, 24 предисловие вэтой книге собраны очерки и рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 38

1.

Все пришло в движение как-то сразу, резко и неожиданно. Еще пять минут назад жизнь в дивизионе текла размеренно, по распорядку, свойственному дням затишья. Пять минут назад никто из гвардейцев — истребителей танков — и не подозревал, что временная передышка кончилась, что дни затишья, использованные для напряженной, кропотливой учебы, в этот самый момент стремительно уходили в прошлое. Только сейчас, когда раскрасневшийся, взмокший от возбуждения и быстрой езды связной спрыгнул с коня и, четко вскинув собранную ладонь

к виску, протянул капитану Складному пакет, командир дивизиона и все, кто в этот момент был около него, почувствовали что произошло что-то важное.

Складной быстро вскрыл конверт, прочитал содержание приказа и, обращаясь к начальнику штаба, сказал:

— Товарищ Тулубенекий, по тревоге поднять батареи и сосредоточить на рубеже номер пять.

Уже по официальной форме обращения, к которой так редко прибегал командир дивизиона, по его сдержанно-торжественному тону Тулубенекий понял все. В несколько секунд он, словно опытный дирижер, овладел действиями и поступками десятков людей. Беспрерывно звонил телефон, к батареям торопливо бежали связные, унося схемы и письменные приказания. Прицепив приземистые 45-миллиметровые орудия к передкам, артиллеристы спешили к рубежу номер пять.

Рубеж этот знали все. Он проходил недалеко от деревни, вдоль большака, почти у самого выхода его на шоссейную дорогу. Это было танкоопасное направление, как его называли здесь. Командование считало, что именно сюда противник в случае наступления направит свой главный удар. Поэтому здесь заранее были подготовлены площадки для орудий, отрыты щели и наблюдательные пункты.

Артиллеристы установили орудия, поднесли снаряды и стали ждать.

День и ночь прошли спокойно, а часов в двенадцать следующего дня на горизонте показались вражеские танки. Их было так много, что казалось, будто там, где они появились, внезапно вырос город из совершенно одинаковых черных домов. Постепанно приближаясь, эти черные точки становились все отчетливее. С наблюдательных пунктов батарей было,видно, как, подойдя к переднему краю нашей обороны, танки открыли огонь по окопам, в которых находились пехотинцы. Над полем, еще недавно пустынным и тихим/гулял теперь огненный смерч, стоял невообразимый грохот и лязг. Били танки из пушек и пулеметов, стреляли бронебойщики и полковые орудия, откуда-то сзади, с закрытых позиций, посылала снаряды наша дивизионная артиллерия, над закопавшимися в землю полками стаями кружились гитлеровские бомбардировщики. Временами весь район разгоревшегося ожесточенного боя заволакивало непроницаемой завесой багрово-черного дыма и пыли. Ветер доносил оттуда запах пороховых газов и жженого железа.

Казалось невероятным, что люди, сидящие там, в окопах, сумеют хоть ненадолго задержать ринувшуюся на них стальную лавину. Но бой шел уже больше часа, а вражеские танки все еще топтались по ту сторону траншей. Многие из них пылали огромными кострами, пуская ввысь гигантские султаны черно-бурого дыма.

2.

На узком участке танкам удалось наконец пробить брешь, и, словно вода в прорванную плотину, они хлынули через траншеи вперед. Две группы их, отделившись, стали заходить справа и слева в тыл пехотинцам, а основная .колонна из ста машин рванулась прямо по большаку к шоссейной дороге. Впереди грузно ползли бронированные страшилища — массивные «тигры».

Колонна спустилась в балку и осторожно стала взбираться на высотку, приближаясь к коридору, по сторонам которого стояли орудия первой и третьей батарей. Танки были уже в зоне действительного огня пушек, но артиллеристы терпеливо выжидали. Стальные громады двигались еще под острым углом к ним, а истребители знали, что огонь- из такого положения «тигру» не страшен: снаряд только скользнет по его броне и рикошетом уйдет в сторону.

