Geum.ru

Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Вид материалаДокументы

Содержание


Русской Православной
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   38
Саблеровский центр церковного образования в селе Богословском. Аникеева Е. Н. (РУДН, ПСТБИ)

В живописное село Богословское (ныне это Ясногорский район Тульской области) можно попасть, двигаясь от Москвы на юг по Каширскому направлению и переехав возле дивных Белых Песков через Оку, этот древний рубеж и «берег» Московского княжества (Оку в старину называли также «поясом Пресвятой Богородицы») и преодолев еще 15 верст от города Каширы на запад. Каширский помещик Владимир Карлович Саблер (Десятовский) в конце XIX–начале XX в.2 владел здесь родовым имением, где провел детство и юность и где им был организован не имеющий аналогов в России центр церковного образования.

Из истории известна деятельность В. К. Саблера (1847–1929)3. Обладая юридическими образованием и степенью, он был привлечен К. П. Победоносцевым в Священный Синод, где служил с 1873 по 1906 г., являлся товарищем обер-прокурора. В. К. Саблер пользовался большим доверием у царя-мученика, пожаловавшего ему звание статс-секретаря Его Императорского Величества4. Вступление В. К. Саблера на пост обер-прокурора Св. Синода в 1911 г. приветствовалось в общественных кругах. Его обер-прокурорство продолжалось до ухода на пенсию в 1915 г. В. К. Саблер любил духовенство и верующий народ, благоговел перед церковными службами, всемерно содействовал развитию новых приходов и строительству новых храмов и церковноприходских школ и по всей России, и в родной ему Тульской епархии. В широких кругах было хорошо известно также о его личной щедрой благотворительности. Так, в Кашире знали о его молитвенности и посещении служб в Никитском женском монастыре, которому Саблер пожертвовал немалые средства1. Наше внимание будет посвящено именно этому аспекту его многогранной работы: благотворительности и милосердию, ибо во многом на его личные средства и был создан тот школьный центр, о котором пойдет речь.

Краткая история бывшего сельца Тетерки до знаменитого на всю Россию села Богословского такова. В Тетерках, граничащих с имением Саблера, не было никакой школы; поэтому Владимир Карлович организовал здесь школу грамоты для крестьянских детей; потом она выросла в церковноприходскую, поскольку здесь находился деревянный храм в честь св. ап. и евангелиста Иоанна Богослова. Тогда же сельцо Тетерки было переименовано в село Богословское. Закладка нового, кирпичного, здания церковноприходской школы по совершении молебна состоялась в 1899 г. В. К. Саблер стал ее попечителем; выделил для нее из своего имения участок земли (10 десятин). Как говорилось в уставе, задача будущей школы — постоянное общение детей с Церковью Христовой, воспитание их в страхе Божием, вложение в юные сердца живого и деятельного благочестия; в школе должны были учить детей, как пользоваться дарами видимого мира, подражать примерам благочестия предков и как богоугодно устроить свою жизнь.

Впоследствии возникла необходимость в устроении учебных заведений более высокого уровня и статуса: одноклассную (первый уровень) церковноприходскую школу сменила второклассная (второй уровень), которая, в свою очередь, по определению Св. Синода в 1903 г. была переведена на более высокую ступень — в разряд церковно-учительских. Причем, школы низших ступеней не закрывали, а сохраняли их в качестве образцовых (!). В результате Богословское стало настоящим питомником церковного просвещения: в пяти школах различного статуса к 1912 г. ежегодно обучалось более 400 человек. Таким именно образом здесь сформировался комплекс церковноприходских школ всех существовавших в то время типов, что и было уникальным явлением в церковной жизни. Почетным попечителем этих школ продолжал быть Саблер (взявший в период войны фамилию своей жены — Десятовский). Он вложил сюда не только материальные средства, но был вдохновителем всей системы образования, приглашал учителей и педагогов, снабжал книгами и т. д.; вследствие чего возрастало качество преподавания, и росла известность этих школ.

