Geum.ru

Учебное пособие Чебоксары 2009 Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное агентство по образованию

Вид материалаУчебное пособие

Содержание


Лексика и фразеология современного русского языка
Редкие качества для старшего офицера службы конвоирования. (А. Елинский. Золотые берега.) II. 1. В настоящее
О, время всеобщего бедлама!..
Гармонь», «грибы»
Война – бедствие не только людей, но и всего живого. И леса тоже… (В. Максимов. Цветет полынь.) 44. Клады
К причудам
Зверя распугали, наверно? – Что вы! Полно его на горе: козы, медведи, лисы, белки
Культурные семы
Тексты для анализа
Александрова, З. Е.
Пастухова Людмила Борисовна
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11


Л. Б. Пастухова


Лексика и фразеология
современного русского языка


Учебное пособие





Чебоксары

2009

Министерство образования и науки Российской Федерации


Федеральное агентство по образованию


Государственное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Чувашский государственный педагогический университет им. И. Я. Яковлева»


Л. Б. Пастухова


Лексика и фразеология современного русского языка


Система заданий для самостоятельной работы студентов
заочного отделения факультета русской филологии


Учебное пособие


Чебоксары

2009

УДК 811.161.1’373(075.8)

ББК 81.411.2 – 3я73

П 196


Пастухова, Л. Б. Лексика и фразеология современного русского языка : система заданий для самостоятельной работы студентов заочного отделения факультета русской филологии : учебное пособие / Л. Б. Пастухова. – Чебоксары : Чуваш. гос. пед. ун-т, 2009. – 146 с.


Печатается по решению ученого совета ГОУ ВПО «Чувашский государственный педагогический университет им. И. Я. Яковлева»


Научный редактор Г. А. Анисимов, д-р пед. наук, профессор


Рецензенты:

Л. П. Бирюкова, канд. филол. наук, доцент, декан факультета русской филологии ГОУ ВПО «Чувашский государственный педагогический университет им. И. Я. Яковлева»;

Н. И. Сергеева, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка ФГОУ ВПО «Чувашский государственный университет им. И. Н. Ульянова»;

С. Л. Михеева, канд. филол. наук, доцент кафедры русского языка и методики его преподавания в начальных классах ГОУ ВПО «Чувашский государственный педагогический университет им. И. Я. Яковлева».


Настоящее пособие содержит творческие задания по лексике и фразеологии современного русского языка. Они нацелены на формирование у студентов-заочников навыков самостоятельного анализа фактов лексического строя языка, развитие устойчивого интереса к изучению актуальных проблем курса.


© Пастухова Л. Б., 2009

© ГОУ ВПО «Чувашский государственный педагогический университет им. И. Я. Яковлева», 2009

Предисловие


Важное место в системе подготовки учителя русской словесности занимает курс лексикологии. Усвоение лексики, представляющей собой центральную часть языка, способствует формированию у будущих специалистов лингвистической, коммуникативной, когнитивной, культуроведческой, лексикографической компетенций.

Для реализации насущных задач курса студенту-заочнику предлагаются типовые задания творческого характера, требующие от него умения рассматривать слово в разных аспектах, выявлять его структурно-семантические и функциональные особенности.

Как показывает опыт, обучающиеся испытывают трудности при определении значения моно- и полисемантических слов. Поэтому в настоящем пособии значительное место отводится заданиям, направленным на развитие у них навыков компонентного анализа значений слов и установления их текстовых модификаций.

Успешность выполнения заданий, ориентированных на раскрытие лингвокультурологического аспекта слова, обеспечивается упражнениями, которые предполагают осмысление студентами научных подходов к анализу лексических единиц в данном аспекте и самостоятельное применение полученных знаний при анализе языковых явлений.

Многое зависит от умения студента пользоваться разнотипными словарями. Выполнение каждого задания требует от него обращения к этим словарям с учетом характера анализируемого языкового факта.