Танки подходили нестерпимо медленно, часто останавливаясь. Чувствовалось, что сидевшие в «тиграх» гитлеровцы рассчитывали одним видом своих чудовищ морально подавить советских солдат, парализовать их волю к сопротивлению. «Вот каков я, никакой снаряд .меня не возьмет. Бросай оружие и сдавайся!»—казалось, говорили «тигры». Это была еврегр рода психическая атака. Но истребители танков из дивизиона Иосифа Складного были советскими солдатами и гвардейцами.

Как только голова танковой колонны поравнялась с огневыми позициями истребителей, командиры батарей Юрии Смирнов и Виктор Реутский дали команду открыть огонь. Расчеты только этого и ждали. В одно мгновение на гитлеровцев обрушился шквал огня двух батарей: слева по ним били артиллеристы третьей, а справа — первой батареи. Первыми же снарядами шедшие впереди «тигры» были подбиты и зажжены. Не ожидавшие такого оборота; гитлеровцы оторопели, остановились, а потом, взяв на буксир свои подбитые машины, поспешно откатились назад.

Но не прошло и двух часов, как вдали послышался нарастающий рев и грохот. Шестьдесят танков снова показались на больщаке. На этот раз они не полезли напролом, а, остановившись на почтительном расстоянии, с места открыли огонь по роще, на опушке которой стояли орудия третьей батареи.

— Ну, ребята, держись, начинается! — с ободряющей улыбкой крикнул Юрий Смирнов.

Он сразу разгадал маневр гитлеровцев. Не рассчитывая прорваться сквозь огневой заслон двух батарей, они решили разделаться с каждой из них поодиночке. И сначала встретить напор бронированной колонны врага предстояло третьей батарее.

Так и получилось. После продолжительной артподготовки вражеские танки свернули с большака и лощиной пошли на рощу. Раньше других по ним открыло огонь орудие старшего сержанта Василия Караулкина. Несколькими умело пущенными снарядами расчет Караулкина подбил три «тигра». Почти одновременно вступил в бой расчет сержанта Толокольникова, который сразу приковал к месту два тяжелых танка. Не отставали и расчеты братьев Троицких — Дмитрия и Владимира.

Подойдя метров на триста к батарее, «титры» развернулись и строем пошли в обхват рощи, непрерывно обстреливая ее. Вот один танк, вырвавшийся вперед, на какое-то 'мгновение повернулся боком к орудию младшего сержанта Владимира Троицкого. Воспользовавшись моментом, наводчик Николай Сорокин со второго снаряда сбил у танка гусеницу, а после третьего выстрела над машиной взвился столб дыма.

— Здорово, Сорокин! — на бегу крикнул уже пожилой гвардеец Николай Тимофеевич Евсюков, исполнявший обязанности и замкового, и заряжающего, и подносчика снарядов.

Другому «тигру» Сорокин всадил снаряд в самую башню. Танк замер, как вкопанный, и замолк. Шедший за ним следом «тигр» остановился, стал разворачиваться, намереваясь обойти опасное место стороной, и подставил под огонь корму. Точной наводкой Сорокин послал снаряд в моторную группу, и этот «тигр» тоже не двинулся дальше. В это время пять подошедших лощиной танков поднялись к роще, приблизились почти вплотную к орудию Владимира Троицкого и с места стали бить по нему прямой наводкой. Один снаряд разорвался прямо перед пушкой, но щит оградил людей от осколков. Сорокин успел сделать еще один выстрел. Танк дернулся, его заклиненная пушка опустилась вниз. Но в ту же минуту было разбито и противотанковое орудие. Осколком в голову был убит командир взвода гвардии лейтенант Иван Масленников.

Оцепив рощу, танки сжимали кольцо. С каждой минутой нашим воинам становилось все тяжелее. Но пока целы были орудия, ни один из них не отступил, не покинул поля боя. Полностью погиб расчет сержанта Толокольникова, успев подбить, кроме двух «тигров», еще два средних вражеских танка. Не осталось никого в живых из расчета Дмитрия Троицкого. Получили тяжелые ранения все артиллеристы расчета Василия Караулкина.

