Geum.ru

Жорж батай история глаза

Вид материалаДокументы
Запах марселлы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15

ЗАПАХ МАРСЕЛЛЫ


Мои родители не подавали признаков жизни. Все же, предвидя ярость отца, этого выжившего из ума старикашки, генерала и ревностного католика, я решил на всякий случай скрыться. Я пробрался на виллу с заднего хода, чтобы похитить необходимую мне сумму денег. Я был уверен, что меня ищут повсюду, а я в это время орудовал в комнате своего отца. В десять часов вечера я ушел в деревню, оставив на столе матери следующую записку:

"Прошу Вас, постарайтесь не посылать за мной полицию. Я прихватил с собой револьвер. Первая пуля предназначена жандарму, вторая - мне."

Я никогда не старался вести себя, что называется, прилично. Мне все время хотелось поставить в затруднительное положение свое упорно избегавшее скандалов семейство. Однако, с легкостью и не без веселья написав эти слова, я счел нелишним положить в карман отцовский револьвер.

Почти всю ночь я шел по берегу моря, но, из-за сильных изгибов береговой линии, не особенно удалился от Х... Во время ходьбы мне хотелось успокоиться: в моем горячечном воображении помимо моей воли все время возникали образы Симоны и Марселлы. Мало-помалу мной овладела мысль о самоубийстве, держа в револьвер я постепенно утрачивал смысл слов "надежда" и "отчаяние". От усталости я, несмотря ни на что, все-таки ощущал потребность хоть в каком-то оправдании своего существования. Оно обрело бы его в той мере, в какой я сам признал бы желательным определенный ход событий. Я смирился с неотступно преследовавшими меня именами: Симона, Марселла. Смешно сказать, но я действовал, следуя какой-то фантастической логике, в которой мои самые дикие поступки были цепко связаны с поступками девушек.

Весь день я проспал в лесу. С наступлением ночи я отправился к Симоне, и перелез через стену в ее сад. Комната моей подружки была освещена: я стал бросать в окно камешки. Симона спустилась. И мы молча отправились к морю. Было темно, время от времени я, приподняв ей платье, я ощупывал ее ягодицы: это не доставляло мне никакого удовольствия. Она села, а я лег у ее ног: я чувствовал, что вот-вот разрыдаюсь. И действительно, я безудержно рыдал, лежа на песке.

- Что это такое? - сказала Симона.

Игриво она толкнула меня ногой. Ее нога ударила по револьверу в моем кармане. Оглушительный выстрел заставил нас вскрикнуть. Ранен я не был и, вскочив на ноги, почувствовал себя как бы в другом мире. Симона тоже была бледной и растрепанной.

В этот день мы даже не помышляли о том, чтобы онанировать.

Мы бесконечно долго целовались, чего с нами раньше никогда не было.

Так я прожил несколько дней, выходили мы лишь поздней ночью. Мы спали в ее комнате, где я скрывался до наступления темноты. Симона приносила мне еду. Ее мать, с которой никто не считался (в день того скандала она, едва заслышав крики, ушла из дома) смирилась с ситуацией. Что касается слуг, что Симона при помощи денег сумела завоевать их расположение на продолжительное время.

От них мы узнали обстоятельства заключения Марселлы в психиатрическую лечебницу, где она сейчас и находилась. С первого же дня все наши мысли были только о ней, о ее безумии, одиночестве ее тела, возможности до нее добраться, и, если получится, помочь ей бежать.

Однажды я попытался изнасиловать Симону.

- Ты с ума сошел! - воскликнула она. - Но, малыш, меня это не интересует, лечь в постель, как мать семейства! Вот с Марселлой...

- Почему? - спросил я, разочарованный, но, в сущности, мне нечего было ей возразить.

Она страстно прижалась ко мне и сказала мечтательным голосом:

- ... когда она увидит, как мы занимаемся любовью, она пописает... вот так...

Я почувствовал, как по моим ногам заструилась чудная жидкость. Когда она перестала, я в свою очередь затопил ее. Я поднялся, сел ей на голову и измазал ей лицо спермой. Вся испачканная, обезумев, она наконец изошла. Она втянула в себя запах нашего счастья.

- Ты пахнешь Марселлой, - сказала он, оторвав нос от моего еще мокрого зада.

Часто нас охватывало болезненное желание заняться любовью. Но речи не могло быть о том, чтобы забыть Марселлу, крики которой все еще терзали наш слух, пробуждая в нас самые смутные желания. Из-за этого наш сон превратился в длительный кошмар. Улыбка Марселлы, ее молодость, рыдания, стыд, заставивший ее покраснеть до испарины, прежде, чем она сорвала с себя платье, отдав свои хорошенькие круглые ягодицы похотливым ртам, горячка, заставившая ее закрыться в шкафу и с таким самозабвением заняться там онанизмом, что она не смогла удержаться и описалась, - все это постоянно будоражило и разжигало наше воображение.

Симона, поведение которой во время скандала, было еще более инфернальным, чем когда-либо (она даже не прикрылась, а, как я помню, напротив, еще шире раздвинула тогда свои ноги) не могла забыть, что тот непредвиденный оргазм, достигнутый ею в результате ее собственного бесстыдства, воплей и наготы Марселлы, превзошел по своей мощи все, что она воображала себе до того.

И ее зад теперь раскрывался передо мной лишь тогда, когда призрак разъяренной, бредящей или покрасневшей Марселлы придавал ее чувствам ошеломляющую остроту, наподобие того, как святотатство превращает любое деяние в ужасное и постыдное.

Впрочем, поросшая болотным пушком задница - которая отдаленно напоминает дни паводка, грозы или удушливые испарения вулканов, которая, наподобие гроз и вулканов, всегда приносит с собой несчастье - эта таящая в себе скрытую угрозу задница, которую Симона, находясь в забытьи, предвещавшем вспышки страсти, позволяла, как загипнотизированная, мне разглядывать, отныне являлась для меня подземным владением Марселлы, заключенной в своей темнице и отданной во власть кошмаров. Я видел перед собой лишь одно - лицо молоденькой девушки, искаженное оргазмом, рыданиями и криками.

Симона же в свою очередь, глядя на мою сперму, видела лишь обильно измазанные ею рот и ягодицы Марселлы.

- Ты мог бы исхлестать ей лицо своей спермой, - сказала она мне, размазывая мое семя по ягодицам. - "так, чтобы у нас искры посыпались из глаз".