Жорж батай история глаза
| Вид материала | Документы |
| Под солнцем севильи Исповедь симоны и месса сэра эдмонда |
- Палеолог Морис Жорж Paléologue Maurice Georges Царская Россия во время мировой войны, 2713.45kb.
- Глаз. Оптическая микроскопия. Оптика глаза. Вопросы к занятию: Основные морфологические, 64.93kb.
- Габриэль Гарсиа Маркес. Глаза голубой собаки, 86.77kb.
- Оптических сред глаза, 328.15kb.
- Сказка о «яндекс», 116.82kb.
- Искусство управления / Февраль, 65.91kb.
- План урока-путешествия Тема: Копытные, 39.74kb.
- Методическая разработка урока По рассказу А. И. Куприна «Чудесный доктор», 83.45kb.
- Перечень научных публикаций и докладов сотрудников Волгоградского филиала, 177.5kb.
- 1. Что означает слово «псевдоним», 27.05kb.
ПОД СОЛНЦЕМ СЕВИЛЬИ
Два шара одинаковой величины и консистенции были приведены в движение синхронными, направленными в противоположные стороны усилиями. Белое яичко быка вошло в "черную и розовую" плоть Симоны, а глаз из черепа молодого человека был выдавлен. Это совпадение, одновременно связанное со смертью и с чем-то вроде мочеобразного разжижения неба на мгновение вернуло мне Марселлу. В это неуловимое мгновение мне показалось, что я до нее дотронулся.
Нас снова охватила скука. Симона была в плохом настроении и не желала оставаться в Мадриде больше ни одного дня. Она настаивала на поездке в Севилью, слывшую городом развлечений.
Сэр Эдмонд не мог отказать своему "ангелочку". Юг нас встретил солнечным светом и еще более сильным, чем в Мадриде, жаром. Обилие цветов на улицах обостряло чувства до предела.
Симона ходила в легком белом платье, под которым больше ничего не было, отчего сквозь шелк просвечивал пояс и даже иногда, когда она наклонялась, темный пушок. Так получилось, что в этом городе она постоянно была предметом жгучего вожделения. Часто, когда она шла по улице, я замечал, как чей-нибудь член натягивает штаны.
Мы почти все время занимались любовью. Мы останавливались, не достигнув оргазма, и шли гулять.
Оставив одно удобное место, мы отправлялись на поиски другого: музейной залы, аллеи сада, тени церкви или пустынной вечерней улочки. Обнажив тело своей подружки, я устремлял в ее вульву свой член. Потом я быстро вынимал его оттуда и мы шли, куда глаза глядят. Сэр Эдмонд следовал за нами на некотором расстоянии и вдруг внезапно натыкался на нас. Он весь заливался краской, не решаясь подойти к нам ближе. Если он и мастурбировал себя, то скромно, на расстоянии.
- Вот это весьма любопытно, - сказал он нам однажды, указывая на церковь - это храм Дон-Жуана.
- Да что вы? - удивилась Симона.
- Хотите войти в церковь одна? - предложил сэр Эдмонд.
- Зачем?
Не знаю зачем, но Симона вошла, а мы остались ждать ее у двери.
Когда она вернулась, мы не могли понять, что с ней: она так смеялась, что была не в состоянии говорить. Это оказалось так заразительно, к тому же ярко светило солнце, что я тоже начал смеяться, а под конец расхохотался даже и сэр Эдмонд.
- Bloody girl! - воскликнул англичанин, - объясните же нам что-нибудь наконец! Или мы так и будем смеяться, стоя на могиле Дон-Жуана?
И не прекращая смеяться, он указал на широкую медную доску под нашими ногами, закрывавшую могилу основателя храма, которым, по слухам, был Дон-Жуан. Он велел, чтобы его после повешения похоронили у входной двери, дабы быть попираемым ногами самых низких существо.
Мы засмеялись еще сильнее. От смеха Симона описалась: на медную доску потекла струйка мочи.
Этот казус имел еще одно последствие: мокрая ткань платья прилипла к телу и стала прозрачной, сквозь нее отчетливо проступил черный лобок.
Наконец Симона успокоилась.
