Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 38

ИСТОРИЯ ПРАВОСЛАВНОЙ

МИССИИ

СВЯТИТЕЛЬ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ ЕПИСКОП ХАНЬКОУКСКИЙ ИОНА (ПОКРОВСКИЙ). Энеева Н. Т. (ИВ РАН)

«Так.. .Господь грозной бурей раздувает

еле-еле мерцающий свет церковной лампады»^¹

Игумен Серафим (Кузнецов)

20 октября 1996 г. в Сан-Франциско, в храме «Всех скорбящих радости» прошло торжественное прославление в лике святых епископа Ханькоукского Ионы (Покровского). Это было четвертое прославление, проведенное Русской Православной Церковью Заграницей в этом соборе: первым здесь был прославлен св. равноапостольный архиепископ Николай Японский (Касаткин); вторым — митрополит Московский Иннокентий (Вениаминов), просветитель Сибири и Аляски; третьим — 2 июля 1994 г. — святитель Иоанн (Максимович), архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский, чудотворец, чьи святые мощи покоятся в этом соборе. И, наконец, еще два года спустя здесь же прославлен Ханькоукский епископ Иона (Покровский). Событие это было широко отмечено русскими в рассеянии, и святитель Иона в православном русском зарубежье сейчас широко почитаем. До России же почитание святителя Ионы пока еще не дошло, и знают его в России до сих пор еще очень немногие.

Предлагаемое здесь описание жизни святителя составлено на основании двух источников. Во-первых, на основании данных, содержащихся в Акте о канонизации и Житии, написанном к прославлению святителя, опубликованных в Джорданвилле («Православная Русь», № 21 за 1996 г.). И, во-вторых, на основании личного архива Святителя Ионы, являющегося сейчас составной частью так называемого Пражского Архива (РЗИА), находящегося в Москве^². Архив свт. Ионы представляет собой тщательно подобранную документацию, посланную будущим святителем митрополиту Антонию (Храповицкому) в Сремски Карловцы в 1922 г. с отчетом о своей деятельности за 1918–1922 годы. Документы эти перед Второй мировой войной были сданы в РЗИА (фонд РПЦЗ) и в 1947 г. в составе Пражского Архива вывезены в СССР, где были засекречены до начала 1990-х годов, став одинаково недоступными как для зарубежных, так и для отечественных исследователей. Этим, видимо, объясняется предельная лаконичность жития в описании периода жизни свт. Ионы, связанного с его участием в гражданской войне и вынужденным уходом из России. Канонизация была проведена на основании последних трех лет жизни святителя, которые он провел в епископском сане в эмиграции и которые были на виду у его заграничной паствы, а также на основании посмертных чудотворений. К моменту прославления еще живы были люди, лично помнившие епископа, последний период его жизни подробно описан в житии. К сожалению, пока по-прежнему остаются крайне скупыми сведения, касающиеся первого периода жизни святителя Ионы (до революции), несомненно полного многими важными событиями в его духовной биографии.

Будущий святитель родился 17 апреля 1888 г. в Козельском уезде Калужской губернии, в крестьянской семье. Он очень рано осиротел, и был усыновлен сельским диаконом, давшим ему и свою фамилию — Покровский. Звали будущего святителя Иону в миру Владимиром. С детства он был очень способным, с раннего возраста изучил все Священное Писание, включая Ветхий Завет. Учился в духовном училище и Калужской семинарии, которую окончил отличником. Затем, в 1909 г., он поступил в Казанскую Духовную Академию. На третьем курсе Владимир Покровский принимает монашество с наречением имени Иона. В поисках духовного руководства он едет к себе на родину, во Введенскую Оптину пустынь, где его наставниками становятся старцы препп. Иосиф и Анатолий. В Оптиной он был возведен в сан иеромонаха и, с благословения старцев, вернулся в Академию, которую закончил в 1914 г. Затем, как сказано в его житии, он «против своих воли и смирения», повинуясь благословению Оптинских старцев, занял в Казанской Духовной Академии кафедру Священного Писания Нового Завета в должности и.о. доцента. Однако, недолго ему пришлось исполнять обязанности преподавателя Духовной Академии, так как в 1914 г. Россия вступила в Первую мировую войну, и иеромонах Иона, как и многие другие православные пастыри, желая поддержать русскую армию и русских солдат, пошел на фронт в качестве военного священника. Накануне революции, в 1916 г., он был уже главным священником 11-ой армии.

