Geum.ru

В. И. Левашова “Брат мой – друг мой”

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12

Клуб имени Горького постепенно превращался в место встреч подпольщиков "Молодой гвардии". Здесь можно было собираться для проведения заседаний штаба без риска навлечь подозрение полиции. Ведь в клуб мы приходили на работу, а не в качестве зрителей. Как уже говорилось, директором клуба был коммунист Евгений Мошков, а почти все остальные должности занимали участники подпольной комсомольской организации. Иван Земнухов был администратором, Виктор Третьякевич - руководителем струнного оркестра. В хоровом, танцевальном, драматическом коллективах и струнном оркестре были в основном молодогвардейцы.

Очень важным было не только то, что здесь мы могли в любое время собираться и решать подпольные дела. Любого из нас могли угнать в Германию. Нам представился случай в этом убедиться.

Олег Кошевой вначале не собирался поступать на работу в клуб, чтобы иметь возможность все свое время отдавать подпольной работе. Но вскоре полицейские принесли Олегу повестку, обязывающую его пройти медицинскую комиссию и в назначенный день явиться на биржу труда для отправки в Германию. Вот тогда Олег немедленно оформился на работу в клуб. Конечно, Олег мог бы просто разорвать повестку и никуда не являться. Но тогда во избежание ареста ему пришлось бы перейти на нелегальное положение, что создало бы в свою очередь дополнительные трудности как для самого Олега и его семьи, так и для его работы в "Молодой гвардии".

В числе работающих в клубе числился и Сергей Левашов. Мы с ним играли на мандолинах в струнном оркестре. Но не опасение получить повестку привело его в клуб. Работа в гараже дирекциона была для Сергея вполне надежной гарантией от этого. Его влекло в свой коллектив. Днем он был в гараже на работе, а иногда вечерами - в клубе.

Евгений Мошков оказался хорошим организатором и довольно строгим директором. Не прошло и недели со дня оформления наших ребят на работу, а в клубе уже регулярно проводились репетиции струнного оркестра, хора, танцевального и драматического коллективов. Мошков торопился. Нужно было готовить большой концерт. Этого требовали оккупанты.

Сразу же возник вопрос о репертуаре. Что исполнять? Евгений получил установку от коменданта. Но выполнять ее он не собирался. И не только потому, что оформленные на работу в клуб комсомольцы ни за какие посулы или деньги не стали бы исполнять номера провокационного содержания. Руководители партийного подполья для того и послали Мошкова, чтобы он не допускал использования клуба имени Горького для ведения антисоветской пропаганды.

Над репертуаром никто голову не ломал. Просто составили программу концерта, состоящую из русских и украинских народных песен и танцев, эстрадных номеров. А если немцы выскажут свое недовольство, то Евгений Мошков заранее подготовил ответ.

Вскоре немцы появились в клубе. Никто, конечно, не знал, чем они будут интересоваться: только программой концерта или еще чем-нибудь. На всякий случай Евгений был готов провести немцев по всем помещениям. Но тут он вспомнил, что в комнате, где проходили репетиции струнного оркестра, лежит изуродованный портрет Гитлера. Этот портрет Мошкову дали в комендатуре и приказали вывесить на видном месте в зрительном зале. Немцы считали, что это будет воспитывать уважение местных жителей к фашистскому фюреру. Мошков небрежно бросил портрет на стол в комнате струнного оркестра и весело спросил:

- Ну как, будем вешать Гитлера?

Когда Евгений ушел, мы принялись разукрашивать кровавого фюрера: подрисовали ему бараньи рога, нарисовали пышные усы, козлиную бороду. Уродец получился славный. А затем показали Мошкову. Он начал нас ругать, потом рассмеялся.

Теперь, когда появились фашистские офицеры, Мошков вспомнил об этом злополучном портрете и стал соображать, как бы миновать комнату струнного оркестра, если ненцы задумают произвести осмотр всех помещений. Но волнения его были напрасны. Дальше директорского кабинета немцы не пошли. Их интересовала только программа концерта. Они молча рассматривали исписанные листки, морщились и, ничего не сказав, с недовольным видом покинули клуб.

Евгений знал, что немцы будут недовольны программой концерта и приготовился ее защищать. И если гитлеровцы не высказали претензий сразу, то это не означало, что они с программой согласны. Просто им нужно было время для подготовки к разговору с директором клуба. Так оно и случилось.

На следующий день Мошков был вызван в комендатуру.

- Господин Мошков, что будут исполнять ваши люди в клубе?

- Вчера я показывал вам программу концерта.

- Повторите еще.

- Пьесу "Назар Стодоля", русские и украинские песни и танцы, эстрадные номера.

- И это все?

- Это все.

- Почему нет ничего о германской армии, о Германии?

- Рано еще. Эти люди не будут исполнять то, о чем вы говорите.

- Увольте этих людей и наберите других.

- От этого ничего не изменится. Все они одинаковые.

- Вы не собираетесь выполнять нашу установку?

- Собираюсь, но не сейчас. Пока это невозможно. Но позже мы придем к тому, что вы от нас требуете. Надо постепенно приучать к новым порядкам.

- Ах, вот как? Хорошо. Попробуем положиться на ваш опыт. Вы свободны.

В клубе имени Ленина шел спектакль "Цыганка Аза". Для оккупированного Краснодона это было событием. Все, у кого была возможность, старались попасть на представление.

Были в зрительном зале и некоторые наши ребята - подпольщики, в том числе и мы с Сергеем. В первом антракте, выходя из зрительного зала, я увидел знакомое лицо. Неужели Люба Шевцова? Да, это она. Как всегда, веселая, она что-то оживленно рассказывала подругам, сидящим около нее. Но почему Люба здесь? Не могли же ее оставить с заданием в Краснодоне, где столько людей, знающих ее с детства?