Интересны история и значение женской церковно-учительской школы в Богословском, которую прозвали «женской семинарией». Тогда вследствие открытия многих женских церковноприходских школ в Тульской губернии ощущался большой недостаток учителей, и Св. Синод, как уже было сказано, определил на базе действовавших в с. Богословском учебных заведений создать женскую церковно-учительскую школу для подготовки учительниц для церковноприходских, земско-министерских, второклассных церковных школ. В эту церковно-учительскую школу в с. Богословском принимались ученицы не только из Тульской, но и из других епархий: Московской, Калужской, Орловской, Рязанской, Саратовской, Тамбовской. Поступали сюда и девушки даже из-за границы: Галиции и Болгарии. Конкурс был большой: уже в первый (1903) год на 25 вакантных мест подали прошение 120 девочек. Это говорит о престиже школы, который она сохранила и приумножила в последующий период. Не поступившие барышни, хотя и лили слезы, но упорно добивались своего места на будущий год. В церковно-учительской и в других школах вели преподавание по 13 предметам: Закон Божий, церковная история — общая и русская, церковное пение, русский язык, церковно-славянский язык, отечественная история, география, естествознание, арифметика, геометрическое черчение и рисование, дидактика, гигиена, чистописание и рукоделие, сельскохозяйственные работы. Учениц, окончивших школу в с. Богословском, называли «богословками».

Местный питомник духовного просвещения был тщательно опекаем самой царской семьей. Так, когда деревянная церковь св. Иоанна Богослова пострадала во время пожара, то на строительство нового каменного храма в с. Богословском св. император Николай II пожертвовал 3 тысячи рублей серебром. Храм был построен по проекту петербургского архитектора М. Г. Преображенского и освящен 5 декабря 1908 г. Хотя сейчас и полуразрушенное, здание этого храма все-таки и ныне поражает своей красотой и величественностью. Заботливым вниманием пользовались просветительские учреждения в Богословском у св. императрицы Александры Федоровны, взявшей под свое попечение женские церковно-учительские школы. Особенно славившийся своим церковным пением школьный хор с. Богословского был приглашен выступать даже в Царском Селе перед императором и его свитой. Об истории центра церковного просвещения в Богословском можно более подробно узнать из книги М. Руднева «Богословская женская церковно-учительская школа» (Петроград, 1915).

Естественно, что учащиеся и учащие выражали ответные чувства благодарности и любви к своим попечителям. Много таких чувств, конечно, «досталось» Владимиру Карловичу, которого местные жители по его возвращении в Богословское выходили встречать на дорогу до села Иванькова. Любовь крестьян к Саблеру, думается, была связана не только с его христианским благочестием и милосердием, но и с его рачительным хозяйствованием. В Тульской губернии примером образцовой и интенсивной агротехники были некоторые помещичьи усадьбы, среди которых выделяется имение В. К. Саблера, сочетавшего таким образом в своем лице образцового хозяйственника и духовного просветителя. Это обстоятельство позволяет затронуть полузабытую в настоящее время тему почвенничества в единстве ее агрономических, экологических и духовных сторон. Отношения людей к природе, к земле — это не просто самодовлеющие первичные материальные потребности, как считают материалисты, но они определяются и питаются духовными истоками, залегают в религиозных отношениях и слагают особенную историческую традицию освоения и возделывания родной земли. Рассматривая отношение к земле в старой России, можно увидеть в нем любовь и к почве духовной, почувствовать ту духовно-нравственной оседлость и экологическую гармонию, которую имел русский человек, живя с Богом, и которую к настоящему времени, к огорчению, почти утратил.

Несомненно, обладая такой оседлостью, В. К. Саблер устроил при церковноприходских школах земельный участок под садоогород, где учащиеся занимались сельхозработами, а также пчеловодством и животноводством в специально выстроенных корпусах. Напомним, что в перечень дисциплин церковных школ входили сельхозработы, а в уставе говорилось о необходимости воспитывать деятельное благочестие и уметь пользоваться Божьими дарами видимого мира. Иной аспект почвенничества в Богословском — эстетический. Не случайно стиль архитектуры каменного храма св. Иоанна Богослова, воздвигнутого М. Г. Преображенским, специалисты относят к «почвенничеству» как проявлению особого интереса к русскому зодчеству (тому же архитектору принадлежит, например, постройка в Москве Заиконоспасских торговых рядов — напротив ГУМа)1. Такая архитектура храма, несомненно, диктовалась эстетическими и идейными симпатиями самого В. К. Саблера.

В годы советской власти духовное просвещение было уничтожено. В стенах церковных школ села Богословского с 1919 г. расположился сельскохозяйственный техникум им. В. И. Ленина. Поразительным фактом является то обстоятельство, что образцовое хозяйство саблеровских имений в течение длительного периода обеспечивало организованное здесь после революции «передовое» совхозное производство: Богословское с прилегающими к нему селами числились в передовиках коммунистического труда и получали высшие показатели в социалистическом соревновании.

