Geum.ru

Михаил Мухамеджанов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   39   40   41   42   43   44   45   46   47

Теперь действительно все объяснялось и складывалось в общую картину. Люди помогали Саид-беку, а он – им. Правда, без хорошего снабжения, знания местных условий они вряд ли могли сделать даже первые шаги? Значит, и все эти местные, убогие башкиры, татары тоже им помогали. Причем, еще как! Она видела их в утренней толпе, а их детей за столом приятного вечернего застолья. Значит, каким-то образом удалось разбудить и зажечь даже их. Вот уж, поистине, какой же нужно обладать силой духа, желанием, терпением и верой в успех, чтобы все это сдвинуть с мертвой точки и сотворить такие чудеса?

Ведь она тоже мечтала об этом. Ей хотелось сделать свой род самым могучим и влиятельным, чтобы все содрогнулись и поняли, что таджики еще не умерли духом, не пали ниц перед трудностями жизни. Больше всего ей хотелось показать, что ее народ не стал прислужником этих новоявленных властителей узбеков, не желающих помнить, кому они обязаны тем, что превратились из кипчаков-кочевников в оседлую, благородную нацию. Пусть живут, раз так пожелал Аллах, пусть развиваются и богатеют, но не забывают, что их кровные братья – они, таджики, которые потом и кровью полили эту землю, возводя такие города, как Бухару, Самарканд, Коканд, тот же Ташкент. Ведь та же Ферганская долина – плод совместного труда таджика и узбека. Могла бы она существовать, если бы таджикский дехканин со своим кетменем не прорубил арыки и не показал, как нужно орошать эту смесь каменей, песка и глины?

«Неужели ее народ хуже, чем эти башкиры, чуваши, татары, русские»? - думала она, начиная строить грандиозные планы по укреплению своего рода.

Раз они пошли на такое, то ее, не менее трудолюбивый, талантливый и добрый народ можно поднять на еще большую высоту. Остается только перенять опыт Саид-бека и добавить свое, национальное. С русской и иной интеллигенцией проблем особых не будет. Они помогали и будут помогать с удовольствием. С властью как-нибудь тоже поладить можно, в конце концов, пообещать, что заслуги будут делиться пополам. С духовенством тоже можно найти язык, приписав им часть заслуг. Главное, сдвинуть с мертвой точки дело - уговорить своих.

Первая же мысль заставила ее содрогнуться. Молодежь еще как-то поднять было возможно, но она бы не двинулась с места, пока не решатся старики. А заставить их думать, да еще что-то менять, было намного труднее, чем воздвигнуть новую республику. Она уже знала, что значит сдвинуть с места старого, ни разу в жизни не пошевелившего извилиной придурка, заставить его подумать о чем-то новом, даже полезном ему самому. Начались бы долгие раздумья, обращения за советами к другим, вообще не представляющим о чем идет речь. А молодежь тем временем должны была ждать, скучать, остывать. Получалось, что уважение к старшим с одной стороны – очень хорошо, даже замечательно, а с другой – бесконечное топтание на месте, порой даже просто шаги назад, причем, с большей скоростью, чем вперед. Старики больше всего боялись лишиться покоя, а тут пришлось бы думать, стараться, рисковать, самоотверженно бороться с трудностями. А трудностей хватит и без этого. Почти все другие кланы тут же воспользуются замешательством, начнут плести интриги, натравят то же духовенство. А уж эти безмозглые индюки вообще растопчут в пыль, почувствовав, что почва уходит из-под ног, да еще объявят врагом ислама. А все остальное довершит эта проклятая власть. Уж эти уроды властители знают, как это сделать, и долго раздумывать не будет.

