Алекс Баттан «Россия держится на двух китах: плохих дорогах и хороших дураках»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   16
Сегодня полковник Бабаян, отложив в сторону исчерченные красным конспекты, перемывал косточки «Престройке».
- Перестройка по-английски значит: «дебилдинг». Да вы только вслушайтесь, как звучит! - Закипал преподаватель. - Колхозы развалили, военно-промышленный комплекс - развалили. Спад производства ниже уровня 1905 года! Феодализм! По телевизору успокаивают: «Временные трудности, вызванные переходом от роста к подъёму...» Ага, что у кого выросло, то и поднимается. Да нет ничего более постоянного, чем что-то временное!
Армию реформировать собираются, реформаторы! 
Слово «реформаторы» из уст Бабаяна звучало страшным ругательством. Хуже этого являлось лишь ещё более мерзкое: «Демократы!» Точнее: «Дерьмократы!» - именно так произносил это слово Марат Флюрович.
- Реформаторы! Реформа бюджета! В бюджете не предусмотрена статья на содержание военнослужащих. Не хотите кормить свою армию - будете кормить чужую!.. «И тут с опозданием на двадцать минут на совещание министерства обороны заявляется Черномырдин»… Своё опоздание он объяснил так: «Я задержался из-за того, что решил все проблемы с финансированием армии...» Овации!
- И все только и делают, что говорят, говорят, говорят... У них от разговоров языки вываливаются на землю, а они из руками запихивают обратно и говорят дальше. Как будто глупость, повторяемая дважды, становиться мудростью!...
- Дерьмократы! Избранники народа! На заседаниях Думы через слово - мат. «Мат - признак самой дикой, самой первобытной культуры»… Это Макаренко сказал, а он столько со своими беспризорниками намаялся, что в чем, в чем, а уж в мате и первобытной культуре кое-что понимал...
- Бюджет! Рубль, обеспеченный золотым запасом, вдруг стал неконвертируемым. Демрьмократы говорят - конвертов у нас пока нет. Как узнают, почем конверты, так сразу рубль законвертируют. А пока они по своему букварю только до буквы «Б» доучились. «Банки», «бабки», «банкиры», «бандиты», «братки», «беспредел», «бляди», «бартер», «бизнес», «Борис Борухан Натанович», «баллотироваться», «безработица», «беженцы», - вот и всё, что они пока знают. А конвертируемый – это на букву «К», не изучали ещё. Они пока до «К» дойдут, много интересного натворить успеют. «Кровь», «капитализм», «капитуляция», «крах» - вот задача будущих периодов...
- То, что в стране происходит - полный «раздрай». Так и подмывает написать диссертацию по поводу морального ущерба. Государство рукой инфляции отобрало все мои сбережения. Я, полковник Советской армии, тридцать лет на острие, - нищий! А президент, этот «азиат с жадными раскосыми глазами», говорит о какой-то государственной компенсации. Компенсация! «Ком» - идти. «Пенсы» - деньги. Получается: «деньги, идите на». А куда «на», все уже хорошо знают…
- В стране созрела революционная ситуация: верхи не могут, низы - не хотят. Коммунисты опять должны сделать то, что лучше сделать поздно, чем - никогда!.. Если еще остались в этой стране, кроме меня, настоящие коммунисты… Тех, что сейчас по телевизору показывают, с Зюгановым во главе, самих к стенке ставить надо. За антинародный заговор с дерьмократической властью. Уж они-то в подполье не уйдут! А как же привилегии? «Дома», «дачи», «деловые визиты», «договора», «депутатство», «деньги»? Долбоебы! Дискутируют для вида, а сами с другой стороны руку за подачками протягивают! Вот за эту самую руку их потом к стеночке и приведут. Надеюсь на это. Иначе, пропадет Россия, станет мусорным придатком капиталистического зверинца. И вы, господа курсанты, став седыми полковниками, будете задницы Пентагону вылизывать, вместо того, чтобы по этой заднице сапогом бить…
Пока Марат Флюрович изгонял беса плюрализма, время занятия неумолимо подошло к концу. О чем и напомнил дежурный по взводу, ерзая на стуле и покашливая. Бабаян вынужденно остановился и, приказав на прощание готовиться по семинару, удалился. 
- Какая тут может быть теперь математика! – Контужено заголосил Канавец, хватаясь за голову, - Россию спасать надо!
- Ну, ну, - откликнулся Шамин, запихивая в планшет конспект по «вышке», - А придешь на семинар, Бабаян тебе такую двойку поставит, что тебя самого спасать придется. И тогда Нюху объясняй, что препод вместо нового материала тебе свой душевный понос пичкал. Так что не расслабляйся… поимеют как Жучку…
То, что «поимеют», Канавец знал, поэтому, все еще ведя мысленную дискуссию с Бабаяном, заспешил вместе со всеми на «вышку»…
. . .

Курсант Концедалов пыжился в ротной качалке, когда к нему пингвином подкатил круглолицый и круглопопый сержант Тельтевский.
- Танцуй! - неожиданно заявил Тельтевский, вытаскивая из внутреннего кармана конверт.
- Что за дела, - поинтересовался Василий, продолжая выжимать от груди штангу, - письмо с родины, что ли?
- Нет, из Камышина! - Тельтевский колыхнул лишней массой, мяхая перед носом распятого под штангой курсанта конвертом. - От девушки Юли!
- Слышь, отстань. Не знаю я никакой Юли. - Концедалов, наконец, выполз из-под штанги. - Учти, Тельтик, сегодня не первое апреля.
- Да говорю же, вот письмо от Юли. Мне его твой однофомилец из 10-й роты передал. Сначала письмо к нему оно попало, но по ошибке, так как он точно никакой Юли не знает… Вот и ты не при делах. Что ж с письмом делать, прочитать, что ли? - вздохнул Тельтевский, расплывшись гримасой жуткого разочарования.
- Ну, это уже твои еврейские проблемы. - Отмахнулся от него Концедалов. - По крайней мере, выбросить никогда не поздно...
- Ладно, читаю. - Тельтевский достал исписанный листок бумаги из уже распечатанного конверта и начал зачитывать вслух:
- «Здравствуй, Вася»…
- Ню-ню, - усевшись на кушетку напротив чтеца, Концедалов цокнул языком, - Если хохма закончиться словами «Гуляй, Вася!», то кто-то будет схвачен и околпачен…
- Слушай дальше! - Тельтевский продолжил чтение. – «Думаю, ты очень удивился, что это за Юля пишет тебе»?
