Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Вид материала

Содержание

Корреспондент газеты «Eho de Paris» Марсель Гютен

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 38

Принцип веротерпимости и национальный вопрос в годы первой русской революции. Волхонский М. А. (МГУ)

В конце XIX–начале XX в. особенную остроту и важность во внутренней жизни Российской империи приобретает конфессиональный вопрос. В первую очередь это было связано с изменениями внутренней политики самодержавия на национальных окраинах, вызванных развитием национальных движений.

Под впечатлением польского восстания 1863 г. в правительственных кругах стали приходить к выводу о необходимости смены политики в отношении окраин: «Ошибки и колебания политики прежних лет, встречные национальные течения политического характера, иногда как в еврейском вопросе опасения взрывов стихийного протеста самого коренного населения, побуждали правительство действовать скоро и решительно»^².

Одновременно происходит смена государственной идеологии. До 1881 г. образ царя был обусловлен имперским мифом петровских времен. Александр III стал обосновывать свою консервативную политику славянофильским, религиозным, националистическим нарративом о власти. Идеализированный период основания монархии со времени правления Петра Великого был отодвинут в эпоху Московского царства^³. На первый план в государственной идеологии, оттеснив старый «имперский миф», вышла идея «национальной монархии», отразившейся в девизе «Россия должна принадлежать русским».

Новая государственная идеология требовала набора определенных символов, которые отражали бы национальные особенности, подчеркивали связь династии с нацией и являлись основой для проведения национальной политики. В Российской империи одним из таких символов стало православие, которое традиционно поддерживалось властями, как оплот национальной самобытности, как вера простого народа, чуждая аристократическому вольнодумству^¹. Тождественность понятия «русский» и «православный» стало главной особенностью твердой национальной политики Александра III. Как следствие, одним из ключевых принципов русификации окраин стала поддержка православия^².

Таким образом, изучение конфессионального вопроса представляется особенно важным для понимания национальной политики самодержавия в конце XIX–начале XX в. Остроту религиозной политике государства придавал вопрос о веротерпимости. С начала 1900-х годов тема свободы вероисповедания и свободы совести активно обсуждаются в русском обществе и правительстве. Революционные события 1905–1907 гг., изменившие многие стороны внутриполитической жизни империи, коснулись и конфессионального вопроса. Изданный 17 апреля 1905 г. указ о расширении начал веротерпимости в корне должен был изменить принципы политики правительства в отношении «инославных» и «иноверческих» конфессий. Однако попытки расширения веротерпимости правительством в советской историографии интерпретировались всего лишь как тактическая уступка революции, почти никак не повлиявшие на политику самодержавия на окраинах^³. Однако факт тесной связи конфессионального и национального вопроса во внутренней политики Российской империи заставляет поставить в данной статье вопрос о влиянии апрельского указа правительства на характер национальной политики государства.

В 80-х и 90-х гг. в рамках «твердой национальной политики» на западных и восточных окраинах империи проходят религиозные кампании. Борьба шла за районы со спорной религиозной ситуацией. В Остзейском крае множество лютеран, официально приписанных к православию, продолжало совершать прежние обряды и желало вернуться к изначальной вере; на Холмщине многие из бывших униатов стремились перейти в католицизм; в Поволжье в конце 70-х годов поднялась очередная волна «отпадений» в ислам крещеных татар, башкир и чуваш. В 1882 г. в Холмском крае из ведения гражданской власти было изъято определение вероисповедания бывших униатов и церковно-строительное дело. Кроме того, были ужесточены наказания ксендзов за вмешательство в дела бывших униатов. В Прибалтике был восстановлен в 1885 г закон об обязательном воспитании детей от смешанных браков в православии, а также было подтверждено, что принадлежность к православию определяется не фактическим исповеданием этой веры, а выписками из православных метрических книг^⁴. Деятельность духовного ведомства энергично поддерживалась государством.