В фойе я разыскал наших ребят и рассказал сперва Сергею Левашову, а затем Виктору Третьякевичу, Ивану Земнухову, Олегу Кошевому, Георгию Арутюнянцу о Любе Шевцовой. Конечно, кроме Виктора Третьякевича и нас с Сергеем никто из ребят не знал, кто она такая и что может значить для "Молодой гвардии". Наш короткий рассказ вызвал интерес к Любе. Ведь она - радистка.

Но почему Люба здесь? Что, если в ее группе провал и она побывала в гестапо. Оттуда ведь так просто не выходят. В такое, применительно к Любе, не хотелось верить. Но мало ли что могло произойти.

Страсти, бушевавшие на сцене во втором акте, нас уже не волновали. Хотя глаза и смотрели на актеров, мысли были заняты другим. Как поступить? Не хотелось упускать удобного случая привлечь очень нужного человека в подпольную организацию. Но сдерживала неизвестность.

Наконец, принимаем решение: отозвать Любу от подруг, поговорить с ней и выяснить, почему она в Краснодоне. Сделать это поручили мне.

В следующий антракт я подошел к Любе и ее компании. Остановился напротив и смотрю на нее. Одна из подруг что-то шепнула Любе и та взглянула в мою сторону. Какое-то мгновение Люба всматривалась в мое лицо, а затем вихрем сорвалась с места. Не успел я даже произнести ее имени, как она бросилась мне на шею. Смущенный, покрасневший стоял я в толпе выходящих из зала зрителей.

- Пойдем на выход! - взяв меня под руку, сказала Люба, увлекая в фойе. Мы пытались поговорить, усевшись на подоконнике, но вокруг стали собираться любопытные. Пришлось выйти на улицу.

После такой восторженной встречи я уже ни в чем не сомневался. Как только мы вышли из клуба, я сразу спросил:

- Люба, думаешь ли ты продолжать то дело, которое мы начали в разведшколе?

- Конечно! - горячо ответила она. - А я-то ломала голову, кто здесь листовки распространяет.

- Где твоя радиостанция?

- В Ворошиловграде.

- Все ясно. Завтра мы поговорим подробнее. Скажи, где ты живешь?

Люба назвала адрес и мы вернулись в зрительный зал. Ее ждали удивленные подруги, а меня - настороженные друзья.

На следующий день мы с Сергеем Левашовым явились по указанному адресу. О том, что я буду не один, Люба не знала. В той короткой встрече во время спектакля я не успел ей сказать, что Сергей тоже в Краснодоне. Поэтому, когда мы вошли в квартиру Шевцовых, она Сергея встретила так же восторженно, как меня накануне в клубе.

Евфросинья Мироновна, мать Любы, заметила разницу в том, кого и как встретила ее дочь и расценила, разумеется, по-своему. И когда позднее угощала нас чаем, то Сергею уделяла чуть больше внимания. Люба по этому поводу хохотала. Ей даже очень понравилось, что Евфросинья Мироновна так старательно обхаживает Сергея.

После окончания разведшколы Любовь Шевцова была оставлена в оккупированном Ворошиловграде в составе разведывательно-диверсионной группы для обеспечения связи с центром. Ее рация размещалась в доме №56 по улице Заречной. Оттуда и выходила в эфир, передавая в центр зашифрованные радиограммы.

Однажды было замечено, что к этому дому стала проявлять интерес полиция. То ли немцам удалось запеленговать станцию и они пытались установить ее точное местонахождение, то ли кто-то проявил неосторожность и навлек подозрения на себя и своих товарищей, с которыми встречался. Рацию пришлось перенести в другое место, откуда Люба продолжала выходить в эфир. Но случилась новая беда. Гестаповцы арестовали одного из членов группы. Правда, через некоторое время он был отпущен, так как улик, подтверждающих его антифашистскую деятельность, у оккупантов не было. Но за ним могли наблюдать. Могли установить слежку и за другими членами группы, с которыми подозреваемый встречался. И действительно, вскоре было замечено, что Любой заинтересовалась фашистская контрразведка. Однажды квартиру, где временно проживала Люба, посетили два офицера и один в штатском.

- Любовь Шевцова здесь проживает? - спросил одетый в гражданское.

- Здесь! – ответила хозяева.

- А где она сейчас?

- Мы не знаем. Куда-то уехала.

К счастью, Люба в это время находилась в Краснодоне. Она ездила туда навестить свою мать. А когда вернулась в Ворошиловград и узнала, что в дом приходили гестаповцы, решила переселиться в Краснодон. Любе еще труднее стало поддерживать связь с Центром, так как для выхода в эфир нужно было за 50 километров ездить из Краснодона в Ворошиловград.

В один из приездов Люба заметила, что за ней ведется наблюдение. Тогда она решила связаться с руководителем группы и просить его разрешения увезти рацию в Краснодон. Но связаться с руководителем не удалось. Почувствовав опасность, члены группы между собой уже не встречались. После этого Люба возвратилась домой и самостоятельно приняла решение перевезти рацию в Краснодон.

Как раз в тот момент и произошла наша встреча. Теперь Любовь Шевцова рассказывала Сергею и мне о своих делах.

Через несколько дней после этой беседы Люба вступила в "Молодую гвардию", а еще чуть позже стала членом штаба. Люба Шевцова быстро включилась в работу. В наш коллектив она внесла веселое оживление, задор. На заседаниях мы часто спорили. Так продолжалось и при Любе. Но она всегда умела хорошей шуткой быстро разрядить обстановку. С ней было легко и просто.

Наиболее ценное качество Любови - самообладание. В минуты самой большой опасности она вела себя так же, как в обычных условиях. Каких усилий ей это стоило, можно только догадываться. Но внешне Люба всегда сохраняла бодрость, веселье, остроумие. Мы в этом убедились еще до того, как она стала выполнять ответственные задания.

Однажды Люба Шевцова пришла в клуб имени Горького и самым обычным тоном заявила:

- Меня вызывают в полицию!

- Как в полицию? Ты шутишь?!

- Нет, не шучу.

- Зачем?

- Пока не знаю, но догадываюсь, - улыбаясь, бодрым голосом отвечала Люба.

