Geum.ru

Михаил Мухамеджанов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   39   40   41   42   43   44   45   46   47

Она объявила перерыв и вышла с заседателями в совещательную комнату.

Зал расслабился, оживился, но никто не выходил, боясь потерять свои места, послышались радостные возгласы, многие стали подходить к родителям и интересоваться жизнью дома. Кто-то спрашивал, как туда попасть и привести своих детей? Те охотно отвечали.

Теперь уже даже ярые ненавистники с одобрением и дружескими улыбками смотрели на подсудимого, но подойти не могли. Четыре милиционера зорко стерегли все подходы к его скамье. Он сидел задумчивый и отрешенный. Было видно, что этот процесс его совершенно вымотал, о чем свидетельствовали огромные синяки под глазами и совершенно серое, измученное лицо.

Неожиданно к жене подсудимого подошла секретарь суда и попросила ее проследовать в комнату судьи. Подсудимый неожиданно встрепенулся, позвал адвоката, единственного, кто мог с ним общаться, что-то тому шепнул. Пусковский подбежал к Нурие-апа, которая уже входила в дверь совещательной комнаты, и крикнул ей, чуть задыхаясь:

- Ваш муж просил думать только о детях. Думать только о детях!

Нурия-апа остановилась, посмотрела на мужа, и, когда они встретились взглядами, прочла: «Милая, думай только о себе и детях! Что бы ни случилось, думай только об этом! Умоляю! Не думай обо мне!»

Они так долго жили вместе, вместе делили вся тяготы и невзгоды, что давно понимали друг друга с полувзгляда. Просьба судьи особенно ее не удивила. Та явно давала понять, что оправдательный договор впрямую зависит от выполнения этой просьбы, и она поняла, что живым отсюда Саида не выпустят, а ее и детей оставят в покое только тогда, когда собственноручно напишет заявление о неблагополучном состоянии нервной системы супруга. Теперь стало понятным, что он хотел сказать перед тем, как она вошла в эту комнату.

Выполнив эту жуткую, бесчеловечную просьбу судьи, она вышла в зал, ничего не видя от слез, но быстро собралась и гордой, спокойной походкой вернулась на место. Советская власть, которую она неожиданно начала принимать, стала для нее ненавистной и отвратительной, а люди, которые ей служили, снова превратились в служителей дьявола. И их, сторонников этой дьявольской вакханалии она презирала, и это придавало ей силы, чтобы не разреветься. Все это безмозглая, серая масса не стоила ее слез.

А тем временем зал уже ликовал. Судья объявила приговор, в котором снимались все обвинения с подсудимого, даже объявлялась благодарность за заботу о подрастающем поколении молодых строителей коммунизма. В частном определении «предлагалось оказать помощь организаторам этой необычной коммуны», в частности направить его лидера и идейного вдохновителя в психиатрическую больницу для освидетельствования и лечения. Суд не мог не принять во внимание, что на неадекватность его поведения в последнее время жаловались члены комиссии по делам несовершеннолетних, даже супруга. Государство должно было быть уверено, что детям, которых он берется учить и воспитывать, ничего не будет угрожать.

Многие сторонники защиты во главе с Пусковским были обескуражены этим определением суда и с удивлением смотрели на Нурию-апа. Сам Пусковский говорил что-то о нарушении законности, предлагал подать кассационную жалобу и выжидающе спрашивал ее мнение. Еле сдерживая слезы, она спрятала лицо и, ничего не говоря, выбежала из здания суда.


-3-

- Ну, рассказывайте, что вам удалось сделать? – нетерпеливо спросила Наргиз Ильхомджона. – Только, пожалуйста, побыстрее и поподробнее!

Тот присел, вздохнул и посмотрел на пустой стол. Было видно, что он очень измотан дорогой и, вероятно, очень голоден.

- Можно я выпью хотя бы стакан воды? – спросил он, бросив на жену уставший взгляд.

Наргиз вскочила, быстро поставила чайник, накрыла стол, поставила фрукты, сладости, поломала лепешку и поставила блюдо с холодными кусками баранины, присыпанными зеленью.

- Извините, Ильхомджон, я так извелась, что совсем забыла вас покормить. Не корите меня. Скоро будет ужин, а сейчас перекусите, пожалуйста! Меня очень волнует судьба этого человека и его семьи. Кушайте, я подожду!

- Не стоит извиняться, Наргиз, я все понимаю, - начал свое он свое повествование, кусая небольшие кусочки мяса и отщипывая такие же кусочки от лепешки. – Как ты понимаешь, я уже не так всесилен, как прежде, но кое-что мне все-таки удалось. Помогли друзья и старые связи. Прежде всего, удалось перевести Саид-ака в Москву, неплохую больницу. Там хорошие врачи, может, они и Аллах помогут, и он снова будет здоров. Там же теперь его семья. Условия не слишком комфортные, но так Нурия-апа будет ближе к мужу, а дети - к отцу. Во всяком случае, учеба и медицинское обслуживание на высоком уровне. Как ты просила, я разыскал мать Саид-ака. Она пряталась в скитах у раскольников. Сейчас она уже старая, больная, для советской власти уже не опасная. Ты же просила, чтобы она встретила старость рядом с сыном и внуками, вот я все и исполнил. Теперь они все вместе будут жить в Москве, городе, откуда им пришлось бежать в революцию. Все-таки это их родина. Кроме того, в Москве легче затеряться, если, правда, они не будут кричать, что они потомственные князья. Нурию-апа я предупредил, да она и сама все понимает, а вот насчет матери не знаю. Старуха упрямая и гордая. Ох, и достанется бедной Нурие. Та ее не любит, да еще сына ей вряд ли простит. Она и мне-то выговаривала, как жена могла такое допустить? «Весь этот проклятый городишко, - кричала, - надо было спалить, а мужа выручать». Ей добрые люди рассказали, что невестка прилюдно предала мужа. Когда я начал ей объяснять, что другого выхода не было, надо было спасать ее внуков, она стала так кричать, что люди из другого вагона прибежали. Жуткая женщина, своенравная и упрямая. Тогда я, наконец, понял, в кого пошел ее сын. Он ведь тоже несгибаемый. С таким характером, да такой биографией, как у него, действительно только в национальные герои. Он ведь и в этот раз проявил такую стойкость, что властям ничего другого не оставалось, как пойти на крайние меры.

- Что с ним? – вскрикнула с ужасом в глазах Наргиз. – Его убили?

- Успокойся, Наргиз! – попытался ее успокоить муж. – Я же сказал, он жив и здоров, но вот с мозгами у него не все в порядке. Извини, я опоздал, хотя и был там на следующий же день после твоей просьбы. Я бы все равно ничего не успел сделать. Может, он и сам тронулся умом от всего пережитого?

- Как это тронулся? – спросила она, начиная потихоньку приходить в себя. – Он же в больнице был, там же врачи! Как они могли такое допустить? А-а-а, теперь все понятно, им приказали довести его до сумасшествия. Они же советские врачи, самые гуманные врачи в мире, они же клятву давали вашему усатому, кривоногому вождю. Значит, твои друзья-чекисты слабы в коленках оказались, помощи у этих клистирных дел мастеров попросили. Ура! Сломали несгибаемого князя, который один против вас всех восстал, не побоялся произносить свое имя и звание. Ленины, Сталины – что это? Это же прозвища, клички. Отец говорил, что только в воровском мире люди отказываются от своих имен, чтобы скрываться от полиции. Настоящий, смелый человек никогда не отказывается от своего настоящего имени. Я еще могу понять поэтов, писателей, артистов, будь они неладны, а ваши вожди –злобные твари, что сделали они? Теперь я понимаю. Они творят такое, что после этого дрожат, как последние трусы, скрывают свои истинные лица, окликают друг друга, как собаки. И вы им верно служите? Какие же вы мужчины после этого? Прав отец, когда говорит, что даже у нашего народа не осталось настоящих мужчин. Ну да ладно, что говорить? Все равно вам всем никогда этого не понять. Вы же несгибаемые коммунисты, верные ленинцы. А еще спрашиваете, почему я вас не уважаю? Вы же даже любимого брата у меня отняли, отравили своей мерзкой идеологией. Какой отваги, чести был, а приехал с фронта – «Я за родину, за Сталина в атаку ходил». Весь покалеченный вернулся, тоже коммунистом стал. Отец чуть с ума не сошел, когда это услышал. Да и мы все тоже хороши. Ах, какой Ленин хороший, добрый, он народ любит, а Сталин еще лучше, он вообще все народы любит. А вот, кто по-настоящему свою страну, свой народ любит, ломаем, душим, на пытках умирать заставляем, даже врачей в извергов превратили. Потому-то Аллах нас всех и наказал.

Она замолчала, распаленная от злости, а он, поджав губу, крошил пальцами кусок лепешки, стараясь не поднимать на нее взгляда.

