Денисов Ордена Ленина типографии газеты «Правда» имени И. В. Сталина, Москва, ул. «Правды», 24 предисловие вэтой книге собраны очерки и рассказ

Вид материала

Рассказ

Содержание Я. макаренко Л. соболев В. ставскйй Д. акульшин, в. куприн

Подобный материал:

• Писателя Рувима Исаевича Фраермана читатели знают благодаря его книге "Дикая собака, 70.52kb.
• Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата экономических наук, 251.13kb.
• Имени Н. И. Лобачевского, 608.68kb.
• Высшее военно-морское инженерное ордена ленина училище имени, 2642.89kb.
• И. А. Муромов введение вэтой книге рассказ, 11923.67kb.
• Правда Ярославичей". Хранители правды, 144.68kb.
• Разработка комплексной асу технологическим процессом производства изделий электронной, 36.71kb.
• Время собирать камни. Аксаковские места Публикуется по: В. Солоухин "Время собирать, 765.53kb.
• Из зачетной ведомости, 78.76kb.
• Леонид Борисович Вишняцкий Человек в лабиринте эволюции «Человек в лабиринте эволюции»:, 1510.87kb.

• Знаю.
  
• Знаете ли вы, что саперы четыре раза ходили к этому
  

мосту и четыре раза возвращались ни с чем? Никто ни разу не мог даже подойти к нему.

— Знаю,— решительно ответил сапер Месроп Газаров и, опустив глаза, дал понять, что все ясно, что разговоры излиш­ни и что если человек решил идти на подвиг, то нечего его расхолаживать предупредительными речами. Командир понял Газарова и после некоторой паузы сказал:

— Зайдите ко мне вечером.

Мы покинули хуторок, который, казалось, дремал под солн­цем...

И вот сейчас отсюда, с горы, мы видим, как большая груп­па танков, подымая рыжую пыль, идет по долине прямо на юг к подножию хребта, другая — на совхоз, а третья — на хуто­рок, который защищает батальон Коваленко.

Танки ползли, как тараканы по ковру. Они дымили и стре­ляли. Мы это видели, и до пас лишь глухо доносилась стрельба.

Генерал, командовавший обороной, поднял телефонную трубку и спокойно сказал:

— Закрыть огнем все дороги... Пехоту держать на месте.
А танки шли.

Наконец раздались выстрелы батарей, стоящих на хребте. Со свистом уходили снаряды в долину и гулко рвались в поле, поднимая к небу куски земли. Залп следовал за залпом. Наша пехота не трогалась с места, а гитлеровские танки двигались на больших скоростях. Но массированный огонь наших проти­вотанковых ружей и полевой артиллерии постепенно сказался. Колонны вражеских танков вздрогнули и остановились. Затем они стали расползаться по полю. Наш огонь крепчал. Мы ви­дели, как танки заволокло дымом. В дыму появились желтые язычки огней. В это мгновение на поле боя начали пикировать наши штурмовики. Несколько «Мессершмиттов» вступили с ними в бой. К грохоту артиллерии прибавился рев моторов де­сятков самолетов. Жестокий бой шел на земле и в воздухе.

Бой в долине продолжался. Пехота, как было ей приказа­но, не тронулась с места, а артиллерия заградительным огнем заставила вражеские танки отойти от подножия хребта и изме­нить курс. Были видны очаги горящих машин. Грохот боя ста­новился невыносимым.

Фашистские танкисты на сей раз не хотели возвращаться назад к реке. Много трупов уже легло на поле. Пылало двена­дцать танков. Гвардейцы не пускали врага к Малгобеку. Они знали, что гитлеровцы не раз были биты на этом поле, значит, могут быть биты и сейчас.

А что же сейчас происходит в Терском хуторке, в котором утром стояла такая подозрительная тишина? И мы, несколько журналистов — двинулись туда. Наша машина въехала на главную улицу хуторка в тот момент, когда фашисты начали атаку. У переднего края рвались мины. На командном пункте

беспрерывно звонил телефон. В трубке хрипели голоса коман­диров рот, командира батареи. Звонили из штаба бригады;

— Ну как?

Близ хутора показались танки. Из-за холма появились пер­вые цепи вражеских автоматчиков. Разгорался бой.

Сначала мы никак не могли найти комбата Коваленко. А он, расположившись на бугорке, спокойно глядел вдаль и прислу­шивался к грохоту артиллерии. По звукам, по характерному треску взрывов он определял движение вражеских танков.

Напряжение росло. Наш огонь усиливался. Но в бою уча­ствовали только две роты. Третья располагалась чуть поодаль, как бы в резерве.

Видно было, что началась рукопашная схватка.

• Почему не вступает в бой третья рота? — кричал кто-то,
  
• Рано еще,— спокойно отвечал Коваленко. Но он стал
  замечать, как тревога пронеслась по рядам.
  

В каждом движении бойцов, в каждом разговоре с подчи­ненными он чувствовал нервозность. У связного, который принес донесение с передовой линии, дрожала нижняя губа, Чис­ло раненых увеличилось, есть уже и убитые. А тут еще гитле­ровцы открыли фланговый огонь из-за Терека. Это была куль­минационная точка боя. В эту минуту от командира требуются твердость и решительность. Малейший промах, чуть заметное проявление слабости духа могут привести к поражению.

— Что, страшно? — спрашивает у связного Коваленко и,
не дождавшись ответа, спускается в блиндаж и приказывает
вступить в бой третьей роте и усилить огонь минометов.

Но по мосту через Терек подходят свежие подразделения врага. Отсюда, с наблюдательного пункта, хорошо видны тол­стые серые устои моста и поток машин, солдат, пушек.

— Сколько его ни бомбили,— говорил в сердцах Коваленко,— а он стоит, как новенький!

Бой продолжается. Несколько гитлеровских автоматчиков, из тех, которые шли в первой цепи, проникли на огороды. Стрельба слышна на улицах хутора. С командного пункта вид­но, как задымились хаты.

— Алло, алло, «Волга»! Куда пропала, «Волга»?

В телефонной трубке ничего не слышно. Повреждена связь с ротой Виктора Ващенко. Плохо!

Но через минуту по линии бежит молодой связист Саша Пеньков. Лицо бледное. Сердце учащенно бьется. Скорей, ско­рей! Ведь рота Ващенко бьется из последних сил. Для того, чтобы починить провод, нужно преодолеть огневую завесу и пробежать какой-то участок, занятый врагом. И вот Саша Пеньков, девятнадцатилетний парнишка из Ярославской обла­сти, из села Сокшайка, что стоит на берегу Чернухи, под огнем доползает до канавы, там находит порыв, соединяет провод, обматывает его изоляционной лентой и...

— «Волга», «Волга»...

Командир батальона отдает приказ, и в трубке слышится голос Ващенко:

— Есть перейти в контратаку.

Лишь к вечеру утихает бой. Гитлеровцам так и не удалось взять хуторок.

Когда мы вернулись на командный пункт генерала, бой по­чти утих. Танки из группы фон Клейста отступили к Тереку. На поле боя осталось много машин, трупов.

Сумерки спустились над полем, а дым все еще стлался вдоль Терского хребта. В воздухе стало тише, и шум Терека запол­нял долину.

Не спалось. Мы сидели на пригорке и прислушивались к дыханию фронтовой ночи: к гулу далекого самолета, то нара­стающему, то утихающему, к редким ворчливым очередям пуле­метов, к одиночным выстрелам пушек. Они эхом отдавались за рекой, в густых садах. И вся эта ночь — тихая, звездная и в то же время полная сотен самых разнообразных звуков, от шелеста кукурузного листа до пушечного удара,— висела над нами.

И вдруг мы увидели яркий огромный сноп света. Он на мгновение осветил всю округу — поле, дорогу, сады. Блеснула где-то река. Через несколько секунд раздался грохот. Эхо раз­несло его в горах... И вновь все стихло.

— Взорвали мост,— сказал кто-то.

Это был единственный на Тереке мост. Через него шли вра­жеские войска, танки, пушки. Гитлеровцы дорожили им.

Утром мы были в Терском хуторке. Он пострадал: много разрушенных хат, сломанных столбов, деревьев, все улицы изъ­едены воронками. Но хата, где помещался штаб саперного батальона, уцелела.

И мы услышали там о подвиге.

— Газаров все прекрасно понимал...— начал свой рассказ |комбат Зубков.— Он не раз говорил нам: «На Кавказе гитлеровцам делать нечего»... Вы знаете, он ведь был очень молод и
горяч. Он очень любил свой Нагорный Карабах и часто вспоминал отца, и мать, и тихий семейный очаг. Горы Карабаха он называл не иначе, как бархатными, поляны — коврами, пастбища — голубыми и цветистыми и даже развалины Шуши — живописными. Где он все это вычитал? Не знаю. Но говорил он к своей родине всегда с вдохновением. Он сознательно шел на риск. Называл мост через Терек «дорогой на Кавказ»... Я наблюдал за ним. Весь день он бродил на берегу, рассматривал камни, любовался пеной, брызгами воды. Мне казалось, что
он был возбужден, как бывает возбужден каждый человек, творчески переживающий свои поступки.

