Geum.ru

История и философия истории

Вид материалаДокументы

Содержание


Анализ сходства и различия между историей, наукой и философией истории
Задача истори.
Возможность истинного утверждения о прошлом.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Эпистемологический нарративизм (А. Данто, «Аналитическая философия истории»).

Данто старается, с одной стороны, сохранить идею объяснения в истории посредством использования общих законов и, соответственно, параллелизм между историей и естественными науками, но, с другой, осознавая проблемы, которые ставит перед исследователем прошлого необходимость иметь дело со специфическим опытом – опытом прошлого, - старается так модифицировать эту концепцию, чтобы сделать ее действительно применимой в истории. Однако эта модификация, фактически, переносит нагрузку объяснения с общих законов на совершенно другой элемент – нарратив.

Анализ сходства и различия между историей, наукой и философией истории. Субстантивная философия история имеет дело со всей историей – не только прошлой, но и будущей, поскольку ее объяснения претендуют на предсказание будущих фактов, даже если сами эти факты относятся к прошлому: они будущие в том, по меньшей мере, смысле, что еще не открыты, но уже предсказаны. Но данные из будущего мы не можем получить, поэтому историки занимаются только прошлым. (В этом отношении, надо заметить, и физик имеет данные только о прошлых событиях, хотя и считает, что занимается всем временем вместе, а не исключительно прошлым.) Работы историков, однако, не отвечают критериям, предъявляемым к научным исследованиям, ограничивающимся сбором данных: там есть перечисление событий, но нет скрупулезной записи данных в порядке их поступления; иначе говоря (как я это понимаю) исторические исследования, как правило, имеют дело с интерпретациями данных, а не с самими данными. (В физике данные тоже записываются уже интерпретированными, но историческая интерпретация отличается тем, что датирует их и встраивает в совершенно определенный исторический контекст. Но, конечно, можно спорить относительно того, отличается ли принципиально степенью или по существу интерпретация данных историком, предваряющая его описание, в которое они встроены, от интерпретации данных физиком таким образом, чтобы первые были исключены из допустимых критериями научности основаниями фактов.) Историк может делать предсказание в следующем смысле: обнаружив три типично римские могилы в разных местах Югославии и зная обычай римлян хоронить мертвых вдоль дорог, историк может предположить, что все эти могилы расположены у некой дороги; дальнейшее исследование может подтвердить это предсказание (относящееся, конечно, также к прошлому). Отсюда Данто делает вывод, что различие между наблюдением и теорией в истории аналогично этому отношению в науке. (Это можно понимать по разному: например, таким образом, что зависимость наблюдения от теории в истории не превышает степенью такую зависимость в естественных науках. Но это можно трактовать и как признание принципиального разграничения между сферами наблюдения и теории, где первая полностью или хотя бы частично независима от второй, как в истории, так и в естественных науках.)

Исторические исследования, считает Данто, неверно рассматривать как подготовительный материал для философии истории: историк устанавливает некий исторический факт, другой историк может признать его удовлетворительным или нет, соответственно, улучшить его (в своем понимании) или использовать для установления других фактов – но вся эта деятельность остается в рамках чисто исторического исследования. Подобно историческим описаниям, концепции философии истории также часто имеют структуру повествования и стремяться к интерпретации данных (как и исторические повествования). Если верно, что в естественных науках данные верифицируют или фальсифицируют теорию в некоем менее зависимым от предварительной интерпретации смысле, то, в совокупности с повествовательностью, уместно заключить, что, вопреки тому, что думал Кант, у философии истории больше общих черт с историей, чем с наукой. Далее, Данто считает, что и понятие интерпретации в философии истории используется не так, как в науке. Интерпретация в истории – это значение события, а именно его место в более общей структуре, связи в некой последовательности событий. Это – другой смысл «значения», нежели, например, «значение термина». Этот смысл значения скорее роднит интерпретацию в истории с интерпрертацией эпизодов в рамках литературного текста, которые могут иметь или не иметь значения, т.е. быть или не быть существенными относительно повествования в целом. В этом отношении философы истории пытаются понять значение событий в контексте некоторого исторического целого, а стало быть, мы не можем окончательно оценить событие – дать ему значение – не охватывая взглядом все это целое. Но у нас нет информации обо всем историческом целом, так как часть его обычно находится в будущем. Будучи знаком только с фрагментом истории, философ истории рассуждает в терминах всей истории, опираясь на знание фрагмента, пытается открыть структуру всей истории и экстраполировать ее на будущее. Но значение самого этого фрагмента он выводит из предположений о том, какова общая структура истории в целом.

