Geum.ru

Учебное пособие Чебоксары 2009 Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное агентство по образованию

Вид материалаУчебное пособие
К причудам
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Задание 4. Проанализируйте данный текст и раскройте значение слова звезда.


Я свет на веранде зажгу,

И виден я издали буду,

Как ворон на голом суку,

Как в море маяк – отовсюду.

Тогда и узнаю, тогда

Постигну по полной программе,

Что чувствует ночью звезда,

Когда разгорится над нами.

Чуть-чуть жутковато в таком

Себя ощущать положенье.

Сказал, что звездой, маяком,

А втайне боюсь, что мишенью.

Вот ночь запустила уже

В меня золотым насекомым,

И я восхищаюсь в душе

Обличьем его незнакомым.

А птицы из леса глядят,

А с дальней дороги – прохожий,

А сердцем еще один взгляд

Я чувствую; разумом тоже.

(А. Кушнер.)


Задание 5. Используя данные ниже тексты, раскройте семантический потенциал выделенного слова.


1. Я писатель. Правда, я писатель из тех, кого почему-то охотнее зовут литераторами, из тех, о ком никто никогда ничего не слышал, из тех, кого обыкновенно приглашают на вечера в районные библиотеки. Однако не могу не похвастаться, что я немножко белая ворона среди пишущей братии, посколько работаю день и ночь, а кроме того, имею особое мнение насчет назначения прозы; я полагаю, что ее назначение заключается в том, чтобы толковать стихи. Подобное мнение ущемляет божественную репутацию моего промысла и мою собственную значимость как писателя, следовательно, я прав. А впрочем, один мой собрат по перу, некто Л., капризный и много о себе понимающий старичок, говорит, что книги умнее своих сочинителей. (В. Пьецух. Я и дуэлянты.)

2. Еще четырех лет от роду, накануне войны, Свирид знал, что станет писателем. Солидность, сопутствующая этому званию, как нельзя лучше сочеталась с тонким штрихом биографии: родился не где-нибудь, но в доме, и не в родильном, а в отчем. Странно, но он уже понимал разницу. Немного огорчала – хотя еще по малолетству не тогда, гораздо позднее – нехватка печати времени, так как дом возвели недавно. Но возвели на века, выдерживая увесистый стиль нешуточной эпохи; украсили гербами и звездами, снопами и серпами; пустили лепные, тяжелые и заслуженные ленты с намеком не то на чествование триумфаторов, не то на пышные поминки. (Алексей К. Смирнов. Мор.)

3. Истинный писатель – неповторимое явление, и если научное открытие, не сделанное или по каким-то причинам задержанное, скрытое от мира сегодня, в силу логики развития науки, неизбежно натолкнется на своего автора через десять или пятьдесят лет, то, не родись именно граф Лев Николаевич Толстой, с его особым устройством психики, его видением жизни, его склонностью к критическому анализу, с его способностью вбирать в себя нравственный опыт народа, и, усиливая его, обогащая в душе, отдавать назад, – мир бы никогда не узнал его гениальных романов и был бы беднее на целую многозвучную гамму полновесности и бытия, свойственную только Толстому и больше никому. (П. Проскурин. В поисках сигнальных огней.)


Задание 6. Определите текстовую функцию выделенных слов. Раскройте их значения.


1. С края плато открывался головокружительный вид. Голубые склоны дальних гор, белые шапки ледников на вершинах, синее небо, по которому порой скользили вспененные до пронзительной белизны облака. Поблескивающее лезвие реки рассекало узкую долину, а по серой бечевке дороги ползла рыжая букашка грузовика. Игрушечные кубики кишлачных кибиток выглядывали из курчавой зелени, и в одном из этих кубиков он родился и вырос…

Что-то занималось в душе, грело, волновало, томило, хотелось найти слова, чтобы рассказать об этой красоте, – и они находились, наворачивались на язык: новые, звучные, неслыханные прежде слова!.. (А. Волос. Паланг.)

2. Сквер действительно был чудным, близко к дому, ухоженным. Весной весь утопал в цветущих деревьях, кустарниках, в тюльпанах и нарциссах. Птички пели. Райский уголок для престарелых и мамашек с колясками. А через дорогу – площадь Славы, вечный огонь, фонтан и монумент, – фигура с крыльями. (Е. Фокина. Скворечник.)