В. К. Саблера, награжденного шестью орденами Российской империи, удостоенного иностранных наград, члена Государственного Совета, советская власть подвергла гонениям. Начиная с 1918 г. В. К. Саблера, которому было тогда более 70-ти лет, три раза арестовывали, заключали в тюрьму. Последний арест — ноябрь 1925 г. — и приговор: ссылка в Тверь (Калинин). Там он был оставлен на медленную муку, жестоко голодал: плакал, когда ему подавали кусок хлеба, — и умер, по сути, пострадавшим за веру исповедником в 1929 г.1

Что представляет собой саблеровский центр сейчас? В старых и во вновь построенных корпусах ныне располагается организованный в 1986 г. совхоз-техникум «Богословский», который представляет собой такой тип учебного заведения, где юноши и девушки одновременно с учебой занимаются производством сельхозпродукции (показатели этого производства, кстати, неплохие: урожайность зерновых — 26,6 ц/га). Приметы нашего непростого времени: уныло-парадный внешний вид этого техникума контрастирует с его внутренней жизнью. Его педагоги, несмотря на сельскохозяйственный профиль (аграрный факультет и факультет механизации), используют богословские «предпосылки», если можно так сказать, этого учебного заведения. Во-первых, бережно сохранена его история, на которой воспитывается молодое поколение. Так, учащиеся трудятся в разоренном храме св. Иоанна Богослова, расчищая мусор. Во-вторых, на добровольных началах и за счет самоотверженного труда педагогов и местных жителей создан и поддерживается музей по истории села Богословского, не имеющий никаких государственный дотаций. Половина экспозиции этого музея посвящена дореволюционному периоду и В. К. Саблеру2. Эти добрые знаки подают надежду, что восстанавливается связь времен и поколений.

С 1996 г. совхоз-техникум стал филиалом Российского Университета дружбы народов (аграрный факультет), и сейчас он с учетом его знаменательной истории называется не иначе, как «учебно-образовательно-культурный комплекс «Богословское». Данное учебное заведение получило серьезную материальную поддержку не без помощи тогдашнего ректора Университета, а ныне министра образования РФ В. М. Филиппова. Это обстоятельство вызвало к жизни поговорку богословцев: «РУДН — наш новый Саблер». Удивительным является тот факт, что педколлектив этого светского учебного заведения подавал прошение в Тульскую епархию о возобновлении церковной жизни в храме святого апостола Иоанна Богослова. 1–2 июня 1999 г. в с. Богословском проводилась под эгидой Тульского департамента образования, Тульской епархии и местной администрации секция «Образование и проблемы духовности русского села» (тема поистине почвенническая!) областной научно-практической конференции «Образование и религия в повышении духовной культуры и нравственности учащейся и студенческой молодежи». Это заседание секции было приурочено к 2000-летию христианства, 100-летию села Богословского и 200-летию Тульско-Белевской епархии. Девизом заседания, проходившего в актовом зале саблеровской школы, были выведенные на красочном плакате письмена: «В начале было Слово».

Наиболее сильным впечатлениям от конференции, конечно же, было посещение музея с. Богословского и ознакомление с его историей. Приятно поразила и вежливость учащихся, которые сопровождали гостей по территории комплекса и подготовили выставки. Сначала неожиданным, но потом вполне закономерным показалось появление двух монахинь Свято-Троицкого Белопесоцкого монастыря, специально приглашенных на заседание секции. Этот монастырь, куда была организована экскурсия для участников конференции, находится в 20 км от села Богословского.


Отношения иерархов Русской Православной Церкви и государственной власти в начале XX в. Белоногова Ю. И.

