Geum.ru

Учебное пособие Чебоксары 2009 Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное агентство по образованию

Вид материалаУчебное пособие
О, время всеобщего бедлама!..
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Задание 3. Проанализировав приведенные ниже фрагменты текстов, выявите функции синонимов в тексте.


1. Не знаю, можно ли тут жить без коня. Через многие речки переправа только на лошади. Но в этом случае надо соблюдать несколько железных правил. Из них самое важное: не суйся в воду, не зная броду.

Но вот ты у брода. Внимание, следи за собой! Вошел в воду – освободи ноги от стремян и держи повод несильно, однако так, чтобы лошадь чувствовала руку. Никогда не перерезай струп перед товарищем – собьешь его вместе с конем. И вообще – больше доверяй лошади, старайся не тревожить ее понапрасну и не торопить: она знает, в каком темпе надо в этой речке двигаться, хорошо чувствует, куда ставить копыто. Бывает, струя бьет под седло, заливает сапоги – терпи, ничего не поделаешь. Ну а уж если сбило, понесло, тут один выход – с седла долой, окунайся и держись покрепче за гриву. (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

2. В крошечной комнатке перед спальней, в так называемой у них маленькой гостиной, хотя и большая гостиная была у них тоже маленькая, на маленьком нарядном диванчике, за маленьким чайным столиком, в какой-то полувоздушной утренней распашоночке сидела Елена Ивановна и из маленькой чашечки, в которую макала крошечный сухарик, кушала кофе. Была она обольстительно хороша, но показалась мне тоже и как будто задумчивою. (Ф. Достоевский. Крокодил.)

3. «Лицо – зеркало души». Это, конечно, верно. Но так называемая наружность, все то, что в человеческом облике подвержено обработке при помощи парикмахера и портного, мало сказать: обманчиво. Оно лживо. (В. Ходасевич. Московский литературно-художественный кружок.)

4. Эх, быть бы взрослым! Оказаться в один миг самостоятельным человеком! Уж я бы додумался до чего-нибудь. (А. Лиханов. Последние холода.)

5. Безлюдье было роскошным, что и говорить. Оно нас не тяготило, нет. Мы упивались им. Но трудно было к нему привыкнуть.

То же следует сказать и о тишине. Порой такая мощная тишь падала на поселок, что становилось тревожно и беспокойно на сердце, будто в предвестье беды. Не поверите, слышно было, как жужжит лампочка на фонаре в двадцати шагах. (Г. Головин. Джек, Братишка и другие.)

6. С юности девицей Гортензия Степановна была бойкой, энергичной, нахрапистой. (С. Есин. Соавторы.)

7. Запах деревенского дома щекочет ноздри. Дух веков, который так быстро забывается в бесконечно прогрессирующих городах. Аромат, который вдыхали наши предки. Запах молочной сыворотки и комбикорма. Благоухание сена, молока и печного, дровяного дыма. Кислый запах силоса, который охота взять в щепотку и нюхать. Запах, нетронутый цивилизацией. Даже запах солярки от робы дяди Егора и тот какой-то свой, родной, уютный. (А. Ефимов. Птичий грипп.)

8. – Зверинец смотрели? – лукаво спросил Веткин, указывая через плечо большим пальцем на дом Рафальского.

Ромашов кивнул головой и сказал с убеждением:

– Брем у нас славный человек. Такой милый!

– Что и говорить! – согласился Веткин. – Только – псих! (А. Куприн. Поединок.)
  1. Человек… Самое загадочное и таинственное создание. Таинственное, как электричество. Электричество горит, светит, освещая избы, дворцы, города, сияя яркими очами на лице ночной земли. Но кто может сказать: какова суть электричества, какое оно и как выглядит?

Заячьи глаза бегут, собачьи – лают о преданности, волчьи – неистово рычат, медвежьи – окаменело глядят на живой и журчащий мир. Даже взгляд орла парит по высокому небу дремучим зверем. Лишь в глазах человека остановился мир. В них играет разум, резвится красота, плывут века, горит мгновенье. В них столько света! Будто вся энергия вселенной притаилась в нежных, зорких, пытливых, страстных очах!... (Ю. Шесталов. Таежная мелодия.)

10. Внизу в теплушке разговаривали двое. Один спрашивал другого:

– Ну как, угомонили своих? Доломали хвосты им?