- Ты во многом права, - нарушил он молчание, поднимая на нее глаза. – Во многом. Я тоже давно начал понимать, что мы идем совсем не туда, куда зазывали нас когда-то большевики. Жизнь с тобой заставила меня многое передумать и пересмотреть. Ты думаешь, я всего этого не вижу? Вижу, еще как, моя служба помогла мне увидеть все яснее, даже больше тебя. Мы превратились в безвольных кретинов и зверье. Ты думаешь, почему я ушел из органов? Да потому, что не хочу больше участвовать в этом мракобесии. Мы раньше никогда с тобой на эту тему не говорили, да ты и не интересовалась этим. В какой-то степени я прозрел благодаря тебе, но свое решение принимал сам. Если бы ты только знала, как трудно уйти с того поста, который занимал я? Это практически невозможно. У нас ведь тоже только одна дорога, в лагерь, к стенке. В молодости я лихо влетел в ЧК, а что я тогда понимал? Баи нас угнетают, давай, бей баев! Басмачи нам жить не дают по новому, бей басмачей! Только чуть позже я вдруг стал задумываться, что басмачи тоже люди, те же таджики. Что я в детстве и юности видел? Только, как отец с матерью надрываются, чтобы накормить нас. Ты хоть знаешь, что такое голод? Тебе повезло, ты видела жизнь, училась, а я постигал другую науку, убивать, чтобы добиться счастья для таких, как мои отец, мать, братья и сестры. Только потом я начал понимать, что война все равно не приносит счастья, только горе и разочарование. Встреча с тобой мне на многое открыла глаза. Я ведь тогда думал, что Ибрагим бек тебя угнетает, как и весь свой гарем. Думал, освобожу, ты будешь счастлива, а получилось совсем наоборот. Я тогда даже в мыслях не мог себе представать, что сделаю тебя несчастливой. Думал, отойдешь, полюбишь меня. Я ведь все для тебя готов был сделать, как тогда, так и сейчас. Ведь я считаю себя виноватым, потому что люблю тебя. Вот ты после приезда из Сибири бросила мне в лицо, чтобы я мучился всю жизнь, как ты и твой любимый бек, а ты думаешь, я не мучаюсь с тобой всю жизнь? Но ведь в этих муках я постигаю другую науку, как стать человеком? И ты мне во многом помогла. Может, конечно, я поздно стал это понимать, но кое-что все-таки уяснил. Например, если ты что-нибудь просишь, то это очень серьезно и очень нужно не только тебе, но и мне. Таких просьб за нашу жизнь было всего лишь несколько, и я увидел, что все они связаны с благородным, благим делом. По этим просьбам я учился жить и понимать, что есть зло, а что – добро. Не знаю, заслуживает ли это любви, но уважения кажется, заслуживает. Ведь я выполнял твои просьбы уже не потому, что люблю тебя, а потому что уже сам хотел принять участие в благородных делах. Ведь я же все время рисковал. Ты спрашиваешь, куда делись наша мужчины? Представь себе, они есть. Я ведь еще не все рассказал. Когда я приехал в Стерлитамак, Саид-ака и его семьи уже не было. Они уже были по дороге в Москву. Мои друзья постарались еще до моего приезда, а мне пришлось еще задержаться. И знаешь почему? Потому что случайно встретил твоего отца.

- Ну, и что в этом такого? – удивленно спросила Наргиз. – Я ему сообщила обо всем, и он решил быть там. Ведь Саид-бек, как ты знаешь, его друг.

- Слушай, Наргиз, в доме никого нет?

- Нет, никого, а что?

- А баба Ира?

- Ее тоже нет, уехала на базар, а что случилось?

- Точно никого? Тогда слушай, твой отец так навестил друга, что теперь этот городишко долго еще будет помнить его приезд. Так вот, события после отъезда твоего друга с семьей развивались так. Начать с того, что полностью сгорел его дом, потом надругались над судьей, нет, ее не бесчестили, хотя, наверное, это не было бы так позорно. Ей на голову натянули ее юбку и отходили по заднице так, что сесть она сможет не скоро. Представляешь пятидесятилетнюю женщину, мать троих детей. Но это еще не все. С обвинителем на суде и следователем обошлись примерно так же. Правда, их били вместе в кабинете, натянув на головы скатерть со стола. Ну, а дальше, главный и лечащий врач психбольницы почему-то сошли с ума каждый у себя дома, примерно в одно и тоже время. Ну, и последнее, после того, как на следующий день горсовет почти в полном составе собрался на экстренное совещание, половину присутствующих в кабинете вместе с главой города и секретарем обкома постигла та же участь, что и врачей психбольницы. Представляешь, весь город на ушах, следственные спецбригады из Уфы и Оренбурга, а тут я. Хорошо еще, что я все время у них на глазах, наши конторские меня у поезда встречали, иначе бы я сейчас был не здесь, а там, в следственном изоляторе.

- И вы думаете, что все это сделал мой отец? – изумилась она.

- Конечно, не он один. Следователи выяснили, что судью, прокурора и следователя били какие-то молодые мужики и парни, натянув на головы колпаки с прорезями для глаз. Причем, судью вообще били прилюдно, чуть ли не на центральной площади, а горе - юристов в кабинете, отозвав куда-то секретаршу. А в это время люди в приемной сидели, приема дожидались. Двери-то у этих кабинетов двойные, ничего не услышишь. И ведь как ловко все сделали, постовой милиционер ничего не видел, люди в приемной видели, как толпа молодых ребят вывалила из кабинета, но никто их не узнал, даже портретов составить не могли. Мистика какая-то, а вот с коллективным сумасшествием действительно колдовство. И ведь что странно, у всех родителей с детьми железное алиби. У них в поселке и двух деревнях в это время комиссия по надзору за детьми из Уфы работала. Все шестьдесят три семьи со своими чадами в полном составе двое суток никуда не отлучались, а сама комиссия расположилась в том самом доме. Причем, за семьями и днем и ночью наблюдали надзирающие инспекторы и милиция. Именно они-то и отлучались, когда дом полыхнул. Их потом там трясли так, что мало не покажется. А они молчали и не понимали, как это могло произойти? Лесника хотели тряхнуть, а он как раз в городе в больнице лежал с аппендицитом. Вот уж колдовство, так колдовство. Но это на самом деле дело темное, тайга, есть тайга, а вот с сумасшествием, конечно, можно было что-то прояснить. Например, то, что наши горцы знают такие травы, из которых можно приготовить отвар, очень похожий на чай, от которого человек умирает через несколько дней или сходит с ума.

- И вы, конечно, подсказали своим коллегам, где искать эти травы?

- Наргиз, мне очень обидно это слышать! – возмутился он. - Неужели я заслужил такое отношение и стал в твоих глазах предателем? Неужели ты так ничего и поняла?

- Простите, Ильхомджан! – сказала она, опустив глаза. – Я и сама не знаю, что говорю. Я на самом деле вам очень благодарна за все, что вы делаете для меня! Слушая вас, я тоже многое поняла. Я была к вам несправедлива. Я понимаю, что вы любите меня, готовы сделать для меня все, даже пожертвовать жизнью, но я не могу вам ответить тем же. Простите меня! Я поняла, что вы хороший человек, добрый. Я поняла, что принесла вам много несчастий. Простите меня, что не дала вам развод! Если хотите, мы расстанемся, как только вы скажете.

- Но я не хочу расставаться с тобой! – чуть ли не вскрикнул он. – Я люблю тебя и хочу быть с тобой до конца! Мне не нужен никто, кроме тебя, ни одна женщина на свете мне тебя не заменит!

- Бедный вы мой! – посмотрела она на него с грустью. – Все-таки вы ошибаетесь. Я совсем не такая, какая нужна вам. Я уже не могу приносить мужчинам счастье, во мне все выгорело, а остальное я давно выплакала.

- О, Аллах! – сказал он с глазами полными любви и слез. – До чего же я люблю тебя! Я буду ждать, пока ты снова не оттаешь! Я все сделаю, чтобы твое сердце снова зажглось!

- Понимаете, дорогой, - снова с грустью произнесла она. – Боюсь, этого уже не будет никогда. Я не хочу давать вам хоть какую-то надежду. Когда я побывала в доме Саид-бека, во мне будто что-то шевельнулось. Мне снова захотелось любить и быть любимой, но эти последние события убили во мне последние чувства. Когда вы говорили о том, как люди расправились с теми, кто погубил этого настоящего, святого человека, я почувствовала, как во мне злорадствует удовлетворенное чувство мести. Конечно, эти подонки получили по заслугам, но мы не вправе их судить, так учит Аллах и Он один решает, кого и как наказать. Но ведь я бы поступила точно так же, еще страшнее. Когда я вспоминаю свою обиду, во мне все вскипает и появляется только чувство мести. Женщина этого не должна делать, но я ничего поделать с собой не могу. Вероятно поэтому, видя вас, я вспоминаю сразу все-то, что происходило тогда в это лихолетье. Простите меня! Я не смогу быть вам хорошей женой.

- Но можно мне хотя бы оставаться твоим другом?

- А разве мы с вами не друзья? Во всяком случае, мне бы этого хотелось.

- Друзья, так друзья! – вздохнул он. – Но я все-таки буду ждать и надеяться.

