нас она была не отвлеченным понятием. Более того, во всех наших бедах был конкретный виновник – Адольф Гитлер, чей портрет долго красовался на стене здания гестапо, располагавшегося по улице Ленина (Gauptschtrasse), дом № 8. Да, да, вы не ошибаетесь, в этом здании сейчас находится Управление керченской милиции, а до того – МВД, а до войны НКВД, а до него ОГПУ. Так уж повезло зданию! Ну, чем не судьба?.. Не человека, естественно, а сооружения, созданного им.

Не избалованная зрелищами публика, сидя и лежа, вела себя тихо, время от времени взрываясь гомерическим смехом, сотрясающим воздух. Мне не пришлось долго любоваться кинокартинами. Настало время, когда мне пришлось им дорожить, оно стало уходить на работу, а потом и на учебу, и я стал здорово уставать. Попытки смотреть кино, заканчивались тем, что я просто засыпал на земле, просыпаясь, когда люди начинали расходиться. Пик возвращения народа в город еще не наступил. Наверное, поэтому число зрителей по обе стороны экрана не превышало сотни.

Когда еще наступит время посещения кинотеатра, в котором будут настоящие сиденья, с покатым полом, позволяющим сидящим сзади видеть экран, а не любоваться затылком впереди сидящего зрителя? Война не оставила ни одного целого здания кинотеатра. Исчезли навсегда кинотеатры «Доменщик», «Пионер», «Колхозник».

Но придет кино еще в нашу жизнь, будет функционировать в приспособленном под кинотеатр помещении итальянской церкви. И будет кинотеатр называться так, как назывался самый крупный из кинотеатров до войны – «Ударник» Правда, ударять было некого, да и нечем – поскольку отечественных фильмов будет мало… Будут крутить фильмы, произведенные в фашистской Германии. На долгое время появился тогда на экране фильм «Девушка моей мечты». Мы ходили на него по нескольку раз, не потому, что он поражал нас своим содержанием, а только потому, что в нем были эпизоды, в которых актриса Марика Рокк демонстрировала обнаженную спину и грудь. Правда, обеспокоенные падением нашей нравственности, городские власти заставили кинопрокат вырезать из фильма эти кадры, чтобы они не могли повлиять отрицательно на нашу нравственность. Следует сказать еще и то, что это был первый цветной фильм. До этого все фильмы были черно-белыми. Причем многие были к тому же немыми и сопровождались пояснительными заставками. Были фильмы и американские. Мне запомнились «Побег из каторги» и «Ураган». В этих фильмах идея обретения свободы не сопровождалась стрельбой из пистолетов, на мой взгляд, они были просто отличными! Были среди них и такие, которые касались истории нашей страны. Поразительно, до чего же безбожно американцы обращаются с историческими фактами, ну, скажем, как можно было дойти до того, чтобы женить Пугачева на Екатерине Великой? Это же надо! Мне нравились немецкие фильмы, доставшиеся нам в виде военных трофеев. Я здорово обязан этим трофейным фильмам, той части их, которая была посвящена экранизации исторических драм Шекспира, да и другим его произведениям: «Башня смерти», сюжетом которого стала драма Шекспира «Ричард III», «Оттело», «Ромео и Джульетта». Я был в восторге от экранизации Дон Жуана. Это заставило меня еще раз перечитать всего Шекспира, начать самостоятельное изучение произведений Байрона. Немецкие фильмы строго придерживались сюжетной линии произведений, легших в их основу. Образы актеров навсегда врезались в мою память. Я до упаду смеялся, когда демонстрировали английскую комедию – «Тетушка Чарлея!» Да, советский кинопрокат умел отбирать картины для советского зрителя, будь то серьезные, будь то комические фильмы.

Когда развиваются эпидемии, а войну тоже следует отнести к категории травматических эпидемий, то самой страдающей отраслью всегда является культура. Культура отбрасывается в прошлое. Искусство прошлого родило театр. До войны в городе имелся свой театр, с самым настоящим традиционным внутренним обустройством. Керченский театр был хорошо известен театралам еще дореволюционной России. Я еще раз прошу читателя обратиться к известной драме Островского «Лес», в которой встречаются два актера Счастливцев и Несчастливцев. Между ними возникает короткий диалог:

«Ты откуда и куда?»

- Из Керчи в Вологду! А ты?

«А я из Вологды в Керчь!»