...Вечером Газаров зашел ко мне, узнал, что мост готов к взрыву и что ему нужно добраться к нему, найти фитиль и за­жечь. Но и я и Газаров знали: чем короче шнур, тем лучше. По длинному шнуру огонь бежит медленно. Гитлеровцы могут заметить его и погасить. И Газаров заранее определил длину шнура в четыре метра. Знал ли он, что при поджоге такого ко­роткого шнура он сам не успеет отойти в безопасное место? По-моему, знал. Он отлично ориентировался в законах взрыв­ного дела и понимал, что четыре метра — смертельная дистан­ция. И он пошел. До определенного рубежа я. его провожал. Мы шли осторожно. Берег, ведущий к мосту, был минирован. Пришлось идти только по самому его краешку. Но и здесь ид­ти было опасно. Гитлеровцы зорко охраняли мост, и каждый шорох мог приковать их внимание. Потом Газаров пошел один. Он прятался в кустах, то вдруг падал и по-пластунски полз на животе, то, не шевелясь, прислушивался к голосам караульных солдат. И он шел дальше, улавливая самые выгодные мгнове­ния для передвижения... Потом я увидел, как он сел передох­нуть. Цель была близка. Теперь нужна особая осторожность.

Вот вижу, Газаров вошел в реку. Шум Терека скрадывал все звуки. Он шел по дну реки, и камни, на которые он ступал, проваливались под ногами. И вот он исчез под водой.

Я знал, что Газаров взял с собою длинную трубку камыша. Теперь он шел к устоям моста по дну реки, а дышал через трубку. Так и шел наш Газарыч.

Вот раздался взрыв. Пролеты моста повисли над рекой. Мы ждали Месропа Газарова до утра. Но он так и не пришел. Вот его винтовка,— показал нам рассказчик на оружие, стоявшее в углу.— Винтовка № 591.

Мы молча выслушали печальную повесть. Я подумал: прой­дут годы, отшумит война, погаснут огни пожарищ. Здесь, над Тереком, будут переброшены красивые пролеты новых мостов. И будут эти мосты безыменным памятником саперу Месропу Газарову...

А река бежала. Развалины моста преграждали ей путь. Те­рек злился, пенился, взбирался на неожиданные баррикады и пышными гребнями переваливался через препятствие... Терек шумел.

Я. МАКАРЕНКО

СТАРЫЙ ГОРЕЦ

Зябко кутаясь в бешмет, Мусса сидел на крыше сакли и грел на утреннем солнце старческие ноги. Он щурил слезящие­ся, выцветшие серые глаза, напряженно прислушивался к на­двигающемуся артиллерийскому гулу и никак не мог понять,

что происходило в горах. Но сердцем Мусса чуял, что случилось то, о чем говорили люди перед уходом в ущелье к партизанам: в горы пришел враг.

Старый горец пристально осмотрел опустевший аул. Он был затянут синей дымкой. Белые сакли, сбегающие каскадом по каменистому скату, выглядели одиноко и печально. В груди Муссы забилась тоска. Он прожил в ауле долгую и трудную жизнь. Но никогда беда не подходила к саклям так близко, как в этот день.

Мусса поднялся и медленно вошел в саклю. Она показалась ему в этот миг такой уютной и светлой, будто была только что выстроена. Ему почему-то вспомнились сыновья, все три сына, воюющие где-то на фронтах, и внучка — красивая, стройная, как тростинка, Алимжан.

За окном что-то страшно засвистело, тяжело грохнуло, и по сакле заходил горячий воздух. Мусса зашатался, но успел схватиться за косяк двери и удержался на ногах. Набрав сил, он торопливо вышел во двор.

Над аулом стояли высокие бомбовые разрывы. Вспыхнуло ослепительное пламя, и огонь, перебегая по деревянным кры­шам, покатился от сакли к сакле, а в небе с неистовым ревом низко плавали чудовищные птицы. Мусса решил, что с жизнью покончено, не торопясь, снова уселся на крыше сакли и с ка­кой-то тихой торжественностью стал ждать своей последней минуты. Он был единственным живым свидетелем трагедии древнего аула и готов был на все. В горы вместе с людьми он не пошел потому, что с жизнью аула он связывал всю свою долгую жизнь и решил принять все, что предстояло пережить аулу.

К вечеру в аул пришли те, что стреляли утром в горах. Трусливо подкравшись к крайним саклям, гитлеровские солдаты открыли по окнам покинутых жилищ стрельбу. Огненные нити пуль прописывали сгущавшиеся сумерки и с цокотом били в стены саклей. Потом стрельба утихла, и аул тотчас наполнился чужим, незнакомым говором, татаканьем колес, бряцанием ору­жия и мертвенным светом ракет.

В отсветах зловещего пламени, пожиравшего сакли, Мусса увидел тени солдат. Они проворно сновали от сакли к сакле и тащили на спинах оставшиеся пожитки горцев. Их темные фи­гуры, навьюченные одеялами, подушками, коврами, освещае­мые жарким огнем пожара, казались привидениями.

С гор повеяло холодом. Мусса еще плотнее закутался в бешмет и хотел в последний раз посмотреть на гибнущее гнез­до горцев, но вечерняя сырость добралась уже до его старых костей, и он ушел в саклю. В тот же миг во дворе послышались тяжелые шаги. В дверь сакли сильно ударили ногой, и она со скрипом отворилась.

На пороге выросла куцая фигура солдата в зеленой каске, мундире мышиного цвета, с автоматом в руках. Он долго об­шаривал глазами саклю, потом, видимо, заметил, что в сакле кто-то есть, взвизгнул, быстро отшатнулся назад и, выставив перед собой автомат, стал громко звать к себе кого-то еще.

В дверях сакли вскоре появился еще один гитлеровец. Был он непомерно широк и длиннорук, а на носу, как успел заметить Мусса при блеклом свете вспыхнувшей ракеты, тускло сверкали стекляшки пенсне и погоны на плечах. Оттолк­нув солдата, он решительно вошел в саклю и, засветив фона­рик, приблизился вплотную к Муссе. Это был офицер. Взгляды их скрестились, и пришелец воскликнул:

- О, корошо! Этот дервиш покажет нам путь в гора!..

В саклю с топотом ввалилось еще несколько солдат. Они засветили лампу и, разложив перед офицером на круглом ни­зеньком столике карту, долго рассматривали ее. Наконец оч­кастый оторвался от карты и, объясняясь жестами, стал спра­шивать у Муссы дорогу через перевал.

Мусса неподвижно сидел в углу сакли и молча смотрел на пришельцев. Он не понимал речи офицера, но, судя по жестам, догадывался, чего хотел тот, однако делал вид, что ничего не понимал. Резко жестикулируя, офицер много раз повторял свой вопрос, подошел к Муссе еще ближе.

— Ну?

Мусса молчал. Офицер снова что-то нервозно говорил по-своему, беспрестанно тыкая пальцем в карту и вопросительно смотрел сквозь стекла на Муссу.

Горец отрицательно покачал седой головой. Он хорошо по­нял, чего хотел от него офицер, и решил молчать, не проронить ни одного слова, если бы ему даже предстояло умереть.

— Партизан! — крикнул в бешенстве офицер и больно уда­
рил Муссу кулаком по лицу. На бешмет хлынула из носа теп­
лая кровь, и старый горец пошатнулся. Черная баранья шап­ка Муссы покатилась под ноги офицера.

- Укажешь дорогу? — грозя автоматом, допытывался офицер.

Мусса вновь в знак отрицания покачал головой, - Офицер в бешенстве зарычал. Он снова дважды сильно ударил горца прикладом автомата по голове и свалил на пол. Солдаты пинали Муссу сапогами, таскали его обмякшее, кост­лявое тело по сакле, поливали водой, опять били, но он уже ничего больше не чувствовал.

Очнулся Мусса на рассвете. Он лежал в каменном сарае, где недавно содержались козы. Тело его ныло, в голове шу­мело. Приподнявшись, он глянул в дверную щель, через ко­торую пучками пробивался солнечный луч, и замер от страш­ного зрелища: на месте аула чернело, источая сизый дым, огромное пожарище. Аул исчез с лица земли. Была сожжена и сакля Муссы; там, где еще вчера вечером высились ее белые каменные стены, теперь торчали обуглившиеся головни да почерневшие глыбы валунов.

За сараем Мусса услышал тяжелые шаги офицера и еда чьи-то легкие, тихие, знакомые. Дверь отворилась, в сарай во­шел очкастый.

Приподнявшись, старый горец прочел во взгляде очкасто­го все тот же вопрос:

— Ну?..

Мусса инстинктивно покачал головой. Офицер ударом са­пога опять свалил его на землю. Падая, Мусса услышал ду­шераздирающий крик во дворе и понял, чьи легкие шаги по­слышались ему за спиной офицера. Это была Алимжан. Она пришла ночью с гор навестить старого деда и попала в лапы врага.

Собравшись с силами, Мусса поднял отяжелевшую голову и затуманенным взором увидел перед собой Алимжап. Она стояла на пороге каменного сарая. Ее смуглое, с большими, напоминающими крылья птицы на взлете бровями лицо омыла бледность. Закусив яркие, пунцовые губы, прижав к груди длинные, аккуратно заплетенные косы, Алимжан смотрела на Муссу, и ее большие черные глаза были полны слез.