Видимо, с началом революции и последовавшим за ней разложением армии в результате большевистской пропаганды, в связи с практическим прекращением наступательных военных действий, о. Иона вынужден был покинуть фронт и вернуться в Казань, где он продолжил преподавание в Духовной Академии. Но связь с армией, с нераспропагандированными ее частями, у него осталась. Документы Пражского архива освещают события с весны 1918 г., с того момента, когда иеромонаха Иону, и.о. доцента Казанской Духовной Академии, арестовывают в Казани за то, что у него на квартире обнаружен представитель атамана Дутова^¹. Атаман Оренбургского казачьего войска генерал-лейтенант Александр Ильич Дутов начал вооруженную борьбу с советской властью, как позже о нем писали, «с 25 октября 1917 г.»: уже 26 октября/8 ноября он обнародовал приказ по Оренбургскому войску, в котором заявил о непризнании большевистского переворота^²; избежав ареста, которому новая власть подвергла всех членов, возглавлявшегося Дутовым Союза казачьих войск, находившихся в этот момент в Петербурге, он перебрался на Урал, где начал гражданскую войну уже в ноябре 1917 г.^³ И вот его представителя советские власти Казани находят на квартире о. Ионы (Покровского).

При аресте отец Иона был также обвинен в контрреволюционной противобольшевистской деятельности, связанной с толкованием декрета об отделении Церкви от государства, изданного 18 января 1918 г., а также в раздаче листовок «Значение самодержавия в строительстве Российского Государства»^⁴ (очевидно, о. Иона держался монархических убеждений). Будучи молодым человеком — ему было 30 лет — о. Иона после первого ареста сумел убежать. Скрываясь, он пытался, по-видимому, пробраться на восток, возможно, к тому же атаману Дутову или к другим белым частям, офицерским отрядам, консолидировавшимся в это время в Сибири из неразложившихся армейских частей. Однако в Перми о. Иона был кем-то узнан, вторично арестован и страшно избит. Побоями он был доведен до долгой потери сознания и изувечен так, что даже волосы были вырваны. Как говорил потом сам святитель Иона, фактически, он тогда был уже убит, но Господь сохранил ему жизнь ради предстоявшего ему служения.

Вместе с другими заключенными «по особо тяжким обвинениям» о. Иона был отправлен на пароходе в Тюмень, на суд верховного трибунала. Но по дороге пароход был отбит частями белых войск и узники освобождены^⁵.

Оказавшись на свободе, о. Иона не смог сразу последовать за белыми войсками по причине крайней физической слабости, следствия побоев и тюремного заключения. «Не имея решительно никакого вида», как писал он сам позже, месяц он пропитался подаянием, затем, работая батраком в поле, одел себя; два месяца проработал в кооперации, и, наконец, под вымышленной фамилией устроился работать учителем начальной школы Тобольской губернии. Все это время он продолжал скрываться, боясь быть кем-нибудь узнанным, не вел разговоров о политике и не имел доступа к газетам. Поэтому он не знал о том, что происходило в Сибири, совсем рядом с ним: о существовании с июля 1918 г. Сибирского Областного Правительства, о сменившей его Директории и о приходе 18 ноября к власти, предполагаемой Всероссийской, адмирала А. В. Колчака; не знал о победах белых армий осенью 18-ого, зимой 18–19 гг., об их победном прорыве весной 1919 г. И только на исходе наступательного движения белых войск, весной 1919 г. о. Ионе удалось получить в руки газету, из которой он узнал о существовании белого Правительства с резиденцией в Омске, о том, что при адмирале Колчаке есть люди, хорошо знающие лично его по его деятельности в Первую мировую войну и о том, что на территориях, занимаемых белыми армиями, организовано, до прямого соотношения со свт. Патриархом Тихоном, Временное Высшее Церковное Управление. (В ноябре 1918 г. Сибирским Церковным совещанием, проведенным в г. Томске, было образовано Высшее Временное Церковное Управление во главе с архиепископом Омским Сильвестром (Ольшевским), в состав которого из архиереев вошли архиепископ Симбирский Вениамин (Муратовский) и епископ Уфимский Андрей (Ухтомский))^¹.

По Иртышу о. Иона из Тобольской губернии добрался до Омска, где предоставил себя в распоряжение Высшего Церковного Управления. ВЦУ возвело его в сан игумена и назначило на должность главного священника Южной армии, возглавлявшейся тогда генералом Беловым^². Основу Южной армии составляло Оренбургское казачье войско.

Свое назначение в действующую армию игумен Иона получил в июне 1919 г. В это время положение на восточном фронте гражданской войны уже переломилось резко и необратимо. Под напором резко возросших, после проведенной красными тотальной мобилизации, сил противника Южная армия оказалась отрезана от Сибирской и, потерпев ряд тяжелых поражений, вынуждена была начать отступление из Оренбургской области в юго-восточном направлении, на Актюбинск, ставшем на какое-то время главной базой отступавших войск. 1 сентября 1919 г. красные части нанесли неожиданный массированный удар по Актюбинску, вынудив Южную армию со всеми обозами, госпиталями, штабами 4-х корпусов, сопутствовавшими беженцами и пр. срочно покинуть город и двинуться в единственном свободном от красных направлении — направлении Голодной Тургайской степи. «Голодная степь» представляла собой пространство, на котором на протяжении тысяч километров не было ни жилья, ни воды, почти никакой живой растительности и даже насекомых. Пройдя несколько десятков километров до последнего населенного пункта перед степью, многие солдаты и казаки заявили, что дальше не пойдут, будут жечь оружие и сдаваться красным; однако основное ядро армии — 20.000 человек — покинув в ночь с 5 на 6 сентября тех, кто пожелал остаться, перевалило Мугдажарский хребет и вышло в Голодную степь.