(ПСТБИ)

Русскую Православную Церковь с 1721 по 1917 гг. официально возглавлял царь. «Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния». В этом смысле император в акте о наследии престола от 5 апреля 1905 г. именуется главой Церкви1. Государь осуществляет управление Церковью посредством Св. Синода. Его состав по количеству и рангу входивших в него людей на протяжении двух веков изменялся. В начале XX в. в состав Св. Синода входили три митрополита: Санкт-Петербургский (обычно он был первоприсутствующим), Московский и Киевский. Остальные (как правило, не больше четырех одновременно) назначались указом императора на различное время и считались присутствующими2. Все указы и постановления выходили под штемпелем: «по указу Его Императорского Величества», и утверждались царем. «Оком Государевым» в Св. Синоде был обер-прокурор — чиновник, контролировавший ведение синодальных дел. В XIX в. он фактически превратился в полномочного министра, ответственного перед императором не только за соблюдением юридических норм, но и по существу. На деле именно от него зависел вызов тех или иных епископов в Синодальное присутствие. Имея право личного доклада императору, обер-прокурор влиял на назначение и перемещение иерархов на кафедры, подавал списки о наградах владык и священников орденами. В конце XIX–начале XX в. деятельность Св. Синода фактически стала тождественной политике, проводимой тем или иным обер-прокурором.

Вопрос о власти царя в Церкви живо интересовал умы дореволюционных правоведов. Власть императора к началу XX в. рассматривалась уже как административная, не касавшаяся права изменять основные догматы, однако право даже на такую власть подвергалось сомнению. Был ли он «Богом поставленный блюститель и охранитель Православной Церкви», во всем ответственный лишь перед Одним только Богом, как писал Л. Тихомиров, или, как считал А. С. Хомяков, представитель народа, обладающий всей совокупностью народной власти, но не церковно-административной3? Первую точку зрения разделяли император и императрица, а поборниками второй являлось большинство иерархов. Как писал Л. А. Тихомиров в своей работе «Монархическая государственность» в 1905 г.: «Государство не может отказаться от собственного верховенства во всем, что касается отношений гражданских, политических, экономических и т. д. Повсюду, — где церковный союз переходит от чисто духовной и мистической области в сферу отношений общественных, государство не может отказаться от верховного над ними владычества и самый святой или иерархически высокий член Церкви есть такой же подданный государства»1. Вопрос же состоял в том, как определить грань между духовной областью и гражданской, если государство — Православное, а Церковь — государственная.

В начале XX в. епископат Русской Православной Церкви состоял из трех митрополитов — Санкт-Петербургского, Московского и Киевского, трех десятков архиепископов и больше сотни епископов. Их число росло постоянно, но незначительно. Например, в 1909 г. — 21 архиепископ и 118 епископов, в 1910 г. — 25 архиепископов и 116 епископов, в 1912 г. — 28 и 129, а в 1915 г. — 29 и 136. Как правило, часть из них (около двадцати) уже находилась на покое. Епископат больше чем на половину состоял из представителей так называемого «ученого монашества», то есть людей, получивших высшее богословское образование, защитивших магистерские и докторские диссертации по богословию или церковной истории, имевших достаточно большой опыт преподавания в духовных учебных заведениях, а также в разное время занимавших административные должности инспекторов и ректоров в семинариях и академиях. Нельзя не отметить весомого процента среди иерархов выходцев из вдовых священников, на 1907 год их было 38,9 % от общего числа иерархов, большинство из этих священников являлись выпускниками духовных академий2. На 1905 г. епископов из вдовых священников только с семинарским образованием было 6 человек, а всего архиереев только с семинарским образованием — 9 архиереев из 130. «Карьера» епископа была сходна в чем-то с карьерой чиновника, хотя классы Табели о рангах для духовенства отсутствовали. Образование начиналось с семинарии, продолжалось в Духовной академии, где и решалась судьба молодого человека. Студент или женился, или принимал монашеский постриг. В последнем случае его путь в какой-то мере уже был расписан: его рукополагали в иеромонахи, затем он преподавал в семинарии или академии, занимал должность инспектора, а затем ректора в семинарии, потом инспекторство и ректорство в академии, затем епископство. Варианты в этой «служебной лестнице» состояли из различных комбинаций перехода из одной должности в другую. Таков был путь митр. Санкт-Петербургского Антония (Вадковского), архиеп. Новгородского Арсения (Стадницкого), еп. Саратовского Гермогена (Долганева), св. патриарха Тихона (Беллавина), будущего патриарха Сергия (Страгородского). Протопресвитер Г. Шавельский писал: «Надо было студенту духовной академии или кандидату богословия принять монашество, сделаться «ученым» монахом, — и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютные ни на что непригодные экземпляры — и то не всегда! — могли в своих расчетах потерпеть фиаско»3. Слова «ученый монах» и будущий архиерей для того времени можно назвать синонимами. Возможно, немалую роль в этом сыграла деятельность митрополита Антония (Храповицкого), в годы ректорства в Московской и Казанской академиях постригавшего молодых людей без тщательного отбора. Многие из его постриженников потом уходили из Церкви. Эти молодые монахи вызывали нарекания многих1.

