Geum.ru

История и философия истории

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Постмодернистская критика социальных наук (А. Макинтайр, «После добродетели» (гл. 8)).

Прежде чем обратиться к концепции Анкерсмита, рассмотрим постмодернистскую критику социальных наук вообще.

Согласно Макинтайру согласие по вопросам морали, ценностей и т.п. базисных вещей в современном западном обществе недостижимо, потому что это общество само является результатом распада предшествующей концептуальной схемы: ее концептуальный аппарат сохранился, но эти понятия – в первую очередь, моральные – утратили свое значение, так как они имели его только в рамках концептуальной схемы, от которой остались один фрагменты; мы, однако, продолжаем употреблять эти понятия так, как будто они имеют общепринятое значение и продолжаем претендовать на то, что включающие их суждения выражают истину.

Конвенциональная философия социальной науки видела задачу социального ученого в производстве законоподобных обобщений с такой же предсказательной силой, как у естественнонаучных обобщений. Но социальная наука не производит обобщений этого вида, и осознание этого должно было бы заставить социальных ученых враждебно относится к социальной философии. Но этого не происходит. Согласно номологической модели объяснения объяснение законоподобным утверждением определяется способностью этого утверждения давать предсказания, так как и то, и другое должны выводиться из данного закона. Но факты говорят о том, что все известные предсказания, скажем, экономистов в ХХ веке не оправдались, многие важные явления в экономике не были ими предсказаны, хотя вполне могли быть предсказаны при опоре на простой здравый смысл. Предсказательная слабость социальной науки и отсутствие открытий ею законоподобных обобщений могут оказаться двумя симптомами одного и того же условия. Тезис Макинтайра: истинные достижения социальной науки скрыты от нас систематическими неправильными интерпретациями (курсив мой). Он приводит четыре очень интересных обобщения, предложенных современной социальной наукой: 1) обобщение Джеймсом Дэвисом (1962) для революций как класса наблюдения Токвиля, что Французская революция, когда период подъема и до некоторой степени оправдавшихся ожиданий сменился периодом резкого разочарования в ответ на продолжавшие расти ожидания; 2) обобщение Оскаром Ньюманом (1973) о повышении числа преступлений в районах высотной застройки в зависимости от высотности здания: повышается при зстройке до тринадцатого этажа и понимажается при застройке выше тринадцатого этажа; 3) открытие Эгоном Биттнером (1970) различий между пониманием важности закона в полицейской работе и его пониманием в практике судов и адвокатов; 4) выведенное Розалинд и Иво Фейерабенд (1966) убеждение, что наиболее и наименее модернизированные общества являются наиболее стабильными, тогда как на полпути к модернизации общество наиболее подвержено дестабилизации и политическому насилию. Все эти обобщения сосуществуют с признанными контрпримерами и признание этих контрпримеров не сказывается на утверждении этих обобщений так, как подобное признание сказывается на естественнонаучных обобщениях. Другая общая черта этих обобщений состоит в том, что в них не только отсутствуют универсальные кванторы, но также и модификаторы объема, т.е. они не только в общем не имеют формы «Для всех х и некоторых у, если х имеет свойство ф, то у имеет свойство », но мы не можем сказать о них сколь либо определенно, при каких условиях они истинны. Эти обобщения не подразумевают какого-либо хорошо определенного множества контрфактических условных высказываний так, как их подразумевают законоподобные утверждения естественных наук, т.е. мы не знаем, как их систематически применять за пределами наблюдения к ненаблюдаемым или гипотетическим случаям. Поэтому, что бы они ни были, они – не законы. (Вспомним в этой связи тезис Куайна о принципиальной недоопределенности теории (т.е. как раз условий ее истинности) опытом. Он прямо относится к естественным наукам не в меньшей степени, чем к социальным. Может показаться довольно странным, что Макинтайр поддерживает идею довольно сильного различия между принципами действия теорий в естественных науках и в социальных науках: а именно такую, из которой легко сделать вывод типа «там где в естественных науках все в порядке, в социальных непорядок». Но в рамках его экспозиции это может быть оправдано – ведь он говорит о кризисе ценностей, определяющих прежде всего социальную сферу, о том, что здесь нет объединяющей концептуальной схемы, вопреки тому, что думал Куайн; а в естественных науках она есть, поэтому там можно вести рациональный спор, ссылаться на контрпримеры как на основание ложности теории и т.п.) Но каков же их статус? Некоторые социальные ученые думали, что уместный ответ состоит в утверждении, что они – пробабилистские обобщения, а это предполагает существование случаев, являющихся контрпримерами для подобного не пробабилистского, а универсального, обобщения. Но чтобы быть вообще обобщением, утверждение должно быть чем-то большим, чем просто список случаев: пробабилистсике естественнонаучные обобщения включают квантификацию классов, а не индивидов, и подразумевают хорошо определенный набор контрфактических условий, и они бьются контрпримерами точно так же, как и другие законоподобные обобщения.