- Давай, рассказывай! - нам необходимо было узнать причину вызова.

- Кто-то, наверное, донес в полицию, что я училась в разведшколе.

- А кто об этом знает?

- О разведшколе никто не может знать, а вот то, что меня райком комсомола направил в Ворошиловград на учебу ...! Возможно и донесли.

- Как ты думаешь поступить?

- Пойду в полицию. Если спросят об учебе в Ворошиловграде, скажу, что училась на курсах санинструкторов. А я действительно училась на этих курсах, только значительно раньше.

И Люба ушла. Никто, конечно, не мог предсказать, чем закончится разговор в полиции. Мы на всякий случай приняли меры предосторожности среди своих ребят, сообщили о случившемся Евгению Мошкову. А сами ждали ее возвращения из полиции.

Ждать пришлось долго. Мы уже основательно забеспокоились. И очень обрадовались, когда увидели бодро шагавшую к клубу Любу Шевцову.

- Все в порядке, - весело сообщила она, а потом рассказала подробно все, что произошло в полиции.

Люба пришла в полицию в точно назначенное время. Но допрашивать ее начали лишь спустя полтора часа. В помещении, куда ее ввели, находилось двое. Допрашивал один из них. Возможно, следователь. Фамилию ей не назвали. Допрос начал словами:

- Шевцова, мы знаем, что ты училась на курсах шпионок в Ворошиловграде. Давай, рассказывай, зачем тебя сюда заслали?

Полицай, вероятно, надеялся, что стоявшая перед ним девчонка от страха все сейчас ему выложит. Но, прежде чем услышал ответ, увидел на лице усмешку. Полицай понял, что она не из пугливых и обдумывал, как на нее повлиять.

- В Ворошиловграде я училась на курсах санинструкторов, - ответила Люба, сдерживая смех и тут же подумала, не забыла ли она то, чему учили ее на этих курсах перед самой войной. А вдруг начнут проверять.

- Ты говоришь неправду. У нас есть точные данные, - настаивал полицейский.

- Никаких данных у вас нет и быть не может. Поменьше сплетни слушайте.

Трудно сказать, удалось ли Любе отвести от себя подозрения. Но ее выдержка, самообладание в минуты опасности сыграли решающую роль в том, что ее отпустили. Если бы она хотя бы чуть дрогнула, результат был бы иным.

Нас, конечно, очень интересовала рация Любы Шевцовой, которая хранилась на конспиративной квартире в Ворошиловграде. Ведь группа, в которой состояла Люба, действовать больше не могла. Люба много сделала, чтобы доставить рацию в Краснодон. Когда она прибыла в Ворошиловград к месту ее хранения, то рации там уже не было. По распоряжению командира группы рация была уничтожена. Но и тогда, оказавшись без рации, Люба продолжала собирать разведывательную информацию и передавать ее в центр иным путем. С этой целью в начале декабря 1942 года Любу на ее краснодонской квартире дважды посетил представитель центра, переброшенный самолетом на территорию Ворошиловградской области. Об этих встречах Люба никому из нас не рассказывала. Не имела права. А узнал я об этом в областном управлении КГБ лишь 20 лет спустя.

Высококачественный уголь Донбасса очень был нужен фашистским оккупантам. Он требовался им для железнодорожных перевозок, восстанавливаемых коксовых заводов и доменных печей. На территории Донбасса фашисты создали так называемое "Восточное общество по эксплуатации угольных и металлургических предприятий". В систему этого общества входил и Краснодонский дирекцион № 10, разместившийся в здании школы имени Горького. Его главной задачей было восстановление шахт на территории Краснодонского района и организация добычи угля.

Но Краснодон угля не давал. Диверсии молодогвардейцев - это лишь частица результатов громадной работы, проводимой партийным подпольем по срыву добычи угля для немцев. В масштабе всего района этой работой руководил Филипп Петрович Лютиков и его первый помощник Николай Петрович Бараков.

Бараков родился в селе Новой Александрии Люблинского уезда (ныне г. Пулавы, Польская Народная Республика) в семье профессора. Двадцатилетним юношей приехал он в Донбасс. Здесь работал на шахте бурильщиком, помощником машиниста врубовой машины. Здесь же Николай Петрович вступил в комсомол, а еще через некоторое время - в партию.

Как передового рабочего и активиста Баракова направили на учебу в Днепропетровский горный институт, после окончания которого он снова возвращается в Донбасс и уже работает инженером шахты имени Энгельса Краснодонского района.

В первые же дни войны Бараков, а ему тогда было 36 лет, добровольно ушел на фронт. Но в начале 1942 года был отозван из рядов Красной Армии как специалист угольной промышленности.

Лето, когда создалась угроза оккупации Краснодона, Николаю Петровичу было поручено возглавить работы по демонтажу оборудования и отправке его в тыл. А затем по заданию райкома партии он был оставлен в Краснодоне для руководства подпольной работой.

Когда в Краснодон вступили фашисты, Николай Петрович жил в поселке шахты имени Энгельса. Но вскоре перебрался в Краснодон и с помощью Лютикова устроился на работу в дирекцион начальником электромеханических мастерских. На этом посту, как было предписано оккупантами, инженер Бараков должен был всячески содействовать восстановлению шахт. Но коммунист - подпольщик понимал свою задачу иначе. Создавая перед оккупантами видимость старательного исполнителя их воли, Бараков вместе с Лютиковым на самом деле делали все, чтобы фашисты не получили ни одной тонны угля. Пользуясь своим служебным положением, Бараков устраивал на работу коммунистов и комсомольцев, в том числе участников "Молодой гвардии". И эти люди хорошо понимали, в чем их главная обязанность на любом рабочем месте.

Все шахты были затоплены. Чтобы начать под землей восстановительные работы, нужно прежде всего откачать воду. Её откачивали. Но откачивали так, что вода не убывала.

Подъемные машины ремонтировали очень медленно. Ремонтные работы велись только тогда, когда на шахте присутствовал кто-нибудь из сотрудников дирекциона. В остальное время рабочие занимались чем угодно, только не ремонтом шахтного оборудования.

