От автора Моему замечательному земляку и настоящему мужчине Зие Бажаеву посвящается

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 16

Первая. Стратегия и, соответственно, практика долженствования становятся окончательно доминирующими в действиях власти. Основными рычагами управления, а точнее понукания «местного производителя и потребителя» становятся насилие и угроза (в прямом и косвенном виде). Основными персонами в правительстве (по российскому сценарию) выступают «силовики», а основными ощущениями народа становятся страх и апатия. Передержанное в аппаратном чреве гражданское общество как бы рождается, но уже в виде общества «гражданской обороны».

Вторая. Искусственно продлевается момент неопределенности. Зачатки новых тенденций сосуществуют с привычными моделями администрирования. Президент в этом случае снова стоит в центре качелей, опуская то одну, то другую сторону. Такое плавное покачивание позволяет всем участникам политических игр впадать в своеобразную административную прострацию. Народ же, пользуясь этим, потихоньку (чтобы не разбудить власть) подворовывает и потихоньку (чтобы не озадачить власть) выживает.

В этой «вечной» неопределенности даже есть свой позитив, ибо она заряжена возможностью выбора. Но надо помнить, что вечно находиться в точке бифуркации, в точке выбора, невозможно, поскольку в ней отсутствует социальное время. Живя в безвременье, мы все больше отдаляемся от тех стран, от которых нам и так никогда не было близко.

Сторонников такой ситуации немало. В украинском истеблишменте предостаточно желающих навечно остановить течение времени, лишь бы это течение не раскачивало пресловутую «лодку».

Третья. Главные участники предстоящих президентских выборов все же поймут свою миссию: это не бычья логика напористого долженствования, а возвышающая христианская харизма недеяния.

Создается новое громадное поле людской активности, инициативы и самореализации, до поры ограниченное множеством социальных запретов. Общество «раскукливается» из той чудовищной уныло-серой неподвижной оболочки, в которую её заключили бюрократические и номенклатурные оковы.

Очень, очень многое в выборе украинского пути будет зависеть от будущего президента. Поэтому столь велика ответственность претендентов на этот пост.

Чего не должен президент
Говоря о претендентах, я, естественно, имею в виду только тех двух-трех соискателей президентства, которые обладают волей. Причем волей не в ее ортодоксальном понимании как способности к поступку, действию, а в цивилизованном – как умении удержаться от определенных поступков, действий.

Итак, соответственно, можно сформулировать первый постулат, которым мог бы руководствоваться волевой претендент, имеющий намерения и шансы стать президентом: президент не должен пытаться изменить, тем более улучшить, жизнь страны.

Этот постулат вытекает из того доказанного практикой обстоятельства, что жизнь всегда и везде ухудшалась, как только её целенаправленно пытались улучшить. Доказательств прямого позитивного воздействия каких-либо политиков, лидеров, президентов на общественную жизнь еще меньше, чем доказательств жизни на Марсе. Кстати говоря, передовая политологическая мысль уже почти подошла к подобному пониманию.

Даже американские политологи приходят к выводу, что будь у Франклина Рузвельта воля не вмешиваться в естественный ход событий, то Великая депрессия 30-х была бы преодолена в два-три раза быстрее и вошла бы в историю не более как рядовой циклический спад.

Даже российские политологи поняли, что единственным, пусть и архаичным, но волевым политиком в новейшей истории страны был Примаков, который воистине дьявольским усилием воли не давал правительству, так сказать, «работать» (звонить, распоряжаться, вмешиваться, делить, наделять и т. д.), чем и обеспечил определенный рост производства. Намерение гасить чиновничью «активность» может понять, наверное, лишь тот, кто знает, что любой чиновник имеет КПД не более 10 %: 90 работают исключительно на личный карман.

У нас, повторяю, есть два-три претендента, политическая воля которых, надеемся, выше искушения властного рукоблудия, сильнее инстинкта непрерывного использования несовершеннолетней страны.

Можно также надеяться, что у этих претендентов нет программ «улучшения жизни украинского народа» (а если и есть, то это лишь дань предвыборной игре). Поэтому зафиксируем еще одно пожелание: президент не должен иметь программы.

На наш взгляд, сегодня для страны нет большей опасности, чем суетливый и гиперактивный лидер с программой (новым курсом, планом, стратегией и т. д.). А в чем же тогда главная функция президента? А функция эта заключается в его реальных, а не кажущихся, возможностях.

Президент не может непосредственно изменить, тем более улучшить, жизнь своего народа, но он может изменить и улучшить свое непосредственное окружение. То есть, говоря суконно-казенным языком, главная функция президента – кадровая.

Президент – не директор страны, не её завхоз и уж тем более не хозяин. Таких функций штатным расписанием истории, какие бы иллюзии ни строили на этот счет некоторые политики, сегодня уже не предусмотрено. Максимум, кем он может быть, – это инструктором по кадрам.

Правда, в отличие от, так сказать, натурального кадровика он должен владеть в чем-то уникальным даром селекции элиты не по анкетным данным, не по внешним факторам (как-то преданность, исполнительность, компетенция и пр.), а по породе, по природе, по социальному генотипу, по органичной внутренней – не политической, а именно психологической – причастности именно к тому виду элиты, который в данных условиях актуален, плодотворен и эффективен.

Великая миссия президента – найти, прочувствовать и сплотить в необходимую «критическую массу» группу людей, которые бы не мучительно выдумывали, что им нужно делать, а чувствовали это, ощущали на уровне чуть ли не инстинктов, рефлексов и глубинных стереотипов своего характера.

Кстати сказать, проницательнейший Бертран Рассел в своей книге «Власть» заметил, что различные типы элит – земельная, промышленная, финансовая и прочие – резко различаются не столько взглядами, идеями, а именно своими характерами. И не дай Бог, если характер правящей элиты не совпадает с потребностями, вызовом, велением времени.

Драма нынешнего нашего президента (и, соответственно, народа) как раз и заключается в том, что он собрал вокруг себя «критическую массу» людей, абсолютно не соответствующих всем основным вызовам времени именно характерами. Тут не надо было быть Станиславским, чтобы не поверить этим типажам, попытавшимся играть абсолютно чуждые им роли – тем более в такой непростой пьесе, которая разыгрывается на стыке тысячелетий.

Видимо, злой рок всех постсоветских президентов в том, что они всегда искали людей, не способных предать их. А им бы надо было искать тех, кто не способен предать себя. Это и есть главное свойство подлинной элиты – неспособность предать своё родовое предназначение.