3. Бывают странные встречи: случайно мелькнет перед глазами человек, а его потом долго помнишь. Забудешь иногда тех, с кем вместе рос, учился, служил, а этого случайно мелькнувшего никак не можешь выбить из памяти. Так показалось Алпатову, что если бы генерал и не был его начальником и не был бы даже генералом, и попался бы ему невзначай где-нибудь на улице, а потом навсегда пропал бы из глаз, все равно он бы его не забыл: нельзя было забыть, а в чем оно заключалось, незабываемое, – объяснить мудрено. (С. Сергеев-Ценский. Медвежонок.)

4. Шумела весна, стояла теплынь, солнце светило с яркого неба, а у нашего Мурзика была чумка, и он умирал.

Он расслабленно лежал в углу дивана на сложенном вчетверо байковом одеяльце. Нос был сухой и горячий. Полузакрытые белой пленкой глаза безучастно смотрели в стену.

Я осторожно касался пальцем потускневшей, свалявшейся за время болезни шерсти.

– Мурзик, – тихо звал я. – Мурзик!

Мурзик не реагировал. У него была чумка, а коты от чумки умирают. (А. Волос. Мурзик.)

5. Здесь мне нравится и пленяет только море. Это удивительное зрелище. Утром оно лиловое, гладкое, как стекло, над ним подымается легкий парок; днем оно ослепительно нежное, синее; вечером быстро темнеет, на горизонте подолгу пылают огромные пожары и тают дымки пароходов, уходящих в этот огненный закат. (Ю. Бондарев. Клара. Рассказ художника.)

6. Распогоживалось. Небо заголубело, и все вокруг оживало, распрямлялось после ночного ненастья. (В. Ремизов. Два рассказа: Как распилить тополь… .)

7. Странные места: кажется, окружающая действительность теряет здесь свою непрерывность, и все идет полосами. По ту сторону леса существует освоенный твоим восприятием мир, жизнь, которая при всем своем разнообразии составляет как бы единое целое. Но вот, миновав Ивдель, ты углубляешься в тайгу – населенные пункты редеют, потом и вовсе кончаются. А через некоторое время выныриваешь с другой стороны и попадаешь в изнаночный мир, видишь то, для чего нет слов в твоем словаре. (А. Стесин. Лесные люди.)

8. Ночь принесла много непредвиденного. Стало тепло, необычно для такого времени. Моросил бисерный дождь, такой воздушный, что казалось, он не достигал земли и дымкой водяной пыли расплывался в воздухе. Но это была видимость. Его теплых, ручьями растекавшихся вод было достаточно, чтобы смыть дочиста снег с земли, которая теперь вся чернела, лоснясь, как от пота. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

9. Мой папаша славный мужик. Я не помню, чтобы он ссорился с матерью, он в рот не берет спиртного и вообще имеет массу достоинств. Но когда он заводит со мной разговор о жизни, то есть о том, что в жизни нужно быть решительным, подтянутым и твердо идти к намеченной цели, я слушаю его, и мне непереносимо хочется что-нибудь сломать либо изрезать. (В. Пьецух. Занимательная генеалогия.)

10. Павлик был странный мальчик: он не только был мечтателен, как многие мальчики его лет, он положительно бредил подвигами, стремительно жаждал их. Это был слабый белокурый юнец, с весьма ясными, раз навсегда изумленными глазами, но он всячески закалял себя, допоздна купался, бегал босиком по снегу, старался быть выносливее всех одноклассников, изучал борьбу и довольно ловко боролся, усвоил какую-то странную походку с раскачкой плеч, которая придавала ему весьма бесшабашный вид, но не упруго-сильный, как думал он сам, а только ни к чему задорный. (С. Сергеев-Ценский. Валя.)

11. Юношеские годы я отсчитываю от той поры, когда я впервые влюбился. Мне было пятнадцать лет.

Года за полтора до этого происшествия мы с матерью переехали на новую квартиру. (В. Пьецух. Алфавит.)

12. По вечерам гуляли по набережной: батюшка, пристав и городской староста татарин Умеров. Поджарый длинный Умеров, в шапке, расшитой золотом, балансировал слева, плотный пристав с урядничьим лицом, изогнув шею, держался справа, и монументальный, величественный батюшка, с посохом, важно шествовал в середине. (С. Сергеев-Ценский. Валя.)

13. День был чудесный. Знаете, в августе бывают такие дни, не прохладные и не жаркие, не солнечные и не пасмурные, а какие-то черт их знает какие, какие-то такие, от которых ожидаешь чего-нибудь необыкновенного, вроде второго пришествия. (В. Пьецух. Театральный рассказ.)