- Да нет, что же удивительного? Поклонница, наверно. Я же всемирно известная личность. Каждый день то Юли, то Джули…
- «Года два назад ты переписывался с некоей Юлей Апрелевой, подружкой Ирины Пузаковы, твой однокурсницы по педучилищу? Она же и дала мне твой адрес»…
- …Ни фига себе! - присвистнул Василий и выхватил у чтеца бумажку. Тельтевский таких подробностей биографии Концедалова знать не мог, значит, это не розыгрыш. Дальше в письме упоминались некоторые детали забытой переписки и указывался телефон для связи: 31-02-58.
- Ну, я же говорил, что тебе письмо! - Сержант Тельтевский порозовел от счастья. – Так что давай, танцуй!
Концедалов круглыми глазами перечитал текст, не веря, что это не розыгрыш. Впрочем, таких подробностей он не рассказывал никому, приходилось поверить в невероятное: девушка, о существовании которой он успешно позабыл два года назад, неожиданно нашла его, и где - в КВВСКУ! Как ей это удалось, он пока ещё уяснить не мог, но, вероятно, через все ту же Ирину Пузакову. Она-то знала, что Концедалов собирается поступать в Камышинское военное.
- Ну, Василь, что за дела, не томи, рассказывай! - сделал умоляющее лицо Тельтевский.
- Отстань, не знаю я никакой Юли! – заявил Вася и аккуратно спрятал письмо в карман.
- Что же тогда письмо забрал?
- А, что, по-твоему, я должен спокойно смотреть, как всякие пингвины размахивают выдуманными Юлями с целью опорочить славную фамилию Концедаловых? Или ты хочешь, чтобы у твоих детей был папа-инвалид?
- Ты, это, чего? Полегче, знаешь… Я ж, наоборот, думал, ты рад будешь! - сержант Тельтевский, обиженно сложив губы вареником, потоптался немного на месте и обиженно ретировался прочь из ротной качалки. 
Концедалов же, оставшись один, припомнил ту историю.
Да, это было года два назад. Или чуть больше. Тогда он учился на преподавателя физо в педучилище небольшого городка на самом краю Волгоградской области. Вдруг как снег на голову – письмо-розыгрыш от какой-то Юли из Камышина. Якобы, мельком увидев его неизвестно где, незнакомка поняла, что всю жизнь жила мечтами о нём, и теперь худеет от любви… Он вежливо ответил, что уважает всякое чувство, а особенно - чувство юмора. И поэтому не обижается на такую забавную шутку, как признание в любви от незнакомки, никогда не видевшей предмет своих воздыханий. За письмо и фото спасибо, но… Завязалась переписка, впрочем, не на долго. Получив травму на соревнованиях, Концедалов на месяц облюбовал больничную койку, а Юля, не дождавшись очередного ответа, напоминать не стала. 
. . .

Выйдя в воскресное увольнение, Концедалов позвонил по указанному номеру. После второго гудка трубочку подняли, и девичий голос произнёс обычное в таких случаях «Алло».
- А можно Юлю? - робко поинтересовался звонивший.
- Да, это я - Юля…
Повисло неловкое молчание. Концедалов не мог придумать, с чего начать. Впрочем, быстро решил, что уж лучше сделать, а потом пожалеть, чем ничего не делать, и все равно пожалеть. Тем более, что он ничего не терял.
- Вам такая фамилия, как «Концедалов», о чём-нибудь говорит?
- Да, вообще-то, говорит, - ответила Юля.
«Быстро вспомнила, это хорошо», - отметил про себя молодой человек, а вслух продолжил:
- Тогда разрешите представиться - Василий Концедалов.
- Очень приятно…
- Взаимно… Знаете, звучит как сказка, но у меня сегодня День рождения. По этому случаю удалось уйти в увольнение с ночёвкой… Так что мы бы могли где-нибудь встретиться и отметить это дело, - взял быка за рога Василий.
Слушательница выдержала небольшую паузу, после чего согласилась:
- В принципе, я не против. Где встретимся?
За несколько редких увольнений невозможно хорошо изучить достаточно большой город. Незнание местности, на которой предстояло вести битву, усложняло задачу. Василий попытался найти общие ориентиры:
- Я нахожусь в 10-м микрорайоне...
- О, это совсем близко, - поддержала его собеседница.
- Но на этом мои познания окрестностей кончаются…
- А Дом культуры «Текстильщик» вам о чём-нибудь говорит?
- Вроде бы, да, - название показалось знакомым. Концедалов припоминал, что вроде бы в этом дворце культуры проводились городские дискотеки, известные своими шумными потасовками, - если близко, то к утру найду…
- Тогда предлагаю встретиться в двадцать ноль-ноль перед входом в «Текстильщик».
- Хорошо, я буду в курсантской форме, и вы меня легко узнаете. Договорились?
- Договорились. - И девушка положила трубку.
Идея «курсантской формы» явилась экспромтом и вызвала рождение плана простого, но верного. Конечно же, идти на свидание в форме никто не собирался. Только «гражданка». Перед «Текстильщиком» в вечерние часы достаточно праздно шатающейся молодёжи, среди которой легко затеряться. Наблюдая со стороны, можно сравнить оригинал с фотографией. А уж потом по ситуации: если «оригинал» приглянётся - сцена: «Знакомство», если нет – поспешное отступление. Просто и банально.
Дело за малым: за этой самой «гражданкой». Из цивильной одежды у Концедалова в данный момент не имелось даже трусов. Только носки. Полное гособеспечение, что тут скажешь? Срочно раздобыть полный комплект зимней одежды, не прибегая к «гоп-стопу», можно, если вспомнить о существовании тех самых родственников. Учитывая, что за прошедшие полгода дорожка к драгоценным дяде-тете протоптана, Концедалов надеялся на их помощь. Оставалось действовать.
Прибытие к родственникам сопровождалось процессом дарения коробки по случаю приобретенных конфет и бутылки вовремя подвернувшегося «Советского». За чаем Василий намекнул на возможное пикантное рандеву и посетовал на отсутствие гражданских тряпок. Мол, в шинели гулять опасно, «местные» могут не правильно понять, и вообще. В результате поношенные одежки двоюродного брата Геннадия, студента Волгоградского института, оказались предоставлены на один вечер в полное Концедалово распоряжение. Переодевание состоялось: братик носил длинное и узкое. Перед тем, как выскочить на улицу, Василий задержался на секунду у зеркала. Вывод напрашивался неутешительный: отражение в зеркале напоминало распиздяя Нестера больше, чем бравого замкомвзвода. 