Видя, что она не отвечает, он еще раз вздохнул и сказал:

- Ладно! Пока кто-нибудь не пришел, расскажу, что было дальше. Ты вот сказала, что не осталось настоящих мужчин, попытаюсь разубедить тебя в этом. Мои коллеги из Москвы, которых прислали в помощь местным органам, тоже предположили, что вся эта мистика имеет своих смертных исполнителей, но решили забыть о своих догадках. Пусть, говорят, местные кретины думают, что возмездие совершил «дух тайги». Они восхищались Саид-беком и теми, кто за него отомстил. Один из них даже позавидовал, кто бы за него так разделался с обидчиками? Короче, они поняли, что твой отец появился в городе неспроста. Они, конечно же, предполагали, что он участвовал не во всех чудесах. Какая-то доля оставалась за местными «народными мстителями», может, она была и большей, но то, что «этот молчаливый, гордый старик-азиат» приложил к этому делу свою руку, они уже не сомневались. И как только я собрался помогать твоему отцу, чтобы спрятать его и вывезти из города, они, словно прочитав мои мысли, посоветовали «немедленно посадить этого «абрека» в поезд и отправить обратно в горы, пока он окончательно не извел полностью всю «верхушку» этого городишки». Больше того они сами впихнули его в поезд, всучили билет и посоветовали больше здесь никогда не появляться. Твой упрямый отец еще сопротивлялся, пытался выскочить из поезда и успокоился только тогда, когда они его поймали и объяснили, что так он подведет не только себя, но и их, и тех, кто ему помогал. Только после этого он уехал, взяв с них честное слово, что начальник милиции города получит по заслугам. Они с радостью поклялись, что это будет исполнено, потому что эту сволочь уже сняли с работы, исключили из партии и арестовали. Когда твой отец, наконец, уехал в Оренбург, они перекрестились и еще долго им восхищались. А ты говоришь, нет настоящих мужчин? Если бы только могла себе представить, как и чем они рисковали? Я уже говорю не о себе, а о них, так ненавистных тебе чекистах. Там ведь тоже встречаются люди, причем, настоящие и смелые. А это ведь мои друзья, мы с ними вместе начинали еще в семнадцатом. Между прочим, они, рискуя, помогли мне уйти из органов. К тому же они помогали твоему отцу не из-за меня, они даже не знали, что мы знакомы. Я ведь им вначале соврал, что его не знаю. А другие, те, что помогли Саид-беку, тоже им восхищались и тоже помогали уже сами, когда узнали, кто он и что с ним сделали. Вот теперь и думай, есть ли еще хорошие люди на земле?

- Да! – произнесла пораженная услышанным Наргиз. – Спасибо вам, что открыли мне глаза! Я себе такого даже представить не могла. Извините, Ильхомжан, что я плохо думала о вас и ваших друзьях! Значит и у вас, в вашей жуткой организации есть хорошие люди? Мне даже на душе стало как-то тепло. Оказывается, ненависть и месть плохие советчики. Еще раз большое спасибо за все! А отца своего я, конечно, узнаю. Точно, пока не завершит задуманное, ни за что с места не стронется. То-то мы с ним, как огонь и ветер, когда встречаемся. Характер у меня его, вот мы и показываем его друг другу всю жизнь. Сначала искры летели, когда меня Ибрагим бек посватал, потом - из-за вас, теперь бьемся, как барсы, из-за братьев и рода. И все-таки не верится, что он на людей руку поднял, особенно на женщину. Этого просто не может быть, да и дом поджечь, который его друг строил? Нет, это на него не похоже. Он бы скорее его разобрал и в лесу спрятал. По крайней мере, сделал бы его непригодным для жилья, но поджечь? А уж бить и так срамить женщину это вообще невозможно. Вы же его знаете, он скорее руку себе отрубит, чем совершит такое. Он, конечно, мог наказать, еще как, но этого он не делал. Голову свою в заклад ставлю, но он к ней даже не прикасался, а уж тем более кого-то на нее натравливать.

- Между прочим, мои друзья тоже так думают. Особенно после того, как твой отец им сказал, что он бы и хотел ее наказать, но опоздал, а то, что с ней сотворили, не по-мужски. А знаешь, что он ответил, когда его спросили, что он думает о коллективном сумасшествии врачей и властей города? « С какого такого ума они сошли, если у них мозгов от рождения не было? – сказал он. - А потеряли они свои пустые, никому не нужные головы из-за страха перед своими такими же злобными, тупоумными начальниками. Можете, - говорит, - искать, но среди настоящих людей вы все равно виновных не найдете. Так что, - говорит, - сажайте меня, вам ведь все равно, кого сажать, ордена и звездочки на погоны получите». Ну, а дальше я тебе уже все рассказал.

- Да, это мой отец, узнаю. Могу себе представить, что сказали ваши друзья. Значит, и они тоже посчитали, что с Саид-беком поступили несправедливо?

- Да, Наргиз, они им тоже восхищались, более того с радостью откликнулись на мою просьбу.

- Надо же, я и подумать о таком не могла. У вас действительно хорошие друзья. Ну, а что было дальше?

- Дальше все. Обе следственные бригады разъехались по своим городам. В город прислали нового председателя горкома, секретаря обкома, начальника милиции назначили из местных оперативников. Они навели порядок, кое-кого повыгоняли с насиженных мест. Всю эту шумиху списали на бывших руководителей, потому что те превышали полномочия. Мои друзья уехали в Москву, прихватив с собой старую княгиню, а я сел в поезд и приехал к тебе.

- Что-то я не пойму? – удивилась она. – А почему вы не поехали с княгиней?

- Зачем? Мои друзья благополучно доставили ее до места. Тебя волновало, что они ее заберут с собой на Лубянку?

- Нет, не волнуюсь. Я вам верю, но как-то странно.

- Что странно?

- Странно, вы же тоже ехали в Москву, я бы еще подождала один-два дня, пока вы проводите ее до дома Саид-бека. Эти дни все равно ничего не решали.

- Не понял, как это я ехал в Москву? Я ехал домой, к тебе.

- Но вы же проезжали через Москву.

- Я поехал на следующем поезде вслед за твоим отцом. Приехал в Оренбург, спросил у товарищей, садился ли на поезд «Москва – Сталинабад» твой отец, они подтвердили, что по нашей просьбе из Стерлитамака проследили за его посадкой. После этого я сам сел в поезд и приехал. Что-нибудь не так? Я ведь все сделал, как ты просила, только вот с отцом оказия вышла, но иначе было бы худо.

- Нет, все так, - задумчиво ответила она. – Оказывается, до нас из Башкирии есть другая дорога?

- Вот ты о чем! – улыбнулся он. – Знаешь, Наргиз, что с тобой, что с твоим отцом точно с ума сойдешь! Если бы не ваши характеры, и вы хотя бы прислушивались к тем, кто вам добра желает, поверь, было бы лучше. Да, уважаемая жена, до Стерлитамака есть другая дорога. Если бы ты не игралась в шпионов и не убежала от моих людей, которых я с трудом уговорил сопровождать тебя, тебе бы не пришлось полмесяца трястись по всей России на всех дальних поездах. До Саид-бека можно было добраться за сутки, максимум - двое. А я–то все думаю, как ты оказалась в Москве, зачем?

- О, Аллах! Какая же я упрямая дурочка! – воскликнула она, сделавшись пунцовой и растерянной. – И в правду я совсем плохая жена!

- Еще какая! – пробормотала незаметно вошедшая в комнату баба Ира. – Муж с дороги, а у нее на столе хоть шаром покати. Здравствуй, Ильюшенька! Как доехал? Сейчас покормлю, а потом расскажешь. Наргиз, вставай, поможешь!

- Слава Богу! – радостно воскликнул Ильхомджан, - Здравствуйте дорогая баба Ира! Ура! Наконец-то поужинаем! Наша Наргиз начинает признавать свои ошибки. Это обязательно надо отметить, поужинаем с вином.

-4-

Ибрагим никак не мог понять, почему эта злобная старуха все время обижает бабушку Нурию? Он плохо знал татарский язык, но понимал, что та, которую все называли «старой мамой», постоянно была недовольна тем, что бабушка все делает не так, ворчит, когда ей приносят поесть, лекарства, даже перестилают постель. «Старая мама» почти не вставала и уже себя не обслуживала. У нее было столько болячек, сколько и злобы. Правда, к самому Ибрагиму, его дяде Шамилю, брату мамы и маминой младшей сестре Розие старуха иногда проявляла благосклонность. Тогда она улыбалась, трепала их за щеки и даже гладила по голове. К бабушке и маме, которая всегда пыталась защитить свою мать, она таких чувств не испытывала. Единственный, кого она любила и прижимала к груди, был дедушка Саид – ее сын.

Еще одной причиной нелюбви старухи к своей невестке и старшей внучке было то, что они не очень ладили с ее многочисленными родственниками, которые приходили постоянно, часами просиживали у постели, во всем стараясь угодить своенравной «барыне». При этом они совершенно ничего не делали, даже еду приходилось подносить бабушке, маме или ее сестре, не говоря уже о том, чтобы вынести судно.

Бабушка молчаливо и тихо плакала от обид, а мама говорила, что все это «воронье» специально слетается к выжившей из ума старухе в надежде, что та оставит им что-нибудь из наследства. Ибрагим, которому было уже шесть лет, с ужасом внимал все, что здесь происходило, и закипал ненавистью, как к старухе, так и ко всем этим ее родственникам. Сдерживало только то, что он находился в гостях, где было принято себя вести прилично и сдерживать свои эмоции. Так его учили, ослушаться он не мог, тем более был предупрежден тетушкой, что дедушка Саид великий человек, отмеченный Всевышним и обидеть его, значит, обидеть самого Аллаха.