Благодаря сложившейся ситуации, в начале XX в. Русскую Церковь возглавлял самый образованный епископат за всю русскую историю. Это было время расцвета русской религиозно-философской мысли и богословия. Это проявилось в создании после революции уже за границей ряда высших духовных школ русскими эмигрантами. Но вместе с этим были высказываемы резкие и критические в адрес высшего духовенства замечания: «В предреволюционное время наш епископат в значительной своей части представлял коллекцию типов изуродованных, непригодных для работы, вредных для дела. Тут были искатели приключений и авантюристы, безграничные честолюбцы и славолюбцы, изнеженные и избалованные сибариты, жалкие прожектеры и торгаши, не знавшие удержу самодуры и деспоты, смиренные и «благочестивые» инквизиторы, или же безличные и безвольные в руках своих келейников»2. Столь неприглядный моральный образ, созданный протопресвитером, является не просто проявлением нелюбви белого духовенства к ученому монашеству. Митрополит Евлогий (Георгиевский) в своих воспоминаниях описывает печальную картину упадка нравственности в духовных учебных заведениях. Он пишет о семинарии: «Попойки, к сожалению, были явлением довольно распространенным… Вино губило многих… К вере и Церкви семинаристы (за некоторым исключением) относились, в общем, довольно равнодушно, а иногда и вызывающе небрежно. К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах, в углу, иногда читали романы, нередко своим юным атеизмом бравировали»3. И важно не то, что далеко не самые худшие из семинаристов становились епископами, а то, что о духовном упадке семинарий и академий было хорошо известно в обществе, а это накладывало определенный отпечаток на отношение к епископам со стороны царской семьи.

Подавляющее большинство иерархов по своим политическим убеждениям были монархистами. В своих воспоминаниях митр. Вениамин (Федченков) писал: «Все мы воспитывались на глубоко монархических принципах верноподданности, преданности царю и всему строю того времени, считая это самым лучшим убеждением и нравственно прекрасным» (стоит оговориться, что владыка был выходцем из крестьян)4. Такой же отзыв можно найти и в воспоминаниях митр. Евлогия (Георгиевского), который пишет о себе: «получил в… семье церковное воспитание. Отец, согласно церковной традиции, видел в царе Божьего помазанника и к «властям предержащим» относился с большим почтением»5. Автор не отделяет церковного воспитания от монархического. Действительно, через всю мемуарную литературу проходит необыкновенно теплое и благоговейное отношение духовенства к царю. Для митр. Арсения каждая встреча с императором была необычайным событием. Например, он, тогда епископ Волоколамский, викарий Московской епархии, пишет о приезде государя 18 апреля 1900 г. в Троице-Сергиеву лавру: «18-го числа — день знаменательный — день Царского посещения… Это — один из торжественных моментов. Сердце точно замирает. Как будто не верится, что вот-вот увидим Царя, о чем миллионы только мечтают, и так и умирают, не видя его. А тут видим лицом к Лицу… Слава Богу!»6 На протяжении этой дневниковой записи владыка еще несколько раз повторял о радости видеть царя: «День этот — день знаменательный. Многим ли удается такое счастье!»1. Интересно описание архиепископом Арсением высочайшего приема духовенства 4 апреля 1903 г.: «Пока происходило христосование духовенства, я старался как можно глубже и сильнее запечатлеть в душе образ Царя и Царицы. Мне посчастливилось их видеть три раза, если не больше»2. Протопр. Г. Шавельский, который по долгу службы часто видел Николая II, писал: «Всякий раз, когда входил Государь, когда опускались знамена, начинала греметь музыка, — какой-то торжественный трепет охватывал меня»3.

Из вышесказанного видно, что иерархи очень благоговейно и тепло относились лично к императору и к монархии в целом. Эти верноподданнические чувства, однако, еще не означали полное признание императорской власти в управлении Церковью. Напротив, именно пристальный контроль со стороны государственной власти и побуждал епископат жаловаться на уничижение и порабощение, то есть ненормальное свое положение. Иерархи признавали императора как власть государственную, которой как всякой земной власти подчинялись и которую чтили. Однако, как было сказано, уважение и признание светской власти со стороны епископов еще не означало признание ее прав в деле управления Церковью.