Данто полагает, что для субстантивной истории характерен вполне определенный вид предсказаний, который он называет пророчеством: пророчество состоит в так называемом историческом утверждении о будущем, т.е. утверждением, сделанным с точки зрения будущего историка, для которого это будущее – прошлое – и который, соответственно, может понять их значение (см. пример на стр. 21). Общая особенность исторического упорядочивания событий, по Данто, заключается в том, что их значение постоянно переоценивается в свете более поздней информации. Обладая этой информацией, историк может сказать о событии больше, чем его свидетель или современник. Соответственно, с этой точки зрения, одно и то же событие может иметь разные значения в зависимости от того, в какую последовательность более поздних событий оно включено. С какими последующими событиями связять данное – дело историка; но, очевидно, он руководствуется при выборе релевантного событию рассказа какими-то критериями: и от выбора этих критериев, стало быть, зависит, в конечном счете, историческое значение события. Далее, Данто считает, что поскольку поведать рассказ, существенным элементом которого является некое событие Е, мы можем только зная, какие более поздние события связаны с Е, мы можем рассказывать в определенном смысле только истинные истории относительно прошлого. У философа истории способ упорядочивания материала такой же, как у историка.

Иногда различают между значением в истории и значением истории (в целом). Первое состоит как раз в помещении события или событий в исторический контекст, поиск и нахождение такого контекста; второе, очевидно, не может быть дано ссылкой на исторический контекст. Значение истории в целом происходит из некоего неисторического источника, например, из Божественного замысла. И, вообще говоря, это значение может меняться вместе с изменением интересов самих историков. Так, Гегель считал, что значение истории состоит в том, что это поступательное движение к самосознанию Абсолютного Духа; но он не говорит о значении окончательного самосознания Абсолютного Духа. Данто считает, что если бы Гегель поставил такой вопрос, то пришел бы к совершенно иному понятию значения. Данто полагает, что субстантивная философия опирается на фундаментальную ошибку: а именно ошибочно предполагать, что мы способны написать историю событий еще до того, как они совершились. Различие здесь он видит в том, что историк описывает прошлые события, ссылаясь на другие прошлые события, которые для первых – будущие, а для историка – прошлые; философ истории описывает прошлые события, ссылаясь на другие события, которые находятся в будущем и для описываемых событий и для самого философа. Неустранимая конвенциональность и произвольность исторического описания, связанная с зависимостью значения истории от интересов людей, делает весьма сомнительной претензию субстантивной философии на единственный рассказ, повествующий об истории в целом. Таким образом, для Данто (субстантивная) философия истории – интеллектуальный монстр, не являющийся ни наукой, ни историей, хотя он похож на историю и решается делать выводы, на которые способна только наука.

Задача истори. Однако, не только принципиально невозможно описание всей истории, по его мнению, но и полное описание всего прошлого, а стало быть, если это рассматривать как самую общую задачу истории, она также не выполнима, поскольку для такого описания требуется иметь определенные представления о будущем, т.е. субстантивную философию истории. Аргумент здесь такой: «Полное описание исторического события должно было бы включить в себя каждое истинное историческое описание этого события». Относительно события рождения Дидро в 1715 г. истинно описание «В 1715 г. родился автор «Племянника Рамо»». Но до того, как это произведение было написано, никто не мог бы дать такого описания этого события, если только он не опирался бы на соответствующее высказывание о будущем – пророчество. Это значит, что в течение определенного интервала времени такое описание будет опираться на предложение, относящееся к философии истории (как ее определяет Данто). Но без такого описания у нас нет полного описания соответствующего события. Обобщение: для любого исторического исобытия всегда будут существовать его описания, зависящие от описаний событий, которые еще не произошли. Давать эти описания до того, как соответствующие события произошли, значит заниматься философией истории. Отсюда вывод: если философия истории невозможна, то также невозможны полные исторические описания.