Оставшиеся в живых здоровые и раненые, прячась в высокой траве, ползком проскользнули между вражескими танками, почти касавшимися их своими гусеницами. Способные держаться на ногах, вооружившись автоматами, еще долго отражали натиск гитлеровской пехоты. На поле боя возле рощи догорали десять «тигров» и два средних танка, остановленные гвардейцами третьей батареи.

3.

После перегруппировки вражеские танки двинулись на позиции первой батареи, которой командовал старший лейтенант Виктор Реутский. Укрывшись от снарядов, бойцы расчетов сидели в вырытых возле орудий ровиках и спокойно беседовали, попыхивая цигарками.

В расчете сержанта Алексея Логинова было так шумно и весело, что казалось, люди совсем забыли о предстоящей схватке. Всегда жизнерадостный, говорун и песельник, наводчик Иван Михайлович Цилюрик и сейчас развлекал друзей своими шутками и выдумками. Высокий, с широкой грудью и большими рабочими руками, этот уже немолодой человек всю свою жизнь был хлеборобом. Перед войной он работал полеводом совхоза под Купянском и жил, как он образно выражался, «як вареник в масле». Сквозь дым и кровь двух фронтовых лет Цилюрик, как знамя, пронес бодрость духа и свой неувядающий оптимизм. Его неиссякаемая фантазия, ярко выраженный украинский акцент речи, такая симпатичная улыбка, при которой лукавые глаза превращались в узенькие щелки, а из-под каштановых чапаевских усов видны были ровные белые зубы,— все в Цилюрике привлекало симпатии солдат, заражало их искренним, здоровым весельем.

— Расчет, к орудию!—услышали артиллеристы приказание своего молодого командира Алексея Логинова.

Мигом замолкли говор и смех. Вслед за Цилюриком бойцы стремительно выскочили из ровика и бросились к орудию. С их губ еще не успела слететь улыбка, но глаза уже смотрели озабоченно и остро.

Ориентир номер два — танк! — крикнул Логинов.
Танк вижу,— деловито, спокойно ответил Цилюрик.
Бронебойно-зажигательным, прицел шесть, наводить в гусеницу!

Цилюрик повторил приказ командира. Последовала команда «Огонь!». Один выстрел и второй. Танк будто зацепился за что-то, сделал пол-оборота и остановился. Другие стали обходить его. Четвертый в колонне «тигр» встал и начал поворачивать пушку в сторону расчета. Но Цилюрик предупредил.врага. Один за другим он послал в него четыре снаряда. Танк сначала задымил, а потом вспыхнул, выбрасывая языки ярко-красного пламени и черного лохматого дыма. Остальные продолжали двигаться. Подойдя метров на триста, они развернулись и цепью пошли на расчет, осыпая его ливнем снарядов и пуль.

Прицельным огнем Цилюрик подбил третий танк, а затем последними снарядами зажег четвертый. В этот момент от пулеметного обстрела вышла из строя панорама, на орудийной площадке загорелись подготовленные бутылки с воспламеняю-щейся смесью. Артиллеристам не оставалось ничего другого, как укрыться в ровик.

Тем временем «тигры» подошли совсем близко. Один из них остановился у самой огневой позиции. Из открывшегося люка по грудь высунулся человек и, заметив бойцов, позвал:

— Поди сюда!

Русская речь и красный флаг на башне смутили находившегося с расчетом командира взвода младшего лейтенанта Дмитрия Дорофеева. «Неужели «наши?»,— подумал он и, обращаясь к ящичному Дворецкому, приказал:

— А ну, сходи узнай, в чем дело...

