Алекс Баттан «Россия держится на двух китах: плохих дорогах и хороших дураках»
| Вид материала | Документы |
- Руководящие посты и должности, Управлять и Командовать хорошими людьми, 28595.75kb.
- Цель воспитания, по мнению, 58.06kb.
- 1. Каждый темперамент имеет свои преимущества, 73.33kb.
- Как видно из приведенных ниже требований, успешные кандидаты на вакансии кассира, 158.68kb.
- Инструкция: Ребята, сейчас Вам будет предложен опросник, который состоит из вопросов, 127.22kb.
- Новый год по Восточному календарю наступает в феврале, 442.34kb.
- Ксожалению, по поводу рисков существует множество заблуждений, связанных с непониманием, 192.5kb.
- Ука, убеждающая нас, что у человеческой натуры почти нет объективно плохих или объективно, 73.16kb.
- Наследие Дух, литература, этика На этих «китах» почти два столетия стоит традиция русского, 993.37kb.
- -, 989.79kb.
Спустившись с горы вниз, машины затормозили на плацу. Курсанты, брякая амуницией, горохом высыпались на землю...
. . .
Утро начинается с подъема, муки начинаются с зарядки, служба начинается с развода, - поется в тихой курсантской песне, совсем не так, как в песне строевой.
На утреннем разводе комбат заявил, что легкой жизни в УПЦ никому не обещает, после чего поздравил Нюхтина с получением очередной капитанской звездочки. Курсанты выло аплодировали. Нюхтин загадочно улыбался. Так, улыбаясь, он и побежал вместе со своим взводом на занятия в поле. Пыль и жара потянулись следом.
Курсант Воронин, тяжело вооруженный штык-ножом, с ночи сторожил оружейку 6-й роты, на УПЦ называвшуюся «зверинцем». Действительно, сходство с зоопарком прослеживалось: низенькую кирпичную берлогу оружейной комнаты по периметру окружало двухметровое проволочное ограждение, и в этом вольере бродил днем и ночью дневальный. Тут же, внутри периметра, была отрыта нора - окоп для отражения штык-ножом явного нападения противника. Запертые на своём посту дневальные использовали нору как выгребную яму, о чём свидетельствовал характерный сладковатый запашок из нее. Говорят, что, согласно устава, в данном месте предусмотрен окопчик для стрельбы с колена, но с прошествием времени, при наличии доказательств осквернения поста, приходилось углублять позицию. В результате получился окоп в полный рост.
Роты убежали на занятия. Полевой лагерь, освобожденный от человеческого насилия, стал похож на театральные декорации. В отсутствие движения и в присутствии зависшего в зените Солнца, Воронин обнаружил, что время идет не особенно быстро. Единственным доступным ускорителем являлся сон. Изнывая от жары и безделья, дневальный освободился от пропотевшей формы и со словами «Враг не дремлет, а кто дремлет, тот не враг» вытянулся в тенечке на траве головой в сторону приближения вероятного противника.
- Сейчас бы домой! Пацаны с девчонками, небось, из речки не вылазят, жарища-то! На Дону хорошо - водица синяя, прохладная, хочешь - в салки играй, хочешь - рыбу лови. Никто над душой не стоит, разве что мать иногда на огороде «припашет», да отец перегар учует и пригразит по шее надавать. Но что отец? Сам не святой! Если что, завсегда к бабке убежать можно. У неё там по-над забором малины, хоть жопой жуй! Ни сампо, ни физо…
Где-то на «малине» Воронин задремал, и от «физо» вздрогнул уже во сне. Когда Солнце заглянуло в тенечек проверить, что же он там делает, дневальный очнулся, имея шум в голове и обезвоживание по всему организму. Посмотрев на часы, Воронин понял: случилось страшное, его забыли сменить. Нужно срочно напомнить о себе. Перекинув охапку формы через забор, он запрыгнул на сетку обезьянника и быстро форсировал преграду. Дежурный по 6-й роте Калачёв спал в палатке, сложив обе руки под голову и поджав под себя босые ноги.
