И Т. Ракин

Вид материала

Документы

Содержание Обладая, но не имея

Подобный материал:

• Ракин Александр Викторович, директор высшей категории, учитель географии высшей категории,, 1083.3kb.

ОБЛАДАЯ, НО НЕ ИМЕЯ

- В этическом действии мы конструируем сами себя. И оно только наше. Ни про что другое мы не можем сказать – это наше. Все может быть отнято или, наоборот, добавлено, вручено. Ничто иное не принадлежит нам по сути.¹¹⁵

- Почему-то мы становимся особенно этичны под угрозой потери или сожалея о том, что мы чего-то лишились. Ты спрашивал когда-то, почему, имея мир, мы так несчастны. Но если видеть хватательный рефлекс этого «имея», то ответ на поверхности. А не надо ничего иметь, все отпустить, все отдать, все развязать и пустить по ветру. Идти – показывать себя: все стены снесены и все бумаги сдуты. Странно, самое надежное это ветер, движение воздуха. Раскрытие мира, может быть, в том, что он выдувает из нас все, когда мы раскрываем себя ему навстречу. И другого облегчения от накопившегося не бывает.

- Но человек рефлексивно берет тем больше вещей либо их эквивалентов «под себя», чем глубже он внутренне осознает, что не может ни удержать их, ни по-настоящему распорядиться. Нечто подобное относится и к накоплению отношений или связей, в ряде случаев «высоких».

- Почему человеку вообще нужны подпорки – вот более общий вопрос. Чего у него не хватает? Ведь если бы мы захотели стоять полностью на своих ногах, мы бы стояли. Не хватает силы и продолжительности желания.

- «Чем я могу владеть в мире?» - Но вопрос лишается почвы, когда мысль приходит к тому, что не только владение, но и его субъект являются фиктивными понятиями. Я не владею ничем не потому, что само владение оказывается недостаточно прочным, но, в первую очередь, потому что мы не можем для себя прояснить, о чьем владении идет речь.¹¹⁶ Но ведь есть душа? – То место, где весь этот круговорот идей и чувств вот сейчас происходит.

- Такое ощущение, что ничего нет вернее, чем эпицентр их идей и чувств, вообще свойственно людям, которые живут в словах. Но есть же другие люди, которые живут движением, струением и переливами себя и окружающего. Скажем, женщины. Они лежат близко к миру, во всяком случае, часто бывают, но совсем не думают об этом и не интересуются словесным выражением своего спокойного права жить по-своему. Жить, как женщина, рассудительная и практичная, но это необходимо ей как противовес, живет со своими чувствами, своим телом и своим домом – не умеем мы. Поэтому она и может быть нам миром. Если бы только мы понимали это вовремя.

- Легко показать, что, человек не владеет вещами и, тем более, не может идентифицировать себя с ними. Но почему тогда вещи так легко и часто меняют потоки наших мыслей и чувств? Взять, скажем, погоду или красивый пейзаж. Я могу слиться с вещью, вобрать ее в себя, стать ею (она мною). Вещи не брошены в мире просто так, они выстроены вокруг моего присутствия. Ход, в котором мы как бы отказываемся от своего тела, также кажется обоснованным. Однако когда острая боль схватывает человека, корчится ведь не только его тело, корчится он весь.¹¹⁷ Мы не можем найти точку, в которой мысль или чувство оказались бы привязаны к мозгу, однако, воздействуя химически на мозг, можно взорвать, прервать, взвинтить мысль. Мысли проплывают, как принесенные ветром облака,¹¹⁸ однако плывут они перед неким взором, поймать который мы не можем, но который сам фиксирует и держит мыслительный процесс. Оказывается, что мы не можем лишить себя пространства, в котором объединены неведомо как и неведомо кем тело, сцепленные (или разорванные) мысли и чувства. Но границы этого пространства вдруг распахиваются до всей открытой перед нами данностью. В конечном счете, оказывается, что все вокруг, и я сам присвоены мною же.

- Но, скорее, это «мое присутствие» «выстроено вокруг» – оно находится на окружности, описанной вокруг точки, где стоит вещь, к которой мы обращены. Когда мы видим вещь, мы видим ее сразу в пространстве, которое эту вещь со всех сторон окружает. И сами находимся в конце одного из радиусов, расходящихся от вещи и соединяющих ее с ее «окружением». Но мы способны втянуться обратно, выглядывать из себя и считать опять себя центром, а вещь – нашей периферией, но это значит, что мы расходимся с ней. Встретить – значит двигаться на исчезающей за спиной границе своего видимого мира, чтобы в фокусе его оставалось встреченное. Тогда мы видим то, чего еще не видели, и так, как потом не увидим. А равнодушно расстаться – значит вернуться в себя и постепенно потерять из виду самое главное, что мы видели во встреченном совсем недавно. Этот уход – выпадение из свидания. Наступление самолюбия. Конец чуда.

- Но бывает и так, что и ты, и вещь как бы покачиваются на волнах на расстоянии друг от друга, а на них смотрит кто-то третий. Говорят, «он посмотрел на себя со стороны». Еще бывают состояния, когда видишь себя как бы в кино. Ты и вещь уравниваются перед неким внешним взглядом. Здесь все уравнивается в правах на существование – любой сюжет, любая драматургия.