Великий драматург, писавший пьесу, был знаком с театром нашего города.

Как ни странно, театр функционировал и при немцах, свои двери он открыл в 1943 году. В городе был отменен комендантский час, можно было передвигаться в темное время суток. Естественно, это не исключало возможности проверки документов полицейскими и немцами, если прохожий вызывал подозрение. Билеты стоили недорого. Пьесы ставились на русском языке. По инициативе кого театр стал функционировать, я не знаю. Я дважды посетил театр в то время. Стоило мне это удовольствие трех оккупационных марок, что соответствовало тридцати рублям советскими деньгами. Ходили свободно деньги с изображением Ленина. Один спектакль, который я посетил, был по пьесе Островского: «Не было ни гроша, да вдруг – алтын!» Театр еще сохранял внешние элементы дореволюционной комфортабельности. В нем были партер, амфитеатр, бельэтаж и даже центральная ложа. Актеры играли пьесу великого русского драматурга великолепно, как мне, не искушенному тогда в сценическом искусстве, казалось. Вторая пьеса перечеркнула мое доброе отношения к служителям Мельпомены. Шел спектакль незнакомого мне драматурга со странным названием – «Притон трех бродяг». Реплики в мизансценах носили явно антисоветский характер, исполнялись бездарно, вызывали не просто раздражение, а великую ненависть. Зрители ворчали, покидая зрелище. А ведь я шел, истосковавшись по искусству! Возвратившись в разрушенный город в апреле 1944 года, я не нашел театра. Вместо него лежали груды камня-ракушечника. Театр стоял на театральной площади, где сходились ул. Крупской и 23-го Мая. Театральная площадь осталась, а театра нет. Надолго керченская публика будет лишена возможности лицезреть сценическое искусство. Экранизация пьес не заменит общения вживую с актерами! По радио можно транслировать арии из оперетт и опер. Экранизация прекраснейших творений мирового искусства нужна, спору нет. Но, так уж устроен человек, подавай ему все вживую. И прав он. Ох, как прав! Никогда истинному болельщику футбола или хоккея не заменит демонстрация матча на телеэкране. Мне такой показ напоминает застолье, когда стол сияет, сверкает обилием прекрасных блюд, а ты не в состоянии до них дотянуться. Представляешь вкус, не ощущая его. Я помню то время, когда я окунулся в мир оперетты, приехав на учебу в Симферополь. На сцене окружного дома офицеров, что располагался на улице Пушкина, шли спектакли выдающихся мастеров оперетты – Кальмана, Легара, Штрауса… Мир серьезной музыки был не доступен мне. Но вот в Симферополь на гастроли приезжает Свердловский оперный театр. Мой друг, Геннадий Том, живущий сейчас в США, покупает билеты на спектакль. Слушаем оперу Гуно «Фауст». Пусть сцена Симферопольского драматического театра мала, пусть реквизиты приезжей труппы бедны, пусть голоса актеров не мирового уровня, но я в диком восторге от спектакля! Я любил петь в студенческих компаниях. Некоторые говорили, что у меня неплохой голос. Теперь в репертуаре моем появляются ария и серенада Мефистофеля, ария Валентина… Голос мой ближе к тенору, я надрываю свои голосовые связки, чтобы исполнять арии, требующие баса. Может, со стороны это кажется и смешным, но я доволен. Потом, значительно позднее, эту оперу мне удалось слышать на сцене Мариинского театра (им. Кирова) в Ленинграде. Да, здесь все было на высоте, но мне не забыть того выступления свердловчан, прививших мне любовь к оперной музыке. В Симферополе мне с Геннадием удалось прослушать «Аиду» Верди, но уже в исполнении труппы Саратовского оперного театра. Жаль, что я невероятно стеснен в денежных средствах. Я компенсировал жажду к оперной музыке, попав в Ленинград, на курсы усовершенствования врачей. Могут не поверить мне, но я, приехав в Ленинград на четыре месяца учебы, на все деньги, данные мне друзьями и знакомыми для покупки дефицитных вещей, приобрел в билеты в Мариинский и малый оперный театры. Благо нашлись добрые люди, кто поддержал меня до получения зарплаты и стипендии, ссужая мелкие суммы на питание. Продовольственных товаров в Ленинграде было много, они были дешевы и разнообразны, но я отказывал себе во многом, чтобы рассчитаться с долгами. Потом мои материальные дела наладились. Никто не оценит той радости, какую я испытывал, направляясь в театр. Когда я подходил к театру, меня, как и многих других, встречали вопросами: «У вас нет лишнего билетика?» Лишнего билетика у меня не было. Предлагались за «билетик» суммы, в десять раз превышающие ту, что я истратил. Но я и более крупную сумму никогда бы не променял на радость знакомства с новой для меня оперой. Не менее трех раз в неделю я следил за происходящим на сцене, наслаждаясь настоящей музыкой. Опера чередовалась с балетом. Оперы: «Маскарад», «Дон Карлос», «Травиата», «Аида», «Риголетто» –Верди; «Паяцы» – Леонковалло; «Тоска» – Пуччини, «Лоэнгрин» – Вагнера; «Волшебный стрелок» – Вебера; «Свадьба Фигаро», «Дон Жуан» – Моцарта; «Ромео и Джульетта» – Гуно; «Лакме» – Делиба; «Русалка» - Дворжака. Балеты: «Жизель», «Бахчисарайский фонтан», «Сольвейг», «Голубой Дунай», «Корсар», «Щелкунчик», «Лебединое озеро», «Красный мак»… Мне было не до занятий медициной. Благодаря великолепной памяти я преодолел затруднения с учебой.