Так начался Голодный поход Оренбургского казачьего войска, длившийся в общей сложности с сентября по середину декабря 1919 г. Вначале их палила жара, быстро сменившаяся в начале октября холодами со снегом и снежными буранами в ноябре. С разных сторон их движение отслеживали красные, старавшиеся не давать им возможности приближаться к населенным пунктам, где они могли бы отдохнуть, пополнить запасы провизии и фуража. Первоначально они двигались по линии Иргиз—Тургай—Державинское—Атбасар (на северо-восток) в надежде выйти на соединение с Сибирской армией в районе Петропавловска, но было получено известие, что Петропавловск Сибирской армией уже сдан.

В Атбасаре войска Южной армии получили возможность некоторой передышки. Приказом из ставки Верховного Правителя 5 октября 1919 г. Южная армия была переформирована в отдельную Оренбургскую армию под командованием генерал-лейтенанта А. И. Дутова. Генерал Белов отбыл по вызову Ставки в Омск, куда было приказано двигаться и Оренбургской армии; но 14 ноября Омск пал, и Дутов взял курс на юго-восток, через Акмолинск и Каркаралинск на Семипалатинск. Однако дошли сведения, что в Семипалатинске произошел революционный переворот. Пути на восток были, таким образом, отрезаны; оставалась одна дорога — на юг, в район Семиречья (нынешней Алма-Аты), где власть еще принадлежала белому казачьему атаману Анненкову и Семиреченскому казачьему отряду. Путь туда лежал опять через голодную степь^¹.

Такова была траектория армии, духовно окормлять которую был послан игумен Иона (Покровский). Он должен был осуществлять пастырскую деятельность среди отступающих, изгоняемых, терпящих поражение людей. Уже сам факт непрерывного отступления действовал на войска угнетающе: по словам иг. Ионы, штаб армии, с которой он шел, нигде не задерживался более чем на две недели^². Еще в июне месяце, ознакомившись с вверенными его попечению частями, он поехал в Омск за священным облачением, но вернуться на место первоначального назначения уже не смог. Перед ним была «измученная, распропагандированная, неудачами убитая в своих надеждах на успех масса бессознательных воинов»^³. В этих невероятно трудных условиях игумен Иона неожиданно подает Верховному Правителю адмиралу А.В.Колчаку доклад о формировании фронтовых «Отрядов Святого Креста». Они должны были набираться из добровольцев, «известных своей религиозностью, нравственной настроенностью, преданностью церкви и любовью к Родине». В них должна была проводиться «железная дисциплина, покоящаяся на началах христианского долга запечатлеть Святую веру и любовь к Родине своею кровью и жизнью». «Укрепление религиозно-нравственных и патриотических основ» в отряде должны были стоять «наравне с военным обучением его». Эти отряды, — говорилось во «Временном положении о фронтовых отрядах «Святого Креста» от 16 августа 1919 г., — должны являться религиозными и патриотическими вдохновителями всех войск…, являясь самой надежной частью их, способной по первому требованию лечь костьми за Веру и Родину»^⁴.

Один из боевых генералов армии Колчака — генерал Сахаров — вспоминал позднее: «Сильно была распространена в народе версия, что белая армия идет со священниками в полном облачении, с хоругвями и поет «Христос Воскресе». Эта легенда распространилась в глубь России… Нам рассказывали пробиравшиеся через красный фронт на нашу сторону из Заволжья: народ там радостно крестился, вздыхал и просветленным взором смотрел на восток, откуда в его мечтах шла уже его родная, близкая Русь»^⁵. За этой «легендой» стояла реальность: «В случае участия такого отряда в бою, — говорилось в Положении об отрядах Святого Креста, — наряду с командиром его ведет в бой и священник».

В помощи организации отрядов Святого Креста проводились дни Святого Креста. На листовке-объявлении дня Святого Креста три цитаты. Первая: «Зовем всех вас, верующих и верных чад Церкви Христовой. Станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне ее, Матери вашей». (Из послания Святейшего Патриарха Тихона). Вторая: «Мужайся, Русь святая. Иди на свою Голгофу. С тобою Крест святой — оружие непобедимое» (Из послания Освященного Собора Русской Церкви). И третья: «Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание» (Из послания Освященного Собора Русской Церкви^¹). В дни Святого Креста после торжественного богослужения и крестного хода проводились беседы «О гонениях большевиков на св. Церковь», на которых приводились цифры, сколько на данный момент известно убитых архипастырей и пастырей, сколько закрыто монастырей, поругано церквей, запрещено крестных ходов и т. п., после чего призывали вступить в отряд.