Очкастый оскалил кривые желтые зубы, потянулся к Алимжан.

— О, черкешенка! Щёнсте девощка!..

Не помня себя, Мусса вскочил, одним прыжком очутился рядом с офицером и отвел в сторону его руки.

— Не тронь! — закричал он, не помня себя.— Не скверни
ради Аллаха! Она моя внучка...

Офицер вышел из сарая, о чем-то с минуту поговорил с ча­совым, снова перешагнул порог и, подойдя к старому горцу, одними глазами спросил его опять о том же. Мусса с минуту подумал, потом с тоской и печалью поглядел на внучку и в этот раз молча покачал головой.

Солдат по-кошачьи подскочил сзади к Алимжан и скрутил ей руки. Она закричала так, что казалось, крик ее будет слы­шен в горах, но солдат, дико хохоча, закрыл ей рот волосатой ручищей и поволок во двор...

Когда солнце, пробившись сквозь дым, осветило двор, Мус­са увидел распростертую, окровавленную Алимжан. Она без­дыханно лежала на примятой зеленой траве. Загорелые кра­сивые руки ее были широко раскинуты, косы измяты и втоп­таны в землю.

В сарай снова вошел офицер. Его сопровождали два сол­дата. Сложив треугольником у переносицы кисти рук, Мусса шептал проклятия. Солдаты приставили к его груди автома­ты, офицер грозно приказал:

• Веди, горец, иначе будем стрелять...
  
• Иду,— согласился Мусса.— Я знаю мостик...
  

Старый горец испил горькую чашу терпения до дна и те­перь был готов на все. Он почувствовал, что должен сделать то, к чему был призван. Родная земля, казалось, содрогалась от жгучей ненависти к врагам и звала его к мести за жизнь и честь внучки, за поруганную старость, за испепеленный аул. Обессиленное тело Муссы словно помолодело. Он собрал по­следние силы, разыскал шапку, рывком встал на больные но­ги и не услышал в них обычной боли.

По приказанию офицера, солдаты вывели Муссу из сарая и поставили впереди колонны. Горец успел заметить в колонне короткоствольную пушку, несколько пулеметов на колесах, ло­шадей и внутренне улыбнулся, как бы одобряя свое решение. Опираясь на палку, подталкиваемый солдатами, он пошел впе­ред, а за ним, грохоча по камням, покатилась пушка, запря­женная лошадьми, пулеметы и солдаты. Мусса знал в горах на память каждую тропинку, все пропасти, и он вел врагов туда, где вернее всего мог свести с ними счет.

Колонна медленно поднималась в горы. Узенькая тропин­ка петляла по отвесному карнизу ущелья, спускалась на его каменистое дно, снова поднималась на обрывистый склок. Солдаты торопили Муссу, толкали его прикладами в спину и что-то громко кричали.

Горец шел молча, не оборачиваясь и не глядя на извивав­шуюся большую колонну. Когда колонна поднялась на гре­бень горы, откуда был виден аул, Мусса оглянулся назад и на прощание посмотрел на долину и на черное пожарище, оставшееся от аула. Офицер подскочил к нему вплотную, силь­но толкнул в грудь и, злобно сверкнув стекляшками пенсне, крикнул:

— Вперед, дервиш!

Еле передвигая ноги, Мусса опять пошел в голове колон­ны. Он чувствовал, что сил у него хватит как раз до пропа­сти, до старого, давно заброшенного мостика, и уже больше не останавливался.

Подъем в горы был крутой и трудный. Тропинку преграж­дали острые каменные глыбы, завалы. В иных местах она так густо заросла колючим кустарником, что солдатам приходи­лось прорубать просеки. Лошади падали, и их пришлось при­вязать арканом одну к другой. Пушку солдаты тащили на ру­ках. Гитлеровцы с недоверием посматривали на старого гор­ца, грозили ему автоматами," но Мусса, ничем не выдавая своего волнения, твердо шел вперед, увлекая их все дальше в горы, ближе к пропасти. Изрытое морщинами, изъеденное оспой старческое лицо его было спокойно и сурово, полно ре­шимости, в глазах тлели зловещие огоньки.

«Ежели мост не обвалится, не полетит в пропасть, то этим извергам все равно не уйти из гор живыми,— думал Мусса,— их перебьют партизаны. Но мостик должен обрушиться; через

него уже многие годы переходят только дикие бараны да ста­да кабанов, а люди, боясь беды, перебираются через пропасть в другом месте».

Солнце уже клонилось к закату. Глядя на косые лучи, едва пробивающиеся сквозь выступы гор, на каменистую ленту тро­пинки, Мусса понял, что до пропасти уже близко.

— Скоро ли мост? — прочитал Мусса вопрос в насторожен­
ном взоре офицера.

Теперь очкастый шагал с ним рядом, вынув из кобуры па­рабеллум.

— Воллаги, скоро!..

Вскарабкавшись еще на один крутой склон и перевалив че­рез горный кряж, солдаты увидели внизу глубокое и узкое ущелье и мостик, паутиной повисший над пропастью. Мусса показал кивком руки офицеру на мостик и, сдерживая дыхание, быстро пошел вниз. Вслед за ним, грохоча, покатилась зеленая вражеская колонна.

Спустившись к пропасти, старый горец, не останавливаясь, смело зашагал по мосту. За ним грузно шел офицер, а позади них, не отставая, двигались пушки, кони, солдаты. Внизу зияла черная пропасть, а на дне ее, пенясь и злобно ворочая камни, неумолчно бурлила река. Мостик содрогался под тяжестью ко­лонны, но еще держался. Бледнея, Мусса замедлил шаг, чтобы подождать, пока все солдаты взойдут на мост. Фашисты спе­шили скорее перейти через страшную пропасть и, крича, с силой толкая друг друга, сбились на мосту в кучу. Раздался страшный треск. Ветхие балки моста не выдержали, и вражеские солдаты, офицер, пушка, пулеметы, лошади с грохотом полетели в про­пасть.

Река, пенясь, тотчас поглотила остатки моста, а вместе с ними и гитлеровцев. Погиб и старый Мусса. Падая в пропасть, зная, что с жизнью покончено, он закричал, что было силы, громко, призывно. Это был не крик отчаяния, а торжествующий возглас победы над врагом, призыв к родным, залитым солнцем горам.

Л. СОБОЛЕВ

МОРСКАЯ ДУША

Так на флоте называют тельняшку. Носить ее под любой формой, в которую оденет моряка война, стало неписаным за­коном и традицией. И как всякая традиция, рожденная в боях, «морская душа» — флотская тельняшка — означает многое.

Сквозь раскрытый как бы случайно ворот гимнастерки, полушубка, защитной шинели или ватника я видел ее родные полоски и в пыльных одесских окопах, и в сосновом высоком лесу под Ленинградом, и в путаных зарослях севастопольского горного дубняка, и в снегах на подступах к Москве. Так уж повелось с времен гражданской войны: когда над Родиной на­висает военная гроза, наш флот шлет на сушу всех моряков, без которых могут сражаться корабли, и моряки встречают врага в самых опасных для Родины местах.

Их узнают по этим сине-белым полоскам, прикрывающим широкую грудь, где ненавистью и гневом горит гордая за флот душа моряка,— веселая и отважная краснофлотская душа, го­товая к отчаянному порой поступку, незнакомая с паникой и унынием, честная и верная душа большевика и преданного сына Родины.

Морская душа — это целый комплекс понятий. Прежде всего это беззаветная верность Родине и партии Ленина. Это готовность к подвигам, решительность, находчивость, стойкость и упрямая отвага. Это веселая удаль, презрение к смерти, дав­няя матросская ярость, лютая ненависть к врагу.

Морская душа — это огромная любовь к жизни. Трус не лю­бит жизни. Он только боится ее потерять. Трус не борется за свою жизнь, он только охраняет ее, трус всегда пассивен. Имен­но отсутствие поступка обычно и губит его жалкую, никому не нужную жизнь. Отважный, наоборот, любит жизнь страстно и действенно, он борется за нее со всем мужеством, стойкостью и выдумкой человека, который отлично понимает, что лучший способ остаться живым в бою — это быть смелее, хитрее и бы­стрее врага.

Если моряки умирают, они умирают так, что врагам стано­вится страшно: моряк захватывает с собой в смерть столько врагов, сколько он видит перед собой.

В раскаленные дни штурма Севастополя из города прихо­дили на фронт подкрепления. Краснофлотцы из порта и базы, юные добровольцы и пожилые рабочие, выздоровевшие (или сделавшие вид, что выздоровели) раненые — все, кто мог драться, вскакивали на грузовики и, промчавшись по горной дороге под тяжкими разрывами снарядов, прыгали в окопы.

В тот день в третьем морском полку потеряли счет гитлеров­ским атакам. После пятой или шестой моряки сами кинулись в контратаку на высоту, откуда фашисты били фланговым огнем. В одной из траншей, поворачивая против фашистов оставленный ими пулемет, краснофлотцы нашли тело совет­ского бойца.

