Алекс Баттан «Россия держится на двух китах: плохих дорогах и хороших дураках»

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 16

- Ни фига себе. А это как?
- Понятия не имею. Однажды решил носить черную форму и служить подальше от цивилизации. Есть в Санкт-Петербурге военно-морское училище радио электроники…
- Далековато...
- Вот поэтому я туда и не поехал. Камышин же вполне устраивает. Сел на автобус, через три часа дома. Решил поступать. Даже специальные пособия по математике и физике приобрел – повторяю...
- Учи не учи, а те, у кого связи, все равно поступят в первую очередь...
- А это что, училище связи?
Заглянувший на минутку курсант магически миновал толпу, штурмующую прилавок. Обыкновенное бисквитное пирожное, купленное им и почему-то называвшееся «шахматным», исчезало тут же. Еще через мгновенье, осушив глотком пол-литровую бутылку молока, курсант растворился за дверью.

- Интересно, кирзачи тяжелые?
- Килограмма полтора каждый.
Концедалов вздохнул.
- Кормят курсантов не важно. Похлебка вегетарианская…
- А мне все равно, я всеядный.
- Да, тебе хорошо, - бурчал Василий, дожёвывая последнюю булку, - А я к нормальной пище привык, к человеческой…
. . .

Июльское Солнце пекло землю и всё, что на ней, не разделяя людей на гражданских и военных. Оно равно жарило тех, кто с благодарностью раскинулся под его лучами, и тех, кто проклинал жару, вываливая из кирзовых сапог портянки и промокая рукавом пот.
Облако ядреной пыли в спортгородке растворилось, и желающие могли, коль есть время, немного расслабиться. Развесив обмотки сушиться, курсанты коротали положенные полчаса после обеда. Абитуриенты, оголившись до трусов, загорали. Томимый бездельем, кто-то обвисал на спортивных снарядах, а кто-то устроил себе экскурсию по КВВСКУ.
Паша Шамин, коренастый атлет, прибывший поступать в военные из Оренбурга, что на Урале, крутил на турнике «Солнышко». Снизу за ним наблюдал, попыхивая сигареткой, доходяга Воронин. Доходяга дождался, пока атлет спрыгнет на землю, после чего заявил:
- А так - слабо? - и, заглотив непотушенный бычок, пустил дым носом.
- Не хило, - удивился Шамин, - а зажигалку проглотишь?
- Ишь, что удумал, что ж я - Змей-Горыныч, что ли?
- А в чем проблемы?
- Жарко…
- И какие предложения?
Воронин обернулся, огляделся и подмигнул:
- Есть предложение перенести разговор на берег Волги. Вода, солнце, «телки»!..
- Так ведь нас из училища не выпускают?
- А мы ни у кого спрашивать не будем. Если что, скажем, нечаянно заблудились…
Лето. Жарко. Курсанты заспешили по ротам, новобранцев же никто не беспокоил. Конечно, полагается идти в класс, готовиться. Но удивительно ли, если кто-нибудь заблудится в закоулках незнакомых зданий и, случайно не заметив двухметровый забор, очутится на Волге. Главное - вовремя явится на построение…
Размышления Шамина прервал офицер, носивший по четыре звёздочки на каждом погоне, стремительным ураганом ворвавшись на спортгородок.
- Капитан, - решил Шамин.
Капитан был мал ростом, но прям, как пограничный столб. В его череп врезалась огромная, как сомбреро, фуражка. Даже без грима офицер мог сниматься в кино про Гестапо. Абитуриенты же, обращая больше внимания на шикарную шляпу, чем на пагоны, продолжали каждый заниматься своим делом.
- Так, бать, и что вы тут разлеглись, в чем мать родила, в носках и презервативе? - грозно обратился офицер к группе совсем уж оголившихся на Солнышке новобранцев. Те нехотя приподняли умные головы, дабы взглянуть, кто посмел потревожить их сон. - Встать, на! - согнал дрёму повелительный голос незнакомца.
Абитуриенты переглянулись, почесываясь, размышляя о смысле сказанного.