Ряд заданий, представленных в настоящем пособии, сформулирован с расчетом на то, что студенты ознакомятся не только с традиционным подходом к лексическому анализу слов и фразеологизмов, но и с современными концепциями лингвистического анализа, основанного на принципах и положениях функциональной лексикологии, теории текста и лингвокультурологии. Поэтому существенно, чтобы выполнение того или иного задания предварялось изучением студентами указанной в каждом разделе литературы.



лексическое значение слова


Задание 1. Выявите интегральные и дифференциальные семы в следующих группах слов.


Друг, товарищ, приятель, дружок; гостеприимный, радушный, хлебосольный; выговор, внушение, нагоняй, проборка, головомойка, взбучка; доказывать, обосновывать, аргументировать; картина, полотно, холст; задор, азарт, пыл, запал; брак, супружество, союз; экскурсовод, гид; экзамен, испытание; темнота, тьма, мрак, мгла, потемки, темень, темь, чернота; талон, продовольственный сертификат; вынашивать, лелеять; предположение, гипотеза, догадка, домысел; назвать, наименовать, окрестить, наречь, прозвать; гардероб, раздевалка; метель, вьюга, буран; путник, странник, пилигрим; идти, шагать, шествовать, брести, плестись, ползти; аист, иволга, кайра, канюк, кулик, лазоревка; дисконт, бас, тенор, сопрано, фальцет; тарань, скумбрия, сом, омуль, окунь, линь, карась, карп.


Задание 2. Ознакомьтесь со статьей А. С. Герда «Кто же такие мигранты?» (Русская речь. – 2008. – № 4. – С. 52–54) и произведите компонентный анализ значений слов абориген, автохтон, переселенец, иммигрант, эмигрант, беженец, мигрант.


Задание 3. Пользуясь Большим толковым словарем русского языка, раскройте значения однозначных слов. Составьте с ними предложения.


Абрикос, автореферат, агентство, адекватный, алатырь, альпинарий, аналогичный, бересклет, бутик, глазомер, глоссарий, драцена, златоуст, зурнист, иммигрант, инфраструктура, корнишон, листопад, синец, тартинка, маркизет, самоцвет, курсировать, зарок, неисповедимый, заведующий, белозор, отставка, тщеславный, радуга, экосистема, развилистый, туркомплекс, гарпунер, замор, нактоуз, чебурек.


Задание 4. Выпишите из толкового словаря по 8–10 однозначных слов, относящихся к следующим тематическим группам: а) человек, б) животные, в) растения.

Задание 5. Выпишите из данных текстов моносемичные слова. Раскройте их значения.


1. Только что пойманные синицы бьются отчаянно: они мечутся, кричат, шипят, пробуют выломать спицы, клювом долбят дерево клетки изо всех сил и разбивают иногда головку до крови, но все это как-то по-женски, скорее театрально, чем глубоко возмущаясь, и привыкают быстро. Сильно бьются жаворонки и юлы: эти растопыривают крылья, все стараясь взлететь кверху, и ударяются о крышу клетки. Для них у птицеловов и свои клетки с холщовым верхом. Соловьи бьются, как маятники, равномерно: прыг-стук, прыг-стук, влево – раз-два, вправо – раз-два… Для соловьев «заночняют» клетку со всех сторон чем-нибудь черным…

По-разному бьются разные птицы…

Но я никогда не видел, чтобы хоть одна билась так страшно, так беспощадно к себе, как бился арáкуш. Он бился весь остаток дня и всю ночь, опрокидывая банку с водой, расшвыривая муравьиные яйца в кормушке. (С. Сергеев-Ценский. Арáкуш.)

2. Как девочки, так и Миша с Алешей только в первый раз вырвались далеко от дома. Лес они видели только издали, и вот идут туда теперь – их отпустили. Это было для них сказочно, ошеломляюще, а Федька спокойно говорил Алеше:

– Мы в прошлом году ходили, одних груздей по кошелке принесли, а сы-рое-жек там!.. Мы их прямо ногами топтали, несмотря что красивые!.. Там же их тьма-тьмущая…

– Я знаю: грузди… Большие такие… Грузди, рыжики, опенки, шампиньоны, – скороговоркой насчитывал Алеша. – А сыроежки – это какие?.. Их разве сырыми едят?