Ибрагима уже несколько раз привозили к дедушке с бабушкой. Своих первых двух посещений он, конечно, не помнил. Тогда ему не было еще и двух лет. Да и последующие он помнил плохо, они были короткими, в основном проездами. Но бабушку Нурию, дедушку Саида, мамину сестру Розию и брата Шамиля запомнил хорошо. Все они были добрыми, приветливыми и радостно встречали маму, папу, тетушку и его. «Старую маму» он запомнил тоже. Она всегда была строгой, нелюдимой и жила в их доме словно бы из одолжения. Короче, она одна ему жутко не понравилась.

Семья дедушки жила в огромном подвале на реке Яуза, которая весной выходила из берегов и частенько его затапливала. Тогда ковры, дорожки и обувь плавали по полу, как корабли, а жители подвала отправляли детей на верхние этажи и боролись со стихийным бедствием, как могли. Иногда им помогали пожарные и своими помпами откачивали воду. Это интересное зрелище запомнилось Ибрагиму на всю жизнь.

Жителей в подвале, как и их детей, было довольно много. Дом имел несколько подъездов, соответственно на этаже было много комнат и квартир, а подвал имел длиннющий коридор с огромным количеством дверей в комнаты и единственным туалетом в одном из концов. Кухни, ванной и другой подобной роскоши не имелось вообще. Вместо этого почти у каждой двери стоял кухонный столик и какое-то подобие электрической плиты, за которые жильцы систематически штрафовались местными пожарниками, которые приходили сюда, как за зарплатой.

Несмотря на все эти неудобства, в самом подвале всегда существовал почти идеальный порядок. Самое удивительное, что здесь не было того огромного количества крыс, которыми буквально кишело все московское подворье. По крайней мере, они здесь никого не доставали. За это жильцы были обязаны дедушке Саиду, который умел с ними разговаривать, и договаривался жить дружно, не мешая друг другу. Вообще дедушке подвал был обязан многим. Дедушка умудрялся как-то договариваться даже с сыростью. Однажды он уговорил жильцов дома прокопать и пробить узенькие лазы на улицу, и сырость стала отступать. До этого плесень вырастала до таких размеров, что в ней можно было спокойно спрятать взрослого человека. Жильцы дома с верхних этажей сначала очень возражали, боясь, что дом упадет, даже вызывали руководство, но потом даже стали так же дружно заступаться за жильцов подвала, которым было приказано немедленно закопать свои отрытые катакомбы. Первой причиной было то, что совершенно исчезли мерзкие комары, от которых не было спасенья ни летом, ни зимой, а второй, весьма существенной стала отремонтированная, вернее, вновь проложенная в подвале канализация. До этого с ней были жуткие проблемы.

Скоро дедушку, как самого дорогого и уважаемого гостя стали приглашать во все подвалы округи. К нему часто стали обращаться даже власти. Ему стали доверять настолько, что в самом подвале вместо лазов появились даже подобия окон на улицу. Правда, они были маленькими, зарешеченными на уровне тротуара, но все равно впервые дневной свет осветил эти жуткие серый своды, построенные еще до советской власти, а в торцах коридора появились даже два настоящих окна. Они, конечно же, не выходили на улицу, были ниже уровня земли, но из них в подвал шел чистый, свежий воздух и можно было понять, когда наступает любое время суток.

За все это дедушкиной семье выделили аж две кельи и один маленький чуланчик, вместо одной, положенной. Они моментально превратились в две удобные комнаты и кладовку, которую заняли Шамиль с сестрой. Несмотря на такую роскошь по московским меркам, семье дедушки все равно места не хватало. Помимо того, что четверть комнаты занимала огромная кровать «Старой мамы», остальные ютились на трехъярусных этажерках и гамаках. Оказалось, что у дедушки было огромное количество родственников, как осы на мед слетавшихся в столицу. Часто случалось так, что ему с бабушкой вообще не хватало спальных мест и приходилось дремать на стульях в коридоре. Слава Аллаху, что хотя бы дети мирно спали в чулане, а старшая дочь вышла замуж и уехала в далекую Среднюю Азию.

Ибрагиму так ни разу не удалось переночевать у любимых дедушки с бабушкой. Поэтому, приезжая в Москву, он и родители останавливались у одной симпатичной старушки, которая занимала крохотную комнатенку на первом этаже. Бабушка Катя когда-то приютила полюбившегося ей Рахимжана и теперь была всегда рада его близким, сестре, жене и сыну. С маленьким Ибрагимом у нее сразу же установились теплые, можно сказать, родственные отношения, и бабушка Нурия иногда даже начинала ревновать внука еще и к ней.

Бабушка Нурия работала в магазине готового женского платья. Коллектив и покупатели были от нее без ума. Ее вкусом и умением подобрать красивый наряд самой привередливой моднице магазин прославился так, что туда стала съезжаться почти вся столица, создавая немыслимые очереди. В то время редко кого можно было ими удивить, однако удивляло то, что они по количеству не уступали самому Гуму, хотя сам магазин находился на окраине, в не слишком респектабельном районе и постоянно перевыполнял план. Очень скоро она стала заведовать секцией.

Полностью содержа семью, свою свекровь и всех родственников мужа, она еще умудрялась ухаживать за той же свекровью, больным мужем, и что самое удивительное, еще и кормить весь подвал. Мужчины отказывались притрагиваться к стряпне своих благоверных после того, как попробовали блюдо Нурии-апа. Неоднократно жители подвала и жители верхних этажей предлагали ей бросить торговлю и заняться только их кормлением. За это они предлагали несравнимо большие деньги, чем зарплата заведующей, из которой постоянно вычитались деньги за украденные в суматохе женские наряды.

Нурия-апа ни за что не соглашалась, но готовила огромными кастрюлями и тазами. К счастью, все женщины подвала ей дружно помогали и учились. Конечно, что-то им и удалось перенять, но, увы, Нурия-апа была недосягаема. Особенно это касалось ее пирогов и другой всевозможной выпечки.

По выходным в подвале устаивались настоящие праздники. Мужчины готовились к ним заранее, подтаскивая к дверям Нурии-апа мешки с мукой, корзины с яйцами, банки с вареньями, неимоверное количество противней, сковородок, мисок, кастрюль и, конечно же, неизменную трехлитровую банку с дрожжами. В субботу ранним утром у ее дверей собирались помощницы и помощники. Выходила Нурия-апа, и начиналось колдовство. Уже к полудню из всех печей подвала начинали вытаскиваться многослойные пироги с самыми разнообразными начинками, какие-то фантастические торты и огромные кучи кренделей, ватрушек, пирожков. Уже к субботнему вечеру абсолютно все жители и их гости уже не могли смотреть на все это обилие, дружно рыгая и поглаживая туго набитые животы. После этого начинались народные гуляния с песнями, танцами и номерами художественной самодеятельности, в которых активно участвовали дети. Тогда Ибрагим впервые услышал, как поют бабушка и мама. У бабушки был сильный, низкий, грудной голос, а у мамы - высокий и звонкий. Все буквально замирали, когда они на два голоса пели башкирские и татарские песни.

Однажды, гуляя во дворе дома бабушки Кати, он рассказал окрестным мальчишкам о веселом празднике. Ему, естественно, не поверили, обозвав его лгуном и хвастунишкой.

-Такого не может быть, - усмехался самый старший мальчишка лет четырнадцати. – Наши тоже гуляют, еще как, но после все кончается пьяными драками и милицией. Мы никогда не поверим, чтобы гуляли только с пирогами и чаем, да еще пели, танцевали и устраивали спектакли. Вот наши мужики действительно устраивают такие спектакли, что самая малая награда за них пятнадцать суток. Недавно нашему соседу три года дали. Его выступление очень понравилось. Четыре сломанные челюсти и шестнадцать выбитых зубов, - вот это спектакль! А ты нас своими байками травишь, и не стыдно? Правда, ребята?

Ребята дружно поддакнули и отвернулись от бессовестного лгуна.

Ибрагим ничего не ответил, но пригласил абсолютно всех на следующий праздник.

В назначенное воскресенье он сказал маме, что хочет остаться с бабушкой Катей. Та обрадовалась, что сможет, наконец, навестить подругу за городом, а он предупредил бабушку Катю, что пойдет с мальчишками гулять по Москве. В итоге он собрал всех детей с двух дворов и увел их в дальний поход от Сретенских ворот до Серебрянической набережной. Как раз через большую часть Бульварного кольца.

Когда бабушка увидела своего шестилетнего внука в окружении детей совершенно разного возраста от трех до шестнадцати лет, она обомлела. Вся эта орава из тридцати с лишним сорванцов явилась совершенно самостоятельно, без сопровождения взрослых, и слушалась только Ибрагима. Оказалось, что он и был их предводителем. Оставив появившихся детей на попечение жителей подвала, она срочно на такси слетала к бабушке Кате, чтобы с ее помощью успокоить родителей, которые от ужаса, что абсолютно все дети двух дворов неожиданно исчезли неизвестно куда, дружно бились в истерике и драли на части трех милиционеров. Слава Богу, что все было улажено с помощью тех же пирогов, которые счастливые родители поедали со своими детьми на этом необычном, веселом празднике в подвале.