ДК «Текстильщик» находился на противоположной стороне улицы, носящей монументальное название проспекта имени Ленина. Перейдя запорошенную снегом аллею, Концедалов наткнулся на подсвеченное уличными фонарями здание, через распахнутые двери которого валил пар и гремела музыка. В «Дом культуры» входили-выходили люди, много людей, возраст которых колебался от четырнадцати до сорока четырех, а состояние - от легкой подпитости до тяжелого алкогольного опьянения. Концедалов, запахнувшись полами пуховичка на рыбьем меху, принялся наворачивать круги по алле, стараясь не терять из виду вход во Дворец культуры и не очень добрыми словами вспоминая Деда Мороза. До двадцати ноль-ноль оставалось всего несколько минут…
. . .

Когда Концедалов неожиданно объявился и позвонил, Юлечка Апрелева страшно удивилась, но виду не подала. Записку-приглашение она отправила на удачу и так давно, что и думать забыла. И вот оно, клюнуло! 
Встреча по переписке – как романтично! Юленька считала себя девочкой загадочного образа, что обязывало. Письмо на удачу, счастливый ответ. Все, как в кино. И снег за окном, и трепет свидания. Дело теперь за хепи-эндом. Правда, ничего такого особого при мыслях о «предмете вздыханий» не испытывалось, но все поправимо, трепет можно и нагулять. Юлечка чувствовала себя такой окрыленной, готовой к роли Джульетты, или, на худой конец, Мальвины. Как там наш Буратино?!
На сборы потребовалось на пол часа больше обычного. Добиться от зеркала, чтоб отвечало: вы прекрасны, обворожительны, голубоглазы, неотразимы. Взбить, уложить волосы, спелые, как пшеничные колосья. Хороша, действительно хороша! Скрыть мерзкий прыщик спасительной пудрой. Вуаля. Губы пурпурным, алым, вишневым? Может, коричневым? Тени. Ресницы. Колечки. Сережки… Когда очередь дошла до пальто, отороченное чебурашкиным мехом, Юлечка неудержимо опаздывала. «Расстояние и время только усиливают настоящее чувство», -услужливо вспомнилось из школьной программы. 
Встреча по переписке похожа на опознание преступника по фотографии. Если опознание проводит женщина, пеленгующая все в диаметре ста метров своей природной интуицией, скрыться – нет шансов. Юленька сразу выделила одинокого субъекта, прыгающего по аллее в попытках не дать дуба. Подозреваемый был выбрит, одет нелепо и от него на версту убийственно несло одеколоном.
- Вася? 
От неожиданности субъект остановился. Серыми глазами облапал девушку, после чего признался.
- Юля. Очень приятно.
- Взаимно…
Раскланявшись, замолчали. Пауза претендовала стать театральной. Василий, не найдя ничего лучшего, поинтересоваться планами на вечер.
- Абсолютно никаких планов. А у вас? - лукаво улыбнулась новая старая знакомая.
Вынужденное воздержание заставляют самцов некоторых особей настолько глупеть при приближении готовой к оплодотворению особи противоположного пола, что чувство самосохранения засыпает. Пауки, например, рискуют быть съеденными своей пассией за «это дело». Человеческие же самки пока не столь жестоки, но желают игры в обольщение, где главное правило – поиметь противника в то время, когда он считает, что имеет тебя. Игра прекращается, когда у жертвы не хватает времени и денег. Концедалов, располагая несколькими свободными часами, начальным опытом и нулевыми средствами, ни имел шансов, но начал партию. Что он знал в девятнадцать годков про женское коварство?
. . .

Известно: мужчины считают себя умнее женщин. Хотя бы потому, что все эти важные словоблудия: история, философия, психология, - все писалось мужчинами. Раньше, вероятно, все так и было, пока уверенные в непоколебимости своих позиций самодовольные глупцы не подпустили противоположную особь к водопою равенства и знаний. Наивные, безрассудно считали, что женщина, утолив жажду, позволит им умничать дальше. Чем обрекли себя и нас, своих потомков-мужчин, на сожительство с умной и коварной самкой. О, женщина, уж лучше бы ты осталось жаждать! Лучше, конечно, для нас, для мужчин. В соревновании между нашей силой и твоей слабостью ты получила такие козыри, такой допинг, что остальные атлеты просто сходят с дистанции из малодушия. Мужчины будущего, хрупкие, гомосексуальные, горбатые от компьютеров и очкастые от рождения, - найдут ли они в себе силы бороться за равенство с вошедшей в раж женщиной? Или превратятся в вымирающий придаток кухни? Кто знает?..
Женщина. Что в ней такого? Писка и две сиськи. И с этим небогатым арсеналом, доставшейся эй на халяву от природы, умная женщина имеет все шансы поиметь любого мужика со всеми его коронами, виллами, поместьями, машинами и прочими пароходами. И только врожденное коварство заставляют ее представляться слабой и несчастной. Есть лишь один способ уберечься от этого: быть импотентом! 
Курсант Концедалов импотентом не был. Начав игру в обольщение, он и представить не мог, насколько смешно его зачаточное коварство по сравнению с врожденным женским. Поначалу все казалось не очень печально. Силки и ловушки только примерялись под жертву.
В первый вечер Юля и Вася просто попили чаю и поговорили о чем-то не важном. Открытых атак ни с одной из сторон предпринято не было, противники изучали друг друга.
На следующие выходные выйти в город у курсанта не получилось, и «голубки» встретились на дискотеке в ДО. Там Юлечка мимолетно познакомила Васю с девушкой в самом соку по имени Лена. Лена пыхала жаром и не замечала никого, кроме Санечки Кирьянова, в компании с которых лихо отплясывала гопака, трясся глобусами – грудями. Под конец танцев оба ухажера получили приглашения в гости к третьей знакомой по случаю надвигающегося 23 февраля.
Заработав кровавые мозоли в ожидании, с первой партией праздничных увольняемых Концедалов рванул на указанный адрес. В однокомнатной квартирке с огромной кухней «чешской постройки» уже собрались Лена, Юля, Кирьянов, плюс хозяйка квартиры, девушка начитанная, но невезучая. Не повезло ей с рождения: в подарок от родителей унаследовала гены настолько страшные, что даже военные чебурашки не рисковали спариваться с ней ни от голода, ни из сострадания. Хозяйка серой крыской приткнулась на углу стола и искала первой возможности покинуть компанию. 
Тортик. Шампанское. Глупые тосты, пьяные гости и неумолимо бегущее время. Лена, повиснув на Кирьянове, требовала танцы. Парочки, толкая друг друга, закружились в солдатском вальсе под «Депеш Мод». Кирьянов требовал водки. Концедалов захмелел, неловкость исчезла, и через некоторое время он обнаружил себя на пороге ванной в процессе облапывания Юлечки.