– Это лавочников, что ли?

– Ну да, лабазников.

– Утихомирили. Как шелковые. Из которых для примеру вышибли дух, ну остальные и присмирели. Забрали контрибуцию. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

11. На другое утро многие видели, как Курлан и Хакун направились в лес с ружьями за плечами.

Охотники уже шли полдня, а свежих следов все не было.

И только к вечеру наконец нашли «теплые» отпечатки огромных лап. Следы вели в сторону селения. (В. Санги. Голубые горы.)

12. Дождь – повод для одиночества, которого всем всегда не хватает. Если, конечно, он будет добренький и застигнет всех порознь. Обычно случается так: первые капли падают вниз и разбиваются насмерть, потом капель становится много, и земля делается жидкой, что само по себе – препятствие. Вероятно, жажда отрадного сиротства и стала причиной того, что некогда дождь победил землю до горы Арарат. (П. Крусанов. Петля Нестерова.)

13. – Сейчас идет уборочная, Борис Артемьевич, – урезонивает меня автобаза, – машины все лимитированы.

И тут я бросаю козырь. Мое изобретение, моя придумка. Мой талантливый блеф.

– У нас тоже государственное дело, – говорю я, звеня металлом в голосе. – И во время уборочной кампании мы не можем оставить тружеников села без высокой культуры. (С. Есин. Производственный конфликт.)

14. С удовольствием слушая на пластинке песни Лидии Руслановой, выучив их наизусть, я решила стать певицей и записалась в хор, на горе нашему учителю пения. Я орала на репетициях изо всех сил. Учитель умолял меня не петь, а только открывать рот, чтобы не мешать другим. Но я в возмущении пела еще громче. Почему-то я решила, что у меня чудный голос. (Н. Лазарева. Последнее место ссылки.)

15. Вдруг Гоша осторожно потянул повод, остановился, обернулся ко мне.

– Когда я в тайге, – произнес он медленно и глухо, – то все такое правильное на свете, что и сказать нельзя.

Он поехал дальше и тут же опять остановился.

– Действительную я в Днепропетровске служил. Армия – дело хорошее, но я по тайге больно тосковал. Закрою глаза – шумит! (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

16. Машины подползали к шлагбауму на краю поселка. Взобравшись на асфальт, секунду-другую медлили, будто собираясь с духом, и, воодушевленно взвыв моторами, вдруг уносились прочь. С освобожденной радостью какой-то. С торопливостью, ужасно обидной для нас, остающихся.

Это напоминало какое-то бегство. Эвакуацию напоминало – в преддверии неумолимых ненастий, жуткого неуюта, дождей, холодов. (Г. Головин. Джек, Братишка и другие.)

17. Мальчик опять неделями валялся на диване, сочиняя песенку:

О, время всеобщего бедлама!..

Правда, он поинтересовался, как там дела с их лицеем?

Кеша ответил лаконично:

– Отец Мефодий дискредитировал себя.

– А что это означает?

– Значит, оскандалился, – ответил Кеша. (М. Москвина. Дом на Луне.)

18. Отец лежал в маленькой темной комнате на его, Сумаедова, постели, а сын на ветхой, довоенной – брезент, натянутый на две палки – раскладушке. В клетушку не проникал свет, дверь в большую комнату, где тяжело спала тетка, как всегда, прикрыта. Раскатистое теткино дыхание слышалось из-за фанерной перегородки, значит, говорить они могли шепотом, почти не слыша собственных слов и ответов. (С. Есин. Бег в обратную сторону, или Эсхатология.)

19. Это был художник, известный живописец, человек уже не молодой, разменявший шестой десяток, физически еще очень крепкий, невысокий, но с широким разворотом плеч, с прекрасной седой шевелюрой над высоким лбом. (Н. Перминова. Плывущие мимо.)

20. Накурив в своей комнате, а Леша не курит, художник начинает проветривать ее, открывает дверь в коридор, распахивает форточку.

– Ты специально создаешь сквозняк! – требует закрыть дверь Леша.

– Да пойми ты, голова, раз в сутки я должен непременно проветривать свою норку, – спокойно останавливает его Лаптев. (В. Кузнецов. Петь хочу!..)

21. В картинных галереях посетители с особым, пристальным вниманием обычно заглядываются на живопись, которая постарше, подревнее. А может быть, картина полируется не только годами, но и взглядами смотрящих на нее людей. (С. Есин. Бег в обратную сторону, или Эсхатология.)