Не реформаторы, но реформированные
Такие люди в нашей стране были и есть. Уже сложилась небольшая, разрозненная, но обладающая внушительной внутренней энергией новая экономическая, предпринимательская элита. (Просим не путать её с экономической номенклатурой, с «банкирами», вышедшими из райкомов комсомола, с «бизнесменами», торгующими подписями подельников-чиновников, и прочей псевдореформаторской шушерой.)

Новая экономическая элита – это та порода, которая проросла из новых, пусть худосочных, тенденций нового образа жизни. Это не «реформаторы», а реформированные новым жизненным укладом люди.

Это горстка отчаянных, которые риск сделали нормой жизни, а свою жизнь целиком поставили на кон успеха. Это их нервами и судьбами вымощен наш химерный рынок.

Если систематизировать требования, которые сегодняшнее время предъявляет к новой элите, то вырисовывается следующий её облик:

1. Это должны быть люди, безусловно, молодые, во всяком случае до 40 лет, то есть люди, не впитавшие в себя тот «совковый» менталитет, который долгое время отличал нас от другого мира.

В одной из стран СНГ есть ресторан «Серебряный век», который, как ни странно, входит в десятку лучших ресторанов мира по обслуживанию и кухне. Секрет такого феноменального успеха объясняется очень просто: среди сотни сотрудников этого ресторана по условиям хозяина нет ни одного, кто имел хотя бы час стажа работы в прошлом общепите.

Этот же принцип должен исповедоваться при формировании нового властного эшелона. Никто из этих людей не должен иметь ничего общего с былой системой ценностей и образа жизни. Никто не должен быть заражен бациллами тотального единомыслия, холуйства, чинопочитания, лицемерия.

2. Это должны быть люди, успешно состоявшиеся в новой системе координат и отношений. Бывают исключения, но редко удается молиться двум богам, редко удается дважды предать себя. Человек, связанный с новой системой всей плотью и кровью, наиболее остро ощущает вызовы своего времени, и он не будет мучиться тем феноменом, который Гегель назвал раздвоенным сознанием, а Кьеркегор – сознанием несчастным.

3. Это должны быть легально богатые люди, то есть те, кто не стыдится нажитого богатства даже при том, что наше государство – от президента до последнего чиновника – последовательно отстаивает лицемерную идею постыдства богатства и делает все, чтобы любое богатство ассоциировалось с криминалом, нечестностью, «обманом народа».

Это должны быть люди, бесконечно уставшие от социального лицемерия, от постоянной лжи власти и народа друг другу, люди, обладающие повышенным чувством собственного достоинства, которые душевный дискомфорт и риск готовы предпочесть унылым однообразным уловкам и фальши существования.

К тому же это должны быть люди, которые не просто имеют значительную собственность – недвижимость и движимость, но еще и декларируют ее. Это люди, уже сделавшие свой выбор, выбравшие свой путь.

Японцы говорят: истинный путь – тот, с которого невозможно свернуть. Сегодня у нас есть только один критерий найти людей, которые уже не свернут с того пути, по которому рано или поздно пойдет вся страна. Это их собственность, органично вжившаяся в этот путь.

Как это ни покажется странным, но так называемая «экономика» – лишь маленький частный раздел психологии. Не из «правильной» экономики возникают нужные эпохе люди, а из нужных эпохе людей вырастает «правильная» экономика.

4. Это должны быть люди, наработавшие, нажившие и выстрадавшие необходимый для нового времени профессиональный ценз. Это те люди, которые умудрились за последние 10—12 лет не только выжить, но и пройти все ступени предпринимательско-менеджерской деятельности – начиная от кооператоров и «челноков» и заканчивая владельцами крупных фирм и корпораций.

Почему, кстати, громадная Россия проиграла войну крошечной Чечне? Российским армейским генералам – теоретикам глобальных военных кампаний и масштабных операций – противостояли практики уличного боя и партизанской горной войны.

Пока нашей экономикой будут управлять «экономисты»-теоретики, мыслящие понятиями книжной макроэкономики, а не люди, выросшие из пор микроэкономической среды, она будет терпеть поражение за поражением.

5. Это должны быть люди, как это ни покажется несовместимым с тем, что было сказано выше, с достаточно высокой личной культурой, возможно, находящиеся в противоречии с внешней средой, но в гармонии со внутренней; скорее верующие, чем агностики, скорее гордецы, чем холопы.

Эти качества не так сложно выявить. Человек культурный по своей породе, то есть обладающий повышенным чувством собственного достоинства, легко виден в толпе, тем более на нашем общем социальном фоне.

Эти люди никогда не работают из чувства преданности, хотя могут работать из чувства долга. Они, как правило, работают не за идею, а за деньги. И речь тут идет именно о продаваемости своего труда, а не о личной продажности.

6. И наконец, необходима «критическая масса» подобных людей. В серьезной российской прессе уже неоднократно иронизировали над попытками «испечь правительственный пирог» механистическими способами, когда берутся «пять бывших министров, два коммуниста, два финансиста, два еврея и один бизнесмен» и из всего этого в администрации пытаются сделать эдакую правительственную кулебяку.

Один, два или три представителя новой волны, какими бы качествами они ни обладали, общего качества правительства не изменят. Поэтому заведомо была обречена на неуспех украинская модель, где в каждое правительство пытались «втиснуть» одного реформатора или одного бизнесмена. Как бы пресса ни надувала этих одиночек до невероятных размеров подобно тому, как цыган надувает через соломинку перед продажей тощую лошадь, толку от этого никакого.

Нужна именно «критическая масса» подобных людей, которой они смогут подавить непрерывное сопротивление громадной прослойки «кувшинных рыл» – чиновников среднего звена, которые способны свести на нет любое самое благое начинание, от кого бы оно ни исходило – то ли от премьера, то ли от президента, то ли от самого Господа Бога.

Чего еще не должен президент
Если продолжить размышления на эту тему, связав ее с предыдущей, то президент не должен бороться с олигархией.

Одной из самых больших мифологем нашего времени является то, что стоит приструнить, напугать, уничтожить и т. д. пресловутую олигархию – и жизнь народа, мол, сразу наладится. Это, во-первых, весьма распространенное заблуждение, поскольку нет ни одного из 15-ти потенциальных претендентов на пост президента, в чьей программе не значился бы пункт «Борьба с олигархией». Во-вторых, это очень опасное заблуждение. Опасное потому, что олигархия – это естественное продолжение ныне существующей системы, образа жизни, уровня развития страны. Попытка свалить олигархию была бы похожа на цирковой номер «Нанайская борьба», когда один из «мальчиков» пытается подмять другого, то есть половину одного и того же артиста.