«И все! – думала она с отчаянием. – Я даже не смогу сказать слово, как меня тотчас затопчут свои, не говоря уже об остальных. Да, я забыла самое главное! Свои не поддержат по одной простой причине. Начнется: «Мы-канибадамцы, кулябцы, кургантюбинцы! Как мы будем сидеть за одним столом с памирцами»? Они же перережут сначала всех их, а потом начнут резать друг друга. Вот тебе и великий народ. Значит, прав отец, говоря, что этого народа одна беда. «Попытки сохранить свою гордость и чистоту, закончились потерей разума и независимости».

Убитая таким неожиданным открытием, она отказывалась этому верить. Однако все попытки противопоставить что-то этой чудовищной истине, еще больше убеждали ее, что все обстоит именно так. Получалось, что ни проклятые узбеки, ни русские не виноваты в том, что случилось с ее народом, который, разъединив себя на кланы, ведя постоянную междоусобную войну, разругался хуже, чем базарные бабы на рынке. И только поэтому теперь спокойненько сдает свои позиции, отдает важные, ключевые места кому угодно, лишь бы хоть как-то удержаться у власти. И действительно надо быть полным кретином, чтобы этим не воспользоваться. И правы были все инородцы, гноя этих напыщенных болванов, смеющих называть себя арийцами. Кому же нужен предатель, да еще своего народа?

«О, Аллах! – плакала она. – Как же так могло случиться, что мы оказались предателями самих себя? А эти русские, даже башкиры, татары и чуваши выше нас и по мудрости, духовности, доброте, по тем же знаниям. Всемилостивый, зачем ты открыл мне глаза? Я ведь теперь всех своих буду ненавидеть еще больше. А ведь это мой народ, плохой он, хороший, я его люблю, я его дочь. Значит, неблагодарная дочь. Своего отца обругала, теперь еще и весь народ».

Неожиданно она прекратила плакать и задумалась. А может, Аллах специально открыл ей эту истину, облек доверием? Ведь она была женой самого Ибрагим-бека, любившего эту землю и свой народ больше жизни. Значит, она теперь должна занять его место, раз эти заплывшие жиром мужики не в состоянии подумать о будущем. Не зря же Всесильный наградил ее умом, смелостью, силой, хитростью, наконец, коварством, чтобы сбить спесь с родных, а потом уже и с других.

Через мгновение она уже строила грандиозные планы.

Неплохо бы объединиться с наиболее крупными родами, подмять под себя их старейшин, пусть это будут даже не таджики. Упорства и силы воли должно хватить. В конце концов, надо первой показать, что дружба с другими народами приносит великую выгоду. Ведь главы родов сами же страдают, что народ вырождается, мельчает, жениться только на своих, даже родных. Притока свежей крови нет, вот и получаются мелкие уродики с куриными мозгами. Нет, этому нужно положить конец! Конечно, не так, как это сделал младший брат Рахим. Только русских еще не хватало, хотя ребенок очень удачный. Пожалуй, таких сейчас по всей республике не сыскать. Рослый, статный, одним словом, богатырь, а характер какой - это же зверь. Укроти, и он один - защита, стоящая сотни. И красив зараза, весь в мать. Аллах с ней, пусть будет русской, но только не актрисой. Хотя нет, свои не поймут, не примут, особенно после всех выкрутас этой вертихвостки. Ребенка бросила, чтобы свою красивую морду всему миру показывать. Нет, только не русская! Люди скажут: «Сегодня русская, завтра – вообще иудейка». Уже шепчутся - «заразу в дом притащили». А ведь и, правда, красивая зараза. То одному голову морочила, теперь брату.

Да, Рахима надо спасать, пока не поздно, да и роду будет ощутимая польза. Среди мусульманок тоже есть достойные, красивые девушки, способные рожать здоровых, красивых детей. Взять ту же дочь Саид-бека. Татарка, тоже мусульманка. А ведь это прекрасная мысль! Таких красивых мусульманок, пожалуй, не найти даже среди памирок. К тому же самая настоящая княгиня, дочь великого князя, о родословной которого можно только мечтать. Чувствуется кровь благородных предков. Одни волосы чего стоят. Да старейшины родов умрут от зависти, узнав, кто она. Нет, этого делать не стоит. Чего гляди, и ее испортишь, и власть встанет дыбом, да и свои с ума сойдут. Достаточно ее неземной красоты, перед которой устоять трудно. И такая красавица должна жить здесь в этой глуши? Нет, ее нужно, просто необходимо показывать всему миру. Ею же гордиться нужно. Вот уж кто нарожает великолепных детей для рода. Тогда уже точно, будет, чем гордиться.