22. Ученые в последнее время все чаще отмечают вредное влияние городских шумов на здоровье людей. Да и без науки каждый горожанин знает, какое это проклятие – трамвай, когда он каждые пять минут прогромыхивает под окном. А если напротив твоего дома стоит какая-нибудь фабричонка с ревущими вентиляционными жерлами, то уж совсем беда. В беседе нужно напрягать голос, приходится прибавлять громкость телевизору или приемнику, кричать в телефонную трубку. Человеку становится трудно засыпать без таблеток, сосредоточиться над книгой. Коварство постоянного шума состоит в том, что он незаметно изнуряет организм, постепенно разрушает нервную систему и тогда, когда уровень его не превышает допустимой нормы децибелов и слух твой будто бы адаптировался. (В. Чивилихин. Шведские остановки.)

23. Я не пишу своей биографии. Я к ней обращаюсь, когда того требует чужая. Вместе с ее главным лицом я считаю, что настоящего жизнеописания заслуживает только герой, но история поэта в этом виде вовсе непредставима. Ее пришлось бы собирать из несущественностей, свидетельствующих об уступках жалости и принужденью. Всей своей жизни поэт придает такой добровольно крутой наклон, что ее не может быть в биографической вертикали, где мы ждем ее встретить. Ее нельзя найти под его именем и надо искать под чужим, в биографическом столбце его последователей. Чем замкнутее производящая индивидуальность, тем коллективнее, без всякого иносказания, ее повесть. Область подсознательного у гения не поддается обмеру. Ее составляет все, что творится с его читателями и чего он не знает. Я не дарю своих воспоминаний памяти Рильке. Наоборот, я сам получил их от него в подарок. (Б. Пастернак. Охранная грамота.)

24. Из Литфонда ей позвонили, что хотят на свой счет сделать у нее в комнате ремонт.

– Значит, обещанная мне новая квартира – миф, и вторая комната в этой – тоже миф. И повышенная пенсия тоже оказалась мифом – вы не знали? Да, да. Все это мне решительно все равно, меня это нисколько не огорчает. У меня всегда так, и только так. Такова моя жизнь, моя биография. Кто же отказывается от собственной жизни? (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой.)

25. Довольно давно, больше десяти лет назад, я решил написать трудную, но, как я тогда думал, да думаю и сейчас, интересную книгу.

Книга эта должна была состоять из биографий замечательных людей.

Биографии должны были быть короткие и живописные.

Я начал даже составлять для этой книги список замечательных людей.

В эту книгу я решил вставить и несколько жизнеописаний самых обыкновенных людей, с которыми я встречался, – людей безвестных, забытых, но мало, в сущности, уступавших тем людям, что стали известными и знаменитыми. Просто им не повезло и они не смогли оставить после себя хотя бы слабый след в памяти потомков. Большей частью это были бессребреники и подвижники, охваченные какой-нибудь всепоглощающей страстью.

Среди них был речной капитан Оленин-Волгарь – человек поистине феерической жизни. Он вырос в музыкальной семье и учился пению в Италии. Но ему захотелось обойти пешком всю Европу, он бросил учение и действительно обошел Италию, Испанию и Францию как уличный певец. (К. Паустовский. Давно задуманная книга.)

26. Алпатов старел незаметно: сдавал себя времени по волоску, как хорошо защищенная крепость; каждый день, вставая, чувствовал себя, как вчера, и когда спросил его как-то с завистью значительно лысый, хотя и средних лет исправник:

– И отчего это нет у вас ни самомалейшей плеши?.. Удивлен!

Алпатов, в свою очередь, спросил, как бы удивляясь:

– Это что же такое? – «плешь»?

– Иначе говоря – лысина.

– Как у вас?

– Именно, как у меня.

Внимательно и долго осматривал исправницкую лысину Алпатов и сказал неторопливо:

– Гм… Не полагается по уставу. (С. Сергеев-Ценский. Медвежонок.)

27. Пришла Санечка. И сразу же начался задушевный разговор. На улице идет дождь. На электрических проводах по всей длине нанизываются огромные капли.

– Вот такая шлепнет на тебя, будешь мокрая с головы до пят, – говорит Санечка.