Дело в том, что олигархия в любом ее виде – будь то клановое влияние на власть, власть главной «семьи», кумовство и своячество (как возможный будущий вариант патриархально-селянской модели управления страной) – все это издержки не слабости президента, не слабости исполнительной власти, а слабости народа.

Соответственно самое страшное, что может случиться (хотя такое у нас не может случиться в принципе никогда), – это когда президент побеждает олигархию. Такая ситуация называется диктатурой.

Другое дело, если олигархию побеждает народ. Вот такая ситуация называется демократией, а точнее – гражданским обществом.

Можно было бы долго говорить о том. что нужно народу для того, чтобы уничтожить или хотя бы ограничить олигархию во всех ее проявлениях – как европейских модерных, так и азиатских архаичных.

Пока же достаточно сказать следующее: в принципе победить олигархию может только богатый народ. В странах со средними зарплатами 2—3 тысячи долларов в месяц олигархии просто не наблюдается. С другой стороны, нет ни одной страны в мире со средней зарплатой меньше 100 долларов в месяц, где бы не творились бесчинства тех или иных олигархических форм.

Отсюда вывод: если президент в наших условиях начинает бороться с олигархией, не повышая при этом уровень жизни народа, то дело скорее всего идет к диктатуре.

К тому же существует странная закономерность. При любой борьбе с олигархией первыми в этой «священной войне» почему то погибают не олигархи, а чаще всего их противники, в том числе политические, или же оппозиционеры действующей власти.

Иное дело, если речь идет об изменении природы, о трансмутации олигархических образований. В медицине уже существуют препараты и методики, осуществляющие мутации злокачественных опухолей в доброкачественные.

Точно так же в современной политике есть способы мутирования олигархических образований, жадно пожирающих свою страну, в формы, которые уже не выступают для нее жизненно опасными.

Эффективным способом является общественная легализация, если можно сказать, «лучших» представителей подобных образований через включение их в систему общественной ответственности. Березовские и Волковы значительно менее опасны, когда они делают дела в более-менее обозреваемых извне кабинетах, чем когда они делают делишки в скрытых кулуарах «семей». «Гласность и открытость» в свое время даже из такого монстра, как компартия, сделали достаточно безобидную общественно-политическую организацию.

Поэтому единственное в этом плане, что, на наш взгляд, может сделать президент, – это не полная ликвидация, а хотя бы частичная прозрачность существующих олигархических субстанций.

У олигархии есть два основных инструмента общественного влияния, воздействия на власть – это тайна и блеф. Стоит разрушить тайну, как блеф испаряется сам по себе, а олигархия без блефа – не такой уж и сильный игрок даже против слабого народа.

К тому же не стоит допускать, чтобы президент страны был смешон. А президент, борющийся в бедной стране с олигархией, не менее смешон, чем Дон Кихот, борющийся с ветряными мельницами.

Наконец, президент не должен создавать идеологию.

Надо сказать, что одним из самых опасных дел для государственных мужей является попытка создания какой-либо идеологии. Впрочем, не менее опасный соблазн – использовать чужую идеологию в уже готовом виде.

У жизнеспособных идеологий, как правило, нет реальных персонифицированных творцов, как, например, у хорошего анекдота никогда нет и не может быть конкретного автора. Все попытки искусственного изобретения тех или иных идеологий заканчивались плачевно, причем и для авторов, и для последователей. Плачевно заканчивались и попытки слепого следования даже эффективным, но чужим идеологиям.

Идеология – очень тонкая и к тому же штучная субстанция; поэтому нужно обладать безукоризненным политическим вкусом и изощренной социальной интуицией, чтобы, например, чужую идеологию сделать «родной».

Украина сегодня заполнена целой галереей странных политических типов, которые щеголяют в чужих, а потому нелепых идеологических одеждах: из-под элегантных белых манжет либерализма вдруг покажутся мозолистые руки с черными ногтями; или наоборот – из-под спецовочных рукавов каких-нибудь «трудовиков» нагло вынырнет циферблат платиновых «Картье» и т. д.

Наших избирателей можно обвинить в чем угодно, кроме полного отсутствия политического вкуса. Любое несоответствие содержания и формы, тем более несоответствие вопиющее, избиратель чувствует пусть не так тонко, как хотелось бы, но достаточно ощутимо. Поэтому, как мне кажется, выезд, скажем, господина Суркиса на выборы в социал-демократическом антураже был воспринят так же, как если бы он разъезжал на старом «Запорожце».

Дело в том, что социал-демократия – это идеология неуспеха, это идеология латентной зависти тех, кто, пусть в мягкой форме, но все же хотел бы отобрать кое-что у более удачливых и кое-как поделить. Поэтому трудно представить, у кого и что еще хотел бы забрать упомянутый господин.

В свое время наш великий земляк Сергей Булгаков писал, что социал-демократия – это «бескрылая, сиюминутная, мелочная, вульгарная и приземленная мечта» не совсем сытых масс.

Можно, конечно, понять и даже поддержать социал-демократические устремления младших научных сотрудников, по году не получающих зарплату, но поверить в искренность людей достаточно успешных и даже сверхуспешных – весьма и весьма проблематично.

Если зашла речь об успехе, то следует заметить, что успех – это краеугольный камень любой жизнеспособной идеологии.

Хочу попутно развеять одно из самых устоявшихся заблуждений в политике. Отнюдь не та или иная идеология приводит к успеху, а совсем наоборот. Вокруг того или иного успеха строится та или иная идеология. Ни идеология американской мечты – самая, кстати, продуктивная в мире – привела к процветанию миллионы американцев, а наоборот: вокруг жизненных персональных выигрышей, индивидуальных побед над обстоятельствами и личностных успехов возникла эта знаменитая идеология.

Поэтому когда претендент говорит своим избирателям, что даст им идеологию (национальную идею), которая приведет их к успеху, – это утопия и нонсенс.

Вообще все идеологии в контексте власти делятся на две категории. Первая – это когда власть говорит народу: «Я дам…»; вторая – когда власть говорит: «Я не буду мешать…» Догадайтесь-ка, при какой идеологии народ живет лучше.