Однажды начальник дирекциона немец Швейде потребовал от Баракова, чтобы тот лично показал, как идут восстановительные работы на шахтах. Выезд через час, - сказал он, - машина будет ждать у входа в дирекцион.

Николая Петровича охватило беспокойство. И было от чего. Ремонт оборудования почти не продвигался. Это не трудно будет заметить. Стоит только побывать на шахтах. Но это еще полбеды. Главное - что внезапный приезд начальника дирекциона позволит ему своими глазами увидеть, что никто из рабочих ничего не делает. Немцы после этого вряд ли станут доверять начальнику электромеханических мастерских.

Выход был только один: предупредить людей на шахтах. Но один час - слишком маленький срок. За это время можно успеть предупредить рабочих только одной или двух близко расположенных шахт. Но кто мог сказать, с какой именно шахты вздумает начать осмотр Швейде. Спасти положение могла только задержка с выездом на 2 - 3 часа. Но как это сделать?

Николай Петрович знал, что в гараже дирекциона работает один из подпольщиков "Молодой гвардии" Сергей Левашов. Знал он и о том, что Сергей не одну военную автомашину вывел из строя. Теперь нужно было дать Сергею задание в течение двух-трех часов не выпускать из гаража машину начальника дирекциона.

Но дать такое задание Сергею от своего имени Бараков не мог. Сергей Левашов, да и все остальные подпольщики "Молодой гвардии", включая и членов штаба, не знали тогда, кто из коммунистов - подпольщиков нами руководит. В это дело был посвящен только Володя Осьмухин. Его то и послал Бараков к Сергею Левашову с наказом: в течение 2-3 часов машина начальника дирекциона не должна выехать из гаража.

Нелегко пришлось Сергею в тот момент. Он получил задание, когда оставалось несколько минут до выезда. Машина была в полном порядке, заправлена и осмотрена. А тут еще сомнения в достоверности приказа. Володя Осьмухин не сказал, от кого распоряжение исходит. Да и передал он его запыхавшись: подбежал к Сергею, шепнул на ухо и, ничего не объясняя, исчез.

Но времени для выяснения не было. И Сергей решился на крайние меры. Он подложил скобу под скат заднего колеса. Как только машина тронулась с места, образовался прокол. Пока меняли скат, Сергей приготовил новую неисправность - разъединил контакт зажигания. В общем, Сергей Левашов держал в гараже машину начальника дирекциона столько, сколько требовал приказ.

Мы не раз потом гадали, что все это значило. И только много времени спустя узнали, насколько важным для Баракова была подстроенная Сергеем задержка автомашины.

Однажды вечером я зашел к Сергею, чтобы взять очередную сводку Совинформбюро, принятую им по радио. И вдруг неожиданность: мне навстречу поднялся Володя Загоруйко. Это он первым был выпущен из разведшколы и заброшен в фашистский тыл. Причем заброшен не в составе группы, а один. Нелегко ему пришлось. Нужно было под чужой фамилией вживаться в оккупированном еще в 1941 году городе и выполнять задание. А потом сотни километров пройти по занятой врагом территории.

Теперь все это было для Володи позади. Но он сохранил боевое настроение и с радостью принял предложение вступить в "Молодую гвардию".

В те дни не только Володя Загоруйко пополнил наши ряды. К нам присоединилась группа комсомольцев поселка Краснодон, во главе которой был Николай Сумской. Прибавка была ощутимой, так как группа насчитывала семнадцать человек.

В состав подполья вошла также группа девушек во главе с Аней Соповой. А всего к тому времени "Молодая гвардия" насчитывала около семидесяти человек.

Город не знал о подполье, но чувствовал его силу. Не знали вначале о нас и оккупанты, полиция. Всю нашу деятельность они почему-то приписывали партизанам, приходящим из леса. А нам стало известно об этом от наших подпольщиков Анатолия Ковалева и Михаила Григорьева, которые по нашему заданию устроились на работу в полицию. Особенно наглядно город, да и весь район, ощутили нашу деятельность в дни празднования 25-ой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Еще накануне праздника в городе и во всех населенных пунктах района были распространены листовки, в которых население поздравлялось с нашим праздником и рассказывалось о положении на фронтах.

А утром 7 ноября жители города и некоторых шахтерских поселков увидели красные флаги. В городе их было несколько. Развевался красный флаг даже на дирекционе.

Разгневанные жандармы обрушились с ругательствами на полицию и требовали немедленно убрать красные флаги. Те бросились исполнять приказание своих хозяев. Сняли один флаг, другой, третий ... Но на крыше школы имени Ворошилова продолжал гордо реять наш красный стяг.

Когда полицай пробрался на крышу школы, то прежде всего увидел предостерегающую надпись: "Не трогать, заминировано".Полицай спустился вниз и доложил, что флаг заминирован.

Долго искали специалиста, кто мог бы обезвредить мину. Его в конце-концов привезли из Ворошиловграда. Но привезли только к вечеру. А весь день красный флаг развевался на крыше школы имени Ворошилова. Только немногие подпольщики знали тогда, что это очередная проделка Сергея Тюленина. Именно он проявил находчивость, одурачив полицейских и жандармов. Ведь мины-то не было.

Вечером я навестил брата. Сергей только что вернулся с работы. Хотя он был уставшим, но настроен по-праздничному. Охотно рассказывал о своем рабочем коллективе, где за ним прочно утвердилась репутация самого информированного из работающих в гараже людей о положении на фронте. Пришлось и в этот праздничный день рассказывать о ходе оборонительных сражений, которые ведет Красная Армия. А о красных флагах, которые с утра были видны над городом, рабочие сами рассказывали Сергею.

Вместе смеялись, когда я рассказал брату о приделке Тюленина, “заминировавшего» флаг на школе имени Ворошилова. Затем Сергей неожиданно спросил:

- А кто же вывешивал флаг на дирекционе. Тоже Тюленин?