Он был в каске, в защитной гимнастерке. Но когда в поисках документов расстегнули на нем ворот, увидели знакомые сине-белые полоски флотской тельняшки. И молча сняли моряки свои бескозырки, обводя глазами место неравного боя. Кругом валялись трупы фашистов — весь пулеметный расчет и те, кто, видимо, подбежал сюда на выручку. В груди унтер-офицер а торчал штык. Откинутая рука погибшего моряка сжимала трофейную гранату, в другой был вражеский автомат, все пули которого были вьгпущены в фашистов. За пояс был заткнут пустой наган, аккуратно прикрепленный к кобуре ре­мешком.

И тогда кто-то негромко сказал:

— Это, верно, тот... Федя с наганом...

В Третьем полку он появился перед самой контратакой, спутники запомнили его именно по этому нагану, вызвавшему в машине множество шуток. Прямо с грузовика он бросился в бой, догоняя моряков Третьего полка.

Теперь, найдя его здесь среди десятка убитых им фашистов, краснофлотцы поняли, что сделал в бою безвестный черномор­ский моряк, который так и вошел в историю обороны Сева­стополя под именем «Федя с наганом».

Фамилии его не узнали: документы были неразличимо за­литы кровью, лицо изуродовано выстрелами в упор.

О нем знали одно: он был моряком. Это рассказали сине-белые полоски, под которыми кипела в бою смелая и гневная морская душа, пока ярость и отвага не выплеснули ее из этого крепкого тела...

Маленький катер, «морской охотник», попал в беду. Он был послан к берегу, захваченному врагом. В пути его захватил шторм. Катер пробился сквозь снег, пургу и седые валы, вздыб­ленные жестоким ветром. Он обледенел — и сколол лед. Он набрал внутрь воды — и откачал ее. Но задание он выполнил.

Когда он возвращался, ветер переменился и снова дул на­встречу. Шторм заставил израсходовать лишнее горючее, а по­том волна залилась в цистерну с бензином. Катер понесло к берегу, занятому врагом.

Дали радио с просьбой помочь и замолчали, потому что мотор радиостанции на смеси бензина с водой отказал.

Катер умирал, как человек. Сперва у него отнялись ноги. Потом он онемел, но слух его еще продолжал работать. И он слышал в эфире свои позывные, он принимал тревожные радио, где запрашивали его точное место, потому что найти малень­кий катер в большом Черном море трудно.

Двое суток моряки слушали эти поиски, но ответить не могли.

На катере между тем шла жизнь. Командир его, старший лейтенант Полов, прежде всего разрешил проблему питания.

Ветер мог перемениться, и тогда катеру предстояло дрейфовать на юг неделю, может, две. Попов приказал давать краснофлот­цам сколько угодно сельдей и хлеба и не ограничивать потреб­ление пресной воды, которой было много. Расчет его оправ­дался. Когда к вечеру он спрашивал, не пора ли варить обед, краснофлотцы, поглаживая налитые водой желудки, отвечали, что аппетита пока нет и можно консервы поберечь.

В кубрике, как на вахте, постоянно стояло по двое красно­флотцев, широко расставив ноги и держа в руках ведро. Они старались его держать так, чтобы оно не болталось на качке. Еще один расчет командира оправдался: бензин в ведре, вы­ключенном из качки, отделялся от воды. Его осторожно слива­ли, вновь наполняли ведро смесью и вновь держали его на руках. Так к концу вторых суток получили наконец порцию бензина, достаточного для передачи одной короткой радиограм- мы. Она была заготовлена Поповым в двух вариантах. Первый был одобрен комсомольским и партийным собранием катера, если радио заработает в видимости вражеского берега:

«...числа ...часов ...минут... Вражеский берег виден в ...ми­лях тчк С каждой минутой от приближается тчк Выхода пет тчк Будем драться до последнего патрона в последний момент взорвемся тчк Умрем живыми врагу не сдадимся тчк Прощай­те товарищи привет Родине тчк Командир военком команда катера 044».

Но ветер изменился, и катер стало относить от берега. По­этому отправили второй вариант: свое точное место и сообще­ние, что радио работает последний раз и что катер надеется на помощь.

Она пришла своевременно.

Только поэтому я смог увидеть и переписать эту неотправ­ленную радиограмму.


Бомбардировщик возвращался с боевого задания. В бою с «Мессершмиттами» он израсходовал почти все патроны и оторвался от своей эскадрильи. Теперь он шел над Черным морем совершенно один во всем голубом и неприятно высоком небе.

Именно оттуда, с высоты, и свалился на него «Мессер-шмитт-109». Первым его увидел штурман Коваленко. Он по­стрелял, сколько мог, и замолчал. Стрелок-радист дал врагу подойти ближе и, тщательно целясь, выпустил свои последние патроны, потом доложил об этом летчику.

— Знаю,— ответил Попко.— Будем вертеться!

И самолет начал вертеться. Он уходил от светящейся трассы пуль как раз тогда, когда они готовы были впиться в самолет. Он пикировал и взмывал вверх. Он делал фигуры, невозможные

для его типа. Пока что это помогало: он набрал только не­сколько безобидных пробоин в крылья.

Фашистский летчик, очевидно, понял, что самолет безору­жен. Но, видимо, он слышал кое-что о советском таране и по­баивался бомбардировщика. Вся игра свелась теперь к тому, что «Месеершмитт» старался выйти в хвост на дистанцию бес­спорно верной стрельбы.

Наконец ему это удалось. Стрелок-радист увидел его пря­мо за хвостом и невольно нажал гашетку. Но стрелять было нечем. Стрелять мог только враг. Это был конец.

Тут что-то замелькало вдоль фюзеляжа бомбардировщика. Белые странные шары стремительно мчались к «Мессершмитту». Они пролетали мимо него, они стучали по его крыльям, били в лоб. Они попадали в струю винта и разрывались неви­данной, блистающей на солнце, очень крупной и медленной шрапнелью. Один за другим вылетали из кабины штурмана эти фантастические снаряды.

«Мессершмитт» резко спикировал под хвост бомбардиров­щику, в одно мгновение потеряв выгодную позицию. Теперь уйти от него было легко, и скоро фашист отстал, видимо, сбере­гая горючее для возвращения. Радист передохнул и вытер на лбу пот.

— Отвалил фашист,— доложил он летчику и любопытно спросил: — Чем это вы в него стреляли, товарищ капитан?

- Нечем нам тут стрелять,— ответил в трубке голос Попко.— Я и сам удивляюсь, с чего это он отскочил?

Тогда в телефон ворвался голос штурмана Коваленко:

• Это я его отшил. Злость одолела: ишь, как подобрался, стервец!.. Черт его знает, думаю, а вдруг он их за какие-нибудь новые снаряды примет?
  
• Чего это «их»? — не понял Попко.
  

- Листовки. Я же в него листовками швырялся, всю руку отмотал...

И весь экипаж — летчик, радист и штурман — засмеялся. Смеялся, кажется, и самолет. Во всяком случае, он потряхивал крыльями и шатался в воздухе, как шатается и трясет руками человек в припадке неудержимого хохота.

Зенитная батарея Героя Советского Союза Воробьева была уже хорошо знакома фашистам по декабрьскому штурму. Тогда длинные острые иглы ее орудий, привыкших искать врага только в небе, вытянулись по земле. Они били бронебойными снарядами по танкам, зажигательными — по машинам, шрап­нелью — по пехоте. Краснофлотцы точным огнем из автоматов и бросками гранат останавливали фашистов, яростно лезших на батарею, внезапно возникшую на пути к Севастополю.


Теперь, в июле, батарея снова закрыла собой дорогу к горо­ду славы.

На этот раз фашисты бросили на нее огромные силы. Само­леты пикировали на батарею один за другим. Дымные высокие столбы разрывов закрывали собой все расположение батареи. Но когда дым расходился и дождь взлетавших к небу камней опускался на землю, из пламени и пыли вновь протягивались вдоль травы острые длинные стволы зениток, и снова точные их снаряды разбивали фашистские танки.

Наконец, орудия были убиты. Они легли, как отважные бойцы, лицом к врагу, вытянув свои стройные изуродованные стволы. Батарея держалась теперь только гранатами и ручным орудием краснофлотцев.

Как дрались там моряки, как ухитрились они держаться еще несколько часов, уничтожая врагов, что происходило на этом клочке советской земли, оставшемся еще в руках советских лю­дей, не будем догадываться и выдумывать.

Пусть каждый из нас молча, про себя прочтет три радио­граммы, принятые с воро'бьевекой батареи в последний ее день: «12-03. Нас забрасывают гранатами, много танков, прощай­те, товарищи, кончайте победу без нас».

«13-07. Ведем борьбу за дзоты, только драться некому, все переранены».

«16-10. Биться некем и нечем, открывайте огонь по ком-пункту, тут много фашистов».

И четыре часа подряд била по командному пункту истори­ческой батареи двенадцатидюймовая морская береговая. И если бы орудия могли плакать, кровавые слезы падали бы на землю из их раскаленных жерл, посылающих снаряды на головы дру­зей, братьев, моряков — людей, в которых жила морская душа, высокая и страстная, презирающая смерть во имя победы.

В. СТАВСКЙЙ

НА ДАЛЬНИХ РУБЕЖАХ

Утро вставало несмелое — серое и сырое. Грустно раскачи­вались под ветром ветви деревьев. Шуршал листопад. Яростно ударили фашистские минометы и артиллерия.