14. По утрам, когда она обувалась, опираясь для равновесия на чугунную ручку двери, я каждый раз думал: вот и ее бабка, от которой Лоре досталась эта коммуналка, и все те барышни, девушки, тетки, что жили здесь когда-то, наверняка, когда спешили, обувались точно так же, ухватившись за эту самую ручку. Лора оборачивалась к шкафу, чтобы снять сумочку с гвоздя, вбитого в его потертый вишневый бок, а я, если с утра нужно было ехать не к девяти в контору, а к десяти-одиннадцати на какую-нибудь встречу, выставку, конференцию, сидел и смотрел на чугунную ручку – черную, отполированную до блеска на крутом изгибе. Руки многих и многих женщин ложились на этот чугун. Руки красивые и не очень. Капризные узкие ладони, с трудом справлявшиеся с тугой пружиной. Решительные пролетарские, расправлявшиеся с ней сноровисто и мягко. Иногда какая-нибудь пара этих рук воображалась мне настолько живо, что, зажмурившись, я мог представить, что со мной в комнате не Лора – совсем другая женщина…

На знаю чем – но чем-то эти фантазии увлекали меня. (Д. Гуцко. Покемонов день.)

15. К причудам коваля на селе привыкли. И уже давно никого не удивляло, что встает он ни свет ни заря – еще до крика первых петухов; гремит дверью, ставнями, а потом шумно перелезает через расползшийся плетень, сокращая путь до колодца. У низкого колодезного сруба он подолгу стоит, задумчиво вглядываясь в сторону притихшего порядка, а затем, придерживая корявыми мозолистыми руками тяжелую вереницу журавля, перехватывает переполненную водой деревянную бадью за дужку, тихо отпуская прикованную к ней цепь, так что едва позвякивают пудовые железяки, подвешенные на конце длинного тонкого бревна для перечана-противовеса.

Налив до краев два больших оцинкованных ведра, бросает последний взгляд в сторону таящихся в темноте домов и по пробитой им самим тропинке, прихрамывая, возвращается в хату.

К тому времени, когда в оконцах села замерцают первые огни, коваль при свете коптящей керосиновой лампы уже успевает умыться, переставить в горнице табуретки с места на место и тщательно вымести полы. Затем он не торопясь, подбирая или сметая в ладонь каждую крошку, долго, степенно ест застывшую мамалыгу, поддевая ее из чугунка старой солдатской ложкой и запивая молоком из кувшина, который оставляет с вечера в сенцах соседка Дарья. Все это время он изредка вполголоса разговаривает сам с собой, что нередко бывает с людьми одинокими.

Потом идет в кузницу. (О. Финько. Борозда.)

16. Медведей я не боялся. Может быть потому, что в Обого их сырые шкуры распялены на всех стенах – там этих зверей давят в петлях. Кроме того, в тайге я был не один. На перевале встретил вздымщиков. Они заканчивали в этих местах подсочку, уступая леса новым хозяевам. У одного из бродов через речку Иогач – новое знакомство. Навстречу мне, в горы, двигался маленький караван московских энцефалитчиков – юный бородатый паренек, затянутая в глянцевитый кожаный костюм девушка и проводник. Перед самым Иогачем работали дорожники, проектирующие кедроградцам транспортные пути, и топографы. Тайга жила … (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

17. А в тот год действительно была какая-то необыкновенная осень.

Что ни вечер, по телевизору выступали с прогнозами погоды научные сотрудники Гидромедцентра, водили указками по мутно-дымным фотографиям, сделанным со спутника, и задумчиво говорили, что подобной осени не упомнят даже старожилы.

Было много солнца – рассеянно-ласкового и тихого. Много спокойной опрятной голубизны в небесах. Эта чуть блеклая, тишайшая голубизна стала как бы фоном, на котором текла наша монотонно-сказочная здешняя жизнь.

Ребенок должен был родиться ранней весной, и нам радостно было чувствовать, что он растет в такой вот золотисто-голубой тиши, в покое и, наверное, чувствует это.

Было много простора. Во все концы. Это ощущение, ужасно странное, не покидало нас даже в самых глухих чащобах, куда мы забредали в поисках грибов.

А грибов в ту осень уродилась тьма.

В августе и в начале сентября мы брали обычные для Подмосковья крохи: сколько-то сыроежек, десяток свинушек (тогда они считались еще вполне съедобными грибами), пяток моховичков.