Рассуждая, Наргиз и не заметила, как уснула крепким, спокойным сном. Ей снился родной дом, когда она еще совсем маленькая бегала вокруг мамы с отцом и радовалась, что они такие добрые, заботливые пытались остановить свою шалунью-дочь, когда она, абсолютно вся перепачканная в глине, пыталась запустить тяжелый гончарный круг с огромным куском вязкой глины, который мог упасть и отдавить ее маленькие ножки. Как же приятно быть ребенком, когда есть, кому о тебе заботиться, говорить ласковые слова, даже поругать. Это действительно истинное счастье, которое понимаешь только тогда, когда теряешь его безвозвратно.


Пока она спала, часть взрослых, оставив своих детей, разъезжалось по своим делам. Среди них было немало колхозников, ссыльных, не имевших права надолго оставлять места своих обитаний. Это грозило еще более суровыми наказаниями. Слава Аллаху и их Богам, что контролирующие их службы тоже состояли из людей, понимавшим, что без этой сплоченности привезенным сюда, вернее, брошенным в эту тайгу бедолагам, здесь, в этой глуши просто не выжить. Да и власти тоже были довольны. Они ведь могли отчитаться перед вышестоящим руководством, что эти края осваиваются, да еще и очень неплохо. Показатели были налицо. Этим можно было даже похвастаться. А уж показать изюминку, дом этого ненормального князя, было просто святым делом. У столичного начальства просто отваливались рты и не закрывались еще очень долго. Делясь своими впечатлениями, они превращались в сказочников, которым никто не верил. Собственно говоря, это и спасало эту сказку. В нее действительно было трудно поверить.

Саид-ака обладал удивительной способностью притягивать к себе людей, а они, особенно дети толпами ходили за ним по пятам, с жадностью впитывая его навыки, знания, принимая самое активное и непосредственное участие во всех его делах. Он охотно и ненавязчиво делился всем, что знал, открывая все секреты, все тонкости своих навыков, терпеливо ожидая результатов. Самое удивительное, что он постоянно учился сам у тех же обучаемых, не стесняясь задавать кучу вопросов. Именно поэтому в доме возникала та самая теплая, добрая атмосфера дружелюбия, взаимопонимания и всеобщего равенства.

Несмотря на скудность средств, обстановка и сам дом были добротными, необходимыми, даже с изысками. Чувствовалось, что это делалось на века. Хозяин был большим мастером немногих, но весьма необходимых для строительства дел. При этом он совершенно не боялся браться за любое, самое трудное, трудоемкое, не всегда выгодное дело, и у него получалось. Его трудно было застать чем-либо не занятым, можно сказать, он был просто жаден до дел, всегда спешил, но не хватался за все сразу. Только закончив одно дело, тщательно убрав после него мусор, инструменты и все это проверив, переходил к другому. Причем, на уборку, укладывание инвентаря и инструментов уходило больше времени, чем на само дело.

Трудно сказать, каким чудом, но он собрал неплохой набор самых разных инструментов и даже небольшой станочный парк. Большая часть всего этого была собрана, сделана, отремонтировано им и его подмастерьями. Все это не залеживалось, содержалось в идеальном порядке, ремонтировалось и пополнялось.

Особым удовольствием было наблюдать за жизнью дома, которая изо дня в день повторялась с неизменным распорядком.