Командир Н-ского противотанкового полка майор Ефремен-ко прислушался, оценил силу огня. Ему было ясно, что это не обычный огневой налет. Майор по очереди поговорил по теле­фону со своими командирами батареи. Все было в порядке, и голоса командиров звучали уверенно и твердо. На лице майора,

мужественном и простом, в карих его глазах возникла улыбка удовлетворения и вмиг погасла. Левый фланг... Левый фланг у майора Ефременко был открытым. И хотя майор и выдви­нул туда два орудия второй батареи и повернул туда два ору­дия четвертой батареи, все же его точила тревога за левый фланг...

Пока майор говорил с командирами, стало светло. На кры­шах домов, на изгороди и кустах блестели капли утренней октябрьской влаги. За селением лежало ровное польце километ­ра на полтора. Дальше неясно виднелась опушка леса. Оттуда били минометы и пушки противника. Там накапливались его танки. Разведка дала данные, что танков больше сотни. Фа­шисты уже несколько дней готовились наступать.

Полк майора Ефременко преграждал путь врагу на важ­ном направлении. В селении С. сходились четыре дороги. Вот этот узел путей и оседлал своими батареями майор Ефременко.

А позади, на востоке, в 100—120 километрах, была родная и прекрасная Москва. А впереди, на западе, простирались советские земли, придавленные, истоптанные коваными фашист­скими сапожищами, залитые кровью советских людей...

Майор еще и еще проверяет, просматривает лично огневые позиции полка. Он говорит с командирами, с политработника­ми, бойцами. И, как ни сложна обстановка, от его взгляда не ускользает рваный сапог одного наводчика. Тут же отдано при­казание заменить сапоги, а эти починить. Ничто не ускользает от взгляда майора. И навстречу и вслед ему блестят веселые, дружеские взгляды артиллеристов. Они и любят своего коман­дира, и уважают его, и верят, верят в него.

* * *

Младший сержант Петр Стемасов, радист, делится мыслями со своим приятелем, санинструктором Ботвиным:

• Вот я тебе скажу: с таким командиром ничего не страш­но! И сам он бесстрашный!
  
• И мы не подкачаем!—отзывается Ботвин.
  

Приятели 'собираются пить чай из чугунка, расположившись на краю отлично отрытого окопа. От кружек с густым чаем поднимается душистый парок. Неожиданно нарастает гул вра­жеских самолетов. Вот уже они видны — двенадцать «Юнкерсов».

Зенитная батарея открывает огонь. Бомбардировщики уже встали в круг. Они пикируют, засыпая бомбами боевые порядки полка. Зенитчики подбили один самолет. Густо задымив, он отвалил в сторону и трахнулся за леском о землю. Но и у нас одно орудие подбито, три артиллериста ранены.

У командира батареи лейтенанта Белякова вырывается крепкое словцо. Он стоит около стога, вскинув голову, и смотрит на пикирующих бомбардировщиков. Политрук Замалетдинов, с восхищением глянув на своего командира, застывает. Там, где стоял Беляков, всплеснулся взрыв авиабомбы. Убит? Зама-летдинов ринулся туда. Лейтенант Беляков встал, отряхиваясь, пошел навстречу политруку. Цел. Жив.

— Будем биться до последнего! Никакой пощады врагу! Стемасов тоже видел, как упал командир. Он выскочил из своего окопа. Но, увидев, что лейтенант встал, жив и невредим, а поодаль горит трактор, Стемасов со всех ног побежал к трак­тору. Он стал забрасывать его грязью. Подбежавшие трактори­сты помогли затушить пламя и тотчас отвели трактор в тыл. Фашистские бомбардировщики вскоре появились снова. На этот раз их было четыре десятка, и они бросали фугасные бомбы крупного калибра.

— Сейчас будет атака танков! Держитесь хладнокровнее! Огонь открывайте разом изо всех орудий! — приказал коман­дирам батарей майор Ефременко. Непоколебимая уверенность слышалась в ответных голосах командиров батарей.

Бомбардировщики, сбросив свой груз, стали пикировать и обстреливать артиллеристов из пулеметов. Рев моторов, треск стрельбы, напряженный огонь зениток. Отличные инженерные сооружения — ровики, глубокие щели — были полностью ис­пользованы артиллеристами. Славные зенитчики сбили еще два бомбардировщика врага.

* *

*

Кто первый заметил танки? Первые три танка выскочили из леса и ушли обратно, встреченные снарядами... А через два­дцать минут гитлеровские танки отвратительной, рычащей, из­вергающей пламя и металл гадиной выползли оттуда, из-за ле­сочка, в полутора километрах от огневых позиций. Сколько их было? Майор Ефременко, другие командиры насчитали во­семьдесят танков. Больше на счет времени не было.

Танки были уже в тысяче метров от огневых позиций. Враз грянули батареи! Тотчас же над десятком танков взвились огромные языки пламени, завихрились смрадные, черные клу­бы дыма. И еще с десяток танков остановились, прошитые бронебойными снарядами советской артиллерии.

Но еще много десятков вражеских танков ползло вперед.

За ними во весь рост шли автоматчики. За ними тянулись на прицепах тележки, и на них тоже были автоматчики и пехотин­цы.

Майор Ефременко приказал командирам батарей вести огонь, чередуясь,— бронебойными снарядами и шрапнелью — на картечь.

Первый залп батареи лейтенанта Белякова пробил страш­ную брешь в цепи фашистских автоматчиков. И пехотные под- разделения тоже открыли огонь из пулеметов и винтовок. Выстрелы слились в протяжный, скрежещущий гул и грохот. Над поляной густой пеленой стлался дым, сквозь него неясно маячили силуэты танков, блестели вспышки выстрелов, ревело пламя горящих стальных чудовищ.

Самый сильный напор танков был против батареи лейтенанта Белякова. Сам он перебегал от одного орудия к другому. Становился наводчиком. Стрелял. И неизменно после каждого его выстрела очередной вражеский танк был или зажжен, или подбит.

Лейтенант Сторижко, командир взвода, стрелявший за на­водчика и уже сбивший четыре танка, был ранен. Товарищи перенесли его в ровик. Беляков подбежал к орудию и первым же выстрелом зажег приближавшийся танк. Расчет отозвался восторженными возгласами. Беляков продолжал стрелять, и его снаряды зажгли еще два вражеских танка. Остальные тан­ки отвернули в сторону. Но и у Белякова было подбито уже не одно орудие. Младший сержант Стемасов, которому в этот день так и не удалось попить чайку из чугунка, подполз к одно­му подбитому орудию. Вместе с трактористом Чоботовым они откопали засыпанный землею лафет. Подошедший наводчик Неронов, обнаружив, что панорама разбита, бросился доставать учебную панораму, которая, как он вспоминал, была на одном из тракторов.

Радист Петр Дмитриевич Стемасов встал к орудию и вы­стрелил. Снаряд угодил прямо в стог сена. И, как ни было тяжело вокруг, оба они рассмеялись. Вторым выстрелом Сте­масов разбил танк. На круглом, юношески свежем лице два­дцатитрехлетнего куйбышевского комсомольца сквозь копоть и пыль боя вспыхнула улыбка счастья. - Это вам за нашу Родину!

Наводчик Неронов прибежал с учебной панорамой. Втроем они приладили ее, связали перебитый щит и продолжали стре­лять по врагу.

Командир полка управлял боем с командного пункта на опушке леса, невдалеке.

Он ощущал, он видел всю картину боя — и атаку вражеских танков, и героический, уничтожающий огневой отпор батарей. Отлично действует Беляков. И старший лейтенант Капацын, лукавый и веселый украинец, командир третьей батареи, стоит насмерть и отбивает врага. Майор улыбается, видя, как перед огневыми позициями Капацына пылают и останавливаются громады танков. В трубке телефона слышится задорный голос Капацына:

— За Родину — по вражеским танкам беспощадный огонь!

Ревут орудия. Дым от стрельбы в это сырое, пасмурное утро повисает, сгущается над полем боя все сильнее. Командир полка приказывает вести огонь на всплески выстрелов, на шум мото­ров.

Сам он все больше тревожится: а как там, на левом фланге? Он еще и еще раз предупреждает командира четвертой батареи старшего лейтенанта Сиромаху — «нового в его полку.

Сиромаха и его комиссар Гуськов — румяный и жизне­радостный москвич — и сами не спускают глаз с левого фланга. Они вовремя увидели, как в обход слева, по кустам, шли тан­ки — над вершинами кустов словно плыли башни. Их было пятнадцать.

Танки шли очень быстро. Дорого было каждое мгновение. Минута — и танки могли прорваться на огневые позиции. Расче­ты наших противотанковых орудий действовали стремительно

и точно.

Командир орудия сержант Калинин и наводчик Радченко с первого же выстрела зажгли вражеский танк. И второй. И третий. С десяти выстрелов расчет первого орудия уничтожил пять танков. Калинин ранен в шею, но он не уходит.

Прямое попадание вражеского снаряда разбило наше орудие. Расчет укрывается в ровиках. Только тут перевязали Калинина.