В заключение хочется процитировать самую великую и, пожалуй, самую короткую книгу всех времен и народов – «Дао дэ цзин». Говоря о том, что недеяния всегда выше деяний, автор пишет: «Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже те правители, которые требуют от народа их любить и возвышать. Еще хуже те правители, которых народ боится, и хуже всех те правители, которых народ презирает».

ПРО ЭТО, или Особенности национальной охоты за голосами

Из этой жизни живым не уйдешь!
Современная поговорка

Раз в пять лет народ взрослеет и делает Это. Раз в пять лет реализуются его самые потаенные, наиболее желанные, порой возвышенные, а иногда и низменные мечты о главном – главном его представителе в политике, государственной жизни и международных сношениях. В такой момент неизменно хочется встать и выкрикнуть знаменитый кавказский тост: «Дай Бог, чтобы у нас все было и ничего нам за это не было!»

Как и кто будет избран на этот раз, пока, к счастью, неизвестно. К счастью, потому что таинство президентских выборов и непредсказуемость их результатов – суть великой мистерии под названием «демократия». Чем более результат предсказуем, тем, значит, больше в обществе либо диктата верхов, либо рабства низов, либо холуйства тех и других.
Но таинство, интимность избирательного процесса и его прелюдии не означают, что он не поддается анализу. Более того, последний необходим хотя бы потому, что Это у нас до сих пор окружено ханжеским табу и умолчанием, подростковым хвастовством, старческими предрассудками.

А хотелось бы, чтобы избиратель (особенно молодой) узнавал о технологии Этого не на улице, а, как минимум, на страницах солидных печатных изданий. Итак, про Это – в плане попытки дезавуирования наиболее расхожих предрассудков и выявления подлинных электоральных мотивов и желаний.

Большую помощь в написании данных материалов автору оказали прекрасные работы Э. Михневского.

Выбирают за психологию, а не за географию
Одно из самых архаичных суеверий украинских политиков и особенно их имиджмейкеров заключается в их почти мистической вере в политическую географию. Эта вера восходит, очевидно, к фатализму языческих праславянских эпосов, в которых «правый» или «левый» выбор («Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – жизнь потеряешь») всегда отождествлялся с самой судьбой.

Хотя, возможно, в этой вере немало уже и от современного вульгаризма, механистичности бытового мышления, стойко связывающих результаты личностного выбора с чем-то сугубо внешним, например, с физическими параметрами, а не с душевной приязнью, симпатиями или антипатиями.

Мне посчастливилось наблюдать различного рода политические выборы от Северной Америки до Южной Африки, и практически нигде не удалось зафиксировать модель, хотя бы отдаленно напоминающую отечественную право-левую парадигму.

Такое впечатление, что наши политические технологи специально игнорируют мировой опыт, господствующую политологическую моду, убеждая своих хозяев, что успех на президентских выборах чуть ли не всецело будет определяться их политической географией – абстрактной точкой на право-левой шкале, фиксирующей их политический статус-кво и тем самым гипотетическую принадлежность к центристам, реформаторам, консерваторам или радикалам. При том цивилизованный мир уже давно пришел к выводу, что не политическая география, а личностные, интеллектуально-психологические особенности играют доминирующую роль во время выборов высшего порядка.

С точки зрения современных мировых подходов совершенным архаизмом выглядит, например, технология, отрабатывавшаяся окружением ныне действующего Президента, по которой его повторный успех на выборах должен был зависеть от того, насколько левым («розовым», «красным») будет его основной оппонент.

Последний раз подобная технология сработала в России в начале 90-х и очень быстро исчерпала себя. Даже успех Ельцина в его противостоянии Зюганову уже подчинялся, вопреки господствовавшим у нас представлениям, новейшим тенденциям столкновения характеров, личностных имиджей, психологических масок, но не целенаправленному выводу на персонифицированную «красно-коричневую» угрозу (о том, что же в действительности повлияло на результаты тех выборов, подробнее скажем ниже).

Выбирают личности, а не структуры
Перенос в современном голосующем мире акцентов с формально-политических характеристик претендентов на сущностно-личностные привел, кстати сказать, к понижению значимости партий в президентских выборах в частности и в политической жизни вообще.

Если в предыдущие избирательские эпохи личность лидера в значительной степени отождествлялась с «линией партии», то сейчас партии все больше пытаются «слиться» с той или иной сильной и яркой личностью. Если раньше претенденты заискивали перед партийными структурами, видя в них залог успеха, то сейчас партструктуры все более заискивают перед реальными претендентами, видя в них шанс своего бюрократического выживания.

Показательно, что и политически не образованные, но обладающие свирепым чутьем спонсоры все более переходят сейчас с «коврового», «кассетного» деньгометания по партийным площадям на высокоточную кэшевую обработку конкретных персональных целей.

Как это кому-то ни покажется грустным, наш век скорее всего станет последним веком существования этих – порой злокачественных, иногда доброкачественных – политических образований, становящихся и в том, и в другом случае равно ненужными. Так что же «убьет» партии в скором времени?

Первый и важнейший фактор – общемировая тенденция деколлективизации сознания. Стадный инстинкт, заставлявший отдельные части общества сбиваться в компактные единомыслящие кучки, уже иссякает. Его место занимает ситуативное стремление отдельных суверенных и разномыслящих граждан-избирателей поддержать наиболее ярких, интересных и сильных лидеров.

Во-вторых, партии все более утрачивают значение, прежде всего для президентских выборов, как механизм отбора, воспитания и предвыборной «раскрутки» наиболее перспективных и ярких лидеров.

Сегодня такую важную (а в некоторых странах типа США – важнейшую) функцию выполняют не партийные инструкторы, пропагандисты и секретари, а аполитичные руководители рекламных и консалтинговых фирм и агентств. Они в очередной раз доказали, что профессиональная работа за деньги чаще всего эффективнее дилетантской возни «за идеи».

Во всяком случае специалисты по рекламе Джимми Карвилл, занимавшийся выборами Билла Клинтона, или Жак Сегел, «избравший» Франсуа Миттерана, думается, были в одиночку полезнее своим патронам, чем стоявшие за теми громады демократической и социалистической партий.

В-третьих, партии уже почти утратили и для масс, и для элит функцию политико-образовательную и просветительскую, почти полностью перехваченную всевозможными независимыми политологическими центрами, институтами, фондами и обществами. Различного рода партшколы, курсы и т. д., существовавшие отнюдь не только в недрах компартий и окруженные ореолом приобщения к неким эзотерическим знаниям, сейчас смешны и нелепы, как курсы знахарей или подпольных повивалок.