Он не говорил, а почти пел, притом книжно, отчетливо: мать его была учительница. (С. Сергеев-Ценский. Верховод.)

3. В это утро гриф долго кружился над берегом, пока заметил выброшенного прибоем дельфина.

Распластанные на сажень крылья, носившие его уже тридцатую весну, – до чего же они казались ему прочными!... Чуть шевельнул ими, – и вот уже перемахнул через Яйму в степь, откуда море только едва синеет в дымах, и вон – направо – один большой город, налево – другой, прямо к северу – третий… А внизу видно каждую овцу из отар, каждого зайца, барабанящего утреннюю зорю передними лапками на полянке… Но у овец еще нет ягнят, – это будет через месяц, – а заяц забьется в кусты при малейшем шуме над головой… Это не добыча – это только приманка для глаз.

Тридцатая весна, тридцатая весна!.. Тишина, ширина, и всходит солнце над огромнейшим морем… И, бросивши вниз раза четыре свой горловой клекот, долго в это утро любовался гриф своими горами, своим морем и своим солнцем, пока опустился на свою добычу: кто мог бы отнять у него этот подарок ему моря к тридцатой весне? Никто, конечно. (С. Сергеев-Ценский. Гриф и Граф.)

4. Так к маю, когда начинают зацветать кедры, лиственницы и сосны и у черемухи набухают зелененькие кисти, и березы расправляют как следует кисею плакучих веток, медвежонок уж стал полковой. Не было в полку солдата, который не потрепал бы его по холке, не подарил бы ему лишнего куска еды или ни на что не нужной копейки, не поговорил бы с ним по-рязански – на «а», с гнусавой растяжкой, по-костромски – на «о», частым говорком, по-полтавски певуче и ласково, по-башкирски, как журавли, – турлы-мурлы. (С. Сергеев-Ценский. Медвежонок.)

5. Утром Гоша Кащеев насовал мне в рюкзак каких-то мешочков. Я начал было отказываться, однако новые мои спутники посоветовали не делать этого. На привале мы увидели, что в мешочках чудесной выпечки хлеб, местный самодельный сыр, похожий на плавленый, но более тягучий и почти прозрачный, яйца, калачики, сахар, огурцы и очень твердые, домашней выпечки, пряники.

Только через день я по-настоящему оценил этот дар. (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

6. А на черном, усыпанном звездами небе, прямо над Большой Медведицей, разлилось северное сияние. Я и не заметила, когда оно вспыхнуло. Небо переливалось ослепительным холодным светом: голубым, серебряным, белым, зеленоватым. Мир был прекрасен. (Н. Лазарева. Последнее место ссылки.)

7. Мы прошли по тропинке в глубь полуострова, и вдруг в нос неожиданно ударил нездешний, южный запах. Небольшой домик Смирнова был окружен прекрасно возделанным садом. Яблони, слива, вишни, черноплодная рябина, пышное дерево грецкого ореха. Урожай созрел, и Николай Павлович пригасил нас отведать яблок сибирских и южных сортов. Земля под ногами пушистая, бархатисто-черная, должно быть, не раз пересыпанная и взрыхленная. (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

8. Наступила тишина. Слышно было только, как фыркали и жевали лошади да похрапывали спящие; где-то не близко плакал один чибис и изредка раздавался писк трех бекасов, прилетавших поглядеть, не уехали ли непрошеные гости; мягко картавя, журчал ручеек, но все эти звуки не нарушали тишины, не будили застывшего воздуха, а, напротив, вгоняли природу в дремоту. (А. Чехов. Степь.)

9. Природа, затаив дыхание, ожидала восхода солнца. Небо оделось в оранжевую шаль. Из сырого замолкшего леса выглядывают сумеречно-багровая рябина и сморщенная бурая ольха. Они засмотрелись в дремлющую заводь реки. Недолго им любоваться своим осенним нарядом. Скоро жгучий мороз опалит листья, деревья оголятся и будут всю долгую зиму зябко трепетать под ударами злых ветров. А вот из чащобной темноты и сырости поднялись ели. Они угрюмо, с молчаливым ропотом стерегут тайгу, тишину. (В. Санги. У истока.)

10. Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что никогда не видели кедровой древесины, – вы держали ее в руках тысячи раз, и она служила вам верой и правдой. Школьник и прораб, геолог и министр, писатель и архитектор никогда не расстаются с ней. Она сопровождает человека всюду в виде обыкновенного карандаша, графитового стерженька в кедровой палочке. Ведь кедр – единственное наше карандашное дерево. (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

11. А солнце садилось. Оно было оранжево-красное, сочное и ушло уже наполовину в камышовые поля, но все небо в той стороне еще было нежное. Тихо-тихо было. Лишь временами всплескивалась, нарушая гладь воды, мелкая рыбешка. Низко, мелькая среди метелок тростника, пролетела стайка чирков в поисках ночлега, крякухи призывно заблажили из камышовых дебрей. Начиналась вечерняя зорька. (В. Ремизов. Два рассказа: Леха и Петька.)

12. С четвертого больничного этажа, где была моя палата, видно много интересного. Соседский складской двор, лошади на снегу. Они ждут, когда на сани закатят кадки с огурцами или капустой. Морды у лошадей все в инее, только глаза темным блестят. По деревянным настилам кадки выкатывают откуда-то из глубокой черноты.

Дальше, за складом, виднеется стадион с пустыми заснеженными трибунами. Рядом галки рассыпались на тополях. Под вечер они как снимутся, как начнут, перекликаясь, черной тучей мотаться над стадионом – зябко на душе становится. (Д. Шеваров. Санечка.)

13. Хочется верить, что именно сегодня, когда мы начинаем осмыслять русскую культуру нашего столетия во всей ее глубине и сложности, Ремизов особенно нужен читателю. Нужен как тайновидец, медиум, чудесный посредник между литературой двадцатого века – причем в самых ее «наимодернистских» формах, так ужасающих ретроградов, – и всей русской словесностью прошлого. Именно всей – потому что вместе со словом Достоевского, Лескова, Гоголя слышится в его прозе «вяканье» неистового Аввакума, поучающая князей мира сего проповедь летописцев, плетение словес Даниила Заточника, речевая стать северных былин, затейливая нелепица московских юродивых. И – главная ремизовская тайна! – все это многоречие и разноголосие оказывается близким растревоженной душе нашего современника – свидетеля конца Второго тысячелетия. (М. В. Козьменко. Бытие и время Алексея Ремизова.)

14. Всю зиму и весну пировали вороны, сороки, собаки, кошки; и как вздымался ветер, сажею летало над поселком Чуш черное перо, поднятое с берегов обсохшего пруда, летало, кружило, застя белый свет, рябя отгорелым порохом и мертвым прахом на лике очумелого солнца. (В. Астафьев. Царь-рыба.)

15. – Сходили бы за грибками, – говорит бабушка. – Народ-то уже ведрами рыженькие таскает, ведь осень…

Осень. За окном еще зелено, но это уже осень. Светлая, ранняя, чистая. Все сонливо и вяло: березы и птицы, и Тарзан с Муркой, спящие друг на друге. (В. Козлов. Официальная прогулка под луной.)

16. Говорили древние мудрецы, учителя моего народа, что всякая жизнь и ее любовь зарождаются от воды. От слезы, преломляющей первый взгляд, до слюны, стекающей на подушку. От соленых брызг голубой волны, разбивающей пристань, до растаявшей мутной водицы льда, убегающей под колено. В котле, где варится жирный суп, с темного прошлого шматом мяса, в бокале с красной пометой губ, в лохани, в бане, в реке, в тумане, посреди непрекращающегося дождя. (Д. Кудрявцев. Близнецы.)

17. Там и сям лес пестрел всякого рода спелыми ягодами: нарядными висюльками сердечника, кирпично-бурой дряблой бузиной, переливчатыми бело-малиновыми кистями калины. Позванивая стеклянными крылышками, медленно проплывали по воздуху рябые и прозрачные, как огонь и лес, стрекозы. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

18. Кончалась северная белая ночь. Все было видно, но стояло словно не веря себе, как сочиненное: гора, рощица и обрыв.

