Алекс Баттан «Россия держится на двух китах: плохих дорогах и хороших дураках»

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Руководящие посты и должности, Управлять и Командовать хорошими людьми, 28595.75kb.
• Цель воспитания, по мнению, 58.06kb.
• 1. Каждый темперамент имеет свои преимущества, 73.33kb.
• Как видно из приведенных ниже требований, успешные кандидаты на вакансии кассира, 158.68kb.
• Инструкция: Ребята, сейчас Вам будет предложен опросник, который состоит из вопросов, 127.22kb.
• Новый год по Восточному календарю наступает в феврале, 442.34kb.
• Ксожалению, по поводу рисков существует множество заблуждений, связанных с непониманием, 192.5kb.
• Ука, убеждающая нас, что у человеческой натуры почти нет объективно плохих или объективно, 73.16kb.
• Наследие Дух, литература, этика На этих «китах» почти два столетия стоит традиция русского, 993.37kb.
• -, 989.79kb.

- И кто же им разрешил? – хмуро поинтересовался Кирьянов.
- Я разрешил, - невменяемо ответил Нестер.
Нарушение дисциплины, нехорошо. Прискорбно. Наказать, чтоб другим не повадно было! Поэтому при очередном назначении наряда по 9-й роте дневальными заступали Концедалов, Ченин, и Марк Филиппович Нестер за компанию. Дежурным поставили абитуриента Краснова, рыхлого флегматичного толстячка, смотревшего на мир через розовые очки пофигизма. Вошедший во власть Кирьянов вручил заступающей смене по уставу внутренней службы и пригрозил, что будет спрашивать обязанности дневального и дежурного по роте. 
Для тех, кто никогда не ходил строем, не жил в казармах и не бодрствовал в караулах, для лиц, уклонившихся от армии, и прекрасной половины человечества берусь пояснить: Наряд, будь то наряд по роте, столовой, КПП и прочее, это не выбор красивой одежды, ее примерка и носка. Скажу больше: к празднику жизни наряд не имеет никакого отношения. Скорее наоборот: чем больше нарядов, тем мрачнее существование. Нонсенс? Нонсенс. С точки зрения военных, наряд - это группа или подразделение военнослужащих, назначенное для несения службы по… Дальше следует конкретизация обязанностей, в данный момент совершенного лишняя. Подробно же описывает правила поведения военнослужащих, как вы могли догадаться, «Устав», настольная книга, библия, Коран и «Святое слово Кришны» вместе взятые. 
«Устав», словно бог, многолик и един. «Устав»-сын – книга правил внутренней службы в подразделении. «Устав»-бог– книга караульной службы. Ну, и «Устав»- святой дух - «Строевой устав» - отход, подход, коллективные песнопения, ротная молитва. Три в одном – это кровью писанный «Боевой устав», который в обычной жизни проверить трудно, поэтому в него нужно просто верить. Впрочем, подобно частным трактовкам «Книги книг» то от Матвея, то от Иоанна, существует еще множество разных «дополнений», в большинстве своем предназначенных для регулирования функций конкретных родов войск. Шутили даже, что в «Специальном уставе для политработников в армии и на флоте» оговаривалась возможность в боевых условиях военного времени «физической ликвидации старшего командира» в случае «намеренной провокации и пагубного влияния исходящих от него приказов на моральное состояние и боеспособность подчиненных». Поэтому майора Матвиенко, замполита командира батальона, при всей его улыбчивости и радушии, злые языки старались не трогать.
«Жуй по «Уставу» – завоюешь честь и славу», - гласит армейская мудрость. 
Абитуриент Нестер, впервые столкнувшись со «священным писанием военного быта», залюбовался звездочками на обложке и картинками образцовых носителей формы на разворотах страниц. Через некоторое время он обратил внимание, что пространство, свободное от рисунков, заполнено текстом. 
- Дневальным по роте назначается, - начал узнавать он знакомые буквы.
Дальше шел перечень лиц, допускаемых к исполнению нелегких обязанностей дневального. Странно, но абитуриенты военных училищ среди них не значились. Осознав это, Марк Филиппович принялся усиленно ковыряться в носу, что облегчало мыслительный процесс. Когда на пике умственного напряжения носом пошла кровь, Марк решил обратиться за советом к более опытным товарищам. В послеобеденный час в подразделении оказалось безлюдно. Рота ушла в классы на самоподготовку. Офицеры убежали на совещание. Только в противоположном углу казармы, готовясь к наряду, дрых на кровати Концедалов. Немного помявшись в нерешительности, Нестер разбудил его.
- Бл, Марк, что тебе? – забурчал разбуженный, который уже ознакомился с «Уставом» в том месте, где говорилось, что перед заступлением на службу дневальному положено отдыхать.
- Извини. Понимаешь, мы не можем идти в наряд, - затянул Нестер.
- Почему это? Заболел, что ли?
- Тут сказано: «…дневальными назначаются солдаты, матросы и курсанты военных училищ…»
- Ну?!
- Ну, мы же не курсанты, мы только абитуриенты…
- Ну, и что?
- Если нас в наряды ставят, значит, нарушают «Устав». 
- Ты меня за этим разбудил? – поинтересовался Концедалов.
- Да. Можно не идти в наряд. Да?
- Да! Да не пошел бы ты… сплю я!..
Нестер обиженно удалился, но не успокоился. Терзаемый навязчивой мыслью, скоро он отыскал другую жертву: действующего дневального Канавца, пристроившегося на входе в казарму. Несение службы на ротных дверях заключалась в подаче команды «Смирно!» при появлении офицеров и ответах на звонки стоявшего рядом на тумбе телефона. Именно из-за наличия этой тумбы нахождение дневального на входе называлось «стоять на тумбочке». «Стояние на тумбочке» являлось скучно-утомительным и занимало одну треть времени службы дневального. Другие рядовые члены наряда в это время занимались уборкой или делали вид, что ей занимаются. Освобожден от уборки и наделен командными полномочиями дежурный по роте, выполняющий необходимые построения личного состава и ответственный за несение службы подчиненными ему дневальными. Приблизившись к Канавцу, Нестер поинтересовался, почему он заступил в наряд.
- Как почему? Назначили меня, - ответил абитуриент.
- Но вы же могли отказаться…
- Не понял… Почему это?
- Потому что в «Уставе» сказано, что абитуриенты в наряд не заступают…
- Да? – удивился дневальный, - Эй, дежурный по роте! – позвал Канавец другого абитуриента, - Слышь, я больше полы мыть не буду!
- Э?! Чего? – Из Ленинской комнаты, где он скучал до этого, вышел двухметровый дядя Степа из Севастополя по фамилии Меркотан.
- Да, вот, Нестер говорит, что меня «на тумбочку» вообще незаконно поставили. Абитуриенты в наряды не ходят.
- Вай! А кто же полы будэт в ротэ мыт? Уборщиц нэту…
- А кто хочет, тот пусть и моет. Ты не хочешь? – съязвил Канавец.
- Я – дэжурный. Мнэ по «Уставу» нэ положено, - насупился Меркотан.
- И мне не положено. Я – абитуриент. Я, может, вообще, «Уставом» не предусмотрен!?..
- Э! - надвинулся на дневального Меркотан, - вах, ты полы мыт не будешь, да?
- Не буду…
- А Поляков кого имет будэт?
- Тебя, ты же старший…
- Э, раз я старший, значит, ты полы мыт будэш!
- По какому такому праву?! В «Уставе»…
- По праву сильного, - заявил Меркотан и сунул под нос дневальному свой огромный волосатый кулак, - понял?!