- Как может быть другой взгляд на себя из себя же? Интересно, бывают ли спонтанные переключения на другие «места» рефлексии? То есть на точку зрения своего более или менее не-двойника? Может быть, такими перескоками и вызвано отсутствие в нас настоящей цельности, длительной воли, продолжительных желаний? Чем сильнее отличается от единицы n, то есть число субъектных мест в рефлексивной функции, тем больше человек может всего подумать, но тем реже он может действительно сосредоточиться и тем короче периоды концентрации на чем-то одном. Похоже, места в рефлексивной функции постоянно размножаются, а скорость перескока растет, как в коллайдере,¹¹⁹ чтобы сохранилась видимость цельности, это и называют прогрессом человека. Посмотреть на старые фотографии, хотя бы 80-летней давности, лица кажутся неподвижными и оттого тупыми и неразвитыми. Интересно еще представить себе предел: n →∞, причем скорость перехода от одной точки зрения к другой тоже можно описать как v →∞. Тогда в мгновение существо сменяет бесконечное количество лиц, как божество в видении Арджуны на поле боя. Раз посмотрел со стороны, потом с другой стороны, и вот уже несешься вокруг своего переживания, толкуя его столькими способами, что совсем перестаешь понимать.

- Ощущение, что на тебя постоянно кто-то смотрит, гораздо старше, чем «теории личности» или школы психиатрии. Причем, этот кто-то явно не ты сам. Это нормальный модус религиозного сознания, причем, не только внутри христианства, но хорошо знакомый и по античности. Другой вопрос, является ли этот взгляд чисто внешним? В какой-то момент прозвучал вопрос, что и да, и нет. Это не мы, но видение проходит через нас самих. Отсюда мой давний тезис: «человек это туннель».¹²⁰


Есть ведь изначально неверная посылка, которая раскалывает мир на владельца и владение. Не обязательно предметное. Я, например, владею текстом, который в данный момент пишу. Или текст владеет мною? А ведь, к примеру, настроения социальной зависти можно перебить пониманием того, что и я сам, как отдельное лицо, и предмет зависти, и весь иерархический ряд, и т.н. собственность – все принадлежит миру, берется в его единстве, и через это принадлежит мне, но не как отдельному субъекту, вступившему в состязание с прочими, или наоборот, замкнувшегося в своей изоляции, а мне как опыту раскрытия мира, который лишь пропущен через меня, но мною не является.

- Мне кажется, мы не можем жить в таком опыте.

- Мы не можем жить в нем постоянно, потому что есть реверсивное обращение самих себя в вещь, только очень активную, нацеленную на экспансию.

Никто ничем не владеет и никто ничего не лишен в простом и полном единстве мира. Мы все принадлежим одной вспышке света, а эта вспышка раскрывается в нас самих… Метафора «вспышки» в этой части разговора уже не кажется удачной. В разговоре о мире не требуется так подчеркивать внезапность его появления. Шел, шел человек, и вдруг ему открылось. Что-то в этом не то. А что, и сам не знаю… Театральность какая-то.¹²¹

- Скорее, мир, чудо похожи на постоянную, прозрачную чистоту всего, которая не относится к течению и броскам нашей жизни. Но никого и не отталкивает. Только, как правило, мы не можем оказаться прямо тут.


ПОРУЧНИ

- Человек абсолютно нищ, у него нет ничего своего – ни тела, ни мыслей, ни даже чистого «я». И человек абсолютно богат – у него есть весь мир, и при всем своем желании он не смог бы урезать свою долю. Взгляд встречается с этими полюсами и в качестве компромисса застревает на «мире вещей». Вещи держат нас в равновесии, какие-то из них «наши», какие-то «чужие».

- В каком смысле вещи держат нас? В вещах есть убедительность: они убедительно существуют. А поскольку убедительность относится к сфере смыслов, вещи воздействуют на нас как смысл. Секрет вещей в том, что это смыслы, действующие без речей. А прямое действие смыслов ломит слова, как солому. Им можно противопоставить только такое же прямое действие воли. И вот интересно, есть ли где-нибудь существо, которое до конца сопротивляется убедительному напору вещей, отрицая их убедительность тем мгновенней, чем очевиднее ее испытывает? Вот, например, человек, который не умеет плавать, убедительно испытывает, что утонет, и все же в какой-то момент без слов переубеждает себя – и вдруг плывет. А если он совсем откажется от убедительности вещей как таковых, а не только воды? Вероятно, тогда он мгновенно улетучится сквозь них, и дальше сквозь сон… Не знаю. Может быть, ничего не произойдет.

- Что связывает человека с существом мира в «мире вещей»? Религия? – Это деликатный вопрос. Религия вернее чего-либо оставляет место для встречи с миром, потому что лишает вещи их самодостаточности. Но с не меньшей решительностью она может загромоздить это место теми же вещами, только более «одухотворенными». К философии, искусству, поэзии, наверное, можно применить тот же аргумент.

Предположим, что где-то там, куда я не поднимался, вера становится самой встречей и перестает быть религией (мостом), философия становится встречей и перестает быть философией, литература перестает быть литературой.

- Ничего еще не сказано, а потому и место не загромождено?

- Сходство этих состояний обеспечивается тем, что человек теряет в них себя и, соответственно, не может разграничить себя по дисциплинам. Да, теряет-то он теряет, но делает это по-разному. Не всякая потеря себя ведет к миру. Да и вообще, как об этом может судить человек, который сам там не был. А ведь все судят, перебирая казенными словами – «духовность», «глубина», «высота», «созерцание».