- А почему нельзя-то? Ничего такого не делаем, - возмутился кто-то из голых аборигенов, сверкнув на маленького гестаповца золотой фиксой.
Речь капитана, и без того колоритная, приобрела признаки нецензурной. Офицер в двух словах попросил всех молчать, прикрыть оголенные хилые бицепсы и доложить, кто из какой роты.
- Из шестой, - отозвался абитуриент с фиксой. Луценко моя фамилия, а в чем дело?
- Значит, так, бать, Луценко, на… Идёте к командиру взвода и докладываете, что вам было сделано замечание. За непотребный внешний вид. И пусть он вас накажет…
Луценко недоумённо переглянулся с товарищами. О том, что за внешний вид накажут, еще ладно. Странным было то, нужно самому идти и просить об этом. И как, собственно, накажут? Исключат из абитуриентов? Это же смешно…
- Так, бать, вам всё понятно, на? Идите! Кругом!
Каланча Константин Канавец, на две головы возвышавшийся над офицером, помахал удаляющемуся товарищу ручкой. Гестаповец прицепился к нему:
- Как фамилия?
Абитуриент устремил свои томные очи на разбушевавшегося перед ним человечка. Привиделась ему любимая Олечка, домик в деревне и трепещущий на ветру ковыль. Мама, провожая, плакала и осторожно вытирала платочком слезы.
- Пиши, сынок.
- Ну, что вы, мама, я экзамены не сдам и приеду, - успокаивал он ее.
В это время капитан, задрав подбородок, пялился снизу вверх так, как будто это он на две головы возвышался над этим зелёным школьником.
- Извините, задумался. Что вы сказали?
- Это щас я буду извиняться, на! И не надо много думать, на…
- Да? А мама мне совсем другое говорила, - откровенно удивился абитуриент.
- Меня не интересует ваша мама. Меня, бать, интересует ваша фамилия.
- Не надо мою маму трогать. А зовут меня Константин Канавец, - и молодой человек раскланялся в глубоком реверансе.
Сотоварищи прыснули. Офицер растерялся. От возмущения у него на мгновенье перехватило дух, но он быстро овладел собой:
- Так, бать, кто командир взвода, на?
- Не помню. Но сейчас посмотрю, где-то записывал. А, вот, нашел. Девятая рота, кровать от стены вторая сразу на право, командир взвода… капитан Поляков.
В тени под фуражкой лицо позеленело. Курсанты, случайные свидетели сцены, подавились от смеха и разумно поспешили удалиться. Им то было известно, что Поляков с записки и мелкий гестаповец на спортгородоке – одно лицо. Лицо, неприятно известное злобным характером и неуживчивым нравом. Абитуриент же нисколечко не смущался пялившегося на него человечка.
- Ага, бать, разберёмся, – подпрыгнул гестаповец. – А сейчас бегом в роту и объявите построение на улице, бать, для следования в санчасть. Так, на, скажите дежурному по роте, что это приказ…
- Чей, - поинтересовался Канавец, степенно разворачиваясь в заданном направлении.
- Капитана Полякова!
Не утруждая себя высоко поднимать ноги, абитуриент побрел а роту. Капитан заорал ему вслед:
- Бать, бегом, а не на полусогнутых, на!
Паша Шамин и Ромка Воронин, со стороны наблюдавшие все это безобразие, переглянулись. Экскурсия на Волгу откладывалась до лучших времён…
. . .

Санчасть представляла собой небольшое двухэтажное здание, на первом этаже которого располагались медицинские кабинеты, а на втором - несколько палат для слегка прохворавших курсантов. Действительно больные и те, кто умел «косить», лечились в полковом госпитале, располагавшемся за территорией училища.
Сегодня перед санчастью царило оживление. Абитуриенты открывали сезон медицинского осмотра.
- Я, вообще-то, в «летное» поступать хотел, по зрению не прошел, - жаловался Пешков, хрупкий очкарик-отличник, прикуривая у нового товарища очередную сигаретку.
- С парашютом? Десять прыжков… Не-а, не страшно. - Паша гордо выпятил свою хилую грудь. - У меня и значок есть. Во!