В-четвертых, практически исчезли информационная и трансляционная функции партий. Если ранее партии аккумулировали и доносили определенную информацию от низов верхам и наоборот, то сейчас это более успешно выполняют масс-медиа и, особенно в развитых странах, Интернет (последний, кстати говоря, уже многое погубил, погубит и партии).

В-пятых, партии как часть общественного организма имели смысл лишь в условиях достаточно жесткой его дифференциации. То есть над каждой относительно обособленной частью общества, с ее специфическим укладом, уровнем жизни, общественными функциями, социокультурными параметрами и соответствующими представлениями и вырастали различные политические машины. Ныне же растущая унификация социального космоса по многим его параметрам уничтожает и этот фактор.

Наконец, могучим стимулом существования различных партий многие десятилетия была их жесткая конкуренция с партиями коммунистического толка. И если за последними стояла финансово-организационная поддержка сверхдержавы, то их конкурентам приходилось совершенствоваться за счет в основном собственных ресурсов, что во многом стимулировало их развитие.

Соответственно, уход Союза с партийно-политической арены обессмыслил существование тысяч партий-антагонистов. В водоворот ушедшего на дно «Титаника» – КПСС – фактически засосало и все сновавшие вокруг партийные суда любого класса – от утлых джонок до мощных авиаматок с банкометами главного калибра.

Приближение общемирового партийного кризиса, точнее коллапса, явственно ощущается и у нас. Расколы Руха или СДПУ(о) пока, правда, воспринимаются как результат действия субъективных факторов – предательства, продажности, непостоянства, зависти отдельных их членов. Хотя на самом деле – это слабые отзвуки будущих трансевропейских, мировых катаклизмов. Это объективное крушение политически и морально устаревших механизмов, объективно исчерпавших свои функции и держащихся на плаву за счет традиций, ностальгии, партийных касс, юридических подпорок типа пропорциональных выборов, функционеров, для которых роль партийных вождей понятнее, чем роль общегражданских лидеров. Двадцать первый век будет уже наверняка беспартийным столетием.

Исходя из сказанного можно с известной долей уверенности утверждать, что преимущество на будущих президентских выборах будет иметь претендент, жестко не связанный с партийными структурами. Или по крайней мере не тратящий сил и ресурсов на их создание, поддержание и «раскрутку». Конечно, если для этого претендента политическая реклама будет уже органичнее партийной пропаганды, Интернет – партийных листовок, а политическое имиджмейкерство – партхозактивов.

Выбирают довольных, а не обиженных
Если переходить к конкретным интеллектуально-психологическим характеристикам, определяющим механизм поддерживающего голосования у основной части электората, то главной из них можно назвать позитивность облика претендента. То есть принцип работы механизма голосования сегодня очень прост: позитивно голосуют за позитивное.

В каждой стране на каждых президентских выборах возникают свои требования к позитивности облика претендентов. Но все же есть некие главные составные черты этой позитивности, которые могут лишь меняться по степени их приоритетности в зависимости от специфики социального времени. К ним прежде всего относятся оптимизм, решительность, простота. Рассмотрим эти качества.

В украинских условиях оптимизм лидеров как способ трансляции избирателям веры в то, что «все у нас получится», как механизм перманентной «подкачки» этих надежд до хотя бы минимально необходимого уровня сегодня крайне важен. Приоритетность его определяется, в первую очередь длительностью отложенных ожиданий нормальной жизни основной части населения, мрачностью общей социальной атмосферы, угрюмостью повседневного бытия.

При таких обстоятельствах политический лидер, как бы излучающий уверенность в свои силы и силы общества к добрым переменам, демонстрирующий благожелательность и добродушие к партнерам и союзникам, веселую иронию и толерантность по отношению к оппонентам, душевное здоровье и самоиронию, сразу получает исключительную фору.

Анализ политических характеров всех американских президентов показывает, что они старались выглядеть именно такими. И сегодня мы видим, как Буш-младший «откусил» у более маститого Гора громадные куски электората уже только потому, что выглядел менее скучным.

Выше уже говорилось о неверном восприятии нашими политическими технологами механизма победы Ельцина над Зюгановым. Почему-то считается, что ельцинские технологии стремились столкнуть «правого» хозяина с «левым» оппонентом. На самом же деле они строились на сшибке яркой, красочной, сочной, в меру скабрезно-разнузданной, но оптимистической маски – с серой, угрюмой, нудно-рассудительной, тоскливо-правильной, как антиалкогольный закон, маской оппонента. Именно для столкновения с такой маской команда Ельцина «помогала» Зюганову, выводя его на прямое столкновение со своим патроном. Эта команда также сделала все, чтобы нейтрализовать Лебедя, ибо попади этот потомок ефрейтора Теркина во второй тур, он бы просто смел своей психоэнергетикой, как городошной битой, российского «папу» с политического поля.

Эту, казалось бы, уже тривиальную во всем политическом мире технологию почему-то в упор не хотят замечать, а тем более применять наши политтехнологи.

На выборах 1999 года все более или менее громко заявлявшие о себе претенденты имели и отрабатывали противоположные данному принципу имиджи: сердито-недовольный Кучма; скорбно-пуританский Мороз; сурово-осуждающий Марчук; гневно-обличительная Витренко и т. д.

Тем самым, по крайней мере по данному качеству, шансы названных претендентов были сопоставимы. Но стоило кому-то их них лишь слегка откорректировать имидж, сделать лишь относительно нетрудную переакцентировку с пессимизма на оптимизм, как его шансы по отношению к другим резко бы возросли.

Другая составляющая позитивного облика лидера – решительность. Вообще решительность, смелость, отчаянность – это базовые качества любой элиты (политической, интеллектуальной, экономической и пр.). Те один—два процента населения любой страны, которые составляют элиту и которым отчаянно завидуют все остальные, считая незаслуженными высокие стандарты их жизни, – отнюдь не баловни судьбы и случая. Как правило, в основе их жизненного успеха лежит тот самый уровень риска, на который не способно большинство.