- Я вернусь в церковь, мне нужно высушиться, - сказала она.
Мы очутились в зале, где не обнаружили ничего, что могло бы послужить причиной смеха Симоны, там было относительно свежо и сквозь красные кретоновые занавески просачивался свет. Сверху находилась искусно смонтированная несущая конструкция, белые стены были украшены статуями и картинами, позолоченный алтарь поднимался вдоль задней стены до балок несущих перекрытия. Это феерическое, по-восточному роскошное убранство из-за своих многочисленных украшений, завитков и витиеватых узоров своими тенями и блеском золота напоминало укромные места человеческого тела. По обе стороны от двери висели знаменитые полотна Вальдеса Леаля с изображением разлагающихся трупов: в пустую глазницу епископа влезает огромная крыса...
Чувственный и торжественный ансамбль, переливы красного цвета из-за занавесок, свежесть и запах олеандров и бесстыдство Симоны заставили меня совсем потерять голову.
Я заметил две обтянутые шелком ноги заходящей в исповедальню кающейся грешницы.
- Я хочу на них посмотреть, - сказала Симона.
Она уселась перед мной у исповедальни.
Я хотел, чтобы она взяла в руку мой член, но она отказалась, угрожая, что станет дрочить его так, что сразу же брызнет сперма.
Я был вынужден сесть, ее темный пушок проступил сквозь мокрый шелк.
- Ты сейчас сам все увидишь, - сказала мне она.
Спустя некоторое время из исповедальни вышла очень красивая женщина. Руки ее были сжаты, с бледным лицом и запрокинутой в экстазе головой, с выпученными глазами она опереточной походкой медленно прошла через зал. Я сжал зубы, чтобы не расхохотаться. В этот момент дверца исповедальни открылась.
Оттуда вышел светловолосый священник, еще совсем молодой и тоже очень красивый, у него были впалые щеки и бесцветные глаза святого. Он стоял, скрестив руки, на пороге своего саркофага, устремив взгляд в какую-то точку на потолке: так, как будто собирался взлететь на небо вслед за небесным видением.
Он наверняка тоже бы ушел, но к моему удивлению, Симона остановила его. Она поздоровалась с мечтателем и попросила об исповеди...
Все с тем же отрешенным видом священник указал место для кающейся: скамеечку за занавеской, потом, не говоря ни слова, снова зашел в свой саркофаг и закрыл за собой дверь.
ИСПОВЕДЬ СИМОНЫ И МЕССА СЭРА ЭДМОНДА
Нетрудно представить мое изумление. Симона за занавеской встала на колени. Пока она там что-то шептала, я с нетерпением ждал конца этой дьявольщины. Мне казалось, что этот неприятный тип не выдержит, выскочит из своей коробки и набросится на нечестивицу. Но ничего подобного не произошло. Симона продолжала что-то непрерывно говорить тихим голосом за зарешеченным окошечком.
Мы с сэром Эдмондом обменивались удивленными взглядами, но тут все наконец прояснилось. Симона расставила ноги и начала тихонько гладить себя по бедрам. Она вся изогнулась, оставив одну ногу на скамеечке для молитвы. Она высоко задрала свое платье и в таком виде продолжила свои признания. Мне даже показалось, что она начала мастурбировать.
Я подкрался на цыпочках поближе.
И действительно, Симона мастурбировала, прижавшись к решетке рядом со священником, ноги ее было широко расставлены, тело напряжено, пальцы погружены в волосы. Я мог до нее дотронуться, моя рука дотянулась до ее ануса. В этот момент я отчетливо услышал, как она
говорит:
- Отец мой, я не призналась в самом тяжком.
Последовало непродолжительное молчание.
- Самое тяжкое мое прегрешение, отец мой, заключается в том, что, говоря с вами, я мастурбирую!
После этого несколько секунд был слышен только шепот. Наконец раздался громкий голос:
- Если ты не веришь, можешь посмотреть.
И Симона, задрав платье, встала перед окошечком, продолжая мастурбировать, поглаживая себя ловкой и уверенной рукой.
- Ну так что, кюре, - закричала Симона, с силой стучась в саркофаг, - что ты там делаешь в своей клетушке? Ты небось тоже дрочишь?
