Geum.ru

Учебное пособие Чебоксары 2009 Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное агентство по образованию

Вид материалаУчебное пособие
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Задание 2. Найдите в данных текстах слова, значения которых осложняются дополнительными семантическими компонентами. Раскройте значения этих слов.


1. Насколько я понимаю свои юношеские годы, центральное свойство человека этого возраста – глупость. Юношеской глупости мне не совестно, так как в ней я не нахожу ничего суверенного и наступательного – так, просто глупость. Да и можно ли спрашивать настоящего ума с человека, который и двух десятилетий не прожил среди людей, ведь никто же не спрашивает зубов с новорожденного младенца. Скверно только, что в юношеском возрасте эта глупость отнюдь глупостью не кажется, а считается наоборот: чем глупее, тем самобытней. Это происходит из-за того, что юношеская глупость, как правило, изъясняется очень туманно, и не разберешь, то ли это чрезвычайно глупо, то ли чрезвычайно умно! Если бы нужно было привести образчик наших «умных» разговоров, ничто не сгодилось бы в такой степени, как знаменитый средневековый спор, касающийся того, что именно ведет на рынок козла: правая кисть хозяина или веревка. (В. Пьецух. Алфавит.)

2. – Это портрет Василия Егоровича Кромкина, – не выдержала бойкая хранительница, – это наш первый секретарь крайкома. Он царствует у нас уже более двадцати лет.

Его, Сумаедова, уже тогда насторожила некоторая фамильярность, прозвучавшая в слове царствовать (выделено в тексте. – Л. П.). Его определенно вызывали на разговор. Готов ли он был к нему тогда? Нет, значит, по возможности надо уклониться. (С. Есин. Бег в обратную сторону, или Эсхатология.)

3. Человек молча закрутил правый ус и спрятал руку. Широкоплечий, сложенный ладно, он был, видимо, очень силен; шагал широко и легко, как человек, привыкший одолевать большие расстояния, но ни котомки, ни узелка не было у него. Брезгливо вздернутая губа его и глаза, прикрытые ресницами, стесняли меня, настраивая подозрительно, почти враждебно.

Но в ущелье, идя впереди нас по каменной тропе, вдоль речки, он вдруг обернулся к нам и, кивнув головой на веселую игру воды в реке, сказал:

– Сваха!

Солдат, приподняв белесые брови, подумал, поглядел вокруг, потом шепнул:

– Дурак!

А мне показалось, что человек сказал верно: эта бойкая, гибкая речка очень напомнила болтливую, веселую бабенку, которой нравится устраивать любовные дела, не только ради своих выгод, а больше для того, чтоб люди поскорей узнали великие радости любви, которыми она живет не уставая, и весело торопит всех приобщиться к ним. (М. Горький. В ущелье.)

4. Вечерами строит Олежек дом. Домину. В два этажа, с гаражом подземным, кирпич желтый, камин. Участок отгородил решеткой сварной. А первым делом собрал теплицу. Катер завез на участок. «Уазик». (П. Алешковский. Петрушка.)

5. Мы сели и закурили.

– Ну и цирк, – сказал я.

Платоныч молчал.

– Ну и ну, – сказал Михеев. – Ну и мужики. (А. Волос. Курица.)

6. Кошмар – это не кровавая рука в окне, и не науки с Марса, и не вторжение разумных грибов, кошмар – это когда внешне как люди, тянет друг к другу, как людей, а чего-то не хватает, что-то не случается, или, наоборот, слишком много лишнего, чего у людей не бывает, но непонятно, чего именно. И это зависит не от Мужчины и Женщины, и не от их воль, а от какой-то другой воли. И с ней нельзя ни разобраться, ни договориться. И Мужчина теоретически знает, что у людей так принято, чтобы мужчина и женщина жили вместе, а практически он предпочитает лошадей. (А. Гостева. Дочь самурая.)

7. – Скажите, сколько вам лет? – спросил наконец «профессор».

– Тридцать восемь, – ответил Леонид.

– И вы что, желаете поступить в наше училище?

– Нет.

– Тогда… тогда я не совсем понимаю, чего же вы хотите от меня?