Задачи истории: одна из приписываемых истории целей – знание прошлого, дающее понимание его событий, нужно для понимания аналогичных событий в будущем. Такую идею озвучивает, например, признанный отец научной истории Фукидид. Весь вопрос – в том, можно ли говорить об аналогиях между событиями прошлого и будущего? Так, Пелопонесская война, описываемая Фукидидом с целью дать понимания будущих подобных войн, очевидно, столь же похожа, сколь и не похожа на последующие войны. Данто утверждает, что Фукидид не имел оснований считать, что будущие войны будут похожи на Пелопонесскую войну, так как он ясно говорит о незначительности прошлых войн и значительности описываемой им войны: а если прошлые войны не были похожи на данную, то почему будущие должны быть на нее похожи? (29) Но если прошлое не дает ключей к пониманию будущего, в чем же польза истории? Выбор Фукидида мог быть оправдан как выбор наиболее примечательного примера из множества, пригодного для сравнения с ним последующих событий данного вида – и в этом смысле тогда можно трактовать значительность Пелопонесской войны по сравнению с предыдущими войнами, упоминаемыми Фукидидом. Тогда польза истории может состоять в том, что от хорошо подобранного и тщательно рассмотренного примера она позволяет перейти к утверждению о целом классе явлений. Минимальная задача историка, как ее определяет Данто, опираясь на анализ деятельности Фукидида, состоит в истинном описании событий своего прошлого; достаточный критерий, который мог бы отличить деятельность историка от деятельности философа истории, тогда мог бы состоять в том, чтобы дать такое истинное описание своего прошлого, которое бы логически не предполагало истинных описаний его будущего.

Возможность истинного утверждения о прошлом. Способны ли мы делать истинные утверждения о прошлом? Данто приводит три возражения против принципиальной возможности истинных высказываний о прошлом (35 и далее): 1) Каждое утверждение, подразумевающее прошлое, лишено значения, а вопрос об истинности и ложности бессмысленных высказываний вообще не может быть поставлен. В основе этого аргумента лежит вполне определенная – позитивистская – теория значения, согласно которой иметь значение для неаналитического утверждения значит быть верифицируемым опытом. Поскольку у нас нет опыта о прошлом, который мы могли бы непосредственно пережит для верификации высказываний о прошлом, эти последние не верифицируемы. Но поскольку этот критерий слишком строгий, чтобы эмпирическая наука как таковая вообще могла сохраниться, обычно постулирую его умеренный вариант, согласно которому значением эмпирического предложения является способ его верификации. Но мы все равно не способны переживать прошлое в настоящем, а стало быть, иметь такой способ верификации, который давал бы значение высказываниям о прошлом. Процесс верификации высказываний о прошлом состоит в поиске подтверждающих их свидетельств. Но эти свидетельства обнаруживаются после того, как формулируются верифицируемые ими высказывания, а стало быть, представляют собой будущее историка; и раз так, то осмысленные исторические суждения суть высказывания о будущем – предсказания подтверждающих свидетельств. Т.е. мы опять не способны высказать осмысленное утверждение о прошлом. Данто даже считает, что теория значения как функции употребления выражения приводит к тем же самым парадоксальным результатам: предсказания употребляются для высказывания утверждений о будущем, а стало быть, поскольку исторические высказывания суть предсказания, мы не можем их использовать для утверждений о прошлом. (Это звучит несколько странно, так как не из трактовки значения как функции употребления не следует, что исторические высказывания суть предсказания.) Тезис о том, что исторические утверждения суть скрытые предсказания поддерживали Пирс, Дьюи, Льюис, Айер и др. Так Пирс пишет: «Истинность суждения о том, что Цезарь перешел Рубикон, состоит в том факте, что чем дальше продвигаются наши археологические и иные изыскания, тем прочнее будет укореняться это убеждение в нашем мышлении...» (Collected Papers V, para. 544). 2) Логически возможно, что не существует ничего такого, к чему относятся наши утверждения о прошлом. Подобный аргумент предложил Рассел («Введение в математическую философию», гл. 16), выводя из возможности того, что мир создан всего пять минут назад со всеми нашими воспоминаниями и осколками того, что мы относим к прошлому, что все наши утверждения о прошлом ложны. (Исходя из Расселовского анализа пропозиций; ср.: «есть такое х, что х жил в прошлом, Цезарь и перешел Рубикон». Это ложно.) Стросон (‘On Referring’) настаивает на том, что вопрос об истинности и ложности таких высказываний в этом случае вообще не может быть поставлен. Второй аргумент, конечно, не является таким общим, как первый, так как он сам основывается, по крайней мере, на одном утверждении о прошлом – например, что мир был создан пять минут назад, – но он в любом случае допускает слишком мало высказываний о прошлом, чтобы обосновать историю. Аргумент не утверждает, что мир не существовал в прошлом, он утверждает, что мы не можем знать, способны мы высказывать истинные предложения о прошлом или нет и, соответственно, писать историю. Все имеющиеся свидетельства совместимы с подобным предположением и мы никогда не можем знать, являются ли разногласия между историками подлинными или мнимыми. Даже Рассел замечает, что никто не стал бы воспринимать подобный аргумент всерьез, больше его никто специально не развивает; но от этого он не утрачивает значимости. 3) Исторические утверждения высказываются историками, а у историков есть разные мотивы говорить об одних событиях прошлого и умалчивать о других, кроме того, историки не нейтральны в отношении того, о чем они говорят. Из-за груза своих предпочтений и симпатий историк не всегда может даже распознать искажения, которые он в силу них вносит в историческое описание. Короче говоря, историк – обычный человек – не может высказываться о прошлом совершенно объективно; значит его утверждения о прошлом не вполне истинны, а следовательно, не может быть вполне истинных утверждений о прошлом. Конечно, этот аргумент предполагает, что существуют объективные научные высказывания, относительно которых исторические не объективны. Этот аргумент защищали многие, включая Ницше и Фрейда.