Коллегиальным патриархом и постоянно действующим собором Русской Православной Церкви являлся Св. Синод, который был подчинен высшей светской власти и фактически управлялся обер-прокурором. Положение, в котором находилась Церковь, не удовлетворяло священноначалие. Причиной своего унижения епископат считал ненормальную ситуацию, когда всеми делами Церкви управляло светское лицо — государственный чиновник. Взаимоотношения священноначалия Русской Церкви и обер-прокурорской власти можно охарактеризовать словами архиеп. Арсения как борьбу «духовной иерархии со светскими князьями Церкви за первенство власти»4. Через весь дневник архиепископа проходит мысль об униженном положении иерархов и бездеятельности Синода. Можно привести некоторые наиболее характерные записи о «Вавилонском пленении» Церкви из дневника5. Владыка пишет о разговоре, который шел «вокруг ненормального положения церковного управления, следствием чего и является совершенное умаление авторитета Синода». Когда спросили митрополита о достоверности газетных слухов и о некоторых перемещениях архиерейских, «митрополит не то саркастически, не то иронически ответил: «Есть другие, которые раньше нас об этом думают». Я парирую: «Владыко! Но так не должно быть». Он: «Что же делать? Так было, так есть и, вероятно, еще долго так будет»6, — это фрагмент из разговора с митрополитом Владимиром (Богоявленским) 9 февраля 1914 г. после Литургии в Александро-Невской лавре Санкт-Петербурга. Характерным является замечание, относящееся к тому же времени: «Мы сами сдали свои позиции, и за нас теперь другие думают и делают, что хотят и как хотят. Большего рабства Церкви и представить себе нельзя. Мы спим, бездействуем, а Карлычи (имеется в виду Саблер. — Ю. Б.) и… Распутины, пользуясь непонятным влиянием, делают, что хотят»7. «Синод потерял всякий авторитет и в своих собственных глазах, и в глазах других»8, — с сокрушением записывал через год 17 февраля 1915 г. архиеп. Арсений.

Виновниками столь плачевного положения церковного управления иерархи видели в обер-прокурорской власти, и это отразилось на отношении к самим обер-прокурорам. Об этом пишет митр. Евлогий (Георгиевский): «Когда Обер-Прокурор был сравнительно приемлем и искал путей сближения с Церковью, Синоду было легче»1. Такими обер-прокурорами владыка считал П. П. Извольского и С. М. Лукьянова, занимавших свой пост в 1906–1909 и в 1909–1911 гг. Они оба, по мнению митрополита, были порядочными и добрыми людьми, только С. Лукьянов к должности был совершенно не подготовлен, «не знал ни Церкви, ни народа»2. А П. П. Извольский являлся защитником и поборником власти обер-прокурора. Он писал в докладной записке Николаю II: «необходимость возвращения «к православному строю» Церкви подорвала авторитет обер-прокуратуры», и далее вполне определенно высказывается относительно преобразований: «теократическая идея всегда жила в Православной Церкви, но сдерживалась железной силой государства, которое, подавляя самостоятельность Церкви, в то же время старалось усилить ее внешний блеск, обставляя ее всяческими привилегиями и материальными благами, поддерживая ее видимое господство над другими вероисповеданиями»3.

Человеком со сходным образом мыслей, но тоже не справляющимся со своей задачей оказался и А. Н. Волжин4. В. К. Саблер был обер-прокурором, который прекрасно знал Церковь и много ради нее трудился, но был слишком самовластен и управлял почти самостоятельно, активно вмешиваясь во все дела. «Словом, Саблер делает теперь, что ему угодно! Комментарии излишни. Я привожу только факты, не подлежащие никакому сомнению. Пусть другие делают заключения о современном состоянии Церкви во времена Обер-Прокурора Саблера…»5, — записал архиеп. Арсений в июле 1914 г. Св. Синод занимался в это время в основном лишь бракоразводными делами6. Не лучшую характеристику деятельности В. К. Саблера дает протопр. Г. Шавельский, который пишет: «…Это был какой-то не то шутник, не то искатель приключений на высоком посту обер-прокурора Св. Синода… Никогда — ни раньше, ни позже — не было столько архиерейских перемещений и, кажется, даже увольнений на покой, как при нем… Время пребывания Саблера у власти ознаменовалось: а) страшным упадком… «ученого монашества»… б) понижением умственного и нравственного уровня в архиерействе»7. Подтверждение слов протопр. Г. Шавельского о перемещениях в среде епископата можно найти в официальной статистике. Например, в 1911 г. перемещено 14 иерархов, в 1912 г. — 12, в 1913 г. — 15, в 1914 г. — 21. При этом некоторые просто перемещались один на место другого8. Преемником В. К. Саблера А. Д. Самариным митр. Санкт-Петербургский Владимир был, по словам архиеп. Арсения, тоже «не особенно доволен»1. В его деятельности митрополит усматривал вмешательство в дела епархиального управления, поэтому говорил: «Саблер кричал, а Самарин шипит»2.