К половине седьмого утра собирались дети со всех окрестных деревень. Кто-то приходил сам, кого приводили родители, многие из которых часто оставались на весь день, чтобы влиться в общий трудовой ритм. После недолгих приветствий и негромких разговоров, все проходили в дом и рассаживались за огромным надежно сколоченным столом. На нем стоял видавший виды, но еще крепкий, двухведерный, уже горячий самовар, с неимоверным количеством стаканов, чашек, пиал, а на разных концах стола, на деревянных подносах дымились еще горячие, только из печи всевозможные ватрушки, кренделя и булки.

Ровно в семь к столу выходил хозяин, читал короткую молитву на арабском языке и предоставлял слово кому-нибудь из русских ребят. Тот в свою очередь читал православную молитву и передавал слово другому мальчику, родители которого были раскольниками. И так продолжалось до тех пор, пока слово снова не возвращалось Саиду-ака. Окинув взглядом всех, чтобы не упустить кого-то из детей иного вероисповедания, он поднимал руки, говорил: «Аллах Акбар!», омывал ими лицо со словом: «Аминь!», потом поднимал правую руку с несколькими восклицаниями: «Да благословит вас Господь! Защити вас Иисус Христос»! После этого он садился, желал всем приятного аппетита, и все приступали к трапезе.

Впервые увидев такое святотатство, Наргиз ужаснулась, но быстро пришла в себя и поняла, что на самом деле все было сделано правильно. За этим столом собрались дети разных вероисповеданий, и Саид-бек постарался сделать так, что не обидеть кого-то неуважением.

Ей еще повезло, что она не видела, как еще вначале образования этой коммуны уважаемый Саид-ака благословлял детей именем Иеговы и Будды, а потом вставали пионеры и клялись на верность коммунистической партии. Слава Богу, что со временем все утряслось. Родители еврейских детей попросили не выставлять их чад посмешищами, два корейских мальчика уехали, а родители пионеров смирились с тем, что их дети перестают быть атеистами и потихоньку приобщаются к православию и исламу.

У властей советских и церковных не поднималась рука, чтобы разрушить это «антигосударственное, всерелигиозное гнездышко». В какой-то момент они упустили его развитие и решили, что будет благоразумнее закрыть на это глаза и не соваться. Следует заметить, это было и опасно тем, что навлекало народный гнев.

Какой-то партийный деятель решил прекратить это «безобразие», в результате на месяц залег в больницу. Неизвестно кто и в неизвестном количестве отходил его кольями.

Другой уж очень рьяный высокопоставленный чин, понимая, что нужно действовать хитрее и осторожнее, перехитрил сам себя. Сначала он попытался справиться с помощью милиции. Те отказались, не найдя состава преступления, а когда им было предложено устроить подлог, дружно заявили в прокуратуру. Чиновник не оставил своих коварных намерений и попытался привлечь уголовников. Трудно сказать, что произошло, но результат был ужасным. Тело чиновника, подвешенное за ноги, болталось на фонаре перед зданием областного райкома партии целые сутки, пока не приехали саперы, которые разминировали подложенную авиабомбу и сняли плакат с предупреждением желающим попробовать сунуться еще раз.

Понятно, что после этого желающих прикрыть коммуну больше не нашлось. Власти быстро замяли два уголовных дела и утихомирились. В тайге свои законы и лучше их не нарушать. Единственное, что им удалось сделать так, что никакой официальной информации в центр не просочилось. Как-никак средства массовой информации оставались в их руках, а закрыть рот двум–трем журналистам было плевым делом.

Священнослужителям так же пришлось смириться. Мулла появился сразу, но, сконфуженный необычной ситуацией, на какое-то время ретировался. Хозяин не соглашался отделять детей-мусульман от других. Обегав всех их родителей и получив их твердые отказы что-то менять в порядке необычного сообщества, мулла сдался и стал приходить по мусульманским праздникам.