Когда тетушка, отправляя Ибрагима в Москву, говорила, что дедушка Саид один из самых величайших людей на земле, он был крайне удивлен. Ничего великого в деде он не увидел. Да, дед был добрым человеком, может быть даже чрезмерно, но этим больше походил на жизнерадостного соседа, сумасшедшего Хакима, которого все били, унижали, издевались, а тот все время улыбался или плакал, как ребенок, у которого отняли игрушку. Дедушка часто говорил что-то несуразное, страшно боялся милиционеров, людей в форме, а завидев их, начинал дрожать и заикаться. Все его жалели и поговаривали, что это еще чудо, что Саид-ака вообще еще «хромал, мог говорить и что-то делать». Да и движения его были какие-то несуразные, часто дрожал подбородок или руки. Единственное время, когда его можно еще было не считать сумасшедшим, были вечерние часы, когда он рассказывал детям сказки и былины о великих богатырях. Тогда он преображался, лицо его становилось умным, задумчивым и одухотворенным. Чувствовалось, что в эти часы наступало просветление. Именно из-за них можно было поверить тетушке.

Ибрагим очень любил и ценил эти часы. Позже выяснилось, что он способствовал их продлению. Пожалуй, он был единственным, с кем дедушку не боялись отпускать надолго. Бабушка Нурия говорила, что он один так действовал на деда, мог его успокоить и даже подчинить себе. Особенной радостью для деда было то, что внук совершенно не боялся прикасаться к его израненному, больному телу, чесал спину и вылечивал головные боли. Внуку это тоже доставляло удовольствие. Он чувствовал, что дедушке здорово досталось от жизни, и радовался, облегчая его страдания. Увы, дедушка Саид был тяжело и серьезно болен.

Ибрагиму только один раз, в свои шесть лет, удалось услышать, как плакал дедушка в здравом уме, и это только подтверждало, что тот не до конца тронулся умом. Дедушка плакал тихо, роняя редкие слезы, как настоящий мужчина, когда «Старая мама» в очередной раз отчитывала его за то, что он позволяет своей беспутной жене делать ей упреки.

- Как она смеет указывать мне, княгине, кого мне принимать, а кого нет? – ворчала старуха. – Я всегда была против вашей свадьбы, вот и дождалась подарочка. В ней нет никакой гордости, она служит этой власти, грамоту за грамотой получает, выслужиться хочет. Чему она может научить детей? Чтобы они, так же как их мать, стали ударниками коммунистического труда? Тьфу, прости меня Аллах! Тебя совсем бросила, целыми днями шляется где-то. Смотри, сын, останемся мы с тобой вдвоем. А может это и лучше. Ты сам ее брось! Не срами своих дедов! Я твоему отцу до сих пор верна, хотя прошло уже тридцать лет, как его убили эти ироды. Она мне будет указывать, чтобы я не принимала твою сестру за то, что она отказалась от нас. А что ей было делать? В лагерь вместе с тобой идти? Она, конечно, негодяйка, но сейчас ведь пришла, покаялась, и я ее поняла, простила. Она ведь как-никак твоя родная кровь. И этой власти, как твоя, не служила. Муж служил, сволочью оказался, его свои же расстреляли. Так она же его любила, дура. Теперь плачет, волосы на себе рвет, прощения просит. А твоя? Ни разу не подошла, чтобы попытаться вымолить прощенье за то, что тебя предала. Я бы ей никогда этого не простила, но попытаться она была должна. На коленях передо мной стоять должна до самого страшного суда. И внуков против меня настраивает, старшая Зейнаб совсем волчицей смотрит. Слава Аллаху, правнук меня любит. Ершистый, задиристый, в нашу породу. Одна только отрада и осталась. Деда твоего очень напоминает. Такой же герой был. До генерал-аншефа дослужился. Сам император ему «Андрея Первозванного» на грудь повесил.

Дальше она принималась вспоминать о своей прошлой жизни, какие балы закатывали ее деды, как все пригибали головы, когда на этих балах появлялась она с родителями, как буквально пластались все эти знатные особы, когда появлялся отец ее будущего мужа, который не особо склонял голову даже перед императором. А дедушка сидел, держал ее за руку и тихо плакал. Изредка он пытался возразить матери, что она совсем не права, потому что не знает, не желает знать всего, что происходило за время их разлуки, что Нурия самая лучшая жена, которая ему послана Аллахом. Тогда старуха начинала злобно ругаться уже на него, обзывая слюнтяем, недостойным своего громкого имени, прислужником этим шакалам, которые сделали правильно, что, в конце концов, помутили его разум в «психушке».

Ибрагим со своим семнадцатилетним дядей Шамилем сидели в кладовке и все это слышали. Шамиль плакал, сильно заикаясь, стискивал зубы и шептал, что убьет эту старую змею, а племянник его успокаивал и тоже наливался ненавистью.

Когда дедушка вышел на улицу, ему надо было идти на работу в инвалидную артель, Ибрагим положил руку на плечо Шамилю, попросил его успокоиться, даже выйти на улицу погулять и, дождавшись, когда тот последовал его совету, вошел в комнату к «Старой маме». Она ему обрадовалась, позвала к себе и протянула шоколадную конфету. Он открыл дверь в коридор, посмотрел по сторонам, убедился, что никого нет, снова закрыл дверь, подошел к кровати старухи и внимательно, строго на нее посмотрел. Она удивилась, убрала улыбку с лица и спросила, чем он так озабочен?

Он поборол в себе волнение и спокойным голосом спросил:

- Апа, ты долго еще будешь мучить дедушку и бабушку?

Старуха подняла на него изумленные, расширенные от ужаса глаза и застыла, как изваяние. Было видно, что от удивления все слова застряли у нее во рту.

- А-А-е… - попыталась выдавить из себя она, но он резко прервал ее:

- Слушай внимательно, что скажу я, и, пожалуйста, не перебивай!

Было видно, как он дрожит от волнения и перебарывает себя, чтобы сдержать дрожь в руках и голосе. Она поняла, что это очень серьезно и немного испугалась и за него, и за себя. А испугаться было чего. Перед ней стоял уже не ребенок, а взбешенное, озлобленное существо, готовое в любую минуту кинуться не нее и рвать на части, о чем предупреждал этот взгляд, полный ненависти, и угрожающий, негромкий голос, которым впервые он обращался к ней на – «ты».

- Я знаю, что поступаю плохо, - продолжал он говорить, еле сдерживая злость и не сводя сверкающего ненавистью взгляда. – Не уважать старших, не уважать волю Аллаха, но я не буду больше этого терпеть! Ты сама меня вынудила! Когда мы с дедушкой Ниязи ловили змей, однажды он убил одну «злобную змею». Он сказал, что она не приносит пользы уже никому, даже себе самой. Она от головы до самого кончика хвоста переполнена злобой, ненавистью и ядом, который, кусая, выпускает весь. Таких змей, говорил он, надо безжалостно убивать. Еще он сказал, что среди людей тоже встречаются такие змеи. Я никогда их не видел, но дед сказал, что они злобные, не хотят помнить добра и обижают добрых людей. Если их убивать, значит приносить добро другим, за что не будет карать даже наш Аллах. Я никогда не убивал человека, но теперь понял, что должен это сделать. Ты и есть та «злобная змея»! Отец говорил, что убивал на войне фашистов, значит, и я должен убить «злобную змею». Ты веришь в Аллаха и молишься, поэтому даю тебе возможность последний раз попросить у него прощенья за все, что ты сделала плохого дедушке, бабушке и маме.

Старуха, наконец, собрала последние силы, попыталась встать и закричать. Ибрагим рванулся к ней и уже вцепился руками в горло, но вдруг почувствовал, как чьи-то сильные руки оторвали его от старухи и крепко сжали. Это был Шамиль, который бросил гневные слова старухе, что она чуть не довела до убийства своего собственного правнука. В этот момент он даже не заикался, но Ибрагим этого не слышал. Он бился в истерике в его цепких руках, царапался и пытался вырваться.

Он пришел в себя в чулане, в руках Шамиля, который успокаивал его, гладил по спине и нашептывал, что все прошло, все будет хорошо. Ибрагим начал приходить в себя, вздрагивал от приступов ярости, дрожал и повторял, как заклинание: «Я ее убью, все равно убью, она – злобная змея!». Когда он перестал дрожать, Шамиль освободил руки, посадил напротив себя и, глядя в глаза, сказал:

- Ты, м-моло-д-ец! В- в-се пра-в-вильно. Н-н-но никому не-не говори, п-пожал-луй-й-с-та, ч-то про-и-и-зошло. Т-т-ты с-сде-л-аешь о-ч-чень б-боль-льно д-деду-ш-ш-ке. П-п-п-понял? Ни-к-к-кому, да-ж-же м-м-маме. Э-т-та з-зло-б-ная т-т-тварь с-скоро с-с-дохнет с-сама. Ни-к-кому. о-ч-ч-чень п-прошу.

Увидев, добрые, огромные глаза Шамиля, Ибрагим немного успокоился и спросил, почему тот его остановил? Шамиль тоже немного успокоился, поэтому стал заикаться меньше и объяснил, что этим можно только всем принести еще большее горе. Прежде всего, дедушке, потому что «Старая мама» его родная мать, а потом придется плохо всем. Родственники дедушки, такие же злобные и сволочные, как эта старуха, натравят на бабушку Нурию милицию за то, что натравила внука на свекровь, чтобы убить ее и обобрать. Эти родственники появились совсем недавно, когда узнали, что их Саид живет в Москве, о которой только и мечтают. Им не нужно ничего, кроме того, чтобы как-то зацепиться здесь. Они без стыда и без совести, когда-то отказались от него и его матери, поэтому им ничего не стоит устроить какую-то подлость и сейчас. Поэтому об этом случае никому не нужно говорить. Пусть, говорил он, это останется только их тайной. Старуха будет молчать, потому что не на шутку испугалась сама. Он это видел. Может, теперь, наконец, поймет, что обижать родных, которые все делают для нее, не стоит. Ведь ее и в самом деле могут убить.