Рощица едва зазеленела. В ней цвело несколько кустов черемухи. Роща росла под отвесом горы, на неширокой, так же обрывавшейся поодаль площадке.

Невдалеке был водопад. Он был виден не отовсюду, а только по ту сторону рощицы, с края обрыва. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

19. Несмотря на свои четыре окна, кабинет был темноват. Его загромождали книги, бумаги, ковры и гравюры. К кабинету снаружи примыкал балкон, полукругом охватывавший этот угол здания. Двойная стеклянная дверь на балкон была наглухо заделана на зиму. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

20. Дул норд-ост.

На пристань шли и шли шальным пьяным приступом кипящие трехметровые волны; двухтавровые балки раскачивались, пристань скрипела.

Около, через речку, которая заметна была только зимою, когда шли ливни в горах, перекидывали новый железобетонный мост, хотя вполне исправен был деревянный старый, стоявший рядом, шагах в двадцати от впадения речки в море. Кучи пустых цементных бочонков нагромоздились тут же, и ветер стремился вырвать из них серую бумагу. В косматом от туч сизом небе сверкали крыльями и визжали голодные чайки. Вразнобой стучали обухами топоров плотники, делая настил для бетонной массы. (С. Сергеев-Ценский. Маяк в тумане.)

21. Темное небо вызвездилось, а на краю его сиял узкий серпик молодого месяца. Тимофей горько усмехнулся, подумав, что еще день назад обязательно показал бы молодому месяцу монетку.

– Месяц молодой, серебряные рожки, золотые ножки, – прошептал он, – я тебе копеечку, ты мне десять. – Но мысли его снова были уже далеко и от прошлого, и от этого необычно ясного для осени ночного неба. (О. Финько. Борозда.)

22. Неподалеку от них с взволнованным лицом шла к трибунам Галя с сумочкой на длинном ремне через плечо.

– Не выдержала, приехала, – говорила Оля. – Ты Кончакову не рассказывай, разволнуется перед стартом!

– Ишь, твердила: ненавижу велосипед, видеть его не могу, а явилась… – сказал Сергей. (П. Алешкин. Шоссе.)

23. Языковой вкус эпохи за последних два десятилетия испытал влияние либерализации, демократизации, наконец – карнавализации окружающей нас действительности (не сразу подобралось слово, которым стало можно обозначить то, что происходит вокруг и не может не отразиться на языковом выборе). Не сразу стало понятно, что происходящее в русском языке – не ограниченный период «языковой смуты», а теперешнее состояние языкового вкуса, который в перспективе может изменить границы привычной книжности и привычной разговорности. Теперешняя коммуникативная жизнь не то чтобы пересмотрела дозы использования этих форм проявления языка: современное бытие русского языка демонстрирует нам примеры качественного преобразования книжности в сторону утраты весомости в общественном восприятии, а разговорности – соответственно в сторону обретения значимости. Особенно наглядно это видно на фоне языка СМИ, ранее прочно удерживающего и поддерживающего в качестве лидирующих именно книжные позиции. (Н. Д. Бурвикова, В. Г. Костомаров. Логоэпистемическая составляющая современного языкового вкуса.)

24. Назавтра утром он (Бирюков. – Л. П.) шагал с чемоданом в руке на вокзал. Порывы ветра сбивали Бирюкова с ног, и ему казалось, что, если бы не тяжелый чемодан, его бы унесло, как пушинку. По небу мчались причудливых очертаний ослепительно белые, похожие больше на скалы, чем на пар, облака, и тут же под ними проносились рыхлые, как тесто, розовые, бурые и черные тучки. Полосы солнца пробегали по сумрачному городу волнами. Желтые листья на растрепанных березах и кленах то вспыхивали золотом, то гасли. Бирюков ожесточенно стучал сапогами по асфальту. Фуражку, готовую улететь, он надвинул низко на лоб, и она давила на больную голову, будто раскаленная сковорода. Но он улыбался: неистовый ветер, кружащиеся вихри пыли под облаками, гудящие провода на покосившихся столбах – все это как нельзя лучше соответствовало его состоянию. (Ю. Петкевич. Чертик.)