Когда Дворецкий подошел к танку, гитлеровец, нагло осклабившись, сказал: «Туда!» — и ткнул пальцем в тыл своих войск. Дворецкий смачно выругался и быстро прыгнул в щель. Люк захлопнулся, и танк пошел прямо на ровик, в котором сидели истребители.

— Ну, хлопцы, або пан, або пропал,— не утерпел никогда не унывающий Цилюрик.

Над головой раздался оглушительный скрежет, в тот же миг их засыпало землей, придавило.

Но гвардейцы не погибли. Они выбрались из уготованной им могилы и, дождавшись наступления сумерек, под носом гитлеровцев вышли из вражеского кольца к своим.

Не все батарейцы вернулись. На станине орудия, подбившего в этот день десять «тигров», смерть настигла командира расчёте сержанта Любезнова. Погиб наводчик другого орудий, Пальцев, многие были ранены. В бесформенные груды металла превратились орудия. Но батарея Виктора Реутского своим огнем подбила четырнадцать «тигров» и два - средних танка и не отступила перед врагом ни на шаг. И в этой железной стойкости — ее победа.

4.

На исходе дня гитлеровские танки в четвертый раз атаковали позиции дивизиона. Теперь удару танкового кулака подверглись бронебойщики и вторая батарея противотанковых орудий, которой командовал старший лейтенант Евгений Клименко.

Командир отделения бронебойщиков старший сержант Иван Ширыгин находился возле расчета младшего сержанта Елистратова, когда на высоту выползли, «тигры». Зная, что Ле-ванов находится у ружья один, Ширыгин бросился к нему. До танков оставалось не больше ста метров. Ширыгин сам встал к ружью, тщательно прицелился и выстрелил в переднее ведущее колесо ближайшего «тигра». Танк продолжал идти. Ширыгин дал еще несколько выстрелов. Никакого эффекта. Стальная громадина, изрытая огонь, подошла уже на 10—15 метров

к траншее бронебойщиков. Гвардеец был озадачен. На какое-то мгновение он потерял веру в силу своего оружия, усомнился в целесообразности дальнейшей борьбы. Но это колебание прошло столь же быстро, как и возникло. Старший сержант напряг всю свою волю, заставил себя успокоиться и выстрелил еще раз. «Тигр» вдруг пробуксовал на одной гусенице и остановился.

А шедшие сзади танки уже надвигались на траншею. Вместе с Елиетратовым и Щедровиным Ширыгин успел подбить еще одну вражескую машину. Едва он спрятал ружье в окоп и пригнулся сам, как наползли танк». Они стреляли по бронебойщикам из пушек и пулеметов, утюжили, разминали их траншеи. Прямым попаданием снаряда был убит Григорий Ели-стратов. До полуночи сидели бронебойщики в полуразрушенных, осыпавшихся траншеях, а потом под покровом темноты незаметно выбрались из них.

Одновременно с атакой на участке бронебойщиков группа вражеских танков вышла к огневым позициям второй батареи. В первые же минуты боя батарейцы лишились одного орудия. Вторая пушка, которой командовал младший сержант Муртазин, подбив два танка, тоже была разбита залповым огнем пяти «тигров».

Над полем боя спустилась ночь. Вырвавшись из танковой петли, собирались артиллеристы дивизиона Иосифа Складного. Не все отозвались на перекличке. И павшие в неравном бою и оставшиеся в живых дрались до последней возможности. В этот день они подбили и сожгли тридцать два вражеских танка, в числе которых было двадцать шесть «тигров».

Подвиг Ивана Ремизова

Тридцать пять лет мирно прожил на земле Иван Захарович Ремизов. Летом возделывал лен, а зимой вместе со всеми мужиками уходил на лесозаготовки. Редко когда покидал родное Горшков. Разве что съездит, бывало, по делам или на базар в районный центр Максатиху, да и опять домой. В труде, в заботах о хозяйстве и семье торопливо бежало, время. Так бы незаметно и старость подкатилась. Да на тридцать шестом году в дом к Ремизову нежданно-негаданно постучалась война. Она заявила о себе уходящей гурьбой молодых односельчан, бомбами, сброшенными на станцию, а потом и повесткой, призывавшей под ружье и самого Ивана. Обнял землепашец жену, поцеловал пятерых малышей, сел в теплушку, взглянул последний раз в сторону родной деревеньки Горшково и уехал на фронт.