По мнению Макинтайра определение статуса обобщений в социальных науках связан с особенностью реальности, с которой эти науки имеют дело, а именно с фактором случайности, неустранимым из этой реальности. Он упоминает Маккиавели, который имел другой взгляд на связь между объяснением и предсказанием, чем сформировавшийся в эпоху Просвещения. Это его концепция Фортуны. Маккиавели тоже верил, что наши исследования должны иметь своим результатом обобщения, которые будут максимами для просвещенного поведения; но он также был убежден, что как бы хороши ни были эти обобщения, фактор Фортуны неустраним из человеческой жизни. Имея наилучший набор обобщений, мы все равно можем однажды столкнуться с не предсказанным и непредсказуемым контрпримером и, тем не менее, не иметь возможности улучшить наши обобщения.

Макинтайр выделяет четыре источника систематической непредсказуемости в человеческой жизни. Первый следует из природы радикальной концептуальной инновации. Здесь Макинтайр ссылается на пример К. Поппера, который говорит, что если кто-то предсказывает изобретение колеса, то он тем самым изобретает колесо. Таким образом, подобное изобретение не может быть предсказано, так как необходимая часть предсказания изобретения состоит в том, чтобы сказать, в чем состоит изобретение, т.е. описать то, что должно быть изобретено, но сказать это – значит изобрести это. Это относится только к изобретениям, связанным с разработкой радикально новой концепции, которая как раз и не может быть предсказана. Это не относится к изобретениям, состоящим в применении уже существующих понятий для создания новых, таких, как летательные аппараты тяжелее воздуха – соединение понятия птицы с понятием полета человека, например: они на практике были предсказаны. Но понятие предсказания радикально новой инновации некогерентно. Соответственно, непредсказуемо будущее науки и общества, ориентированного на науку. Можно вообразить компьютерную программу, которая будет делать такие предсказания в отношении математики, основываясь на информации о настоящем состоянии соответствующей науки и ее истории, а также – о талантах и энергии действующих ученых. Такая программа должна будет включать процедуру принятия решений, в которой подмножество хорошо сформулированных доказуемых, но еще не доказанных формул должен отличаться от множества хорошо сформулированных формул. Но Черч доказал, что для любого достаточно богатого для выражения арифметики, не говоря уже об алгебраической топологии или теории чисел, исчисления не может быть такой процедуры решения. Таким образом, является истиной логики невозможность существования такой компьютерной программы. Но если это верно для математики, то верно и для других наук. Но ничто в этих аргументах не утверждает, что открытие или радикальная инновация неэксплицируема. И это верно и для трех остальных источников непредсказуемости.