25. Любимое место укрытия антоновской конницы было – низменность по реке Вороне. Там – и поляны в просторном кольце как бы расставленных дубов, вязов, осин, ив. Измученные верховики сваливались полежать на полянах, заросших мятликом да конским щавелем, и лошади тут же щиплют, медленно перебраживая. К тем местам – заброшенные полудороги, а дальше – непродорная урема – низкое густое переплетенное лесокустье, высоченная трава, в ней и гадюки двухаршинные с черно насеченной спиной. (А. Солженицын. Эго.)

26. В зале ожидания под потолком чирикали воробьи. Они перелетали с люстры на люстру, будто с дерева на дерево. Люстры раскачивались, и почерневшие от пыли их лепестки позванивали. Электричество преломлялось в граненом стекле – и внизу, под ним, дышала наброшенная на людей живая сеть из пятнышек тусклого размытого света и комьев скукоженной темноты. (Ю. Петкевич. Остаться в сумерках.)

27. А за окном менялась погода. С вечера прежде обычного смерклось. Дождь пошел сильнее, гулко барабаня по крышам. Но с вечера же явственно потянул холодный северный ветер. И вдруг в ночи застучала по окнам ледяная крупа. Не та снежная, белая, словно пшено. А ледяная склянь. Это шел дождь и замерзал на лету. Секло и секло по окнам, словно шрапнелью. А потом пошел густой снег. К утру насыпало его по колено.

К рассвету прояснилось. Заря вставала уже зимняя, розовая. Хутор лежал вовсе тихий, в снегу, как в плену. Несмелые печные дымы поднимались к небу. Один, другой… За ними – третий. Хутор был живой. Он лежал одиноко на белом просторе земли, среди полей и полей. (Б. Екимов. Фетисыч.)

28. Было серенькое теплое утро. Уж несколько раз принимался идти крупный, короткий, благодатный дождь, после которого на глазах растет молодая трава и вытягиваются новые побеги. После дождя на минуту выглядывало солнце, обливая радостным сверканием облитую дождем молодую, еще нежную зелень сиреней, сплошь наполнявших мой палисадник; громче становился задорный крик воробьев на рыхлых огородных грядках; сильнее благоухали клейкие коричневые почки тополя. (А. Куприн. Олеся.)

29. Была весна, долгие солнечные дни, я толкался со школьными друзьями около ворот (играли в «жестку» на сухом, уже майском тротуаре) и, весь потный, радостный, неожиданно заметил знакомую невысокую фигуру неподалеку от дома. Переулок был по-весеннему яростно залит солнцем, нежно, сквозисто зеленели тополя за теплыми заборами, и бросилось в глаза: он оказался маленького даже роста, короткий пиджак некрасив, брюки, очень узкие, нелепо поднятые над щиколотками, подчеркивали величину довольно стоптанных старомодных ботинок, а новый галстук с булавкой выглядел словно бы ненужным украшением бедняка. Неужели это мой отец? Ведь лицо его всегда выражало доброту, уверенную силу, мужественность, а не усталое равнодушие, оно раньше никогда не было таким морщинистым, немолодым, таким негероически-безрадостным. (Ю. Бондарев. Отец.)

30. В маленькой детской головке ярко цвели пестрые картины тропической природы, где царит вечная весна, бушевал океан, быстро неслись громадные реки, величественно поднимались неприступные горы с снеговыми вершинами, расстилались цветущие степи и покрытая снегом тундра, таинственно шумели вековые леса, пели птицы и ласково улыбались цветы. Ах, сколько было цветов… Это были золотые сны, те счастливые грезы, от которых не хочется проснуться. Мальчика угнетало только одно, именно, что ему не с кем было поделиться всеми этими богатствами, а мама от усталости даже не могла его слушать. (Д. Мамин-Сибиряк. Господин Скороходов.)

31. Я люблю проснуться на сеновале, где обычно сплю, глубокой ночью, почти перед самым рассветом. Мне зябко, я прислушиваюсь и чувствую – в тишине кричат сверчки, к заре похолодало, щели в крыше полны лунного света, и сквозь раскрытый чердак сильно тянет из сада росистой свежестью. Облитый луной, он словно стынет в синем дыму.