- Нет.

- А кто?

- Такого задания мы своим ребятам не давали. Скорее всего флаг на дирекционе водрузили коммунисты - подпольщики.

- Володя, что ты мастеришь? - спросила Елизавета Алексеевна Осьмухина своего сына.

- Я делаю зажигалки, мама, а ты их будешь продавать, - бодро ответил он.

Елизавета Алексеевна внимательно посмотрела на Владимира: шутит он или всерьез? А тот спокойно повернул к ней голову и совершенно серьезным тоном продолжал:

- Жить ведь чем-то нужно?

Елизавета Алексеевна удивилась. Ведь сын хорошо знал, что какие бы трудности семья ни переживала, никогда никто из Осьмухиных на базаре не торговал. Менять свои вещи на еду приходилось. Это делали в дни оккупации все городские. А торговать какими-то безделушками - за семьей этого никогда не водилось. Неужели Володя думает, что его мать понесет на базар зажигалки?

Елизавете Алексеевне было невдомек, что ее сын выполняет задание подпольного штаба - делает типографский станок.

Ребята из центральной группы - Володя Осьмухин, Толя Орлов и Жора Арутюнянц - упорно возились с этим станком, на котором должны были печататься листовки. Это был станок их собственной конструкции. Какие-то детали удалось найти, готовыми. Остальные пришлось делать самим. И ребята мастерили. Выполнению задания во многом помогало то, что Володя и Толя работали в механических мастерских. Здесь ребята находили нужные заготовки, тайком проделывали наиболее трудоемкие операции. А доделывали до конца под видом изготовления зажигалок уже в домашних условиях. Нередко пользовались инструментом, "позаимствованным" в мастерских.

И станок заработал. С тех пор отпала надобность писать листовки от руки. Теперь они печатались.

Когда готовили к выпуску первую печатную листовку, произошел курьезный случай. Ребята стали набирать текст. Буква за буквой вставляли они и закрепляли в специальное устройство. Укладывали буквы, естественно, слева направо, как мы обычно пишем или читаем. Тиснули первый экземпляр, посмотрели на него и дружно расхохотались: текст отпечатался наоборот.

Вот такие у нас были "первопечатники". Но, нужно им отдать должное, трудились ребята самоотверженно. Сергей Левашов принимал сводки Совинформбюро, а Жора Арутюнянц, Володя Осьмухин и Толя Орлов вечерами, невзирая на опасность, размножали подготовленный в штабе текст.

На этом самодеятельном типографском станке печатали не только листовки. Виктор Третьякевич однажды высказал идею:

- А что, если на этом станке отпечатать временные комсомольские удостоверения и вручать тем нашим подпольщикам, которых мы принимаем в комсомол?

Идею Виктора все дружно поддержали. Разработали образец временного комсомольского билета и отпечатали на станке. Затем билеты стали вручать нашим подпольщикам, вступившим в комсомол в "Молодой гвардии". Билеты были вручены Сергею Тюленину и почти всем участникам ею группы: Валерии Борц, Леониду Дадышеву, Владимиру Куликову, Виктору Лукьянченко, Семену Остапенко, Степану Сафонову, Радику Юркину. В этом списке нет лишь фамилии Антонины Мащенко. Но она вступила в комсомол еще до оккупации.

Временные комсомольские билеты также вручались тем комсомольцам, кто перед заброской в фашистский тыл обязан был сдать свой партийный или комсомольский документ в соответствующий орган.

К числу таких комсомольцев относились Люба Шевцова, мы с Сергеем и Володя Загоруйко.

Сергей Левашов пришел с работы чуть раньше обычного и в приподнятом настроении. Сразу же он стал умываться и одеваться по-праздничному.

- Куда это ты наряжаешься? Свидание назначено? - спросила Лидия Даниловна.

- Мы сегодня даем концерт в клубе имени Горького.

- Какой еще концерт при оккупантах?

- Самый настоящий. В честь Дня Конституции.

- Так вам и позволят немцы давать концерт в честь Дня Советской Конституции!

- Они и не подозревают, что сегодня у нас праздник.

Сергей не шутил. В тот вечер у нас действительно состоялся концерт. Зрителей было много. Все места, за исключением первого ряда, были заполнены. Зрители сидели тихо и ждали. Ждали, что же покажут самодеятельные актеры. Ведь это был первый концерт в оккупированном Краснодоне.

Ни одного немца в зале пока не было, хотя для них держали свободным весь первый ряд.

Открылся занавес. Никаких декораций, никаких украшений. Из-за кулис вышел Иван Земнухов. В поношенном темно-сером костюме, в очках.

-Начинаем наш концерт! - негромко произнес он. - В программе концерта: стихи, песни, танцы, выступления струнного оркестра. Открываем концерт стихотворением "На смерть поэта".

Все ждали, что ведущий назовет имя автора и исполнителя. Конечно, зрители знали, что стихотворение написано Лермонтовым. Но полагалось объявить. Однако Иван и не объявлял, и не уходил. Потом вдруг сам начал читать стихи.

Что слышу я? Печаль постигла лиру.

Уж нет того, чьи, прелестью дыша,

Стихи взывали о свободе, к миру,

Живою силой трепеща.

Все удивились. Что он, перепутал? Это же не Лермонтов. Какие-то другие стихи. А Иван продолжал:

Кто не искал с глупцами примиренья,

Услышавши холодный ропот их,

Кто видел Родины истерзанной мученья,

Кто для борьбы чеканил стих.

Зал затаил дыхание. А Земнухов читал все громче, все выразительнее. И зал зааплодировал. Хлопали дружно и долго. Когда установилась тишина, Земнухова на сцене уже не было. На его месте стоял Виктор Третьякевич. Он объявил:

- Иван Земнухов прочитал вам собственное стихотворение. Оно посвящено памяти великого поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. А сейчас несколько музыкальных номеров в исполнении струнного оркестра.

