Geum.ru

Михаил Мухамеджанов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   ...   47

- А знаешь, Рахимджан, о его судьбе надо подумать. Уж больно он норовист и не похож на остальных. Ты только посмотри, сколько в нем страсти, отваги и любви. В нем, безусловно, течет кровь нашего отца и….

На какое-то мгновение она задумалась, еще раз внимательно посмотрела на Ибрагима, улыбнулась и вышла.


-9-

Первое время четырехлетний Ибрагим очень тосковал по дому, родителям и не понимал, почему он должен жить в Сталинабаде, так тогда назывался Душанбе, у злой, обижающей их всех тетки? Довольно скоро он понял, что его новая воспитательница не желает ему зла. Наоборот, он почувствовал, что она его по-своему любит, уважает его чувства, а если и наказывает, то справедливо, в отличие от дома, где от мамы ему частенько доставалось даже за то, чего он не совершал. Да и времени ему тетушка уделяла намного больше, чем мама, что в какой-то степени начинало его угнетать. В эти моменты он завидовал другим ребятам, предоставленным самим себе, постоянно слонявшимся по улицам и занимавшимся ничегонеделаньем.

Он же постоянно был чем-то занят. Тетушка терпеть не могла, когда кто-то слонялся без дела, правда, и сама была постоянно занята, унаследовав от отца добросовестное отношение и любовь ко всякому труду. Сначала она поручала племяннику выполнение мелкой работы по дому, а потом задания становились все серьезнее и ответственнее. При этом она старалась, чтобы это не мешало его увлечениям, постоянно спрашивая, сколько времени он может уделить ее заданиям? Это его подкупало и тешило самолюбие. Его уважали и считались с его мнением.

Тетушка внимательно следила за успехами своего воспитанника. Радовалась вместе с ним, когда ему что-то удавалось, старалась помочь, если у него возникали трудности.

Иногда возникали курьезные и комичные ситуации.

Однажды ему, шестилетнему впервые пришлось убивать цыпленка. Ждали какого-то важного гостя, но, как назло, в доме не оказалось ни одного мужчины. Отнять жизнь у животного по законам шариата мог только мужчина.

Понимая, что больше некому, захлебываясь от слез, он с помощью тетушки, двух ее племянниц и бабы Иры совершил это «злодеяние», но на следующий день со двора неожиданно исчезли вся домашняя живность: куры, петух и два барана, которых тоже скоро должны были лишить жизни. Целые сутки дом тетушки буквально «стоял на ушах». Облазили, сад, пристройки, все окрестности, опросили всех соседей – все было безрезультатно. Маленький изобретательный спаситель наотрез отказывался показывать, куда он попрятал около тридцати кур с петухом, а главное, - двух здоровенных баранов, которые почему-то уже не блеяли и не подавали признаков жизни.

После долгих душеспасительных бесед, уговоров и обещания тетушки больше никогда не убивать несчастных животных, по крайней мере, в его присутствии, он, наконец, сдался.

Каково же было удивление тех, кто принимал участие в поиске, когда он повел их в дом в самую большую, семидесятиметровую комнату. Видно и в самом деле справедливо мнение, «если что-то хочешь надежно спрятать, положи это на самое видное место!». Никому и в голову не могло прийти, что маленький мальчик догадался спрятать животных за стеной трех спален, в одной из которых спала сама тетушка, в зале, который предназначался для особенно пышных и многолюдных торжеств. Правда, использовался он крайне редко, в прохладное время года, в основном для празднования Навруза.

Открыв парадные двери зала, домочадцы снова были приятно удивлены. Куры мирно и спокойно сидели на двух досках, которые Ибрагим соорудил вместо насеста, а два барана так же мирно паслись в углу. Причем, всем им были созданы поистине «райские» условия. Перед птицами лежали два больших корыта с отборным пшеном, а бараны с наслаждением пожевывали огромную охапку свежей, сочной травы, не говоря уже о том, что пол под ними и курами устилали толстые слои душистого сена. Вероятно, поэтому им всем было некогда, да и лениво издавать какие-либо звуки.

Не повезло только петуху. Несчастный сидел в небольшом фанерном ящике, прикрытый крышкой от стола, со связанными крыльями, лапами, да еще с заклеенным пластырем клювом. Правда, было видно, что и он не очень удручен таким заточением, так был напоен и накормлен так, что еле двигался.

Вообще все животные выглядели какими-то уж больно смирными и спокойными. Как потом оказалось, спаситель подкармливал птицу чуть скисшей вишней, а баранов – коноплей, что дало свои положительные результаты. Куры, из благодарности, за эти два дня снесли яиц втрое больше, чем обычно, так что убивать их было и в самом деле грешно и неразумно. Обычно им приходилось целыми днями осторожно гулять по саду, опасаться назойливых собак, соседских кошек и пернатых хищников. Баранов тоже не зарезали к празднику. Они неожиданно прибавили в весе, шесть стала лосниться, и их оставили для воспроизводства нового потомства.

Родственники часто со смехом вспоминали другой случай.

Когда в школе начали проходить алгебру, проверяя его домашнее задание племянника, тетушка увидела в тетради зачеркнутые дроби и заставила все переписать. Когда он попытался объяснить, что так положено, она возмутилась и повторила, что грязи в тетради не допустит. Ему пришлось переписать задание и уже в школе на перемене зачеркивать числители и знаменатели. Это увидела учительница и попыталась объяснить тетушке, что ее племянник сделал все правильно. И той, недоверчиво поглядывая то на нее, то на учебник, пришлось согласиться.

Жизнь Ибрагима у тетушки была намного вольготнее, интереснее и увлекательнее, чем дома. Здесь поощрялись все его выдумки и многочисленные увлечения, а в выборе занятий он имел некоторую свободу. Более того, несмотря на строжайшую опеку, ему даже удавалось надолго исчезать из дома. Тетушка, конечно же, догадывалась об этом, но сильно не ругалась. Наоборот, она даже поощряла его «бродяжничество», из которого он всегда возвращался довольный и переполненный впечатлениями. Она понимала, что ему необходимо развиваться и становиться настоящим мужчиной. Дома о такой свободе он даже и мечтать не мог.

В просторном тетушкином доме с огромным садом ему выделили очень уютную небольшую комнату большим с окном, перед которым росло огромное инжирное дерево, и сразу же начиналась аллея из высоких фруктовых и ореховых деревьев с совершенно непроницаемыми для солнечных лучей кронами. Поэтому в комнате даже в самые жаркие дни было относительно прохладно. Перед окном стоял массивный письменный стол, на котором стояли старинная бронзовая настольная лампа с зеленым абажуром и вентилятор. Вдоль обеих стен были сооружены стеллажи, на которых аккуратными стопками стояли книги, учебники, канцелярские принадлежности, различные сувениры и подарок тетушки – радиола «Ригонда», послужившая началом к коллекционированию грампластинок. Кроме этого, можно сказать, кабинета у него была еще своя личная спальня, находившаяся рядом со спальнями тетушки и бабы Иры. Единственная большая печка в доме обогревала только все четыре спальни и гостиную, поэтому в кабинетах тетушки и Ибрагима стояли еще и электрические масляные обогреватели, которые включались в холодное время года. Однако все домашние, в том числе и сама тетушка, даже зимой предпочитали обходиться без них и спать на открытой веранде под навесом из виноградника, под которой протекал прохладный журчащий арык. Таких роскошных условий дома он тоже бы не имел.

Все это несколько обострило его отношения со всей молодежью рода, прежде всего, его ровесниками, среди которых были двоюродные и, увы, даже родные братья. Да, Рашид и Амир вместе со всеми остальными откровенно завидовали тетушкиному любимчику. И хотя Ибрагим всегда честно, даже излишне старался поделиться с ними всем, что имел сам, те все равно были недовольны. Их душила обида, почему Ибрагиму доставалось все, а им только «обноски с байского плеча»?

Когда Ибрагим ушел от тетушки, крупно с ней повздорив, Рашид не изменил своего отношения, продолжая считать себя обделенным, а Амир обрадовался, что наконец-то сравнялся и может претендовать на тетушкино расположение.

Им Ибрагим прощал все, отчасти понимая их обиды, с остальными же братьями отношения так и не сложились, хотя потеря тетушкиного расположения как-то сгладила все острые углы. Пожалуй, единственный из всех братьев был Музафар, сын дяди Анвара, с кем отношения как-то наладились. Тот неожиданно для всех стал поддерживать непослушного и непонятного Ибрагима, высказывая свою точку зрения даже тетушке.

Увы, это произошло перед самым уходом Ибрагима в армию, а до того тетушка, сама того не подозревая, изолировала его от всех остальных. Однако изоляция его не слишком удручала. Более того ему была предоставлена возможность самому выбирать тех, с кем дружить и проводить время. И это в своем роде тоже было везением.


Какой-то неуемный характер заставлял его увлекаться всем и вся. Природа наделила его хорошей памятью, абсолютным музыкальным слухом и удивительной способностью впитывать в себя, как губка, все услышанное и увиденное.

Первым и самым сильным его увлечением стала музыка. В доме тетушки часто после ужина звучали народные песни, которые исполняли настоящие музыканты.