Без всего этого, мне кажется, я не могу жить и летом всегда работаю в деревне.

И вот однажды мне пришлось поехать не в деревню, а на юг, в санаторий, отдыхать, на прекрасный юг с его жарой, декоративными пальмами и душными бархатными ночами, где нет ни горького запаха кашки на полянах, ни холодных лесных озер, в которых на закатах бьют хвостами пудовые щуки. (Ю. Бондарев. Клара. Рассказ художника.)

32. Если бы люди не отчуждались, соблюдали высоту чувств, влюблены были в прекрасное и уважали художников, то Венеция стала бы городом поэтов, писателей, живописцев, уютным центром кипящего искусства; здесь писались бы романы, поэмы, создавались драмы, выходили разного направления газеты и журналы, в маленьких ресторанчиках на набережных собирались бы литераторы, и за бокалом легкого мартини велись бы споры о судьбах слова, о последнем романе Моравиа или Леонова, о пьесе Беккета или фресках Микеланджело. (Ю. Бондарев. Венеция.)

33. Охоня присела к окошечку на корточки и тоже всплакнула, когда увидела исхудалое и пожелтевшее лицо старика отца. Это была среднего роста девушка с загорелым и румяным лицом. Туго заплетенная черная коса ползла по спине змеей. На скуластом лице Охони с приплюснутым носом и узкими темными глазами всего замечательнее были густые, черные, сросшиеся брови – союзные, как говорили в старину. Такие брови росли, по народному поверью, только у счастливых людей. Одета она была во все домашнее, как простая деревенская девка. (Д. Мамин-Сибиряк. Охонины брови.)

34. Гладь озера в мягкой пасмурной мгле, сквозь которую иногда сыплется солнце, прошивая бегущую воду тонкими золотыми иглами…

В отличие от морской, всегда исполненной подспудной трагедии бездны, озерная вода безмятежна, предполагает другой берег, догадывается о существовании дна и обжита человеком: вот остров выплыл, покрытый темно-зеленой, почти черной зеленью – частоколы кипарисов, кедры, пальмы; поверх этого райского изобилия высится желтая зубчатая башня какого-то палаццо. (Д. Рубина. Гладь озера в пасмурной мгле.)

35. Запах книг таинственен и странен. Он смешивается с запахом ветра, тоненько плачущим в трещинке оконного стекла. Ветер собрал все на своем пути: сладковатый запах свежераспиленного дерева, горьковатое полынное поле, запахи штормящего соленого озера. Запахи детской мечты, тоскующей по неизведанному в родном захолустье.

Она вышла из-за стеллажей, будто из недоступного книжного мира.

Такой женщины не могло быть в Новостаровке.

Такой женщины не могло быть вообще.

Такая могла лишь присниться, ее можно было лишь вообразить.

За спиной женщины в светлом окне без штор и занавесок под выцветшим от зноя небом над зелеными волнами озера чайка изо всех сил махала ослепительно белыми крыльями, оставаясь на месте. И в ту секунду, когда она устала бороться с ветром, ее стремительно сдуло в высокую бездну. Птица словно растворилась в небе. Кусты акации гнулись, вымаливая хорошую погоду, и царапались в стекло. (Н. Веревочкин. Белая дыра.)

36. – Хочу предупредить: стопроцентной гарантии эта мазь не дает. Но половину бабочек отпугнет. Правда, запах притягивает ягуаров. Говорят, киски с ума сходят от него.

«Оптимистические» речи Педро на сон грядущий, душная влажная ночь, зловоние чудодейственного средства не принесли расслабления и желанного отдыха. Участники экспедиции беспокойно ворочались и стонали под зловещие крики ночных птиц и таинственные шорохи. (В. Бурлак. Рыцари мадам Авантюры.)