- Вот теперь понял, - успокоился Канавец, и, обернувшись в Нестеру, зашипел на него, - Слышь, Нестер, а не пошел бы ты со своим «Уставом», а!? Вы, евреи, везде выгоду ищите…
Непонятый, Марк Филиппович печально удалился. Он ушел, размышляя, а брошенное в сердцах слово осталось. С тех пор Канавец часто, а за ним и другие, стал незаслуженно обзывать Маркуню евреем… 
. . .

Чтобы до конца утвердить КВВСКУ в его отличие от гражданских учебных заведений, необходимо уделить внимания его красе, гордости и опоре – забору. Скорее, не забору, нет, крепостной стене, отделявшую оплот режимно-упорядоченной военной жизни от хаотичного цивильного существования.
О, стена, стена! Прочнее берлинской, нужнее китайской. Барьер и символ. О ней можно повествовать в прозе, посвящать ей рулады и оды, молиться на нее и горячо проклинать. Сколько хороших людей воспитали за этой твердыней из металла и камня! Сколько человеческих судеб она сохранила и погубила! Граница мира победившего устава и загнивающих джунглей гражданских «волосатиков». Латаная-перелатанная, денно и ношно охраняемая, с контрольно-следовой полосой солидола поверху, магическая защита дисциплинированного солдата от безответственного гражданского человека. Стоило курсанту, или же группе лиц, считающих себя таковыми, чудом преодолеть эту преграду, как, ещё минуту назад с уставом в руках маршировавший солдафон, превращался в свободного пирата, вышедшего в родное, но враждебное море. Впрочем, имея на руках законное основание, а таковым для правильного курсанта является увольнительная записка, можно с гордо поднятой головой твердой походкой на некоторое время покинуть охраняемую территорию через котрольно-пропускной пункт.
Сообщение с внешним миром и КВВСКУ осуществлялось через три контрольно-пропускных пункта. 1-е КПП было главным, официальным лицом училища. Здесь несли службу наиболее подготовленные, самые ответственные, хорошо дрессированные курсанты. В отутюженной парадной форме, с новенькими красными повязками на рукавах, молодцевато представлялись они начальнику училища и некоторым старшим офицерам, при этом внимательным оком умудряясь осуществлять наружный контроль . В день через 1-е КПП проходили сотни, может быть, тысячи человек. Вот почему несение службы на этом посту являлось публичным наказанием наиболее достойных…
Рядом с «официальным лицом училища» размещалась комната посетителей, где сердобольные родители могли насытить своих птенцов гостинцами и общением. По воскресным дням сюда прибегали оголодавшие первокурсники, надеясь в некотором удалении от сотоварищей разобраться со своими мыслями. А так как мысли на первом курсе в основном вращались вокруг еды, то и разбираться в них было не трудно, а, скорее, приятно.
Со временем курсовки на рукаве срывались, чтобы приклеить новые. И вот уже второкурсники, с презрением взрослых глядя на маменькиных сынков, запихивающих прямо в желудок сладкие пончики, спешили через 1-е КПП в увольнение. Они уже знали, что не Солнце крутиться вокруг Земли, а наоборот, и вместо того. чтобы давиться пирожками в комнате посетителей, бежали поужинать дома. Несколько часов увольнения, несколько глоток свободы! Скорее подальше от этих стен, к папам и мамам, к дядям и тетя, бабушкам и любимым девушкам, в смежные комнаты и на «конспиративные» квартиры. Свобода воскресного дня, свобода праздничного вечера. Без зеленого окружения стриженных каштанов и товарищей, без зоркого глаза стукачей и командиров. Кто не был заперт в четырех стенах долгие дни, месяцы и годы, не знает цену одной минуты свободы! 
Даже те, кому идти было особенно некуда, все равно спешили прочь, потому что остаться в воскресный день в стенах училища было не только обидно, но и опасно: того и гляди, «попросят» заступить в наряд вместо хитро «отлынивающего шланга»…
В твердыне закрытой территории было ещё две официальные бреши - это 2-е и 3-е КПП. 3-й контрольно-пропускной пункт считался «чёрным», от него два шага всего до хоздвора и гаражей. Оно удалено, спрятано от парадных, свежеокрашенных, белых ворот КВВСКУ, что на руку тем, кто не афишировал свой уход. «Рабочее» 3-е КПП не раз выручало рисковых парней, мастеров спорта по самоходам, заметно увеличивая их шансы на успех. 
Второе же КПП было не рыба, не мясо. Обычно закрыто и тихо, отворялось лишь по утрам, пропуская на физзарядку намотать кружок-другой вокруг училища курсантские роты, да по большим праздникам. Впрочем, беспардонные четверокурсники форсировали эту преграду. Сразу за 2-м КПП начинался частный сектор, через который ближе всего добираться до автобусных остановок и «конспиративных» съемных квартир. Опасность заключалась в комендантских патрулях и офицерах, спешащих по тем же тропинкам в том же направлении из дому, домой.
Впрочем, курсантов иногда отпускали попаститсь на свободные хлеба - в увольнение. Абитуриентов же, в увольнение не пускали, ибо «не положено». Кому шею намылят за юнца, ищущего приключений в чужом городе, случись что? Поэтому «не положено!» звучало в этом случае не как «Запрещаю!», а как «А, ну вас, от греха подальше». Да и сколько той «абитуры»? Двадцать дней? Три недели? Сдадите экзамены, зачислят в роту, УПЦ, присяга, месяц, другой и – «Гуляй, Вася!», ходи в увольнения сколько хочешь. Но только по субботам-воскресеньям и в специально отведенное время. 
Прочем, и для абитуры делалось исключение, если сердце у ротного нынче доброе и кто-то из отцов-мам, родных тетушек, затосковав по дитяти, в который раз приезжали проститься. Тогда командир роты мог передать сыночка из рук в руки, как сокровище, под расписку и полную родительскую ответственность. Сегодня в 9-й роте так и случилось - к Марку Филипповичу приехал из далёкого города Волжского папа - Филипп Маркович Нестер. Маркуня засыпающей цаплей замер в углу канцелярии, ожидая, пока майор Григоращенко выпишет ему увольнительную с ночевкой.
- Алкогольных напитков, - Григоращенко поднял взгляд на Нестера, - не нюхать!
- Что вы. Я совсем не пью, - Марк Филиппович переступил с ноги на ногу и замер.
- Здоровье в порядке? 
- Нет, просто не пью, папа не разрешает…
- Ну-ну, похвально, - у Григоращенко организм требовал: «Умри, но выпей!» «Эх, - вздохнул он незаметно, - а ведь мне папой с мамой тоже не разрешали, да… А когда разрешили, советовали похмеляться…»
Взгрустнулось. Колокол в голове ухал. Хотелось броситься в море и осушить его залпом. Сунув в лапку Марка Филипповича увольняшку, ротный с чистой совестью отпустил его, наказав завтра к восьми утра обязательно вернуться. 
- Конечно. - Заверил Нестер и прикрыл дверь в канцелярию с правильной стороны. 
На выходе из роты Марка Филипповича перехватил Концедалов:
- Куда лыжи навострил?
- В увольнение иду…
- В город? В увал?
Маркуня, мысленно уже с папой, был не очень-то разговорчив:
- Ко мне папа приехал. 
Концедалов тормозил его.
- Папа? Это хорошо! Пряников принесешь! – похлопал по плечу Вася. – Да, кстати, - поинтересовался он, - а ротный его видел?
- Зачем? - Марк Филиппович удивился такому вопросу, - Я же записку принёс.
- Какую записку? 
- От папы!
- А ротный?
- Что «ротный»?
- Поверил?!