Во многих таджикских домах имелся один, а то и несколько музыкальных инструментов, которые почитались как драгоценные реликвии и передавались из поколения в поколение. В прошлом они ценились настолько высоко, что отожествлялись с великими людьми, даже представлялись одушевленными существами. В случаях землетрясений и других бедствий они выносились из дома в первую очередь. Многих путешественников по Таджикистану поражала страсть таджиков к музыке. Удивляла их музыкальность, мотивы песен.

Действительно, музыкальное искусство таджиков всегда отличалось многообразием форм и жанров, берущих начало в старинных обычаях и обрядах. Их музыкально-зрелищное представление – пение, танец и музыкальное сопровождение были неотделимы друг от друга и носили явный отпечаток древних религиозно-магических действий, в самой музыке и песнях часто слышатся то русский романс, то итальянская баркарола, то оперная ария. Кто у кого это перенял, разобраться было сложно, невозможно, да и незачем? Главное, все это звучало, лаская и радуя слух, сердце и душу.


С какой-то неимоверной жадностью Ибрагим вслушивался в звуки, которые издавали музыкальные инструменты, и довольно быстро и успешно начал осваивать один за другим. Очень скоро он играл почти на всех национальных инструментах, неплохо представленных в тетушкином доме. Сначала он изводил домочадцев зурной и наем, затем мучил старенький, лопнувший дутар, и, наконец, упросил тетушку, чтобы она позволила играть на рубабе. Когда она разрешила ему взять в руки божественно звучащий тар, его счастью не было предела. Соседи и родные просто умирали от смеха, наблюдая, как пятилетний мальчишка пытается совладать с тяжелым двухметровым корнаем.

Больше всего ему понравился рубаб, который, как говорят таджики, был посланником из рая. Вторым был дутар. На них было сравнительно легко играть, да и среди народа они были очень популярны.

Очень скоро его начали приглашать на праздники, торжества и свадьбы. Его навыков хватало, чтобы прилично извлекать народные мелодии, веселя публику, за что его стали благодарить даже деньгами.

Вначале тетушке нравилось увлечение племянника, она даже с удовольствием подыгрывала ему на дойре. Скоро стало очевидно, что увлечение музыкой перерастает во что-то серьезное и тетушка решила пресечь это на корню. Она стала запрещать ему брать в руки инструменты, заваливала работами по дому, а однажды твердым, железным голосом приказала бросить эту затею:

- В нашем роду не было артистов и не будет! Запомни это и оставь музыку в покое!

И сколько ее ни упрашивали отменить свое решение, она была непреклонной. А упрашивало ее довольно большое количество представителей культуры республики, начиная от директора республиканской музыкальной школы до председателя Союза театральных деятелей. Знаменитый мастер инструментов Акбар Сабиров подарил Ибрагиму прекрасно выполненный, инкрустированный перламутром рубаб, а двоюродный брат Абдулло – музыкант театра Айни подарил ему свою скрипку. Все было бесполезно. Тетя твердо стояла на своем, а племяннику внушала:

- У тебя другое предназначение. Что такое артист?.. Шут, клоун, не имеющей своего лица, зависящий от чьей-то прихоти. Захотят, позовут, не захотят, - не позовут. Ты должен стать таким человеком, который сам будет решать: Кого позвать?.. Сколько заплатить?.. Посмотри на этих артистов. Какая у них жизнь?.. У них же нет своей жизни, они всегда зависят от настроения других. Вон моя подружка Шоиста. Глотку дерет так, что уши закладывает. А я заплачу и прикажу, - будет кричать, как ишак. А ваш сосед Зафар Назимов сколько раз терял голос и сидел дома без копейки? А скандалы, сплетни? Ведь они на виду. Да и не могут без этого, иначе о них забудут. А это еще известные, признанные, а вдруг не признают? Будешь играть на базарах? Да, мне очень нравится, когда поют, танцуют, и я очень люблю Таваккала Кадырова, Ханифу Мавлянову и других. Но, будь они хоть трижды народными, все равно они – клоунами были, клоунами и останутся. Недавно твоя любовь - Лейло Шарипова приходила ко мне просить деньги, а я не дала. Она свои деньги разбрасывает по ресторанам, поит и кормит каких-то дармоедов, а я почему-то должна поощрять ее беспутную, шальную жизнь? Мало того, что сами живут кое-как, они еще и тебя сбивают с толку. Короче так я не возражаю, чтобы ты играл, любил музыку, но делать из тебя артиста не позволю никому. А потом, ты еще очень мал, постоянно чем-нибудь увлекаешься, поиграешь и бросишь, как уже делал много раз. Я ведь желаю тебе счастья. Ну, а если не бросишь, и я ошибаюсь, талант все равно рано или поздно пробьется. Поживем - увидим.

В какой-то степени тетушка оказалась права. Ибрагим увлекался то одним, то другим. Едва научившись читать, он, как пылесос, начал поглощать книги и очень увлекся поэзией. Одновременно с этим, благодаря деду, заинтересовался зоологией, ботаникой. Потом вдруг бросил все и дни и ночи напролет лепил из глины разнообразные фигурки. Список его увлечений был нескончаемым и разнообразным. А это и кукольный театр, и радиодело, и авиамоделизм, и ремонт часов, и история, и спорт и т.д. Каждый раз он мгновенно загорался, в большинстве случаев доводил свое новое увлечение до определенного совершенства, и тут же переходил к следующему. Его интересовало буквально все и, что особенно радовало тетушку, в отличие от сверстников у него практически не было свободного времени.


-10-

Случилось так, что он в очередной раз поругался с тетушкой и вернулся в родительский дом. Урезонить ее было некому, бабы Иры уже не было, а тетушка серьезно потребовала, чтобы он прекратил ей перечить, отказался от дружбы с «необрезанными» и занялся, наконец, серьезным делом. Это означало, что он должен был присматриваться к делам, связанным с управлением рода.

- Все, Ибрагим! – раздраженно говорила она. – Детство кончилось, и детские шалости прощаться не будут. Хватит заниматься всякой ерундой, лазать по горам и собирать всю эту гадость. Пора становиться хозяином рода и своей жизни. Смотри, какая для тебя подготовлена армия, готовая выполнить любую нашу прихоть, любое, самое сказочное желание.

- Тетушка, но я этого не хочу! – возражал Ибрагим.

- Глупости! Ты же создан для того, чтобы управлять. Кому я еще могу поручить такое?

- Тому же Амиру, он даже рвется к этому.

- А вот твоего любимого брата я даже на пушечный выстрел не подпущу к власти. Трупом лягу, а не пущу и тебе не дам. И никого другого тоже, слышишь?

- Но я же еще молод. Как меня будут слушаться мои дяди, тети?

- Будут, еще как будут слушаться. А я на что? Пока я жива, пусть привыкают тебе подчиняться, а потом сам заставишь. Почувствуешь силу, власть, как миленькие будут подчиняться твоей воле.

- А как же служба в армии? Меня ведь должны взять в армию.

- Ну, уж если ты так рвешься в эту проклятую Красную армию, как свой отец, иди, служи, но только после института, офицером и у нас в республике! Как-нибудь год-два без тебя обойдусь, но ты дашь слово, что о делах рода не забудешь и там.

Дальше разговоры продолжались в таком же духе. Тетушка настаивала, чтобы он взял на себя хотя бы обучение и подготовку квалифицированных кадров для рода, он категорически возражал. Кончилось тем, что они серьезно поссорились.

- Ничего, - были последние слова тетушки перед его уходом. – Побегай, остуди свои мозги! Все равно будет по-моему!

Ибрагим уже учился в девятом классе и считал себя вполне самостоятельным. Отец был рад такому повороту событий. Он, естественно, тоже. Тетушкиной опеки больше не было, наконец-то он мог осуществить свою заветную мечту. Заявив, что будет оплачивать свои занятия сам, он отправился в музыкальную школу.

Директор школы Александр Моисеевич очень обрадовался и задумался, что с ним делать? Играть на национальных инструментах талантливый, но упрямый ученик отказывался, желая освоить скрипку, на худой конец – фортепьяно, но ни один из преподавателей не соглашался возиться с переростком даже за деньги. Классы по фортепьяно были переполнены детьми, старшим из которых не было и семи лет, а учиться играть не скрипке нужно был начинать, по крайней мере, с шести. Республика переживала расцвет музыкального бума. Трех душанбинских школ явно не хватало для всех родителей, желающих, чтобы их чада освоили такие престижные инструменты, как скрипка и фортепьяно.

Короче, Ибрагиму не повезло, но тут в голову директора пришла блестящая идея – сделать из него фаготиста. Александр Моисеевич вынашивал ее давно. Фаготисты и в самой Москве-то были в дефиците, а тут появлялся свой, республиканский, где даже представления не имели, что это такое? Это же могло принести такой успех и славу, от которой, даже мечтая, захватывало дух. Еще бы, это же поднимет престиж республики на недосягаемую высоту, не говоря о том, как это может выделить школу.

Одержимый этой идеей, директор нашел понимание у руководства, которое поддержал сам Центральный комитет партии, уговорил Ибрагима, выписал из Чехословакии новенький фагот фирмы «Супрафон», нашел преподавателя – гобоиста, и счастливый Ибрагим приступил к занятиям.

От уроков по сольфеджио великовозрастный ученик пришел в ужас. Сидеть за одной партой с пятилетними, даже четырехлетними малышами было выше его сил. Чуть лучше обстояло дело с вечно пьяненьким учителем Петром Ильичем Саниным.