Второй тип систематической непредсказуемости человеческой жизни происходит из того, как непредсказуемость некоторых своих собственных будущих действий каждым индивидуальным агентом порождает непредсказуемость в социальном мире. На первый взгляд тривиально истинно, что пока я не сделал выбор между двумя или более альтернативными и взаимно исключающими способами действий, я не могу предсказать, какой я выберу: отсюда следует моя собственная непредсказуемость для меня самого в определенных областях. Но с точки зрения адекватно информированного наблюдателя, обеспеченного как релевантными сведениями обо мне, так и релевантным набором обобщений о людях моего типа, мое будущее может быть представлено как полностью определимый набор состояний. Но все же этот наблюдатель не способен предсказать свое собственное будущее так же, как я – свое; и, в частности, он не может предсказать, поскольку это частично зависит от решений, которые он еще не принял, насколько его действия повлияют и изменят решения других, а именно, какие альтернативы они выберут и какие альтернативы им будут предложены для выбора. И я – среди этих других. Поэтому в той мере, в какой наблюдатель не может предсказать воздействие его будущих действий на мое будущее принятие решений, он не может предсказать мои будущие действия так же, как и свои: и это верно для всех агентов и всех наблюдателей. (Но здесь можно отметить, что, как адекватный наблюдатель, делая предсказание, он может обосновно исключить какое бы то ни было влияние своего решения на принятие решений тем, кого он наблюдает, и относительно этой презумпции агент остается совершенно предсказемым этим наблюдателем при приведенных условиях. Другое дело, что такой наблюдатель может быть неспособен предсказать свое собственное решение по вопросу о выборе разных вариантов или стратегий предсказания решений агента и в этом смысле допускать непредсказуемость его поведения. Но адекватен ли этот критерий? Уместно ли говорить о неспособности предсказать собственное предсказание как о действительной неспособности? Я не знаю.) По другому можно сказать то же самое, заметив, что всезнание исключает принятие решений. (Действительно, в случае полной определенности относительно следующего состояния мира после данного, нечего и говорить о принятии решения, так как только один способ действия ведет к данному состоянию и он предопределен тем, что данное состояние наступит в следующий момент. Я согласен, что принятие решения имеет место только в условиях неопределенности относительно будущего и плюс к тому неполноты информации относительно настоящего и прошлого, из которой можно было бы получить определенное знание о будущем, если бы агент располагал каким-то адекватным методом получения такого знания с требуемой определенностью. Однако похоже, что под предсказанием здесь имеется в виду исключительно детерминистское решение, истинное в силу следования закону, которое, соответственно, может быть успешным, только если будущее действительно подтверждает его или, с точки зрения настоящего, если иное будущее, чем то, что оно предполагает, исключено всем, что мы знаем в настоящем, с полной определенностью. Но пробабилизм в этом отношении явно предлагает другую концепцию предсказания, а именно как обоснованное решение в пользу наиболее вероятно реализующего одно будущее состояние в сранвнении с другими способа действий. В этом случае предсказание не бьется несоответствием реальности и непредсказуемость не следует из контрпримеров. Но этот аргумент, конечно, не распространяется на непредсказуемость радикально новых инноваций, если о последних сказано верно.)

Третий источник систематической непредсказуемости возникает из теоретико-игрового характера социальной жизни. Для некоторых теоретиков формальные структуры теории игр служили основанием для объяснения и предсказания социальных и особенно политических решений. Берется формальная структура игры с n участниками, определяются релевантные интересы игроков в некой эмпирической ситуации и можно предсказывать будущие альянсы, коалиции и т.п. полностью рациональных игроков. Применение формальных структур теории игр к интерпретации реальной социальной и политической жизни встречает три типа препятствий. Первое касается неопределенной рефлексивности теоретико-игровых ситуаций: я пытаюсь предсказать твой ход, для этого я должен предсказать, что ты предскажешь в отношении моего хода, для этого я должен предсказать, что ты предскажешь о том, что я предскажу о том, что ты предскажешь и т.д. Знание формальных структур ситуации может быть необходимым, но даже вместе со знанием интересов игроков оно не может сказать нам, что даст одновременное отношение к другим как к предсказуемым и к себе как к непредсказуемому. Второй тип затруднения: игровые ситуации суть ситуации несовершенного знания и это не случайность, так как один из главнейших интересов каждого игрока состоит в сокрытии информации о своих замыслах: он стремится минимизировать информацию другого игрока, одновременно стремясь максимизировать собственную. (Я бы сказал, что это не может быть характерной тенденцией для некоторых кооперативных игр, в которых путь к победе лежит через обладание максимально совершенной доступной информацией.) Коллингвуд утверждал, что мы можем надеятся только на понимание действий победителей, тогда как действия побежденных остаются для нас непонятными. Но если Макинтайр прав, то условия успеха включают в себя способность успешно вводить в заблуждение, а следовательно, у нас больше шансов понять и, соответственно, предсказать поведение побежденного. Третий тип затруднения связан с трудностью идентификации игры, формальная структура которой должна быть использована для предсказания. В каждой данной социальной ситуации часто одновременно происходят множество интеракций между членами одной и той же группы, т.е. играется не одна игра, а несколько игр. Но даже если мы можем определить, какая игра играется, остается проблема неопределенного множества игроков или области, в которой разыгрывается игра. Военначальник, руководящий сражением, не знает столько о местности, в которой оно происходит и о силах противника, и общем положении дел столько, сколько знает игрок в настольную или компьютерную игру, разыгрывающий это сражение в будущем. Таким образом, не существует определенного исчислимого набора факторов, совокупность которых исчерпывала бы ситуацию.