Лидер – это всегда социальный каскадер, общественный сорвиголова, гусар, игрок, авантюрист. Советская система погибла в значительной степени потому, что попыталась нарушить естественные правила формирования элит, заменив стихийность планово-номенклатурным принципом пестования послушных чиновников. Тем самым была почти выбита из общества когорта отчаянных, способных поставить на кон свою жизнь и чужую судьбу. Та когорта, которая одна и способна вести общество на прорыв в неизвестное будущее, которая готова гибнуть, как штрафные батальоны, на редутах экономических и политических реформ.

Из названных украинских претендентов только Кучма в свое время проявил решительность, уйдя, хлопнув дверью, с поста премьера. Что бы там ни говорили его оппоненты, в середине 90-х лишь он один из всего нашего истеблишмента мог «рвануть тельняшку до пояса». И это стало в то время тем базовым качеством, которое и привело его к власти.

Ну нельзя, просто нельзя в нашем геоизбирательном пространстве стать лидером, не превосходя всех других решительностью! Скромных, робких, корректных электорат «просит не беспокоиться».

В этом плане опять-таки удивляет поведение наших претендентов и их команд. Такое впечатление, что ими сознательно ставится задача формирования таких имиджей, которые менее всего отвечают обозначенному качеству. Показательные результаты дали опросы фокус-групп, участников которых просили отождествить некоторых претендентов с созвучными их облику профессиями и социальными ролями. Вот общий ассоциативный ряд по всем претендентам: «чиновник в паспортном столе», «участковый», «главбух», «сельский учитель», «бригадир», «завуч», «парикмахер», «директор», «механизатор», «начальник жэка», «сосед по огороду», «теща», «собутыльник», «дядя из США» и т. д. Как видим, не было зафиксировано ни одной профессии или социальной роли, требующих решительных черт.

Возникает вопрос: «А возможно ли претендентам менять свой имидж в обозримые сроки избирательной кампании?» Практика показывает, что поменять ассоциативную связь политика с отрицательной, но сильной социальной функцией на стойкую связь с сильной положительной функцией намного проще, чем то же самое сделать с функцией заурядной, рутинной, аморфной. Проще говоря, избирателям легче представить, что бывший вояка или гуляка становится президентом, чем бывший парикмахер или примерный бухгалтер.

Наконец, несколько слов о такой немаловажной составляющей позитивности, как простота. Как ни странно, простота в политике всегда лучше воровства. Многие политики расходуют массу энергии (своей и чужой), времени и средств (чаще чужих) на раскрытие сложности своей души, безмерности эрудиции, многомерности и богатства своих планов. И все это они пытаются реализовать через объемность и фундаментальность своих избирательных программ (эти программы можно назвать еще одним жутким мифом нашей политологии).

На самом деле программы практически уже давно не влияют на результаты выборов. Подробные и пространные избирательные платформы играют значительную роль лишь в короткие периоды принципиального слома сложившихся экономических укладов, политических систем, социокультурных параметров и целей общества.

В такие редкие моменты программы ведущих политиков – это, как правило, инновационные рецепты спасения, технологические карты выживания и развития в новых условиях. Если взять несколько программ политически значимых фигур в Украине начала ХХ века (Грушевский, Винниченко, Скоропадский, Туган-Барановский), то все они отличались высокой концентрацией принципиально новых идей, подходов, механизмов в области экономики, политического устройства, культуры и пр. Причем в ряде случаев авторские разработки, включавшиеся в эти программы, имели характер открытий мирового класса (в частности экономические модели министра финансов Центральной Рады Михаила Туган-Барановского).

Сегодня, во-первых, в мире в целом, не говоря уже о нашей стране, нет ни одного политика, способного инициировать в своих программах и предложениях идеи на уровне открытий.

Во-вторых, нынешний мир и не ждет открытий. Устоявшиеся в цивилизованном сообществе либеральные экономические и политические модели пока не желают лучшего. Единственно важна степень их адаптации к национальным особенностям.

Поэтому что бы ни предлагали даже наиболее способные наши политики в виде своих экономических платформ, это будет либо парафраз раннего Дж. Сакса или позднего Г. Явлинского, либо просто программа Кабмина «Украина—2010».

В-третьих же, избиратели не ждут от политиков никаких программ и платформ. Они ждут два—три четких, ясных, ярких и простых тезиса, которые можно воспроизвести жене и соседу, выкрикнуть в толпе или написать на транспаранте. Можно сказать, что эти тезисы должны быть отчетливы, как «пять «Д» Леонида Кравчука на первых президентских выборах или президентская речь Леонида Кучмы на выборах вторых.

Поэтому несколько странно наблюдать тот пыл, который тратится претендентами на составление безмерных текстов. Другое дело, если б они это делали сами, это имело бы какой-то смысл – хотя бы с точки зрения тренировки памяти и логического мышления.

Тут уместно вспомнить известного персонажа, мечтавшего «покрасить бороду в синий цвет и спрятать ее веером, чтобы никто не увидел». Можно в принципе составлять программы, намекать всем, что они существуют, но прятать их подальше и никому не показывать. Не более того.

Все три вышеназванных принципа формирования имиджа пока не задействованы в полном объеме никем из украинских претендентов. Правда, уже заметны некоторые персонажи Большой игры, которые, пока в ней не участвуя, интуитивно к этим принципам тяготеют, правда. при этом чрезмерно утрируя, «пережимая». таким политикам хотелось бы предложить инструкцию к бритве «Жиллетт», где сказано: «Сначала завинтите до упора, а потом отпустите на два оборота».

Выбирают мечту, а не реальность
Еще об одной интимной особенности современного голосования. Делая это раз в четыре—пять лет, народ на краткий миг волшебно преображается, превращается в электорат, имеющий некоторые черты, противоположные собственно народным. Раз в четыре—пять лет приземленный прагматик и скептик Санчо Панса становится наивно-мечтательным Дон Кихотом.

Иначе говоря, политологи, утверждающие, что для ментальности украинского народа характерно желание иметь синицу в руке, а не журавля в небе, правы лишь в той степени, в какой они рассуждают о народной, но не электоральной, ментальности. Электорат-то как раз голосует за мечту, за миф, за красивую сказку (естественно, при определенном их правдоподобии).

Этот принцип особенно сильно срабатывает в тех странах, где накапливается, как уже отмечалось, своего рода «отложенный спрос» населения на нормальную, комфортную и безопасную жизнь. Где подспудно тлеют желания увидеть во главе общества лидера, способного сразу и обильно компенсировать годы материальных ограничений, минимизации потребностей, профессиональной невостребованности, тусклой жизни и нереализованных надежд.