- Конечно! Папа же на КПП стоит! 
- На КПП, говоришь? Ну, бывай, да смотри, не сильно того… и не опаздывай!
И Марк Филиппович неудержимо удалился.
Абитуриент Ченин находился в Ленинской комнате и со спокойствием Будды рисовал лошадиные головы. Концедалов Архимедом заскочил в комнату, вопя «Эврика!» Ченин на секунду поднял глаза, увидел, что ничего особенного не происходит, и продолжил свои художества дальше. 
- Серёга, брось ты своих кобылиц! Смотри, что Нестер сказал!
- Ну, и что нам родил Великий Клейстер? – невозмутимо поинтересовался Ченин.
- Маркуня принёс ротному записку от папы, и тот его отпустил в увольнение!
- А кто у него папа, - лошади получались просто замечательные, с печальными глазами и пышными гривами, - министр обороны? Хотя нет, министр финансов…
- Да, нет же, просто папа! 
- «Просто папа» настоятель синагоги? Хотя нет, в Волжском еще нет синагог…
- Да - «просто папа», понимаешь? Принес записку от папы и – в увольнение…
- Я-то понимаю. Но и ты пойми, что идти мне некуда. Да и не за чем…
Василий, обескураженный равнодушием, когда речь шла о возможности, пусть временно, но обрести свободу, попытался предъявить аргументы:
- Ну, у меня родственники есть. А ты пойдешь за компанию.
- А твои родственники в курсе, что ты придешь в увольнение?
- Нет, конечно! Я сам еще не в курсе!
- Давай, представим, что они не уехали на выходные на дачу, не пошли в кино или в гости, а сидят безвылазно дома. А тут ты и компания: «Здравствуйте, не ждали!» Они обожают сюрпризы?
- Ладно, - Василий смирился с нежеланием товарища, но сам не сдался, - тогда рисуй мне записку.
Сергей отложил своих лошадей в сторону и вырвал из тетради чистый листок:
- Не боишься, что ротный захочет посмотреть именно твоего папу?
- Боюсь. Но тогда придется папу искать. И найти... Ладно, пиши, давай… 
Через пару минут Концедалов стучал в канцелярию. У майора Григоращенко боли в голове поутихли. Он постаканно хлебал из графина воду, моля бога превратить воду в пиво. Молитва атеисту не помогала. 
- Войдите!
- Абитуриент Концедалов!
- Ну?..
- Товарищ майор, ко мне папа приехал. Хотелось бы того…
- Чего «того»?
- В увольнение…
- С какой стати? Поговорите с вашими родственниками на КПП, скажете, пусть не волнуются, все в порядке. Туда, сюда… И – в роту…
- Товарищ майор! Я своего папу давно не видел! Он у меня того, только на праздники к нам с мамкой приезжал. Как приедет – так праздник!
- Сирота что ли? Ну, а я-то здесь при чем? 
- Как это причем? Вы же тут самый старший, самый главный! Ко мне вот папа приехал…давно…праздник…
- Ладно, Концедалов, ты меня утомил, - скривился ротный, - Давай, веди своего папу…
- Э…не пропустят… гражданский… он уже того…
- Чего «того»? Выпил? Уехал?
- Нет, записку написал, отпустить меня просит…
- Ладно, давай свою… записку, - и, повертев в руках клочок бумаги в клетку, Григоращенко потянулся за увольнительной.
- Смотри, Концедалов: алкогольных напитков…
- Ни-ни, - опередил его проситель, - не употребляю!
- То же больной, что ли? - удивился ротный, рисуя замысловатые закорючки.
- Почему «то же?»
- Да, полчаса назад Нестер клялся: «Не пьет, болеет». Печень у него не в порядке, или еще что. И как вы медкомиссию проходите, с вашим-то здоровьем, чахлики?..
- Да, нет, у меня вроде все в порядке…
- Значит, сдерживать себя в увольнении надо.
- Есть, товарищ майор, буду сдерживать! Разрешите идти?
- Иди. И в восемь часов утром…
- …Как штык! Не подведу!
- Ну-ну, И дверью не хлопай! - пробурчал Григоращенко и опять потянулся к графину. - Набор пошёл хилый. Кого в армию-то брать стали, язвенники, - с сожалением о былых здоровых и славных вооружённых силах подумал он и, осушив последнюю каплю в графине, крикнул дневального сходить за новым.
. . .

- Эх, ма, свобода! - полной грудью вдохнул абитуриент Концедалов сладкого воздуха за воротами 1-го КПП. На городской улице казарменная жизнь казалась военной игрой «зарницей», а крепостная стена – никчемным забором. 
Десять утра. Спешить особенно не за чем, да и не куда: точного адреса своих драгоценных родственников Концедалов не знал. Для уточнения места будущей дислокации требовалось позвонить родителям.
Жителям современного капиталистического санатория потребителей и, надеюсь, новорожденным гражданам России будет трудно понять проблему телефонных коммуникации в постсоветской провинции последних лет второго тысячелетия. В этот темный период истории граждане русской провинции и не слышали о революции мобильной связи. Переносной аппарат размером с фик, способный обеспечить разговор движущегося по казахским степям кочевника с автогонщиком «Париж – Дакар» - бред фантастов. Видеоконференция между бедным студентом на станции метро и его товарищем в Интернет-кафе – белая горячка. Словосочетание «спутниковая связь» вызывало героический образ пилотов космической телефонной станции «Мир», откликающихся на позывной «Алло, барышня!» и тыкающих штекерами в лузы под табличками: «Нью-Йорк», «Москва», «Дубовый овраг», «Куракино», «Рабинович». Жители Камышина довольствовались публичными телефонными аппаратами образца 1917 года, с которых звонить было можно, но дозвониться нельзя, так как провода перекусили Колчаковцы прежде, чем большевики захватили телеграф. Новый же телефон-автомат брежневского ударного типа, установленный и забытый в общественном месте, в исторически короткий период лишался трубки, кабеля, циферблата, а в особо тяжелых случаях, и самого места. Да и где еще приложить русскому человеку свою силищу, как не в схватке с железным одноруким «чудовищем»? Не приставишь же к каждому «чудовищу» по милиционеру? Нет, не потому, что телефонов много, а милиционеров мало. Напротив! А потому, что… А почему, собственно, нельзя? Главное, задаться целью...
Узнать адрес любимых родственников, позвонив с уличного телефона-автомата города Камышина на телефон коммуникационно продвинутых соседей семьи Концедаловых в деревне Х - задача не осуществимая. Такая функция не доступна публичным телефонам. Для междугородних телефонных звонков существовали специальные места, где междугородние телефоны могут жить. Заповедные эти места звались «Телеграфами». В результате беглого опроса местных жителей с целью обнаружить убежище междугородних телефонов, абитуриент Концедалов узнал, что в воскресные дни «телеграфы» отдыхают. Это его огорчило, но не расстроило.
Отвергнув сомнения, Концедалов зашел в первый подъезд первого попавшегося дома и позвонил в квартиру на первом этаже. За дверью что-то упало, громыхнуло, засеменило, приближаясь, шаркая и всхлипывания. Потом это что-то затаилось, но оживился, мигая, дверной глазок. Концедалов деликатно постучал в дверь.
- Никого нет дома! – отозвался детский голосок неопределенного пола.
- Извините, вопрос жизни и смерти, нужно срочно позвонить. У вас есть телефон? – Обратился Концедалов к голоску через дверь.
- Мамы нет дома, - ответил голос.
- Может, у соседей есть телефон? 