На первом уроке ученик и преподаватель распаковали футляр с инструментом, вдоволь налюбовались им и стали собирать. Составных частей оказалось в три раза больше, чем у гобоя, поэтому фагот был собран к концу третьего урока с помощью директора школы и еще двух преподавателей.

Возникли сложности и с техникой игры. Петр Ильич озадаченно осмотрел незнакомый ему инструмент, сравнил со своим гобоем и опечаленно задумался. Оказалось, что отверстий и клапанов, как и составных частей, тоже оказалось в три раза больше. Он предложил Ибрагиму освоить гобой, в крайнем случае, трубу. Упрямый ученик категорически отказался, потому что дал слово директору школы. Петр Ильич вздохнул и снова заиграл на своем стареньком гобое. Так он компенсировал те сложности, которые возникали с обучением, тем более что ученик его внимательно слушал.

С девятого занятия с помощью учебника, присланного из Ташкента, наконец-то началось постижение игры на этом прекрасном, сверкающим лаком и медью инструменте, а еще через два – три занятия Ибрагим вполне прилично выдувал гаммы, даже мелодию «Во саду ли, в огороде…». Петр Ильич и Александр Моисеевич со слезами счастья на глазах слушали это гениальное, бессмертное произведение в исполнении будущей надежды республики, а на их лицах блуждали блаженные улыбки.

Три месяца ворчливые звуки фагота изводили маму, братьев, соседей и их какую-то особо породистую кошку, пока отец не договорился с соседом предоставить сыну для занятий гараж на пустыре, рядом с шумящим в цементных плитах Варзобе. А еще через месяц Ибрагим приступил к репетициям в школьном оркестре и даже выступил с ним на школьном вечере.

Александр Моисеевич и Петр Ильич аплодировали ему громче всех, пожимая друг другу руки и принимая поздравления по случаю появления в школьном оркестре настоящего фаготиста.

Считая, что ученик более-менее подготовлен, Петр Ильич решил показать его своему приятелю, настоящему фаготисту симфонического оркестра театра имени Айни, с которым еще в далекой юности учился в музыкальном училище. Тот в свою очередь обрадованный, что в республике появился еще один фаготист, пригласил на встречу своего учителя- профессора, у которого учился в Ташкентской консерватории. Ибрагим по такому случаю пригласил в театр маму, Амира, своего друга Женю и его маму. И, наконец, в большом зале самого оперного театра состоялся его дебют, на который собрались и другие музыканты оркестра.

Счастливый Петр Ильич объявил, что сейчас его ученик исполнит первую часть концерта для фагота с оркестром Моцарта. Ибрагим подавил в себе волнение, откашлялся, кивнул пианистке, и она заиграла. Старался он, как мог. Еще бы, его слушали профессионалы, сам профессор консерватории.

Когда он закончил играть, к нему на сцену с поздравлениями стали подниматься музыканты. О таком он даже не смел мечтать.

Когда восторги поутихли, подошел, наконец, старенький профессор и, дружелюбно посмотрев ему в лицо, сказал:

- Неплохо, молодой человек, неплохо!.. Говорят, вы инструмент за шесть месяцев освоили?.. Очень даже неплохо!.. А инструмент у вас хороший, можно сказать, даже отличный. У нас в консерватории такого не было. Правда, Юрий Аркадьевич? – обратился он к своему ученику, потом внимательно посмотрел на фагот и задумался.

- Какой-то странный, глухой звук? – задал он вопрос словно бы сам себе и обратился к Ибрагиму. - Очень странно, такой отличный на вид инструмент и такие необычные, напряженные звуки! Позвольте ваш инструмент?

Он взял фагот, достал из нагрудного кармана свою игровую тросточку, надел ее на загубник, попробовал поиграть, но у него инструмент заиграл еще напряженнее, глуше, срываясь на какие-то жуткие, ослиные звуки.

Сконфуженный и удивленный профессор, ссылаясь на старость, передал инструмент ученику, но и у того получилось не лучше. Тогда озадаченные музыканты разобрали фагот, достали из футляра длинный, стальной прут с ершиком на конце и стали засовывать его в полые части инструмента. Только теперь Ибрагим догадался о его назначении. Оказывается, он, как шомпол в ружье, прочищал внутреннюю цилиндрическую поверхность инструмента.

Когда профессор всунул ершик в составную часть, называемую коленом, из противоположной трубы неожиданно выскочила аккуратно сложенная фланелевая тряпочка, видимо, вложенная для лучшей сохранности инструмента на время транспортировки.

Затем он снова собрал инструмент и заиграл. Только теперь Ибрагим впервые услышал, как должен звучать фагот. Звуки перестали быть приглушенными и надрывными, появилось спокойное, ровное, с затаенной мощью, ласкающее слух звучание.

- Господи! – воскликнул профессор, закончив играть и скосив строгий взгляд на Петра Ильича, который стал белее гипсовой статуи. – И он полгода продувал эту тряпку? Несчастный молодой человек!

Затем он повернулся к Ибрагиму, и лицо его осветила добрая улыбка.

- А вы большой молодец!.. Я думаю, что вам нужно продолжать это дело. Если уж вы осилили такое, то в нормальных условиях, я просто уверен, у вас впереди огромное будущее. Я дам вам свой адрес. Обязательно загляните как-нибудь! А пока поиграйте на теперь уже освобожденном от прокладок инструменте! - сказал он, стараясь не смотреть на Петра Ильича, который уже стал красным, как вареный рак, и передал фагот Ибрагиму.

- Что же вам сыграть? – спросил немного растерянный и смущенный Ибрагим.

- Я, к сожалению, не знаю вашего репертуара, так что играйте, что хотите и знаете, - попросил профессор и, посмотрев на Юрия Аркадьевича, добавил. – Впрочем, чтобы вам помочь, нужно попросить у Юрия Аркадьевича какие-нибудь ноты. Юрий Аркадьевич, у вас есть какая-нибудь не слишком трудная партия для фагота? Будьте так любезны, помогите коллеге!

Юрий Аркадьевич быстро достал какие-то ноты из попки, положил их на пюпитр и придвинул его к Ибрагиму. Тот смутился еще больше и опустил инструмент.

- Ну же, не стесняйтесь! – подбадривал его профессор.

Ибрагим задумчиво прикусил губу и неожиданно тихо признался:

- Извините, но я не знаю нот.

- Вы хотите сказать, что не умеете быстро читать с листа? – пытался поправить его профессор.

- Нет! – уже громче произнес Ибрагим. – Я на самом деле не знаю нотной грамоты.

- Эк, как вас смутила эта прокладка!.. Совсем растерялись. Ну, не волнуйтесь, соберитесь, пожалуйста! – доброжелательно настаивал профессор.

- Но я, правда, не знаю нот, - продолжал настаивать Ибрагим.

- Позвольте, батенька, вам не поверить! – лукаво улыбнулся профессор. – Я же собственными ушами слышал, как вы правильно сыграли одно из самых сложных произведений для фагота. Кое-какие огрехи, конечно же, имелись, но, в общем, все правильно. А для начинающего музыканта даже совсем неплохо. Да и с фортепьяно сыгрались вообще отлично. Правда, она профессионал, подыгрывала вам, но совсем немного. Все паузы и темп выдержаны верно. И вы хотите сказать, что это сыграл человек, совершенно не знающий нотной грамоты?

- Да! – еще раз выдохнул ответ Ибрагим.

Профессор с музыкантами удивленно уставились на него, и наступила странная тишина, нарушаемая матерями Ибрагима и Женьки, которые пытались привести в чувство на этот раз уже синеющего Петра Ильича.

- Позвольте тогда поинтересоваться, - нарушил тишину зала посерьезневший Профессор. – Как же вам удалось выучить концерт Моцарта?

- По пластинке, - ответил Ибрагим.

- Вы хотите сказать, что, слушая грамзапись, вы выучили концерт? – поправил его озадаченный профессор. – Что же, это вполне допустимо. Чертовски трудно, но допустимо. Но позвольте, я же слышал, что вы выступаете со школьным оркестром. Там-то, думаю, пластинок нет. Как же вы там выходите из такого сложного положения?

Ответа он не дождался, потому что в этот момент Петр Ильич грохнулся в обморок. Все бросились помогать женщинам, которым не удалось его удержать, а кто-то побежал вызывать скорую. Огорченный профессор схватил Ибрагима за руку, еще раз настоятельно попросил заглянуть к нему и спустился в зал помогать остальным.

Петра Ильича привели в чувство до приезда скорой. Он очнулся совершенно невменяемый, одержимый одним желанием идти домой. Ибрагиму вместе с двумя мамами, Женькой, Амиром и Юрием Аркадьевичем пришлось буквально нести его на себе домой и уже там вызывать врача из поликлиники.

Ибрагим в какой-то мере был благодарен учителю за то, что тот вовремя грохнулся в обморок, и ему не пришлось краснеть дальше, объясняя профессору и музыкантам его любимого театра, как ему удается играть в оркестре. Трудно представить, как бы вытянулись их лица от этих объяснений. Им, профессионалам и в голову бы не могло прийти то, что, оказывается, можно не только играть в оркестре, но даже и солировать с ним, совершенно не зная самых азов музыкальной грамоты. Вероятно, многие из них попадали бы в обмороки вслед за Петром Ильичем, когда бы узнали, что абсолютно безграмотному фаготисту суфлировал, проще говоря, подсказывал, как и что играть, другой инструмент в оркестре. В данном случае, для этого из трех кларнетов был специально выбран один.