- Сэм, - затормошил его Воронин, - меня кто меняет?
- Луцк,- промычал дежурный, не открывая глаз.
- И где Луцк? Час уже лишний парюсь…
- Не знаю,- дежурный, свернувшись калачиком, упорно не желал просыпаться.
Воронин выглянул из палатки – на посту «под грибком», аналог ротной «тумбочки», скучал дневальный Кокарев, что-то малюя на листочке. Курсант Озеров, которого Кокорев сменил на посту, распоясал ремень и направился отдыхать в палатку.
- Кокорев, ты меня меняешь? – на всякий случай поинтересовался Воронин.
- Нет, Луценко.
- И где он?
- Не знаю.
- Короче, я тоже не знаю, мое время вышло. Пост сдал, пост принял. Ищите Луцика, а я не лошадь – стоя спать,- констатировал бессменный дневальный и потопал баиньки.
Полы брезентовой палатки раскалились на солнце и обдавали жаром доменной печи. Притаившиеся по углам комары, заметив движение, оживились. Спрятав штык-нож под подушку, Воронин бухнулся на матрас и еще долго ворочался, пытаясь найти единственно удобную позицию, покрываясь противным потом и отгоняя паразитов.
- Смирно!- заголосил дневальный.
Сквозь дрёму Воронин услышал его доклад командиру роты. Ещё через минуту бритая макушка Кокарева нырнула в палатку:
- «Мотор» зовёт!
- Ё моё, поспать не дают, заебали! – забубнил Ромка и, как был, в сапогах и майке, вывалился из палатки.
«Под грибком» Мотренко «имел» Калачёва, прискакавшего в тапочках и на ходу застегивающего мятую форму. Ротный от возмущения достиг невозможного – его руки выскочили из карманов, и теперь он махал ими, как крыльями, надрываясь в петушином крике:
- Дожили! Оружейняя комната без дневального! Вы бы еще знамя оставили! Службу нести не умеете! Отец - уважаемый человек, а сынок!..
- При чем тут мой отец? - огрызнулся спросонья Калачёв.
Отца курсанта Калачева трогать, действительно, не стоило: на должности директора Камышинского пивного завода в городе он являлся лицом не менее известным, чем начальник военного училища. А может, даже и более. Неловку поузу разрешило появление Воронина - Мотренко накинулся на него:
- Спите?! Раздеты?! Дневальный! Все нарушаете! Вы с поста ушли! Ваше место - в армии, вас там за это быстро в решётку посадят!
- Так я того, отдыхающая смена,- пробурчал себе под нос Воронин, но его слова утонули в шумовом сопровождении командира роты:
- Кто вам сказал, что вы отдыхаете? Дежурный? Вы говорили, Калачев? Нет! Ваше место - туалеты мыть! Почему на посту никого?!
Мотренко раздулся, распушил хвост и совершал запугивающие наскоки, трясся крыльями и корпусом. В груди его булькало от одной мысли, что комбат мог лично проверить наряды, и сейчас бы имел таким же Макаром его.
- Курсант Воронин! Я вам объявляю три наряда! Нет, пять нарядов вне очереди, через день! А вам Калачев… Вам ясно, Калачёв?
- Так точно, ясно, - заверил его дежурный.
Калачёв, наконец, справился с крючочком на воротничке, и вытянулся перед ротным по стойке «смирно».
- И пусть этот курсант надолго запомнит, как спать в нарядах!- добавил Мотренко, подтянул ремень, фыркнул, развернулся и полетел в сторону офицерского общежития.
- Комбату жаловаться побежал,- предположил Воронин.
- Да нет, Нюхтину пистон вставит, а комбату докладывать не станет. Что он, враг себе, что ли? - резюмировал Калачёв,- а ты чё, Ворона, с поста слинял, совсем офигел, что ли?
- Да моё время давно вышло. Ты же сам сказал, меня Луцк менять должен!