Но вот народ разъехался, и где-то в середине сентября грибной бог вдруг щедро тряхнул мошной. Словно грибные взрывы стали сотрясать лес. Сначала свинушечий взрыв. Недели две нежно-бежевые, крепенькие, будто аккуратно отлитые в каких-то формочках свинушки повергали нас в жадный веселый азарт. Их мы уносили из леса столько, сколько могли уносить. Затем, как по команде сверху, они в один день исчезли. Даже червивые перестали попадаться. За свинушками совсем уж неожиданно для нашего леса высыпали лисички. А потом – на болотах – вновь, как и в начале августа, но несравненно более изобильно, пошли подберезовики.

Мы ходили по грибы чуть ли не до начала ноября. (Г. Головин. Джек, Братишка и другие.)

18. Есть ли бóльшая казнь, чем ночи без сна? Лежишь, смотришь в бездонную темноту и думаешь, думаешь, мысли, как стрижи перед грозой, – то взовьются вверх, то камнем вниз; то опишут поразительнейшую кривую и унесутся в бесконечность. А сверху черной, непроглядной, тяжелой тучей давит и давит – дышать нечем.

За ночь переберешь всю свою жизнь с ее радостями и горестями, а сна хоть бы капелька… Хоть бы в один глаз!

Неделю так каторжилась Мария Федоровна – все ждала, а вдруг в дверь позвонят или в ящик конверт бросят. А чаще всего ждала его самого. Стук плохо закрытой двери или оконной рамы, шаги в коридоре – все бросало в дрожь. Жизнь без сна, без покоя вымотала ее. (П. Сажин. Три часа.)

19. Необыкновенное солнце сияло. Каждый лист в кустах светился насквозь. Всех жучков, которые спрятались в листьях, было видно, и Миша, черненький, худенький мальчик, любитель жучков, бабочек, стрекоз, то и дело выхватывал их на ходу вместе с листьями, кричал радостно: «А вот еще один!» – показывал всем над головою и швырял подальше в кусты. (С. Сергеев-Ценский. Верховод.)

20. Анвар рос обычным деревенским мальчишкой. Или не совсем обычным, что ли… Короче говоря, из тех, которым окрестности родного села представляются целокупной вселенной и никакой дальний мир не соблазнит покинуть этот, свой и близкий. (А. Волос. Паланг.)

21. Я все-таки увидела ее. Это произошло в тот день, когда после утреннего дождя появились сразу две радуги. Было ровно двенадцать часов. Я ношу поющие часы. Они поют ровно в полдень и ровно в полночь. Вот тогда как раз запели часы, и я увидела в окно, как по лугу идет корова. Я ее сразу узнала. Она шла не спеша. Перед ней летело облако бабочек и стрекоз. В свите коровы прибавилось – сзади нее на сей раз бежал Пока-безымянный. Я захотела увидеть это шествие вблизи, но когда прибежала на луг, там уже никого не было. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

22. … Готовились к операции, как положено, отсмотрели кадры аэрофотосъемки, отработали все подходы к «небоскребу», единственному в кишлаке двухэтажному зданию, варианты отхода.

Вечером перед операцией в комнатушку Гурко заглянул Соловьев.

Странный у них случился разговор.

– Слушай, Гурко, ты, я вижу, свое имя не любишь, а почему тебя так назвали – Волк?

– Да у меня и деда звали Волком. Так уж повелось. Один в роду Волк, сын Волка – Иван, потом опять Волк… и так далее. Мне выпало быть Волком, а сын у меня будет Иваном. Традиция.

– Бред какой-то. – Соловьев прошелся по комнатке и сел на край кровати: – Ты вообще-то из староверов, что ли?

– Вообще не знаю. Мы всю жизнь были казаками, а кто они – староверы или нововеры, понятия не имею. У нас какая-то своя вера. (С. Ионин. Волк.)


Задание 7. В данных текстах найдите слова, выполняющие роль семантической доминанты. Что вы можете сказать о характере их лексического значения? Раскройте значения этих слов.


1. Свадьба была необычной. Поначалу было сказано несколько коротких напутственных тостов, а потом все принялись есть и пить без всяких призывов, и зал напоминал обычный ресторан в утренние часы. Невестина половина гостей, прибывшая большей частью из Белоруссии, старалась поначалу прервать нестройный гул застолья сердечными словами, но невеста сердитым шиканьем быстро пресекла их порывы, и приглашенные продолжали чопорно обедать. Насытившись, недисциплинированные белорусы попытались нестройно затянуть свою лесную песню, но тут учтивые хозяева пригласили гостей выехать на лоно природы, и скомканное веселье перенеслось в автобус. (В. Еременко. Снегопад на теплую землю.)