Внимательно выслушав Шамиля, Ибрагим поблагодарил его за помощь и сказал:

- Знаешь, Шамиль, я все прекрасно понял. Еще раз спасибо, что не дал совершить этот грех! Я даю тебе слово, как ты просишь, что об этом никто, никогда не узнал! Но я не могу тебе дать слово, что не отомщу всем, кто обижал дедушку и бабушку Нурию. Я запомню все это на всю свою жизнь и придет время, когда они вспомнят каждую обиду, каждую слезинку, которые по их вине проронили мои дедушка и бабушка. И это будут не только родственники этой злобной старухи, а все «злобные змеи», которые встретятся на моем пути. Я не буду их убивать, это сделает наш Всемогущий Аллах, но я постараюсь сделать так, чтобы они отравились своим же ядом. Я даже знаю, как это сделать. Однажды за мной в горах погналась такая «злобная гюрза». Сначала я испугался и бросился бежать, но когда понял, что она меня догоняет, я повернулся к ней и первый раз достал палку, которую носил на всякий случай. Сначала я сильно ударил ее, а потом прижал ее голову к земле. И держал ее до тех пор, пока она, пытаясь меня укусить, не укусила себя сама. Даже дедушка Ниязи удивился тогда, откуда у меня хватило ловкости и силы, проделать все это? Я и сам тогда удивлялся, но теперь понял, не стоит марать свои руки о какую-то мерзость. Достаточно заставить ее проявить свою мерзкую сущность. Тогда она обязательно укусит себя сама, надо только терпеливо ждать и не давать ей поднимать голову. Еще раз спасибо, что научил этому! Я этого никогда не забуду. Добро, как и зло, говорил дедушка Ниязи, нужно помнить всю жизнь. Тогда мне еще говорил, что этому его научил его друг – дедушка Саид. У меня к тебе единственная просьба. Если ты, конечно, будешь против, я соглашусь с тобой, но с дедушкой Ниязи я делюсь всем, потому что ему во всем доверяю. Можно я расскажу о сегодняшнем случае только ему? Он не общается ни с кем, даже с моим отцом. Именно у него я учусь и спрашиваю совета. Когда-то он мне сказал, что за своего друга Саида убил бы даже собственную дочь, и я ему верю. Он так бы и сделал.

Шамиль подумал, внимательно посмотрел на племянника и попросил все-таки сохранить секрет только между ними, объяснив, что так будет спокойнее всем. Ибрагим согласился и твердо обещал сдержать слово. Потом Шамиль в следующий раз, когда племянник приехал в Москву снова, поинтересовался, сохранил ли тот их секрет? Ибрагим удивился и сказал, что данное слово для него так же свято, как честь или жизнь. Что он молчал даже тогда, когда мама со слезами на глазах умоляла его рассказать, что же тогда случилось?

После того, как Шамиль отвез Ибрагима к бабе Кате, у «Старой мамы» случился инсульт, после которого ее полностью парализовало, она уже не могла двигаться и говорить. В таком состоянии она прожила еще полтора года. Это было жуткое время. Пришлось нанимать сиделку, за неподвижной старухой ухаживали даже жильцы подвала, дед Саид совсем не отходил от кровати. Родственники продолжали жить рядом, пальцем не притронувшись к больной. Ибрагим тоже упорно не желал приближаться к ее кровати, хотя она жалостным, умоляющим взглядом показывала, что хочет, чтобы он нагнулся к ней. Он смело смотрел в ее глаза, не отводя взгляда, но всем видом показывал, что презирает ее. Все понимали, что между ними что-то произошло, но не могли понять, как такой добрый и ласковый мальчик может так не любить одного человека, свою родную прабабку? А он продолжал презрительно на нее смотреть и упорно молчать. Когда его, наконец, оставляли в покое, он бросался не шею бабушки или деда и тихо плакал, стараясь никому не показывать своих слез.

Шамиль смотрел на это и его охватывал ужас. Он понимал, что сам бы такого не выдержал. Он пасовал перед своим племянником и стал его побаиваться, понимая, что будет с ним, если вдруг обидит своих родителей. А ведь такие мысли у него уже были, ему так хотелось высказать им все, что накипело у него на душе за свое загубленное детство и юность. Он завидовал племяннику, что у него есть сила воли, мужество, нормальные родители и даже дед, с которым можно поделиться всем, который поможет в трудную минуту и подскажет, как справиться со всеми своими невзгодами и неудачами.

После смерти «Старой мамы» условия жизни дедушки и бабушки немного улучшились. По крайней мере, все ее кошмарные орды родственников потихоньку стали исчезать. Кто-то из них начал занимать освободившиеся комнаты в подвале, а кто-то умудрился даже въехать в нормальные дома. Правда, вся эта прожорливая саранча так же продолжала опустошать бабушкины съестные запасы, но у хозяев, наконец, появилась своя собственная кровать и какая-то мебель.

Розия тоже была довольна, у нее появилось собственное место, где она готовилась к урокам в школе и выполняла домашнее задание. Вместе с этим у нее тоже появилось свое законное спальное место. Шамиль и родной, младший брат дедушки Шавкат одновременно ушли в армию. Одного призвали защищать родину в Венгрии, а другого в звании офицера отправили в Германию.

Бабушка все так же работала в магазине, содержала семью, занималась воспитанием дочери, так же устраивала праздники «живота» родным и соседям и выхаживала мужа. Потихоньку стал приходить в себя и дедушка. У него почти прекратились нервные припадки, все чаще наступало просветление, но стали проявляться другие болячки, последствия тяжелой жизни и бесчисленных контузий. Работать он уже не мог даже в своей инвалидной артели. Все буквально сыпалось из его искореженных рук, подводили память и зрение. Бабушка с боем и со слезами умоляла его посидеть спокойно, но он упорно продолжал что-то делать, в результате чего все только портил и ужасно расстраивался. Единственное, что ему удавалось, превозмогая ужасные боли в ногах, всеми днями бегать и выполнять какие-то просьбы своих родных и друзей, которые нещадно его эксплуатировали. В результате он вечно попадал в какие-то глупые, а порой неприятные истории.

Ибрагима все это бесило, и он стал тихо, люто ненавидеть всех этих «любителей пожить за чужой счет», которые гоняли дедушку по всей Москве и ее окрестностям с тем, чтобы он купил дешевле какую-нибудь вещь. Например, лекарство, которое в их ближайшей аптеке стоило на пять копеек дороже, чем в тех же Мытищах. В результате дедушку постоянно забирали в милицию за неоплаченный проезд, а бабушке приходилось оплачивать штрафы.

Дедушка все это понимал и жутко расстраивался, но сидеть без дела не хотелось еще больше. Внук его тоже понимал. Поэтому все дедушкины «жадины», называющие себя его друзьями, пока могли жить спокойно. Это только потом, после смерти дедушки у них у всех в одночасье вдруг начались жуткие неприятности, если их можно было так назвать.

У одного из них неожиданно, один за другим сгнили деревянные столбы под домом, под Москвой, и тот рухнул прямо на глазах, искалечив дочку. У другого почему-то погибли все фруктовые деревья в Салтыковке, а в дополнение так отсырели припрятанные в тайнике деньги и облигации, что их отказались принимать даже в Сбербанке. Больше других пострадала сестра дедушки. Помимо того, что на шкатулку с деньгами и драгоценностями, подаренными матерью, обрушилась стена, превратив ее в сплошной монолит, ее семье больше года пришлось ютиться по знакомым и родственникам. В ее квартире на третьем этаже, в новом доме под Красногорском на стенах выступила плесень и прочно обосновалось полчище крыс, от которых она избавлялась с помощью самых страшных ядов. После этого ей пришлось ремонтировать не только свою, но и две квартиры соседей, которые доказали в суде, что плесень и крысы появились из-за антисанитарии, которую устраивала ее семья в местах общего пользования, особенно на лоджии. Санэпидемиологи это подтвердили, удивляясь, почему крысы выбрали именно эту квартиру, да еще на третьем этаже, когда многие другие находились в еще худшем состоянии. Еще четверо дедушкиных родственников тоже будут удивлялись, почему на их головы, хотя и в меньшей степени, продолжали сыпаться такие же неприятности?

Когда они однажды собрались вместе и поделились своими бедами, муж одной из родственниц деда высказал предположение, что все эти несчастья постигли их семьи после странных визитов внука Саид-ака, который приехал из Средней Азии и некоторое время учился в московской школе. Но его тут же дружно высмеяли. Как и каким образом восьмилетний мальчик мог один осилить такие чудовищные вещи? Действительно, каким изощренным умом и какими тайными знаниями должен был обладать вершитель, чтобы, например, мебель при малейшем прикосновении разваливалась на глазах, ковры рушились вместе со стенами, не говоря уже о крысах и невероятных превращениях шкатулки? Мало того, что из нее с грехом пополам удалось извлечь изуродованные золотые изделия и камни, все остальное, включая деньги и роскошное жемчужное ожерелье, было изуродовано и потеряно навсегда.