В этих условиях претендент, который скажет, что через год—два после его избрания люди получат в среднем на 10—20 гривен больше, чем сейчас, имеет весьма сомнительные шансы. Эти гривни уже не способны покрыть для большинства недополученное, недоеденное, недоувиденное, недопрочувствованное за целые годы. Именно поэтому повышается спрос на «чудотворцев», предвыборные обещания которых базируются на компенсации всего массива отложенных желаний.

Ну очень хочется верить, что все у нас впереди! А в целом… в целом пока грустновато. Складывается ощущение, что победит не тот, у кого лучше стратегия, а тот, кто меньше сделает ошибок. Но зато избиратели помечтают! Это, собственно, их главная привилегия.

МЕРТВЫЕ ДУШИ

Какие-то девяносто процентов нечестных политиков портят репутацию всем остальным.
Генри Киссинджер

Однажды, бродя по ночным римским улочкам, я наткнулся на небольшое кафе. На его фасаде была надпись о том, что именно здесь Гоголь создал свою знаменитую книгу. При этом не было сказано, какую именно. Я зашел в кафе, заказал пиво и спросил у бармена, не о «Мертвых душах» ли речь. Бросив на меня цепкий взгляд, тот невозмутимо ответил: «Мертвых душ, синьор, не бывает».

Я не стал спорить. Откуда знать благочестивым католикам из благополучной Европы, какими убийственно мертвыми, необратимо тленными бывают якобы бессмертные души в нашей стороне. Но об этом знал Гоголь, и, может быть, знание этого кощунственного парадокса и свело его с ума.

Впрочем, в нашем обществе, надолго застрявшем между скрытым атеизмом и показной набожностью, наверное, мало кого интересуют такие запредельные материи. Поэтому оставим на время «душевную» тему и поговорим о бренном: о власти и безвластии, о расчетах и просчетах, о политических торгах… В общем о том, чем живет если не страна, то её политическая верхушка. Поговорим в конце концов о том, какой сегодня существует выход из сложившейся почти тупиковой ситуации.

Итак, главные действующие лица.

Президент
Неблагодарное и рискованное дело – давать советы Президенту, но все же попробую. Главным просчетом, может, и не Президента, но его ближайшего окружения, в ситуации, которая началась с исчезновением Гонгадзе, а завершилась появлением неких пленок, стало, очевидно, то, что возникший конфликт сразу же стали персонифицировать. Соответственно основной выброс энергии из администрации был направлен на противодействие именно персонам. Примерами такой логики были судебный иск против Мороза, определенная ориентация подконтрольных масс-медиа и т. п.

Совсем иначе виделась бы из президентских апартаментов ситуация, если бы она с самого начала рассматривалась не как кульминация личностного конфликта Президента и его окружения, с одной стороны, и части парламентариев – с другой, а как проявление давно зреющего системного и структурного кризиса всей высшей власти страны. Совсем по-другому вело бы себя президентское окружение, если бы понимало, что накопившиеся внутри власти противоречия рано или поздно дадут о себе знать – если не в виде «морозовских пленок», то в любом другом, сейчас даже не прогнозируемом виде.

Какие же это противоречия? Первое из них – неопределенность полномочий в треугольнике «Президент – правительство – парламент». И это противоречие давно можно было снять с помощью внятного закона о Кабмине – путем либо жесткой привязки Кабмина к Президенту с консолидированной ответственностью, либо формирования Кабмина парламентским большинством.

Вторым противоречием явился застарелый конфликт между бюрократической и экономической элитами, где первую представляли в основном так называемые силовики, а вторую – так называемые олигархи.

Это противоречие также в принципе давно можно было бы снять. Ни для кого не новость, что, скажем, часть наших олигархов ненавидит часть наших силовиков, и наоборот. Похожее, кстати, наблюдается во многих странах. Но там этот конфликт разрешается тем, что арбитром этой взаимной ненависти является не сила или деньги, как у нас, а закон и гражданский контроль. Существуют десятки апробированных способов, как сделать прозрачными и подконтрольными обществу все силовые ведомства, и существуют сотни апробированных способов, как поставить на службу обществу любые «денежные мешки».

Однако ни в первом, ни во втором случае практически ничего не делалось ни для разрешения системного противоречия власти, ни для разрешения структурного конфликта. И появились пленки. И исчез Гонгадзе.

В этой кризисной ситуации для Президента, на мой взгляд, остается один выход – оставаться Президентом, а не почувствовать себя работником президентской администрации.

Остаться Президентом (опять-таки, на мой сугубо личный взгляд) – это значит принципиально не участвовать ни в самооправдании, ни в обвинении других.

Почему-то забывается, что в нашей не шибко верующей стране Президент по определению должен являться не только политическим гарантом, но и духовным, нравственным примером. Соответственно, он не может поступать так, как поступают его чиновники. Это они, наверное, должны в подобной ситуации интриговать, торговаться, лезть из кожи, чтобы сохранить себя и своего патрона. На них не лежит та моральная ответственность, которая лежит на Президенте.

Когда-то Кант говорил: «Я могу представить политика, который руководствуется только моральными принципами. Но не могу представить морального человека, который руководствуется только политическими соображениями».

Чтобы сохранить за собой право на какой-либо моральный авторитет, без чего невозможно вполне легитимное владение высшей властью, Президент сегодня может делать только одно – всемерно способствовать получению обществом максимально объективной картины обо всем, что связано с делом Гонгадзе.

Уже очевидно, что без больших политических потерь ему в любом случае не выйти из сложившейся ситуации. Но он может постараться свести до минимума потери моральные. Любая правда, даже если она не выгодна лично Президенту в политическом плане, крайне необходима ему в плане моральном. Опытные взрывники говорят, что бывают случаи, когда надо бежать не от эпицентра взрыва, а наоборот – на сам взрыв. Сегодня как раз тот случай, когда нужно бежать не от правды, а в сторону правды, какой бы страшной, нелепой или абсурдной она ни была.

Не так давно возникла характерная для наших времен поговорка: «У каждого президента есть своя Моника». Да, каждому представителю высшей власти судьба посылает испытания – то ли за излишние амбиции, то ли за излишнюю легкомысленность, то ли просто за грубость или недалекость. И в нашем постсоветском пространстве рок в качестве такого испытания посылает обезглавленное тело.

Я не знаю, чем лично для Президента и чем лично для нас, граждан Украины, закончится это испытание. Знаю только, что чем меньше мы все вытребуем правды, тем мертвее станут наши души.