2. В пространствах между реками, то больше, то меньше возвышенных, стоял повсюду лес, в один ярус, без подроста, без кустарника и без бурелома, ровный, как будто возникший в одно мгновение.

Каждое дерево этого безмолвного и удивительного леса и весь он в целом были исполнены в трех разных красках: в комлях и на высоту два-три метра – землисто-серой, затем – красной и красно-желтой, причем с высотою желтизна становилась преобладающей, она была легкой, луковой, трогательно-нежной. В суровом и холодном воздухе устойчивой зимы она была похожей на яичный желток, на хрупкую скорлупу пасхального яичка, а кроны густо были окутаны ворсистой хвойной шерстью, почти непроницаемой в своей зелени, сквозь которую только очень слабо проступал узор причудливых древесных ветвей все той же легкой желтизны.

Изредка лес прерывался открытыми полянами с блестящим, чистым и, казалось, чуть влажным снегом, только по опушкам запорошенным опавшей с деревьев хвоей, потом лес продолжался и продолжался снова всеми тремя неизменными красками – землисто-серой, желтой и зеленой. (С. Залыгин. Санный путь.)

3. Влюбился я в марте месяце. Погода в том марте стояла странная: было тепло, дуло нагретым, пахучим ветром, снег лежал черный, но почему-то не таял. Небо было высокое, серенькое, еле заметно отдававшее в голубизну и только в одном месте, там, где должно было находиться солнце, прозрачно белело, как будто в этом месте небо протерли пальцем. (В. Пьецух. Алфавит.)

4. У Ведьмы было имя – Клавка, но по имени ее не звали, еще со школы повелась за ней кличка Ведьма, то ли со злости так прозвали, то ли еще из-за чего, объяснить толком никто не мог. Да и была эта нелюдимая девочка крайне странная. Работала в сельской библиотеке, мало разговаривала, молча подавала книги, молча записывала, молча приходила и уходила, запирая дверь на ржавый замок. К ней привыкли и не замечали. В кино Клавка ходила редко, а на танцплощадку и вовсе не заглядывала. (С. Панасян. Ведьма.)

5. Он (Ника. – Л. П.) был странный мальчик. В состоянии возбуждения он громко разговаривал с собой. Он подражал матери в склонности к высоким материям и парадоксам. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

6. День был хороший. На небе не было ни облачка, и солнце хорошо припекало. Вода вокруг была гладкая, и, казалось, теплая. Ветерок чуть пошевеливал тростник. Глядя на всю эту благодать, никто бы и не сказал, что уже середина октября. Они собрали битую дичь. Уток оказалось много, и они были разные, Петька никогда таких не видел. (В. Ремизов. Два рассказа: Леха и Петька.)

7. Когда от среднерусской полосы удалились на восток, посыпались неожиданности. Стали пересекать неспокойные местности, области хозяйничанья вооруженных банд, места недавно усмиренных восстаний.

Участились остановки поезда среди поля, обход вагонов заградительными отрядами, досмотр багажа, проверка документов. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

8. Казачки – удивительный народ. Когда же они успевают все сделать… Рано утром подоить корову, выгнать ее в стадо, вскипятить, заквасить и спустить в погреб молоко или слить его проезжающему рано утром сборщику в зачет налога, отвести детей к родственникам и стоять уже готовыми, всегда в свежих белых платочках, в ожидании, когда подъедет телега и их повезут на стан работать. Нас отвозили вместе с ними, и, перекинувшись двумя-тремя фразами, казачки запевали и пели всю дорогу до самого стана. Отработав полдня, они по звонку быстро обедали, тут же недалеко валились на специально постеленную солому и мигом засыпали. Просыпались тоже по звонку и шли полоть кукурузу. Норма у них была – пятнадцать соток на трудодень. Мы, эвакуированные, трое эту норму не выполняли даже наполовину. Кстати, труднопроизносимое слово «эвакуированные» они быстро переделали не без пренебрежения на «выковырянные», но нам было не до обид. (К. Титова. От судьбы не уйдешь.)

9. Паустовский жил в кровавое время, пережил две мировые войны и еще одну – гражданскую. Однако при этом был особенно чуток к светлому началу в мире, в жизни, в человеке. Искал и находил доброе, чистое, прекрасное. Этим он помог многим – помог не считать веру в добро слабостью. Или анахронизмом.

В наши дни быть таким писателем – немодно. С удивлением читаю сочинения литераторов, толком ничего не переживших, которые почитают за доблесть выдавать на-гора «чернуху» или возводить в творческий принцип антиэстетизм. (К. Ковальджи. Из вчерашнего века.)