– Да, на той неделе такая упала на мой зонт и сломала его, – жалуюсь я. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

28. Верка выглянула из своей конуры, но не залаяла на чужого, только чуть звякнула цепью и спряталась.

– Собака у вас умная.

– Собака наша – клад!.. Ежель кто прилично одетый заходит, только глазом его проверит и опять глаза закрывает, – сказал Семеныч. – Вот же и зверь, примерно будучи сказать, а все решительно понимает: раз ежель хорошо одетый, он не вор, не грабитель, – он спокойно себе кого надо найдет, поговорит об чем нужном и опять своей дорогой пошел… А как одежи приличной на ком не видит, на тех она брешет: выходи, смотри, кабы чего не спер: это таковский! (С. Сергеев-Ценский. Устный счет.)

29. Русские изобретатели из Одессы оказались не просто таланты – гении!..

Ва-1 работал как швейцарские часы, как холодильник «Стинол», как вертолет «Черная акула».

Нет, он не работал, а пел!

Что это была за чудная песня! Гимн человеческой изобретательности, упорству, предприимчивости. (В. Бурлак. Рыцари мадам Авантюры.)

30. … Анну Андреевну Ахматову я знал с 1912 года. Тоненькая, стройная, похожая на робкую пятнадцатилетнюю девочку, она ни на шаг не отходила от мужа, молодого поэта Н. С. Гумилева. То было время ее первых стихов и необыкновенных, неожиданно шумных триумфов. Прошло два-три года, и в ее глазах, и в осанке, и в ее обращении с людьми наметилась одна главнейшая черта ее личности: величавость. Не спесивость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость. За все полвека, что мы были знакомы, я не помню у нее на лице ни одной просительной, заискивающей, мелкой или жалкой улыбки. При взгляде на нее мне всегда вспоминалось некрасовское: «Есть женщины в русских селеньях…»

Даже в позднейшие годы, в очереди за керосином, селедками, хлебом, даже в переполненном жестком вагоне, даже в ташкентском трамвае, даже в больничной палате, набитой десятком больных, всякий, не знавший ее, чувствовал ее «спокойную важность» и относился к ней с особым уважением, хотя держалась она со всеми очень просто и дружественно, на равной ноге. (К. Чуковский. Из воспоминаний об Анне Ахматовой.)

31. Из мощной группы ярких талантов, вошедших в литературу в сороковые-пятидесятые годы, Тургенев первым завоевал не просто известность, а широкую, устойчивую славу. Начиная с «Записок охотника» он долгие годы был самым популярным, самым знаменитым писателем, «центральной фигурой» литературного процесса. Именно его новых вещей больше всего ждали читатели, именно ему издатели, заинтересованные в подписчиках, платили самые высокие гонорары – показатель «низкого ряда», но характерный и достаточно объективный. Именно его проза вызвала к жизни ярчайшие произведения публицистической критики той эпохи: статьи Добролюбова о «Накануне», Чернышевского об «Асе», Писарева об «Отцах и детях»… (Л. Жуховицкий. Загадка Тургенева.)

32. Думы его были какими-то неотчетливыми: так, что-то бессвязное крутилось в голове, будто вспоминал нужное слово, и оно уже было на языке, но так и не проступило, не высказалось… Всплыл в памяти разговор с командиром Соловьевым, когда они выпивали за караван.

– Знаешь, Гурко, прошу тебя об одном: не унывай. Не дай разуму убить себя. Принимай жизнь, как она есть, – говорил Соловьев. – Из детства моего есть такое словечко – юдоль. Жизнь со всеми ее бедами и радостями. Надо жить при любых обстоятельствах. Жить. (С. Ионин. Волк.)


Задание 4. Найдите в приведенных ниже текстах антонимы и раскройте их функции.


1. Я тоже кивал головой, но помалкивал, мысленно осуждая Андреева. Тело человеческое может болеть как угодно, оно может гнить и отваливаться кусками, но совесть при этом остается в своем неизменном виде – либо чистой, либо грязной, какой всегда была, такой и остается. Умер человек – умерла и совесть, а пока он жив, совесть тоже жива – чистая о людях думает, грязная о себе. (А. Буйлов. Как мы строили кораль.)

2. Колька не может даже и представить, как это сразу могло собраться такое множество людей в одно время, все сразу. Он не знает, что люди, как муравьи: сбегаются – разбегаются, сходятся – расходятся. (С. Сергеев-Ценский. Мелкий собственник.)