И стала война повседневным занятием Ивана Ремизова, батарея — его артелью, а 45-миллиметровая пушка — рабочим местом.

Год и два воевал Иван. Ничем не отличался от других. Как большинство фронтовиков, был исполнительным бойцом, общительным товарищем. Стал младшим сержантом, наводчиком орудия — не то, чтобы лучшим на батарее, но и не последним. А в один знойный июльский день, когда гитлеровцы начали свое наступление на Курской дуге, Иван Ремизов стал подлинным героем, первым среди первых. Случилось это так.

Вдвоем с замковым Новиком сидели они в ровике, курили, разговаривали. Заряжающий Дубровин —его очередь была вести наблюдение,— прильнув к биноклю, смотрел вдаль. Веселый парень, шутник и выдумщик, Новик только начал рассказывать другу солдатский анекдот, когда его на полуслове прервал тревожный возглас Дубровина:

— Ремизов, танки!

Друзья мигом выскочили из укрытия и бросились к пушке. Прикрытая ветками и травой, слившаяся с зеленой изгородью раскинувшейся сзади рощи, она стояла в полной боевой готовности. Но до танков, вздымавших густые облака пыли, было еще добрых восемьсот метров, и шли они колонной. Шли медленно, с остановками, без единого выстрела.

Ишь, сволочи, психической ползут, на испуг хотят взять,— сказал Новик и, помолчав с минуту, добавил: — А большие-то какие.
Ясное дело — «титры»,— ответил, не отрываясь от панорамы, Ремизов.— Вот только далеко, не возьмет.

Расстояние между батарейцами и танками сокращалось еле заметно. Припав к объективу панорамы, Ремизов неотступно следовал за головным танком, ни на секунду не выпуская его из поля зрения. Теперь до колонны было не более 400 метров, и двигалась она почти под прямым углом к орудию. Момент самый подходящий. Командир орудия подал команду. Ремизов выстрелил, а потом один за другим послал в головную машину еще три подкалиберных снаряда. Танк остановился уже после первого снаряда, порвавшего ему гусеницу, а сейчас, после попаданий в моторную группу, над ним взвился черный веер дыма.

Уверившись, что этот «тигр» больше не опасен, Ремизов перенес огонь на второй. Методично и точно он бил в одни и т же места — сначала в ходовую часть, потом в корму, где размещены бензобак и двигатель. Подбит второй, замер, не дойдя до него, третий танк.

И вдруг осечка. А «тигры» ползут и ползут. Казалось, им ее будет конца. Неистово рвет землю и воздух вражеская артиллерия. Кругом свист, вой, грохот разрывов, рев танков и самолетов.

Ремизов спокойно и скоро сменил боек. Опасность сделала его движения еще более быстрыми, расчетливыми, уверенными. Вот он уже снова впился глазом в стальное туловище громыхающей глыбы, и с «тигра», вырвавшегося вперед, взметнулись в небо столбы дыма и языки пламени. В затылок ему, судорожно дернувшись массивным корпусом, встал следующий. Это был пятый по счету «тигр», пораженный Ремизовым.

Недалеко от огневой позиции расчета сухо хрястнул разрыв. Рядом с наводчиком кто-то охнул. Ремизова, слоено множеством булавок, кольнуло в щеки, нос и шею. Смешиваясь с каплями пота, по лицу защекотали теплые струйки крови. Ремизов оглянулся. Возле пушки ничком лежал и тихо стонал Дубровин. Гимнастерка на его спине взмокла от крови. Рядом сидел, опустив окровавленную голову, Новик. Мальчишески подвижной и озорной, сейчас он как-то сразу обмяк и походил на большого беспомощного ребенка.