10. Я давно заметил, что великие ученые часто отличаются тем, что говорят с непосвященным так, что он может понять их. И блеск Канторовича, и блеск Смирнова состоял в том, что сложные проблемы, самые сложные, они умели объяснить на пальцах так, что мне становилось понятно, и приятно, и весело оттого, что, оказывается, это так просто.

Это общее свойство больших ученых, они могут свою науку низвести до простоты. (Д. Гранин. Листопад: Комарово.)

11. О том, что кто-то родился в таком-то и сяком доме, который тем обстоятельством заработал себе мемориальную доску, сегодня говорят условно, потому что никто, даже выдающиеся люди, уже давно не рождаются дома, на то существуют акушерские клиники.

Конечно, случается всякое.

Самолеты, поезда, патрульные полицейские машины, театральные вестибюли, переходы метро, вокзалы и чистые поля – места достаточно гостеприимные, чтобы приютить новую душу, запутавшуюся в силках душной материи.

Высокомерному Свириду такого рода экзотика была неприятна не менее, чем родильные дома для широкой общественности. Потому что сам он принадлежал к числу редких людей, которые появились на свет именно дома, в доме, так что неизвестный покуда вешатель мемориальных досок из далекого будущего мог не бояться покривить душой. (Алексей К. Смирнов. Мор.)

12. Мы странные, русские люди… Воспитанные в материальной скудости, мы до сих пор не можем опомниться от своего экономного детства. При виде магазинов глаза у нас разбегаются. Даже занятые вроде бы возвышенным делом, не можем оторвать взгляда от роскошных и подробных витрин. (С. Есин. Марбург.)

13. Справедливости ради следует сказать, что Веселый поселок хорошел и расстраивался и даже вроде бы начинал оправдывать в глазах местных жителей свое исконное название, но Нюточка не замечала красот. Слепыми глазами она смотрела на дома, вырастающие на прежних пустырях, но они представлялись ей не живыми и крепкими новостройками, а какими-то, неприятно сказать, протезами, вставленными в беззубую челюсть. «Не надо, Нюточка», – утешала она себя, но утешение выходило слабым. (Е. Чижова. Нюточкин дом.)

14. Мне хотелось бы на прощанье подарить этому дому что-нибудь приятное. И я решила покрасить наличники. Иметь свежевыкрашенные окна – дому это должно быть очень приятно.

Достав краски и кисти, я уже собралась было красить, как вдруг появился Петька. Тут работы хватит и на друзей: целых пять окон.

– Петька, можешь красить! Воля твоя: как хочешь, так и крась!

Петька даже охнул от восторга.

Верно, красить окна – радостная работа. Мы трудились в полном упоении. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

15. У волжской дельты свои краски и своя экзотика, манящая ароматом неизведанности. Где-то в этих тихих бесконечных протоках цветет священный лотос, где-то вот тут, в шумливых камышах, над этой красной, дрожащей, озаренной закатным солнцем водой, гнездится фламинго, редчайшая птица, само имя которой произошло от слова «пламя». (В. Чивилихин. Течет река Волга…)

16. А хозяйство – что ж. Ему ли, кишлачному пацану, не знать: хозяйство так устроено, что как ни крутись, а все равно никогда его до конца в порядок не приведешь. В деревне ведь тоже: не успели посеять – пора косить, не успели сено просушить – беги виноградные побеги обламывать, не успели толком обломать – по садам ранние фрукты пошли, бери молоток, ящики под них готовь… В общем, хвать-похвать одно за другим, да так и не расплетешься до поздней осени. (А. Волос. Паланг.)

17. Под утро отелилась корова, и Маша, в телогрейке и в валенках, простоволосая, совсем забегалась – это же такое событие. Теленочек меньше барашка копошился на сене, пытаясь подняться на тоненькие, не окрепшие еще ножки. (П. Киле. Цветет кипрей.)

18. Есть у кораблей загадочное свойство: они умеют хранить в себе невероятные истории, морские передряги и приключения, которые с ними произошли. Как это происходит? Загадка. Может, и в самом деле есть душа у кораблей, которая оберегает тайны давних событий и приключений. И оберегает до тех пор, пока не уничтожено или не изменено название корабля. (В. Бурлак. Рыцари мадам Авантюры.)