3. Все-таки мы обогнули деревню и вышли к узкой лесной полосе. Верх – в густой зеленой листве, низ – в розовом кипрее и желтом зверобое. Вот какая была эта полоса. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

4. Под ногами пружинил толстый красноватый слой из отмершей хвои, пахнущий пересушенными мхами и загустевшей смолой, жизнью, а не смертью. (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

5. Совершалось что-то страшное, всегда одинаково бывшее испокон века: подымалось одно и поглощало другое, за стеною жизни стояла смерть, за стеной обрыва – бездна, и стены были тоньше и прозрачнее, чем осенний воздух. (С. Сергеев-Ценский. Лесная топь.)

6. Молчали дни, зато говорили ночи.

И ночи говорили всегда одно. (С. Сергеев-Ценский. Лесная топь.)

7. … Древние греки, философы, говорили: акмэ, обозначая этим словом период расцвета, апогей состояния. Медики считают: акмэ для мужчины наступает примерно в сорок лет, как точка равновесия между физикой человека и его психикой, молодостью и мудростью, желаниями и возможностями. (О. Спасов. … И дух наш молод…)

8. Богатый бережет свое здоровье, тратя на него свое богатство, а бедный тратит свое здоровье, чтобы заработать себе на жизнь. (М. Малышев. Между парадоксом, иронией и здравым смыслом (афоризмы, максимы и размышления.)

9. Переоценивать человека опасно: он может разочаровать. Недооценивать еще опаснее: а вдруг он окажется вашим начальником. (М. Малышев. Между парадоксом, иронией и здравым смыслом (афоризмы, максимы и размышления.)

10. Простые люди о болезнях своих и о болезнях близких своих вспоминают только по праздникам – некогда в будни. (С. Сергеев.-Ценский. Живая вода.)

11. Малые заблуждения юности превращаются в закоренелые предрассудки в старости. (М. Малышев. Между парадоксом, иронией и здравым смыслом (афоризмы, максимы и размышления.)

12. Счастливый брак подобен блаженству рая. Неудачный брак сродни мукам ада, а брак большинства людей похож на чистилище, обитатели которого страдают, как в аду, но не теряют надежды обрести наслаждение рая. (М. Малышев. Между парадоксом, иронией и здравым смыслом (афоризмы, максимы и размышления.)

13. Кроме того, Катюша заметила, что все то, что загадывают маленькие, сбывается гораздо чаще, чем загадывания взрослых. (С. Залыгин. Кто тут?)

14. Чтоб не заплакать, Анюта быстро накидывает на себя кожушок и выбегает под серое небо.

От холодных осенних дождей красное лето спряталось в подземелье. Только в лугах да на лесных опушках остались от лета черные печати костров… Теперь лишь в апреле под лучистым весенним жаром молодое лето начнет показываться из-под сырой земли зелеными стрелами цветов. (В. Максимов. Цветет полынь.)

15. Иван Иванович Рублев – пожилой человек с круглым, добродушным лицом, взглянув на которое, не хочешь, а улыбнешься. У него оттопыренные уши и мягкий характер. Прежде он был счастливый человек, правда, в самом расхожем смысле этого слова, теперь он несчастен. (В. Пьецух. Старики и старухи.)

16. Если бы был я бродягой, я смотрел бы на эти таежные пустыри с восторгом: экая девственная ширь! Но я больше степенный хозяин, чем бродяга <…>. Если бы был я поэтом, воспел бы я сочные верхушки кедров, разбежавшихся с разгону в небо, ясные желтые вечерние зори, туманные утра, ширину быстроводных рек и многое еще. Но я прозаик, возвышенный стиль мне не знаком, тянет меня к жилью, к яичнице, к самовару… <…>. (С. Сергеев-Ценский. Медвежонок.)

17. Порой, воссоздавая прошлое, мы уверены, что пишем только историю, на самом же деле осмысливаем или пытаемся осмыслить минувшее в современной действительности, которая является главным душеприказчиком и судьей. Прошлое ушло и стало прожитым и пережитым, то есть частью духовного человеческого опыта. Настоящее – вещественно, предметно, материально, однако оно еще не закреплено памятью для сохранения, оно постоянно перед глазами и останавливает на себе мимолетное внимание: удивит, обрадует, встревожит, оставляя надежду увидеть все это завтра, послезавтра, через несколько дней… (Ю. Бондарев. Прошлое.)