Ваня, перевяжи,— обратился он к Ремизову.

Сейчас, ребятки, повремените чуток, потерпите,— и, схватив снаряд, Ремизов рванулся к орудию. Теперь он работал за всех один. Пот и кровь разъедали лицо, слезили глаза, назойливо ныли ранки, а он все подтаскивал снаряды и выпускал их по медленно ползущему скрежещущему стальному удаву. Остановился еще один «тигр», потом задымил и вспыхнул седьмой.

Ремизов нагнулся, чтобы взять новый снаряд, когда за его спиной, у самой пушки, громко чавкнула мина. Взрывной волной наводчика перевернуло и с силой бросило на землю. Он почувствовал ожоги в руке, ноге и в боку. Попробовал встать — ничего, двигаться можно, хотя и очень болезненно. Ремизов взглянул на пушку. Уткнувшись стволом в траву, она стояла покалеченная, засыпанная землей, с разбитой панорамой и исковерканным замком,

Ремизов помог своим раненым товарищам спуститься в ровик, сделал им обоим перевязки, кое-как перевязал и себя.

Уже смеркалось, когда гвардейцы, прижимаясь к земле, под огнем вражеских танков и пулеметов, поползли вдоль кустов к траншеям запасного рубежа. Ремизов, все время помогавший тяжело раненному в спину Дубровину, теперь взял его под руки и повел к дороге. Там он усадил своих боевых друзей в первую же повозку и наказал ездовому:

— Вези в медсанбат, да поаккуратней. Народ-то золотой, сберечь надо.

Седой, усатый ездовой, взглянув на него из-под лохматых бровей, отечески строго и ласково промолвил:

Сам-то садись, вишь, ведь весь в крови. Ремизов махнул рукой:
Не-е, вези, я не поеду, вылечусь здесь.

И он остался на батарее.

Вот он сидит передо мной, сероглазый хлебороб в шинели, и скупо, спокойно и буднично рассказывает историю своего подвига.

И как-то даже не верится, что человек, одолевший в смертном бою семь вражеских «тигров», ставший героем, слава о котором разносится все дальше и дальше,— такой обыкновенный русский солдат.

Я. МАКАРЕНКО

ТВЕРДАЯ ПОСТУПЬ

Василий Рычкин—освободитель

Пробираясь балкой через густые ракитовые заросли, автоматчики спешили к подножию бугра, поросшего рожью. Отсюда должна была начаться атака.

С вершимы бугра беспрестанно строчили вражеские пулеметчики. Судя по тому, что пули с визгом пронизывали все пространство, во ржи было установлено несколько пулеметных гнезд. Сержант Василий Рычкин, с выбившейся пшеничной челкой из-под пилотки, маленький, но крепкий и юркий, взявший на себя после гибели лейтенанта Ивана Марченко командование взводом, напрягая зрение, пристально вглядывался в окружающую, изрытую окопами местность, старался подойти к пулеметчикам незаметно и как можно ближе.

Передавая вполголоса команду, он останавливался и пристально всматривался в затянутые дымом пожарищ деревни, изрытые воронками пригорки, поредевшие рощи и не узнавал родных мест.

Как все изменилось тут! И в то же время как было все знакомо, дорого и мило! Курская земля была родной землей сержанта. Здесь родился он и вырос. Тут жили его мать, отец, сестры, братья.

За бугром, который пока еще был в руках фашистов, раскинулась деревенька, где исхожена и измерена каждая пядь земли, откуда с родительским благословением уходил он на фронт. Там, под древними липами, в низенькой, нахохлившейся хатке с соломенной крышей, задут его мать, отец, ждут маленькие братья и сестры. Они ждут его не только как родного и близкого, но и как освободителя.

«Живы ли они? Что сталось с ними?» — точила сердце Василия Рычкина тревожная мысль.