Доклад игумена Ионы встретил «весьма сочувственное отношение со стороны Верховного Правителя»^²^. Высшее Церковное Управление (Сибири) вместе с благословением передало игумену Ионе в помощь организации отрядов походную церковь Омского Архиерейского дома^³. Горячего сторонника и единомышленника нашел иг. Иона летом 1919 г. в лице генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса. Сторонним наблюдателям, не знавшим первоисточника этих идей, казалось даже, что автором их был сам Дитерихс. Так, по словам члена Совета Министров Омского Правительства Г. К. Гинса, «на Урале, накануне оставления его войсками… Дитерихс говорил только о храмах и о Боге и объявил священную войну»^⁴. («Священная война» — так назывался один из плакатов, выпущенных игуменом Ионой)^⁵.

Но самую полную поддержку своей деятельности иг. Иона получил тогда, когда Командующим отдельной Оренбургской армией был назначен ген.-лейт. Дутов^⁶. «Командующий Армии, — говорилось в одном из плакатов, — как казак, преданный св. Вере и почитающий религиозные стремления человеческой души, сам встает во главе религиозного движения»^⁷. Под влиянием иг. Ионы, при реорганизации Южной Армии в Оренбургскую, атаман Дутов издает указ № 1^⁸, смысл которого заключался в возвышении авторитета и роли духовенства в армии, первостепенное значение было придано его молитвенно-нравственной помощи — то, чего, по мнению владыки Вениамина (Федченкова) так не хватало белым армиям юга России, где даже в самом лучшем случае постоянно чувствовалось «превосходство светской власти над Церковью»^⁹. В Оренбургской армии ее духовник имел значение не меньшее, а иногда и большее, чем командир: в Адресе, поднесенном иг. Ионе оренбуржцами по окончании войны, он называется «ближайшим сподвижником, уполномоченным, личным другом, а часто и руководителем планов… Атамана»^¹⁰.

Общую религиозную настроенность Оренбургской армии необычайно поддержало прибытие в нее 16 ноября 1919 г. древнего чудотворного образа Табынской Божией Матери^¹ — главной православной святыни Южного Урала. Икона дважды чудесно обреталась на камне недалеко от южноуральского села Табынь, по которому и получила свое название, первый раз — во второй половине XVI века. При вторичном обретении она была исколота нашедшими ее башкирами, которые за святотатство были наказаны слепотою, зарубки же остались на полях иконы как памятный знак. Икона была очень большая, более метра в высоту, на толстой доске и очень тяжелая. По типу — Казанская Божия Матерь, лик темный. От нее происходило множество чудотворений. Самое большое произошло в 1871 г., во время страшной холерной эпидемии в России: в день, когда икону из села Табынь, где в храме она постоянно хранилась, внесли в Оренбург, «на общественное кладбище вынесли последнего человека, павшего жертвою холеры». Вся церковная жизнь края была связана с режимом крестных ходов и молебнов перед Табынской иконой, о которых население наперед оповещалось за много дней^². В 1919 г., во время отступления белых войск с Урала, два священника Табынского храма, дьякон и староста с помощниками, опасаясь поругания над иконой в случае попадания ее в руки красных, вынесли ее из села и понесли вслед за отступавшими белыми частями. Так случилось, что они достигли Акмолинска именно тогда, когда в нем находился штаб Оренбургской армии. Игумен Иона увидел в этом «особое покровительство Царицы Небесной воинам Оренбургской Армии». Божия Матерь «отдала свой Святой Образ под защиту воинов Отдельной Оренбургской Армии!» — писал он, — «Офицеры, казаки, солдаты… Защитим Святую Икону, Святыню нашего края, от посягательств красных нечситых рук… и пред Иконой Святой дадим клятву верной службы на благо Родины и защиты веры Православной»^³.

С этого момента иг. Иона с иконой не расставался, возя ее по территории, занимаемой Оренбургской армией. Во время трудных боев он ехал на места сражений, чтобы ободрить сражающихся и отслужить панихиду по погибшим^⁴. Службы шли ежедневно, во время больших праздников денно-нощные^⁵. Продолжая традиции края, чудотворный образ носили и по домам по просьбам местных жителей. Показательно, в то же время, что в перерывах между богослужениями по пожеланию Командира Армии икона квартировала у него^⁶.