- Мамы нет дома, а когда я одна, мама мне запрещает с посторонними разговаривать…
Ждать прибытия мамы резона нет, и Концедалов нажал кнопку звонка соседней квартиры. Затем кнопку следующей квартиры. И другой. Последняя в конце долгих соловьиных трелей отозвалось скрипучим старушечьим голосом:
- Кого надо?
- Бабуля, мне позвонить бы! Очень нужно! – взмолился Вася.
- Чего? Кого? 
- Позвонить бы! 
Дверь квартиры неожиданно открылась и сухая кочевряжая старушка со словами «Так бы сразу и сказал!» отползла на кухню и, трясясь, принесла полную кружку холодной воды. Недоумевая, Василий принял воду и выпил. 
- Из училища, небось? – Констатировала старушка.
- Да. А что, заметно? – Удивился абитуриент.
- А я вас, курсантиков, сразу вижу! – заявила она и, получив назад свою тару, приготовилась закрыть дверь.
- Простите, но я просил позвонить, - напомнил Концедалов.
- А нет телефона.
- А что же вы дверь открыли?
- Так ты ж сказал: «Попить бы. Очень душно». Что мы, нелюди, что ли?
Еще через минуту разговора выяснилось, что телефон есть, но у соседей на третьем, а их, скорее всего, нету дома. Потому как «воскресенье, значит, на рынок пошли». Поблагодарив даму и для очистки совести поднявшись на третий этаж, Концедалов убедился, что старушка оказалось права.
«Увольнение с ночевкой» с космической скоростью превращалось в прогулку на пару часов. Денег не оставалось, мысль, что обед уже пропустил, а ужин в училище еще ох как не скоро, угнетала. Ченин оказался прав – делать за забором на пустой желудок да в чужом городе оказалось нечего. Свобода обещала голод и возможность провести ночь на улице. Неволя гарантировала тепло и перловую кашу. Покопавшись в душе, Концедалов понял, что пока не готов страдать за свободу. Сев в первый автобус обратного направления, абитуриент неизбежно возвратился в училище. Строй, огромная столовая, казарма и командиры являлись всего лишь платой за ужин…
. . .

Камышинское высшее военное командно-строительное училище имело свои неповторимые исторические традиции и корни. В традицию училища вошла, например, русская привычка к смене названий. Задуманное в послевоенные годы как артиллерийское, при первом секретаре КПСС Хрущеве училище стало техническим, при Брежневе - командным, и уже совсем недавно, при правлении экс-коммуниста, президента экс-СССР, эксперта и экс-патриота Горбачева, убежавшего доживать к немцам - инженерно-строительным. Тяга к смене названий оказалось навязчивой манией, от которой страдало не только училище, но и государство. Теперь выпускники Камышинского военного училища шли служить в самые неожиданные рода войск, от законного стройбата, до закрытых структур ФАБСИ и элитных пожарников - МЧС. Молодые лейтенанты за порогом КВВСКУ без проблем дослуживались до старших лейтенантов, сложнее – до капитанов, и уже совсем интересно – до полковников. Некоторые уже немолодые полковники умудрялись становиться генералами. Впрочем, генералов на Руси всегда рожали много. Вероятный противник, введенный в недоумение частой сменой аббревиатуры и широкой специализацией выпускников инженерного курса, пометил КВВСКУ «красным» на своих буржуинских картах. Об этом доложили начальнику училища генералу-майору Хоменко, который приказал уничтожить карты. Генерал Хоменко был сложения упитанного, но низкорослого (такая уж конституция генеральского тела), с большими золотыми погонами и алыми лампасами (такая уж у них, у генералов, одежда), с характером строгим, но справедливым (так по «Уставу» положено), Он призывал бдить военно-строительную тайну и зря языком не болтать. И курсанты бдили, даже под пыткой, распластанные на преподавательской дыбе государственных экзаменов храня гордое, железно-бетонное молчание, за что и получали законные тройки и лейтенантские звёздочки.
Корнями строительное военное училище вросло в Камышинскую землю намертво. В ту её плодородную часть, которая по праву считается прекрасной. Потому как прекрасная половина Камышина, девицы на выданье, устремляли свои мечтательные взоры на бравых курсантов, пытаясь среди них отыскать спутника жизни. Что тут скрывать, любили камышанки курсантов. И курсанты, надо сказать, отвечали взаимностью. Через тридцать лет после основания училища половина города состояла из семей военных, а другая половина - из их родственников. И уже девушки из областных городов съезжались в Камышин и устраивались работать на Камышинские текстильные комбинаты с одной целью – выскочить замуж. Такие девицы не пропускали курсантские дискотеки, проводимые на территории «Дома офицеров». В другой раз дамы сами приглашали курсантские роты и целые батальоны на свои вечера и праздники, чтобы иметь возможность опознать, наконец, своего милого и единственного, свою синюю птицу в зелёной форме… 
Несколько слов о «Доме офицеров». Не знаю, с чьей легкой руки полковым кино-диско-клубам в два этажа присваивают это двусмысленное название. У сумасшедших, конечно, есть свой дом «сумасшедших», у престарелых – свой дом «престарелых», но это не значит, что офицеры должны обитать в «Доме офицеров». Там даже кровати «Уставом» не предусмотрены, о чем разгоряченные танцами курсанты и их подружки в массе своей сожалели. Наоборот, «ДО» являлось единственным местом на территории училища, где офицеров можно наблюдать достаточно редко и только в случае крайней необходимости. Посещение танцев, к счастью, не вменялось им в обязанность, и хотя бы вечерние часы воскресенья офицерский состав мог провести не в семье военной, но в семье гражданской, дома, с женой и детьми. То же ведь люди. И только патрульный капитан да начальник «ДО» незаметными тенями бродили среди пляшущих девиц и ослепших, оглохших, оболваненных децибелами и запахом женского тела курсантов. Сделав кружок-другой, они скрывались от шума в подсобке, где выпивали чашечку-другую кофе. Или чая. Вот вам и «Дом офицеров»…
. . .

Субботний вечер много приятнее воскресного: не нужно думать, что завтра опять понедельник, и можно расслабиться. Александр Кирьянов последний раз поправил свою дембельскую сбрую и вышел прочь из роты. По выходным в Доме офицеров для курсантов устраивали танцы, на которые сбегались девушки из всего города. На первом этаже «ДО» полоумный диск-жокей из подсобки выуживал грохочущую аппаратуру, в то время как на втором открывался бар, где в полумраке сизого сигаретного дыма обслуживали исключительно безалкогольными напитками. Уплатив кровные десять тысяч за входной билет, курсант на часок-другой отвлекался от армейского быта среди «наштукатуренных» дам. В самый разгар веселья обычно появлялся дневальный, который ошпаренным гусем врывался в зал с криком:
- 13-я рота! Срочное построение! Быстро! «Кислый» на контроле! - после чего улепётывал в сопровождении несчастных, отдых для которых на сегодня уже закончен. 
Дам пропускали на танцы бесплатно, в воскресные дни платные бары и клубы в городе переживали кризис. Для местных же парней вход был категорически запрещен во избежание беспорядков и драк. Впрочем, потасовки с завидным постоянством возникали, но уже перед входом в «ДО», где особо ревнивые ухажёры сторожили своих неверных пассий.
«Абитуру» на танцы не допускали тоже, но лишь по причине, что отличить порядочного, трезвого абитуриента от несознательного гражданского навеселе можно лишь по неугасимому огню воинского долга в глазах. К сожалению, бабушки-билетёрши в такие тонкости, как блеск глаз, не вдавались, поэтому абитуриентам отказано в посещении ДО в избежании недоразумений. Лишь редкие счастливчики, правдами-неправдами раздобыв у земляков-курсантов поношенную форму, удостаивались аудиенции с любвеобильными камышанками. После чего уже «бывалые» возвращались в свои роты уже героями, ведали сногсшибательные ххх-истории, а по ночам долго не могли уснуть, ворочались и вздыхали. Кирьянов в этом плане был супер-пупер. 