Слева прямо на огневые позиции прорвались шесть фашистских танков. Один начинает крутиться над ровиками, в которых укрылся расчет сержанта Калинина. Когда танк уходит, артил­леристы встают, отряхиваются. Они целы — ровик отличный! Другой танк проходит мимо щели, в которой комиссар батареи Гуськов. Сердце его сжимается в смертельной тоске: танки про­рываются в тыл батареи Белякова. Видит ли, заметил ли от опасность? Рядом с Гуськовым рвется снаряд. Это наш. Это бьет орудие батареи Белякова.

• Спасибо, товарищ! — шепчет в счастливом волнении
  Гуськов, и он не думает о том, что смерть — вот она — рядом
  с ним.
  
• Бей, бей его, подлеца!
  

Второй снаряд попадает в броню танка. Махина пылает, Из башенного и переднего люка выскакивают осатанелые тан­кисты противника. Гуськов и Сиромаха уничтожают их выстре­лами из пистолетов.

Связь у командира полка с батареями перебита осколками снарядов. Серьезные потери. Подбито больше половины пушек. Но и у фашистов сожжены и расстреляны десятки танков. Вон они догорают на польце. Другие же сосредоточиваются под лесом.

Пехота вражеская и автоматчики тоже отхлынули. Их трупы усеяли и поле, и кустарник слева, против двух орудий батареи Сиромахи. Но, отхлынув здесь, фашисты перегруппировывают­ся, чтобы вновь ударить с флангов.

Командир полка принимает решение вывести полк на новый оборонительный рубеж.

Мастерски уводя уцелевшую материальную часть, занимают артиллеристы новый, подготовленный продуманно и умело рубеж обороны.

Майор Ефременко так же приветлив с бойцами. А на душе черная хмара, свинцовая тяжесть. Там, у селения С., оставлены разбитые — не одно! — орудия.

Но через день полк майора Ефременко уже получил новые пушки. И вот они так же умело и беспощадно громят фашист­ских захватчиков.

Д. АКУЛЬШИН, В. КУПРИН

СТАЛИНГРАД СРАЖАЕТСЯ

Красив и величествен Сталинград даже сегодня, когда он окутан облаками дыма, объят огнем и на его богатырском теле зияют раны разрушенных и обгорелых домов. А рядом широко катит свои воды могучая Волга. На ее глади не видно парохо­дов, барж, юрких трамваев и рыбачьих парусников. Только бронекатера и канонерки, быстроходные паромы и моторные лодки бороздят волжские воды. Они беспрерывно снуют от бе­рега к берегу, перебрасывая подкрепления, оружие, боеприпасы и продовольствие для защитников Сталинграда, вывозят ра­неных.

А в небе, над рекой и городом, не смолкает звенящий гул моторов наших истребителей. Им часто на виду у всех прихо­дится сражаться за город, за великую русскую реку. Нет-нет и прорвется из-за дымного облака вражеский самолет с над­рывным воем. Сотнями белых разрывов покрывается небо, не-ведомо откуда бьют зенитчики. И тогда волжские просторы оглашаются ревом сирен, пикирующего бомбардировщика и высокими каскадами фонтанов вздымается река.

Не узнать в эти минуты спокойную Волгу. Гневно она запле­щет своими темно-свинцовыми пенящимися волнами и долго не может успокоиться.

На берегах и в затонах Волги, повторяясь эхом, разносится шум и грохот уличных боев. Этот несмолкаемый хаос звуков, дыма и огня напоминает собой огромный кузнечный цех. Раз- рывы снарядов кажутся ударами тяжелых многотонных ковоч­ных машин, и треск пулеметов и автоматов подобен частым ударам пневматических молотков и зубил.

Все ожесточеннее и кровопролитнее становятся бои за Ста­линград. Весь город содрогается от непрерывных разрывов бомб, снарядов и мин. Улицы тонут в дыму и пыли. Окраины города превратились в арену жестоких схваток. Враг бросил под Сталинград отборные дивизии и любой ценой стремится рассечь город на несколько частей, чтобы дезорганизовать нашу оборону.

Защитники Сталинграда героически отстаивают каждый дом и улицу. Они наносят врагу тяжелые удары, обескровлива­ют его.

* * *

На высоте у обрыва, в глубоком, просторном блиндаже, разместился командный пункт. Сюда паутиной тянутся про­вода из разных концов города. Беспрерывно гудят зуммеры телефонов и слышатся лаконичные приказы командиров.

Танкисты расположились в блиндаже со всем своим хозяй­ством: портативной рацией, электрическим освещением, пишу­щей машинкой, с походными планшетами, набитыми картами. В блиндаже стало как-то уютнее и веселей. Шутки и острые реплики командира и комиссара подбодряли людей, заражали уверенностью и силой. Как ни напряженна была обстановка в эти минуты, но на душе становилось покойнее.

Бои на этом участке вела стрелковая часть, и приданные ей танкисты как-то сразу внесли дух фронтовой дружбы и взаи­модействия. Они уже успели побывать на улицах, прикинуть обстановку и расставить свои машины в местах наиболее ве­роятного подхода противника.

Над развернутым планом города склонились командиры. Густая сеть улиц испещрена синим и красным карандашами, дугами со стрелками, обращенными в разные стороны, сдвоен­ными ромбиками, черточками и кружками — обозначениями стрелковых подразделений, танков, огневых точек.

На окраине города шли жестокие уличные бои. Танкисты должны помочь пехоте выбить врага, ворвавшегося на отдель­ные улицы. Командир танковой части Бубнов представлял се­бе всю сложность боевых операций в городе, на улицах. Здесь, за каждым углом, из каждого окна и ворот подстерегает неожиданность, угрожает опасность. Улицы с каменными до­мами ограничивают маневренность. Тут приходится двигаться только по прямой, по своеобразному коридору, где из танка обзор мал, а его видят все. Тут не пойдешь напролом, как в открытом поле, не раздавишь огневую точку, упрятавшуюся за каменной стеной. Не всякий дом протаранишь, да и нет смысла идти на рожон. Машину могут подбить гранатой, под­жечь бутылкой с горючим со второго или третьего этажа, ее может остановить противотанковая пушка из полуподвала. Командир, ставя задачу экипажам, потребовал от них осо­бой осторожности, хитрости, а когда надо, и дерзости. Если обычно в наступательном бою танки вели пехоту, то на этот раз они должны сопровождать ее, поддерживая метким артил­лерийским и пулеметным огнем. Группы стрелков, взаимодей­ствуя с танками, являются их глазами, щупальцами, и охра­ной. Но как только позволит обстановка, танки сами должны нападать, а также отражать атаки вражеских броневых ма­шин.

- Таков мой план,— сказал командир части, изложив свои соображения.

Пока командиры обсуждали обстановку и намечали план совместных действий, радисты установили походную аппарату­ру и связались с экипажами. Из самой дальней южной группы танков позвали к аппарату командира.

• Говорит «Гранит»,— слышится в репродукторе.
  
• «Отец» у аппарата,— отвечает радист, передавая трубку микрофона командиру.
  

— Говорит «Гранит»,— докладывает Корольков.— Нас третий раз атакуют. Лезут автоматчики, за ними танки.

Командир взглянул на карту. Он хорошо себе представлял трудное положение экипажей и мотострелков.

• Передайте приказ: позиции держать во что бы то ни стало,— сказал командир.— Используйте двор и развалины углового дома для контрудара.
  
• Умрем, не пропустим врага!— послышалось в репро­дукторе.
  

Командир не уходил от аппарата, поставленного на прием. Наступила томительная пауза. Все встрепенулись, когда услы­шали позывные Королькова.

• Говорит «Гранит». «Отец», атаку отбили. Идем вперед. Враг отходит. Тесним, хорошо действует пехота.
  

• Гордимся вами, орлы!— сказал командир.
  

Противник здесь встретил сокрушительный отпор. Не про­рвавшись на этом участке, гитлеровские танки и автоматчики, прикрываясь насыпью железной дороги, двинулись в обход. Они искали нового выхода в этот район. Выход был один — через виадук. Командир разгадал замысел врага и заранее у виадука поставил в засаду танк лейтенанта Белянкина. Эки­паж не тратил времени зря. Машина была хорошо замаскиро­вана, а дуло орудия наведено в просвет под мостом.

Послышался гул моторов. Через насыпь перебежали авто­матчики. Показались три танка. И лишь только первый танк появился в центре проезда, раздался выстрел. Вражеская ма­шина вспыхнула от одного снаряда. Еще два танка были под- биты следующими выстрелами. Пулеметчик не скупился на патроны, поливая свинцом автоматчиков, обсыпавших желез­нодорожное полотно. Ему вторил «Максим» из окна высокого дома. И здесь враг не смог пройти.

Тогда он взял еще правее и вырвался на другую улицу. От входа командного пункта были видны на изгибе мостовой танки и пехота врага. Рядом, на откосе, начали шлепаться мины, рваться снаряды. Они ложились все гуще и гуще. В блиндаже осыпалась земля, в углу надрывался телефонист, вызывая подразделение по ту сторону балки: «Уфа», «Уфа»! «Тула», «Енисей»! И вот, не отрывая трубки от уха, он доложил дрогнувшим голосом:

Товарищ командир, связь порвана!