Сама идея принадлежала Ибрагиму, которому очень хотелось играть в оркестре, но не хотелось учить нотную грамоту, а ее доработкой занимались дирижер оркестра Виктор Игнатьевич, ну и, конечно же, Александр Моисеевич, которыми просто обуяло желание иметь в оркестре настоящего фаготиста. Правда, Виктор Игнатьевич постоянно бурчал, что «этот Сабиров готов что угодно придумывать, только бы не работать», но в разработке идеи все равно принял самое непосредственное, активное участие. Именно он уговорил одаренного, способного кларнетиста Лешу так аккуратно и осторожно суфлировать Ибрагиму, чтобы об этом трюке не догадались даже профессиональные музыканты.

К счастью ни профессор, ни музыканты этого объяснения и игры Ибрагима на фаготе без фланелевой прокладки не услышали. Видно Всевышний, оберегая их нервы и тонкий музыкальный слух, сжалился над ними и решил не допускать такого кощунства. С этого момента совместная мечта Ибрагима и Александра Моисеевича бесславно провалилась.

То, чего избежали профессор ташкентской консерватории и музыканты театра оперы и балета имени Айни, стало выливаться на головы домочадцев, соседей и музыкантов школьного оркестра. После того, как из фагота вынули фланелевую тряпочку, в руках Ибрагима он зазвучал так, что его прогнали даже из гаража на пустыре.

Дома бедная мама стала затыкать уши специальными затычками, купленными в аптеке, перевязывать голову полотенцем, подкладывая под него еще и подушки, и постоянно ходила с завязанной головой, жалуясь на мигрени. Амиру надели наушники, и он бегал по дому, как чебурашка. А соседи пожаловались в милицию, что сосед хочет их извести, и уже извел несчастную домашнюю кошку, которая после постоянного неотлучного шестилетнего пребывания в доме разодрала диван до пружин, к которому прежде даже не притрагивалась, убежала и больше не вернулась.

С музыкальной школой дела обстояли не лучше. Петр Ильич от переживаний ушел в длительный запой. Дирижера школьного оркестра своей новой игрой он довел до сердечного приступа, а у кларнетиста Леши лопнула барабанная перепонка.

Стало понятно, что дальше так продолжаться не может. Впору было затыкать фагот фланелевой тряпкой обратно. Легкие Ибрагима за полугодичное ее продувание развились так, что на медицинской призывной комиссии он умудрился сломать прибор, измеряющий их объем. А переучиваться времени уже не было. Шел десятый, последний год его учебы в школе и приближались выпускные экзамены. Заканчивалось детство, а с ним и детские увлечения. Теперь нужно было серьезно задуматься о будущем.

Видимо тетушка все-таки оказалась права. Его желание учиться музыке было на самом деле не таким сильным, как он думал. Разбрасываясь по своим многочисленным увлечениям, он ни в чем себя не ущемлял и не прилагал особых усилий. Потому-то и результат оказался таким бесславным. Недаром говорят, «человек – сам кузнец своего счастья», а он так свое «музыкальное» счастье и не выковал.

Решив отложить любимое дело до лучших времен, он сдал инструмент в школу, попрощался с огорченным Александром Моисеевичем, сел за учебники и записался в клуб ДОСАФ, чтобы получить профессиональные права на вождение автомобиля.

Но, как говорится, «худа без добра не бывает». Однажды Малика Сабирова, услышала, как он поет, и попросила его спеть громче. Ибрагим с радостью выполнил пожелание знаменитой родственницы. Выслушав его, она сказала, что ему надо серьезно заняться вокалом, потому что у него редкий, красивый голос, чем-то похожий на бас Гяурова.

Кто такой Николай Гяуров, Ибрагим узнал позже, но тогда он понял, что тряпочка все-таки сделала свое дело, развив его голосовой аппарат так, что от его пения лопались лампочки на люстрах, затухали свечи, а соседи за стенками умоляли сделать радио потише.


-11-

Тетушка оказалась добрым и справедливым человеком и, если уж давала слово, то старалась его сдержать. И Ибрагим неоднократно убеждался в этом.

Однажды, еще шестилетним он принес домой маленького несчастного котенка, которого местная шпана забрасывала камнями. Тетушка не любила кошек, вообще не жаловала домашних животных, считая, что их место на улице. В этом ее поддерживала баба Ира. Конечно, во дворе была собака, сидевшая на цепи и сторожившая дом, и другая живность, без которой не обходится ни один среднеазиатский дом, но их присутствие было вызвано необходимостью. Это были куры, периодически появляющиеся барашки, те же кошки, жившие своей особой, полудикой, независимой жизнью.

Увидев котенка, тетушка возмутилась и приказала отнести его обратно на улицу. Ибрагим стал умолять ее разрешить приютить бедное животное, объясняя, что на улице он просто погибнет. Поглядев на котенка и слезы в глазах воспитанника, она решила поступить мудрее, поставив перед ним невыполнимую задачу, чтобы хоть таким образом избавиться от этой напасти.

- Договоримся так, если к утру на нем останутся блохи, отнесешь его туда, откуда принес, – строго сказала она.

- Правильно, Наргиз, - добавила баба Ира. - Не хватало еще заразу в дом тащить. Ибрагим, это большая ответственность взять больное животное в дом. А вдруг он тебя заразит, не дай Бог, чем-то?

Что только ни делал Ибрагим, чтобы избавить животное от блох. Он мыл его дегтярным мылом, которое взял у соседей, посыпал дустом шкурку, даже мочил в керосине. Видно, почувствовав, что котенок слаб и немощен, паразиты не желали покидать его маленькое, измученное тельце. Самое интересное, что котенок все это терпеливо сносил, не сопротивляясь и не царапаясь. Видимо, он был так благодарен своему спасителю, что готов был терпеть еще большие муки.

После полуночи отчаявшийся спаситель решил состричь с него весь мех, в котором прятались блохи. Сначала он пытался орудовать садовыми ножницами, потом вдруг вспомнил, что в сарае лежит старая машинка для стрижки волос. Он взял ее в руки, и через полчаса котенок остался совсем голым. Нетронутыми остались только усы. Мех пришлось состричь даже с мордочки, лапок, ушей и хвоста. Несчастный вытерпел даже эту экзекуцию, молчаливо дергаясь, когда ржавые и потупленные лезвия выдергивали волоски.

Уставший, но удовлетворенный «парикмахер» сжег состриженный мех вместе с коварными блохами и отправился спать, положив рядом с собой измученного и благодарного клиента, который тотчас замурлыкал, вылизывая себя и своего спасителя.

Утром Ибрагим проснулся от громких криков на веранде. Мгновенно вскочив, он бросился туда. Картина, которую он увидел, его потрясла и невольно рассмешила. Котенок, вернее, то, что от него осталось, жался к ногам тетушки и мурлыкал, подняв тоненькую веревочку вместо хвоста, а она таращила на него свои подслеповатые глаза и кричала:

- Что это?.. Ты кто?.. Оставь меня, Шайтан!

Рядом с ней стояла баба Ира в очках и причитала:

- Боже праведный!.. Что он с ним сделал, Ирод?.. Да не кричи ты, Наргиз! Это же котенок, только побритый.

Тетушка наклонилась, пригляделась, осторожно потрогала котенка ногой и рассмеялась:

- Вот Шайтан, все-таки добился своего. Ну как теперь выгонишь эту тварь? На улице-то ноябрь. Что будем делать, баба Ира? Придется оставить, да и слово свое держать нужно.

Так Псей, окрещенный по-татарски тетушкой, остался в доме. Шерсть отросла довольно быстро, и вскоре уродец превратился в красивого, пушистого кота. Многие тогда смеялись, что Ибрагим – искусный селекционер, превративший короткошерстного котенка в породистого сибирского зверюгу.

Через год, к всеобщему удивлению, кот неожиданно превратился в кошку, принеся четырех котят, и его торжественно переименовали в Псяйку. Кошка оказалась на редкость умной и сообразительной. Понимая, что ее хозяином и единственной защитой является Ибрагим, она не очень досаждала своим присутствием ни тетушке, ни бабе Ире. Они часто удивленно спрашивали: куда запропастилась Псяйка? Но стоило появиться Ибрагиму, как она спешила к нему с радостными кошачьими воплями.

Пропала она через два года, когда Ибрагиму в очередной раз пришлось топить в ведре ее слепых котят. Видимо, она не смогла простить такого жестокого варварства даже своему любимому хозяину.


-12-

Людям свойственно приукрашивать действительность. Иногда они буквально «лезут из кожи», чтобы казаться лучше, чем есть на самом деле. Мальчишки любят прихвастнуть перед девчонками, те друг перед другом, взрослые тоже нередко грешат этим. Как правило, эта ложь прощается. Ведь, в сущности, она не наносит никому вреда, кроме как самому фантазеру. Правда, если бы не одно существенное «если».

Однажды Светлейший князь Потемкин в корыстных целях возвел ложь в ранг «государственной», и это ему неплохо удалось. Благодаря этому гениальному изобретению любой, даже самый высокопоставленный чиновник мог скрыть от еще более высокого начальства такие пороки, как глупость, бездеятельность, казнокрадство, мздоимство, самодурство и тому подобное. Тем самым, он мог избежать гнева или неудовольствия своего покровителя. Более того ему еще предоставлялась возможность приукрасить свои «заслуги». А самое главное, самому начальству было приятно видеть своих подчиненных или подданных радостными, счастливыми и, конечно же, довольными его правлением.