В Доме офицеров оказалось накурено, шумно и весело. Курсанты облачились в «парадку», забили запах пота «Шипром» и теперь выкаблучивались друг перед другом кто во что горазд. Диск-жокей крутил что-то грохочуше-иностранное. Ответственный офицер глушенной рыбой всплыл и исчез, обозначив свое присутствие. Блюдо вечера - дамы от совсем юных до уже не пригодных в эксплуатацию, выставлялись в таком ассортименте и количестве, что передвижение по территории ДО было возможно лишь при тесном трении. Очутившись на месте, военный человек Кирьянов первым делом решил провести рекогносцировку…
. . .

Дуся Пипеткина вымахала к брачному возрасту большой и красивой. Правда, немного стеснялась своего необычного имени, поэтому при знакомстве представлялась Олей, Леной или Наташей. Ординарно. Имя путается в своей похожести и не запоминается. Дуся встречалась, влюблялась, ходила на свидания и расставалась со своими ухажерами под чужим именем. Это наполняло ее жизнь новым смыслом. Как героиня мыльно-драматического сериала, влюбляла доверчивых обожателей, а потом коварно бросала их. Но поступала так не потому, что была злой по натуре, а просто привычно мстила за одного красивого мальчика, который не только обманул и бросил, но и друзьям рассказал. Случилось это давно, с тех пор девочка выросла и поумнела. Дуся так привыкла к конспирации, что иногда сама путалась и забывала, как же её на самом деле зовут, но, будучи девушкой умной, доставала из сумочки паспорт, и он напоминал ей. Впрочем, у Дуси Пипеткиной была мечта – выйти, наконец, замуж за достойного курсанта, вот-вот офицера, и тут же уехать вместе с ним далеко-далеко, ну, хотя бы за пределы Волгоградской области… 
В дискотечном зале витал аромат парфюма вперемешку с запахом пота и кирзы. Под разрушительную музыку молодые люди выделывали «коленца», размахивая фуражками, редко - бюстгальтерами. В то время, как заводные второкурсники давили друг другу ноги, степенные кавалеры с четвертого у стеночек любезничали с дамами. Разговоры велись с помощью воплей, мимики, жестов и телепатии. И когда диск-жокей делал паузу, объявляя медленный танец, оказывалось, что все уже сказано, обговорено и особо прибавить нечего.
В одну из таких пауз Дуся Пипеткина прислонилась у окошка, обмахивая раскрасневшееся лицо мятым платочком и делая знаки своей подруге Юлечке: мол, время позднее, пора бы и домой. Юлечка, которую вот-вот должен был пригласить на танец пухленький третьекурсник, делала вид, что знаков её не замечает. 
От духоты и энергичной пляски и встряски на щёчках девушки обозначился нездоровый румянец, черный локон растрепался и небрежно ниспадал на лобик. Грудь, приподнятая нижним бельем, искала простора, вздымаясь и разрывая пестрый ситец платья. В мерцающем свете при условии долгого сексуального воздержания Дуся Пипеткина была исключительно ничего, хороша.
Кирьянов, со стороны наблюдавший за жестами Дуси, решил развеять заскучавшую даму и, загадочно улыбаясь, пригласил на медленный танец.
Девушка согласилась, прельстившись радугой нашивок на дембельской форме. Наивная! Несерьезно относилась она к курсу начальной военной подготовки в школе. Здоровенный красавец с манерами, как минимум, на три нашивки на рукаве, в данном случае являлся всего лишь бесперспективным абитуриентом, которого в ближайшее увольнение отпустят месяца через три. Но Дуся не знала военных тайн и потому без колебаний оперлась на галантную руку. Найдя свободный пятачок в зале, старшина закружил Дусю, стараясь не попасть сапогами на туфли. Певунья-страдалица тосковала навзрыд из необъятных динамиков, причитанья ее оглушали, но в момент, а когда она набирала воздуха в легкие, чтоб разродиться с новой силой, появлялась возможность услышать друг друга.
- Александр.
- Лена.
- Приятно…
- Взаимно.
Помолчали, потосковали, послушали, о чем она плачет. Дождались краткой паузы-вздоха.
- Лена, - склонился Кирьянов к самому уху партнерши, - а что такое «дудулька»?
Дуся, боясь своих предположений, ответила, что не знает.
- Дудулька - это носик у чайника…
- Потому что дудит? - догадалась она и рассмеялась, - сам придумал?!..
Старшина знал еще много армейских «приколов». Разговор завязался, дальше - легче. По окончании танца Александр Кирьянов с видом победителя проводил девушку на место. Пипеткина, очарованная парнем, дала ему свой телефон, что делала крайне редко. Юлечка, отказавшись от нескольких предложений, так и не дождалась своего третьекурсника, и теперь злилась.
- И что это за хрюндель? - поинтересовалась она у Дуси.
- Саша.
- Только познакомились?
- Давно, - ответила Дуся, и про себя добавила что-то розовое, вроде: «Со школьных лет», или «в садике вместе», или прочую чепуху, свойственную влюбленным, поэтам и душевнобольным.
Юлечка удивлённо посмотрела на подругу. Такой странной она не видела ее никогда…
. . .

Абитуриент Луценко с тоской смотрел на мигающий свет в окнах «Дома офицеров». Даже через прикрытые ставни из полумрака большого зала доносился веселый шум, и под ритмичное «бум-бум-бум-бум» агонизировали силуэты в окнах. В Зеленчуке, что в Карачаево-Черкессии, чаще танцевали лезгинку, или казаки, заломив накрибень папахи, отплясывали гопака. Лишь по субботам в старом станичном клубе, а летом - на танцплощадке крутили современную эстраду, но Зеленчукские парни не любили дёргаться под негритянские ритмы, а просто с достоинством сидели в сторонке, разглядывая своих Зеленчукских девчат.
- Луцк, хорош на окна пялиться, пойдем лучше к земе!
Абитуриент Малащицкий, закадычный дружок, с которым Луценко вместе пешком под лавку ходил, теребил за рукав. В 13-й роте учился их общий знакомый второкурсник Гоша, землячок из соседней станицы. После расспросов и поисков Гоша обнаружился на лавочке в тихом закутке, где он, в отутюженной кепке-«таблетке» и в яловых сапожках, отделанных «гармошкой», отдыхал душой. Гоша угостил прибывших ядреной папироской с травкой. Пыхнув «паровоза», он повеселел, и, поинтересовавшись, как дела дома, взялся учить «молодых» уму-разуму, благо, что земляки слушали, не перебивали. В полумраке курилки искрился лишь огонёк папироски и золотые фиксы.
- Эх, ребята-ребята, - вздыхал Гоша,- наше училище – взлётно-подпрыгивающее противотачковых войск со спортивным уклоном…
- Почему - подпрыгивающее?- пялились абитуриенты на умудрённого Гошу, который не смог вразумительно объяснить своих слов, добавил только, что, мол, вот поедите в УПЦ, там всё и узнаете.