Первый взвод девятой роты завалился в санчасть. Остальные оставались на улице в ожидании. Предстартовый мандраж щекотал нервы.
- Говорят, кровь из вены брать будут. На СПИД.
Поперхнувшись дымом, Пешков опасливо покосился на собеседника:
- Из вены?
Действительно, кровь на анализ брали. И много. Но из пальца. Героически поджав губы, Марк Филиппович Нестер недоуменно вопрошал красавицу-медсестру, отсасывающей у него из пальца драгоценные капли:
- А почему у вас трубки голубые?
- Вообще-то, трубки у нас прозрачные. Это просто кровь у тебя голубая…
В другом кабинете хирург привычно хватал молодых ребят за мошонку.
- В постель мочишься?
- Что?
- Так и запишем: «глухой на оба глаза», - и быстренько выпроваживал молодца дальше. – Следующий! Эй, трусы не забудь надеть, сынок, - черкая в графе состояние здоровья» напротив фамилий «годен»,
Константин Канавец, став буквой «зю», тревожно поинтересовался у заглядывающего ему в зад специалиста:
- Ну, что там видно, доктор?
- Ваш длинный язык. Свободен. Следующий!
Несмотря на не организованное состояние масс, медицинский осмотр проходил быстро. Сказывался немалый «боевой» опыт медиков в погонах. С «противником» комиссия расправлялась на раз: «Открыть рот, высунуть язык. Скажи «А». Закрыть левый глаз, открыть правый. Какая буква? «А?». Свободен. Следующий!" Почти все годились если не в космонавты, то в сантехники точно. А так как училище было строительное, кафедра сантехников присутствовала. Временно негодными к службе были только инвалиды на костылях и лица женского пола. Слепые, дошедшие до санчасти с поводырями, объявлялись зрячими и допускались к вступительным экзаменам. Из пасти медицинского змия новобранцы выскользали довольны, веселы и обнадежены. Никто не догадывался, что настоящая медкомиссия впереди. Генеральная медпроверка, называвшаяся «Учебно-полевой центр», предстояла для тех, кто поступит. Десять километров бегом по жаре в полной выкладке произведут отбор лучше любого электронного детектора. О том, что КВВСКУ занимает второе место в России по общефизической подготовке, не предупреждал никто.
. . .

- Рота, строиться к отбою! - старлей Желтяков, замерев на «взлетке», поглядывал на часы. До дома предстоит добираться на единственном и последнем в поздний час автобусе № 6, который отходит минут через двадцать. Лучше успеть с запасом, потому как водители автобуса тоже люди. Время поджимало.
- Ну, что ж, начнем… Старшина Кирьянов, зачитайте список вечерней поверки…
Оболтусы, сверкая разноцветьем семейных трусов, построены в три шеренги. Для компактности. Самые ушлые заняли, прислонившись к стеночке, в последний ряд. Они иногда отклеивались от стенки, перемещаясь во вторую шеренгу, но только затем, чтобы дёрнуть тех, кто стоял в первой, за резинку трусов. Первые резко оборачивались и обиженно фыркали на стоящих за ними, что веселило соседей. Поругиваясь, военные аборигены вертелись и толкались, что не способствовало целостности строя. Абитуриент Кирьянов, рыжий здоровяк в армейских трусах и с опытом срочной службы за плечами, выкрикивал фамилии присутствующих и ставил в книге вечерней поверки галочку. Желтяков несколько раз грозился начать чтение заново, но, в конце концов, махнул на всеобщее веселье рукой и объявил отбой. Выключив в спальных помещениях свет, он для острастки немного побродил между рядами коек, после чего с видом, что никуда не торопиться, устремился к выходу из казармы.