- Ничего я тебе не говорил. У Луцика понос с утра. Я его в санчасть отправил. Понял?
- Ну, а менять меня кто будет? Сейчас тоже недержание начнётся…
- Нюхтин тебя сменит. Как ему «Мотор» выговор объявит, он нас потом еще долго менять будет,- Калачёв сделал страшные глаза,- давай, вали к оружейке, чего ждешь?
- Ага, значит, я ещё и виноват остался,- пробурчал вечный дневальный, с ненавистью глядя в сторону «зверинца».
- Ну, а кто, я что ли? И штаны одеть не забудь…
- Спасибо, не забуду,- и Воронин с тяжёлым сердцем поплёлся продолжать службу.
. . .
- Товарищ подполковник! 62 взвод в количестве 24-х человек, по списку 28-мь, четверо - наряд, на занятия по огневой подготовке построен. Дежурный по взводу курсант Канавец!
- Воно! Жунаист, сдеате необходимы поетки в жунал. Взвод, саись!
Посреди поля на деревянных столбиках, глубоко закопанных в землю, закреплена стандартная школьная доска, а перед ней вырыто некое подобие маленького амфитеатра. Курсанты, подталкивая друг друга, быстренько разместились, и, положив на колени планшеты, а под задницы - сумки противогазов, приготовились записывать. Автоматы и сапёрные лопатки наконец-то сброшены, а по рукам пошли фляжки с водой. Августовское полуденное солнце пробиралось под пилотки и выступило испариной. Первокурсников разморило и неудержимо клонило в сон. Подполковник Саватеев гнусавым голоском продолжал диктовать свою лекцию.
- Таищи куанты! Патон состоит из гизы, пуи и пооха. Пуя состоит из стяного седечника, покытого тампаком.
Убаюканные монотонностью преподавателя, непроизвольно смыкались веки и дружно клевали носы. Солнце беспощадными лучами обжигало наклоненные затылки. Преподаватель периодически возмущался:
- Таищи куанты! Еси вы не буете пиать, я Вам посавлю не хоошую отмету пиямо в жунал. И сдеаю запись в теади замечаний. Путь поом ваи комадиы сами разбиаються!
Как будут разбираться командиры и то, что без назначения виновных они не успокоятся, понятно. Поэтому аргументы подполковника действовали, и на некоторое время внимание слушателей возобновлялось. Призывая на помощь всю свою смекалку и усидчивость, чтобы не плюнуть и не перестать конспектировать речь картавого преподавателя, курсанты скрипели сердцем и ручками. В материале, излагаемом подполковником Саватеевым, оказалась куча новых незнакомых терминов, но никто, убей, не понимал, толи записывать в точности, как произносит преподаватель, толи добавлять в каждое слово «р», «л» и другие съеденные согласные. При этом никаких учебников и другой вспомогательной литературы и не предвиделось. Лекция считалась секретной, а отсутствие учебного пособия по данной теме оправдывалось требованием строжайшей конспирации. Предполагалось, что подполковник картавил слова специально, согласуясь со словарем для военных. Впрочем, во время семинара никакие аргументы на препода не действовали – материал необходимо было знать.
- Таищи куанты! Заисовываем в тетадях вместе со мой, - Саватеев взял в руки мел и попытался провести прямую линию на доске. На третьей попытке это у него, наконец, получилось, - Таищи куанты! Беу ченый мел, чёбы обозачать исходую позицию стельбы, и краный мел, чёбы исовать таектоию пуи. Как того тебует «Утав». За чёный я усовно обозачу беый мел…
Солнышко в упор распекало неподвижные мишени. Теплая вонючая вода во фляжках кончилась. Спрятавшись от командирского ока за спины впередисидящих, последние ряды задремали, продолжая водить рукой. Один несчастный с ужасной гримасой на лице усиленно тянул руку.
- Таищ куант, чё вы хотеи?
- Курсант Дорофеев! Товарищ подполковник, разрешите в туалет?