- УПЦ - это такая база военная километрах в ста от Камышина. Палатки и привозная вода с запахом хлорки. И начнется: «Автомат по шее: «На! - и нет жизни не хрена!» С утречка - физзарядка - пяток километров туда-сюда на Гребун-гору. Прибежал как взмыленная лошадь, обтерся майкой, душа-то нет, и в поле, на занятия. «Свернуться в минный проход! Развернуться! В атаку! Лечь! Химическая тревога!» И вперед по-пластунски в противогазах… спесней… И потихоньку начинаешь понимать, что движущей силой эволюции является ебическая сила. Так через еб-перееб кое-как дотягиваешь до ужина. После ужина - «с песней по жизни». Завывание хором в процессе строевой подготовки. Тоже ничего себе, укачивает. А ночью – занятия по ориентированию. Главное – не потеряться, ведь темень страшная, пересеченная местность. Один на отделение - компас. Ну, а если ты все-таки отбился от своих и заблудился, не расстраивайся: батальон спать не ляжет, пока тебя не найдут… И в шесть ноль ноль – все по новой… А в остальном – много зелени, речка, Солнце, во общем, курорт. Но главное,- Гоша с пророческим видом поднял указующий перст,- главное, соблюдайте основные правила военного быта! 
Первое правило, универсальное: «Не ищи себе лишней работы, она сама тебя найдёт…» Поясняю: отдал командир приказ - не беги яму копать, найдется командир поважнее, который через минуту прикажет закапывать.
Правило второе, основополагающее: « Подальше от начальства - поближе к кухне». Сами понимаете, почему. Будете на виду всё время крутиться - с вас и спрос больше. А серая мышка - она что-нибудь, да в норку всегда принесёт. Впрочем, как не крутись, срабатывает правило третье - «закон публичного дома»: знаешь, что поимеют, но не знаешь, кто, где и когда. А уж за что – завсегда найдется. Святых в войсках нет. Все святые в симинарию служить ушли…
И последний закон - закон курятника: «клюй ближнего и ссы на нижнего». Дал себя в обиду, не отстаиваешь кулаками свои интересы - всё, заклюют. Терпилы всю службу и «тащат». Раз молчит - значит может, а раз может - пусть и «везёт»!
Гоша изрекал вдохновенно. Папироска погасла, и он чётким щелчком отшвырнул её точно в урну. В закутке, скрытом от всех стриженными вязами, было уютно и тихо.
- И ещё, землячки, совет: никогда не считайте себя умнее других, не выпендривайтесь. Если по голове не получите, то попадёте в смешную ситуацию, и вас потом никто не будет воспринимать всерьёз.
Громыхая сапожищами, мимо курилки проскочило несколько разгоряченных курсантов в х\б. А вслед за ними - толпа в парадной форме. 
- Дуй в санчасть, вызывай скорую! – заорал кто-то, и прибалдевший на крыльце казармы дневальный подпрыгнул,- дежурному скажи - сбор в роте!- и курсанты потерялись где-то в лабиринтах зданий.
Гоша попытался сплюнуть, не смог, размял в пух папироску и с самым глубокомысленным видом поднялся с лавочки:
- Ладно, пойду лучше в роту, а то вишь, как разбегались! - пожал на прощание протянутые руки. - И вы идите, может, вас уже ищут.
И пританцовывающей походочкой скрылся за углом казармы…
. . .

В «ДО» все шло своим ходом: девочки дышали томно, юноши составляли им компанию. Какой-то капитан с тремя патрульными шастал между танцующих, следя за порядком и стараясь не упасть от винных паров. Дуся Пипеткина, томно закатив глаза, перехихивалась со своим новым ухажером. Вдруг, расталкивая всех на пути, в залу влетел взлохмаченный бугай с четырьмя нашивками на распахнутом до пупка кителе.
- Ша, братва! - перекрывая стон динамиков, заорал он, - наших бьют! 
Танцующие замерли. Топот прекратился, все замерли, стало тише. Диск-жокей, восприняв спокойствие толпы как свой неудачный выбор, объявил «белый танец». 
- Четвёртый курс - на выход! - заревел возмутитель спокойствия, и, увлекая толпу, бросился в дверям, выходивший за территорию училища. Капитан с красной повязкой на рукаве, хватая за руки патрульных, засеменил в том же направлении.
. . .

Вечерело. С весёлым жужжаньем вокруг фонарей носились беззаботные мошки. Абитуриент Жаров, забравшись с ногами на лавочку, пытался под светом мигающей лампы разобрать каракули в тетрадке. Экзамены. Формулы. Нужно учить. Не смотря на то, что воскресный день и из прочитанного в голову не лезет ни строчки. «Век живи, век учись», - говорила первая учительница в интернате. «… А дураком помрешь», - не договаривала она народную мудрость. Саша самозабвенно зубрил, не давая себе покоя и сна. Неожиданный топот и крик отвлек от занятий: несколько сот курсантов, одетых как попало и во что попало, у второго КПП дружной лавиной штурмовали забор. Дежурный по КПП, насмерть испуганный второкурсник, суетился у закрытых ворот, беспомощно повторяя одну и туже фразу:
- Что ж вы делаете? Нас же с наряда снимут!…
Не обращая внимания на причитания салобона, разъяренные четверокурсники карабкались на препятствие. Оказавшись на свободе, они с яростными воплями неслись дальше, заполонив собой все пространство по ту сторону КВВСКУ. Создавалось впечатление, что шла подготовка к съемкам фильма на революционные мотивы.
- Чавось это они? - удивился Жаров, но вспомнив, что экзамены не за горами, быстро потерял к происходящему интерес и углубился в чтение.
. . .

- Вот оно - счастье! - мурлыкал кастрированный котище, огромной горой возлежа на теплых коленях хозяйки. В его сытом брюхе плавала рыбка, а женская ладошка ласково трепала за ушком. Старушка, божий одуванчик, делилась на лавочке с соседками утренними новостями.
- Курсантика-то убили, - уверено заявила подружка, хорошо пенсионерка преклонных лет.
- Двух! - поддержала соседка.
- Ножиком - прямо в сердце! Пять раз, ироды! – выпучила глаза старая и принялась убедительно креститься, - ох, разбойники! На улицу страшно выйти…
- Из-за, прости господи, шалавы какой-то, ённый муж, грят!
- Да какой муж! - перебила подругу осведомлённая собеседница в ситцевом платочке, - Хахаль! Наркоман, точно говорю, девушки!
Девушки, младшей из которых до войны исполнилось пятьдесят, дружно озарили себя крестным знамением и заквохали.
- А опосля-то что было! Что было! Шуму-то! Курсантики, касатики, как убитого увидели, ошалели. В город из окошек повыпрыгивали, всё убивцу искали! Соседу-то твоему, Кольке, под руку подвернулся, нос сломали…
- А поделом ему, пьянице. 
- …Лично генерал с пистолетом прибегал, уговаривал. Только его, родненького, и послушали. А то бы весь город разбомбили!..
- Ой, страху-то натерпелись мы, бабаньки! - осенили свой морщинистый лобик старушки, - всех бы поубивали, точно говорю.
Кот, хитрым глазом поглядывая на шушукающихся меж собою женщин, мурлыкал о том, что же такое счастье, и сколько и чего съесть для этого нужно. 
. . .

С убитым личный состав училища прощался на следующее утро. Во дворце культуры, что располагался в центре КВВСКУ и обычно использовался для праздничных заседаний, теперь стоял гроб с телом, а рядом с ним - почётный караул. Курсанты в молчании шли мимо гроба. Старшие офицеры из числа руководящего состава училища выстроились тут же, с немым укором наблюдали за ними и гадали, кому первому достанется по шапке от начальства.. Притихших абитуриентов для острастки тоже в колонну по одному провели мимо тела. После чего майор Григоращенко, выцветший с лица, приказал своей роте собраться в подразделении для беседы. Скоро «девятая» разместилась на «взлётке» перед канцелярией, устремив взоры на взгромождённую на столе трибуну с драным гербом СССР посредине.