Отвечая на первое возражение, Данто анализирует теорию знания К. Льюиса и теорию значения Айера, полагая их примерами того философского основания – логического эмпиризма, – на котором основывается аргумент. С точки зрения Льюиса все предложения, выражающие знание, имеют форму «если..., то...», в которых истинность посылки обеспечивается нашими действиями, а следствия – нашим опытом (Mind and the World Order). Тогда предложения вида «х есть F» являются множеством предсказаний вида «Если А, то Е», где А указывает на действие, а Е на чувственный опыт. Конъюнкция предложений этого вида даст исчерпывающее содержание исходного предложения. И если все эти условные предложения истинны, исходное предложение будет верифицировано. С этой идеей связано множество проблем; Данто фокусируется только на вопросе о том, исчерпывает ли совокупное содержание условных верифицирующих предложений содержание исходного предложения и что это, соответственно, все содержание нашего знания о мире. Предложения о том, что уже не существует в настоящем, не верифицируемо, так как над ним нельзя произвести действия с тем, чтобы получить предсказанный опыт. Тогда, считает Льюис, либо прошлое не может быть познано, либо оно не прошлое. Однако сам Льюис считает предложения о прошлом верифицируемыми, но для обоснования этого тезиса вынужден вводить метафизические допущения и новую концепцию объекта. О прошлых событиях мы можем, согласно этой точке зрения, знать из следствий этого события, которые мы, в свою очередь, можем переживать в настоящем. Эта идея перекликается с мыслью Дьюи, также полагавшего, что если у нас нет следствия прошлого события в настоящем, то мы не можем знать это событие. Проблема здесь видится в том, что если всякое утверждение о прошлом есть предсказание будущих переживаний вследствие предпринятых в настоящем действий, то на каком основании можно утверждать, что какие-то будущие переживания свидетельствуют в пользу какого-либо прошлого события, если само упоминание этого прошлого события есть лишь предсказание будущих переживаний? Осознавая это, Льюис вводит новое понятие объекта. Если Е есть некоторое событие, а {e} – множество его следствий в данный момент времени, то Е вместе с {e} можно рассматривать как единый растянутый во времени объект. Но это очень произвольное допущение: мало кто согласился бы считать, например, что битва при Гастингсе продолжается в настоящий момент, потому до сих пор существуют какие-то ее следствия. Тогда опять, непознаваемо не только само событие, но и прошлые его следствия, только его настоящие и будущие следствия познаваемы. Да и на каком основании мы считаем что знаем, что {e} является частью некоего совокупного объекта, если мы не знаем его более ранних частей? Если, говоря о более ранних частях, мы высказываемся на самом деле о более поздних частях, то знание растянутых во времени объектов не более возможно, чем знание прошлых событий. (Для меня здесь более значим другой вопрос: является ли эта трудность принципиальной трудностью исторического знания или знания вообще, поскольку оно всегда опосредовано памятью, т.