18. Судьба к Анюте тоже не весьма благосклонна. Она словно испытывает ее на специальной центрифуге. Несчастный случай в лесу – малое ускорение. Паралич ног – большое ускорение. Вопрос: как жить дальше прикованной к постели? – малое ускорение. Как жить дальше без Саньки? – большое ускорение. Выдержит ли Анюта столь жестокое испытание? Удержится ли на этой страшной центрифуге?.. (В. Максимов. Цветет полынь.)

19. – Ой, что вы! – воскликнула Лариса. – Вам грех жаловаться, у вас такой талант!

– Да? – спросил он (Занятов. – Л. П.). – Вы уверены в этом? Талант? Зайдите в Эрмитаж, Русский музей, а когда будете в Москве, непременно загляните в Третьяковку: Репин, Крамской, Серов, Маковский, Саврасов – вот таланты! А это, – он указал на мольберт с его работой, – ремесло, кусок хлеба. (П. Сажин. Капитан Кирибеев.)

20. Человек человека один на один бьет не вполне уверенно. Он даже способен опасаться: а вдруг тот, кого он бьет, выкинет какую-нибудь штуку?..

Он бьет большей половиной своего существа, а меньшая в это время наблюдает и взвешивает.

<…>

Совсем не то толпа. Тонкие чувства ей незнакомы. Толпа, когда кричит, – не кричит, а судит; толпа не рассуждает, а приговаривает с двух слов; толпа и не бьет, а казнит, и тот, кого она бьет, знает, что уж больше он не встанет. (С. Сергеев-Ценский. Живая вода.)

21. При всем бездонном жизнелюбии только трагическое мироощущение художника может потрясти и обновить душу, эта остановленная секунда жизни между прошлым и будущим, между минувшим и наступающим, еще не потерявшим надежду на облегчение.

И прекрасное, и безобразное одинаково заразительны. Литература – это монолог о человеке, а не об «одинокой толпе», о человеческой душе, которая постоянно стремится к общению. Правда – всегда живая материя. Ложь всегда мертва, как бы ни была она энергична, действенна. (Ю. Бондарев. Вопросы.)

22. Естественный лес – живой, саморегулирующийся организм, в нем идет постоянная смена поколений, он всегда так же стар, как молод. (В. Чивилихин. Лесная бухгалтерия.)

23. Человеку мнится, что он обладает наивысшей властью на Земле, и поэтому он убежден, что бессмертен. Он надолго не задумывается о том, что лето сменяется осенью, молодость – старостью и даже ярчайшие звезды гаснут. (Ю. Бондарев. Мгновение мгновения.)

24. Край, в котором ты никогда не бывал, издали видится в красках ярких и контрастных, – зимний север белее и безмолвнее, а летний юг пестрее и шумнее, чем вблизи... (В. Чивилихин. Течет река Волга…)

25. Кто точно ответит, каким законам, каким силам Вселенной подчинена стихия и эволюция, периоды жизни и час смерти, рычаги превращения жизни в смерть и смерти в жизнь?

Едва ли мы сможем объяснить, почему человеку дан срок не девятьсот лет, а семьдесят (по Библии), почему так молниеносна, быстротечна молодость и почему так длительна старость. Мы не можем найти ответа и на то, что подчас добро и зло невозможно отъединить, как причину от следствия. Как это ни горько, однако не стоит и переоценивать понимание человеком своего места на земле – большинству людей не дано познать смысл бытия, смысл собственной жизни. (Ю. Бондарев. Мгновение мгновения.)

26. То, что прежде было гордостью мальчика, стало вдруг горем. Потому что нельзя было уйти в Алешкин, к Галине Федоровне. И от бессилья что-либо изменить Яков заплакал. Он плакал редко. «Бычок упористый …» – говорила мать. А теперь хлынули слезы, и казалось, не будет им конца. Горячие, волна за волной, они накатывались из груди. И мальчик плакал и плакал, пока не уснул. (Б. Екимов. Фетисыч.)