Действительно, привези князь императрицу в первую же попавшуюся деревеньку. Начать с того, как бы она туда доехала? А потом, что бы она там, не приведи Господь, увидела или услышала, не говоря уже о том, как бы ее встретили?

Опыт князя с воодушевлением был принят на вооружение советской чиновничьей ратью, которая усовершенствовала его, дополнила и внесла свои коррективы. В своем стремлении угодить начальству и «пустить ему пыль в глаза» ее новаторство порой доходило до абсурда. Чего стоит одна покраска травы на газонах перед приездом высокого начальства, которая практиковалась в Советской армии?

Не обошла «сия чаша» и Родину Ибрагима.

Таджики – народ гостеприимный и радушный. Не посетить дом таджика, не отведать его угощений, значит - обидеть. Безусловно, каждый дом, каждая семья, будь она самая нищая и обездоленная, примет гостя, накормит и напоит его любой ценой. Однако как показать высокопоставленному чиновнику или, не приведи Аллах, иностранному господину ребенка, который в семь лет не знает, что такое штаны, шоколадные конфеты и многое другое, что положено знать малышу страны, где через каких-нибудь десять лет будет построен коммунизм? Еще более сложной задачей было показать его маму, которая не сможет «связать больше двух слов» и будет шарахаться от гостей, как от чумы, прикрывая лицо старой мужниной рубашкой. А то еще чего доброго возьмет и сделает от испуга что-нибудь такое, что не вместит самый изощренный, изобилующий самыми невероятными мыслями ум писателя-фантаста. Конечно же, все это можно объяснить национальными традициями и спецификой местных условий. Но зачем? Есть же прекрасный способ избежать всего этого.

И таджикское руководство блестяще решило эту проблему. По примеру Светлейшего князя была организована «образцовая таджикская семья», в которую отбирались лучшие, самые одаренные дети со всей республики. Отбиралась так же и «достойная мама», которая приветливо улыбаясь, могла говорить на трех-четырех языках, играть на фортепьяно, короче, делать все то, что должна уметь цивилизованная жена строителя коммунизма.

Понятно, что стать членом такой семьи было не так-то просто. Прежде всего, потому, что это было престижно и почетно. Кроме строгого отбора претендентов устраивались еще и специальные конкурсы, выявляющие самых достойных, а главное, самых понятливых детей. Особое внимание уделялось мальчикам от трех до шести лет. По традиции только младший сын хозяина дома допускался к «взрослому» столу.

Тетушка сияла от счастья. Несмотря на огромное количество претендентов, среди которых был даже внук первого лица республики, выбрали именно ее воспитанника. Был рад и Ибрагим. У него, наконец-то, появилась возможность показать свои таланты, за которые его не только не ругали, но еще и поощряли.

Полгода он и тетушка купались в лучах славы, пока не произошел случай, положивший всему этому конец.

Как-то вечером в дом тетушки буквально влетел взволнованный отец и, протягивая ей газету, срывающимся голосом спросил:

- Сестра, что это?.. Мало того, что ты оторвала Ибрагима от дома и Зейнаб сходит с ума от тоски. Оказывается, он еще и не наш сын.

Тетушка взяла в руки газету «Правда», надела очки и обалдела. На первой странице в четверть листа была напечатана фотография, где была запечатлена семьи знатного хлопкороба вместе с первыми лицами республики, а в самом центре сидел глава Советского государства с Ибрагимом на коленях.

Оправившись от шока, тетушка пообещала брату, что больше этого не повторится. Она и сама не ожидала такой громкой скандальной славы. Ей было очень неприятно, что над ней и ее воспитанником теперь потешался весь Таджикистан.

За эти полгода кроме сына хлопкороба Ибрагим побывал еще и «любимыми младшенькими сыновьями»: председателя передового колхоза, животновода, бахчевода, винодела, строителя, чабана, ученого, инженера, двух рабочих и даже заслуженного учителя. За это время он поменял трех «мам», несколько «братьев и сестер».

Многочасовые репетиции и строгий инструктаж выработали у него умение быстро и «правильно» ориентироваться в той или иной ситуации, но, как, ни старались организаторы, предусмотреть всего было просто невозможно. Поэтому постоянно происходили какие-то накладки.

Однажды высокопоставленный гость из Москвы задал обычный дурацкий вопрос младшему сыну профессора местного университета, кого он больше любит: папу или маму? И тот, не получивший на этот счет никаких инструкций, ответил, что очень любит свою первую маму, которая «умеет говорить по-французски, играет на пианино, хорошо поет, а главное, уделяет время детям, в отличие от этой, второй, которая «только и делает, что красится и строит мужчинам глазки».

Замешательство, вызванное его заявлением, попытался разрядить один из членов ЦК республики, «честно» признавшись гостю, что у ученого-коммуниста две жены, которые живут дружно, уважают и даже любят друг друга. Удивленный гость пожелал, чтобы ему немедленно показали вторую жену.

Когда ее доставили, он усадил перед собой обеих женщин и стал задавать вопросы. Больше всего его интересовало, как они делят одного мужчину, не обижает ли он их? Женщины ответили, что у них дружная, крепкая семья, мужа любят, а он их тоже. Тогда гость повернулся к руководителям республики и спросил, знают ли они об этом факте и как в таком случае быть с этикой коммуниста, наконец, с советским законодательством?

Неприятную зловещую тишину нарушила «первая жена» профессора, поведавшая свою грустную историю. Она призналась, что инициатором второго брака любимого мужа была именно она.

Увидев, как у супруга разрывалось сердце от любви к другой, молодой женщине, она не могла спокойно на это смотреть, пытаясь уйти и не мешать счастью любимого человека, но он был настолько благороден, что не допустил этого. В результате они стали жить вместе дружно, счастливо и уважительно друг к другу, объединив усилия в воспитании детей. Они обе со всеми детьми ходили в партийные и законодательные органы, где просили не разрушать их семейное счастье. Теперь она очень просила, чтобы не наказывали тех, кто вошел в их положение. В дополнение ко всему она призналась еще и в том, что они обе настолько любят своего благородного и чудесного супруга, что не будут возражать, если в их доме появится даже третья супруга.

Внимательно все выслушав, гость расчувствовался и с восхищением сказал, что о такой любви и таком благородстве можно только мечтать, и что этот загадочный Восток всегда славился своими влюбленными и поэтами, воспевающими эти великие чувства. Затем он пообещал, что обязательно обсудит с членами Политбюро вопрос о послаблении законодательства в отношении граждан Среднеазиатских республик, пожалев, что такое невозможно в России.

Пожав руку смущенному ученому, он сказал, что преклоняется перед его благородством, мужеством, и страшно завидует, что его любят такие мудрые, благородные и красивые женщины.

После этого случая Ибрагима стали побаиваться. Еще бы. Ведь он же несколько раз высказывал свое неодобрение по поводу новой «мамы», но никто не прислушался. Он просил вернуть маму - директора школы, к которой ходил на собеседование. Эта женщина нравилась ему тем, что была доброжелательна и лестно высказывалась о его способностях. К тому же она была умна, начитана и любила музыку, в отличие от смазливой вертихвостки, считавшей, что только одной красотой можно добиться успеха, а главное, игнорирующей своих партнеров.

Дорого же обошлась ей фраза: «каждая сопля будет ее учить». Ее с позором выгнали не только из «семьи», но и впоследствии увольняли со всех «тепленьких местечек», несмотря на то, что ее дядя был одним из самых влиятельных людей в республике.

Ибрагиму страшно завидовали, что он «утюжит» колени многим важным особам, от которых зависят судьбы мира. Он же считал, что они ничем особенным не отличаются от простых смертных, наоборот, во многом им даже уступают. Некоторых он просто презирал.

Чернокожий гость, похожий на гориллу, которого принимали с царскими почестями, что начал приставать к его «маме и сестренкам» с требованием, чтобы те разделись и танцевали обнаженными. Он протрезвел и умерил свой пыл только тогда, когда над его головой просвистел мусульманский нож «Чирчик», пущенный «младшим сыном хозяина дома». Все замерли, а негр посмотрел вылезшими из орбит глазами на торчащую из айвы рукоять ножа, потом на мальчика и потребовал, чтобы тот научил его так же искусно бросать ножи. Младший сын хозяина дома ответил, что плохо владеет этим мастерством, иначе бы не промахнулся, но берется поучить гостя, как положено вести себя в гостях.

Выслушав переводчика, тот оскалил свою обезьянью физиономию, разразился диким хохотом, заразив им хозяев дома и руководителей республики. Нервно похохатывая, они с облегчением вздыхали, вытирали обильно покрывшиеся потом лбы и лысины и делали знаки мальчику, чтобы он удалился. Тот послушно встал, но гость его остановил и начал приставать к его отцу, с требованием отдать этого смелого ребенка к нему в телохранители. К чести заслуженного винодела республики, ни за какие блага на свете не соглашался расставаться с сыном.

К счастью для всех, на Родине этого президента африканской республики произошел переворот, а сам он был объявлен «людоедом и врагом человечества».