19. Помню, когда я гулял в Петрозаводске в ожидании парохода, мне почему-то казалось, что чистенький городок не живет, а тихо дремлет. Я не хочу этим словом обидеть городок; он дремлет не так, как наши провинциальные города центра, а как-то по-своему. В нем всегда тихо, и было бы нехорошо, если бы на берегу такого красивого озера, между холмами, что-нибудь сгущенное, человеческое шумело и коптело. Городок дремлет в тишине, и только время от времени что-то тяжело звякнет, стукнет или загудит снизу из котловинки в середине города. И вот этот-то звук чего-то упавшего железного в котловинке, очевидно, на Александровском пушечно-снарядном заводе, и объясняет теперь при воспоминании весь смысл городка. (М. Пришвин. В краю непуганых птиц.)

20. Второй час ночи. Но на улице еще движение. Грохочут трамваи. Иногда от тяжелых «ЗИЛов» содрогается дом, и тогда в книжном шкафу дребезжат стекла. Только в два часа затихает шум. (С. Воронин. Последний заход.)

21. Ночь становится все гуще, душистей, все ласковее обнимает тело; в ней купаешься, как в море, и как морская волна смывает грязь кожи, так и эта тихо поющая тьма освежает душу. Такими ночами душа одета в свои лучшие ризы и, точно невеста, вся трепещет, напряженно ожидая: сейчас откроется пред нею нечто великое. (М. Горький. В ущелье.)

22. Каждый человек имеет право рассчитывать на чудо. И чудом было, что, выйдя из сеней отчего дома на этот самый предвесенний морозец, проведя ленивым взглядом по низким старинным постройкам со свешивающимися с крыш сугробами, похожими на разлохмаченные гребни французских булок, он зацепился за кирпичное строение с высокой подклетью, с крыльцом и металлическими, выкрашенными зеленой краской ставнями. Словно сварщик газовой горелкой, он, Сумаедов, провел взглядом, не останавливаясь на подробностях, по этому купеческому изыску, уже потом вбуравился в вывеску: «Краеведческий музей». И это еще не было чудом – музей как музей: чуть местной этнографии, шаманский бубен, макет туземного становища, парочка идолов, штоф, царские ассигнации, винтовка, нагайка – оружие царской колонизации – и через кумач – веер пожелтевших газет, станковый пулемет «максим». Воображаемая экскурсия движется к радостной современной жизни: фотографии уродливых панельных коробок, именуемых жилыми домами, фотографии судов, сошедших со стапелей на местной верфи, сноп кукурузы, небывало продвинувшейся сюда, на северо-восток, и – тпрр, лошадка, сколько же таких музеев уже видел и еще увидит Сумаедов за жизнь? Чудо ж заключалось в том, что, несмотря на стойкое отвращение к мертвым, окаменевшим формам музейной жизни, он, Сумаедов, все же преодолел себя, поднялся по ступеням на высокое крыльцо, отворил дверь. (С. Есин. Бег в обратную сторону, или Эсхатология.)

23. Славное получилось у Проножки кресло! Спинка и подлокотники резные, украшенные виноградными гроздьями, ножки чуть выгнутые, похожие на львиные лапы. Кожу он поставил на кресло тоже первосортную, воловью, в палец толщиной, которую по случаю выменял у знакомого скорняка. Была она опять-таки краденой, добытой у одного перекупщика за бесценок. Но Проножке было это совершенно без разницы. Настроение у него в те дни установилось веселое, легкое, и он, не беря ни капли в рот вина, трудился над креслом всласть. (И. Евсеенко. Кресло.)

24. Уже наступала осень. А с нею и хлопоты, о которых мы понятия не имели, живя в городе. Нужно было запасать на зиму продукты, дрова… Дом необходимо было хоть как-то подготовить к холодам. Завезти надо было газ в баллонах, перетащить из Москвы книги и словари для работы (для одного московского издательства мы подрядились делать переводы). Забот хватало, что там говорить, но надо сознаться, что все это были ужасно приятные заботы – робинзоновские. (Г. Головин. Джек, Братишка и другие.)

25. Здоровый, жизнерадостный дворняга, он во все собачьи игры играл, как и полагается собакам, с азартом и удовольствием. Но забавам этим Братишка предавался, словно бы снисходя до них. Словно бы уступая какой-то необходимости, традиции, не им заведенной.

Для Джека жизнь, несомненно, и заключалась во всех этих собачьих игрищах. А для Братишки – нет. Для него жизнь была чем-то иным, очень грустным и важным, о чем, как казалось со стороны, он постоянно размышлял.

Он был очень значительный пес, наш Братишка. (Г. Головин. Джек, Братишка и другие.)