- Тут нет туаэтов. Тепите до коца заятий.
Дорофеев, пытаясь встать по стойке «Смирно», как того требовал «Устав», пританцовывал на месте:
- Ну, товарищ подполковник, я в сторонку отойду.
- Какая стоонка? До коца заятия всео адцать минут. Вы в состоании потепеть, вы же содат!
- Ну, товарищ подполковник! - отчаянно взмолился Дорофеев, взывая к состраданию оппонента. Но Саватеев невозмутимо взялся за мел:
- Вы мея отвекаете от темы заятий - поучите заечание в тетадь…
Меркотан потянул Дорофеева за штанину вниз, делая большие глаза:
- Э! Пухлый, садысь, замчаные запишет! Есть у тэбя фляжка - вот и ссы, дорогой, на здоровье...
Дорофееф испугано покосился на Меркотана, ещё раз страдальчески закатил глаза и плюхнулся на своё место искать фляжку...
. . .
По-над дорогой, на которой погибал от Солнца и пыли 64-й взвод, росли кусты отличной дикой смородины. В этих кустах копошился какой-то местный дедушка Мазай, облаченный в фуфаечку на голое тело. Рядом виляла хвостом охотничья болонка с боками, сплошь усыпанными репьём и колючками. Взвод карабкался на пригорок, а Мазай шамкал беззубыми дёснами кисло-сладкие ягоды да только приговаривал вслух:
- А вот эту – черненькую? А вот эту – красненькую? Ох, как вредно для здоровья. Ну, очень вредно для здоровья…
- Чего уставились? - оборвал слюноглотание своих подчинённых капитан Мищенко. - А ну, подтянись!
Курсанты послушно прибавили шаг.
- Взвод, газы! - скамандовал Мищенко, и через секунду по дороге шествовал небольшой отряд карликовых слоников.
Дед со своей смородиной остался позади, и капитан подал очередную команду:
- Песню запе..вай!
- Массия, мубимая моя, модные мерезки, мополя…
- Не слышу! – подстегнул Мищенко, - Хотите пробежаться?
- Как морога ты, для малдата, модная мусская мемля! – пели строевую слоники.
- Ишь, Мищенко-спинищенко чего удумал! - замычал в так песни, благо, что слов было всё равно не разобрать, Ченин, - заморить хочет.
- Да нет, это еще по-человечески. Вчера видел: десятая с занятий по-пластунски возвращалась, вот это – да! – промычал сосед в ответ.
По-пластунски не хотелось. Приходилось петь…
. . .
Среда в УПЦ для шестой роты стала особенным днем. На утреннем осмотре вдруг выяснялось, что большинство курсантов страдают неизлечимыми болезнями: голова, живот и любимый мозоль вызывали смертельные страдания. Но сочувствие у жестокосердных командиров взводов отсутствовало напрочь. Их богатых медицинских познаний хватало только для вынесения диагноза: «шлангизм» и водворения больного на свое место в строю. Заступить же в наряд со вторника на среду считалось верхом блаженства.
Случилось так, что именно в среду в шестой роте последняя пара отводилась под физподготовку. Два часа физподготовки помимо ежедневных утренних пробежек и строевых. Преподавать сей предмет специально из училища приезжал помощник начальника кафедры физо подполковник Баган и розовощекий крепыш старший лейтенант Драчук. Свою задачу физруки знали, а работу любили. К тому же весь офицерский состав училища два раза в год, не взирая на звания и возраст, обязан лично отчитаться по своим спортивным рекордам. Неудивительно, что физорги внушали ужас не только курсантам, но и офицерам.
Первокурсники в синих майках, черных трусах и свежевычищенных сапогах вытянулись стрункой. Занимались физо в УПЦ именно в этой форме - из-за отсутствия однообразной спортивной. Сапоги, как спортивная обувь, не позволяли надеяться на высокие резултаты. Впрочем, особые результаты никого и не интересовали.