Хозяйка удалилась по-английски, оставшись на веки инкогнито. Кирьянов с горячей девушкой Леной убыли «на зимние квартиры» позже. Впрочем, контуженный гормонами Концедалов не замечал изменений: он был в трансе. Откуда появились презервативы и использовались ли они по назначению? Не беспокоили ли чутких соседей и прохожих дикий крик, смерть раздолбанной тахты и наводнение в ванной? Любовь – как известно, глуха и слепа. Любовь – это болезнь, при которой бесконечная вселенная сжимается до единственной Черной дыры. Когда больной вернулся в сознание, он понял, что сегодня делать этого уже не может, и плюс ко всему, страшно опаздывает из увольнения. Юлечка попросила ее проводить. Оказалось, что по пути.
Широкими шагами, бегом, перескакивая из одного автобуса в следующий, Концедалов сдал Юлечку на руки ее тете, после чего, выигрывая драгоценные секунды, сиганул через забор у 2 КПП.
Дежурный по батальону первого курса, капитан Желтяков зорко бдил возвращающихся из ДО курсантов на предмет шатаний и брожений. Кэп расслаблено и одухотворенно крутил папироску, прислонившись к стволу выкрашенного под цвет стены дерева, когда сверху на него обрушился необыкновенных размеров желудь, чернобыльский плод, Желтяков удивился так, что тут же принял горизонтальное положение. Желудь же, вскрикнув человеческим голосом, дал деру. Офицер, силясь спасти для науки чудной экземпляр, усилием выпирающей части оттолкнулся от асфальта и бросился в преследование. Экземпляр умел не только падать на головы, но и бегать. Разрывая дистанцию, зеленый желудь пробежал метров сто и исчез в дверях казармы первого курса. Желтяков шел по следу.
Когда дежурный по батальону достиг дверей, все было кончено. Четыре этажа казармы навсегда поглотили драгоценный экземпляр. Желтяков, болея душой, еще долго бродил по ротам, пытаясь его отыскать, но видел лишь однообразно равнодушных курсантов, натягивающих х\бешку после увольнения, дневальных, шаркающих швабрами, да выбегающих навстречу дежурных. Желтяков дознавался долго, не видели ли чего, не слышал ли, но военнослужащие не желали помочь науке. В девятой подозрительно лыбился старшина Кирьянов, выдыхая ноздрями огненные пары. Прикинув массу Кирьянова, Желтяков разумно решил, что будь желудь такого размера, у науки бы просто не осталось свидетелей. Посему связываться со старшиной не стал. Выместив зло на подвернувшихся увольняемых, кэп матерился и всю ночь в канцелярии копировал протектор подошв с кителя. Как только провозгласили всеобщий отбой, и курсанты улеглись баиньки.
Когда Концедалов, с трудом державшийся вертикально от мандража и счастья, лыбясь идиотски, повалился на койку, Шамин, обитавший напротив, заметил:
- Вижу, нажрался и наебался. Завидую…
- Угу, - промычал Концедалов и отключился…
. . .

Несмотря на прибытье весны, служба продолжалась. Мучительными шажками приближался первый курсантский отпуск. Младший сержант Концедалов, спортсмен, отличник и просто красавец, поднапрягся и сдал экзаменационную сессию досрочно. Затем, здраво прикинув, кому тащить наряды в течении сессии за менее расторопных, принял единственно правильное решение: «закосить!» однажды после обеда Концедалов прямиком отправился в санчасть. Старшие курсы окрыли страшную тайну: кусочек сахара с йодом вызывает температуру, а если к этому добавить еще луковую ингаляцию – признаки гриппа очевидны.
На первом этаже санчасти всегда людно. Страдальцы с серьёзными минами притаились у дверей кабинетов. Перед «процедурным» очередь: любимец портянок и сапог - «кожный грибок» - требовал к себе любви и внимания. Обнажив покрытые красными пятнами ступни, «грибники» ожидали, когда сердобольная медсестра своей легкой рукой перемажет голубой вонючей мазью все на свете. Ловкая молодая толстушка мазала щедро и в позах, от которых летели пуговицы на ширинках. Курсанты, удерживаясь от сексуального насилия, стонали.
Врачей работало ровно по числу батальонов – четыре, по одному на пятьсот военнослужащих. Плюс хирург, который резал всех подряд. Тех, кого не смог зарезать мхирург и не раскусил батальонный врач, отправляли в полковой госпиталь. Для медиков, имевших практику в КВВСКУ, главной задачей стояла оборона от «сачков», «шлангов» и «лодырей», которые составляли 99% из всего потока больных. Удача зависела от настроения и расположения медицинского светила. Пострадавший с открытым переломом черепа, без сознания и конечностей мог конвульсировать в предсмертном танце, но объявленный «симулянтом», доставлялся для похорон в роту. Другой же несчастный, поработав до растежения языком, получал мед каникулы. Первому курсу в этом отношении подфартило, так как лечила их Екатерина Ивановна Мель, ангел в белом халате с крыльями фонендоскопа за спиной. Первым диагнозом, который она сердобольно ставила настаивающему на своем увечье страдальцу, являлся «шок от непомерных физических нагрузок и общей усталости организма»…
Концедалов проглотил йод, выпросил в столовой головку лука и, постояв в уборной на руках для придания лицу соответствующего выражения, направился на прием. В кабинет Екатерины Ивановны он прошаркал походкой бухенвальдца и тяжело опустился на любезно подставленный под его зад стульчик. Докторша что-то заполняла в своих медицинских бумажках, и потому пропустила столь блистательный дебют.
- Кх-кх! - кашлем профессионального революционера, измученного шалашами и туберкулезом, намекнул на своё присутствие Вася, заставив Екатерину Ивановну оторвать голову от бумаг и обратить на него внимание.
-На что жалуетесь, молодой человек? - ласково поинтересовалась она, с гипократовским сочувствием. 
Лицо Концедалова перекосилось.
- Недомогаю, доктор, - прохрипел он, разок для убедительности кашлянув и шмыгнув носом.
- Расстегните форму, я вас послушаю, - и груди больного коснулся ледяной инструмент. 
Справедливо не обнаружив в легких ничего подозрительного, врач отложила фонендоскоп и вручила Василию главный индикатор болезней, вершину военно-медицинской цивилизации: ртутный термометр. Концедалов провел в мольбах богу несколько томительных минут, пыжась и накаляясь, после чего ртутный столбик торжественно достиг отметки 37 градусов. Свершилось чудо, единственное объяснение которому – опыт старших поколений и дар медитации.