Случилось так, что сержанту Рычкину, прошедшему в боях многие сотни деревень и сел и видавшему всякие виды, предстояло драться за свою родную деревню, за отчий кров. Позади много было больших и малых сражений, через них пронес он свою испытанную огнем и железом юность, получил орден Красной Звезды за отличия, но не помнил, чтобы когда-либо так волновался.

Напряжением воли Василий Рычкин взял себя в руки. И мало-помалу в его голове созрел план предстоящей схватки. Бугор, на котором укрепились фашисты, для него был не только важной высотой — за дни наступления таких высот было захвачено взводом и пройдено немало, бугор открывал дорогу к родному гнезду.

В полдень Василий Рычкин, получив сигнал об атаке, поднял взвод в бой. По бугру открыли шквальный огонь артиллеристы. Над вершиной, где лежали, притаившись, вражеские пулеметчики, встали огненные столбы, занялась пламенем рожь. Воспользовавшись артиллерийским налетом, автоматчики выскочили из балки, пробежали, пригибаясь к земле, метров двести по ржи и ударили с фланга.

Василий Рычкин, потный, с раскрасневшимся лицом, сверкающими гневом голубыми глазами, бежал по склону бугра в окружении своих бойцов, таких же молодых и бойких, как и он, парней, и выпускал из автомата очередь за очередью.

Пулеметы на бугре на миг замолкли. Видимо, пулеметчики были встревожены.тем, что на них наступают с фланга. Через некоторое время, однако, они пришли в себя, и бугор снова ощетинился огнем. Пул».жужжали, как растревоженный рой. Рычкин и его автоматчики, поливая в ответ гитлеровцев градом пуль, упорно, шаг за шагом двигались вверх.

Когда до вершины бугра осталось всего несколько десятков метров и огонь вражеских пулеметчиков усилился настолько, что трудно было найти непростреливаемое место, Василий Рычкин вырвался вперед и стремительно бросился к вершине бугра. В предыдущем бою он был ранен, осколок снаряда впился ему в бедро левой ноги, и в начале атаки сержанту трудно было поспевать за взводом, Но теперь он не чувствовал боли в ноге и бежал вперед, не переводя дыхания. Азарт атаки, знакомое чувство неизбежного возбуждения в бою захватили его. И Рычкину ничто не было страшно. Гнев, однако, не ослеплял сержанта. Он ясно видел перед собой врага.

— Окружим пулеметчиков и уничтожим! — крикнул Василий Рычкин автоматчикам, когда до них оставалось не больше тридцати — сорока шагов.

Группа автоматчиков зашла по указанию сержанта по склону чуть левее. Рывок — и взвод в одно мгновение очутился на

вершине бугра. Короткая жестокая схватка в окопах — и пять вражеских пулеметных гнезд умолкли навсегда.

С вершины бугра Рычкин, как на ладони, увидел свою деревню. Она была в облаках черного дыма и, казалось, куда-то плыла. Сквозь дым пробивались оранжевые языки пламени. Как свечи, горели вершины лип. Уходя, фашисты подожгли деревню.

Василий Рычкин на минуту замер на месте. Но мгновенно набежавшее оцепенение быстро прошло.

— За мной, вперед! — скомандовал он автоматчикам и ринулся к деревне.

Гитлеровцы встретили наступающий взвод огнем из минометов. С шипением и гулом мины неслись из-за балки, которая находилась правее деревни. Василий Рычкин, остановившись, всмотрелся, откуда стреляли фашисты, и понял, что, не подавив минометов, деревню не взять. По приказанию комвзвода автоматчики быстро залегли и, спрятавшись в гущах ржи, поползли к хуторкам, которые, наподобие ожерелья, были разбросаны вокруг деревни. Этот маневр был совершен взводом так быстро, что гитлеровцы не заметили, куда девались автоматчики Рычкина.