Реальным результатом вероисповедной борьбы на западных и восточных окраинах империи был рост недовольства среди значительной части населения, лишенного нормальной религиозной жизни, раздраженного репрессивными действиями государства. В своих воспоминаниях о Холмском крае 1900-х годов митрополит Евлогий писал: «…уния была упразднена 28 лет назад, а время ничего не изменило, конфликт не разрешился, православие по всей линии не торжествовало. Наоборот, чем дальше, тем все чаще и чаще поступали прошения об отпуске в лоно католичества. Наша канцелярия была завалена подобными прошениями…»^¹.

Попытки активизировать миссионерскую деятельность постоянно наталкивались на последствия прежней имперской государственной политики. И на Западе и на Востоке власть Российской империи утверждалась во многом путем узаконения и покровительства местным культам, сохранения местного самоуправления, привлечения национальных элит к государственной службе. В письме к наследнику Николаю Александровичу в феврале 1891 г. К. П. Победоносцев писал: «Одною из самых печальных ошибок нашего правительства с прошлого столетия было стремление урегулировать государственными законами иностранные исповедания»^². Поэтому не всегда обер-прокурор и духовные власти встречали в своих мероприятиях сочувствие со стороны местных гражданских властей, более озабоченных поддержанием спокойствия на окраинах империи, чем их «русификацией».

К концу XIX в. жесткая конфессиональная политика на окраинах империи и связанная с ней «русификация» зашли в тупик. По-прежнему оставался нерешенным вопрос о слиянии значительных и устойчивых в религиозном плане массивов католического, лютеранского, мусульманского, ламаистского населения в некое национально-государственное единство. Необходимо было новое решение религиозно-национального вопроса.

В начале 1900-х годов в обществе и правительственных кругах снова поднимается вопрос о вероисповедной свободе. В апреле 1902 г. В. П. Мещерский, редактор «Гражданина», выступил с инициативой издания императором манифеста, обещавшего проведение умеренных реформ. В 7 пункте проекта предлагалось: «Разработать условия, на которых могла бы быть расширена разумная свобода слова и совести, в согласии с духом нашей Церкви и государственного строя»^³. 18 апреля Николай II возвратил составленный В. П. Мещерским проект манифеста и одобрил его «как мысль». Составление текста манифеста продолжалось несколько месяцев^⁴. Последнее слово в редактировании текста осталось за министром внутренних дел В. К. Плеве, что привело к значительным изменениям первоначального проекта. Наиболее существенной правке подверглась ст. 7 проекта Мещерского. В окончательном варианте, ни о какой «разработке» условий расширения свободы совести уже не было и речи. В манифесте говорилось лишь о неуклонном соблюдении «властями, с делами веры соприкасающимися, заветов веротерпимости» в соответствии с существующим законодательством^⁵.

Свое новое развитие вопрос о веротерпимости получил в министерство П. Д. Святополк-Мирского. Стремясь скорее продемонстрировать отход власти от прежнего политического курса, Мирский дал несколько интервью корреспондентам зарубежных изданий, где в общих чертах обрисовал свою программу преобразований. Особенно журналистов интересовали вопросы, касавшиеся положения национальностей в империи.

Корреспондент газеты «Eho de Paris» Марсель Гютен: «Каковы Ваши взгляды на вероисповедные вопросы?». Святополк-Мирский: «Я враг религиозных преследований и сторонник возможно полной свободы совести, но с некоторыми оговорками. Впрочем, Россия много ушла вперёд за последние годы в этом направлении. Я буду продолжать прилагать все старания к тому, чтобы в нашей империи мирно уживались разнородные вероисповедания»^¹. Петербургский корреспондент «Berl Lokalanzeiger»: «Как относитесь Вы, Ваше сиятельство, к вопросу о национальностях?». Святополк-Мирский: «Для меня нет в нашем отечестве национальностей и иноверцев; для меня все — русские. Насколько все они — настоящие русские, показала война. Лютеране, евреи, мусульмане, — все стремятся отдать жизнь за честь отечества. Можно ли после этого говорить об евреях или армянах? Можно и должно оказать всем им справедливость, так как все они — русские»^².