Другие гости были не лучше. Они обжирались, рыгали, быстро спивались, ковыряли в носу, чесали свои интимные места, портили воздух, пытались ущипнуть за попки женщин, обслуживающих стол.

Одного объевшегося и опьяневшего латиноамериканца не успели донести до туалета, и застолье пришлось прекратить. Он умудрился облевать весь достархан, самого гостеприимного хозяина и несколько его гостей, вдобавок еще и «оправиться по-большому» в штаны». Говорили, что вонь из дома изгоняли около месяца, выбросив на помойку достархан, два персидских ковра, естественно, курпачу под ним и отскоблив циклей то место, на котором она лежала.

А одному веселому старику-венгру пришлось даже оказывать серьезную медицинскую помощь. Вспоминая молодость, тот решил показать, как на спор, не отрываясь от горлышка, выпивал бутылку шампанского. То ли советское шампанское оказалось через чур ядреным, то ли венгр потерял свое умение, но он поперхнулся и стал испускать дух.

Больше всех Ибрагиму не понравился бородатый руководитель кубинской делегации. Во время разговора он брызгался слюной, громко сморкался в достархан, размахивал руками, сильно толкал собеседников и бросался чем попало, тем самым показывая, как нужно расправляться с проклятыми капиталистами. Вот последнее-то особенно возмутило гордого таджичонка. Его терпение иссякло, когда бородач запустил в кого-то из участников застолья лепешкой. Хлеб – один из самых драгоценных и святых даров, которыми Аллах награждает людей, поэтому сын хозяина посчитал своим долгом остановить святотатца, опустив на голову неучтивого гостя железный поднос с остатками плова. Хозяева и гости, как и в случае с африканцем, застыли от ужаса, серебряный поднос был довольно тяжелым. Нормальный человек был бы им просто убит, в лучшем случае, получил бы сильное сотрясение мозга. Самое смешное, что быстро оправившийся после звонкого удара по голове кубинец почесал свою залысину и выразил восхищение «маленьким борцом за свободу и независимость». Видимо, сам удар все-таки повредил его психику или его голова была настолько пустой и крепкой, что там уже нечему было сотрясаться.

Пожалуй, за все эти полгода бесконечных застолий только в нескольких случаях почетные гости вели себя более-менее прилично. И это были: делегации югославских и польских коммунистов, негритянский певец, важный гость из Москвы и глава государства, с которым Ибрагим был запечатлен на фотографии. От него, правда, плохо пахло, но он был веселым, добрым, все время гладил младшего сына хлопкороба по голове, а на прощание поцеловал в лоб.

Больше других Ибрагиму понравился чернокожий певец. У того был очень сочный, низкий голос, а когда он пел, казалось, что звучит какой-то медный духовой инструмент, похожий на тромбон. И ведь это действительно был прекрасный, хорошо настроенный инструмент. Стоило только приложить тарелку к черной щеке певца, звуки становились еще сочнее, мощнее и звонче.

Певцу тоже понравился маленький таджичонок, и у них возникла взаимная симпатия. Огромная толпа из хозяев дома, детей и сопровождающих певца лиц с удивлением и растерянностью вынуждена была надолго остановиться и слушать, как этот странный дуэт, совершенно не обращая ни на кого внимания, понимая друг друга без переводчика, на два голоса пел русские, таджикские и негритянские песни.

И вдруг все это кончилось. Тетушка сдержала слово, данное брату, обругала устроителей «семьи» самыми нехорошими словами и выгнала.

Ибрагим тогда не совсем понял, что произошло. Ему казалось, что он защищал честь своей родины, старался, пел, играл на дутаре и рубабе, читал стихи великих таджикских и русских поэтов. Делал он это хорошо, все были довольны. И вдруг оказалось, что все это на самом деле плохо, как выразился отец, отвратительно и омерзительно.

Отец всегда говорил правду, и сын ему поверил. Получалось, что тетушка втянула племянника в какое-то недостойное и неблаговидное дело. То же самое высказывала и баба Ира. И в мозгу шестилетнего Ибрагима сложился следующий вывод. Раз уж такие большие и уважаемые люди, как тетушка и первые лица республики так бессовестно врут и не боятся Аллаха, то и сама ложь не такой уж большой грех, как утверждают все вокруг.

«Так вот почему дед живет в горах, - впервые тогда подумал он. - Вот почему он не хочет принимать участие в этих, как он говорит, «дьявольских играх». Значит, он честнее и смелее всех, и тетушки, даже отца.

Действительно, все родственники Ибрагима в один голос твердили и посмеивались, что дед Ниязи выжил из ума, якшался со своими любимыми памирцами, брезгующими плодами цивилизации, не желающими признавать никакой власти, кроме своих допотопных пиров и имамов, а сами? Их власти врали так, что даже отец с тетушкой сами же пришли в ужас. Нет, что-то здесь было не так.

Да и дед совсем не казался сумасшедшим. Тот же отец, та же тетушка говорили о нем с почтением и уважением. Конечно, они любили и уважали его, как своего родного отца, но в их словах нет-нет, да мелькали искорки зависти. Да, они все ему завидовали, что он независим, мудр и умеет жить так, как хочет, но почему-то боялись себе в этом признаться.

А ведь те же памирцы не такие уж «дремучие и неотесанные», как о них говорила тетушка. А как они тянулись к знаниям, к учебе? Бохшо и Тахир, два памирских студента из какого-то заброшенного кишлака под Мургабом, жили впроголодь у соседей тетушки - богатых родственников, работали на них, помогали по хозяйству, даже приносили в дом свои небольшие стипендии, во всем себе отказывая, а на последние гроши покупали книги. А сколько у них было друзей? И все такие же дружелюбные и добрые. Как они все дружно смеялись, когда другой студент - памирец Латиф поменял свои новые туфли на старые сандалии, чтобы иметь какую-то редкую монографию. Другой бы родитель удавил своего сына за такую «непростительную рачительность», а его безграмотный отец только порадовался за сына, да еще и предложил ему для следующего обмена свой новый халат. Разве после этого можно было заявлять, что это дикие, пещерные люди? Да, все они были тихими, скромными людьми, порой даже через чур, но ведь это скорее говорило о скромности, деликатности и тактичности. Когда они работали или веселились, вся их «тихость» и скромность мгновенно исчезали. И трудились они от души, и радовались, как дети, жизнерадостно, ни в чем себя не сдерживая, не забывая при этом, что рядом находятся такие же люди.

Ибрагим все это видел и чувствовал, потому что сам был ребенком, любил пошалить и посмеяться. И ему определенно хотелось разобраться и понять, почему так не любили их и деда? Ведь и дед, и они были ему симпатичны, а детское сердце не обманешь. От них веяло какой-то духовной чистотой и бескорыстной добротой. Памирца всегда можно было отличить от иного таджика, даже если он надевал форму милиционера или работал дворником. Он никогда бы не стал надувать щек от важности, грубо останавливать, одергивать. Он сделал бы это вежливо, уважительно и тактично.

Неожиданно Ибрагим поймал себя на мысли, что все дети «образцовой семьи» в основном были памирцами. Получалось, что при всей нелюбви долинных таджиков к горцам, именно их отобрали, как самых лучших представителей республики. Именно они оказались самыми красивыми, талантливыми и воспитанными.


-13-

Тетушка была очень довольна, что племянник развивается в гармоничную личность, но ее огорчало, что все его увлечения, кроме музыки и поэзии, не имеют ничего общего со своим, национальным. А именно. Его все время тянуло к европейской культуре, если он с кем-то дружил, то обязательно это были русские, армяне, немцы и даже евреи. И девочек он тоже упорно выбирал других национальностей.

А, что самое неприятное, он, по ее мнению, тянулся к другим религиям, попеременно перелистывая то библию, то книги о древнегреческих богах, то о русских языческих. Она даже стала ссориться с бабой Ирой, чтобы та не морочила ему голову своим Христом, и даже пыталась сорвать празднование «Пасхи». А однажды ее чуть не хватил удар, когда она увидела в его руках «Тору». Ей казалось, что это все дальше отдаляет его от родины и делает его таким непослушным.

Как только она собралась вмешаться и решительно все это пресечь, Ибрагим неожиданно увлекся исламом. Дни и ночи напролет девятилетний воспитанник стал просиживать над «Кораном», изводя ее и остальных возникающими вопросами. И, что ее особенно порадовало, выучил несколько сур и стал ходить в мечеть, как правоверный мусульманин.

- Ну, наконец-то Аллах услышал мои молитвы, - обрадовалась она и стала подбрасывать племеннику лучшие переводы «Корана», чаще приглашать муллу и добилась того, что в дом стал наведываться сам имам.

- Ну, вот и хорошо, - говорила она, садясь рядом с читающим очередную суру Ибрагимом, и начинала мечтать вслух. - Сначала пойдешь в медресе*, потом совершишь «хадж»*. Милостивый и всемогущий Аллах сделает тебя святым, может, даже и пророком. Обязательно сделает. А я буду гордиться тобой. У тебя будет все, что пожелаешь. Все тебя будут уважать и прислушиваться к твоим словам, потому что твоими устами будет говорить сам Аллах. А ты хотел стать каким-то артистом. Даже вспоминать об этом противно. Ну ладно, не буду тебе мешать!