– Ну, талант, талант, – уже со слезами на глазах почти кричала Галка, – есть у него? Певец он или не певец?

– Талант? Вы имеете в виду исполнительский талант вашего мужа?

– Ну да! (В. Кузнецов. Петь хочу!..)

8. – Антон, а ты у нас умный? – спросил Валька. Малый насупился.

– Чего долго думаешь? – поддержала Вальку и бабка. – Говори!

Мальчик сказал:

– Умный!

– У тебя сколько извилин?

Мальчик подумал и, показывая пять своих пальчиков, выпалил:

– Пять!

– Ну тогда ты и правда умный, – сказал тракторист. – Лично у меня только две. Одна для белого вина, другая для браги. А у трактора, знаешь, сколько всяких извилин? (В. Белов. Деревенское утро.)

9. – У тебя, наверное, красивая дочь?

Давлетов опять согласился кивком. Помолчал. Ответил:

– Только невезучая.

– Не нашла мужика?

– Нашла. Непутевый человек.

– Непутевый, значит, тропу потерял. Совсем худой человек… (Ю. Теплов. Подкова.)

10. – Дед! – говорил он (Сверяба. – Л. П.). – И сюда добралась цивилизация, ядри ее в бочку! Баню, магазинов понастроили! Парник с редиской развели! Не хватало свинства в подсобном хозяйстве!.. Все бабы виноваты! Понаехали! Очередь за шмотками образовали – за сигаретами не пробьешься! А в первую зиму рябчики на деревьях у самого закрайка сидели. Выйдешь утром из палатки, а они – тут, и не пугаются. В палатке жили – красотища! Печка топится, народ байки рассказывает: коллектив!

И Савину страсть хотелось в палаточный коллектив, чтобы спать так же, как первые, в шубах, валенках и шапках. Но не досталось ему, не выпало по жребию первопроходческого лиха. (Ю. Теплов. Подкова.)

11. Вызов за вызовом всю ночь. Они разные – хорошие и плохие. Добрые и злые. И если для большинства людей, спокойно спящих в это время, ночь – это ночь, то для нас ночи не бывает, для нас она – продолжение рабочего дня. Торопливо кем-то набираются всего две цифры. И вот уже ломится в телефонную трубку чья-то неутешная боль, страдание, горе, несчастье.

Голос диспетчера в который раз строго скажет:

– Двадцать вторая, на вызов.

Так хорошо знакомое для меня слово – вызов. Но до сих пор сколько в нем загадочности, боли и радости, встреч и расставаний. И в который раз, беря бланк-вызов из окошечка диспетчерской, мысленно говорю себе: «Доктор, если вы себя плохо чувствуете, улыбнитесь чуть-чуть!» (А. Брежнев. Встречи на «Скорой».)

12. И вдруг… (Какой раз вдруг. Тогда я страшными темпами набирал скорость – теперь-то я это понимаю, – и для меня на каждом шагу было это великолепное вдруг!) (выделено в тексте. – Л. П.). И вдруг именно в этой чужой просторной комнате – я это на всю жизнь запомнил – душа наконец прорвала пелену сна, наполнила меня всего тоской, тревогой, любовью, и я вдруг понял, что никогда-никогда не увижу больше своего далекого совхоза, хотя тогда он был совсем рядом. И что я никогда-никогда не увижу той девушки, которую с полным основанием мог бы назвать – моя невеста. (П. Катаев. Наши невесты.)

13. Книжный человек! Уже не впервые я упрекаю себя за это. Но что поделаешь?.. Я люблю книги. Люблю до самозабвения, особенно книги о путешествиях. Причем если большинство людей читает книги быстро, «глотает» их, увлекаясь повествованием, то для меня это всегда работа. Я настолько вживаюсь в материал книги, что будто сам продираюсь сквозь заросли джунглей, плыву по штормовому морю, взбираюсь на неприступные скалы, сражаюсь с тиграми, спасаюсь от гигантских муравьев. (П. Сажин. Капитан Кирибеев.)

14. – Он мне советовал думать о цветах, – Анюта слегка повернула голову к нянечке, печально усмехнулась.