Все они дружно ломали головы, но никто так и не высказал предположения, что это наказание Аллаха. Да, именно наказание. Их действительно наказал Великий и Всемогущий Аллах за то, что они совершили подлость по отношению к своему брату, другу и родственнику, который преданно их любил, желал им только добра и счастья. Мало того, что они предали его один раз, предательство продолжалось и дальше. Вероятно, у таких людей предательство было заложено в их натуре и они уже не могли жить иначе.

Было ли правильным это предположение? Вероятнее всего - да! Ибрагим очень желал, чтобы у этих людей, как говорится, земля горела под ногами, и он молился об этом. Ведь именно они были виновны в том, что дедушку с бабушкой снова постигло ужасное несчастье, а они пряталась по своим норам и долго не высовывались, пока не улеглись все страсти.

Виною этому послужило то самое наследство, которое разделила между ними «Старая мама». У нее оказались настоящие драгоценности, еще со времен ее молодости. Где она их прятала, было известно только одному Аллаху. Но когда они вдруг появились, снова вспыхнули страсти, всколыхнувшие этих жадных, мерзких наследников, которые устроили жуткую грызню между собой над постелью еще живой благодетельницы, забыв обо всем на свете, в том числе и об окружающих. Они орали, драли друг у друга кольца, браслеты и ожерелья так, что посмотреть на это сбежался весь дом.

Естественно, после этого побоища не замедлили появиться и следственные органы, которые перевернули верх дном весь подвал и абсолютно ничего не нашли. Следователи были обескуражены тем, что в доме, где еще вчера бушевали страсти с дележкой каких-то неимоверно ценных бриллиантов, золотых изделий и жемчугов, не оказалось ни одной приличной, стоящей вещи, даже небольшого количества денег. Алчная, мерзкая саранча родственников очистила его так, что исчезли последние, заработанные деньги бабушки, ее скромные украшения, даже золотое колечко Розии, подаренное ей старшей сестрой. Единственными ценными золотыми изделиями в доме остались коронки на зубах умирающей старухи.

В этот раз дедушку с бабушкой оставили в покое, дали им похоронить княгиню, еще недолго спокойно пожить, даже выдать дочь Розию замуж. Через два года они даже переехали в новую отдельную квартиру. Как потом оказалось, органы терпеливо и внимательно следили за ними, может даже и квартира появилась не случайно. В конце концов, им надоело ждать, и они решили действовать. Конечно, уже не было Берии, великого «Хозяина», но методика осталась прежней. Начались беседы, больше похожие на допросы, поднимались старые архивные дела, проверки, которые затронули и родственников в Средней Азии, в частности, в следственные органы стали вызывать Ильхомджана, который был уже смертельно болен. Тетушке Наргиз с племянником и его мамой пришлось надолго приехать в Москву, чтобы как-то уладить эти дела, а потом еще и хоронить Саид-бека.


Ибрагим от всех этих новостей пришел в ужас. Он много не знал, в частности, как погиб дедушка. Но он отлично понял, что виною всему этому была его злобная «Старая мама» и ее родственники. Из разговоров взрослых стала вырисовываться общая картина. Он мгновенно вспомнил все, что происходило во время его приездов в Москву, слово, которое он дал Шамилю, и решил, что настало время мстить. Он упросил тетушку и мать, чтобы они разрешили ему навестить всех дедушкиных родных и знакомых, которых помнил. Мама была удивлена, но не возражала, тетушка в отличие от нее потребовала объяснений. Он объяснил, что «хочет посмотреть им в глаза и плюнуть на их пороги за смерть дедушки». Она согласилась с его справедливым решением и дала ему сопровождающего.

За неделю он объехал семь адресов, ему везде были рады, выражали сочувствие по поводу утраты такого деда и были несколько удивлены тем, что он ни разу не открыл рта. Все эти странные визиты были удивительно похожи: он входил, не здоровался, не менял серьезного выражения лица даже в самых смешных моментах, присаживался к столу, абсолютно ни до чего не дотрагивался, сидел минут пять, вставал и, не прощаясь, уходил.

Из этого на самом деле можно было заключить, что именно он был причиной всех несчастий, которые постигали эти дома после его ухода. Может, предположение было и верным? Кто это знает? А с другой стороны, это даже смешно, как мог этот маленький мститель совершать такие чудеса?

Ведь можно предположить и такое объяснение. Да, он очень хотел отомстить, всей душой желал этого и Грозный Справедливый Судья не стал дожидаться Страшного суда. Он услышал мольбу, вернее, крик души этого юного создания, произнесенный от чистого сердца и от большой любви к своим любимым дедушке с бабушкой, и решил сурово наказать их мучителей и подлецов. Ведь все эти жуткие неприятности, посыпавшиеся на их головы, были только началом этого сурового наказания.

Когда Ибрагим случайно узнавал какие-то новости об их дальнейшей судьбе, то каждый раз ужасался. Неприятности, если их только можно было назвать так, сыпались на их головы и дома, как из рога изобилия. Такой жизни и таких судеб он не пожелал бы даже своим самым злостным врагам. Причем, весь этот ужас настигал не только самих виновников, но и их близких. Он даже себе представить не мог, что такие страшные болезни, как саркома, рак, цирроз печени, эпилепсия могут сосредоточить свои жестокие удары только на одних этих семи семьях. Он уже боялся услышать очередную новость, как кому-то из них ампутировали руки, ноги, легкие, почки, как кто-то неожиданно сходил с ума, слеп, лишался речи, или кончал жизнь самоубийством. Сами виновники не вылезали из больниц, стали завсегдатаями кладбищ, где лежали их дети, потихоньку сходили с ума и не понимали, за что им уготована такая горькая участь? Но даже на этом их беды не ограничивались. Оставалось только удивляться, как это может выдержать человек?

Все семеро поделили между собой крест, вернее, небольшую его часть, который нес Саид-ака. Ими заинтересовались органы, следом за которыми появились еще и бандиты. В результате они лишились не только тех ценностей, которые вырывали друг у друга над постелью богатой старухи, но и всего остального достатка, даже заработанного уже своим трудом.

Однажды Ибрагим, уже взрослым и прожившим в Москве долгое время, решил навестить сестру дедушки и долго не мог прийти в себя от увиденного. Больная, немощная старуха, брошенная и обобранная своими чадами, в полном сознании умирала в полном одиночестве, как самая последняя нищенка. Только чудо, что озлобленные соседи - алкоголики еще не выбросили ее на помойку. Оказалось, что Ибрагим был первым и последним родственником, кто навестил ее за последние восемь лет. Последней гостьей была ее младшая дочь, которая выговорила матери все свои обиды за свою неудачную жизнь, за печальную судьбу своей несчастной сестры, плюнула в лицо и сильно хлопнула дверью.

Когда восьмидесятивосьмилетняя старуха стала плакать, просить прощенья, пытаясь поцеловать руку Ибрагима, он больше не мог этого вынести. Схватившись за сердце, он выбежал на улицу, кляня себя за то, что пришел в этот дом и когда-то просил Аллаха отомстить за дедушку.

Позже он подумал, что его месть и суд были бы куда менее суровыми, и решил для себя окончательно никогда в жизни не призывать Всемогущего для совершения над кем-либо своего грозного правосудия. Оно было слишком страшным для человека. После этого он посетил два мусульманских кладбища, сделал солидное пожертвование, благо он уже мог себе такое позволить, попросил двух кладбищенских священнослужителей проследить за последними днями семерых правоверных мусульман и достойно их похоронить, обещая появляться регулярно. Навестить остальных четырех дедушкиных родственников и двух его знакомых он так и не решился. Он уже представлял, какая картина предстанет перед его взором, и уже боялся этого. Еще через несколько лет, увидев их похороненными рядом, он немного успокоился и даже попросил священнослужителей совершить обряд поминовения. Когда они поинтересовались, если ли какие-то пожелания относительно упокоенных и как его имя, он ответил, что пожелание одно, пусть успокоятся их души, а как его звать, совсем не важно. Немного подумав, он добавил: «Великий Аллах все ведает и решает сам, чего заслуживают представшие перед Ним, и мы не вправе вмешиваться в Его дела».

Выйдя с кладбища, он вдруг почувствовал, что не испытывает больше чувства мести. Нет, он их не простил, есть обиды, которые не прощаются и не забываются, просто все эти люди перестали для него существовать, и он перестал быть им судьей. Они наказали себя сами, и их было просто жалко. Вроде бы умные, талантливые люди, почти все выбились выше среднего уровня, многие даже добились успехов в науке и на других поприщах, а в итоге загубили как свои, так и жизни своих близких.

Думая обо всем этом, он неожиданно вспомнил слова дедушки Саида во время их последней встречи и, наконец, понял их смысл, который пытался понять все эти годы.