Наконец, четвертый источник систематической непредсказуемости: чистая случайность. Насморк Наполеона под Ватерлоо заставил его передать командование Нею и т.д. Но непредсказуемость не только не подразумевает не эксплицируемости, но она совместима с истинностью сильной версии детерминизма. Предположим мы в будущем будем способны моделировать компьютеры, симулирующие широкий спектр человеческого поведения. Описание их поведения на уровне их действий – т.е. в терминах решений, целей и т.п. – будет очень отличаться своей логической и концептуальной структурой от описания их поведения на уровне электрических импульсов. И если это верно для воображаемых, но возможных, компьютеров, это также верно и для нас. Макинтайр не утверждает, что предсказание человеческого будущего логически невозможно, несмотря даже на то, что он считает верной теорему Черча. Но он не считает себя уязвимым для критики в том духе, что то, что непредсказуемо сейчас, может оказаться предсказуемым завтра. В философии очень мало на самом деле аргументов сведения к абсурду, так как для производства такого аргумента надо быть способным отобразить релевантные части нашего дискурса на формальное исчисление так, чтобы это позволило нам перейти от данной формулы ‘q’ к следствию формы ‘p.~q’ и затем к ‘~q’. Но нам недоступна такая степень ясности, которая требуется для формализации дискурса, в областях, где возникают философские проблемы. Так что обычно агрументами от абсурда называют агрументы других видов. Так, известный аргумент Витгенштейна против приватного языка имеет, скорее, такую форму: при самом лучшем описании языка и лучшем описании внутренних ментальных состояний, которые я могу дать, я не могу придать осмысленность понятию приватного языка. Таким образом, Макинтайр дает агрумент примерно того же вида: он не может придать осмысленный вид понятию предсказуемости человеческой жизни, исходя из приведенных им соображений.

Каковы же предсказуемые элементы человеческой жизни? Они по меньшей мере четырех видов. Первый возникает из необходимости внесения распорядка и координации в наши социальные действия. Мы все имеет значительное число скрытого невысказанного знания о предсказуемых ожиданиях других, а также большой набор эксплицитной информации этого вида – это показывают эксперименты (а именно, что мы знаем в этом отношении больше, чем ожидаем, что знаем: см. эксперимент Томаса Шеллинга (стр. 102 Макинтайра)). Второй источник систематической предсказуемостичеловеческого поведения – статистические регулярности: мы знаем, что склонны больше болеть простудными заболеваниями зимой, что увеличение числа квалифицированных ученых, занятых исследованием проблемы, повышает вероятность ее решения в срок и т.п. Никто не знает причин некоторых из этих феноменов, а о причинах многих других большинство из нас имеют ложные представления: предсказуемость не влечет за собой эксплицируемость (вопреки тому, что предусматривает номологическая модель). Третий источник предсказуемости – знание каузальных регулярностей в природе, влияющих на социальную жизнь (рпиродные катаклизмы, болезни и т.п.), четвертый источник – знание каузальных регулярностей в социальной жизни. Макинтайр, хотя сознает, что статус обобщений, выражающих такие регулярности, есть предмет его анализа, существовнаие таких регулярностей и предсказательной силы таких обобщений он не ставит под сомнение. (В этом пункте на него могут как раз посыпаться шишки, так как могут сказать, что именно эти два момента главным образом и оспариваются, а поскольку в своих аргументах Макинтайр исходит из этих предпосылок, то их самих он не защищает этими аргументами, а лишь развивает их с их помощью. Если так, то его позиция остается беззащитной перед любой критикой, просто отрицающей предсказательную силу соответствующих обобщений или то, что они выражают какие-то действительные каузальные регулярности. Ссылка на очевидность не может работать, исходя уже из самого пафоса работы Макинтайра, предписывающей расценивать эту ссылку как всего лишь инструмент в борьбе за придание социальной фикции статуса реальности.)