27. С возрастом я узнал: радость кратка, преходяща, часто обманчива, печаль вечна, благотворна, неизменна. Радость сверкнет зарницей, нет, молнией скорее и укатится с перекатным громыханьем. Печаль светит тихо, как неугаданная звезда, но свет этот не меркнет ни ночью, ни днем, рождает думы о ближних, тоску по любви, мечты о чем-то неведомом, то ли о прошлом, всегда томительно-сладком, то ли о заманчивом и от неясности пугающе-притягательном будущем. Мудра, взросла печаль – ей миллионы лет, радость же всегда в детском возрасте, в детском обличье, ибо всяким сердцем она рождается заново, и чем дальше в жизнь, тем меньше ее, ну вот как цветов – чем гуще тайга, тем они реже. (В. Астафьев. Царь-рыба.)

28. – Не надо быть очень добрым, Женя. Когда доброты много, от нее бывает зло.

– Я не всегда понимаю тебя.

– Потому что я старше.

– Мне двадцать шесть.

– Я старше по-другому. Женщине нельзя быть моложе… (Ю. Теплов. Подкова.)

29. В ожидании экипажей Абогин и доктор молчали. К первому уже вернулись и выражение сытости, и тонкое изящество. Он шагал по гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Гнев его еще не остыл, но он старался показывать вид, что не замечает своего врага… Доктор же стоял, держался одной рукой о край стола и глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют глядеть только горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество. (А. Чехов. Враги.)

30. Можно полюбить новую деревню (например, Большие луга), но разве можно забыть старую знакомую? Ну, скажем, деревню Зеленая горка? Большие луга я нашла по совету Молодого сказочника, а Зеленую горку разыскала сама, совершенно самостоятельно. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

31. Сидим с тетей Паней у меня, о житье-бытье рассуждаем. Проходит мимо окон горожанка Вера, уже пожилая женщина, но ведь человека красят и походка, и манера держать голову.

– Какая красивая женщина, – говорю я.

– У тебя все красивые, – ворчит тетя Паня. – Скажи, кто у тебя некрасивый? Даже моего хромого старика называешь красивым. А он просто безобразный... (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

32. Я поспешила перейти на другую тему:

– А что у вас клен такой – весь зеленый, а мой уже давно покраснел?

– Он у меня независимый. Все делает по-своему: у людей начинает краснеть, мой – зеленый, у людей еще зеленый, а мой – уже красный. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

33. Оно, ежели рассудить, то какая я ей пара? Она молодая, красивая, с порохом, а я старый, скоро тридцать годов будет, да и красив очень, борода окладистая – гвоздем, лицо чистое – все в шишках. Где ж мне с ней равняться! (А. Чехов. Степь.)

34. Ветер бьет меня в грудь и лицо мое студит,

Он помиловать может, а может казнить…

Если я упаду, ничего мне не будет, –

Между небом и мной – неразрывная нить.

(В. Шемшученко.)

35. Во всяком большом художнике лишь толика правды своего народа, в великом гении – правда общечеловеческая. (Ю. Бондарев. Вопросы.)

36. – А что за книга? – полюбопытствовала Ирина Ивановна.

– Анастасия, – промолвила женщина, – это свет. В ней свет. Анастасия. Знаете, смерти нет. (Н. Садур. Запрещено – все.)

37. Встаешь рано, смотришь в окно. Выпали такие заморозки, что отава кажется седой, перекладины оград тоже белые, а на грядках за ночь сникли и почернели листья тыквы, с клена слетело несколько листьев. Но вот вся деревня как в дыму: выглянуло солнце, ослепительно белое, теперь отовсюду поднимается пар, чуть позже начало таять – капает с крыльца, с забора, с листьев… И все сияет! Только что было холодно – уже тепло, с речки поднимается и постепенно рассеивается туман. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

38. Человек – творение не только земное, но еще и космическое, и его суть подчинена непреложным законам природы: если давление возрастает сверх критического уровня, человек, так же как и действующий вулкан, или взрывается, или обрушивается сам в себя, что также не лучше. В любом случае образуется обширная мертвая зона, и нужно сотни тысяч, миллионы лет, чтобы в ней опять затеплилась жизнь. (П. Проскурин. Лики земли.)

39. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, – и все обстоит благополучно. (А. Чехов. Крыжовник.)

40. Столько просьб у любимой всегда!

У разлюбленной просьб не бывает.

Как я рада, что нынче вода

Под бесцветным ледком замирает.

(А. Ахматова.)

41. От других мне хвала – что зола,

От тебя и хула – похвала.

(А. Ахматова. Двустишие.)