Взгляды нового министра относительно национального вопроса были несколько необычны для правительственных кругов, привыкших к другой риторике в отношении «иноверцев» и «инородцев» за время царствования Александра ІІІ. Особенно интересна трактовка новым министром понятия «русский», в котором отсутствует конфессиональный или этнический признак и доминирует гражданско-правовой.

Стремясь укрепить свое положение на посту министра конкретными мерами, П. Д. Святополк-Мирский готовит всеподданнейший доклад с «программой преобразования внутреннего строя Империи»^³. В числе наиболее наболевших государственных вопросов в докладе указывалось на положение старообрядцев и евреев, «предметах, — по мнению Мирского, — хотя и крайне далеких один от другого, но связанных в одном общем вопросе о пределах государственных ограничений в зависимости от исповедания и народности»^⁴.

Интересно, как Святополк-Мирский сумел показать несовместимость национального и конфессионального вопроса на примере положения старообрядцев. В докладе особо обращалось внимание на то, что «старообрядцы — самые стойкие представители нашей национальности — везде и всюду на глухих и на племенных окраинах сохраняют неизменно и русскую народность и веру отцов»^⁵. Поэтому положение вещей, «при котором многомиллионные массы верных сынов России, едва ли не составляющих самое прочное ядро русской национальности, лишены возможности открыто исповедовать веру отцов», по мнению Святополк-Мирского не могло быть терпимо в благоустроенном государстве^⁶.

В докладе П. Д. Святополк-Мирского была сформулирована умеренная либеральная программа решения религиозно-национального вопроса в Российской империи путем введения в государственную практику принципа равноправия и широкой веротерпимости.

На совещании 2 и 8 декабря 1904 г. С. Ю. Витте удалось добиться, чтобы разработка реформ и их осуществление перешла к Комитету министров. 12 декабря император утвердил указ «О предначертаниях к усовершенствованию Государственного порядка». В шестом пункте указа обещалось «подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного, стеснения»^⁷.

Необходимо особо отметить, что с середины 1890-х годов С. Ю. Витте выступал как противник принципа жесткой «русификации». Его не покидала мысль о возможном возмущении на окраинах и их отпадении. В январе 1902 г. между С. Ю. Витте и А. Н. Куропаткиным состоялся весьма примечательный разговор. Военный министр утверждал, что если «дадут конституцию и представительное собрание, то депутаты с окраин… дружно соединившись, отвоюют себе права, которые приведут Россию к штатам, к государству, состоящему из конгломерата народностей, но не к великой русской державе…». В свою очередь С. Ю. Витте возражал: «Давление, которое мы оказываем на окраины, приведёт нас скорее к революции, чем, если бы мы дали окраинам относительную свободу»^¹. В указе 12 декабря в числе других мероприятий он пытался, если не изменить в целом религиозно-национальную политику, то скорректировать ее, убрав наиболее раздражавшие население окраин моменты, например, религиозные стеснения.

На заседании Комитета министров 25 января 1905 г было решено, что «на основании точного смысла пункта шестого Указа, все распоряжения административных властей, устанавливающие стеснения религиозного быта и прямо не вытекающие из закона, надлежит считать потерявшими силу с самого дня издания Указа»^². А 19 февраля 1905 г. Министерство внутренних дел разослало циркуляр с предписанием губернскому начальству принять меры, «чтобы в пределах губерний никакими административными учреждениями и лицами впредь не устанавливалось каких-либо стеснений в области религий, в законе не установленных»^³.