– А что? – встрепенулась нянечка, уже довольная тем, что девчонка заговорила. – Цветы – это тоже жизнь, доченька. Сколько я всякого наслышалась о них. Еще матушка моя, бывало, все рассказывала нам. Как они на свете появились, откуда пошли у них имена… (В. Максимов. Цветет полынь.)

15. По берегам реки зацвел белозор. В пойменных лугах несмелый ветерок покачивает его печальный, прохладный запах.

В урочищах пурпуровым пламенем догорает черемуха. По утрам побуревшая трава на полянах совсем седая от инея, как волосы старика.

На потемневшей зелени мхов начинают проступать синие и багровые пятна…

В хате егеря Акимыча тоже чувствуется крепкий, слегка дурманящий запах белозора. Акимыч уважает этот поздний осенний цветок. Какое певучее слово – бе-ло-зор.

Но Акимыч уважает его не только за певучесть, но и за исцеляющую силу. Собирает его, сушит пучками вместе с другими растениями на стенах своей суровой хаты-сторожки. А зимой заваривает белозор с липовым цветом, пьет. (В. Максимов. Цветет полынь.)

16. Над рожью, пересыпанной дождем, распускалась радуга. Дождь шел все мельче и мельче, а вскоре совсем прекратился. Запели жаворонки, застучали во ржи перепела.

Анюта вздохнула полной грудью промытый, еще влажный воздух и неожиданно для себя засмеялась. Засмеялась, как Нюрка – громко, дурачась. Как хорошо жить на свете! Как здорово дышится после летнего ливня, когда темные тучи еще ушли не совсем, еще плывут льдинами в быстро светлеющем небе!

Радуга встает только при солнце… (В. Максимов. Цветет полынь.)

17. – На рыбалку не ходишь? – спрашивал Иван соседа.

Тетка Маня, как всегда, отвечала раньше старика:

– Рыбак… Едва ходит. В коленку вступило. Говорю, иди на ремонт к докторам. Не идет, натурный.

Тимофеич согласно кивал головой:

– Не иду. (Б. Екимов. Суббота – свободный день.)

18. Всякий раз, когда Мария Федоровна заговаривает о Казанцеве, ей говорят, что она сумасшедшая: все сроки давно уже прошли. Да, они правы. Конечно, прошли сроки, но что делать, если нет дня, когда б она, ложась спать, не подумала о нем. Прежде чем придет сон, сколько передумаешь, что, если б записать, такое б «евангелие» получилось! (П. Сажин. Три часа.)

19. Он (Паустовский. – Л. П.) был добрым писателем. Не добреньким, а призванным поборником добра. (К. Ковальджи. Из вчерашнего века.)

20. Иван посмотрел на часы: до электрички оставалось совсем немного. <…>

– Не торопись, – бомж говорил будто бы в сторону <…>. У нас в театре за такую бы бороду гримера уволили <…>.

– А ты что, актер? – спросил Иван.

– Все мы в этом мире актеры, – сказал бомж, еле заметно кивнул на свою подругу. – Вот – актриса. Лучшая Нина Заречная на Среднем Урале. А также – Дездемона… Это в прошлом, понятное дело… Но были и мы рысаками. (Д. Стахов. Генеральская дочка.)

21. А Пасха – праздник земной-земной.

В том смысле, что близкий самый.

И пахнет Пасха всегда весной.

Сырою землей.

И мамой.

(И. Кабыш.)

22. – Ивана Сковородку, кровельщика, знаете? – спрашивает меня Тимофей.

<…> Нет у нас больше такого охотника, как Иван Сковородка! Вот уж ходок! Безо всякой собаки, без ничего, вышел это с вечера, задрал голову, как гусар, – по-дал-ся! Зайцев, например, если… и как он их найдет и где найдет, не двух, так одного он уж обязательно тащит… Нюхом одним жив… И где они лежат знает, и все, весь обиход ихний… удивление! (С. Сергеев-Ценский. Улыбки.)

23. В поселке стонут и брешут собаки, окна домов не горят, и, кажется, бабушка стоит у ворот.