Ползком взвод вскоре подобрался к первому хуторку. Он раскинулся среди небольшой зеленой рощицы. Обрушив ливень огня, автоматчики Рычкина заставили фашистов быстро убраться из него. Так же был очищен и второй хутор. Спустя час Василий Рычкин стоял уже на околице своей родной деревни. Она вся была охвачена пламенем, горела от края до края. В деревне никого не было, но, судя по тому, как выглядели хаты, здесь совсем недавно были люди.

Василий Рычкин увидел и свою хатку. Вокруг нее жарко горели соседние избы, а она стояла как ни в чем не бывало, скрытая от огня листвой высоких лип. Сержант, позабыв все, стремглав бросился к хатке. Но на его зов никто не откликнулся. Немного постояв в раздумье и не решившись войти под крышу родного крова, Василий Рычкин вскинул на плечо автомат и пошел в поле, где, удаляясь, громыхал жаркий бой.

Невдалеке от околицы он встретил группу крестьян с узлами в руках и мешками за плечами, спешивших из леса в деревню тушить пожар. Это были односельчане. Родных среди них не было.

— Здравствуйте,— сдерживая нахлынувшие чувства, сказал Рычкин и снял пилотку.

— Да это же Васька Рычкин! — воскликнул кто-то в толпе.— Гляньте люди, кто нас освободил! — И сержант вмиг был окружен со всех сторон.

Где наши, где мать, отец? — с тревогой спросил Рычкин.

Живы, живы,— заговорили мужчины и женщины.— Только вот Александру, сестренку твою, гитлеровцы угнали. А вон и отец твой идет!

Сержант оглянулся. По дороге медленно шел с корзинкой в руке старик с непокрытой седой головой. Сержант кинулся ему навстречу:

— Батя, здравствуй!
Старик остановился в недоумении. Да, это был отец, Федор

Дмитриевич, еще совсем недавно крепкий и сильный человек, а теперь дряхлый и изможденный старик.

— Это же я, батя, я, Вася!..
Старик посмотрел на загорелого автоматчика с орденом и

бросился ему на грудь. На шее отца сержант увидел дощечку с надписью.

— Что это, батя?

А это фашистская мета, сынок. Без нее по воду нельзя было сходить.— И, рванув ее, старик с силой бросил деревянную бирку с номером на землю.— За людей нас, собачьи дети, не считали, номера, как на скотину, повесили!

А где сестренка, батя?

Угнали! — Федор Дмитриевич хмахнул рукой на запад и заплакал горько, безутешно.— Угнали, проклятые. Да разве ее одну!..
Пойдем, отец, я хочу увидеть мать. Надо проститься с ней,— сказал он.
Пойдем,— ответил, вытирая слезы, старик.— Только не пужайся, мать свою ты тоже не узнаешь. Извели ее лихоимцы окаянные вконец!

В поле сержант Рычкин увидел худую, с воспаленным лицом старуху, едва двигавшуюся к деревне. На шее у нее тоже болталась деревянная бирка.

— Мама! — бросился к ней Василий и крепко прижал к груди.— Что с тобой стало?

Да, это была мать, Татьяна Кузьминична, недавно здоровая и еще нестарая женщина, а теперь седая, убитая горем. Поддерживая мать и отца, Василий довел их до своей хаты. Быстро осмотрев хату и двор, сержант увидел, что они пусты. Гитлеровцы разграбили и унесли с собой все, что можно было взять.

Глаза Василия Рычкина стали колючими, лицо жестким. Руки крепко сжимали автомат. Пылающая деревня, бирки на шее, угнанная в рабство сестра, разорение,— разве могло сердце солдата вместить столько обид, нанесенных врагом! Постояв У родного дома еще некоторое время, сержант коротко простился с родными и быстро догнал свой взвод.

— Стойте и выслушайте меня,— сказал Василий Рычкин автоматчикам, и все увидели, как он сразу повзрослел. Сержант рассказал бойцам все, что увидел в родной деревне. И тут

Blog

Денисов Ордена Ленина типографии газеты «Правда» имени И. В. Сталина, Москва, ул. «Правды», 24 предисловие вэтой книге собраны очерки и рассказ

Содержание