Кх-кх-кх! – уже уверенно поперхнулся больной, после чего Екатерина Ивановна, заявив, что это самая что ни на есть опасная температура, предложила ему померить давление. Шланг не сопротивлялся. 
- Как вы себя чувствуете? - поинтересовалась врач, наматывая на запястье несчастного резиновую подушку.
Разговор вступил в фазу, к которой всякий симулянт должен готовиться тщательно. Необходимо иметь точные представления о предполагаемых симптомах, но выдать их так, чтобы врач не обнаружил точного пересказа страницы учебника по медицине. 
- Слабость. В ушах звенит и голова кружиться. - И ещё как будто мушки такие перед глазами летают…
- Неудивительно! - В голубых прекрасных очах Екатерины Ивановны поселилась тревога. - У вас давление - сто восемьдесят на сто! Это шок какой-то!
- А… говорил я взводнику: «Не могу бежать, сердце колит», а он: «В отпуске будете физо пересдавать!..». - Пробурчал Концедалов.
Чуткое ухо врача содрогнулось от сострадания.
- Сердце колет? Приподнимите-ка ещё разок форму, я вас получше послушаю!…
Ещё через несколько минут Мель со слезами на глазах выписывала шлангу направление для дальнейшего обследования в госпиталь. Концедалов же, не веря в свое счастье, боялся переиграть. Понуро опустив голову, просил назначить ему лечение амбулаторно, но решение медика оказалось непререкаемым и окончательным. Сердце матери не могло допустить, чтобы несчастный погиб не за что на глазах у кровопийц-командиров от шока и непомерных нагрузок. Ещё через десять минут, пулей слетав в роту за мыльно-рыльными принадлежностями, симулянт убыл в госпиталь на военизированной скорой.
. . .

В терапевтическом отделении, куда поместили вновь прибывшего, оказалось светло и уютно. Пышногрудая молоденькая медсестра-маникещица в коротком беленьком халатике, сидя за столиком в коридоре, заполняла истории болезней. На стенде наглядной агитации, призывающей к здоровому образу жизни, рядом с плакатом «Курильщик кончает раком!» красовалась актуальная для военнослужащих рекламная вырезка «Пользуйтесь гормональными таблетками «Постинор!» и инструкция по применению презервативов. Больные в длинных балахонах цвета позавчерашнего кофе без молока тенями бродили по коридору. Из радиоприёмника звучала не военная музыка.
- Кайфуют они здесь, - понял вновь прибывший.
В этом раю, в идиллии шлангующих и выздоравливающих промелькнул в полумраке коридора знакомый образ, мираж. Как бы курсант Сорокопудов, только без штанги и с озобоченным видом. Образ Сорокопудова, расправив плечи и лебедем выгнув шею, царственно вышагивал рядом с какой-то тщедушной тенью и что-то риторически провозглашал. Концедалов приблизился, мираж оказался реальностью. Сорокопудова, который мог заболеть только сифилисом, вдруг поместили в отделение для сердечников. Концедалов присвистнул:
- Е моё, Колёк! Ты здесь какими судьбами?
Пышущая здоровьем личность в больничном халате отмахнулась:
- Болею я. Шумы обнаружили, да и вообще… 
- Понятно. Устал, значит. - Концедалов потянул Сорокопудова в сторону, увлекая от тени, и многозначительно поинтересовался. - Ну, как здесь? 
- Да нормально. Кормят - во! Мясо! Кисель! Можно и добавки попросить, дают…
- Здоровая пища – это, конечно, здорово. Но только меня другое интересует. В самоход слинять можно?
- Какие проблемы! - Не растерялся Коля. - Здесь все только этим и занимаются. Ты же целый день свободен, никаких построений. Хочешь, на процедуры ходи, хочешь – Ваньку валяй. По вечерам только медсестра перекличку устраивает. Так она ж не ротный, каждого больного в лицо не знает. Если приспичит, за тебя в строю кто-нибудь другой крикнуть может…
- Слушай, Колёк, мне нужно в город смотаться. Первый день я здесь, никто и не заметит. А если и заметит, кто представит, что я так сразу в «самоход» рванул? Если что, скажи, к земляку, например, в хирургию пошел. Да вот «гражданка» нужна… 
Сорокопудов обещался помочь. Не прошло и получаса прибытия после «больного», как он переодетым в чьи-то поношенные джинсы и свитер через окошко выбрался из палаты во внутренний дворик. Низенький госпитальный забор после неприступной стены КВВСКУ выглядел не серьезно. Дорога к нарушению воинской дисциплины оказалась открыта.
. . .

Дуся Пипеткина вместе с Юлечкой Апрелевой возвращались домой. Дуся жаловалась подруге на коварного Сашу Кирьянова, многократно воспользовавшегося её девичьей доверчивостью, а теперь неожиданно переставшего её навещать. 
- Трахнул и бросил! – Плакала Дуся.
- Может, его в увольнения не пускают? – искала успокоение для спутницы Юля.
- Ага, как же! Он же там - старшина! Сам кого хочешь не пустит!
- Или случилось что?
- Да что случилось? Уж не заболел небось! Кабан здоровый! – Дусенька улыбнулась, припомнив, какой же здоровый кабан. - Что с таким будет?
На лавочке возле дома, где снимала комнату Юля, мелко трясся подозрительный бритый тип. Майские вечера еще достаточно прохладны, а одежонка типа – не по сезону легка. Вблизи бритоголовым оказался сержант Концедалов, поскуливающий от нетерпения и средней тяжести охлаждения хозяйства. Увидев его, Юлечка заявила подруге, что сейчас-то они всё-все про нашего Кирьянова узнают. 
- Вася, скажи, ты Кирьянова видишь? Вы в одной роте?
Концедалов, зубы которого барабанили марш оловянных солдатиков, посмотрел на девиц очень хмуро:
- Здравствуйте, для начала. Я тут уже часа два жду. Я же звонил!? Мы же договорились!?
- Да подожди ты со своими упрёками. Ну, задержалась я. Дусю… то есть, Лену встретила… Лучше скажи, Саша Кирьянов не болен случайно?