– Ну вот, сэр, и окончилась наша официальная прогулка под луной.

– А что такое официальная? – шепотом спрашивает внук и берет деда за руку. Ему чудится, что из домов за ними подглядывают, подслушивают.

– А это такое, – тоже шепотом говорит Тимофеев, чтобы лучше запомнилась. (В. Козлов. Официальная прогулка под луной.)

24. – При-шел ты? – ровным голосом своим спрашивает старуха, когда они приходят снова в гостиную.

– Куда же я от тебя уйду?.. Куда?... Крест мой! – спокойно уже теперь говорит полковник.

– А – га … Крест! – повторяет старуха, и тут она зевает вдруг сладко, длинно и широко, как будто целую жизнь свою гналась она за мужем, а он все от нее увертывался, ускользал и только вот теперь пойман, навсегда пойман, никуда уже не уйдет больше, и, отдыхая, может она позволить себе это – зевнуть успокоенно и глубоко, насколько дадут оплывшие тяжелые щеки. (С. Сергеев-Ценский. Валя.)

25. – Но как же мне жить, старик?

– В труде жить, Васюков. Помни все, но научись и понимать. Потому что не понимает только скотина. Скажу напоследок: Акулина с ее несчастьем – это, старшина Васюков, последняя твоя высота в прошедшей войне. Но взять ее можно не оружием, а сердцем. Хватит у тебя сил на это – останешься человеком… (К. Песоцкий. Сладкая горечь полыни.)

26. И тут он (Сизов. – Л. П.) заговорил свободней. Слова уже обгоняли друг дружку.

– Я очень любил тебя, Поликсена. Какое там «очень» – жалкое слово. Пустышка. Оно ничего не значит. Я так любил тебя, Поликсена, что перехватывало дыханье. (Л. Зорин. Островитяне.)

27. Все похвалил дед и надо всем посмеялся <…>, Прокофию обещал бердянских голубей.

– Знаешь, какие бердянские?

– Как же, барин, – взволновался Прокофий. – Золото. Как завьются, так в трубу не увидишь… и следа и звания нет, – вон какие!.. У нас их нет. (С. Сергеев-Ценский. Печаль полей.)

28. Лицо его состояло из комков: лоб – два комка, щеки всегда закально-красные, – два комка, подбородок – один комок, но тоже раздвоенный глубокой щелью, из которой торчало непробритое толстое волосье и давно от слесарной работы залегший, непромываемый мазут. Меж этих холмов торчал курносый носишко, и где-то в далеком углублении светились белым глаза со зрачками, как бы проткнутыми шилом. Кроме всего прочего, это первобытное лицо всегда было покрыто угрями, протекшими, после себя оставившими черные дырки, назревшие гноем и только-только нарождающиеся, и все это недоформированное мясо покрывалось наростами тонкой кожи, затягивающей выболевшие места. Говорил он мало, резко, как бы презирая всех людей или сердясь на них. Скорее всего, так оно и было. (В. Астафьев. Пролетный гусь.)

29. Я рассказывал, что на переменах мои одноклассники гоняются по коридорам друг за другом, иногда подбегают ко мне, хватают сзади, разворачивают и прячутся за моей спиной. Однажды развернули так резко, что я чуть не упал.

– Мне уже опостылело, что они так гоняются… – закончил я.

Словечко «опостылело» я вычитал в учебнике истории: рабочим что-то там опостылело, я уж не помню теперь что. Это «опостылело» мне нравилось. (А. Тихолоз. Без отца.)

30. Но главное, что делали в Аинске, – это ходили в гости. Может быть, есть люди, – наверное, есть, – для которых это труднейшая и скучнейшая повинность: гости; в Аинске не было таких. (С. Сергеев-Ценский. Медвежонок.)

31. Предчувствуя большие и положительные изменения в нашей судьбе, мы уже иначе воспринимали и отсутствие билетов, и ночную сидячую поездку до Минвод, и поиск в Минводах того самого щебеночного завода, в школу которого было у нас на руках направление. Нашли, прибыли прямо к директору, и он нас направил в дом, в трехкомнатной квартире которого была комната для нас.