Особую трудность представлял переход с тяжелой иконой по Голодной степени от Каркаралинска до Сергиополя (в Семиречье), переход зимой, при 30-40-градусном морозе, «в ожидании буранов, все на своем пути уничтожающих»^⁷. «И духовенство здесь, — пишет игумен Иона, — сделало свое дело, следуя приказу № 1». «Надо иметь нечеловеческие силы, надо совершенно отказаться от самого себя, чтобы сделать то, что сделало духовенство Оренбармии. По обстоятельствам военного времени лишившееся почти всего своего имущества, раздетое и голодное шло вместе со своими частями, шло не одну тысячу верст, утешая и ободряя таких же голодных и раздетых воинов». «И плоды деятельности духовенства Оренбармии сказались». «Несмотря на то, что по пятам частей Оренбармии шли красные, и каждый мог без всякого риска, взявши даже повозку, перейти к красным, за исключением десятка случаев, никто из воинов Оренбармии к красным не перешел, а, питаясь через день полуфунтом черного, как земля, хлеба и ночуя в ноябре под открытым небом под покровительством Царицы Небесной Табынской, все пришли в Семиречье»^¹. Немыслимые трудности перехода сказались, однако, в том, что в армии началась повальная эпидемия тифа. Переболели все, некоторые по нескольку раз. Смертность от тифа была больше, чем на полях сражений^². Двое священников, сопровождавших Табынскую икону от Табынска, скончались дорогой. Переболел и игумен Иона^³.

Части начали прибывать в Сергиополь к середине декабря. Здесь между атаманами Дутовым и Анненковым была достигнута договоренность, по которой Семиреченский казачий отряд генерал-майора Анненкова в связи с пополнением оренбуржцами переименовывался в армию, а поредевшая за время перехода Оренбургская армия — в Отряд имени атамана Дутова, который возглавил бывший командир 4-го корпуса Южной армии генерал-майор Бакич^⁴. Ген.-лейт. Дутов принял на себя звание Главного Начальника Семиреченского края с подчинением Анненкову. Игумен Иона, в связи с отсутствием в Семиреченском крае епископа (свт. Пимен (Белоликов), епископ Семиреченский и Верненский, был расстрелян большевиками 3/16 сентября 1918 г.), а также в связи с отсутствием связи с Патриархом Тихоном или с ВЦУ, был назначен Главным Священником Семиреченского края^⁵.

Занимаемая белыми казаками область была поделена на две части: одну, северо-восточную, занимали и обороняли Оренбуржцы, другую, юго-запад-ную — Семиреченцы^⁶. Генерал Дутов избрал своей резиденцией г.Лепсинск, на территории семиреченцев, имея при себе личную конвойную сотню и сотню особого назначения. Казаки оренбургского и Семиреченского войска были окружены красными со всех сторон и не имели возможности пополнять боеприпасы; тем не менее, они продержались в Семиречье три месяца. В первой половине марта 1920 г. под давлением наступления красных Оренбургский Отряд, возглавляемый Бакичем, расстреляв все патроны, вынужден был с разрешения китайских властей отступить на территорию Китая в районе г.Чугучак^⁷.

Дутова уйти вынудило не военное поражение. Атаман Анненков в марте 1920 г. передал Семиреченскую армию полковнику Асанову, который, в свою очередь, объявил Казацкую Армию Анненкова — армией Российской Советской Федеративной Республики^⁸. В ответ на это атаман Дутов, взяв икону Табынской Божией Матери, с конвойной сотней и сотней особого назначения пошел напрямик, через «занесенный снегом и льдом 16.000-футовый перевал Кара-Сарык», в Китай. Казаки вышли из Лепсинска 16 марта и пришли в Синьцзян, западную провинцию Китая, где 2 мая остановились в русских казармах города Суйдун, 750 верст южнее Чугучака^⁹.

Здесь казаков ждало новое испытание: китайские власти условием интернирования армии поставили ее полное разоружение, несмотря на очевидную возможность красных диверсий на близлежащей к границе территории, где находится Суйдун. Генерал Дутов, однако, безоговорочно принял условия, поставленные китайской стороной при пересечении китайской границы, и 27 марта честно сдал все оружие своего отряда, включая даже ножи. В результате 26 января 1921 г. он, безоружный, был убит у себя на квартире подосланными убийцами — голова Дутова давно была дорого оценена красными^¹.

Но и это было еще не все. Китайские власти нарушили обязательства, данные атаману Дутову при разоружении отряда — обеспечить содержание людей и лошадей. В результате, за отсутствием фуража, к весне 1921 г. «буквально весь табун погиб»^². Казаки вынуждены были, чтобы не умереть с голоду, зарабатывать себе жалкие гроши, стоя по пояс в воде на китайских рисовых полях^³.

По прибытии в Китай игумен Иона был назначен главным священником всех русских, перешедших из России в Синдзянскую провинцию. Главной его заботой стало добывание средств для выживания отряда. Для этой цели он был командирован атаманом Дутовым в г. Кульджу, где было русское консульство, средства которого, однако, были скоро исчерпаны, а само консульство 26 сентября 1920 г. упразднено китайскими властями^⁴. Преемницей консульской власти в Кульдже стала комиссия по русским делам в Китае, организованная русскими и разрешенная китайцами, в состав которой вошел и игумен Иона. Через месяц после гибели атамана Дутова комиссия командировала игумена Иону в Пекин^⁵ для того, чтобы, во-первых, выразить центральной китайской власти протест за попустительство гибели атамана, и, во-вторых, для изыскания средств к содержанию отряда.