Отношения у епископов с обер-прокурорами были натянутые, как замечает архиеп. Арсений о митр. Антонии и К. П. Победоносцеве3. «Правит церковью Обер-прокурор»4 — пишет владыка 4 мая 1914 г., — а по убеждению епископов, «он должен только сидеть и наблюдать, чтобы не было допущено какого-либо нарушения законов. Нет, — он во все вмешивается. Такова система, но в ней во многом мы сами виноваты, спустивши бразды церковного управления и все отдавши Обер-прокурору. А он и пользуется этим. К этому привыкли и просители. Да! Мы Обер-прокурорские статисты! Правда, Обер-прокурор признает еще в качестве правомочного советника одного только Сергия Финляндского, которого он всегда оставляет после заседания, и о чем-то они беседуют. А нас — простых смертных — он не удостаивает этой чести. Безобразие!»5 — с горечью писал владыка Арсений 11 декабря 1914 г. По убеждению самих епископов, обер-прокуроры их назначали на роль молчаливых наблюдателей. Митр. Флавиан говорил архиеп. Арсению в апреле 1914 г.: «Всегдашнею тенденциею Обер-Прокуроров, особенно Победоносцева и теперешнего Саблера, было выдвигать архиереев несамостоятельных, не получивших высокого образования, а скорее — семинаристов. Возьмите, например, в недавнее время: Илариона Полтавского, Агафодора Ставропольского, Никона, митр. Макария, да, наконец, — меня. Вдруг из Варшавского викария меня назначают на высокую кафедру Варшавскую, а потом и пошло — и пошло. Наше дело сидеть, представительствовать и… молчать»6.

Замечания о зависимом положении Церкви были не только личными убеждениями одного архиеп. Арсения. Они разделялись и другими иерархами. Подобную же картину описывает митр. Евлогий в своих воспоминаниях: «Приниженность Церкви, подчиненность ее государственной власти чувствовалась в Синоде очень сильно»7. Причину этого митрополит видит в том, что Церковь была государственной, а обер-прокурор был как бы одним из министров. В решении церковных дел он руководствовался своими убеждениями, считался с мнением Совета министров, в который входил, прислушивался к высшим сферам, но никак не к Синоду, как единому целому. «Синод не имел лица, голоса подать не мог и подавать его отвык. Государственное начало заглушало все». Большинство иерархов, заседая в синоде, учились чистописанию, ставя свои подписи под протоколами заседаний, а не пронимали участия в решении дел8.

Неудовольствие синодальной системой отразилось на личных отношениях иерархов и обер-прокуроров и их товарищей. В своих воспоминаниях кн. Жевахов описывает свое посещение Новгорода в 1916 г. Там, по его словам, архиепископ Арсений приготовил отнюдь не гостеприимный прием. На вокзале товарища обер-прокурора встретил эконом в своем возке, владыка принял его, чуть ли не в халате и поместил в необитаемом подвальном помещении, после чего князь простудился и заболел. В этом описании много личных антипатий, сам архиеп. Арсений откровенно называл Жевахова «кретином»1. Важно то, что князь усмотрел в этой встрече «умысел и тенденцию подчеркнуть свою независимость иерарха от обер-прокуратуры»2.