- Значит, так, товарищи абитуриенты, слушайте меня внимательно и мотайте на ус. У кого усов нет - мотайте на то, что есть! - Начал свою речь Григоращенко, предварительно бухнув себе из графина полный стакан воды. - Уже не за горами, не за долами тот день, когда вы станете курсантами-первокурсниками. Но уже сегодня стоит подумать о дисциплине. Которая, надо признаться, хромает! – Григоращенко хлебнул воды и продолжил. - Почему хромает? Вопрос риторический… Для примера расскажу вам несколько примеров.
История первая - был у нас как-то такой случай. В этом батальоне, но предыдущего выпуска. Пришла к командиру роты мать-старушка из местных, и слёзно умоляет отпустить сыночка на выходные домой с ночёвкой. Якобы для того, чтобы помочь вскопать огород. А заодно отпросила и его друга, чтобы, значит, сынок один на огороде не надорвался. Ну, командир роты тоже ведь человек, вошёл в положение. - Григоращенко вторым глотком осушил стакан. - Утром из увольнения возвращается только один. Где второй? Говорит: «Не помню… Как огород копали - помню, как мать потом «за труды» поллитру поставила - помню. Даже как вдвоём из дома вместе выходили - и то помню, а вот что дальше было - хоть убей!» Что делать? Стали искать. До ночи искали. А этот второй, оказывается, в вагоне на запасных путях промышленной зоны Текстильной фабрики отлёживался. Туда если пешком - сутки топать. Как занесло – не знает. А всё почему? - Григоращенко поднял указующий перст. - Потому, что «употребил» в увольнении. Сейчас всякого «самопалу» - на каждом шагу! Один выпил - и нечего, а другой лежит и сознание теряет. И что он туда пошёл? Пошел бы в роту, ничего бы, глядишь, и не было. Короче, как старушка не причитала - сама виновата: отчислили обоих. В войска. За «употребление».
Григоращенко наполнил стакан по новой, отхлебнул, икнул, перевел дух и продолжил:
- Другой случай. Взяли с собой перед Новым годом в гарнизонный караул курсанты 2-го курса немного «для сугреву». Куда уж они это прятали и как на пост пронесли - загадка. А ночью приехал начальник училища караул проверять. Бывает, значит, и у генералов бессоница. А, может, хотел их с праздником поздравить. Приходят на пост - а на встречу часовой с тремя автоматами!
- У генерала, что, в глазах троилось?
- Не знаю, у кого там троилось, но когда пошли проверять другие посты, обнаружили зимовку имени героев-челюскинцев. Двое часовых, значит, водочки «на грудь» приняли, в тулупчик завернулись и спят, а третьего с автоматами «на стёме» оставили. Да подвёл дружок, не разбудил вовремя. Так всех троих и отчислили, да начальнику караула подарков Дед Мороз навтыкал по самое «не хочу». 
Григоращенко вздохнул.
- И вот теперь этот случай. Не хочу вас пугать, но не единственный, когда курсант погибает или калечиться. Тем более обидно, что до выпуска ему меньше года осталось, офицер без пяти минут. Хоть и говорят, что про мертвых - только хорошее, но лучше б его раньше отчислили. Устроили, тоже мне, драку с поножовщиной. Из-за чего, спрашивается? Кусок сиськи не поделили. Оттого, что пьяные, конечно. Трезвый кто из-за этого добра в драку полез бы? Вон сколько их по городу, бесхозных, трясется. Пальцем помани… А тут – раз, и в сердце…
Григоращенко пригорюнился, печально глянул на опорожнённый графин и решил, что пора закругляться. 
- К чему это вам, товарищи абитуриенты, говорю? А к тому, что будете курсантами – и что б ни-ни! Отчислят без вопросов за употребление в нетрезвом виде. Станете офицерами - вот тогда пожалуйста, тогда сколько угодно. А пока прошу… и требую - на четыре года думать об этом забудьте! Даже дома, когда в отпуск поедите, за столом за родителей сто грамм - и баста. А друзья будут смеяться, спрашивать – скажите, ротный закодировал!
Собрав разбросанные на трибуне конспекты, Григоращенко скомандовал «Вольно» и в гордом молчании удалился в канцелярию…
. . .

Подкрался вечер. Прошла ночь. Наступило утро. День. И еще день. Жизнь, надо признаться, продолжалась. Смешной рыжий мальчик Долгов за две недели абитуры научился пускать дым через нос, плеваться сквозь зубы и нехорошо выражаться. Как-то раз, лёжа в неположенное время на заправленной кровати, Вова попытался подсчитать, сколько нехороших выражений он теперь знает. Получалось, что словарный запас его значительно обогатился. Только неистребимый акцент прибавлял к обычным выражениям свой колорит.
Бабушка прислала письмо - все хорошо. Маме она сообщила, что Владимир решил стать военным - очень рада. Вместо того, чтобы гонять с Николаевскими охламонами на речку, на танцы и лоботрясничать, он готов посвятить свое время просиживанию штанов и зубрежке… Так оно, наверно, и к лучшему. Матери невозможно содержать его в институте, а идти в армию - страшно. А здесь - сыт, обут, одет и вроде как под бабушкиным контролем. 
Экзамены позади - тройка по изложению, остальные - «отлично» и «хорошо». Считай, что поступил, даже двоечников не всех выгоняют. Говорят, из них будут набирать резервную группу - взамен тех, кто «вылетит» на УПЦ до присяги.
А вот стоит ли? Пока хорошо. Но и дураку видно, офицеры стараются не «напрягать», не спугнуть раньше времени. Но а как себя чувствуют те, топот сапог которых каждое утро заставляет просыпаться? Привычка? Привыкнуть в жару сидеть в пыльных классах, не смея без команды попу поднять?! А что потом?...
Вове Долгову стало жалко свои лучшие годы и себя до жуткого желания закурить. И, может быть, он и пустил бы скупую мужскую слезу, если бы дружеское похлопывание по плечу появившегося вдруг Шамина не отвлекло его от грустных мыслей.
- Ты что, Вовон, квёлый?
- Вот, лежу. - Вова протянул распечатанную пачку, - Курэть хочешь? 
Шамин и подошедший с ним Воронин вытянули по сигаретке:
- Ух, ты, «LM»! Хорошо живешь. А я уже все свои деньги в ЧеПКе проел. Теперь хожу, «стреляю». Кстати, когда у нас следующее построение?
- Пред обэдом, как обычно, у двух.
Паша и Ромка загадочно переглянулись:
- Значит, выход свободен?! Ты с нами? Айда!
Вова Долгов взглянул недоумённо:
- Какой выход? Куды собрались-та?
Заговорщицки оглянувшись, Паша Шамин процедил сквозь зубы:
- Купаться. На Волгу.
- Мы уже два раза были,- похвалился Ромка, - вода - молоко, - и сунул кулак с оттопыренным большим пальцем Долгову под нос, - во!
- Тык ведь не можно?..
Ромка презрительно сморщился:
- Можно – не можно. Детски сад! Боишься - не ходи, никто не заставляет.
- Да нет, иду, конэчно. Жара такай - я и сам думэл искупнуца, простэ одному в облом.
- Ладно, не ссы! - Паша одобрительно похлопал его по плечу, - мы осторожно, никто и не заметит…
Пристроившись к праздношатающимся, заговорщики дошли до «Дома офицеров». За «ДО» начинался участок забора, который не просматривался с территории училища и был заслонён деревьями с улицы. Тут же, через дорогу, располагался спуск к офицерскому пляжу. Свежевыкрашенные металлические ступеньки вели по обрывистому склону вниз к вышкам на берегу, рядом с которыми стояла армейская палатка и два курсанта в оранжевых спасательных куртках «тащили службу». 