- Понимаешь, Ибрагим, - отвечал дед на его вопрос, почему он помогает этим злобным, неблагодарным родным в ущерб себе и бабушке. – Я все понимаю, что поступаю глупо, выгляжу в ваших глазах идиотом, но иначе поступить не могу. Это же мои родные. Я должен доказать им, что они поступают скверно, подло, иначе тому безумию, которое охватило наш род не будет конца. Я теперь очень хорошо знаю, что такое гнев и наказание нашего грозного судьи, Всемогущего Аллаха. Я много думал, почему именно мы были избраны на эти муки и страдания? Мы вроде бы ничего такого плохого не делали, никого не убивали, наоборот, всегда чтили Аллаха, любили людей, старались делать им добро. Только потом, когда мне становилось очень тяжко, я вдруг вспоминал, что мои деды и прадеды грешили так, что действительно навлекали на себя суровый гнев самого сурового на свете судьи. Да, ни я, ни твой прадед не грешили, не грабили, не убивали, но мой прадед скопил и нажил свои, а потом уже и наши богатства таким путем, что об этом всегда предпочитали помалкивать. Вероятно, из-за него мы все и страдали. Мало того, что Аллах жестоко наказал его самого, немало перепало и нам. Досталось даже нашим близким и детям. За все приходится платить. Пока люди не поймут этого, они обречены на вечные страдания. Познав эту истину, я теперь должен ее открыть, вбить в дурьи головы своих родных, что богатства, нажитые нечестно, все равно не принесут желанного счастья. Наоборот, они несут горе и разочарование не только их укравшим, но и остальным поколениям. Аллах жестоко мстит каждому, кто к ним прикоснется из-за слабости духа и трусости. Мои родные должны понять, что обижать своих же близких – это тоже самый тяжкий грех, за который ждет неминуемое суровое наказание. К сожалению, я понял это слишком поздно. Моя мама и все мои родные снова повторили ту же ошибку, а я не сумел этого предупредить, хотя и был все время рядом. Очень трудно признавать, что твоя собственная мать, братья, сестры и друзья поступают подло. Когда их любишь, ничего не хочешь замечать. К моему великому счастью, твой дед Ниязи и мой лучший друг понял это раньше, поэтому я могу быть спокойным хотя бы за тебя, отчасти за твою родню со стороны отца. Я ведь даже обижался на тебя, когда видел, как ты относишься к своей прабабушке, а выходит, зря. Сейчас ты всего этого можешь не понять, но когда-нибудь ты обязательно вспомнишь мои слова и поймешь, насколько мне обидно, что среди моих родных не оказалось тех, о ком можно было бы сказать, что это хороший, добрый человек. А пока прости, думай что хочешь, но я должен выполнить свою миссию до конца! Мне бы очень хотелось, чтобы ты понял меня, а я думаю, так и произойдет. Постарайся, если сможешь и захочешь, сделать то, что я, вероятнее всего, уже не смогу! И еще постарайся донести до своих друзей, знакомых и, конечно же, близких! Упаси и сохрани их от того, чтобы так разгневать Всевышнего, что он откажется от своего дитя, и свой Страшный суд начнет вершить еще при его жизни, который может продолжаться аж до четвертого колена! За это время может исчезнуть весь его род, и память об этом грешнике будет мучить его в аду, и не останется ни одной души, которая смогла бы смягчить и остановить Великий гнев грозного Судьи.


-5-

- Здравствуй, милый мой правнук! – услышал Ибрагим голос «Старой мамы». - Давно тебя жду. Уж не чаяла увидеть. Что, удивлен? Да, я – Великая русская княгиня. Ты что, глазам своим не веришь?

- Отчего же, верю! – отвечал растерянный Ибрагим. – Вон и шрам под губой, и родинка, которая потом превратится в бородавку, и след на руке от ожога.

- Ну, вот и ладно! Значит, все-таки узнал свою прабабку? Ну, и как, нравлюсь я тебе?

- Не скрою, такой ты мне нравишься больше. Я и не представлял, что мама так на тебя похожа. Та же улыбка, глаза и волосы. Очень жалко, что ее и отца уже нет, вот уж кто обрадовался такой встрече. Сказать бабушке, не поверит. Одна она у меня осталась, да Розия, кто тебя помнит. Но их сюда уже не привезти. Очень плоха Нурия-апа, а Розия от нее даже на полчаса отойти не может. Значит, все это правда? Ты – Великая русская княгиня.

- Да, любезный князь! И дед твой тоже князь, и прадеды тоже были князьями, причем, очень старинными. Ты даже не представляешь, откуда идут их корни. Ты все думал, что твои таджикские предки ремесленники-гончары составляют твою родословную. Ан нет. В твоих жилах течет настоящая княжеская кровь, потомственных русских князей. Что, странно? В этой непростой жизни много всего странного случается. Да, мы – татары стали русскими князьями, и в списке Великих русских фамилий нас значительно больше, чем каких-либо других народов. Ты ведь и это уже знаешь, но все отказывался верить. А твой дедушка Саид, между прочим, мог совершенно спокойно претендовать на Российский престол. Его, конечно же, здесь нет, но твой прадедушка, которого ты не знал, тоже находится здесь, можешь подойти и поздороваться. Думаю, узнать его тебе будет несложно.

- Да все это так неожиданно, что голова идет кругом. С моей родней точно с ума сойдешь. Ты - княгиня, дед – князь, мама и я – тоже. Тетушка что-то такое говорила об этом, но я ей не поверил, не придал особого значения. Спрашивал бабушку, она замолкала и грустно вздыхала. Тебя и деда хоронили, как обычных смертных, может даже еще скромнее, никто даже не догадается, что под скромными семейными холмиками на мусульманском участке православного кладбища лежат люди, имена которых гремели на весь мир. Это просто непостижимо!

- Но ты-то теперь об этом знаешь.

- Знать-то, знаю, но что теперь с этим делать? Кому об этом можно сказать? Я даже не представляю, что скажут друзья, жена, ее родные, не говоря уже о том, что скажут остальные. Вечно Сабиров отчебучит что-то такое, от чего волосы встают дыбом.

- С каких это пор мой правнук стал бояться того, что скажут остальные? Удивлял, удивляешь и будешь удивлять! И вовсе не Сабиров ты, а великий русский князь Сабуров. Ты ведь весь в своих дедов, и от меня кое-что досталось. В тебе ведь течет необычная кровь, азиатская, княжеская, вот она и бурлит, и делает тебя непохожим на других.

- А если я откажусь от княжеского титула? Мне и своих достаточно.

- А ты сможешь? От меня еще ладно, а от деда Саида? Ты ведь меня чуть не убил за него.

- Ах, ты об этом? А я был неправ?

- Прав, конечно, прав! Я ведь тогда и поняла, что ты настоящий князь, благородный и смелый. Ведь со всей моей родней ты тоже поступил благородно. Кстати, благородство в тебе от дедов твоих, это уж я точно тебе говорю. И никуда теперь тебе не деться от этого. Ты же их любишь, уважаешь, вот теперь тебе и нести то, что они несли с честью. Ты же не уронишь их чести? Кстати, тетушка твоя тоже княгиня, ты ведь знаешь об этом. Теперь-то тебе понятно, почему она так старалась породниться с нами? Ведь она княгиней стала только благодаря браку с князем, а брак был недолгим. Княгиня княгиней, а знатности маловато, а уж с нами ваш род и стал одним из самых сильных в республике. Если бы ты внимательней к ней прислушивался, понял бы и это. Вот ты всю жизнь брыкался, как необъезженный конь, а главного так и не понял. Хотя я тобой довольна. Сделал и наворотил много, теперь пора понять, что же главное?

- Ну, что же, спасибо за правду, за добрые слова! Надо прощаться, а то мои ребята заждались. Думают, что я свихнулся. В следующий раз пообщаемся подольше. Пойду, поздороваюсь с прадедом и буду думать, что делать дальше, искать главное. До свиданья, княгиня - апа!

- До свидания, дорогой князь! Будет время, заходи! Ты теперь знаешь, где меня искать.


Приятели Ибрагима и в самом деле подумали, что он тронулся умом. На самом деле это очень странно. Из всей огромной экспозиции выбрал именно этот зал, ничего особенно из себя не представляющий, вперился в портрет русской княгини и застыл, как вкопанный. Причем, углубился в его изучение так, что даже служители зала повскакали с мест и стали настороженно за ним наблюдать.

Саня и Юра подошли к нему поближе, посмотрели на портрет. Портрет, как портрет, симпатичная женщина, Первая фрейлина императрицы, может, даже очень симпатичная, но в зале было много других портретов, где женские лица были моложе и краше. Взглянув на друга, оба разом побледнели. Абсолютно ничего не замечая вокруг, он стоял с таким выражением лица, будто разговаривал с портретом, даже шевелил губами. Точно свихнулся. Он еще улыбался этой княгине, даже кланялся. Ребята поняли, что нужно что-то предпринять, потому что вокруг уже собралась толпа, удивленно посматривающая то на него, то на портрет. И как только друзья двинулись к нему, он неожиданно отошел к другому портрету, поклонился уже ему, постоял несколько секунд, повернулся к ним, улыбнулся и двинулся навстречу. Оба дружно вздохнули, смахнули пот со лбов и высказали ему все, что о нем думают.

На самом деле, в кое-то веки наконец, решили отдохнуть, вырвались в Питер, а он зачем-то затащил с утра в Эрмитаж, да еще откидывает такие шуточки, от которых в жар бросает.

- Ну, что тут такого? – весело отшучивался Ибрагим. – Встретил одну старую знакомую, очень давно не виделись. Не мог же я пройти мимо. Ну, поговорили о том, о сем, что-то вспомнили. Ребята, она мне такое сказала, что я просто схожу с ума!

- Ну, точно псих, минут пятнадцать с ней болтал!- заключил Саня.

- Форменный, - добавил Юра.

- Точно, ребята, еще какой! – улыбнулся Ибрагим, и все дружно рассмеялись.