Другой телефонист глубоко надвинул каску, выскочил из блиндажа в узкий и задымленный проход. Наступило напря­женное молчание:

— Вызвать «Орла»!—спокойно сказал командир.
Радист старший сержант Семин щелкнул переключателем

и скороговоркой затараторил:

- «Орел»! «Орел»! Говорит «Отец», говорит «Отец». Слушай: перехожу на прием.

— «Орел» слушает.

- Не скучаешь, товарищ Мельников? Дело есть.

— Слушаю, «Отец».

— За мостом, в квадрате 07, показались вражеские танки с автоматчиками. Пройти на ту сторону, связаться с пехотой и выбить врага. Предупреждаю, мост разбит, но вы, я знаю, пройдете.

• Не беспокойтесь, «Отец»! Механик-водитель Уманец и через Чертов мост танк проведет.
  
• Выполняйте. Желаю успеха!
  

Трудно представить, где и как прошел танк. Он был уже на той стороне балки и грузно взбирался на скат. А через некото­рое время он мелькал в излучине улицы и слышались выстрелы его пушки. Не приняв боя, гитлеровские танки ушли, а с авто­матчиками быстро разделались наши пехотинцы, не дали им зацепиться, засесть в домах.

На соседней улице шла борьба за каждый дом и двор, за каждый перекресток и переулок. Наступали гвардейцы. Их поддерживали танки. Старший политрук Юдин командовал группой танков. Он был в пешем строю и действовал в тесном контакте с командиром стрелкового подразделения гвардии старшим лейтенантом Жуковым. Юдин привык командовать из танка, по на этот раз, находясь вне машины, он лучше видел, когда и откуда пустить в бой свои экипажи. Из углового дома гитлеровцы открыли ураганный пулеметный и минометный огонь. Пехота остановилась. Требовалось вмешательство тан- ков. Юдин подбежал к танку лейтенанта Завьялова и постучал по броне. Осторожно открылся люк. Юдин показал на вид­невшийся из-за угла дом и поставил задачу. Танк немного выдвинулся. Завьялов обратился к командиру орудия Шилову:

• Видишь дом?
  
• Вижу.
  

- Наводить третий этаж, второе окно справа. Осколоч­ным. Огонь!

Три раза вздрогнул танк, посылая снаряды. Дом заволокло дымом и пылью. На улице сразу стихло. Гвардейцы поодиночке начинали перебежку вперед. Танк двинулся за ними. Несколь­ко метров оставалось до подъезда дома, когда по танку застучал приклад автомата.

— Стой! Стой! В подъезде пушка. Задержись малость. Мы сейчас...

Группа гвардейцев через двор ворвалась в дом. Разделав­шись с несколькими уцелевшими автоматчиками, гвардейцы гранатами уничтожили противотанковую пушку вместе с расче­том. Квартал был очищен. Медленно, но уверенно двигались дальше стрелки и танкисты, выкуривая гранатами и снарядами, штыками и пулеметами фашистов, залезших во все норы.

Танки патрулировали по городу, охраняли перекрестки. Стрелки-радисты держали командование в курсе всех событий, происходивших в городе. Начальник штаба то и дело стирал резинкой синие кружки и ромбики и прокладывал красные стрелки вперед. К вечеру с противотанковой батареи, стоя­щей у балки, сообщили по телефону, что на батарею движется семнадцать гитлеровских танков и два батальона пехоты. Командир вызвал по радио экипаж лейтенанта Мельникова:

• «Орел»! «Орел»! По балке, что севернее тебя, движутся семнадцать танков противника и пехота. Возьми два резерв­ных танка и поддержи противотанковую батарею. Враг не должен пройти по балке. Понятно?
  
• Там, где наши танки, враг не пройдет,— послышался
  ответ.
  

Гитлеровские танки не прошли. Завидя уверенно шедший на них «КВ», фашисты повернули обратно, не приняв боя.

...Южная ночь опускалась над городом, когда комиссар пошел проведать экипажи. Темь окутала все. Ночью несколько стихают уличные бои. Комиссар остановился у танка. Завя­зался тихий, задушевный разговор. Беседу нарушил гитлеров­ский автоматчик неожиданной очередью.

- Что ему, куры, что ли, во сне приснились! — говорит артиллерист Шилов.

Фашисты всполошились не на шутку. Заговорили десятки автоматов из большого дома. С визгом проносились пули. Стреляли просто в темноту.

• А ну-ка успокойте их,— сказал комиссар.
  
• Это можно. Три на разрыв, под крышу! — скомандовал
  лейтенант Завьялов.
  

И улица огласилась гулким эхом. В доме что-то с треском рушилось и валилось. А когда после ярких вспышек разрывов глаза присмотрелись к темноте, стало видно, что дом изменил свои очертания. На нем не было крыши. Уже больше не тяв­кали автоматы.

Беседа продолжалась.

• Молодцы ребята, и ночью, как днем, бьете без промаха!
  
• Служим Советскому Союзу! — дружно ответили из танка.
  

Некоторые улицы на окраине города стали ареной ожесто­ченных боев. Не узнать знакомых домов и тихих, утопающих в зелени переулков. Идешь по запустевшим улицам и переул­кам и слышишь, как гулко отдаются шаги. В минуты затишья, кажется, город мертв. Но это только кажется, а присмотришься, видишь, как из-под ворот, из полуподвалов и верхних этажей выглядывают бойцы с автоматами и винтовками наготове, из окон и чердаков торчат рыльца пулеметов, готовые «в любую минуту обдать свинцовым шквалом. Чем дальше, тем больше звуков боя.

Вот совсем близко, захлебываясь, клокочет пулемет, сухо трещат автоматные очереди, пули со свистом проносятся по улице, рикошетят о кирпичные стены, подымая оранжевую пыль. От дома к дому, прижимаясь к панелям, перебегают, согнувшись, бойцы и исчезают в темных просветах дверей и подъездов. Из-за ниши окна сосредоточенно всматривается в угловой дом младший лейтенант Амсдов. Там засели гитле­ровские автоматчики. Они прикрывают подход своих резервов. Медлить нельзя. Дорога каждая минута. Накопившись здесь, враг будет угрожать всей улице. «В лоб дом не возьмешь, его нужно обойти дворами, переулками и выбить фашистов»,— ре­шает командир.

Свой взвод он разбивает на три группы. Часть бойцов остается здесь. Они должны завязать сильную перестрелку, отвлекая все внимание противника на себя. Сам Амедов со второй группой уходит через двор влево. Младший сержант Хайкин с третьей группой незаметно пересекает улицу, чтобы зайти справа. Они попадают в глухой двор, заваленный согну­тыми балками и глыбами развалившихся стен дома. Бойцы по­могают друг другу забраться по полуразрушенной стене в со­седний двор. Здесь к ним присоединяется еще группа бойцов под командой политрука Вербилицкого. Уже на виду дом с вражескими автоматчиками. Один бросок, и они были бы в нем, но фашисты заметили советских воинов и открыли сильный огонь.

— Давайте правее! — кричит политрук.

Бойцы дворами огибают зону обстрела. Вот и переулок, рядом — бульвар. С чердака небольшого дома застрочил пу­лемет. Началась перестрелка. В глубине переулка загудел мотор. Показался наш танк. Гулко разносится выстрел пушки, и вражеский пулемет замолкает. Несколько фигур в серых мундирах выскочили из облака пыли и нырнули в блиндаж. Танк быстро развернулся и двинулся к блиндажу. Только двум фашистам удалось выскочить из него. Но и этих двоих уло­жили младший сержант Хайкин и боец Нигматуллин.

Теперь танк вел огонь по верхним этажам дома. Гитле­ровцы сыпались вниз, а в этот момент в дом ворвались груп­пы младшего лейтенанта Амедова и младшего сержанта Хайкина. Схватка была короткой, только четырем фашистам удалось удрать из углового дома.

Уличные бои имеют свои особенности. Нужны сноровка и умение, решительность и стойкость каждого бойца. Успех ре­шают не крупные подразделения, а небольшие группы, а иногда отдельные красноармейцы, действующие самостоятельно.

Небольшие группы и отдельные бойцы с той же настойчи­востью и умением действуют при обороне и в наступлении. Трудно выбивать врага, засевшего в крепких каменных да еще многоэтажных домах. Установленные гитлеровцами пулеметы и минометы на верхних этажах и чердаках в здании, легкие орудия в подвалах и подъездах домов контролируют целые улицы и кварталы..

Уличные бои в Сталинграде носят ожесточенный характер. Отдельные дома переходят из рук в руки по нескольку раз в день. Нередко бывает, что по нескольку часов бой идет в од­ном доме. Здесь разыгрываются ожесточенные схватки за ов­ладение комнатами, этажами. Тяжелы бои в населенном пункте, особенно в таком крупном городе. Наши части с боль­шим упорством и умением отражают атаки врага.

...Эта группа домов стояла в стороне, между двумя глубо­кими оврагами. Впереди — асфальтовая дорога, отделенная густыми купами деревьев и кустарников. Внутри квартала -сад. Много зелени. Тихий уголок Сталинграда. Но вот и сюда придвинулся грохот боя.

Рано утром стало известно, что большая группа гитле­ровских автоматчиков при поддержке танков начала наступле­ние на эту часть города. Старший лейтенант Калмыков, кото­рому была поручена оборона квартала, умело распределил свои силы.