Василий нахохлился ещё больше:
- Саша Кирьянов месяц как уволился. А заболею, по-моему, я…
Дуся Пипеткина вздохнула обморочно, как вздыхают, почувствовав запах крови, на мясокомбинате коровы. На ее глаза наворачивались крупным жемчугом слезы, пока Юля вытягивала из Василия все, что ему было известно об убытии Кирьянова. Удалось узнать, однако, не много. После золотого времени абитуры Концедалов попал в шестую роту, а Кирьянов остался в девятой. Официально первым приказом он закрепил за собой причитающуюся ему по праву должность старшины, каптёрку и все полагающиеся атрибуты и регалии. Должность эта отгородила его от курсантской среды, не открыв до конца доступ в мафию офицеров. В период одного из душевных кризисов, которые случаются даже у старшин, Кирьянов написал рапорт и, не дожидаясь его подписания, убыл в родимый Волжский заниматься бизнесом. Время для этого подвернулось самое подходящее: в России открывался капиталистический Клондайк, возможность в один день отхватить огромные капиталы. Империи «МММ», пачки ваучеров и шестисотые Мерседесы в окружении бритых парней так и кричали: «Разделяй и хапай!» Кирьянов сделал свой выбор. А бедная Дусечка, осознав, что выбор сделан не в ее пользу, молча давилась горючими слезами…
. . .

Электронный будильник в служебном фод-таурусе на 80-й авеню капрала Джона Смита просигналил десять часов – пора навестит

ь «Макдо» и прикупить для патрульных чизбургиров с «Колой». Достояние английского народа, Биг-Бэн на Тауэр, что в переводе звучит менее впечатляюще, зафиксировали семь вечера. Куранты на Спасской башне Кремля прогудели двадцать ноль ноль. 
Темнело. Курсант Концедалов перемахнул через заборчик госпиталя и постучал в заветное окошко. Ему открыли.
- Тебя уже ищут! - С ходу пробубнил побледневший Сорокопудов, вручая в стрессе больничный халат и пряча под подушку принесённую «в подарок» бутылку «Столичной». - Медсестра, дура, на процедуры тебя звала-звала, на уши всех подняла. Дежурный врач Мотора вызвал!
- А что ж она звала-то? Ты же сказал: «Личное дело каждого»…
- Да, не знаю…
- Давно? - самоходчик, в чем был, поспешно укутался в халат, укрывший его до самых пят.
- Да час уж точно!
Концедалову под теплым халатом показалось по-зимнему холодно, сердце заколотилось, моля подлечиться еще в терапевтическом отделении. Пытаясь сохранить невинное выражение лица, «больной» обогнул угол госпитального корпуса и лицом к лицу столкнулся с майором Мотренко. Командир роты, видимо, устал ждать беглого курсанта, и семенил до дому, дабы в тишине уютных спален принять единственно верное решение. В спортивном костюмчике «а ля юный физкультурник», в шапочке с бубоном и полукедах, «мотор» не внушал должного ужаса. Словно выбежал на минутку вынести мусор, но заговорился с мужиками у подъезда. Хотя и мусорное ведро человек военный обязан выносить в форме! Таковы представления подчиненных о командирах, иначе как разобрать, что перед вами – старший по званию, а не осоловелый гражданский волосатик?
Встреча на углу здания для обоих оказалась спонтанной. Первое мгновение старые знакомые разглядывали друга, потеряв дар речи от избытка чувств.
- А…, - силился сформулировать свою мысль Мотренко, но Концедалов опередил, нагло протянув дрожащую ладошку, которую командир роты машинально пожал:
- Здравия желаю, товарищ майор!
Мотренко возмущенно передернул плечами, подпрыгнул на месте и сцепил беспокойные ручки в положении «На живот!», так как карманов в штанишках костюмчика оказалось не предусмотрено.
- Товарищ младший сержант, почему здесь?… 
- Заболел. Просил оставить в роте, но врач направила в госпиталь. Говорит, что-то серьезное… А вы, товарищ майор, родных навещали?
Раскиснуть, повиниться, сдаться на милость победителя всегда проще простого. Концедалов же решил, что терять ему, все равно, уже нечего, за «самоход» одна дорога – в войска, так что лучше всего нагло врать: пусть, не поверят, но хотя бы «лицо сохранишь». Мотренко же, не привыкший к подобной наглости, опешил. Государство дало ему право казнить и миловать, а этот курсантишко, получается, осмеливается спорить с государством! Виктор Палыч конвульсивно подпрыгнул и раздулся подобно рассерженному воробью, готовому клюнуть кошку.
- Я, товарищ младший сержант, ещё раз спрашиваю, почему вы гуляете, а не в палате? – бросился он в атаку.
- Земляка в хирургии навещал! 
- Да? Да! А это - что!? - И командир роты распахнул на больном полы халата, обнажив компромат гражданской одежды. - Откуда у вас это?! - И Мотренко ткнул в неоспоримые вещественные доказательства. – Вы? Вы! Вы нагло ушли в самовольную отлучку при наличии живой белой медсестры! Да я вас! В войска! За решетку!..
И он еще долго грозил и тряс перьями, пока Концедалов, улетев далеко-далеко, прикидывал, чем он займется через год, дембельнувшись из далекой стройбатной части…
. . .

Невосполнимый послеобеденный тридцатиминутный отдых в роте прерван жестоко командой к построению. На сампо идти ёще рановато, и курсанты с тихой грустью гадали, что же будет: кросс или бесконечное шлёпанье по плацу? А может, опять тренировка заправки постелей? Так вчера же два часа тренировались?! Всю пыль из одеял выбили! Да и ссесия идет, так же всю математику вытрясти можно!
Оказалось, ни то и ни другое, и даже ни третье. Ввиду приближающего праздника победы на радость всем - встреча с ветераном. И курсантам хорошо - дополнительая возможность подремать по сладкие речи, и ветерану жизни глоток - душу отведет, выговорится. Когда ему представиться ещё такая оказия! Разве что на следующее 9 мая…
Через пятнадцать минут 6-я рота развернулась в аудитории кафедры истории. Ветеран оказался не какой-то там хухры-мухры, а бывший начальник этой кафедры, преподававший здесь ещё лет при Мамае. Сухой маленький старичок железной выправки принял рапорт лейтенанта Тупикова и представился:
- Иванов Иосиф Александрович, приятно познакомиться.
Иосиф Александрович начал от первой буквы: где он родился, где крестился и почему связал свою судьбу с армией. Правда, оставалось не ясно, была ли в его времена армия «Белой», «Красной» или Наполеоновской. По рассказам старичку выходило около ста пятидесяти, а на вид – не больше ста тридцати. Повествование Иванова Иосифа Александровича лилось размеренно и важно. И вот на сороковой минуте, пройдясь по «Японской», Первой Мировой и «Октябрьской», он, наконец, подошел к главной теме - к Великой Отечественной войне. Вздремнувшие курсанты от неожиданного взрыва эмоционального старичка проснулись и в панике полезли под парты прятаться от «Мессершмидтов».