В ходе четырех заседаний (25 января, 1 и 8 февраля и 15 марта 1905 г.) было принято решение признать, что «отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собой каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий»^⁴. Кроме того, дополнительно устанавливалось, что «лица, числящиеся православными, но в действительности исповедующие ту нехристианскую веру, к которой до присоединения к православию принадлежали сами они или их предки, подлежат, по желанию их, исключению из числа православных»^⁵. Эти пункты должны были разрешить напряженную ситуацию, сложившуюся в ходе вероисповедных компаний 80-х–90-х гг. на западных и восточных окраинах Российской империи.

Решение Комитета министров должно было сильно изменить ситуацию в конфессиональном вопросе и вызвать сопротивление со стороны части консервативно настроенных духовенства и правительственных кругов. Естественно в журналах заседаний Комитета особо оговаривалось, что данное решение министров не должно подрывать основы господствующего положения Православной Церкви в империи, которое заключалось в принадлежащем ей исключительном праве проповедования своего вероучения. Но в законодательстве одним из гарантов этого права был как раз запрет на отступления от православия и переходы из христианских в нехристианские исповедания. По закону отступники отсылались к их прежнему духовному начальству «для увещания и вразумления», а в случае уклонения в нехристианские исповедания также лишались прав своего состояния, их имущество бралось под опеку^¹. Устранение наказания за переход из православия в другую христианскую конфессию и разрешение возвращаться в нехристианские исповедания фактически разрушало один из важнейших гарантов господства Православной Церкви в Российской империи.

Большинство членов комитета министров, а также приглашенные из Государственного совета Н. С. Таганцев, А. А. Сабуров и А. Н. Куломзин «единогласно считали необходимым в отношениях веротерпимости принять решительные меры». Сопротивление попытался оказать обер-прокурор К. П. Победоносцев, но, встретив отпор со стороны всех членов Комитета, «сделался больным и в заседаниях не участвовал»^². В оппозиции оказались также член Государственного совета Н. М. Чихачев и государственный контролер П. Л. Лобко, который на одном из заседаний, «удивляясь смелости предполагаемой реформы, спросил: «Что же тогда останется от господства Православия в России, и в чем оно будет выражаться?». На это Витте отвечал: «Ну, во-первых, православие будут исповедовать Государь Император и Государыня Императрица, а по отношению Его Высокопреосвященства Его Величество имеет намерение особливо выразить свое уважение историческим традициям Православной Церкви»^³. Фраза С. Ю. Витте была адресована митрополиту Антонию и скрывала под собою очередную политическую комбинацию председателя Комитета министров.

Чтобы добиться решающего большинства по вопросу расширения веротерпимости, С. Ю. Витте необходимо было привлечь на свою сторону Петербургского митрополита Антония и товарища обер-прокурора В. К. Саблера, которые не могли одобрить меры, подрывающие основы господства православия. Суть интриги состояла в том, чтобы одновременно с обсуждением мер по расширению веротерпимости поднять вопрос о созыве особого совещания для обсуждения положении Православной Церкви. Во время всеподданнейшего доклада у императора С. Ю. Витте получает разрешение на созыв совещания и отправляется к митрополиту Антонию, которому предлагает составить записку о необходимых церковных реформах. В результате митрополит поддержал мероприятия комитета.

Но борьба продолжалась. К. П. Победоносцев еще раз попытался изменить ход работы Комитета, обратившись 2 марта 1905 г. с письмом к императору. В письме обер-прокурор, обращая внимание на опасность рассуждений о необходимости уравнения вероисповеданий, писал: «Освобождение римско-католического духовенства от ограничений…, с предоставлением ему полной свободы действовать в народе, грозит нам не только стеснением Православной Церкви, но и ополячением многочисленного русского населения в искони русском крае…»^⁴.