Лейтенант Лузянин со взводом автоматчиков занял обо­рону в первом ряду домов. Несколько бойцов замаскировались

в кустах и деревьях придорожной аллеи. Остальные размести­лись на чердаках и по верхним этажам.

Наши автоматчики — представители молодой военной спе­циальности. Но у них много удальства, боевого задора, дер­зости. Они знают силу своего оружия, знают себе цену и поэ­тому горды, упорны. Стоит засесть одному — двум автомат­чикам в какую-нибудь щель — ничем их не возьмешь, не вы­ковырнешь. В таких случаях каждый сам себе командир, находчивый, инициативный. А в наступлении наш автоматчик берет изворотливостью и дерзостью, смело идет один на мно­гих, любит скрытно подобраться и неожиданно ударить, осо­бенно во фланг или с тыла. Наши автоматчики — народ весе­лый, ни в какой обстановке не унывают.

И на этот раз командир Калмыков увидел в одной из угло­вых комнат троих бойцов с патефоном. Один смотрел в окно, а двое ставили пластинку.

• А вы опять патефон прихватили с собой?
  
• С музыкой воевать способнее, товарищ командир! Под нашу музыку гитлеровцы здорово танцуют.
  

С чердака прибежал весь в пыльной паутине боец Дудкин: - Показались из-за бугра танки! За ними, как сосунки, бе­гут пехотинцы, роты две...

Мгновенно стали по местам. Из окон третьего этажа было видно, как за темно-зелеными грузными машинами во весь рост бежали серые фигурки фашистских солдат. Они быстро приближались. Наши молчали. Но как только наступающие приблизились метров на триста, захлестали очереди наших ав­томатчиков с деревьев и из кустов. Ряды гитлеровцев сразу смешались.

Фашистские пехотинцы залегли, танки остановились. С вра­жеской стороны заговорили крупнокалиберные пулеметы и ав­томаты. С деревьев посыпались сухие листья и ветки. Гитлеров­цы начали проскакивать между танками, устремляясь к домам. Тогда из всех верхних этажей ударили сухие очереди автома­тов. Им вторили пулеметы с подоконников и из слуховых окон. Сверху хорошо видна цель. Наши автоматчики били по перед­ним цепям гитлеровцев, а пулеметы брали в глубину. Среди вражеской пехоты началось замешательство. Тогда двинулись вперед танки. Они начали бить из пушек по верхним этажам. Но наши автоматчики быстро меняли места.

Как только гитлеровские танки подошли поближе к дороге, из кустов в них полетели гранаты. Танки начали осторожно пя­титься назад, продолжая обстрел домов. Несколько раз вра­жеская пехота поднималась в атаку. Фашисты бежали, ярост­но стреляя из «автоматов прямо «с живота». Наши бойцы вели прицельный огонь и стреляли на выбор по гитлеровцам, выр­вавшимся вперед.

Сбив этих, они заставляли откатываться обратно и залегать остальных. Гитлеровцы пытались зайти с фланга от оврагов, но там их встретил огонь ручных пулеметов. Особенно настойчиво атакующие порывались обойти дома справа, где было много зе­лени. Безуспешно! Здесь держал оборону взвод разведчиков под командой лейтенанта Шепеля. А разведчики дерутся лихо.

Бой принимал затяжной характер. Тогда над танками взви­лись белые ракеты: гитлеровцы вызывали на помощь авиацию. Пронзительно загудели сирены пикировщиков, послышался вой падающих бомб. Густое облако дыма и пыли застлало все кру­гом. Были прямые попадания в дома. Вражеские пехотинцы снова устремились вперед.

Но бомбежка не поколебала стойкости наших бойцов. По-прежнему нет хода врагу. Из полуразрушенных домов продол­жают бить автоматчики. Враг откатывается. Опять налет. Те­перь фашистские самолеты сбрасывают не только фугасные, но и зажигательные бомбы. Загораются почти все дома. А самолеты продолжают пикировать, и атакующая пехота смелее лезет впе-ред, Губительный огонь снова встречает врага: наши автомат­чики продолжают стрелять из нижних этажей горящих домов.

Синий дым ест глаза, трудно дышать. В трещинах стен по-

казываются огненные змейки. Старший лейтенант Калмыков отдает приказ занять оборону между домами и позади них. Гитлеровские танки не решаются пройти между горящими зда­ниями: вся линия домов слилась в одно общее пожарище, и по­рывы ветра перебрасывают языки пламени от одного строения к другому.

Был уже вечер, когда фашисты прорвались справа. Танки с автоматчиками углубились во двор. Здесь в уцелевшем от по­жара доме засел лейтенант Лузянин со своими бойцами. Пуля пробила левое плечо отважного командира, но он продолжает руководить боем.

• Дудкин, гранаты!
  
• Товарищ командир, противотанковых больше нет.
  
• Давай что есть!
  

Лузянин выскочил на улицу. Красное зарево осветило сильную фигуру лейтенанта, бежавшего навстречу танкам. Он кидает гранату за гранатой то под танки, то в пехотинцев и, словно завороженный, остается неуязвимым в вихре встречного огня.

Гитлеровцы не выдержали, дрогнули. За своим командиром бросились вперед автоматчики Дудкин, Цыганчук, Чадов, Ки-син. Враг снова отброшен.

Пожар охватывает последние дома квартала. Рушатся пере­крытия, сгибаются раскаленные железные балки. Автоматчики вынуждены временно отойти в глубь большого двора. Мало их осталось: восемнадцать героев обороняют целый квартал. Те­перь каждый выкопал себе окопчик. Гитлеровцы накопились во дворе и пробуют прорваться дальше. Но страшный шквал огня брызнул им навстречу с такой силой, что они отхлынули обрат­но. Тогда фашисты двинулись в обход — слева, по оврагу. Однако и здесь путь был закрыт. За перекинутой через овраг толстой трубой примостился боец Степанов. Он прочищал весь этот участок автоматным огнем, а тех, кому удалось подобрать­ся ближе, рвал на куски гранатами.

Всю ночь не успокаивались гитлеровцы. Атаку за атакой от­бивали восемнадцать храбрецов. Вражеских солдат хорошо было видно при свете огромного пожара. Их метко косили с флангов ручные пулеметы; короткими, но точными очередями встречали автоматчики.

Держаться было тяжело. Гитлеровцы и ночью продолжали бомбить горящий квартал. Во время одного из этих налетов от­важные автоматчики лишились своего командира — осколок бомбы сразил лейтенанта Лузянина. Две раны получил авто­матчик Дудкин, и, как ни уговаривали его друзья, он не вы­шел из боя.

- Пока руки и ноги целы, никуда не уйду. Разве я могу

вас теперь оставить?

Горсточка храбрецов держала квартал до утра. Здесь врагу не удалось пройти. На рассвете автоматчиков сменило новое подразделение.

Под прикрытием артиллерийского и минометного огня гвар­дейцы стремительной атакой с флангов продвинулись вперед и захватили два дома. Но соседнее здание гитлеровцы упорно держали в своих руках.

Этот четырехэтажный дом внешне ничем не отличался от других. В нем так же выбиты окна и сорваны двери, в стенах зияют просветы от снарядов и бомб. Вместо крыши видны бес­форменно нагроможденные палки и стропила; остатки кровельного железа, скрежеща от ветра, бьются о стены. Дом изранен­ный и закопченный, как весь город. С верхних этажей можно было обозревать несколько прилегающих улиц и даже часть видневшейся вдали Волги.

Гитлеровцы, понимая значение этого здания, господствующе­го над местностью, превратили его в опорный пункт. Подступы к нему были заминированы и укреплены, его прикрывало до де­сяти артиллерийских и минометных батарей. При попытке ата­ковать их фашисты выпускали сотни снарядов и мин. Каждый шаг к дому поливался свинцовым ливнем и градом осколков.

Командир наступающей роты гвардии старший лейтенант Наумов приказал бойцам зарыться в землю и вызвал к себе командира отделения гвардии сержанта Макарова. Он был из­вестен хваткой, смекалкой, воинским мастерством, ему доверя­ли самые ответственные задания.

- Брать в лоб этот дом не будем,—сказал командир роты сержанту.— Подступы к нему открытые и пристрелянные. Про­тивника надо перехитрить и взять дом без потерь.

Старший лейтенант подробно изложил свой замыслы Мака­рову, отделению которого выпадала самая ответственная часть штурма здания. Вечером Макаров выдвинулся вперед и замас­кировался в развалинах постройки. Отсюда ему было видно расположение огневых точек противника, их число и подходы к зданию. Наши вели огонь по дому, гитлеровцы отвечали. Це­лые сутки следил Макаров за поведением вражеского гарнизо­на, засевшего в доме. Когда сержант возвратился к командиру роты, он смог не только доложить данные наблюдения, но и предложить свой план операции.

— Днем и ночью фашисты ведут огонь с двух сторон, а ут­ром часть гарнизона уходит по ходам сообщения на отдых,— рассказывал Макаров,— и лишь небольшая группа остается на третьем этаже. В утренние часы дом с тыловой стороны не охра­няется. Это время для нас самое удобное. Дом надо брать как