Парламент
Дело Гонгадзе оказалось ощутимым возбуждающим фактором: оно проявило не только явные, но и достаточно скрытые противоречия внутри Верховной Рады. Ранее депутаты думали, что их разделяют в основном политические взгляды и пристрастия. Разразившийся кризис показал, что существуют еще как минимум два водораздела, которые в определенной ситуации оказываются сильнее политической центрифуги.

Парламент раскололся по интеллектуальному признаку. Мгновенно образовались, а точнее – мгновенно проявились две группы депутатов.

Первая группа, очевидно, понимает политику как возможность беспредельного. Размахивая, как флагом, пресловутыми пленками, она надеется получить всё и сразу: убрать разом всех силовиков, мимоходом сместить спикера, тут же освободить Президента от главы его администрации, а страну – от самого Президента. Эта группа мало считается с политической реальностью, считая последнюю лишь досадной помехой своим планам. Подобных людей в политике всегда было немало, иногда они даже добивались каких-то успехов, не понимая при этом, что из случайного всегда рождается случайное.

Вторая из проявившихся групп, видимо, руководствуется известным афоризмом о том, что политика – это искусство возможного. Соответственно, одна часть этой группы, которая считает, что уже можно продемонстрировать свою силу, настаивает на снятии хотя бы тех силовиков, которые явно «подставились» в известном инциденте с бориспольской таможней. Однако другая часть этой же группы, разделяя подобное понимание политики и подобное отношение к силовикам, полагает, что никого снимать пока не надо именно потому, что это невозможно.

Между этими двумя частями по сути одной группы идет постоянная диффузия. Эта диффузия собственно и называется сегодня парламентской работой. Суть её составляют постоянные споры, ссоры и уговоры друг друга по поводу того, что сегодня уже можно. Главный пафос тут заключается в том, чтобы первым сказать то, что уже можно говорить, и чтобы первым просить у первого лица то, что уже можно в данной ситуации просить.

К достоинствам «умеренных» по сравнению с «беспредельщикам» отнесем то, что первые, несмотря на внутренний раскол, являются все же большими реалистами, чем вторые. А их недостатком можно считать то, что они являются меньшими реалистами, чем сама политическая жизнь. А жизнь эта подсказывает, что не всегда то, о чем свободно можно говорить во время кризиса, можно будет повторить после его завершения. А то, что выпрошено во время кризиса, после его завершения обычно забирается назад, да еще с процентами.

Пока не видно, формируется ли внутри парламента третья сила, которая бы понимала современную политику не так, как первая и вторая группы. Если эта третья сила уже появилась, то она рано или поздно объяснит нам, что политика – это уже давно не искусство возможного, а наука оптимального. Оптимальным же сегодня является не реализация случайных возможностей, а целенаправленное формирование возможностей принципиально новых.

Украинский парламент ценой жизни Гонгадзе получил уникальную возможность на гребне своей сегодняшней активности сформировать принципиально новые правила политической игры. Игры, в которой, конечно же, останутся и политические торги, и «подковерные интриги», и депутатский «черный кэш», но не будет такого катастрофического холуйства, атмосферы всеобщего страха, затыкания ртов... И принять-то для этого надо всего два—три закона для страны да одно внутреннее решение для себя.

Что касается нравственного разделения парламента, то оно элементарно. Парламент сегодня разделился на тех, кто еще помнит о журналисте Гонгадзе, о том, что существует так до сих пор и не опознанное тело, которое должно быть по всем Божьим законам отпето и погребено. И на тех, которые забыли, что по всем человеческим законам в присутствии покойника не торгуются, не заводят склок, не выпрашивают должности – по крайней мере пока не закончена погребальная церемония.

Журналисты
Видимо, это наш национальный парадокс, но гибель собрата не объединила, а, напротив, еще более разъединила украинский журналистский цех. Ни в одной цивилизованной стране мира журналистское сообщество во время политических землетрясений не раскалывается строго по линии раскола их финансовых и политических хозяев. Потому что существуют собственная журналистская этика, журналистская солидарность и, наконец, журналистский «основной инстинкт» – всегда докапываться до правды, даже если это невыгодно и опасно.

У нас же раскол произошел именно по этой линии. В такой ситуации хотелось бы посоветовать своим бывшим коллегам хотя бы особенно не усердствовать в отстаивании позиций своих патронов. Патроны рано или поздно помирятся, а вот кое-кому из журналистов могут потом и руки не подать.

Когда-то я поспособствовал тому, чтобы с поста редактора влиятельной киевской газеты убрали московского журналистского «гастролера» за то, что он политического оппонента своих хозяев назвал в статье «блохой» и т. д. Когда я спросил у него, зачем же так унижать оппонента, к тому же известного политика, женщину, он ответил мне: «Да вы все тут, блин, лохи и провинциалы». Наверное, он в чем-то прав: все мы – читатели, издатели, журналисты – «лохи», раз спокойно пишем, читаем, издаем газеты, где слово «дерьмо» красуется уже в самом названии статьи о политическом оппоненте. Многие журналисты все больше превращаются не в профессиональных торговцев правдой, а в профессиональных торговцев означенной субстанцией.

Но вернемся к тому, с чего я начал, – к проблеме души. Так получилось, что на поминках Александра Разумкова я сидел рядом с Георгием Гонгадзе. Он произносил один из последних поминальных тостов. Вопреки традиции тост был за сыновей Александра. Произнося его, он смотрел на портрет Саши, который стоял на столике. И вдруг Георгий закричал: «Смотрите, смотрите!» Мы все повернулись к портрету и увидели, что бокал, который стоял под ним, опрокинулся и коньяк разлился. Даже у одного из высокопоставленных чиновников, который сидел напротив меня и в это время отдавал по мобильному телефону какие-то распоряжения, отвисла челюсть. Может быть, он впервые в своей жизни понял, что есть сферы, куда не дозвонишься даже по правительственной связи. А Георгий сказал: «Вы все видели – душа Саши здесь, и он выпил с нами».

Я уверен: если Георгий погиб, то душа его все равно с нами. Она видит и тех, кто заново, как после долгой болезни, начинает с натугой, по слогам говорить правду, и тех, кто по-прежнему трусливо лжет. Впрочем, хотелось бы вести речь о вечно живых душах, а не о вечно мертвых.

Blog

От автора Моему замечательному земляку и настоящему мужчине Зие Бажаеву посвящается