Уезжая из Оренбургского отряда, игумен Иона писал: «Дорогие мои друзья, друзья и по радости, и по несчастью! 0ставляя Вас на продолжительное время, я, как Пастырь Ваш, пишу Вам это письмо. Много тяжелого, много страданий выпало на долю нашу горькую. Одному Богу известно, когда кончится жизнь наша горемычная и Вам можно будет вернуться в свои родные станицы и свои семьи. Вот уже целый год мы на чужбине, живем одною дружною семьею. Но из этой семьи злодейские руки вырвали нашего батьку — Атамана, и мы остались осиротелые, а теперь вынужден и я, ближайший соратник Атамана, ехать в далекий путь до столицы Китая — Пекина… И так, мои родные друзья, твердо помните, что у Вас есть в Пекине Ваш духовный отец, который клятвою себя связал неусыпно о Вас заботиться, не оставить Вас без помощи. И с членами Войскового Правительства, если их удастся на Востоке отыскать, и с представителями Иностранных Держав, и с Русскими зажиточными людьми я сумею сговориться, сумею им доказать, как дороги Вы Родине — России за все те страдания, которые перенесли Вы ради ея…»^⁶.

Китайские власти разрешили поездку, однако, всячески препятствовали реальному продвижению игумена Ионы на восток, в результате чего вместо ожидавшихся трех месяцев пути он прибыл в центральный Китай, в Шанхай, только спустя девять месяцев, 20 декабря 1921 г.^⁷

В Шанхае игумен Иона узнал новую ужасную весть о том, что местные синдзянские власти открыли границу в районе г.Чугучак, и около 8.000 обезоруженных китайцами казаков Оренбургской армии были захвачены там вооруженными красными отрядами. Личный, особого назначения, атамана Дутова отряд в 1000 человек снялся в районе Суйдуна и ушел в безлюдные места провинции^⁸. Не имея связи с отрядом, игумен Иона знал, однако, что к этому времени должны были подойти к концу те средства, которые были наработаны казаками на летних рисовых плантациях. Поэтому он срочно направил из Шанхая в Пекин в Русский дипломатический корпус письмо^¹ с просьбой оказания скорейшей материальной помощи отряду, а также о принятии срочных мер к недопущению выдачи интернированных на китайской территории русских войск большевистским властям.

В архиве свт. Ионы нет свидетельств о том, оказана ли была Оренбургскому отряду помощь. Однако, когда в конце 1920-х годов в Западный Китай пришла волна русских беженцев, спасавшихся от коллективизации, то в Суйдуне они нашли дутовских казаков и свято охраняемую ими Табынскую икону^². Табынская икона оставалась в Суйдуне до 1938 г., когда был построен православный храм в Кульдже в связи с большим наплывом туда русских, и икона была перенесена в Кульджу^³. В Китае, как и некогда в Оренбуржье, образ продолжал чудотворить: «Когда там бывала засуха, — пишет очевидец, — то народ просил батюшку отслужить молебен с крестным ходом за город на близлежащие поля» с «хоругвями и иконами, среди которых всегда бывал и чудотворный образ Божией Матери Табынской. Во время этих шествий обыкновенно неумолимо палило солнце; но всякий раз в поле еще при пении молебна набегала черная туча и проливал обильный дождь, так что после молебна народ расходился уже мокрый. Заметив такое явление, жившие там уйгуры всякий раз, когда бывали засушливые месяцы, спрашивали русских: «Когда вы пойдете по городу с иконами?»^⁴. Так продолжалось вплоть до китайской «культурной революции», во время которой большая часть русских покинула Китай: часть уехала в Америку, часть вернулась на Родину. 1 сентября 1960 г. из Кульджи в Россию уехал последний православный священник Синдзянской провинции^⁵. Тогда же китайцами был разрушен русский православной храм в Кульдже, а иконы конфискованы. Исчезла и чудотворная Табынская икона, но среди конфискованных икон русские ее не видели^⁶.

В январе 1922 г. из Шанхая игумен Иона направил отчет в Сремские Карловцы на рассмотрение Высшего Церковного Управления Русской Православной Церкви Заграницей, «отдавая себя всецело в распоряжение Высшей Духовной Власти»^⁷. 30марта/12 апреля 1922 г. Архиерейский Заграничный Синод в Карловцах издал указ, в котором, «призывая Божие благословение на труды и деятельность Игумена Ионы и его духовных сотрудников, а также на русских воинских чинов, около него находящихся», постановил: «Возвести Игумена Иону в Сан Архимандрита и иметь его в виду на Епископскую Кафедру»^⁸.