В Куйбышеве мне удалось прослушать оперы Мусоргского – «Хованщина» и «Иван Сусанин».

Сценическое искусство было доступно тогда всем. Особенно позднее, во времена правления Брежнева. Но что-то происходило в обществе нашем. Это я ощутил это в Днепропетровске, когда там слушал оперы – «Севильский цирюльник» Россини и «Кармен» – Бизе. Прекрасная акустика, великолепные реквизиты, молодые талантливые актеры, и полупустой зал. Я был потрясен тем, что места на спектакль оплачены. Не пришли рабочие и служащие знаменитого космического завода «Деда Макарова», как называли директора Днепропетровского «Южного машиностроительного завода». Им были бесплатно розданы абонементы в Днепропетровский оперный театр. Кощунство и только! Тяга людей к театру стала угасать. Может, стала угасать сама тяга к культуре? Во всяком случае, что-то треснуло в нашем восприятии прекрасного! Телевизор приковал людей к стульям и диванам своих квартир. А на смену ему пришло еще более страшное, хотя и нужное, детище человеческого ума – компьютер. И подвинулся театр в сторону, уступая шаг за шагом своему механическому сопернику. Театр не умер еще. Но он стал доступен только людям богатым. Да, что-то в нем самом произошло? Благодаря двоюродному брату моему, Святошнюку Володе и его жене - Лилии, я в 2004 году посетил цыганский театр «Ромэн» м Москве. Игра актеров мне понравилась, хотя совершенной ее не назовешь. После долгого перерыва, вызванного развалом страны и резко пошатнувшимися моими материальными возможностями, мне доставляло удовольствие, просто в ожидании сценического действа, смотреть на занавес, скрывающий сцену. Неприятно действовала на слух мой работа динамиков, усиливающих речь и музыку, прежде лившиеся со сцены, а не сбоку, со стороны стены. Приятно было видеть, пусть и постаревшего, ставшего грузным, директора театра Николая Сличенко, которого я прежде видел молодым и задорным. И, выходя из театра, я думал: «Кажется, судьба еще раз даровала мне счастье видеть вживую игру актеров на сцене!» Примешивалось к этому и чувство неудовлетворения жизнью современного общества, отсекшей такую огромную массу людей от сцены. Взамен они получили потрясающие своей жестокостью фильмы, будящие в душе человеческой дремлющее зло. Демонстрация восточных единоборств, где наносятся улары по человеческому телу, где выворачивают суставы, называя эти пытки болевым приемом, что еще надо для того, чтобы отбросить разум к временам древнего мира? Остается только ввести в обиход гладиаторские бои!

Но вернемся к Керчи, бывшей когда-то театральным городом. В шестидесятые годы здесь будет, наконец, построен театр, который вам знаком сегодня и который носит имя великого нашего поэта. Но не будет в нем чувствоваться того уюта, который был в небольшом старинном керченском театре, не будет в нем самого ощущения высокой духовности. В тот театр входили, как в храм искусства. А этот всем своим содержанием напоминал обычный рабочий дом культуры. В нем никогда не будет собственной театральной труппы. Театр без актеров, ну, не нонсенс ли это?