- Осторожно, верх забора в солидоле, «Ворона» прошлый раз всю футболку вымазал.
Долгов, готовый подпрыгнуть и ухватиться за верх металлического забора, осекся:
- И чыво тыперь?
- Не дрейфь, путь проторен!
Шамин пошарил у стены и достал припрятанную картонку, с одной стороны уже испачканную солидолом. Он подсадил Воронина, и тот, водрузив картонку на преграду, подтянулся и через секунду спрыгнул с той стороны.
- Давайте. Всё спокойно.
На гражданских небесах солнце уже не пыхало жаром, а было ярко и радостно. Окрестные жители выгуливали собак и детишек. На мальчишек с воинским долгом в глазах никто особого внимания не обратил. И они, пренебрегая металлическими ступеньками, спустились по тропинке к воде чуть левее окультуренного офицерского пляжа на пляж дикий. Высокие тополя прикрыли от возможной опасности. Великая река дразнила своей синей прохладой.
- А плавук у меня нэт.
- Ладно, девок тоже нет. Айда в воду!
Потихоньку народ прибывал. Местные жители, юноши призывного возраста, предпочитали купаться тоже на диком пляже. Наплескавшись вволю, наша троица балдела на песочке, покуривая и поглядывая не часы. Ближе к двум часам все загоравшие как-то вдруг сразу засобирались и почти организованным строем зашагали в сторону Великой стены. У «заветного места», заговорщики обнаружили, что здесь сгруппировалось не менее тридцати человек. Паша Шамин разочарованно сплюнул через плечо:
- Палево это - толпой через заборы лазить. Любой офицер за «кимо» поймает и к ротному отведет. И - ту-ту, до дома, до хаты.
Вова Долгов стал опасливо таращиться по сторонам, ожидая прибытия некоего коварного офицера, мечтающего схватить его за «кимо». Воронин оказался более хладнокровен:
- Брось. Пойдем в сторонке покурим, пока толпа рассосётся. А потом спокойно перелезем.
Они отошли метров надцать и уселись на лавочку рядом с парочкой пенсионеров, выгуливавших болонку. Резкий окрик прервал беспокойное ожидание. Из-за угла «ДО» выбежал старлей в сопровождении двух патрульных с красными повязками на рукавах и штык-ножами на поясе. Толпа у забора бросилась врассыпную.
- Спокойно, Вова, не дергайся, сидим, курим, - скомандовал Шамин.
Долгов покосился на товарищей: оба с беззаботным видом старательно заигрывали с собакой. Болонка радостно лаяла и носилась кругами от одного к другому, пытаясь ухватить за штанину. Патруль во главе с офицером пробежал мимо, по кустам, вслед за убегавшими. Через некоторое время погоня скрылась из виду.
- Уходим огородами!
Глупая болонка, думая, что с ней продолжают играть, припустила вслед за пустившейся наутёк троицей, лая вовсю, совершенно нарушая конспирацию. Пришлось для понятливости дать ей под зад. Трусливо заскулив, собачка побежала жаловаться хозяйке. Наконец, метрах в трёхстах абитуриенты остановились. Стрелка часов неумолимо продвигалось к двум, времени осторожничать и дальше не оставалось. Выбрав более-менее защищенный от посторонних глаз участок и проклиная все смазочные средства на свете, они с грехом пополам перебрались на территорию КВВСКУ. Курсантские батальоны под барабан шествовали на прием пищи.
. . .

Следующим утром, проснувшись, новобранцы узнали, что прошел последний день абитуры. После завтрака, как обычно, состоялось построение на центральном плаце. Подполковник Матвиенко и полковник Логинов выполнили необходимые формальности: один доложил о построении, другой доклад принял. Гаркнув: «Вольно», комбат начал свой монолог словами:
- Товарищи курсанты!
Дуновение лёгкого ветерка пробежало по рядам, но под строгими окриками взводных наступил полный штиль. Комары, наслаждаясь неподвижностью и обильностью животных, пиршествовали и пищали от удовольствия. В повисшей тишине комбат продолжил:
- Товарищи курсанты! Поздравляю! Двоечники отчислены, не желающие отсеяны… Все, стоящие здесь в строю, успешно сдали экзамены и зачислены в личный состав училища курсантами первого курса… Впрочем, ошибаюсь, не все. Среди нас есть такие товарищи, которым не место в наших рядах. Кое-кому из присутствующих отказано в зачислении по причине грубого нарушения дисциплины…
Рыжая облезлая дворняга, прикормленная отходами с кухни и бомжующая по ротным подвалам, как ни в чем не бывало вымаршировала на плац. Она любила сборища неподвижных человечков, но редко доставляла себе удовольствии поучаствовать. Дворняга медленно доковыляла до самого центра, огляделась и невозмутимо завалилась на бок у ног комбата. Логинов замер, а замполит зашипел и попытался отогнать обнаглевшую тварь, топая ножкой. Догадавшись, что сделала что-то не так, собачка согласилась немного переместиться и улеглась в командирской тени. 
- Абитуриенты Синдеев и Родионов! Выйти из строя на шесть шагов!
Зычный бас полковника грозой пролетел над головами. Строй оцепенел. Каждый новобранец сравнил свою фамилию с услышанной, после чего эгоистично вздохнул: «Пронесло…». Все, кроме двоих . Сутулясь и шаркая ногами, двое несчастных предстали перед очами пятиста сотоварищей. Головы приговорённых опустились так низко, что первые ряды батальона разглядели затылки Синдеева и Родионова. Остальные, как не старались, видели только затылки впередистоящих товарищей. Комбат был неумолим:
- В среду перед обедом, около четырнадцати ноль-ноль, когда все сознательные абитуриенты готовились к приему пищу, комендант задержал этих молодцов за территорией. Что они делали там? Неоднократно нарушали дисциплину, перелазили через КПП и без сопровождения старшего купались на речке! Могли утонуть, понимаешь… Впрочем, я знаю, что в походе участвовали еще некоторые. Их фамилии известны…
Первые ряды потупили глаза, лиц остальных и до этого было не очень-то видно. Дворняга, обуреваемая любопытством, вскочила и, виляя хвостом так, что зад заносило из стороны в сторону, обнюхала вышедших из строя, будто собираясь по запаху отыскать соучастников.
- К тому же, комендант описал мне их лица! – закончил фразу комбат.
Первые ряды ссутулились так, что стоящим за ними стало невозможно прятаться за их спинами. Поэтому все новобранцы принялись внимательнейшим образом изучать носки своих бот или движение облаков на горизонте. Командиры взводов оборачивались, вглядываясь в лица подчиненных и словно вопрошая: «Кто, кто это был, гады?!».
- Что ж, путь нарушение дисциплины будет на совести тех курсантов, кто, так сказать, остался за кадром. Не пойман, не вор, понимаешь. Но вот эти абитуриенты…Синдеев и Родионов! Приказом начальника училища №… от … вы отчислены за грубое нарушение воинской дисциплины! Встать в строй!
Тела казнённых траурным маршем возвратились на свои места. Рыжая дворняга тявкнула и устремилась за ними. Комбат невозмутимо продолжил:
- А сейчас командиры рот зачитают списки личного состава согласно нового штатного расписания 2-го батальона. Прошу курсантов запомнить номера своих рот и взводов, а затем при перестроении занять места в соответствии с новыми списками. Командирам рот, приступить!..