Таким образом, ясно, что многие центральные черты человеческой жизни происходят из частных и специфических способов, какими взаимосвязаны предсказуемость и непредсказуемость. Степень предсказуемости, которой обладают наши социальные структуры, позволяет нам планировать и состалвять долгосрочные проекты, а эти способности суть необходимые условия способности видеть смысл в жизни. Но непредсказуемость делает все эти планы и проекты уязвимыми и хрупкими. Мы должны до некоторой степени оставаться темными и непредсказуемыми, особенно под угрозой чужой предсказательной деятельности, так как это важно (до некоторой степени) для выполнения другого необходимого условия осмысленности человеческой жизни: нам нужно быть хозяевами самих себя, а не просто творениями чужих проектов, интенций и желаний, а это требует непредсказуемости. Соответственно, о лучшем возможном наборе обобщений о социальной жизни мы не сможем сказать, каковы точно их объемы, так как они должны будут сосуществовать с контрпримерами.

Одна из проблем, созданных современной конвенциональной философией науки, состоит в том, что она предлагает ученым вообще и социальным ученым, в частности, трактовку ошибки в предсказании как формы неудачи, исключая случаи, когда возникает критический вопрос фальсификации. (Значит ли последнее замечание, что исключение делается для случая, обозначаемого в постпозитивистской философии науки как принципиальная неопровержимость и неверифицируемость теории опытом вне ее связи с более общей концептуальной схемой? Если это, то, конечно, наличие того, что можно трактовать как подлинный контрпример здесь, скорее плюс, чем минус. Но эта точка зрения вообще сближает социальную науку с естественной, со стороны последней, не затрагивая проблему структуры объяснения социальных наук, но рассматривая схему принятия решений в естественных науках, скорее по аналогии с принятием решений в социальных науках и социальной жизни вообще. Мне кажется, эта тенденция в конвенциональной философии науки принципиально сместила акценты в трактовке ошибки предсказания как неудачи, так как с этой точки зрения предсказательная сила естественной науки ничуть не выше, по большому счету, чем в социальной, так как держится в основном на конвенциях языка и ценностных предпочтениях. Но может быть под конвенциональной философией науки Макинтайр здесь имеет в виду ту ветвь, которая сохранила позитивистское ядро концепции – идею рационального выбора лучшей теории на основании ее связей с реальностью, о которой она толкует? Тогда, конечно, можно согласиться с тем, что неудача такой теории в предсказании равна ее несовершенству в объяснении и равна, стало быть, ее неудачи в описании реальности. Но и здесь возможны оговорки, так как пробабилизм, как ответ на постпозитивистскую критику науки как раз, по моему, направлен на то, чтобы сделать наличие контрпримеров – повседневную рельность науки – не признаком несовершенства относительно достижимого совершенства, а неустранимым явлением для того уровня научного знания, который нам вообще доступен, не угрожающим принципиально единству и прогрессу науки.) Если сделать ошибку предметом исследования, предполагает Макинтайр, можно было бы обнаружить, что ошибка в предсказании распределяется не случайным образом: т.е. можно было бы установить, что Фортуна оказывает разное влияние на разные сферы человеческой жизни. (И с этим предложением трудно не согласиться.) Более того, Макинтайр настаивает на том, что организационная эффективность и тотальная предсказуемость взаимно исключают друг друга; поэтому попытки построить тотально предсказуемую организацию и общество (для него тождественно тоталитаризму – что также может быть спорно) обречены на систематическую неэффективность в силу самой природы человеческой и социальной жизни.

Далее, экспертиза менеджеров основана, следовательно, на очень слабой предсказательной силе, доступной из законоподобных обобщений, касающихся социальной жизни: это и делает концепцию менеджерской эффективности моральной фикцией. Понятие социального контроля, входящее в понятие экспертизы представляет собой всего лишь маскарад, так как социальный порядок в буквальном смысле нам и никому не подконтролен. Вера в менеджерскую экспертизу, таким образом, сродни вере в Бога, как о ней думали Карнап и Айер. Кейнс критикует последователей Мура за то, что они реализовывали свои частные предпочтения под прикрытием обнаружения наличия или отсутствия нерационального свойства благости, которое на самом деле представляет собой фикцию. Но его самого можно раскритиковать с тех же позиций, описывая как в современном мире корпораций и правительств реализуются частные предпочтения под прикрытием обнаружения наличия или отсутствия открытий экспертов. Последствия Просвещения представляют собой не рождение научно управляемого социального контроля, а рождение умелой драматической имитации такого контроля.