Представить нашу радость, когда мы вошли в свою (выделено в тексте. – Л. П.) комнату с четырьмя стенами, где мы могли жить так, как хотелось, и за нами никто не следил, как это было на квартире, – ну просто невозможно! Мы тут же на полу завалились спать. (К. Титова. От судьбы не уйдешь.)

32. – А в свою деревню приняли?

– Как не принять? Она землю холит. Человек!.. Из тебя тоже можно бы человека сделать, ведь не стараешься, только поганки носишь, деревню нашу позоришь, – проворчала под конец тетя Паня. (Е. Лисина. Две деревни на одной земле.)

33. Сиротой в полном смысле дурного слова девочка не была. Ее мать, до замужества прима театра, оперная певица, всю жизнь мечтавшая променять родину на Европу, успела все же до родов дать пару сольных концертов на новом месте, но после выхода из больницы с тихим свертком наперевес ей пришлось запереться дома: послеродовая депрессия, черная, как мантилья, сожгла ей голос до самых связок и волосы до корней. (Д. Кудрявцев. Близнецы.)

34. Умного человека в тайге спасут ее законы. Идите вниз по любой речушке и обязательно наткнетесь на зимовье. Найдете и еду, и спички, и дрова. А когда будете покидать зимовье, приготовьте все тому, кто придет после вас. И упаси вас господь тронуть хоть одну вещь. Закон тайги этого не прощает. (Ю. Теплов. Подкова.)

35. А вот и Дерево. Дерево значит дом. Деревьев тут полно, но Дерево здесь одно. Оно растет у самого дома, и хоть оно тоже за границей ботанического царства, но – такое же могучее и древнее, из их рода, состоящее с теми в родстве, патриарх елизаветинских огородов. Оно нависло через всю улицу, дотянулось нижней гигантской ветвью до собратьев и последним хоть листиком, но повисло туда, за решетку, к своим, в сад… Эту ветвь обломил грузовик своим негабаритным грузом. Приятно было видеть свалившийся с неба контейнер. И ветвь загородила всю улицу, сама как столетнее дерево. Очень я жалел эту ветвь. Но довольно скоро, точно так же могуче и низко, нависла через улицу следующая ветвь. Памятуя об аварии, ее вовремя спилили. Тогда все Дерево потянулось туда, к саду. Так и росло под углом… Приятно было, подъезжая на такси, в очередной раз произнести: «Вот под Деревом остановите, пожалуйста». И никогда шофер не переспрашивал, настолько было ясно, что значит «под Деревом». (А. Битов. Рассеянный свет.)

36. Тургенев замечательно писал о любви: его проза о «страсти нежной» по воздействию на читателя не уступала (да, пожалуй, и сейчас не уступает) откровеннейшим любовным стихам. Практически в то время в душах молодежи Тургенев, пожалуй, занимал место первого лирического поэта эпохи.

На главная причина «модности» заключалась в одной крайне редкой особенности тургеневской личности: по складу литературного дарования он был пророк. Это не возвышенная похвала – именно творческая особенность, ничего более.

Здесь, видимо, опять надо вернуться к огромному тургеневскому уму. До сих пор спорят: полезны ум и образование в художественном творчестве или вредны? На примере русских гениев можно ответить однозначно: полезны! Тургенев постоянно попадал в самую сердцевину, в «десятку» общественных проблем, конечно же, не потому, что «популярничал» или стремился «подвильнуть хвостом», а только потому, что наблюдал жизнь страны гораздо внимательней, понимал гораздо глубже, чем подавляющее большинство его современников. Отсюда постоянный жадный интерес к его творчеству. Отсюда, к сожалению, близорукие, но злые нападки на писателя. (Л. Жуховицкий. Загадка Тургенева.)

37. Судьба судьбине не синоним. Жуковский это объяснил претонко. Судьба есть рок; рок мечет жребий; жребий есть судьбина. Ее-то не объедешь на кривой – тебя везет фельдъегерь.

Пусть так. Но Кюхельбекер произносил не «жребий», а «жеребий», разумея предмет возвышенный и постижимый лишь головой, богам угодной.