9 апреля 1905 г. обер-прокурор получил от императора текст положения Комитета министров о веротерпимости для редактирования. Не рассчитывая предотвратить издание указа, К. П. Победоносцев попытался скорректировать мероприятия правительства. Особенно опасным казался ему пункт 3-й положения, который касался исключения из православия, формально принадлежащих к нему, но в действительности исповедующих другую веру. «Ведь есть уже 1-й пункт, отрицающий преследования за перемену веры. И заявлять больше ничего не нужно. Комитет министров не хочет знать, — писал обер-прокурор, — что отпадения лишь в редких случаях зависят от сознательного убеждения. А на окраинах наших они совершаются без всякого убеждения, давлением на массу…»^¹. Однако, журналы Комитета министров, касавшиеся выполнения шестого пункта, были утверждены 17 апреля 1905 г. без всяких изменений и дополнений.

Консервативно настроенные придворные и правительственные круги с возмущением встретили указ о веротерпимости, видя в нем явный признак изменения политики государства на окраинах. В дневнике А. Богданович за 17 апреля находим запись: «Возмутительно утвержденное сегодня положение Комитета министров об укреплении начал веротерпимости. Говорят, что Витте вырвал у царя это утверждение. Говорят, что теперь окраины наши совсем уйдут из-под русского влияния»^². Действительно Указ 17 апреля не только менял направление конфессиональной политики, но и обозначил изменения в представлениях части правительственных кругов о национальном вопросе. Окончательно это стало ясно при рассмотрении Комитетом министров пункта седьмого Указа 12 декабря о правах «инородцев» и уроженцев отдельных местностей.

При обсуждении этого пункта Комитет обратил внимание на то, что ряд ограничительных и карательных мер, принятых для подавления восстания 1863–1864 г., был направлен исключительно против лиц польского происхождения. Но затем, «в виду близости вообще и частого совпадения интересов польской народности и Римско-католической церкви в Западном крае, стало допускаться обобщение с поляками других, принадлежащих к католическому исповеданию, племен, проживающих в пределах западных губерний — литовцев, белорусов, жмуди…». В административной и законодательной практике исчезло «различие племенного и вероисповедного признаков». Как следствие, ограничения, направленные против поляков, стали распространять на всех лиц, исповедующих католицизм^³.

Указывая на опасность такой тенденции, Комитет сослался на всеподданнейший отчет Виленского генерал-губернатора П. Д. Святополка-Мирского за 1902–1903 г., где указывалось, что белорусы, исповедующие католицизм, «поднимаясь по общественной лестнице, часто примыкают, благодаря низкой ступени их национального развития, к польской народности». Основной причиной такого явления, по мнению генерал-губернатора, была деятельность самого правительства, «которое привыкло не признавать за русское все то, что не православного исповедания». На отчете Николай II поставил резолюцию: «К сожалению, до сих пор было так»^⁴.

Ближайшим итогом Указа 17 апреля стали массовые открытые «отпадения» из православия. По собранным центральным управлением Св. Синода сведениям, наибольшее число «отпадения» от православия приходилось на исповедания: римско-католическое, магометанское, лютеранское. С 17 апреля 1905 г. по декабрь 1907 г. в девяти западных и юго-западных епархиях в католичество перешло 170936 человек. В четырнадцати поволжских, приуральских и западносибирских в мусульманство перешло 36299 человек. По трем прибалтийским и Олонецкой губерниям в лютеранство перешло 10964 человека^⁵. Интересно, что в отчете обер-прокурора за 1905–1907 гг. в качестве одной из причин массовых «отпадений» от православия указывалось на позицию гражданской власти, которая забыла о том, что: «Русский человек остается русским, пока держится православия, но он становится поляком, татарином, немцем и т. д., как скоро принимает римско-католичество, магометанство, лютеранство»^¹.

Таким образом, борьба в правительстве вокруг вопроса веротерпимости отразила процесс «секуляризации» национального вопроса в сознании правительственных кругов. Декларирование веротерпимости предполагало отказ от политики широкой государственной поддержки распространению православия как метода «русификации» окраин.

Духовенство и правые монархисты в III

Blog

Ежегодная богословская конференция 2002 г богословие

Содержание