Пока Виктор объявлял, мы расставили на сцене стулья и с инструментами расселись в один ряд. Затем Третьякевич повернулся лицом к оркестру, взмахнул рукой и плавно зазвучала мелодия украинской народной песни. Сергей и я играли на мандолинах. Мы сидели рядом и наблюдали за происходящим в зале. Вдруг с шумом открылась дверь и в зрительный зал вошли трое из фашистской комендатуры. Вероятно, те, кого больше всего интересовал наш репертуар.

Кто-то из наших ребят побежал за сцену предупредить Мошкова. Пока фашистские офицеры медленно двигались к первому ряду, появился Евгений. По ступенькам он со сцены спустился в зал и тут же, у сцены встретил фашистских офицеров. Я вначале глазам своим не поверил, когда увидел, что гитлеровцы, улыбаясь, пожимают Евгению Мошкову руку.

Что с ними произошло? Откуда такая предупредительность? Ведь совсем недавно при встречах немцы не только руки не подавали Мошкову, но и даже не отвечали на обычное приветствие "доброе утро" или "добрый день".

Сергей Левашов, угадав мои мысли, повернул лицо в мою сторону и широко улыбнулся, как бы давая понять: мы ведь знаем причину такой трансформации в поведении некоторой части оккупантов. Из сводок Совинформбюро нам стало известно, что более двух недель назад началось крупное контрнаступление наших войск под Сталинградом. Не хуже нашего знали об этом и немцы.

Увязнув в войне, утратив веру в скорую победу, фашистское руководство вынуждено было считаться с тем, что в тылу у оккупантов на временно захваченной ими территории проживают миллионы советских граждан, которые потенциально являются базой пополнения партизанских отрядов и подпольных организаций. Удержать наших людей от выступлений против оккупантов гитлеровское командование рассчитывало двумя методами. С одной стороны - ужесточением карательных мер против мирных жителей, с другой - идеологической обработкой местного населения.

Отнюдь не гуманными соображениями руководствовались оккупанты, принимая решение организовать работу двух клубов в нашем городе. Они надеялись превратить оба эти учреждения в инструмент идеологической обработки жителей Краснодона в антисоветском духе. А Мошкову фашисты пожимали руку как своему пособнику, пытаясь такой "милостью" поощрить его старания.

Сказывалась на их поведении и обстановка на фронте. Как бы не пришлось отступать. На всякий случай надо хотя бы с теми, кто прислуживает, быть повежливее. Евгений Мошков усадил немцев в первом ряду и снова вернулся за сцену.

А концерт продолжался.

После исполнения струнным оркестром нескольких музыкальных номеров на сцене снова появился Иван Земнухов. Он объявил:

- Легенда о Марко.

Это была "Легенда о Марко" Максима Горького. Но автора Иван не назвал умышленно. Ведь в зале уже находились немцы. Легенду исполняла одна из участниц драматического коллектива - Нина Маркина. Струнный оркестр в медленном темпе играл грустную мелодию старинного вальса "Прощай молодость", а девушка читала:

В лесу над рекой жила фея,

В реке она часто купалась.

Но раз, позабыв осторожность,

В рыбацкие сети попалась.

Все внимательно слушают куплеты, мелодично исполняемые красивым голосом девушки. Но вот голос ее окреп, слова зазвучали строже:

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут:

Ни сказок о вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!

Когда девушка прочитала эти завершающие строки, публика, аплодируя, повернулась влево, иронически поглядывая на фашистских офицеров.

Мы были счастливы. Зрители хорошо поняли, к кому относятся последние строки. А гитлеровцы, чувствуя на себе взгляд зрительного зала, о чем-то стали переговариваться между собой. Концерт продолжался.

После юной исполнительницы лирических песен на сцену вышла одна из наших подпольщиц Аня Сопова.

Мы чувствовали, что концерт удался. На такой успех мы не рассчитывали. Почти каждый номер сопровождался громкими аплодисментами. Люди истосковались по нашим песням. Подавленные и замкнутые свалившимся на них горем оккупации города они чувствовали себя здесь, в клубе имени Горького, как в довоенные годы. Исполнялись многие из тех песен, танцев, стихов, которые жители Краснодона видели, слышали или сами исполняли до войны, до оккупации города. Вот если бы еще не было этих троих в фашистской форме ... Их присутствие постоянно напоминало о том, что враги топчут нашу землю, терзают наших людей, что они здесь, в нашем городе, даже в этом зале. И от этого всем нам еще милее, ближе были песни, исполняемые самодеятельным коллективом, а слова пушкинского стихотворения, произнесенные Аней Соповой, звучали как призыв к борьбе:

Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный

И рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством свободы просвещенной

Взойдет ли, наконец, прекрасная заря?

После выступления Соповой на сцене снова струнный. Мы аккомпанировали солистам, хору, а потом ...

- "Цыганочка", - объявил Иван Земнухов. Раздались аплодисменты и на сцену из-за кулис стремительно вырвались двое. Исполнителей можно было и не объявлять. Все и так знали, что в таком быстром темпе плясать могли только Люба Шевцова и Сергей Тюленин. Их публика помнила еще с тех пор, когда Сережка и Люба были школьниками и с этой же сцены не раз демонстрировали свое искусство.

Выступлением Шевцовой и Тюленина концерт был закончен. Объявили танцы.

Я не раз потом вспоминал этот концерт. В ходе его проведения для меня ярче высветилась роль Евгения Мошкова как подпольщика, который вел тонкую игру с оккупантами.

Это благодаря его стараниям клуб стал местом безопасных встреч молодогвардейцев. Даже заседания своего штаба мы проводили, как правило, здесь.

Многих из нас работа в клубе избавила от вербовки в Германию. А главное - клуб имени Горького не стал, как на то рассчитывали оккупанты, очагом антисоветской пропаганды. Со сцены клуба не прозвучал ни один номер сомнительного свойства. Все, что исполнялось, было нашим, советским.