«Тиха Украинская ночь!» - вздыхал на просторе царской Украины Гоголь, с ужасом прячась от народной гульбы под своими окнами днём. В стенах же КВВСКУ происходило с точностью наоборот. Пусть училище и называется «военным», но днем все мирно и тихо. Если и шумели курсанты, горланя строевые песни и пугая ворон взрывом приветствия, то только в соответствии с «Общевоинским Уставом». Настоящая же, вольная, кипучая жизнь пробуждалась уже после отбоя, замирая с появлением дежурного офицера и с его уходом просыпаясь вновь. Тишину, видимо, офицеры уносили на ночь домой. Стоило Желтякову испариться, рота зашевелилась. Из тумбочек были выужены харчи, из-под матрацев - карты, а из щедрого соседа - сигареты. По углам бомбили точечными ударами подушки. Гитарист-любитель, собрав аудиторию, загнусавил душераздирающий плач. Кто-то побежал в «Ленинскую комнату» дописывать «письмо с фронта» для любимой девушки. Позволялось делать все, кроме отхода ко сну.
- Серёга, перекусим? – Концедалов уселся на койке и стал теребить соседа, - ты, что, спишь, что ли!?
- Уснёшь тут. – отозвался Ченин, - у меня только яблоки остались.
- И у меня не густо. Что ж, будем искать...
Василий стервятником осмотрелся по сторонам. Обозначилась цель: в противоположном углу Нестер в компании с Дорофеевым уминали бутерброды с ветчиной.
- Ладно, раз не зовут, придётся идти без цветов, - и устремился в сторону пиршества.
- Марк, яблоки будешь? Да ты угощайся, не отравленные, - протянул Концедалов Нестеру пакет с фруктами. - Колбаса-то еще осталась?
Марк Филиппович обкусал края своего нескромного бутерброда, и теперь мог лишь грустно жевать, закатывая глаза к потолку. Челюсти работали размерено, передавая жевательное движение ото рта до макушки. От этого волосы, топорщившиеся на затылке в разные стороны, шевелились со всеми мышцами лица в унисон. Момент проглатывания явился кульминационным, кадык напрягся, и Нестер вдруг стал похож на заглатывающего кролика удава. Дорофеев, не настолько поглощенный едой, промычал что-то извиняющееся гостеприимное.
- Ну, раз вы угощаете! - и непрошенные гости полезли в чужие запасы, лишь иногда прерываясь, чтобы запустить обратно в темноту залетевшую «на огонек» подушку.
По роте из угла в угол с тюбиками зубной пасты наперевес слонялись детины, вспомнившие своё пионерское детство. Их жертвы, героически уснувшие в тяжелейших условиях, получали индейскую татуировку из пахучего «Блендамеда». Разнохилые качки в спорткомнате во главе со старшиной Кирьяновым тягали «железо», пыхтя и гремя «блинами». В перерывах между подходами к штанге Кирьянов делился воспоминаниями об армейской службе. «Старичок» после «срочной», для товарищей-абитуриентов он являлся героем не меньшим, чем Юрий Гагарин или Майк Тайсон. Открыв рты, «салаги» слушали мудрого «деда» и добровольно делились съестным и сигаретами. Дневальные по роте, в шортиках и кроссовках, тянули службу: оба дружно бросали швабры и в Ленинской комнате смотрели телевизор. Шамин с Ворониным бродили по роте с ножницами наголо.
- Вовчик, спишь? – Воронин подкрался к кровати, на которой свернулся калачиком Вова Долгов.
- Нэт.
- Дай закурить.
Долгов покопался и протянул сигарету.
- Послэдная. Покурым.
Раскурив сигарету на троих, товарищи принялись выискивать жертву. После продолжительных поисков обнаружили крепко спящего абитуриента Ханафина из Надыма. Тот неосторожно уснул, вставив в уши самопальные затычки и натянув до торчащих ушей простыню.
- Спит, сурок, - констатировал Шамин, потрепав Ханафина за торчащую из-под простыни пятку. Спящий промычал что-то во сне и зачмокал губами. - Ну, Рома, действуй...
Ханафин вздохнул во сне. Опасность приближалась. Воронин блеснул огромными ножницами и стал потихоньку кромсать жесткую, опаленную Солнцем Надыма шевелюру. Парикмахер был напряжен и серьезен. Результат стоил того. Через пару минут голова «клиента» стала похожей на выжженный лес: кое-где ещё торчали колючки кустарника и остовы деревьев, но в основном - только жженая трава на черных полянах. Публика, собравшаяся посмотреть шоу, пищала от смеха. Скоро несколько человек присоединилось к парикмахеру, и они осторожно вынесли кровать жертвы на середину «взлётки». Ханафин беззаботно шлёпал во сне губами и даже принялся легонько похрапывать. Довольный собой, Воронин стрельнула у зрителей покурить и отправился в туалет снять напряжение. Часы над тумбочкой дневального показывали первый час ночи.