37. На краю обрыва склонилась береза. Под ней, спиной к Бирюкову, сидела на байковом одеяле девушка. Она смотрела, как в озере отражается нависшая над ним пелена дыма, и тянула песню. В воздухе, пахнущем сыростью, и в истонченной, словно паутина, осенней тишине, когда желтые листья и стебли не могли пошевельнуться, ее голос звучал таинственно. (Ю. Петкевич. Чертик.)

38. Речка, по которой предстояло плыть, протекала сразу за железнодорожным полотном и была очень похожа на ту, которую они только что видели. Так же перевилáсь на солнце синяя вода меж невысоких, поросших черемушником берегов. По этой кустарниковой полосе было видно, как петляет она, словно мечется, по лугу, прокладывая себе путь туда, на Север, к Ледовитому океану.

«Младшая дочка Двины», – сказал о ней Степаныч.

Две маленькие речки, словно близняшки, родившиеся между этих увалов, взявшие силу от одной земли, разъяла, развела вас природа в противоположные стороны.

Вот он, водораздел. Если б не знать, так и не заметил бы. Один гуляет здесь ветер, одни растут травы, и вода изначально одна – из немеренного болота, что лежит на земле как губка из мха, зелено-бурых трав, кочкарника, гиблого ольховника. Лежит, дышит, вбирает в себя дожди, и туманы, и подземные воды, плодит комарье, лягух, и всякую птичью мелочь, и клюкву на мшаных подушках, и малые реки… (Н. Перминова. Плывущие мимо.)

39. Девушка, не доходя до суетящихся у кучи хвороста мальчишек, свернула с тропки и пошла по нетронутому косогору. Пунцовые головки клевера, фиолетово-бордовые метлы конского щавеля, светлые венчики тысячелистника щекотали белые, еще незагоревшие ноги.

Потом присела под сосной. Вокруг росла трава, мягкая и такая сочная, что даже лоснилась от солнца. И было тихо – до звона в ушах. А может, это и в самом деле бубенцами звенели над нею в смолистой кроне малиновые шишки?

Недалекая река, перевитая разводами ветра, блестела торопливо и зябко. (В. Максимов. Цветет полынь.)

40. Кедр самым удивительным образом сочетает в себе красоту и пользу. В дело годится и его мягкая, великолепной текстуры древесина, и живица, и хвоя. Все это – первостатейное промышленное, химическое и медицинское сырье. Однако не на этих качествах держится слава сибирской ореховой сосны. «Тайга кедром жива», – говаривали сибиряки в старину, и это воистину так. Соболь, белка, медведь, кабан, бурундук, марал, колонок, лисица, мышь, кедровка, глухарь и другая таежная живность захвачены биологическим кругом, в центре которого стоит кедр с его орехами – изумительным по питательности даром природы. И для человека кедр – уже много веков орехонос, масличная культура. (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

41. Мой поезд опоздал на полтора часа и пришел, когда совсем стемнело, и чайки уже не было видно. Я стоял в тамбуре у окна и думал, что вот и в поезде царит будничная суета, и никто не празднует и не вспоминает Великий День. Неужели люди когда-нибудь забудут его и то, как при словах «Великая Победа» радостно начинает биться сердце, загораются небесным светом глаза, распрямляется спина и вздрагивают в гордой улыбке губы, произнося это жертвенное, величественное и святое слово «Победа!» (Н. Беседин. Сколько живут чайки.)

42. Ах, белая птица в синем небе – мечта, улетевшая за горизонт! До тебя ли сейчас, если даже тяжелого в полете фазана и то взять не удается. (И. Гамаюнов. Ночная охота.)

43. Полная темнота, тягучая, как вар, темнота, в которой тянется и зреет ответ, – это непередаваемо никаким искусством. Она ощущается кожей, собственным учащенным дыханием, давлением воздуха на барабанные перепонки и широкораскрытыми глазами, в которых проваливаются вспыхивающие в сознании картины. Кинематографу неподвластно это загущение субстанции, это возникновение в момент роковой правды магнитных завихрений и вся эта гамма чувств. Как много, оказывается, неподвластно кинематографу, этому самому сильному, великому и ничтожному из искусств истончающегося двадцатого века. (С. Есин. Бег в обратную сторону, или Эсхатология.)