Пока в зале переставляли стулья, некоторые исполнители начинали покидать клуб. Уходили те, кто в ночь должен был выполнить ответственное задание. Вот легкой походкой со сцены в зал прошла Люба Шевцова, через несколько минут - Сергей Тюленин ...

А под утро запылала биржа труда.

Примерно за неделю до концерта мы обсуждали вопрос о том, чтобы сорвать вторую попытку оккупантов увезти наших людей в Германию. Рассчитывать как и в первый раз, только на одни листовки, не имело смысла. Как мы заметили, немцы теперь принимали необходимые меры, чтобы отправка в Германию прошла успешно.

От листовок с призывом не ехать в Германию мы все же не отказывались и подготовили текст. Но понимали, что нужны и другие, более радикальные меры. И решили поджечь биржу. На выполнение этого задания и уходили сразу после концерта Люба Шевцова и Сергей Тюленин. Затем к ним присоединился Витя Лукьянченко.

Момент поджога был выбран удачно. В предшествующие дни сотрудники биржи завершили огромную работу по отбору примерно двух тысяч молодых здоровых жителей Краснодонского района и города для отправки в Германию. На всех отобранных были заготовлены повестки. Шестого декабря утром полицейские должны были начать их разносить. А под утро биржа загорелась. Полицейский, охранявший биржу, спал, пригревшись у плиты. Проснулся он, когда уже припекло. Полицай выскочил на улицу, стрельбой из винтовки поднял тревогу. Но было уже поздно. Пока сбегались полицейские, крыша обгорела и рухнула.

Утром, еще до рассвета, Сергей Левашов увидел в окно отблески пожара. Он понял, что ожидаемое случилось: биржа горит. Но пожар не конечная цель. Главное заключалось в том, чтобы сгорели документы.

Сергею очень хотелось подойти к горящему зданию биржи и посмотреть на результаты пожара. Ведь это было совсем близко от того места, где он жил. Всего лишь три дома отделяли его от горящего здания. Но удерживало благоразумие. Приходилось учитывать, что совсем рядом жил полицейский, который все чаще наблюдал за их квартирой. Только вечером, после работы, Сергей узнал, что под обвалившейся горящей кровлей погибли все документы биржи. Ни один человек не был отправлен в Германию...

- Ты что пижонишь? В такой мороз и в кепке. У тебя ведь великолепная шапка, - обратился Виктор Третьякевич к Олегу Кошевому, который, потирая ладонью уши, вбегал по ступенькам клуба.

- Моя шапка теперь греет голову какого-то фашиста. Вчера на нашей улице остановилась грузовая автомашина. Все немцы из нее разбежались по домам в поисках теплых вещей. В наш дом влетел какой-то унтер и, ни слова не говоря, схватил с вешалки мою шапку, напялил себе на голову и помчался дальше.

- Придется тебе на шапку деньги собирать.

- Деньги собирать, действительно, придется. Я за этим и пришел. Но только не на шапку. Есть дело поважнее.

- Что-нибудь случилось?

- В Каменске полиция задержала нашу связную. Нужны деньги, чтобы ее выручить.

- Нину Иванцову?

- Нет, Олю.

В этот момент внимание всех привлекла показавшаяся из-за поворота улицы колонна людей,

- Пленных ведут! - послышались голоса остановившихся на улице жителей города. Мы тут же сбежали вниз по ступенькам и выскочили на тротуар.

Впереди двигалась повозка, на которой ехал фашистский солдат. За повозкой следовала колонна пленных красноармейцев. Полураздетые, изможденные, измученные долгими переходами, они едва поспевали за повозкой. Криками и ударами в спину их подгоняли фашистские конвоиры.

Из ближайших домов высыпали люди. Мужчины смотрели молча, с затаенной ненавистью к оккупантам, женщины громко причитали, плакали. Затем, опомнившись, что слезами не поможешь, разбежались по домам за едой для пленных.

Мы с жалостью всматривались в лица несчастных, доведенных до крайнего истощения людей. На головах вместо шапок - пилотки, на ногах разбитая обувь. Лица почти у всех обморожены. И в чем только теплится жизнь? Голодные, продрогшие - им далеко не уйти.

Снова появились женщины. В колонну полетели кукурузные лепешки. Пленные ловили их на лету, подбирали с земли.

Конвоиры подняли стрельбу вверх из винтовок. Выстрелами и грубой бранью они пытались отогнать жителей, которые бросали пленным что-нибудь поесть.

- Ироды проклятые! Сами не кормят и нам запрещают, - громко возмущались разгневанные женщины.

Кукурузная лепешка, коснувшись плеча одного из бойцов, упала в снег. Он и еще несколько пленных бросились ее подбирать. Фашистский солдат перехватил винтовку за ствол и со всего размаха стал наносить удары по сгрудившимся голодным людям.

Пленные молча стали возвращаться в строй колонны. А двое остались лежать на заснеженной мостовой. Снег окрасился кровью. Фашистский конвоир ударами приклада проломил обоим головы.

Мертвых положили на повозку, следовавшую за колонной, с тем; чтобы за городом сбросить их на обочину дороги.

Это печальное шествие замыкали те, кто не мог идти самостоятельно. Их поддерживали под руки товарищи. Кое-кто просто падал от слабости в снег. К таким подходил конвоир и выстрелом в голову обрывал жизнь.

- Давайте немедленно соберемся! - взволнованно произнес Олег, потрясенный всем тем, что мы только что увидели. Тут же послали за членами штаба, которых с нами не оказалось.

Конечно, мы здорово тогда погорячились, предлагая, не дожидаясь темноты, взять оружие, перестрелять конвоиров и освободить пленных. Но охладил наш пыл Евгений Мошков.

- Глупо было бы нападать на охрану днем. И пленных погубим, и организацию провалим. Успокойтесь и обдумайте все хорошо. Прежде всего разведайте, где будут размещены на ночлег пленные. А потом принимайте решение, как их освободить.