Сами обер-прокуроры в этой борьбе не чувствовали себя безусловными победителями. Н. Жевахов, например, описывал заседание Синода 30 октября 1916 г., представив картину совершенно противоположную созданной архиереями. Все присутствовавшие иерархи «были сановниками, горделивыми и высокомерными, абсолютно не допускавшими никаких возражений со стороны Обер-прокуратуры, крайне нетерпеливыми к чужому мнению и самолюбивыми. Положение смиренного и робкого Н. П. Раева (обер-прокурора. — Ю. Б.) было очень затруднительным, ибо малейшая попытка его принять участие в разрешение того или иного дела встречала самое резкое противодействие иерархов… Дела, в сущности, решались архиепископом Арсением Новгородским и протопресвитером Шавельским… Оппозиция к обер-прокуратуре была строго выдержана и проявлялась в самых разнообразных формах»3. Н. Жевахов был прав в своих наблюдениях относительно оппозиции и неудовольствия обер-прокурорской системой контроля над церковным управлением. Митр. Евлогий (Георгиевский) вспоминает слова «спокойного и мудрого» митр. Санкт-Петербургского Антония, сказанные обер-прокурору В. К. Саблеру: «Владимир Карлович, мы вас любим, но у нас камень за пазухой против засилья Обер-Прокуратуры»4.

Действительно, священноначалие в начале XX в. не было совсем бессловесным и безропотным, что проявилось в 1905 г., когда зашла речь о реформах высшего церковного управления. Обер-прокурор выступил против патриаршества и подготовки Собора, однако Предсоборное присутствие все-таки состоялось, и К. П. Победоносцев ушел в отставку. Более того, по словам митр. Арсения от 1 марта 1916 г., наметился сдвиг в сторону реформ уже не в виде проектов. Он имел в виду письмо императора на имя первоприсутствующего митрополита с высочайшим соизволением находиться вместе с обер-прокурорами на докладах «по делам, касающимся внутреннего строя церковной жизни и существа церковного управления», которые «совершались в присутствии первоприсутствующего члена Святейшего Синода, в целях всестороннего канонического их освещения»5. К сожалению, первоприсутствующий митрополит ни разу этим правом не воспользовался.

Если в поведении архиепископа Новгородского во время встречи Н. Д. Жевахов усмотрел открытый протест против власти обер-прокуроров, то подавляющее большинство иерархов были более лояльны и пассивны в сложившейся ситуации. На протяжении своего дневника архиеп. Арсений часто упрекает митр. Санкт-Петербургского Владимира за бесхарактерность и равнодушие, он пишет 23 апреля 1916 г.: «меня поражает равнодушие его к современным событиям церковной жизни, — точно она мимо его идет. Еще ни разу он не был у Государя с докладом вместе с Обер-прокурором, и как будто это его не интересует»6. Митрополит, по словам владыки Арсения, «видит засилье Обер-Прокурорской власти, но чувствует свое бессилие противостоять ему»7.

В начале XX в. основной причиной плачевного положения Церкви сами епископы считали сложившуюся систему синодального управления, при которой Синод фактически не обладал самостоятельностью. Окончательное решение дел принадлежало императору, а на их ход влиял обер-прокурор, от личности которого, а в ряде случаев и от первоприсутствующего митрополита зависела деятельность Синода. Выбор обер-прокуроров зачастую был не совсем удачен — они или были безразличны к делам Церкви или напротив слишком активно проводили свою собственную политику. Епископат часто проявлял бездеятельность, а разногласия в его среде приводили к тому, что Синод часто не был един в принятии решений, и обер-прокурор обретал благодатную почву для самостоятельной деятельности.

В нач. XX в. духовенство и церковные круги все чаще обращались к вопросу о необходимости Собора, который являлся своеобразным способом избавиться от слишком пристальной опеки государства. Желанием высшего духовенства было самим реально руководить Церковью. Большинство иерархов обладало опытом административной деятельности, поскольку многие из них были инспекторами и ректорами семинарий и академий, имели хорошее образование и ученые степени, и восприятие их обществом и государственной властью всего лишь как исполнителей необходимых треб было для иерархов неприятно и оскорбительно. В это же время в церковной среде все четче оформляется мысль, что монархия и Церковь не являются единым целым и что для существования Церкви необходимо строгое единоначалие. Здесь наглядным примером может послужить ситуация, сложившаяся к этому времени в Католической церкви. Папа Римский осознает себя главой всех католиков только тогда, когда окончательно теряет власть как светский государь1. По мнению иерархов, во время революций и борьбы за изменение государственного устройства Церковь, признавая своим духовным главой императора, не только изменяла своим канонам, но и втягивалась в политическую борьбу в определенных идеологических рамках.