Батюшка из соседней деревни последовал его примеру и тоже не сразу принял решение. Сначала он увещевал родителей в церкви, чтобы те не пускали своих отпрысков в «сей дьявольский вертеп». Кое-кто послушался, но их дети восстали так, что это стало угрожать непредсказуемыми последствиями. Шестилетний мальчуган пригрозил родителям спалить дом, поджег чулан, в котором его запирали, и чуть не сгорел заживо. Слава Богу, что родители оказались дома, спасли сына и жилье. Десятилетняя девочка с семилетним братом совершили еще более отчаянный поступок. Они явились к Саид-ака с мольбой не выдавать их родителям, за что готовы были отказаться и от родителей, и от веры. Саид-беку стоило большого труда примирить их с родителями. Как говорится, Бог любит троицу, и третий случай все-таки доконал батюшку, когда в гнездо «разврата» стала рваться его двенадцатилетняя дочь. Он попытался изгнать из нее бесов, но тут к своему ужасу стал замечать, что его паства начинает таять, как весенний снег. Понимая, что скоро в приходе останется только он один, потому как матушка тоже стала выходить из повиновения, он сдался и стал появляться в доме чаще, чем мулла. Скоро к ним примкнул староста старообрядцев, и все трое согласились существовать в мире и согласии, раз так было угодно Всевышнему.

Трудно передать те чувства, которые испытала Наргиз, увидев всех троих вместе спокойно и дружелюбно о чем-то разговаривающих. Она и представить себе не могла, что они могут шутить друг над другом, хлопать другу друга по животам и при этом заразительно хохотать.

«Нет, - думала она. – Это непостижимо! Как человек мог всего этого добиться? Неужели доброта имеет такую силу, что может разрушить все устои, все традиции, даже институты практически непримиримых религий»?

Между тем, у всего дружного трудового коллектива из шести взрослых и сорока пяти ребят начался трудовой день. К восьми часам каждый был уже на своем рабочем месте. Их оказалось довольно много, но распределение было четким и строгим. Во всем чувствовался железный порядок, и присутствовала такая же дисциплина.

В одной из небольших пристроек к веранде у окон стояли две старенькие швейные машинки, за которыми сидели две девочки-швеи и шили сарафаны, заказанные какими-то местными модницами. За работой швей внимательно наблюдали и помогали еще четыре девочки. Как потом выяснилось, в пошивочной был заведен строгий график, определяющий занятость каждой девочки-работницы. Желающих было больше чем рабочих мест, поэтому каждой швее помогали по две девочки, одна из которых находилась на обучении. Как правило, через час работы, девочки менялись местами. Вначале к самостоятельной работе на машинке допускались те, кто проходил курс обучения и получал добро хозяйки дома или ее подруги тети Веры, тоже ссыльной, лет десять отработавшей в ателье в Ленинграде. Потом такую привилегию стали получать опытные швеи, получавшие статус бригадиров. Остальные, чтобы не мешаться и дожидаться своей очереди, определялись на другие работы, например, на огород, кухню, пополнения запасов из леса или занятия с малышами.

Большая зала на время работы превращалась в закройную, где главенствовала тетя Вера над шестью девочками. Трое из них получали наставления, как правильно снимать мерки и делать очередные примерки заказчицам из соседней деревни, куда и направлялись. Дело было ответственным, одно из пяти платьев было свадебным. После того, как девочки были отправлены, тетя Вера и три оставшиеся продолжали кроить очередные наряды.