. . .

Когда в восьмом часу утра в подразделение явился капитан Поляков, все было тихо и благопристойно: утомленные, абитуриенты спали, включая дневальных. Только дежурный по роте Сорокопудов страдал бессонницей и тягал » в «качалке» «железо, да вставший по нужде Ханафин вдруг обнаружил, что койка стоит не там, где раньше, и теперь своими силами пытался подвинуть её на место.
- Так, бать, что за дела, на? - опешил офицер, колыхая головой и фуражкой. - Куда вы тащите кровать, на?! Где наряд, мать!?
Сорокопудов, не спеша, положил стокилограммовую штангу на стойку и переваливающейся походочкой подкатил к тумбочке дневального. После чего представился. Вот, мол, наряд. Я – дежурный. Чего надо?
- Так, бать, совсем забыли, кого бояться, на?! - заорал Поляков, подпрыгивая от злости. – Что это за ирокез тащит койку из роты? Где дневальные?! Почему рота спит!?
Абитуриент Сорокопудов устал. Мало того, что пол ночи бедокурили, мешая уснуть, так ещё физические упражнения вконец измотали. В ротной «качалке» полно разных гантелей, тренажеров и гирь, парень Коля второй день не мог остановиться, желая побыстрее опробовать все. А это было не просто.
- Так бать, как ваша фамилия, на? – брызгал слюной капитан.
- Сорокопудов. – пробасил Коля, недоумевая, чего пристал к нему этот плюгавый кэп.
- Сорокодубов! Будите роту, мать! - орал Поляков. - Так, бать, уже скоро на завтрак идти, а вы ещё спите, на!
Разбуженные офицером, абитуриенты недружно подняли головы с подушек. Поляков требовал построения. Организм же желал здорового сна и булочку с чаем. Сознание аозвращалось неохотно, уступая грубому насилию. Кто искал подевавшиеся куда-то тапочки, кто протирал слипшиеся ресницы, размазывая по лицу зубную пасту, а кто-то сразу побежал курить в туалет. Капитан перешел с разговорной матерщины на мат:
- Вашу мать, на! Подъем, бать! Всем встать в строй, бля! Бегом, так и так! Я вас всех, на!
Таким образом удалось добиться некоторой порядка, осыпая босоногих абитуриентов вспомогательными подзатыльниками. Кое-как застроив пьяных от сна новобранцев, офицер зашагал по «взлётке».
- Так, бать, тишина, на! Смирно!
Салабоны, подтянув свои семейные регалии, изобразили выполнение команды «Смирно». Капитан Поляков продолжил:
- Предупреждаю всех, на! Кто ещё раз нарушит дисциплину, считай, что уже покойник. Слышь, вертлявый! – ткнул кэп пальцем в сторону одного, интересовавшегося, куда ушли его тапки, - Ты уже покойник!
Тут капитан вспомнил про Ханафина, который с видом поруганной девственности прятался во второй шеренге. На голове у Надымского парня был такой андеграунд, что от зависти умер бы самый пижонистый хиппи.
- Так, бать, что ещё за чудо, на?
- Неформал! - подсказал кто-то из строя.
- Борец за свободу сексуальных меньшинств! - донеслось с другого края.
- Так, бать, тишина! Фамилия? Не слышу?! Как превратиться в пугало, вы не стеснялись, а как произнести свою фамилию перед товарищами, так сиськи мнете. Что? Ханафин. Ну-ка, Ханафин, бегом в парикмахерскую, на! И чтобы на завтраке, бать, я вас видел уже нормальным…
- Лысым!
- Разговоры! - Поляков, утомленный борьбой, направился к концелярии командира роты, на ходу снимая свою широкополое чудо и протирая платочком лысину. Удаляясь, лишь гаркнул через плечо следовавшему за ним дежурному по роте:
- Чтобы через пятнадцать минут рота стояла «на завтрак». И возьмите почитайте «Устав», там, на, интересно описаны ваши обязанности…
. . .