- Началось все летом 41-го, 22-го утром. Наши знали о планах Гитлера, но немножко не успели. Поэтому в начале войны нас было пять миллионов, а немцев - восемь с хуем...
Особо умные поспешили свериться со своими конспектами по Второй Мировой. Иосиф Александрович с блеском пересказал раздел военной истории, посвященной Великому противостоянию. После чего поделился личными воспоминаниями:
- Когда мы героически подошли к Кенигсбергу, то обнаружили там мощные подземные казематы, построенные ещё в девятнадцатом веке… Гитлером. Нам в помощь пришёл самоходный артиллерийский полк под командованием брата Зои Космодемьянской… И мы поспешно атаковали… А в атаке - когда гранату, или на поясе, или в кармане, вот так, вперёд - раз и готово!
Внимание аудитории вдохновляло Иосифа Александровича на подвиг. Смакуя подробности, он ярко поведал, сколько убил немцев лично, сколько – его боевые товарищи. Но, в конце концов, кто-то другой закрыл собой амбразуру и армия «Освободительница» праздновала победу:
- Пили все - и солдаты, и генералы. Но генералы - больше. И лучше. А то, бывало, аэродром противника в плен возьмешь и напьёшься всякой дряни… 
Огласив несколько лозунгов, поздравив курсантов с праздником Победы, на восемьдесят второй минуте Иосиф Александрович перешел к чтению своих стихов о войне. Лейтенант Тупиков, в первых рядах следивший за дисциплиной, тревожно пялился на часы. Рота категорически опаздывала на самоподготовку.
- Бабах!- гремели канонады,- протяжно читал поэт: …И рокотало все кругом. 
Мы шли вперёд не за награды, 
А за родимый отчий дом…
Стихи оказались монументально-героическими. Иосиф Александрович начал их писать еще в госпитале, после контузии. Теперь он даже издал небольшой сборничек своих шедевров, который и предложил приобрести в конце выступления...
. . .

Младшего сержанта Концедалова не выперли из училища. Дело замяли на уровне роты, из большего начальства так никто ничего и не узнал. Причины не объявлялись, но сам виновник насчитал несколько.
Ну, во-первых, ни захотели портить показатели. Дело нормальное. Сессия закончилась, итоги подведены. Шестая рота, теряя отличника и получая грубое нарушение воинской дисциплины, скатывается с первого места по учебе и дисциплине на последнее. Как результат в конце года ротные офицеры с Мотренко во главе получают не тринадцатую зарплату, а взыскание по служебной линии.
Во-вторых, Концедалов шел первым номером в сборной училища по гиревому спорту. Так случилось, не без хитрых штучек спорторга батальона капитана Нюхтина, что в 6-й роте собрались не плохие спортсмены. И если Шамин был непревзойденным многоборцем, то Концедалов и Озеров били всех не тяжелоатлетических помостах. Выгнать без согласия старшего физкультурника полковника Баган первого номера сборной означило очень сильно обидеть начальство. Сориться же с кафедрой физо не хотел никто.
Ну, и в третьих, Концедалова примерно наказали. Даже два раза, что уставом противопоказано. Сначала его сняли с должности замкомвзвода и перевели в командиры отделения. Затем, вместо того, чтобы вместе со всеми отличника отпустить, как обещано, на неделю раньше в отпуск, его на неделю задержали после убытия последнего двоечника.
Отпуск – время прекрасное и желанное. Долгожданное тем более, что за высоким армейским забором тебя ждет девушка. Любовь и свобода, свобода и любовь! Что еще оголодавшей курсантской душе нужно? Разве что денег немножко, чтоб имелось чем за любовь платить…
Когда, с отпускным билетом в зубах, Вася, наконец, выскочил за забор, он сразу же позвонил Юле. Через полчаса они встретились. Она – заманчиво наштукатуренная, и он – сгусток желаний в парадной форме. После первых поцелуев отпускник принялся горячо уговаривать девушку провести с ним отпуск в деревне. Юлечка не долго сопротивлялась, но сначала хотела познакомить Васю со своей мамой. Решено было посвятить этот вечер знакомству, а на следующее утро отправляться. 
Мама жила на противоположном берегу Волги в том самом Николаевске. Пассажирское суденышко со странным названием «ОМИК» ходило туда-сюда раз в час, и скоро, с конфетами и шампанским, парочка высадилась на игрушечной Николаевской пристани, сколоченной рыбаками для более ловкой ловли на удочку. Сам же городишко Концедалову разглядеть не довелось: двухэтажка его зазнобы нависала над пристанью. Двухэтажкой называлось вросшее в землю пожелтевшее от времени перекошенное строение, окруженное стихийными огородами, сарайчиками и такими же неказистыми братьями и сестрами. Пахло сиренью и сыреющей в подвале картошкой. 
Маму звали Эльвира Матвеевна. Она оказалась толи дочерью, то ли внучкой, сестрой, а, может быть, бабушкой героя Советского союза Красноюрченко, фамилией которого названа одна из Николаевских улиц. Так и прожила она всю свою жизнь в стареющей трущобе в тени улицы имени своего героя. Эльвира Матвеевна оказалась бойкой, скорее, даже задиристой старушкой, называвшей себя «медиком» и уже на пенсии подрабатывающей санитаркой в Николаевской больнице. От шампанского мама-медик отказалась, конфеты положила на стол.
Мама-медик сходу принялась задавать неприятные вопросы: «А куда это вы едите?», «А в качестве кого едет моя Юлечка?», «А собираетесь ли вы жениться, молодой человек?». Молодой человек, который почувствовал себя карасем на свадьбе, открыл шампанское. Данное событие только усугубило ситуацию. Юлечка, которая в дали от родины пригубить не отказывалась, при мамочке застеснялась. Эльвира Матвеевна же не употребляла из медицинских соображений. Получалось, что Концедалов как последний алкоголик выдул в одну харю бутылку без особого удовольствия, а, скорее, на зло.
Ночь прошла страшно. В однокомнатной квартире ему постелили на кухне, в которой он всю ночь воевал с тараканами. Голодные насекомые наступали и требовали не зрелищ, но хлеба. Концедалов, растянувшийся на хлебном пути, отбил нападение, но был атакован снова. Под утро он устал бороться и, засыпая, подписал капитуляцию.
Снилась рота, пятачок Нюхтина и гремящий на «Днепре» с люлькою Мотренко в немецкой каске, который кружил по плацу, грозил пальцем и требовал писать рапорт. При пробуждении, стряхнув пот и насытившихся домашних животных, курсант обнаружил, что находиться не в роте, а в нечто. Скоро нечто оказалось идантифировано.