Подполковник Баган, приняв раппорт, начинал так:
-Скажите, среди вас нет олимпийских чемпионов? Что ж, меня тоже в свое время отговорили. Поэтому нагружать вас особенно не стану. Сегодня занимаемся в полсилы.
И начиналось.
Для разминки рота бежала на Гребун-Гору - ту самую горку, с которой первокурсники впервые могли лицезреть УПЦ. Старший лейтенант Драчук задавал темп впереди. Командиры взводов, переобувшись в кеды, пасли подчиненных. Ротный, для вида стартанув вместе со всеми, возвращался назад и халтурил. Подполковник Баган на старте любовался секундомером. Волоча ноги, курсанты вбегали на вершину холма, разворачивались, и уже в темпе вальса, задыхаясь, летели вниз. Лесом, полем, лесом, полем - пятикилометровый кружок позади. Те, кто не укладывался в норматив, вместе со своим командиром взвода могли повторить «разминку». Поэтому укладывались все, даже мертвые.
- Ножки размяли, теперь выполним общеразвивающие упражнения, - приступал к основной части Баган. - На счет «раз» - принимаем упор сидя, на счет «два» - упор лежа. На счет «три» - снова упор сидя. И на счет «четыре» - становимся в исходное положение. И… «раз»!…
Командиры взводов преданно пялились на подполковника и подстегивали пытавшихся халтурить. Августовское Солнышко не жалело ни тепла, ни света.
«За маму, за папу, за киску, ну, еще ложечку, ну, еще!» - всяк родитель мечтает раскормить своих чад соседям на зависть. Вовчик Дорофеев мог брать призовые места на конкурсе толстяков, но ошибся адресом и подался в курсанты. Результат оказался на лице: Дорофеев потерял сытый образ, подтянулся, но ослабел. Когда взвод бежал на разминку, командир отделения Шамин вместе с шустрым Шухаревым тащили его на дрожащих ногах, не позволяя упасть. Во время «общеукрепляющих» нагрузок «чувство локтя» не помогает, каждый работает индивидуально: десяток конвульсий на брусьях - следующий, десяток дерганий на перекладине - следующий. Повтор за повтором, подход за подходом. Когда начались отжимания, кровь из желудка прилилась к мозгу, руки Дорофеева безвольно подкосились, в ушах зазвенело, а перед глазами качнулись радужные круги. Земля колыхнулась и приняла его в свои объятья.
- Так, один есть, - подумал про себя Нюхтин, а вслух приказал, - Шамин, давай Вовика в санчасть, не то, глядишь, помрёт драгоценный.
Шамин подхватил Дорофеева под руки, а тот, не соображая, что мучения для него на сегодня кончились, пытался промямлить, что, мол, всё хорошо.
- Товарищ капитан! Разрешите помочь Шамину, а то ведь уронит Дорофеева, будет травма!? – зашумели во взводе, но Нюхтин не дал расслабиться:
- Вовик и сам ножками дойдет. Правда, Вовик?
- Дойду,- отозвался страдалец, и, вытерев со лба противненький пот, под ручку с Шаминым направился в сторону санчасти.
- А теперь – отработка приемов рукопашного боя, - объявил подполковник Баган, - командиры взводов, разбейте подчиненных по парам.
Занятие продолжалось…
. . .
К обеду роты под барабан атаковали столовую наперевес с котелком и ложкой. Горячий суп, разлитый по-походному, состоял из воды и лука. Второе - вязкая перловка – пахло тушенкой. Спасал компот из сухофруктов, который употреблялся с хлебом в любых количествах. Жалко, и то, и другое подавалось в количестве ограниченном.
Заслушав для лучшего усвоения пищи послеобеденные нотации, роты расползались по взводным классам на самостоятельную подготовку. Повалившись на парты, курсанты уходили в спячку, чтобы выйти из нее уже ближе к вечеру. Перед ужином маршировали по плацу. А перед отбоем имели полчаса свободного времени на «пописить-покакать» и обновить подшиву на воротничке.