Вскоре появился Иван Туркенич, другие члены штаба. Собрались на заседание. Прежде всего проанализировали обстановку. Она нам представлялась как чрезвычайная. Суть ее заключалась в том, что в результате контрнаступления Красной Армии под Сталинградом фашистские войска начали отступление. Опасаясь, что Красная Армия освободит пленных, оккупанты стали перегонять их на запад. Но на пути движения умышленно создали такие условия, при которых пленные массами погибали.

Пленных нужно освобождать, спасать от верной гибели - вот наша задача.

Мы понимали, что еще не вся информация собрана. Да и обстановка будет меняться. Поэтому, придется еще раз собраться и оперативно решать вопросы.

А пока Иван Туркенич направил связного в поселок Краснодон. Колонна военнопленных, которую мы видели в утренние часы, была первой, но не последней. В городе она не задержалась и направлялась в поселок. Освобождением пленных в поселке Краснодон должна была заняться местная группа подпольщиков, возглавляемая Николаем Сумским. К нему и направился наш связной с распоряжением от Туркенича.

К вечеру обстановка прояснилась. Нам стало известно, что прибыла новая колонна военнопленных. Большую часть людей разместили во дворе здания бывшей поликлиники. Это недалеко от школы имени Ворошилова. Остальных разместили в школе села Водяное и в здании первомайской больницы.

Приняли решение создать из подпольщиков три группы и освобождать пленных.

Участников предстоящей операции Иван Туркенич инструктировал лично. Ведь у него был опыт побега из фашистского плена. Он тогда сказал:

- Вызволить людей из неволи - это только полдела. Пленных нужно также укрыть от полиции.

Первых пленных мы освободили со двора поликлиники. Когда мы туда пришли, с удивлением увидели, что двор огорожен колючей проволокой. Сделано это было наспех. Вдоль ограды уже собралось много народу. Немало было и полицейских, которым немцы поручили охранять пленных.

Полицейские к ограде никого не подпускали. Но к вечеру их число заметно сократилось. Люди стали подходить к ограде вплотную, передавать пленным еду.

Мы воспользовались обстановкой и стали освобождать пленных. Наши девушки Люба Шевцова, Уля Громова и Майя Пегливанова направились к воротам лагеря и разговорами стали отвлекать полицейских. А наши ребята, смешавшись с толпой, в это время стали оттягивать вверх колючую проволоку и по одному выпускать пленных. В одном месте этим руководил Олег Кошевой, в другом - Виктор Третьякевич. За короткое время было выпущено на свободу около тридцати человек, которых тут же передавали местным жителям.

Вечером появился Сергей. Он пришел сюда сразу же после работы и присоединился к нашим подпольщикам.

- Какое варварство! - произнес он, когда понял, что пленных разместили на ночлег под открытым небом и им предстоит спать на мерзлой земле, чуть присыпанной соломой.

Вскоре наши усилия по освобождению пленных пришлось прекратить. Появился дополнительный наряд полиции и всех жителей стали отгонять от проволочного заграждения. Подпольщикам дали команду "отбой".

По пути домой шли вместе с Сергеем. Он все еще был под впечатлением от увиденного и в резких выражениях проклинал фашистских оккупантов, затем рассказал о делах в гараже, где он работал. А перед расставанием сказал:

- Сосед полицай усилил наблюдение за нашей квартирой.

- Как ты об этом узнал?

- По следам его сапог на снегу в нашем дворе.

Приближался комендантский час и мы разошлись по домам.

Но не все наши подпольщики провели ночь дома. Поздним вечером ушли в село Водяное освобождать пленных Сергей Тюленин, Володя Загоруйко, Виктор Лукьянченко и Леонид Дадышев. Здесь пленных разместили на ночлег в сельской школе. Еще до войны в этой школе работала мать Владимира Загоруйко. Володя хорошо знал расположение помещений и даже имел ключ от запасной двери. Глубокой ночью через эту дверь ребята проникли в школу и выпустили на свободу семнадцать человек. Полицейский, несший охрану у главного входа, так ничего и не увидел.

В ту же ночь Иван Туркенич, Иван Земнухов и подпольщики первомайской группы Анатолий Попов, Виктор Петров, Дмитрий Фомин освободили двадцать одного пленного из здания больницы Первомайского поселка. Здесь пришлось применить силу. Стрельбы, как условились, не открывали, а просто, когда наступила ночь, слишком бдительного полицейского ударили рукояткой пистолета по голове. Когда тот пришел в себя, ни группы военнопленных, ни тех, кто их освободил, не было и в помине.

Самая значительная операция по освобождению военнопленных была проведена позже. Руководил ею наш директор клуба коммунист Евгений Мошков. Он сам подбирал в свою группу людей, сам инструктировал их. Провел предварительную разведку. Ведь готовилась операция, в которой не только хитрость, но и оружие должно быть применено. В группу входили Иван Туркенич, который помогал готовить людей к ответственному заданию, Сергей Тюленин, Василий Пирожок, Василий Борисов и еще несколько молодогвардейцев. В число участников был включен и Сергей Левашов.

Группа ушла к хутору Волчанскому Каменского района Ростовской области, близ которого был расположен концлагерь военнопленных. Было известно, что лагерь переполнен пленными и люди содержатся в ужасных условиях. Пленные были обречены на смерть от голода и холода.

Сергей потом рассказывал о некоторых подробностях этой операции. Подпольщики произвели внезапное нападение и подняли такую стрельбу, что охранники приняли их группу за прорвавшееся через фронт подразделение Красной Армии. В панике охрана стала разбегаться, попадая под огонь наших ребят.

Когда подпольщики ворвались в ворота лагеря, их встретили радостными возгласами пленные. Они тоже думали, что это уже Красная Армия и все, кто был способен двигаться, были уже на ногах.

Все пленные, кто был в состоянии к побегу, вырвались на свободу, прихватив оружие перебитой фашистской охраны, и направились в сторону фронта.

В эти напряженные, полные волнующих событий дни мы не забыли про все еще находившуюся в руках полиции Ольгу Иванцову. Деньги на подкуп полицейских были собраны. И наша подпольщица была освобождена.