С 1715 г. в Пекине действовала Русская Духовная Миссия. В 1902 г. возглавлявший Духовную Миссию архимандрит Иннокентий (Фигуровский) был возведен в сан епископа Переяславского^⁹. В 1918 г. Патриарх Тихон издал указ о переименовании епископа Переяславль-Залесского Иннокентия (Фигуровского) в епископа Пекинского; тем самым была образована Пекинская епархия^¹⁰. В 1922 г. в связи с наплывом в Китай русских православных беженцев Определением Российского Заграничного Синода были образованы две новые епархии-викариатства: в Шанхае и в Тяньцзине, перенесенное вскоре в Ханькоу. Епархию Пекинскую и Китайскую возглавил архиепископ Иннокентий (Фигуровский); викариатство в Шанхае — епископ Симон (Виноградов), (заменивший впоследствии влд. Иннокентия на Пекинской кафедре); викариатство в Тяньцзине (Ханькоу)^¹ — новоположенный епископ Иона (Покровский).

Расставаясь с игуменом Ионой в Синьцзяне, оренбуржцы написали ему такие слова: «Как пастырь стада Христова, Вы являлись поборником духовного единения, церковности, хранения преданий церковных и заветов Св.Отцов. Как образцовый проповедник Вы поднимали наш падающий дух, вливали в нас энергию и ревность о Боге и Родине, содействовали нашему объединению. Ваша служба отличалась строгостью и благолепием, а Ваш чин погребения, совершаемый полностью даже над нищим и притом безвозмездно, навсегда останется у нас в памяти… Вы воплотили в своем лице ум незабвенных строителей Земли Русской — Святителей: Филарета, Платона, Иннокентия, патриотизм Авраамия Палицына, воинский дух Пересвета и Осляби, энергию Сильвестра Адашева и ревность о правде Епископов: Гермогена Саратовского и Антония Волынского»^². Эти слова могли бы показаться преувеличением, речевой гиперболой, если бы в последующие три года святитель Иона не только повторил, но и приумножил свой подвиг, окормляя совершенно новую для него русскую и китайскую паству восточных провинций Китая.

Епископская хиротония над архимандритом Ионой (Покровским) была совершена 18 сентября 1922 г. в Русской Духовной Миссии в Пекине при участии архиепископа Пекинского Иннокентия, епископов Шанхайского Симона и Забайкальского (позже — Харбинского) Мелетия (Заборовского). Местом служения еп. Ионы был определен город Маньчжурия в северо-восточном Китае на самой границе с Россией, поскольку там в это время было особенно много русских беженцев, а также имелся большой новый миссионерский православный собор во имя свт. Иннокентия Иркутского. Однако, приехав в г. Маньчжурию 19 октября 1922 г., епископ Иона застал собор малолюдным: в это смутное время здесь некому было организовать церковную жизнь на должном для миссионерского храма уровне.

Прежде всего, неустанными проповедями святитель Иона привлекает в храм толпы молящихся, так что еще недавно пустовавший собор становится для них тесен. Вслед за этим он устанавливает в храме уставное богослужение и организует прекрасный хор. Следующим его делом стало преподавание: прослушав у владыки Ионы курс Закона Божия, ученики местной гимназии потребовали у начальства устроить им по этому предмету экзаменовку, чего учебным курсом не предусматривалось. Видя благодарную реакцию своих учеников, свт. Иона организовал в Маньчжурии Низшее и Высшее начальные училища, где бесплатно обучалось около 500 человек. Для духовного просвещения жителей города всех возрастов в Маньчжурии была устроена православная библиотека. Затем владыка Иона выступил с лекциями на богословско-философских курсах в Харбине, поразив слушателей своею образованностью.

Просветительская деятельность не мешала святителю Ионе заниматься постоянной и колоссальной по своему объему благотворительностью. По словам А. С. Лукомского, объехавшего Дальний Восток в 1925 г., епископ Иона на станции Маньчжурия, на границе с Забайкальской областью, вел менее заметную, но, пожалуй, еще большую работу, чем епископ Нестор (Анисимов) в Харбине^¹. Как писал позже епископ Забайкальский Мелетий, святитель Иона, «исполняя главную заповедь Христову, голодного накормил, жаждущего напоил, странствующего принял, убогого одел, больного посетил»^². «Все 3-летнее священнослужение епископа Ионы, — говорится в Акте о канонизации, — оказалось таким исполнением главной заповеди Христа о милосердии, что для исполнения подобного другому, хотя бы и доброму труженику, понадобились бы десятилетия. Размеры и силы этого служения запомнились в Манчжурии как православными, так и язычниками»^³.

Любимым детищем святителя Ионы был созданный им детский приют, в который, устав от трудов, он любил приходить отдохнуть. Он устроил в Маньчжурии бесплатную столовую, кормившую ежедневно около 200 человек, амбулаторию, выдававшую бесплатные лекарства и оказывавшую бесплатную медицинскую помощь. Дом его был открыт для всех, к нему за помощью мог обратиться всякий — человек любого возраста, общественного положения, образования, национальности и даже вероисповедания: узнав от русских об их необыкновенном пастыре, к нему за помощью потянулись и китайцы.

«У него же по целым дням около хаты кипел громадный самовар. Он принимал всех, к нему приходящих, выслушивал, давал советы, молился с ними, исповедовал и всех поил чаем. Уходили от него с облегченной душой, с надеждой на лучшее будущее»^⁴.