Если кому-то ближе цифра «тринадцать», «три» или любая другая, сожалею: Для военных училищ магическое значение несет цифра «четыре». Все просто. До выпуска - четыре года. В роте четыре взвода. За столом в столовой размещают по четыре человека. И накрывать столы выделяют четыре абитуриента от роты, хотя, обычно, с этим делом справляется один курсант. «Везунчики» носились с тарелками и ложками, открывая «служебный» сезон.
Их товарищи умыты, построены и доставлены к воротам столовой к урочному часу. С той поры утекло минут надцать. Нестройные ряды томились, паникуя и возмущаясь. Жевание в строю строго пресечено, несмотря на сохранность некоторых запасов. Завтрак задерживался.
Через стеклянные стены столовой лицезрелись курсанты, синхронно и быстро работающих зубами и ложкой. Вид жующих вызывал у несчастных на улице предобморочное слюноотделение. Курсанты закончили прием пищи, когда некто со свежими сальными следами на белой поварской куртке призывно замахал новобранцам, мол, заходите, готово. Строй встрепенулся. Поляков, стоя к зазывальщику спиной и его гримас не видя, правильно оценил волну оживления, колыхнувшую ряды абитуриентов, но остался неподвижен.
- Товарищ капитан, можно заходить!..
- Спасибо за разрешение! Услышу, бать, еще раз, - он отыскал глазами говоруна, - и считайте, что экзамены для вас уже кончились!
Строй притих. Мальчишка за окном устал изображать купальщицу у фонтана. Старший сержант Кирьянов погрозил ему кулаком. Абитуриент скрылся.
- Канавец!
- Что? То есть, я.
- Идите скажите дежурному по роте Сорокодубову, на, что бы доложил, наконец, как я его инструктировал.
- Угу…
И Канавец шаркающей походочкой двинулся в сторону входа. «Пограничный столбик» напрягся:
- Стой! Кругом! На место шагом марш!
Завтрак приказал долго ждать. Абитуриент Канавец тренировался отвечать «есть» и четко выходить из строя. Наконец, один из дневальных не выдержал и выглянул на улицу:
- Чей-то вы не заходите да не заходите? А?.. Все остыло давно…
Поляков обернулся. Строй заматерился. Через минуту, дожевывая, вывалился из столовой дежурный по роте Сорокопудов, которого все так долго ждали. Дожевывая, доложил, что сервировка столов полная и можно, мол, приступить к приему пищи.
На столах черствело по кусочку масла на каждого, хлеб, алюминиевые кружки с остывшим чаем, алюминиевые же миски, ложки и котелки с кашей. Оголодавшие абитуриенты набросились на последние свои домашние запасы, с нехорошим предчувствием поглядывая на покрывшуюся пленкой перловку, проглатывая 25 граммов масла без хлеба…
- Товарищ капитан, а почему чая так мало?
- Разжуёшь - будет много! И, вообще, на: «Когда я ем - я глух и нем»!
Остальные абитуриентские роты к этому времени окончили уже приём пищи и высыпались на улицу. Там командиры рот по быстрому знакомились с личным составом, после чего отправляли всех во взводные классы. Капитану Полякову быстро надоело смотреть на жующую девятую роту.
- Так, бать, закончить приём пищи! Рота, встать! Выходим строиться на улицу!
Перед столовой ожидало несколько офицеров, среди которых затерялся и старший лейтенант Желтяков. Поляков гипнозом слова построил роту, после чего, гаркнув: «Смирно!», строевым шагом подошел на доклад к одному из старших офицеров. Новобранцы не успели сообразить, в чём, собственно дело, когда мощный дядька при погонах в сопровождении двух других незнакомцев предстали перед строем во всей красе. Дядька выглядел сурово, имел шикарные ухоженные усы, серебро на висках и полковничьи звезды. Если бы не эти звезды – вылитый Буденный. Но без коня.

Blog

Алекс Баттан «Россия держится на двух китах: плохих дорогах и хороших дураках»