26. В этот же день Коля долетел на большом самолете до Оренбурга, потом на самолете поменьше – до Орска, а потом на десятиместном биплане – до степного аэродрома, откуда виден был его поселок.

Было шесть часов вечера. Небо над степью жило своей жизнью. Какую-то его часть занимали кучевые облака – высокие и округлые. Какую-то часть занимала туча. Какую-то часть неба занимало солнце, и там, насколько позволяло увидеть зрение, ни облаков, ни туч не было. (П. Катаев. К сестре на свадьбу.)

27. На битком набитой платформе псы чувствовали себя как дома. Шныряли в толпе, разыскивая знакомых. С жгучим интересом тянулись носами к хозяйственным сумкам. Беспрерывно и дружелюбно размахивали хвостами.

Иной раз и пропадали куда-то, но появлялись вскоре, так что у тех, с кем они пришли к поезду, сомнений, что провожают именно их, возникнуть не могло. (Г. Головин. Джек, Братишка и другие.)

28. Зима оказалась для Гортензии Степановны и Евгения Тарасовича испытанием. Осенью телефон еще позванивал, а когда выпал снег, световой день сократился и повеяло на всех гнетущей зимней усталостью, совсем замолчал. Исправно, правда, работал телевизор, но он, как говорится, неконтактен, разве он заменит живое, непосредственное общение? По телевизору они смотрели почти все, но глаза уставали, да и разнесся слух, что долгое спокойное сидение в кресле у телевизора вызывает гипертонию. Была у Евгения Тарасовича мысль завести кошку, но посоветовались, решили, что от нее на мебели остается много шерсти, да и вообще кошка существо гулящее и блудливое. (С. Есин. Соавторы.)

29. Стояла чудесная осень. Сопки, поросшие эрмоновой березой, тополем, осиной, лиственницей, кедровником и можжевельником, окинулись золотом. А над всем этим – белые снега Авачи, сопок Корякской и Козельского. Теплынь – как в бабье лето где-нибудь в Средней России. Тихо. Вода чистая, но темная. (П. Сажин. Капитан Кирибеев.)

30. Первое время снег подтаивал изнутри, тихомолком и вскрытную. Когда же половина богатырских трудов была сделана, их стало невозможно далее скрывать. Чудо вышло наружу. Из-под сдвинувшейся снеговой пелены выбежала вода и заголосила. Непроходимые лесные трущобы встрепенулись. Все в них пробудилось. (Б. Пастернак. Доктор Живаго.)

31. А потом настали вообще восхитительные дни – в лесу свежо и чисто, нет мошкары и комаров, и там поспел виноград… (П. Киле. На краю света.)

32. Одна из достопримечательностей Комарова – комаровская библиотека. Что бы ни происходило, возле комаровской библиотеки всегда толпилась и аккуратно посещала ее детвора комаровская или сами дачники. Здесь устраивались литературные вечера, здесь была школа художественная для детей. Это все были летние радости. (Д. Гранин. Листопад: Комарово.)

33. Баня дело нескорое. Пока прокалишь каменку отборными поленьями, пока воды натаскаешь, пока все внутри выскоблишь, пока попаришься – день и прошел. (В. Козлов. Кольцо моей бабушки.)

34. Мы выползли наружу и зажмурились от света, бьющего в глаза. Луна. В городе ее как-то не замечаешь. А тут она была огромной, почти объемной и лучилась так, что глазам было больно от обилия чистого, серебряного света. С вершины горы открывался вполне марсианский вид. Вокруг застыли какие-то бесформенные, неясные тени, тускло светились далекие гольцы, а ниже – непроглядная бархатная темь. Только далеко в стороне от кедроградских границ, километрах, должно быть, в тридцати, мерцала красная искорка – ночевали не то охотники, не то геологи, а скорее всего туристы, из тех, что любят палить нежаркие, но яркие костры. (В. Чивилихин. Месяц в Кедрограде.)

35. Когда Борис по возрасту ушел из милиции, он устроился сторожем в Ботанический сад. В ту хрущевскую пору сено колхозникам не давали и коровы начали дохнуть. Крестьянский сын Борис Иванович накашивал в Ботаническом саду три машины травы, друзья-милиционеры помогали с транспортом – и с Аптекарского острова в захудалую псковскую деревню мчались грузовики с сеном. Для одноногого старика, Бориного отца, и его коровы Зорьки. Такое хозяйствование не возмущало бывшего речного милиционера: советскую власть не трожь. (Н. Толстая. Моя милиция.)