Образ жизни епископа Ионы был более, чем скромным: «А как просто жил владыка Иона! — пишет очевидец. — Не верилось, что это «князь Церкви», владыка и господин. Ни поваров, ни кухни у него не было. Любимым блюдом его был жареный картофель и черный ржаной хлеб. Одежда и обувь владыки были более, чем скромными. Заплаты являлись обычным украшением и того, и другого. Зачастую портной и сапожник отказывались чинить: заплаты не держались»^⁵.

«Популярность епископа Ионы… была очень большая, — пишет А. С. Лукомский. — Не знаю, насколько верно, но я слышал от одного забайкальского казака, приезжавшего в Шанхай с Китайско-Восточной железной дороги (и побывавшего несколько раз на ст. Маньчжурия), что епископа Иону чрезвычайно уважали казаки и крестьяне и на советской территории; было якобы несколько случаев, когда казаки и крестьяне тайно перебирались из Забайкалья в Маньчжурию с единственной целью повидать епископа Иону и у него исповедаться»^⁶.

Но более всего поразил всех святитель Иона своей кончиной. Он умер внезапно, от ангины, в октябре 1925 г., в возрасте 37 лет. Не привыкнув заботиться о самом себе, заболев, он решил наскоро прополоскать горло керосином по народному рецепту, но керосин оказался нечист, и началось заражение крови. При кончине свт. Ионы был архиепископ Харбинский Мефодий (позже митрополит), оставивший подробное описание.

Владыка не сразу поверил намекам окружающих, что он умирает. «Неужели уж так скоро мой конец?» — переспросил он врача. Врач подтвердил. Тогда владыка встал со словами : «Пора собираться». Надев мантию, он исповедался и причастился. Затем сел за пишущую машинку и напечатал свое духовное завещание, обращаясь к своей пастве с теми же словами, с которыми прощался с окружающими св. Евангелист Иоанн Богослов: «Дети, любите друг друга» (знаменательно, что у гроба святителя Ионы были две иконы: одна Богородичная, благословение митр. Антония (Храповицкого), а другая — св. Иоанна Богослова). Сделав это, свт. Иона попросил присутствовавших клириков облачить его в епитрахиль и поручи св. Амвросия Оптинского, которые, стало быть, были вручены ему, как благословение, его духовными наставниками в Оптиной, и были пронесены им через все страшные испытания революционных военных лет. После этого владыка Иона, слегка поддерживаемый за спину врачом, сам, стоя, прочел себе канон на исход души. Затем стал прощаться со всеми присутствовавшими, причем кланялся им в ноги, прося прощения. Всех благословив, он сел на кровать, попросил себя разуть, лег и сказал: «Я умираю». Ему дали свечу и крест , который он взял твердой рукой. Архиепископ Мефодий стал читать отходную, во время которой святитель Иона тихо скончался.

В час своей кончины, свт. Иона явился во сне безнадежно больному мальчику и исцелил его. О болезни мальчика он знал при земной жизни, поскольку их лечил один врач. Болезнь была связана с параличом ног. Приснившись отроку, святитель сказал: «Возьми мои ноги, они мне больше не нужны, а мне отдай свои». От неожиданности мальчик резко проснулся, вскочил на ноги и понял, что здоров. Так было положено начало посмертным чудотворениям святителя Ионы, о которых несколько лет спустя в Маньчжурии уже вышла целая книга.

На похороны Святителя Ионы (Покровского) из десятитысячного населения Маньчжурии пришло 8.000 человек. Один из почитателей епископа скончался от разрыва сердца во время панихиды, не перенеся внезапности кончины пастыря.

После кончины святителя память о нем не только не умалялась, но все более и более возрастала. Уже в 1990-х годах воспитанники детского приюта владыки Ионы и другие маньчжурцы, перебравшиеся со временем в Америку и сейчас проживающие в основном в Сан-Франциско, с благословения Зарубежного Синода РПЦЗ отправились в Китай с целью обрести святые останки святителя Ионы и перенести их в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле. Было получено и согласие китайских властей. Но оказалось, что во время культурной революции Иннокентиевский собор в Маньчжурии был взорван, и при этом погибли мощи святителя Ионы, похороненного близко к алтарю собора^¹. Прославление свт. Ионы (Покровского) было приурочено ко дню его кончины и постановлено праздновать день его памяти 7/20 октября.

«Теперь уже более 60 лет сознание церковное почитает Свят. Иону как угодника Божия, стяжавшего благодать молиться за призывающих имя его»^².

В заключение подчеркнем, что необычайно яркое трехлетнее епископское служение свт. Ионы было, как сказано в Акте о его канонизации, «подготовлено всежизненным подвигом… жизни епископа», особенно годами, непосредственно предшествовавшими хиротонии.

Какую же позитивную отдачу надо было иметь в аду гражданской войны, чтобы светом ее всего за три года напитать русскую и зарубежную паству на десятилетия вперед.

Blog

Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Содержание