Юлечка, заявив, что мама куда-то вышла, накрыла завтрак, который он не заметил.
- Ну, что, едем? – спросила она.
Концедалов, после вчерашнего был не то что обрадован, но удивлен. Захватив кое-какие вещички, парочка рванула на пристань, так и не сказав последнее «Прости» маме. Успели как раз вовремя, «ОМИК» отчаливал. Концедалов, рад-радешеньки, что ушел живым от сестры-дочери героя Советского союза, помахал Николаевску ручкой. Впереди ждал отпуск, почти тридцать свободных дней…
. . .

От Камышина до места обитания семейства Концедаловых три часа хода героического междугороднего автобуса местного АТП. 
Весь государственный транспорт, сохранивший минимальную подвижность в перестроечно-реформаторское время, необходимо признать героическим с занесением куда надо. «ЛАЗы», «МАЗы», «ЛИАЗы», «ГАЗы» рождения 70-го года, в которых заводскими остались только таблички «сделано в СССР», разваливаясь на ходу, бороздили «узкоколейку» Волгоградского края. Гостранспорт трудился, теряя рессоры, вспыхивая проводкой и заглатывая проемами неожиданно высыпавшихся лобовых стекол воздушный поток. Герои-водители, увернувшись от потерявшего управление встречного «динозавра», съезжали на так называемые, уходящие под откос «обочины». И лезли под «кормильца» заштопывать дыры. Весною и осенью – в грязь. Зимою – в снег. Летом…спасибо, что ты есть, русское лето!
Водителям пассажирского транспорта, традиционно, приходилось вертеться. Жесткий график. Только ночь по приезду на место, чтобы подкрутить, подварить, подпаять, хоть как-то, и всегда – за свой счет, реанимировать «боевую лошадь». Выехать в рейс, без тормозов, с текущим из картера маслом, доехать и чудом вернуться, и довести живыми людей. Пассажиров. Которые торопятся, возмущаюся, не любят опаздывать, уговаривают довезти без билета, рожают, выпивают и устраивают мордобой в пути. Пассажиров, которые, стоит автобусу остановиться, дымясь, грозят жаловаться, подгоняют и лезут с советами. Что тут советовать? По законам механики эта телега ехать сама не может! А она едет! Блеет, трясется, свистит всеми швами, заплатками, затычками, закрутками, но едет. Вас, сердобольных бедолаг - пассажиров, пересадят в попутный, такой же умирающий транспорт. Чтобы вы, не дай бог, не загнулись от мороза, не родили, где не надо, не опоздали и не написали гневную кляузу, требуя лишить, наказать, разобраться, принять меры и уволить. А он, водитель, останется ковыряться на дороге, где кроме солнца, снега и ветра у него помощников нет. Ибо он - один в поле воин. А вместо медали и восхищения соплеменником получит хронический радикулит, простатит, менингит, гайморит и прочую язву. Или маленький памятник у дороги, на который никто никогда не положит цветы…
Долго ли, коротко, показалась родная деревня, вынырнула хрущевскими пятиэтажками из соснового бора. Городишко, населенный нефтяниками и переросший в районный центр благодаря наличию открытых залежей нефти и аврально возведенному Нефтяному техникуму. Деревня Жирное, вотчина князя Куракина, посносила глиняные лубянки и застроилась социалистическим кирпичом. Речушку Медведицу, которую раньше переходили в брод, опоясали три связующих город моста: «Маленький», «Старый», и монументально-бетонный «Новый».
По приезду Концедалов первым делом решил жилищный вопрос. Бабушка Наташа, накормив внука и его спутницу голубцами, отправилась «погостить» к своей сестре, жившей на другой стороне улицы. Предполагалось, что до конца отпуска парочка может пожить в ее двухкомнатной квартире на всем готовом.
Оставленные без присмотра, молодые люди занялись тем, чем могут заниматься парень и девушка. Курсанту не верилось, что он, наконец, дома, свободен и трахается не на бегу из увольнения. Юленьке ситуация казалась тоже довольно необычной. Романтическое путешествие на халяву: «Вася платит!» Наконец, после тяжелых и продолжительных боев, когда противники, сцепившись насмерть, наконец, устали и отлепились друг от друга, в дверь постучали. Концедалов, умирая, натянул первое, что попало под руку, и пошел открыть дверь. Ему хотелось убить незваного гостя.
За дверью топтался пергаментный старичок в пиджачке с орденскими планками на впалой груди. Старичок был гладко выбрит и прилизан, как на парад, но Концедалову не знаком совершенно. «Гость», поднимаясь на носочки в попытке заглянуть «хозяину» через плечо, проскрипел подозрительно:
- Молодой человек, а чего это вы кошку мучаете? А ли бьете кого? Не хорошо…
- А вы, извините, чего?
- Мы, это, мы соседи, интересуемся…
Концедалов, потный, в трусах на выворот, стоял перед строгим ветераном, не зная, плакать или смеяться.
- Понимаешь, отец, я ее не бью. Я ее трахаю, - честно признался он.
Старичок, было нахмурившись, припомнил что-то и просиял. 
- А, коли так, чего ж, дело молодое! – заговорщицки подмигнул он, и, потрепав Конуедалова по плечу, поинтересовался:
- Свадьба, значит?
Пришлось налить ветерану, чтоб отвязался.
. . .

После отдыха и душа у Юлечки возникла идея познакомиться с родителями Васи. Концедалов в состоянии не стояния вяло сопротивлялся, уговаривал не переться на ночь глядя и отложить аудиенцию на утро. Но Юленька настояла.
- Да, сюрприз, - прикидывал мысленно он, - мало того, что заранее не предупредил о своем приезде, так еще и с цацей. Здравствуйте, предки. Это я, Вася. А это девушка, с которой я сплю… Хотя нет, я же с ней еще ни разу не спал, все как-то на бегу получалось…
Впрочем, при появлении Васи и Юли особого сюрприза для родителей Концедалова не получилось. Скорее, наоборот, вышел сюрприз для Васи. В отеческом доме, не диване, спрятав руки под заставленный закусками стол, сидела мама-медик, драгоценная Эльвира Матвеевна:
- Ну, жених, когда будем играть свадьбу? С Николаевским Загсом я договорюсь, заявления примут без очереди. Осталось уточнить дату…
- Типун вам на язык, тетя!..
Первый отпуск летел к чертовой матери…


ЧАСТЬ II, краткая.