Заказов было много, они не кончались, с каждым днем их количество возрастало. Они появлялись со всей округи: из двух окрестных городов, шести поселковых центров, двух колхозов и двенадцати больших деревень. Секрет такого ажиотажа был прост. Изделия были добротны, качественны, а стоили раза в два меньше, чем в самом захудалом ателье, а главное, можно было договориться, производить оплату в рассрочку и не только деньгами. В тяжелое послевоенное время всем хотелось выглядеть нарядными, а до всеобщего благополучия пока еще было далеко. Возрастающее количество заказов совершенно не пугало эту дружную артель. Жадные до работы, да еще таким количеством они за четыре часа умудрялись сшивать до пяти сарафанов или по два серьезных наряда. Помимо этого ассортимент услуг расширялся за счет пошива других изделий, тех же штор, занавесов, покрывал. Изредка шили и мужскую одежду, брюки, рабочие халаты, рубашки. За пиджаки пока что не брались из-за сложности. Несмотря на огромный спрос не расширяли пока и вязальное дело, так как им владела только Нурия-апа. И хотя она потихоньку учила молодежь, изделия вязали только для себя.

Чтобы увеличить производительность, решено было приладить электрические приводы и оборудовать еще одно рабочее швейное место, что с успехом делало мужская часть дома. Председатель соседнего колхоза обещал достать еще одну швейную машинку и завалить большим постоянным заказом. Городская больница в Уфе заказала пошив постельного белья.

Тетя Вера гордилась, что ее учениц с удовольствием брали на работу в первоклассные ателье. Двое трудились в Уфе, одна – на фабрике в Оренбурге, а одну, как победительницу конкурса в Варшаве, пригласили работать даже в закрытое ателье в самой столице. И все это за четыре неполных года. Все они присылали письма с благодарностью, приезжали сами с ценными дарами, не говоря уже о благодарности их родителей. Вот и сейчас мать девушки, работавшей в Оренбурге, пришла помочь по хозяйству.

Нурия-апа, конечно же, от помощи не отказывалась, хотя прекрасно справлялась сама, да еще с такими помощниками. Тем более представился случай освободить от домашних хлопот свою старшенькую Зейнаб, которая скучала и изнывала от того, что ей в очередной раз приходилось возиться с малышней. Нурия-апа попросила мать девушки подменить дочь, та с удовольствием согласилась и отправилась с ватагой маленьких сорванцов на огород, а счастливая Зейнаб устремилась в мужское общество, где, безусловно, было намного интереснее.

Будучи первой помощницей матери, она и так нахлебалась домашних женских забот выше крыши. Ее жизнь сложилась так, что она научилась безропотно подчиняться суровым обстоятельствам нелегкой жизни. Отца в доме чаще всего не было. Она понимала, что все его отлучки продиктованы этими самыми суровыми обстоятельствами. Поэтому, когда его не было, она полностью взваливала на себя заботу о младших сестре и братишке. Маме нужно было думать за себя и отца, кормить их всех, работать день и ночь, чтобы просто не умереть с голоду. Учиться и перенимать что-то от всезнающей и много умеющей матери было просто некогда. В результате, сложилось так, что она умела все, но только понемногу. Готовить, шить, не говоря уже о том, чтобы что-то печь или кроить одежду, как мать или тетя Вера, она, увы, не могла. В лучшем случае, она могла отварить картошку в мундире или кашу. Такая роскошь, как мясо, молоко, мука, масло и другие изыски появлялись в доме только вместе с отцом.

Теперь, когда, наконец, появилась возможность чему-то научиться, выяснилось, что все это она просто ненавидит, потому что переросла и не желала садиться за одну «парту» с малышами, которые к тому же обгоняли ее во всем и очень быстро. Она старалась не подходить к швейной машинке, а уж тетю Веру вообще старалась не замечать, хотя та настойчиво предлагала свою дружбу и помощь. Единственное, что ей оставалось делать для швейного цеха, так это побочные, подготовительные, но ответственные работы. Например, складирование тех же отрезов, которые поставляли заказчики, их предварительный крой, сортировку ниток, игл. Это у нее получалось безукоризненно и быстро, поэтому это и стало ее основной работой. Несмотря на огромное количество помощников, желающих овладеть мастерством, которое давало «твердый кусок хлеба», она постоянно оставалась незаменимой. Ввиду того, что времени на это занятие уходило немного, ей все время приходилось быть «на подхвате».