Дежурный взвод, в обязанности которого входила чистка картошки на следующий день и ночное патрулирование территории, бежал в столовую.
В столовой, как всегда, картофеля для чистки выдавали предостаточно, но ножей на всех не хватало, отсюда низкий моральный дух и производительность труда. Засиживаться ночью не очень-то хотелось, и капитан Мищенко заслал нескольких «одаренных» «за языком», что пополнило коллекцию тупых столовских тесаков несколькими перочинными ножами. Рассевшись в подсобке вокруг заполненной водой ванны, 64-й взвод принялся скальпировать картофель. Даже взвоздый «развлекала» Каротин, приволокший из палатки гитару, осознал важность момента и «перековал оралы на мечи». Высокие потолки подсобки гудели колоколом.
- Ну-ка, Каротин, где твоя гитара! – поинтересовался, присаживаясь на табурет, Мищенко.
Курсанты 64-го взвода, уже осознавшие, что командирские шутки выходят боком, затихли в ожидании подвоха. Картофельные огрызки чаще и точнее стали плюхаться в воду.
Капитан стряхнул брызги, покрутил, повертел гитару в руках, подтянул колки, пробуя звук. Пробежался пальцами по струнам, после чего, взяв ля-минор, промурлыкал:
- Кони буланые, гривы вразлёт,
Упряжь ослаблена, но скоро в поход…
У офицера оказался приятный баритов и наличие музыкального слуха.
… По ветру носятся, подминая ковыль.
Сказки так хочется!… Но жизнь - это быль.
Люди свободные, кони в седле.
Ночи холодные, картошка в угле…
Картошка, правда, в данном случае мочилась в ванной…
Эх, водки бы чарочку… - здесь курсанты заулыбались…
- да горсть табаку! - улыбки стали шире, кто-то страдальчески вздохнул…
- Жизнь, как цигарочку, выкурю всю…
Гитара в руках капитана прибавила аккордной мощи, а голос из бархатного стал стальным.
- Первые падают, встречные бьют.
Что тут загадывать, авось не убьют.
Кони не поены, люди в крови…
На смерть сходилися богатыри.
Кто это выдумал - весь этот ад?
Вроде не глупый есть русский солдат.
Только в атаку встают без конца
На брата брат, и сын на отца…
Перейдя на мелодичный перебор, Мищенко закруглил песню:
- Кони буланые, гривы вразлёт.
Упряжь ослаблена, окончен поход.
По ветру носятся, подминая ковыль…
Сказки так хочется! Но жизнь - это быль…
Офицер накрыл ладонью струны, и в подсобке воцарилась тишина. Только белые ядра механически плюхались в воду, взрываясь фонтанчиками.
- Стихи - ваши? - уважительно поинтересовался припухший Ханафин.
- Стихи прапорщика Засухина с кафедры ТВСР, - пояснил Алексей Станиславович, - и музыка тоже его.
- А в училище, что, музыкальная группа есть?
- Нет, в училище военный оркестр.
- И вы в оркестре играете? – не унимался Домир.
- Нет, в КВН. И вообще, товарищ курсант, не отвлекайтесь от картошки.
- Да у меня от нее уже все руки подточены…
- Да нет, товарищ Ханафин, руки вас и без этого под фик подточены. А будете разговоры разговаривать, еще купируете себе что-нибудь…
. . .
Стемнело. Сверчки оглушили окрестности цикадами. Комары без страха и упрека вышли на ночную дойку. Внутри учебно-полевого центра тусклым светом озарились военно-полевые фонари. Вслед за бледными мотыльками под фонари потянулись курсанты. Разместившись поближе к источнику света, вооружившись нитками и иголками, батальон подшивался, наслаждаясь прохладой и сигаретным дымом, бренчала гитара. Сладковатый аромат конопли растворялся в вечернем тумане.
Курсанты Концедалов и Канавец прогуливались в полумраке спортгородка и беседовали с сократовским видом. Канавец, попыхивая сигареткой, развивал свою «пластилиновую» теорию.