е. знанием прошлого?) Таким образом, Данто показывает, что из верификационизма следует невозможность знания прошлого, как бы ни старались эмпиристы его спасти. Все средства к спасению, которые они в этом случае используют, характеризуются Данто как суть ad hoc. Главная проблема остается неразрешимой – прошлые события уже не существуют и их невозможно переживать в опыте. Правда, астрономы, утверждается наблюдают события, произошедшие очень давно. То же самое касается наблюдения взрыва на Земле: мы слышим его или даже видим с небольшой, но задержкой во времени. Обобщение этих фактов в эпистемологии приводит к утверждению, что всякое восприятие характеризуется задержкой во времени по отношению к воспринимаемому событию. Если отнестись к этому обобщению серьезно, то, как правильно замечает Данто, проблема будет состоят не в том, можем ли мы воспринимать прошлые события, а в том, можем ли мы воспринимать что-либо, кроме прошлых событий. Данто не согласен с тем, главным образом, что содержание утверждений о прошлом сводится к условным предложениям, предсказывающим будущий чувственный опыт в зависимости от предпринимаемых действий. Утверждения о прошлом, по его мнению, говорят именно о прошлых событиях, а не о впечатлениях, которые можно получить, отыскивая свидетельства в пользу истинности этих утверждений. Аргумент здесь (по крайней мере, отчасти – полагаю) состоит в том, что каковы могут быть подобные свидетельства в разных случаях исходно неясно и, стало быть, неясно, как тогда с самого начала одно историческое утверждение отличается от другого. Далее, знание битвы при Гастингсе, настаивает Данто – это не то же самое, что знание свидетельств этой битвы. (Это, конечно, прямое столновение на метафизическом уровне двух позици, так как позитивист здесь может парировать просто утверждением, что знание прошлого именно и состоит в знании свидетельств.) Даже если знание о прошлом основано на условных верифицирующих предложениях, пишет Данто, оно не может состоять только из них. Льюис прав в том, что у нас нет иного способа знать о прошлом, кроме как по свидетельствам, но не прав в том, что знание свидетельств исчерпывает знание о прошлом. Айер («Язык, истина и логика»): «... я не нахожу чего-то слишком парадоксального в той точке зрения, что суждения о прошлом являются правилами для предсказания тех исторических переживаний, которые, как считается, их верифицируют, и я не вижу, как иначе можно анализировать «знание о прошлом»». Те же, кого не удовлетворяет такой анализ, уличаются в приверженности метафизической позиции, согласно которой прошлое каким-то образом существует в настоящем. Понятно, что такая позиция может в этом случае следовать только из позитивистской теории знания, из которой следует, что прошлое либо познаваемо, т.е. переживаемо в опыте, и тогда оно не прошлое, либо не познаваемо. Данто считает, что сформулировал аргумент против верификационистской теории значения: если значение осмысленного неаналитического утверждения состоит в предсказании верифицирующего его опыта, то одно и то же утверждение будет иметь разные значения в разные периоды времени, а именно одно значение до того, как оно верифицируемо неким опытом, и другое после этого момента, так как данный опыт уже исключен из того, что предсказывает утверждение, он уже сам – прошлое. Таким образом, заключает он, данная теория приводит к «радикальной нестабильности значений большинства предложений о прошлом». Более того, тогда получается, что мы не можем верифицировать одно и то же предложение дважды, а вместо этого верифицируем каждый раз новое предложение. В конце концов, Айер также признает, что неправильно сводить утверждения о прошлом к суждениям о настоящих и будущих переживаниях в опыте (в предисловии ко второму изданию упомянутой книги). Выход он видит теперь в том, чтобы перевести утверждения о прошлом из изъявительного в сослагательное наклонение. По Айеру, утверждения о прошлом не верифицируемы опытом, но они осмыслены, потому что