Но в исповедальне по-прежнему было тихо.
- Тогда я сама посмотрю.
Внутри с опущенной головой, утирая струившийся со лба пот, сидел наш мечтатель. Девушка пощупала его сутану, он не шелохнулся. Тогда она задрала его уродливую черную юбку и вытащила его длинный розовый и твердый член: он сидел с искаженным лицом, откинув голову назад, воздух со свистом вырывался сквозь зубы. Он позволил Симоне взять этот скотский отросток в рот.
Мы с сэром Эдмондом застыли в изумлении. Восхищение буквально пригвоздило меня к месту. Я не знал, что делать, но тут загадочный англичанин подошел к ним. Он осторожно отстранил Симону. Потом, схватив этого червяка за запястье, вытащил его из его норы и уложил на плиты к нашим ногам: этот омерзительный тип был неподвижен, как мертвец, слюна капала у него изо рта на пол. Мы с англичанином отнесли его в ризницу.
Со свисающим из расстегнутой ширинки членом и мертвенно-бледным лицом он не сопротивлялся, а только тяжело дышал, мы взгромоздили его на огромное величественное кресло.
- Сеньоры, - проговорил несчастный, - теперь вы считаете меня лицемером!
- Нет, - категорическим тоном возразил сэр Эдмонд.
Симона спросила его:
- Как тебя зовут?
- Дон Аминадо, - ответил тот.
Симона отвесила этой божьей твари пощечину. От удара у твари опять встал. Мы раздели его, и Симона, присев по-собачьи, помочилась на его одежду. Потом Симона помастурбировала священника и взяла его член в рот. А я вошел в зад Симоны.
Сэр Эдмонд наблюдал эту сцену с таким выражением на лице, будто выполнял hard labour. Он осмотрел всю залу, где мы находились. На гвозде он обнаружил ключик.
- От чего этот ключ? - спросил он Дона Аминадо.
По испугу, пробежавшему по лицу священника, он догадался, что это ключ от дарохранительницы.
Спустя некоторое время англичанин вернулся, держа в руках украшенную напоминавшими амуров голыми ангелочками дароносицу.
Дон Аминадо пристально смотрел на этот поставленный на землю сосуд Господень, его прекрасное лицо идиота, судорожно искажавшееся от прикосновения зубов Симоны, теребившей его член, приобретало все более дикое выражение.
Англичанин забаррикадировал дверь. Порывшись в шкафах, он обнаружил большой потир. Он попросил нас на минуту оторваться от несчастного.
- Взгляни, - сказал он Симоне, - вот просвирки в дароносице, а вот потир, куда наливают вино.
- Пахнет спермой, - сказала она, понюхав пресные хлебцы.
- Именно, - продолжал англичанин, - просвирки, которые ты видишь перед собой и являются испеченной в форме гостий спермой Христа. А что касается вина, то служители культа утверждают, что это кровь. Но они обманывают нас. Если бы это действительно была кровь, то они бы пили красное вино, но они пьют белое, прекрасно зная, что на самом деле это моча.
Его доводы показались нам достаточно убедительными. Симона вооружилась дароносицей, а я завладел потиром: Дон Аминадо трясся мелкой дрожью в своем кресле.
Симона с силой ударила его по голове ножкой дароносицы, он покачнулся и окончательно потерял рассудок. Она снова принялась сосать его. Он издавал омерзительные стоны. Она почти довела его до исступления, а потом сказала:
- Это еще не все, теперь нужно помочиться.
И ударила его второй раз в лицо.
Она разделась перед ним, а я стал ее онанировать.
Англичанин с таким суровым видом глядел в глаза молодого идиота, что тот не заставил себя долго упрашивать. Дон Аминадо быстро наполнил мочой потир, который Симона держала перед его членом.
- А теперь пей, - сказал сэр Эдмонд.
Несчастный, впав в глубокий транc, выпил.
Симона снова присосалась к его члену, а он трагически завопил от удовольствия. В объятиях четырех мощных рук, расставив ноги и изогнувшись всем телом, он изверг с поросячьим визгом свое семя на облатки в дароносице, которую поддерживала под ним дрочившая его Симона.