И она тихонечко уходила, а Ибрагим продолжал вчитываться в неимоверно сложный текст, пытаясь найти ответы на свои вопросы. В основном, все они сводились к следующему: где и в какой суре Аллах призывает к истреблению иудеев и христиан, почему безобидное слово «джихад», означающее старание и готовность служить вере добрыми делами, трактуется, как призыв к истреблению иноверцев?

Перевод Крачковского на русский язык он не понял, хотя и дочитал до конца. Сравнивая его с «библией», которая тоже была написана трудным для восприятия языком, он все же с удовольствием отметил, что в Коране тоже нет сур, призывающих к войне с иноверцами. Переводы на таджикский язык ему понравились больше, но и они не отвечали на главные вопросы, так как были сокращены для популяризации и состояли в основном из пояснений и комментариев авторов.

Больше всего ему понравился «Коран» на русском языке в переводе Саблукова, из которого он понял, что Аллах вовсе не поощряет убийства, а призывает людей к соревнованию в добрых делах.

Начитавшись сложных текстов, так и не найдя множество ответов на скопившиеся вопросы, он обрадовался, когда в доме стали появляться священнослужители ислама. И тут произошло то, чего тетушка совершенно не ожидала. Бедные муллы, поставленные в тупик дотошным и упрямым мальчишкой, стали избегать встреч как с ним, так и с тетушкой.

Через некоторое время в их доме неожиданно появился имам и сообщил, что хочет поговорить с хозяйкой наедине. Они прошли в тетушкину комнату, и там он ей сказал:

- Уважаемая Наргиз апа, мне бы очень хотелось, чтобы этот разговор остался между нами. А еще я очень прошу понять меня правильно и не обижаться. Аллах свидетель, что я буду с вами искренен. Вы же мудрая и справедливая женщина, надеюсь, что именно вы сможете все это понять. Ибрагим умный и очень способный мальчик. И я бы с удовольствием оставил его в медресе, но, как бы вам понятнее сказать. Видимо Всевышний предначертал ему другую судьбу. По его вопросам видно, что он перерос не только сверстников, но и многих взрослых. Что говорить, я, грешный, пасую перед ним. Одно могу сказать твердо. Аллах никогда его не оставит своей милостью, укрепит его в вере и возвысит над грешною толпой. Но, увы, он человек светский. Он может быть юристом, инженером, врачом, но только не священнослужителем. Да он и без этого будет призывать людей к милости Аллаха, укреплять их в вере…

Ибрагим слышал разговор слово в слово. Имам же не знал, что Аллах наградил этого мальчика еще и тонким музыкальным слухом. Тетушка все еще пыталась уговорить важного гостя, предлагая пожертвования мечети, но тот был непреклонен.

Имам удалился, тетушка проводила его и вернулась совершенно удрученная. Посмотрев на племянника, она не смогла сдержать слез и горько заплакала. Рушилась ее мечта, этот ребенок опять не укладывался в те рамки, которые бы успокоили ее душу и погасили тревогу за его будущее.

«Ничего себе, - думала она. - Эти недоделанные святоши пасовали перед мальчишкой. Прости меня, Всемилостивый, за эти мысли! А он ведь тянется к познанию и может быть им полезен. Значит, им это не нужно, скорее всего, не выгодно. Им нужны болваны, которые будут слушаться их, а не Аллаха. Неужели прав Ибрагим, который вычитал, что ислам вообще против духовенства, а между Аллахом и верующим в него не должно быть никаких посредников? Получается так, что он больший мусульманин, чем мы все вместе взятые. Он ведь твердо убежден, что люди грешат потому, что исказили слова Всевышнего и пророка Мухаммеда».

И она вспомнила, что всю жизнь грешила, стараясь не думать об этом и боясь признаться даже себе. Она и без Ибрагима прекрасно знала, что Аллах против гордыни, властолюбия и многих других пороков, которыми она была заражена. Самое ужасное, что избавиться от них она уже не могла и не хотела, это было основным смыслом ее жизни. И ей вдруг стало за него страшно. Ведь она его любила, и он был единственным, к кому она так привязалась душой. И она подумала, что может быть и хорошо, что его не оставляют в медресе, и сам Аллах бережет от того, чтобы верующие фанатики когда-нибудь не забросали его камнями.

Ее размышления прервал Ибрагим, который присел рядом и задумчиво произнес:

- Простите меня, тетушка! Я все слышал и очень сожалею, что не оправдал ваших надежд. В «Коране» сказано: «на каждого Аллах возлагает только то, что он в состоянии сделать. В его поступках спасение души или ее гибель». Наверное, уважаемый имам решил, что я недостоин, нести людям слова Всесильного. Все говорят, что я задаю слишком много вопросов, но я не знаю, как иначе постичь Его слова. Значит, я недостаточно умен и не понимаю «Коран», ведь я же не знаю арабского языка. Но вы не волнуйтесь, я постараюсь понять слова, которыми Всевышний хотел донести до нас истину. Но я понял одно, наша вера сильна тем, что призывает к смирению, терпимости, любви и уважению ближнего. Если научиться смирять свои желания и плоть, можно приобрести совершенно другие богатства, духовные. Что толку копить сокровища, золото и драгоценности, если за них не купишь знания, опыт, здоровье, тот же душевный покой, о котором все так мечтают. Я понимаю, что деньги нужны, без них нельзя построить себе полноценную жизнь, осуществить свои мечты, но они не должны стать главной целью человека. Дедушка и вы научили меня их зарабатывать. Безусловно, это хорошо, но я чувствую себя счастливым только тогда, когда их отдаю вам, маме, друзьям. Я знаю, что они нужны в хозяйстве и пригодятся для какого-то хорошего, доброго дела. Мне самому много не нужно. Я еще не научился понимать, когда я их даю для доброго дела, а когда они приносят зло? Дедушка говорил, что много денег могут приносить зло, и он был прав. Когда я давал деньги ребятам, а они покупали на них вино и сигареты, получалось, что я совершаю зло и нарушаю заповеди Аллаха. Вот и выходит, что мне еще многому нужно учиться, чтобы понимать, когда поступать так, как велит наш Всесильный. Вероятно, он не зря дает нам выбор поступать по его заветам или иначе. Так он проверяет нас, можно ли считать нас людьми? И если истинно веришь, Всемилосердный никогда не позволит совершить дурного поступка. И я никогда не отступлюсь от нашей веры. Мои деды и прадеды были мусульманами, и я постараюсь быть достойным их памяти.

Тетушка внимательно посмотрела на племянника, обняла его и подумала о том, что этот мальчик, сам того не понимая, оказался намного мудрее самого имама. Он впервые объяснил ей, почему ислам так силен, и даже такие недоучки, как она, истинно веруют в Аллаха и ищут у него защиты. А еще она с грустью поняла, что рано или поздно он поймет, что все ее поступки не так уж благопристойны, и он будет отдаляться от нее. И она ничего не сможет сделать для того, чтобы его удержать.


-14-

А пока Ибрагим продолжал расти и увлекаться. Причем, его увлеченность, как правило, была основательной, во многих случаях довольно глубокой. Он старался не забывать своих увлечений. Если бы можно было объять их все разом, он, наверное, так бы и сделал. Это, в какой-то степени, утоляло его жгучее любопытство и неиссякаемую кипучую энергию. Рано или поздно он возвращался ко многим из них, вспоминая навыки, полученные в детстве, использовал их и совершенствовал. Главное, он никогда не боялся браться за новое, совсем незнакомое дело, и это всегда приносило ощутимые плоды.


Впервые оказавшись в жилом отсеке подводной лодки, он с удивлением обнаружил на своей койке гитару. Этот инструмент он никогда не держал в руках и поэтому задал резонный вопрос: зачем она здесь? Моряки дружно рассмеялись и объяснили ему, что теперь он должен будет играть и ублажать команду, так как по традиции все гидроакустики являются музыкантами. Ибрагим согласился и обещал попробовать освоить гитару при условии, если кто-нибудь объяснит, как на ней играют. Оказалось, что почти из ста членов экипажа никто даже представления не имел, как она настраивается. Бренчать, правда, чуть-чуть умели три человека, но и их знания ограничивались двумя-тремя аккордами.

Среди офицеров нашелся знаток и любитель, который знал даже шесть аккордов. Командир реакторного отсека - старший лейтенант Бугров умело взял инструмент в руки.

- Давно не брал я шашек в руки! - пошутил он и тут же воскликнул. - Господи! Да здесь же семь струн, а я играю только на шестиструнке.

Извинившись, он вернул гитару.

Несколько суток Ибрагим ломал голову, как ему настроить инструмент под те аккорды, что показал Бугров. Он знал, как подстроить национальные инструменты, но здесь, в его руках находился совсем незнакомый инструмент, на котором даже приемы игры и те отличались от национальных. А, кроме того, гитара имела еще и две разновидности: шестиструнная и семиструнная. Ибрагим перебрал все струнные инструменты, какие знал, чтобы найти аналог. Двухструнный дутар* отпал сразу, тар* был слишком сложен, да и играл он на нем неважно. Наконец, он решил попробовать настроить гитару так, как настроен его любимый рубаб. Этот инструмент имел пять струн, четыре из которых попарно подстраивались в унисон. Затем он освоил те шесть аккордов, которые ему показал Бугров. А в завершение удалил две басовые струны.

Как-то Бугров, увидел, что он сотворил с гитарой.

- Ну, ты даешь! – присвистнул старший лейтенант. - А я тут вспомнил, что шестиструнка строится в ля миноре.