42. Когда возвращаешься в те места, где уже когда-то был, а тем более в места детства, на какой-то миг вдруг охватывает чувство, что еще немного, еще одна зацепка – и все вспомнишь. Восстановится во всей полноте связь с этим самым главным. Узнаешь и поймешь что-то новое, чего не смог понять тогда. И все исправится, жизнь станет настоящей.

Может быть, поэтому увядающее прошлое мне дороже процветающего будущего. Мне нравится ходить по местам запустения, развалинам старых домов. Когда-то для кого-то эти дома, запущенные места значили так много. Когда-то для кого-то здесь был портал связи с самым главным. Завтра на этом месте построят новое, блестящее здание, но оно ни для кого не будет ничего значить. (М. Земсков. Противостояние.)

43. Конечно же, трудолюбие и, я бы сказал, профессиональный демократизм (никакой работы не чурается) молодого Тургенева вызывают глубокое уважение. Без подобной «графомании» большой писатель, как правило, не получается. Но и одно трудолюбие не делает большого писателя. Необходимо что-то еще.

В тургеневских публикациях до «Записок охотника» виден одаренный и культурный молодой автор, уже вошедший в литературу и занявший в ней довольно скромное, но полезное и вполне достойное место. Гений – не виден.

Пожалуй, разгадку уже подготовленной вспышки надо искать в других разделах собрания сочинений. (Л. Жуховицкий. Загадка Тургенева.)

44. Этому принципу – точно и сильно воспроизводить истину – писатель следовал всю жизнь. И всю жизнь от него требовали другого: не глубокого анализа, а ясной, однозначной оценки. За Базарова или против? Любишь героя или ненавидишь? Как в уличной драке, где одно лишь и важно – на чьей ты стороне… (Л. Жуховицкий. Загадка Тургенева.)

45. Достоевский объяснял, как нельзя и не надо жить. Тургенев – как можно жить. А человек, читающий книгу, знал, что ему, уверенно произнеся вслед за писателем все «нет», потом придется сказать «да»: надо жить, надо строить жизнь во всей ее сложной конкретности – для себя, для тех, кто рядом, для тех, кто придет. Вот и тянулся он к обнадеживающим прогнозам Тургенева, ибо с Тургеневым жить – можно. (Л. Жуховицкий. Загадка Тургенева.)

46. Да, конечно, жизнь хороша своими контрастами. Два дня назад увязал в московской управленческой сутолоке, в телефонном треске и многоголосом кваканье мобильников, а тут после полуторачасового самолетного гула – провинциальная тишина областного города, полупустая гостиница, просторный кабинет добродушно-вельможного, понимающе улыбавшегося начальника, по-отечески объяснявшего Костину: «Отдохните вначале, прежде чем окунаться в наши проблемы… У нас здесь охотхозяйство есть, в степи… Поезжайте на выходные, вас отвезут…» И тут же у дверей возник суетливо-разговорчивый сопровождающий, а у подъезда – сверкающий черным лаком джип. (И. Гамаюнов. Ночная охота.)

47. – А я бы пошла с тобой в разведку, ты настоящая, Ксень.

– Спасибо, – смутилась молодая хозяйка, – не преувеличивай, я самая обыкновенная.

– Не думаю, – сказала после долгой паузы Александра. – Поживем-увидим, хотя я не могу в тебе ошибаться по многим причинам... (В. Михальский. Прощеное воскресенье.)

48. Тебя приветствую, мое поражение,

тебя и победу я люблю равно;

на дне моей гордости лежит смирение,

и радость, и боль – всегда одно.

(З. Гиппиус.)

49. Красота Горного Алтая никого не оставит равнодушным. Проникнув в сердце любого человека, она успокоит взволнованного и взволнует спокойного, не поощрит в тебе ни праздности, ни тоски, а подымет новые силы. Люблю я Алтай! (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

50. Я забыл: пузыри на лужах – это к долгому дождю или к короткому? Криво отражая окна, кружатся возле люка. Но все равно – к короткому или длинному, вечно стоять под аркой не удается, надо идти домой. Я гляжу на наши окна. Лишь у отца окно светится: все пишет свое «последнее сказанье», как, усмехаясь, говорит он ... но мне туда, в темноту, где ждет меня все ... все, что я заслужил. Весь ужас. Вперед! (В. Попов. Третье дыхание.)