Горька судьба поэтов всех времен;

тяжеле всех судьба казнит Россию.

Жеребий или жребий, а рок метал угрюмо: казематы на матером берегу и казематы островные. И нету трын-травы, растет трава забвенья. (Ю. Давыдов. Зоровавель.)

38. Воистину: жизнь на вятской земле, откуда родом писатель, была трудной, но до чего же плодотворной! Она и нигде в России не была легкой, вот почему у нас воссияла самая лучшая в мире литература. Трудная – из трудов состоящая, научающая, оставляющая полновесный след человека на земле. (В. Распутин. Слово о писателе.)

39. Искандер создал и обустроил в литературе целый мир. Построил эстетическую (а следовательно, и философскую, в частности этическую) его модель.

И для того чтобы писать дальше (не «еще», а именно – «дальше»), Искандеру сегодня необходимо дополнительное мужество. Мужество не обращать внимания на существование в литературе уже сложившегося образа «Фазиля Искандера». Не обслуживать его, а – продолжать. (С. Костырко. О вере в человеке как «благородном пренебрежении мудростью».)

40. Весь свист и рев раздираемого пространства обрушился на меня. Человек мечтал когда-то уподобиться птице, а превратился в реактивный снаряд. Смертельная опасность, собранная в каждый километр, а километр – это только подумать о маме. Прекрасен пущенный в небо серебристый снаряд и человек, находящийся в нем. Человек взял в руки машину и перенял ее смелость, ибо что же тогда такое катапультирование, как не общая смелость человека и машины? Катапультирование ради спасения себя, как ценного авиакадра, и ради эксперимента, а и то и просто «отработка техники катапультирования»??? Это та же смелость, что смелость сопла, изрыгающего огонь, и смелость несущих плоскостей. И ни минуты на мысль, и ни секунды на трусость. Нажимайте то, что надо нажать, проигрыш или выигрыш – это будет видно внизу. Смелость, естественная, как дыхание, потому что там, на большой высоте, не быть смелым – это все равно что прекратить дышать. (В. Аксенов. Катапульта.)

41. – Не будет нам житья вместе, – сказала Василиса. – Я, Василий, один раз сделанная, меня не переделать.

– Война всех переделала, – тихо возразил Василий.

– Война, война… – повторила Василиса. – Война – она горе, а не указ. Она и так из баб мужиков понаделала. Когда это теперь новые бабы нарастут? Похоронить ее надо скорей, войну твою. (В. Распутин. Василий и Василиса.)

42. – Ох, как вам повезло, девоньки! – Он (Гоголь. – Л. П.) даже чуть замычал от удовольствия. – Жить в Вечности, это ж как в раю.

– Рай только на небе бывает, – сказала толстощекая.

– А вы знаете, что такое вечность? – спросил он и почувствовал нелепость своего вопроса…

– Вечность, это когда все было всегда, – сказала худенькая.

– Вот так-так! – восхитился Гоголь. – Лучше и не скажешь! (Ю. Убогий. Русь поднебесная.)


Задание 3. Опираясь на приведенные тексты, определите значение слова счастье.


1. Жизнь научила Алешу Коренева, что принимать за счастье; в ту ночь, растворившись в байкальской игре и неге, где воедино и мощно сошлись земное и небесное, он был счастлив. Чтó все написанные книги, чтó все своды мудрости пред этой несказанностью присутствия там, где он был! И чтó все богатства, все победы, все измышления ума! Ликуя, кувыркаясь, подныривая верхним под нижнее, играл перед ним мир, ликованием своим обжигал Алешу – и так хорошо было, точно свечке под огнем, истаивать под этим всеобъемлющим праздничным сиянием, так хорошо было чувствовать свою неотрывность, вместе с камнями и водой, от всего, от всего, что окружало его и было звано на это великолепное зрелище! И хорошо было думать, что, чем бы ни стал он после жизни мирской, во что бы ни превратился, он не потеряет счастья в том же товариществе видеть все это снова; и хорошо было додумываться даже до такого внушения, что потом-то он и станет значить в этом мире неизмеримо больше, что если теперь самой крохотной песчинкой он входит в мир среди мириад подобных же песчинок, то потом, после этой жизни, в жизни другой, весь огромный мир легко сможет поместиться в нем одном, ибо тогда-то он и станет миром больше видимого мира. Что-то новое вошло в Алешу, что-то, чего в нем не было. И когда ранним утром в серых туманных сумерках подошел он к поселку, куда отправлялся паром, и, пройдя поселок из конца в конец, не встретил ни одного человека и ни один звук не окликнул его, показалось Алеше, что его все еще нет, должно быть, нельзя ни видеть и ни слышать, что, как в физической жизни происходит обмен веществ, произошел в нем обмен чего-то незнаемого. (В. Распутин. Новая профессия.)

2. Что такое счастье?

Страдать, мечтать, надеяться и ждать,

Идти сквозь все ненастья.

Любить, забыть, ласкать и гнать –

Вот сущность счастья!

Все кроется за этими

Семью простыми буквами,

Но хорошо ли знаем их

Ты, он, да и вообще все мы?

Люди отвыкли от слова счастье.

В погоне за будничным сумраком дел

Твердим мы всегда: «Счастья нам, счастья»,

В лихорадочных судорогах тел.

Последняя буква гласит – «За себя».

Она все твердит: «Только мне, только Я».

Она в этом слове будто бы дверь.

Надеюсь, ты понимаешь теперь,

Что люди забыли, что счастья хотеть –

Это прежде всего долго терпеть.

Счастье твое, если счастье у всех!

А счастье сейчас – на горе – успех.

И люди зациклились только в себе,

Хотят видеть солнце в своем лишь окне.

В погоне счастью крылья ломали,

Своими руками Солнце марали.

А если все вместе протянете руки,

Исчезнут мгновенно все ваши муки,

Солнце одарит всех вас теплом,

А счастье придет своим чередом!

(Т. Снежина.)


3. Что такое счастье?

Что же такое счастье?

Одни говорят: «Это страсти:

Карты, вино, увлечения –

Все острые ощущения».

Другие верят, что счастье –

В окладе большом и власти,

В глазах секретарш плененных

И трепете подчиненных.

Третьи считают, что счастье –

Это большое участье:

Забота, тепло, внимание

И общность переживания.

По мненью четвертых, это –

С милой сидеть до рассвета,

Однажды в любви признаться

И больше не расставаться.

Еще есть такое мнение,

Что счастье – это горение:

Поиск, мечта, работа

И дерзкие крылья взлета!

А счастье, по-моему, просто

Бывает разного роста:

От кочки и до Казбека,

В зависимости от человека.

(Э. Асадов.)


4. Что же такое было тогда в моей душе? Было тихое согласие с самим собой – может быть, это и есть счастье? (Ю. Бондарев. В тайге.)

5. В «Блудном сыне» отец – сама любовь и радость прощения. Счастье вернулось в его душу. Слепое его лицо – одно из лучших изображений счастья, во всей его полноте. Мы не видим лица сына, может быть, он плачет, мы видим лишь отца, который не видит сына, его руки, он ощущает ими, даже не прикасаясь к сыну. Согнутая спина сына, он стоит на коленях перед отцом, перед нами его натруженная пятка, долог был путь домой.

Для Рембрандта библейская притча – непростая возможность дойти до божественной души человека. (Д. Гранин. Листопад: Блудный сын.)

6. Может ли земля обойтись без тепла и света, без воды и ветра, без цветов и снега, без крохотных гамбузий и исполинов морей – голубых китов? Нет! А человек – без счастья? Нет! А счастье – без любви? Тоже нет! А любовь без взгляда в глаза любимой, без молчаливых пожатий рук, без поцелуев, без горечи разлук и радости свиданий, без страха друг за друга? Нет! Счастье. О нем говорят все, и каждый понимает его по-своему. Счастье в наше время не частное дело, и пути к нему редко бывают легкими. Ибо счастье не выигрыш по лотерейному билету и не находка самородного золота или голубого алмаза.

У счастья нет начала, как и нет конца, пока тянется нить жизни. Не нужно только без нужды испытывать крепость ее! (П. Сажин. Сирень.)

7. Анюта проснулась, когда в окнах уже брезжил рассвет! На душе было радостно и уютно. Сегодня у нее день рождения, и Санька непременно появится в городе!

Тонкий луч коснулся поголубевшего окна, и на заиндевелых окнах словно накипели дробинки золотого сияния.

<…>

Тетка Авдотья оказалась привередливой, скрипучей старухой. Угодить ей было трудно, и Анюта начала подумывать о том, как бы перебраться в студенческое общежитие к своим девчатам.

Но сегодня ни о чем не хотелось думать, кроме как о счастье. О голубом, с золотыми дробинками сиянии, как первый солнечный луч на заиндевелом стекле. (В. Максимов. Цветет полынь.)

8. Говорят, что она еще выглядит молодо, что еще можно наверстать. Можно взять свое счастье. А в чем оно, счастье? Говорят, в работе. Что ж, она работает. Но чего бы стоила ее работа, если б не было у нее детей?

Ну, а разве не счастье видеть, как восходит солнце, бушует море, белка прыгает с сосны на сосну, снег серебрится на ветвях дремучего леса?!

А может быть, она какая-то особенная? Может быть, только ее до слез трогают мартовские сосульки и вылезающий из земли красноватый росточек?

Однако сколько же сердец на свете теплеет от весенней капели и щелканья соловья! Но есть еще люди, которые талдычат: «Счастье только в труде!» Как будто кто-то станет оспаривать, что большого, истинного счастья без труда не может быть! Но ведь не только в труде!

Взяла со стола свой портрет. Прежде чем уложить в ящик, скользнула взглядом и мысленно, как о чужом лице, произнесла: «Ишь, какая красоточка!»

Она не льстила себе. Мария Федоровна действительно была красивой женщиной. И выглядела моложаво. На голове ни одного седого волоса. Ее радовало, что у нее такие волосы. Когда расчесываешь их, они чуть-чуть поют. А возьмешь прядь в руки, она играет, как баргузинский соболь. Хорошие волосы – прыгучие. (П. Сажин. Три часа.)

9. Эта женщина из тех, кого мы не замечаем на улице, спеша ухватить фортуну. Ее не встретишь в очереди за дефицитом, и у дверей магазина она не воткнет в тебя свой костлявый локоток, не буркнет вслед что-нибудь едкое, – вот и не замечаем. Вот и не понимаем, какого лишаемся счастья: побыть с человеком. Рядом с ней легко, просто, ясно. Голова перестает болеть, сердце восстанавливает забытый ритм: один удар в секунду. Поговорить с ней пятнадцать минут, что два часа погулять в хвойном лесу. Это возвращение к жизни. (О. Спасов. В жилищах наших.)

10. Я не помнил себя от счастья и молчал. Санечка тоже молчала.

Как это хорошо, думаю я сейчас, – не помнить себя от счастья. Помнить другого, близкого и милого, и так помнить, что себя забывать. (Д. Шеваров. Санечка.)

11. Около нашего вагона, облокотившись о загородку площадки, стоял кондуктор и глядел в ту сторону, где стояла красавица, и его испитое, обрюзглое, неприятно сытое, утомленное бессонными ночами и вагонной качкой лицо выражало умиление и глубочайшую грусть, как будто в девушке он видел свою молодость, счастье, свою трезвость, чистоту, жену, детей, как будто он каялся и чувствовал всем своим существом, что девушка эта не его и что до обыкновенного человеческого, пассажирского счастья ему с его преждевременной старостью, неуклюжестью и жирным лицом так же далеко, как до неба. (А. Чехов. Красавицы.)

12. Что же ты такое, жизнь? Безмолвный театр китайских теней, цепь снов, лавка жулика? Или дар безответной любви – это и все, что мне предназначено? А счастье-то? Какое такое счастье? Неблагодарный, ты жив, ты плачешь, любишь, рвешься и падаешь, и тебе этого мало? Как?.. Мало?! Ах, так, да? А больше ничего и нет. (Т. Толстая. Петерс.)