Когда Ибрагим сообщил, что не знает нотной грамоты, тот почесал пилотку вместо головы, сдвинул ее на лоб и, округлив глаза, удалился.

- Акустик, - шутливо приказал во время вахты командир, - Отставить мучения с гитарой до конца похода!

Как только Ибрагим хотел крикнуть: «Есть, Отставить!», тот остановил его, положив ему руку на плечо, и участливо спросил:

- Не получается? Может, и вправду обойдемся без твоей музыки? А то мне докладывают, мол, «слухач» свихнулся, на инструменте струны рвет. Того и гляди, лодка без «ушей» останется.

Ибрагим улыбнулся и ответил, что он в порядке, просто появились кое-какие мысли, начинает получаться, но для этого требуется время. Он неожиданно вспомнил, что когда-то пробовал играть на ситаре, который видел у одного знакомого музыканта, исполняющего популярную в Средней Азии индийскую музыку.

Он, конечно же, совершенно не представлял, как настраивается этот сложный, красивый инструмент, порой заменяющий целый оркестр, да и в руках держал всего два раза, но помнил, что его основные семь струн чем-то схожи с гитарными. О том же говорило и его название. Си – по-тюркски семь, а тар – соответственно – струна. К тому же музыкант держал ситар примерно так, как держат гитару, а не так, как держат на уровне груди те же рубаб, дутар или тар.

Собрав воедино все, что помнил, навыки того же Бугрова, прибавив к этому свое упорство и смекалку, к удивлению своих соседей по отсеку, он неожиданно стал что-то наигрывать, а его бывалая, треснувшая в нескольких местах «шарманка», как ее шутливо обзывал экипаж, начала издавать довольно приятные звуки.

Узнав об этом, его решил навестить командир.

- Ну, как дела? – спросил он, остановив рукой вскочившего матроса. - Получается? Не торопись! Хотя очень хочется услышать твои песни. Мне, правда, медведь – батюшка на ухо наступил, но песни я люблю, особенно задушевные. Меня тут информировали, что ты хорошо поешь. У меня дочка в музыкальной школе учится, хорошо играет, но не поет. А мы с супругой очень любим слушать. Батя мой очень любил одну песню. Он у меня донской казак. Может, слышал? В одном фильме ее батька Махно поет. «Любо, братцы, любо, жить, с нашим атаманом не приходится тужить…». Мы с удовольствием послушаем и твои народные. Как у вас там поют? «Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щечке родинка, а в глазах…». Как хорошо сказано. Молодец, что не бросил свою шарманку. Подводникам песня ой как нужна!

Через неделю у капитана был день рождения, и не просто день рождения, а юбилей. Среди традиций, негласно установленных на лодке, день рождения члена экипажа отмечался торжественно, празднично. Нелегкая служба и невероятно тяжелые условия сплачивают людей так, что они начинают чувствовать и понимать друг друга без слов и приказов. Понятно, что нужна была разрядка, отдушина, которая давала людям отдых, и подводники использовали эти моменты, вкладывая в них все свое умение, смекалку и душу. Именно поэтому эти праздники запоминались на всю жизнь и были такими радостными. Особенно приятными они были для виновников торжества, когда их неожиданно отрывали от повседневной рутины и обрушивали на их головы поздравления, подарки и благодарность командования вместе с признанием всего экипажа.

Что означает день рождения командира, тем более его юбилей для членов экипажа, может понять только подводник. Другим, извините, это не дано. Только побывав там, на предельной глубине, да еще на добавленных метрах ста «командирских» начинаешь понимать, что собой представляет этот человек. И это происходит совсем не потому, что от его желания, воли и решений зависят жизни подводников и судьба мира. Командиры подводных лодок это особый пласт людей, взваливших на свои плечи такую меру ответственности, какая не под силу простым смертным. Для подводников это Бог, отец и последняя инстанция.

Виктор Федорович Потапов был как раз таким человеком, который не укладывался ни в одни рамки. Начать с того, что сын казака, до последнего вздоха воевавшего с Советской властью, умудрился с отличием закончить «Дзержинку», так называли Высшее инженерно-техническое ленинградское училище, было уже из ряда вон выходящим событием. Туда вообще не могли попасть простые смертные, так как его «облюбовали» дети высокопоставленных чиновников и высших чинов армии. Видно сыграла роль серебряная медаль после окончания Ростовской средней школы.

Еще более странным было его появление на строго секретном морском флоте. Он был абсолютно не сдержан в правдивых высказываниях кому бы то ни было, невзирая на чины и высокие должности. А если учесть, что многие мысли и высказывания он унаследовал от своего любимого и уважаемого отца, вообще было непонятно, как он отсюда еще не вылетел? Только познакомившись с ним поближе, становилось понятно, что ничего странного в этом не было. Воякой он был отменным, а смелости и отваги – хоть убавляй! Нужно же было кому-то честно и смело служить отчизне, а не подворовывать блага, знания и чины, что позволяла служба в одной из богатейших армий мира.

При всем этом он сам шутил про себя:

- Батяня выпорол бы меня за то, что от дедов я перенял только удаль, да отвагу, а, что касается бережливости, трофеев на содержание семьи – это во мне от «голытьбы безлошадной».

Что было, - то было! Виктор Федорович был отчаянным бессребреником. Деньги в его карманах не держались совсем. Он почему-то всегда за всех расплачивался в ресторанах, давал в долг абсолютно всем, кто ни попросит, и прочно забывал об этом, а в магазины с ним вообще было ходить нельзя. Мало того, что он покупал кучу ненужных вещей, он еще и одалживал на их покупки у других. Если бы не его жена, которой как-то удавалось что-либо отложить от его огромной зарплаты, которая тратилась на его основное увлечение - книги, его семья была бы самой нищей во всей Верхней Лопатке и умерла бы с голоду. Понятно было и то, что он со службы не позволял себе забрать даже мандаринчика для дочки, хотя на лодке фрукты, продукты и овощи лежали тоннами и часто просто портились. А уж о чем-то другом даже и помышлять было преступно. Заставить его взять что-то чужое, нельзя было даже под дулом автомата. Единственное, что дозволялось матросам, так это приносить его жене ее любимое красное грузинское вино, да и то не больше двух бутылок. Однажды какой-то сердобольный матрос принес пятилитровый деревянный бочонок и получил за это страшный нагоняй.

Дорисовывая его портрет, следует отметить, что его смелость и строптивость доходили порой до самой крайней черты. Высшее руководство флота даже побаивалось его докладов и высказываний. Странно было, как он вообще дослужился до капитана второго ранга? К счастью, сам хозяин Военно-морского флота Горшков однажды заметил этого строптивца и, будучи мудрым военачальником, не позволил его «затоптать» окончательно.

- Если уж он нас ни во что не ставит, - говорил Сергей Георгиевич подчиненным, - то какой же еще нужно обладать смелостью и отвагой!? Я бы ему только за одно это сразу бы вручил орден Ушакова, но уверен, что он и сам за свою лихость будет удостоен немалыми, а может и самыми высокими правительственными наградами.

Начальству ничего другого не оставалось, как с сожалеющими вздохами присваивать ему очередные звания и вручать заслуженные награды. Причем, обычно это происходило перед приездом Главкома флота. В результате в свои сорок лет Потапов не слишком отставал от других командиров, уже пять лет находился в этом звании и нахватал, как и предрекал Горшков, немало правительственных наград. Начальство было просто вынуждено его поощрять. То, что во время походов проделывал, или, как они говорили, «вытворял» его экипаж, поражало не только руководство СССР, но и весь мир. Учитывая все это, а так же то, что он окончил академию, защитил диплом кандидата технических наук, то вероятнее всего, скоро ему должны были присвоить очередное звание. Оставалось только дождаться приезда Главкома.

Думается, что теперь становилось понятно и другое. Как экипаж относился к своему шефу. При всей своей строгости и суровости во время боевых походов и учебы он, как самая настоящая наседка, нянчился с каждым. И все, в том числе и Ибрагим, были от него без ума, считая, что им страшно повезло с таким «Батяней».

И поэтому вся команда с воодушевлением ждала того момента, когда она сможет выразить все свои чувства любимому юбиляру. Но командир приказал отменить празднования и чествования до конца похода в связи со сложной обстановкой. К сожалению, такое на подводном корабле случается довольно часто. А может быть, командир посчитал, что будет лучше не отвлекать команду. Что ж? Командир приказал, ему виднее. На то он и командир. И как только разочарованный экипаж начал расходиться по местам, неожиданно к командиру обратился замполит - капитан второго ранга Болышев Юрий Александрович.

- Товарищ капитан второго ранга, разрешите отменить ваш приказ на тридцать минут!

Центральный отсек замер, но сразу же оживился, понимая, что замполит шутит.

- Это что еще за бунт на корабле? – пошутил капитан в ответ. – Отменяю на десять минут.

- Товарищ командир! - возразил старпом Новицкий. - Двадцать пять!

- Что за базар и новость обсуждать приказы командира? Сказал двадцать, значит двадцать. Посмотрим, насколько вы у меня распустились? – улыбнулся командир и уселся в кресло, понимая, что сейчас его будут поздравлять.

Все проходы центрального отсека мгновенно заполнились свободными от вахты моряками, а замполит торжественно внес в центральный пост гитару и вручил ее Ибрагиму.

Ибрагим взял гитару в руки, провел по струнам и запел: