Geum.ru

От автора Моему замечательному земляку и настоящему мужчине Зие Бажаеву посвящается

Вид материалаДокументы
За многопартийность
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   16
Политические антитехнологии и их распознание
Проблема политического лидерства связана, к сожалению, не только с благородными приемами и методами соперничества, но и с умением распознавать применяемые оппонентом уловки, хитрости и т. д. Поэтому мы не можем оставить в стороне эту малоисследованную тему.

В 1906 году петербургский журнал «Водолаз» сделал попытку погружения в закулисные смуты политической жизни. В рубрике «Животные, водящиеся в России» он рассказал о тех характерных уловках, которые применялись властями в борьбе со своими оппонентами. Читая раздел о либералах, можно было, например, узнать, что охота на этих существ, принадлежащих к подклассу доверчивых, не представляет особой сложности для властей, досконально знающих их привычки и вкусы: «Либералов часто ловят, раскладывая у входов в норки ломти свободы печати; почуяв аппетитный запах, либералы вылезают из нор и погибают сотнями».

За этим ерничеством скрывалась по сути интереснейшая попытка – концептуализировать некоторые политические приемы, которые можно обозначить как антитехнологии. В отличие от подлинных технологий как систем, способов и путей последовательного достижения желаемого результата в политических антитехнологиях ставка делается на достижение частного или ближайшего результата при игнорировании общих и долговременных последствий принимаемых решений.

В мировом арсенале политических действий есть бесконечное множество как позитивных, так и негативных приемов. Те, кто участвует в борьбе за власть, не любят экспромтов – слишком велика здесь цена неудачи, и поэтому антитехнологии в этой сфере накапливаются и передаются из поколения в поколение с бережностью гончарных секретов и кулинарных рецептов. Конечно, только те, которые прошли успешную апробацию и помогли кому-то в схватке за власть.

Возможен вопрос: «А должны ли сегодня мы, специалисты-теоретики, политики-практики, граждане нашего общества, кроме подлинных политических технологий – научно обоснованных, профессиональных, честных и эффективных методов политической деятельности, корректного соперничества за политическое лидерство, знать всяческие политические уловки, хитрые пасы, подначки, подставки, подсечки, которые когда-либо использовались?». Думается, что знать – должны, использовать – нет. Вернее, их надо знать, чтобы не допустить их использования и самим на них не попадаться.


Строительный материал политических антитехнологий
Характерной чертой антитехнологий является то, что они базируются, как правило, на недовольстве тех или иных социальных слоев, то есть на том «строительном материале», который всегда под рукой, причем в достаточном количестве.

Нельзя не вспомнить по этому поводу замечание М. С. Салтыкова-Щедрина, – кстати, весьма проницательного политика: «Надо сказать правду, в России в наше время очень редко можно встретить довольного человека... Кого ни послушаешь, все на что-то негодуют, жалуются, вопиют. Один... ропщет на то, что власть бездействует; другой – на то, что власть чересчур достаточно действует; одни находят, что глупость нас одолела, другие – что мы слишком умные стали; третьи, наконец, участвуют во всех пакостях и, хохоча, приговаривают: ну где такое безобразие видано?! Даже расхитители казенного имущества – и те недовольны, что скоро нечего расхищать будет. И всякий требует лично для себя конституции...»1

Это высказывание классика может поразить своей актуальностью. Но дело здесь не только в том, что мировосприятие людей мало изменилось за столь длительный срок. В любом достаточно самокритичном и достаточно свободном обществе были, есть и будут недовольные граждане, группы граждан и целые слои. Запреты же на любые выражения социальной неудовлетворенности, попытки «очищения» общества от недовольных крайне опасны. Они приводят к тому, что органы политического управления утрачивают обратные связи со всеми общественными субъектами, что фактически означает ликвидацию политики. Врачи говорят, что невозможно следить за здоровьем человека, у которого отсутствуют болевые ощущения. То же относится и к обществу, члены которого не имеют права на публичное выражение «общественной боли» – социальной неудовлетворенности.

Но не менее опасна другая крайность – прорыв к власти, к механизмам управления обществом за счет циничной эксплуатации недовольства масс. На многих митингах, собраниях, диспутах можно встретить претендентов на политические роли, которые срывают аплодисменты и обретают популярность за счет лишь солидаризации с недовольством присутствующих, а то и подстегивания этого недовольства.

Теперь об адресатах недовольства. В обществах, недавно сбросивших тоталитаризм, антитехнологии характеризуются тем, что участники политики мелкого ранга с особой охотой солидаризируются с недовольством масс по поводу действий крупных политиков.

Конечно, в демократическом обществе не может быть зон вне критики. Но нужно учесть и то, что когда демократия строится, верхи не только можно и нужно, но иногда и выгодно, сугубо в карьерных целях, критиковать. Выгодно, во-первых, потому, что критика верхов еще окружена в общественном сознании ореолом героизма, мученичества «за народ»; во-вторых, она служит способом опознания друг друга и консолидации представителей средних эшелонов власти, недовольных скорее собственным статусным положением в политической иерархии, чем состоянием дел в обществе.

Исходным материалом антитехнологий может быть не только эксплуатация естественного недовольства широких слоев реальными явлениями или реальными личностями. Политические уловки могут строиться и на ненависти масс к объектам иллюзорным. Пафос обличения, как правило, энергичнее пафоса конструктивизма; общая ненависть сплачивает людей зачастую сильнее, чем общее творчество, и может быть поэтому история политики изобилует случаями, когда посредственные политики завоевывали популярность масс, беря на себя роль главных обличителей иллюзорного врага. При этом нереальность недруга – важное условие успеха таких политиков. Выдуманного врага легче наделять именно такими качествами, бичевание которых может принести в данный момент особую популярность.

Небезынтересно вспомнить, что еще в древнеиндийском манускрипте «Артхашастра» («Ремесло власти») – своего рода энциклопедии политических уловок – прямо и недвусмысленно предписывалось политикам, какого нужно сконструировать врага, чтобы в борьбе с ним обрести славу и популярность: «Наиболее желательный вид врагов следующий: они должны быть не царского рода, корыстными, окруженными ничтожными советниками, управлять подданными, которые их ненавидят, поступающими неправильно, беспутными, лишенными энергии, поддающимися судьбе, непоследовательными во всех своих действиях, лишенными приверженцев, слабыми и постоянно причиняющими обиды другим»2.

К сожалению, и поныне выступления иных ораторов целиком строятся на обличении именно таких «врагов». Еще прискорбнее, что им удается найти живой отклик у некоторых слушателей, поддерживая в них тонус недовольства и ненависти – непременное условие нечестной политической игры.

Политические уловки, работающие на амбиции и карьеру людей, не способных к подлинно конструктивной политической работе, рано или поздно показывают свою неплодотворность для общества. Но это мало утешает. Мы до сих пор мучительно преодолеваем последствия попытки построить экономику на голом энтузиазме трудящихся, не сцементированном материальной выгодой. Не менее драматичными могут быть последствия действий некоторых «вожаков», строящих свою политику на одной лишь ненависти.


Антитехнологии и мораль
Антитехнологии имеют общее родовое свойство – все они исходят из парадигмы независимости политики от морали. Вывод политики за скобки морали почему-то приписывают Маккиавелли. На самом деле в уже упоминавшейся «Артхашастре» была разработана модель политики как абсолютно свободной зоны, не подчиняющейся не только нравственным законам, но даже религиозным табу. Там, например, подробным образом описана методика политических терактов с помощью священнослужителей. Там же описаны методы борьбы с несанкционированными общественными объединениями с помощью внедрения красивых женщин. Интересно, что этим же приемам через две тысячи лет обучал своих черносотенных подопечных жандармский полковник Подгаевский в патриархальной Полтаве, указывавший в своих секретных инструкциях о необходимости внедрения в большевистские ячейки «красивых и беспутных барышень».

Подобного рода принципы («Когда говорят политики, совесть молчит»; «Пусть помнит о совести тот, у кого она есть») – еще не вершина аморализма. Гораздо хуже ситуации, когда мораль не просто отставляют в сторону, а заставляют ее прислуживать политике. Примером могут быть взгляды идеологов «ремесленного социализма» ХІХ века – П. Прудона, В. Вейтлинга и других, пытавшихся создать политическую доктрину, в рамках которой рекомендовалось крупную частную собственность считать аморальной, безнравственной, а мелкую – моральной.
Впрочем, нет необходимости вспоминать время отдаленное. Всем нам пришлось жить в эпоху, когда насилие в политике объявлялось благом, вторжение – братской помощью, а ложь – откровенностью. И было бы наивно полагать, что эти многолетние времена прошли бесследно.

Не будем сейчас вдаваться в многовековой спор о соотношении политики и морали. Отметим лишь одно: политические приемы, в основе которых заложено насилие над общечеловеческими нравственными ценностями, могут быть, к сожалению, весьма эффективны. Они могут также иметь вид весьма благонамеренных, даже добродетельных действий. Однако их сходство с подлинными политическими технологиями не больше, чем, скажем, сходство между гипсовыми и мраморными статуями. Таково же соотношение их общественной ценности.


Популизм как универсальный набор антитехнологий
В недавних спорах о сущности популизма отметим две позиции. Одни уважаемые политики говорили, что популизм – это заигрывание с массами и, следовательно, это плохо. Другие не менее уважаемые политики утверждали, что популизм – это близость к народу и, следовательно, это хорошо.

Вместе с тем понятие «популизм» имеет весьма четкие научные толкования, позволяющие дать этому феномену точную оценку. Так, популизм – это сензитивность больших человеческих масс к простым объяснениям сложных проблем, к примитивным громким лозунгам, а также демагогические действия политиков, стремящихся использовать эту сензитивность.

В более детальном виде популизм можно представить именно как набор, или, как сейчас модно говорить, пакет антитехнологий.

Центральная из этих антитехнологий базируется, безусловно, на той особенности политической ментальности широких масс, которую можно было бы назвать презумпцией истинности простых решений.

Это явление политической жизни многократно рассмотрено под разными углами зрения и всесторонне истолковано политиками и мыслителями разных времен. Д. Мережковский в своем эссе «О мудром жале» объяснял, например, стремление людей к простоте «волей к безмыслию». Всякая сложная проблема заставляет мыслить, а всякая мысль – только лишняя боль. Отсюда, по его мнению, – тотальное стремление к беспроблемности, безмыслию.

В этой связи представляют не только литературный, но и политический интерес и меткие замечания писателя В. Короленко о жадной тяге крестьян к максимально простым объяснениям сложных политических и социальных процессов, что, кстати говоря, широко использовали его соперники в борьбе за мандат депутата Думы.

Все мы обращаем внимание на то, как и сегодня легко «срезать» оппонента, обвинив его в мудрствовании, и как не сложно вызвать одобрение площади или зала, апеллируя к простоте и понятности предлагаемых мер. Некоторые участники политической жизни весьма ловко используют этот прием – особенно против соперников, превосходящих их интеллектуально.

Другую разновидность политических антитехнологий этого же класса можно назвать презумпцией значимости малых, но конкретных дел. Если обратиться к 20-м годам, некоторая схожесть с которыми сегодня налицо, можно встретить массу примеров успешного (конечно, не для общества, а лично для тех, кто их использовал) применения этих антитехнологий. Сценарий их был примерно таков: крупному политику или теоретику, выступившему, например, с докладом о принципах согласования в стране рыночного и планового начал, от имени зала какой-нибудь руководитель-практик низшего звена бросал упрек в оторванности его рассуждений от конкретной жизни на местах. Далее следовало предложение, неизменно получавшее одобрение присутствующих: давайте-ка мы дадим высокому товарищу уезд или предприятие: пусть там он достигнет хотя бы малых, но конкретных результатов, а потом займется теориями развития всей страны. Тождественные ситуации, как помним, возникали и на съездах народных депутатов СССР.

Еще одну популистскую антитехнологию можно обозначить как лесть охлократии. Почему-то принято считать, что до лести охочи лишь одни верхи, что лесть развращает лишь вождей. Но история политики свидетельствует, что и низы весьма и весьма падки на лесть и столь же развращаемы ею.

Если называть охлократией толпу, которой движут в ее политических действиях не знание и компетентность, не политическая культура и традиция, не высокое чувство ответственности, а слепые инстинкты, непродуманные стихийные порывы, спонтанные всплески эмоций, стадное взаимовзвинчивание, то она как раз и является податливым объектом и закономерным продуктом политической лести.

Рассматриваемая антитехнология зиждется на такой неоднократно звучавшей посылке: у простого народа существуют три относительно не зависимых друг от друга средства познания окружающего мира – интеллект, эстетический вкус и политическое чутье. При этом, мол, даже если первые два в силу недостаточной образованности, несистематического обучения могут давать сбои, то третий выполняет свои функции всегда безотказно.

В 20-х годах нещадно эксплуатировался тезис о том, что у народа может быть низкая общая культура, может быть необразованность, но политическая культура – всегда высочайшая, и посему в политике, выборе своих вождей он, дескать, никогда не ошибается. С помощью этого тезиса убивались одновременно «два зайца». Во-первых, снималась проблема систематического обучения граждан политике, науке государственного управления. Во-вторых, достигалось сначала политическое, а затем и физическое устранение оппонентов, поставивших под сомнение политические действия, освященные «политическим чутьем» простых людей.

Сегодня этот прием переживает очередную молодость. Весьма часто от определенного рода политических деятелей можно услышать знакомую фразу: «Народу это не надо, а народ в политике – это мое глубокое убеждение, моя аксиома – ошибиться не может».

Народ, выявляющий самой жизнью своих поколений истинность и ложность, эффективность и бессмысленность тех или иных политических решений, режимов, действий, в конечном счете не ошибается. Но чем дольше в нем с помощью лести культивируют иллюзию собственной непогрешимости, основанной на «политическом чутье», тем большим количеством поколений ему приходится расплачиваться за осознание совсем другой аксиомы: политике, как и любой другой науке, надо учиться!

Наконец, весьма до сих пор популярную и действенную популистскую антитехнологию можно обозначить как идеологическое клиширование. Или, говоря проще, навешивание
ярлыков.

Предпосылки и механизм этой уловки описал иронично-язвительный в политических рассуждениях П. Н. Ткачев: «Потребность в общей классификации тем сильна в умах большинства, что оно готово лучше удовлетвориться дурной классификацией, чем не иметь никакой. Для него люди без ярлыков, обозначающих хотя в самых неопределенных чертах общий характер их мировоззрения, почти то же, что люди без имени. Как к ним отнестись, о чем с ними заговорить, чего от них можно ждать, чего опасаться, в каких случаях к ним можно обратиться, в каких следует избегать, враги они или друзья – на все эти вопросы, часто требующие немедленного решения, сейчас даст ответ ярлык, которым они сами украсились или которым их украсило общее о них мнение. Удобство очевидное, и если ярлык имеет сколько-нибудь определенный смысл, то мы редко рискуем попасть впросак, в противном же случае, напротив, мы почти всегда будем ошибаться»3.

К сожалению, как свидетельствует практика последних лет, гонясь за «очевидным удобством» простейшего и быстрейшего распознания сути того или иного политического явления, события или личности, рядовые участники политики вместо этого «удобства» получают фикцию, становясь удобным объектом манипулирования. Вот почему так осторожно следует относиться к любому политическому клише типа «левые», «правые», «консерваторы», «демократы» и т. д.


Антитехнологии в политических текстах и речи
Язык, устный или письменный, является средством, носителем, испытанным оружием политики. Тот, кто в совершенстве владеет речью, а тем более знает ее тайны, имеет в политике колоссальное преимущество. Вообще темы «Речь и политика», «Текст и политика» – это глобальная область исследований, актуальность которой еще, может быть, у нас в полной мере не осознана, а потому такие направления, как политическая лингвистика, еще ждут своих разработчиков. Впрочем, за многовековое существование политика эмпирическим путем наработала в этой области немало как технологий, так и антитехнологий.

Самый простейший прием мы видим (а то и применяем) весьма часто, хотя суть его, возможно, до конца не улавливаем. Это «захлопывание» выступления неугодного залу оратора. (Здесь речь идет не о тривиальном захлопывании всего выступления – это не антитехнология, так как здесь нет приема, нет издевки над моралью, а есть, например, слепое возмущение или неприятие.) Имеется в виду метод захлопывания концовок фраз. Вот это уже прием сильный и нечестный, это антитехнология нарушения синтаксических структур. Каждая фраза есть, по мнению выдающегося лингвиста и культуролога Р. Барта, замкнутая цельная синтаксическая структура, которая сильна как политическое оружие именно своей цельностью. Барт в своей изящной работе «Война языков» утверждает, что владение полной фразой «уже недалеко отстоит от власти: быть сильным – значит прежде всего договаривать до конца свои фразы»4. И напротив – слабо очерченные, незаконченные фразы создают впечатление растерянности, неуверенности их автора.

Поэтому суть такой антитехнологии не в том, чтобы не давать оппоненту говорить вообще, а именно в том, чтобы одновременно и позволять – и препятствовать. Как видим, этот прием настолько элементарен и эффективен, что его можно рекомендовать всем политикам, у кого есть две руки и нет совести.

Различные модификации этого приема описаны еще в самом начале XX века П. Струве и названы им психологическим сыском. Суть его заключается в том, что анализу подвергается лексика политического оппонента и производится «сыск» взаимосвязей между употребляемыми им терминами и закрепленной в языке психологией «чужого» класса. Некогда ловкие безграмотные ораторы с легкостью «побеждали» своих оппонентов – выдающихся ученых-экономистов, философов, социологов, уличая их в том, что те разговаривают не на пролетарском, а на чужом, вражеском языке буржуазного класса, «гнилой» интеллигентской прослойки и, соответственно, работают на последних.

В связи с этим можно высказать предположение, что поразительная распространенность нецензурной брани в провинциальной аппаратной среде – это не только, а зачастую не столько показатель низкой культуры, сколько особенность ее политической субкультуры, интуитивное стремление к социальной мимикрии, к популистскому подлаживанию под лексику «простого» человека.

Распространенной в политических дебатах является антитехнология метафоры как средства подмены понятий. Многим памятны, наверное, сравнение демократии с несовершеннолетней девушкой, к которой нельзя, пока она не повзрослеет, предъявлять чрезмерные требования, или сравнение политики с лодкой, которая поворачивает вправо, если сильно загребать левым веслом, и т. д. Раскрепощение, эстетизирование политического языка можно было бы только приветствовать, если бы оно вольно или невольно не становилось подручным средством политических антитехнологий, способом подмены одного содержания другим. В приведенных примерах из полемики устранялся сам ее объект – политика, которая подчиняется, в отличие от девы, отнюдь не биологическим законам. И плывет политика по волнам истории отнюдь не по законам гидродинамики, а по своим собственным.

К вышеописанным антитехнологиям можно было бы добавить и прием, проанализированный еще теологом ХІХ века Д. Ньюменом и его соотечественником Д. Морли и заключающийся в искусном разбавлении «водой трюизмов» противоположных понятий в речи политика, что дает возможность в одном выступлении угождать и «правым», и «левым»5.

Существуют приемы, использующие силу воздействия агрессивного, угрожающе-императивного характера. Наш политический язык складывался в условиях подполья, смертельной борьбы, некоторые его конструкции стали в нынешних условиях атавизмами, не раскрывающими сути новой реальности, что, однако, может быть использовано для давления на оппонента.

Эффективен (если можно говорить об эффективности в нечестных делах) речевой прием, основанный на магическом воздействии на неискушенное сознание цифрового материала. Этот прием широко использовал Сталин в борьбе против Троцкого. Цветистым, литературным и образным речам последнего он умело противопоставлял нарочито сухие выступления, включавшие сотни различных цифр, характеризовавших те или иные стороны экономического и социального процесса. Лавина цифрового материала, обрушившаяся на слушателей, буквально парализовала их волю, аналитические способности, вызывала иллюзию строгости и научности прослушанного выступления. Гипнотическое воздействие цифр на сознание и методика использования этого эффекта в политике еще мало изучены и требуют дальнейшего осмысления.

Широкие возможности для антитехнологий создает терминологическая бедность политической речи. Канонизация последней, нарушение процесса се непрерывного обогащения через науку, культуру дают возможность при необходимости осуществлять желаемое манипулирование сознанием масс. Остается надеяться, что новое политическое мышление выразится и в верификации политической речи, выявлении совместимости с реалиями сегодняшнего дня многих архаичных конструкций и функций политического языка. Живя по принципу «Язык мой – враг твой», можно кого-то победить, но нельзя ни с кем договориться.

Наконец, рассмотрим и такой используемый при создании определенных политических текстов прием, как подмена или сужение темы.

Исходя из элементарных основ лингвистики, можно весьма эффективно манипулировать тематической структурой политического текста (газетные или журнальные обзоры политических новостей, статьи, рецензии и т. д.), используя такие вроде бы невинные средства, как заголовок, подзаголовок, первое предложение текста, первый абзац и др. Следующим же шагом здесь является манипуляция уже массовым сознанием.

Суть заключается в том, что названные средства используются для извлечения из политического текста основной темы, или, как говорят специалисты, топика. Психология массового читателя устроена таким образом, что все содержание текста он непроизвольно пытается свести к одной главной теме. Подсказав ему (например заголовком), в чем же заключается эта главная тема, можно добиться эффекта, когда на следующий день читатель помнит из всей статьи лишь то, о чем говорил заголовок.

Один из основателей лингвистики текста Т. А. ван Дейк приводит очень интересный пример. В США была напечатана статья о том, как журналисты вследствие своего некорректного поведения осложнили международные отношения, ввиду чего министр обороны Уайнбергер был вынужден отказаться от их услуг при поездке в страны Дальнего Востока. Именно так все это и было изложено в статье, которая, однако, называлась «Уайнбергер против прессы»6. Соответственно поступок министра был воспринят читателям как проявление его антидемократических склонностей.

К сожалению, в последние годы мы имеем и в нашей печати все больше примеров подобных манипуляций.


Национальные особенности как средство антитехнологий
В отдельный блок можно выделить уловки, которые базируются на использовании тех или иных национальных особенностей людей. Поскольку каждый народ имеет сильные и слабые черты, своеобразность национального характера и психологии, то поле для уловок здесь весьма широко.

В частности, говоря о славянстве, Сергей Булгаков, Владимир Короленко и другие, кроме несомненных достоинств этих народов, выделяли и такие их качества, как апокалипсизм и фетишизм. Первое означает стремление к вере в чудо, второе – стремление чему-либо поклоняться и что-либо обожествлять. Эти качества нередко использовались и используются политическими вожаками всех мастей в своих своекорыстных целях.

Едва ли не каждый второй претендент на политические роли в погоне за популярностью и благосклонностью к собственной персоне обещает своим сторонникам форменные чудеса: благосостояние в немыслимо краткие сроки, утопические формы общественной справедливости и пр. И самое прискорбное, что многие наши соотечественники отвечают на это тем, что дарят им свои голоса во время выборов.


Антитехнологии ошибочной парадигмы
Говоря о политических уловках, чаще всего предполагающих лукавство, лицедейство, балансирование на грани нравственности, а то и прямое нарушение норм морали, надо хотя бы в двух словах заметить, что они могут быть и следствием искренних заблуждений, неверно выбранных стратегий.

Наша политология – еще очень молодая наука. Ранее политика строилась скорее на интуиции, вдохновении субъектов политики, чем на научных расчетах. Фундаментом такого рода вдохновений иногда выступали парадигмы (суммы взглядов, определяющих теоретическое мировоззрение), в известной степени утратившие свое значение. Так, многие антитехнологии стали следствием расхожего постулата о том, что власть не дают, а берут. Мы уже отмечали, что власть – это не некая данность, которую можно передавать из рук в руки. Власть – это продукт деятельности, носящий индивидуальные черты своего производителя. Поэтому подлинную власть нельзя у кого-то взять – ее надо создавать. И для этого есть четкие, проверенные мировым опытом механизмы.

Другие антитехнологии исходят из формулы Клаузевица о сущности политики как искусстве возможного. Но политика, во-первых, строго говоря, не искусство, имеющее своим объектом единичное, индивидуальное, неповторимое, а наука, опирающаяся на законы, закономерности, повторяемости. Во-вторых, она ищет не столько возможности, сколько оптимумы. Возможностей часто бывает много, а оптимум – один.

Существуют приемы, строящиеся на сведении политики к экономической основе по известной формуле: «Политика – это концентрированная экономика». Это положение, имеющее в определенном контексте гносеологическую значимость, при неразборчивом его применении лишь затеняет суверенность политической сферы среди иных общественных сфер, отвлекает от факта специфичности ее собственных законов и закономерностей. Алмаз, по сути, есть концентрированный графит, но это не значит, что второй можно продавать по цене первого. Механическое сведение политики к экономике так же способно породить пусть и непроизвольное, но жульничество.

У каждого типа антитехнологий есть свой «звездный час», когда их действенность максимальна, а соблазн применить их у субъектов властных отношений велик. Например, описанная в современной зарубежной политологии антитехнология под названием «гоу-стоп» («иди-стой») используется политиками как минимум два тысячелетия. Ее суть состоит в том, чтобы не запрещать оппозиционные движения и организации (иногда даже приветствовать их!), но одновременно создавать на их пути искусственные преграды, выдаваемые за естественные объективные трудности. Однако применяется этот прием лишь тогда, когда существующий субъект власти уже не может претендовать на монополию, а его крепнущие оппоненты еще не умеют контролировать действия властей и не обладают специалистами для распознания всех тонкостей.

В принципе же можно утверждать, что «звездным часом» для антитехнологий являются переходные периоды, времена ломки старых политических структур и систем. О том, почему именно эти отрезки социального времени так благодатны для политических игр разного рода, очень хорошо сказал в своем эссе «Дух времени» Джон Стюарт Милль: «Во все другие периоды в истории человечества менее осведомленные люди верили более осведомленным. В переходный период расхождения во взглядах ученых сводят на нет их авторитет. Массы лишаются вождей, а общество остается не защищенным от всех ошибок и опасностей, которые вполне естественны в том случае, когда лица, никогда не изучавшие какую-либо определенную отрасль знания целиком и всесторонне, пытаются дать ей собственную оценку на основании знаний фрагментарных»7.

Хочется надеяться, что концептуализация и знание антитехнологий позволят в нынешний период избежать многих опасностей и ошибок, что станет определенным препятствием прорыву к рычагам власти либо людей, обладающих фрагментарными знаниями, либо людей морально нечистоплотных, играющих на политическом невежестве масс.

А чтобы снизить до минимума вероятность попасться на ту или иную уловку, может быть, стоит почаще вспоминать слова Карла Ясперса: «Политическая деятельность – это действительность, схваченная в борьбе в ее последней зависимости и открывающая в фактическом результате свою сущность»8.

То есть будем судить о политической деятельности только по ее результатам, ибо именно в них, а ни в чем другом, заключена вся ее сущность..



1 Салтыков-Щедрин М. С. За рубежом. Москва, 1989. С. 39.
2 Артхашастра. Москва, 1936. С. 26.
3 Ткачев П. Н. Что такое партия прогресса // Кладези мудрости российских философов. Москва, 1990. С. 39.
4 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. Москва, 1989. С. 538.
5 См.: Морли Д. О компромиссе. Санкт-Петербург, 1861. С. 99-100.
6 См.: Дейк Т. А. ван. Язык, познание, коммуникация. Москва, 1989. С. 237-238.
7 Цит. по: Белл Д. Мятеж против современности // Социол. исслед. 1989. № 5. С. 107.
8 Ясперс К. Духовная ситуация времени. Москва, 1990. С. 109.


«Идеальная политическая партия»: технология конструирования
Проблемы политического лидерства связаны, естественно, с лидером не только индивидуальным, но и коллективным. Политическая партия – это как раз и есть организация, стремящаяся к власти и лидерству. Поэтому остановимся на этом основном субъекте политической жизни особо.

Одним из последних разрушившихся табу, тяготевших над нашей политической наукой, было табу на исследование проблемы многопартийности. Даже в конце 80-х годов издательства и журналы не принимали к печати материалы, каким-либо образом касавшиеся данной проблемы: доказывавшие, например, неизбежность конституирования политического плюрализма в условиях плюрализма форм собственности, моделировавшие особенности политических отношений при переходе к многопартийности и т. д.

В результате общество по сути совершило не переход, а скачок от политического авторитаризма к политическому плюрализму, так и не успев проговорить на научном языке, проанализировать, промоделировать все те особенности, трудности, издержки и преимущества, которые обещает качественно новая партийная и межпартийная политическая жизнь. И коммунисты, и их оппоненты из складывающихся новых партий вошли в эту новую жизнь скорее с аргументацией, выработанной на собраниях и митингах, чем с корректным понятийным аппаратом, научными гипотезами, обоснованными в политологических центрах. Опять сложилась столь характерная для нас ситуация, когда столкнулись различные мнения, но не знания, когда серьезнейшая проблема уместилась между простейшими терминами «хорошо – плохо», «надо – не надо». Уставшие от жизненных бед, видящие в каждом политическом нововведении либо подвох властей, либо универсальную панацею от всех зол, мы готовы удовлетвориться и такой аргументацией. Но этим вопрос, естественно, не исчерпывается.

Одним из способов теоретической проработки проблемы политических партий в правовом государстве, самого феномена многопартийности является, как нам думается, обращение к отечественной политологии XIX – начала XX века. Мыслители того времени глубоко продумали, проверили отточенной логикой многие из тех проблем, которые волнуют нас сегодня, в том числе проблему многопартийности, выдвигавшуюся тогда на острие политической проблематики в связи с ориентацией на построение правового государства. Н. Бердяев говорил, что именно тогда русский народ выразил себя в слове и мысли. От выдвинутых тогда идей и сегодня веет интеллектуальной мощью, многомерностью, политической конструктивностью.

Одной из исходных теоретических посылок рубежа веков была принципиальная парадигма невозможности и ненужности существования в обществе одной политической партии. Типичную аргументацию этого тезиса представил Ю. Гамбаров: «Политическая партия есть общественная группа. Это значит, что она не представляет собой целого народа или общества и есть... только часть народа или общества. Поэтому одной партии или партии в единственном числе не может никогда существовать: часть предполагает другую часть или другие части, не только существование, но и развитие каждой партии необходимо связать с существованием и развитием по крайней мере одной из противных ей партий»1.

Сторонники этой точки зрения склонялись к мнению, что единственная правящая партия неизбежно сольется с государством, использует государственные, а не партийные методы воздействия на массы и тем самым подорвет свою основу. Такая партия не только перестанет быть собственно политической партией – она потеряет чувство реальности. Она перестанет ощущать свой «партийный вес», поскольку на ее чашу весов, как остроумно заметил еще Джон Стюарт Милль, положен еще и вес государства2. Подобная монопольная партия при переходе к многопартийности может испытать шок, когда вес государства с ее чаши будет убран.

Другой исходной посылкой было представление о том, что существование политических партий – независимо от их числа – обретает смысл лишь в условиях правового государства. С данной мысли начинал свои рассуждения о роли и функциях политических партий практически каждый профессор права или историк того времени.

«В точном смысле слова, – писал тогдашний систематизатор программ политических партий В. Водовозов, – политические партии могут существовать лишь там, где народу (или по крайней мере более или менее широким кругам его) предоставлено легальное участие в государственной жизни»3.

Такую же точку зрения от имени многих своих коллег отстаивал популярный в свое время специалист по «партстроительству» П. Берлин: «Являясь политическим представительством социальных интересов тех или иных общественных слоев, политические партии в строгом смысле слова, как утверждают многие, могут существовать лишь там и тогда, где и когда общественные направления получают политическую организацию и политическое представительство... При деспотическом строе полицейского государства политические партии существуют в уродливом, так сказать, недоношенном виде: в виде клик, котерий, камарилий. Массовая политическая агитация здесь заменена закулисными интригами, представительство политических интересов общественных групп – искательством протекции у власть имущих, партийная борьба – личными дрязгами. Нездоровая, затхлая атмосфера полицейского государства мало пригодна для развития партийных организаций, нуждающихся в широком просторе и вольном духе свободного политического строя... В свободном правовом государстве есть верный объективный критерий для отличия политической партии от клики, критерий этот – народные избиратели»4. Можно, наконец, привести аналогичное утверждение Ю. Гамбарова: «Политические партии образуются внутри правового государства»5.

Исходя из приведенных высказываний понятно, почему большинство профессиональных ученых-правоведов, политологов той поры не приняли установившуюся в нашей стране в 20-х годах политическую систему. Во-первых, они не могли поступиться своими взглядами и признать целесообразность установления однопартийности. Во-вторых, даже если бы их удалось убедить в исторической неизбежности данного явления, они не смогли бы примириться с тем, что не партия подчиняется закону, а закон партии. Признать это для них означало отбросить сами устои политической науки.

Глубже многих своих коллег, как представляется, заглянул в проблему многопартийности Б. Н. Чичерин. Он не просто декларировал желательность политического плюрализма и необходимость его обеспечения гарантиями правового государства, но и пошел дальше. К проблеме многопартийности он эффективно применил методологическое правило «pro et contra», то есть кодифицировал все «за» и «против» данного устройства политической жизни. Приведем вкратце его рассуждения.

За многопартийность:
1. Политические вопросы получают всестороннее освещение. Всякая общественная потребность находит своих защитников и критиков.
2. Существование оппозиции, не прощающей власти промахов, сдерживает бюрократизацию, заставляет правительство действовать эффективно.
3. Внутри партии воспитывается дисциплина, необходимая, чтобы побеждать конкурента.
4. В политической борьбе выявляются и выдвигаются действительно наиболее даровитые люди. Здесь не может быть случайных вождей, нельзя продержаться за счет ложных добродетелей типа угодливости.

Против многопартийности:
1. Принадлежность к своей партии дает человеку «систематически одностороннее направление». Член партии смотрит на все ее глазами, оценивая все с точки зрения ее интересов.
2. «Дух» своей партии заслоняет бескорыстное стремление к общему благу. Все интересы связаны с тем, чтобы одолеть противника. Все приносится в жертву узкопартийным, а не государственным целям.
3. В политической борьбе разгораются страсти. Для победы сторонники различных партий взывают подчас к самым низменным потребностям масс. Вследствие этого портятся общественные нравы.
4. Для достижения своих целей партии прибегают к любым, порой нечистоплотным средствам, например к клевете. Ложь становится обыденным явлением общественной жизни, к ней привыкают.
5. Непрерывная борьба ведет к ослаблению правительственной власти, ее силы расходуются на борьбу с оппозицией6.

Выделим из чичеринских «про» и «контра» следующие выводы. Многопартийность – это общественное благо, источник внутренней энергии развития политической жизни. В то же время это и фактор ужесточения политических нравов, серьезное испытание для общественной морали вообще. От многопартийности, по крайней мере на первоначальном этапе, нереалистично ожидать «очеловечивания» политики, на что надеялось наше общество, переходя к политическому плюрализму.

Апеллируя к мыслителям данного периода, нельзя не обратить внимания на трактовку модели своего рода идеальной политической партии, которая в условиях правового государства способна принести максимальную пользу личности и всему обществу и, соответственно, может рассчитывать на максимальное политическое влияние.

Первой чертой «идеальной партии» определялось то, что такая партия никогда не допустит преобладания интересов ее руководства над интересами рядовых членов. В противном случае она неизбежно превращается в клику или камарилью. Считалось, что партия сильна способностью аккумулировать и представлять интересы определенных социальных слоев в государстве; эту функцию можно обозначить как представительскую.

Другой важнейшей функцией политической партии является концептуальная теоретическая деятельность. Любая партия, стремящаяся иметь определенный политический вес в обществе, должна иметь высокий интеллектуальный потенциал, свои собственные научные, учебные, исследовательские подразделения, институции, центры.
Особенно это относится к периодам общественных кризисов, периодам нестабильности. Б. Н. Чичерин в связи с этим замечал: «Чтобы выйти из умственного хаоса, в который в настоящее время погружено наше общество, нужно прежде всего выяснение понятий. Без теоретической работы практика остается бесплодной, ибо люди в своей деятельности руководствуются мыслью, которая одна в состоянии воздерживать крайности и указывать цели и средства. Где нет гармонии в умах, не будет ее и в жизни»7.

К сожалению, интеллектуальная, научная функция менее всего реализовалась в нашей стране. Зато в США, например, партии выходят из кризиса, как правило, не за счет кадровых перетасовок и косметических ремонтов структуры, увеличения зарплаты работникам аппарата, а за счет энергичной научной и про-гностической деятельности. Так, в начале 80-х годов демократы США преодолели внутрипартийный кризис, создав мощные «фабрики мысли» – интеллектуальные партийные центры научной и аналитической деятельности для производства новых идей.

Причем в ходе разработки этих идей, способных привлечь в партию новых членов и повысить ее роль в обществе, были сформулированы и методологические каноны, которым эти идеи должны отвечать. Думается, с этими требованиями интересно познакомиться и нашему читателю: их реализация не должна требовать больших капиталовложений, они не должны быть слишком популистскими, чтобы не дразнить предпринимательскую элиту, не должны входить в противоречие с идеалами свободного рынка, которые обоснованы с научной и интеллектуальной точек зрения и популярны с политической, их внедрение не должно служить источником непримиримых разногласий.

Скажем, кстати, и о такой малоизученной проблеме, как партийные капиталовложения в идеологию, интеллектуальную деятельность. Ограничение вложений в эту сферу, за которое вроде бы ратуют зарубежные специалисты, не означает, что здесь необходима мелочная экономия. Скорее наоборот, они постоянно подчеркивают необходимость высококвалифицированной «мозговой работы» и в связи с этим значительной финансовой подпитки партийной идеологии. Но при этом добавляют, что главным критерием и условием капиталовложений выступает конечная эффективность идей.

Вложение финансов и усилий в идеологическую и интеллектуальную деятельность сначала не дает видимого результата. Затем происходит резкий всплеск результативности, сменяющейся снова потерей эффективности. Это значит, что идеи пропагандируемых партий утрачивают свою общественную значимость и никакой финансовый и организационный допинг уже не увеличит их результативности. Следовательно, пришло время искать сильные идеи.

Важнейшей характеристикой партии является наличие у нее государственного идеала или, согласно терминологии прошлого века, «государственной утопии».

Известный знаток государственного и партийного строительства ХІХ века Роберт Моль произнес слова, которые затем множество раз повторяли российские политологи: «У партии есть свой государственный идеал, с достижением которого она обещает благосостояние для всех, естественно также и для каждого из своих сочленов; но у партии нет непосредственно и исключительно эгоистических намерений»8.

Правда, наши дореволюционные политологи трактовали этот принцип несколько иначе, чем специалисты поздних периодов. Они единодушно подчеркивали, что партия может и должна иметь идеал, но не относиться идеалистически к действительности, может и должна иметь яркую утопию, но не демонстрировать утопизм в оценке повседневной реальности.

Реалистичность в деятельности партии в значительной мере проявляется в том, что ею учитываются не только реальные потребности и интересы ее членов, как и общества в целом, но и предрассудки широких масс.

Напомним, что популярная политологическая парадигма гласит: в основе любого политического движения и убеждения лежит политический интерес. Это так, но зачастую такой основой выступают и предрассудки, заблуждения широких слоев.

Позволим себе в качестве наглядного примера привести пространную цитату из программы партии социал-революционеров предреволюционного периода:

«В политической и правовой области:
Признание неотъемлемыми следующих прав человека и гражданина: полная свобода совести, слова, печати, собраний и союзов; свобода передвижения, выбора занятий и коллективных отказов от работы (свободы стачек); неприкосновенность личности и жилища; всеобщее и равное избирательное право для всякого гражданина не моложе 20 лет, без различия пола, религии и национальности, при условии прямой системы выборов и закрытой подачи голосов, установление на этих началах демократических республик с широкой автономией областей и общин, как городских, так и сельских; возможно большее применение федеративных отношений между отдельными национальностями, признание за ними безусловного права на самоопределение; пропорциональное представительство; прямое народное законодательство (референдум и инициатива); выборность, сменяемость во всякое время и подсудность всех должностных лиц, включая депутатов и судей; бесплатное судопроизводство; введение родного языка во все местные, общественные и гражданские учреждения; установление обязательного, равного для всех общего светского образования на госсчет; в областях со смешанным населением право каждой национальности на пропорциональную своей численности долю в бюджете, предназначенном на культурно-просветительские цели, и распоряжение этими средствами на началах самоуправления.
...П.С.Р. предостерегает рабочий класс против того «государственного социализма», который является отчасти системой полумер для усыпления рабочего класса, отчасти же своеобразным государственным капитализмом, сосредоточивая различные отрасли производства и торговли в руках правящей бюрократии ради ее фискальных и политических целей»9.

Как видим, данная программа с точки зрения учета интересов достаточно широких масс, с точки зрения прогностической силы была весьма близка если не к совершенству, то к оптимальности. Она учитывала многое, кроме царивших в обществе предрассудков, низкого культурного уровня трудящихся, популистских настроений, отсутствия навыков демократии и пр.

Значительное место в теории и практике партийной деятельности всегда уделялось проблеме взаимоотношения партий и религии. Большинство дореволюционных политологов предупреждали, что как бы ни сильна была та или иная политическая партия, ее попытка вступить в конфликт с религией, подмять под себя церковь, тем более самой стать церковью, то есть попытаться свою идеологию сделать религией, в конечном счете заканчивается трагедией для партии. Конфликт с религией означает, как правило, не конфликт партийных лидеров с церковными, но противоборство с народными традициями, глубинными устоями нравственности, морали, укоренившимися психологическими установками, стереотипами жизни. Поэтому большинство партий искало в церкви если не союзника, то партнера в благоустройстве общества и нравственном воспитании личности.

При расчете политических возможностей партии политологи-аналитики достаточно высокого класса учитывают ее социальный возраст. Согласно так называемой «теории Ромера» существуют четыре основных возрастных типа партии, соответствующих четырем человеческим возрастам: 1) радикалы – детство; 2) либералы – юность; 3) консерваторы – зрелость; 4) абсолютисты – старость.

Эта концепция, казавшаяся еще в ХІХ веке наивной, нашла солидное теоретическое подтверждение в работах Л. Гумилева, продолжившего либеральную ветвь российского обществознания, в частности в исследовании этносов и антиэтносов. Он убедительно показывает, что существующие объективные законы старения и соответствующего изменения при определенных условиях можно отнести и к партиям. Постаревшие, одряхлевшие объединения людей, связанных узами общего мироощущения, схожими взглядами, вкусами (то есть тем, что характеризует партию), по его мнению, рано или поздно входят в финальную стадию – конвиксию. При этом он отмечает, что в благоприятных условиях конвиксии устойчивы, но сопротивляемость среде у них стремится к нулю, и тогда они рассыпаются среди окружающих консорций (то есть среди более молодых по возрасту радикальных и энергичных объединений).

Партия, не хотящая сама себя погубить, загнать в кризисную ситуацию, как предупреждали видные политологи, должна не бороться против объективных общественных тенденций, объективной логики развития исторических процессов, а поддерживать их.

К таким процессам можно отнести стремление наций к суверенитету, политической и экономической самостоятельности. Михаил Грушевский по этому поводу замечал, что полная самостоятельность и независимость являются последовательным, логическим завершением запросов национального развития и самоопределения всякой народности, занимающей определенную территорию и обладающей достаточными задатками и энергией развития. Он делал вывод: «Народность для своего развития не нуждается непременно в политической самостоятельности, но эта самостоятельность при отсутствии особенно благоприятных условий (как, например, из рук вон плохой государственный строй, неблагоприятное международное положение и т. п.) является наибольшей гарантией полного и постепенного национального развития...»10

Отсюда вытекал вывод, что партия должна не только не препятствовать суверенитету своей нации, но и выступать его политическим гарантом путем собственной политической независимости.

Именно таким путем многие партии обретали политическую силу и популярность. Это, кстати, в свое время ярко продемонстрировал председатель христианско-социального союза (ХСС) Ф. Й. Штраус, заявив, что самостоятельность ХСС означает признание исторической самостоятельности Баварии и решимость сохранить эту самостоятельность.

«Идеальная партия» не может игнорировать и принцип, который можно было бы обозначить как правило своеобычности. Это правило вытекает из того факта, что чем меньше различий между социальными и политическими общностями, тем больше их члены ценят любые возможности подчеркнуть собственную групповую оригинальность. В свете этого правила не кажется наивным стремление многих политических партий создать собственный имидж – атрибутику, реквизиты, стилистику поведения, речевые дискурсы и т. д.

Еще одно необходимое качество партии, желающей не быть на последних ролях в условиях многопартийности, определялось как пластичность, способность к изменению структуры, постоянному саморазвитию.

Это связано с ее способностью плодотворно использовать внутрипартийные разногласия и дискуссии. То есть использовалась высказанная еще Гегелем в «Феноменологии духа» мысль о том, что возникающие в партии разногласия, расцениваемые подчас как несчастье, на самом деле представляют для нее благо, так как способствуют самопознанию и самоочищению.

Кроме того, данное качество гарантировалось защищенностью частного мнения отдельного партийца от дисциплинарных воздействий большинства. «Никому, конечно, не придет в голову, – писал вышеупомянутый П. Берлин, – довести партийную дисциплину до такого предела, чтобы все члены партии придерживались совершенно одинаковых политических взглядов и не смели высказывать свое особое мнение по партийным вопросам». Развивая эту мысль, он отмечал: «Если бы какой-либо партии удалось довести партийную дисциплину до полной безропотной покорности всем постановлениям большинства, до убиения в зародыше всякого новаторства и критизирования со стороны меньшинства и даже отдельных членов, то такая партия очень скоро обратилась бы в политическую окаменелость и постепенно бы утратила свое былое живое значение».

Представляет интерес концовка этой фразы: «подобная дисциплинированность партии, конечно, фактически невозможна»11. Но, оказывается, в политической жизни, как и в жизни обычной, возможно все.

Принципиально важным условием эффективной деятельности политической партии называлось умение найти в своей среде, выпестовать, подготовить так называемых «истинно государственных людей» – президентов, парламентских лидеров и т. д. Лишь эта способность – опираться на широкие массы и в то же время формировать государственных лидеров – может обеспечить партии конкурентоспособность в соперничестве с оппонентами.

И, пожалуй, самое важное. Значительная часть представителей российского научного менталитета (П. Струве, М. Туган-Барановский, С. Булгаков и др.) рассматривали партию как важнейшее средство отстаивания гражданских прав личности (то есть прав на известную степень независимости от государства) и ее политических свобод (то есть возможностей личности воздействовать на общий ход дел в государстве). В этом русле они связывали развитие партии с интеллектуальным, нравственным, духовным развитием каждого ее члена. В системе их логики не индивиды должны пытаться превратить свою партию в коллективный «ум, честь, совесть», что рассматривалось как реликт общинного мировоззрения, но как раз сама партийная организация обязана интенсифицировать духовно-нравственную деятельность своих членов. То есть партия не «разгружает» личность от этой деятельности, как мечтали радикалы, а наоборот – «нагружает». Из многих партий в конечном счете побеждает не та, где сильнее организация, а та, где духовнее, умнее и свободолюбивее личности, в ней состоящие.

Приведем один прогноз-предупреждение, касающийся развития многопартийности при переходе к ней от тоталитарного строя: «Политические партии, боровшиеся до того, одни – за, а другие – против этого строя, претерпевают двойное изменение. С одной стороны, они отделяются от других, не чисто политических общественных групп... С другой стороны, они все менее и менее отличаются друг от друга теми принципами, которые когда-то делали одну из них партией застоя... а другую – партией движения»12.

Думается, что это предупреждение способно дать богатую пищу для размышлений. Точно так же, как и предупреждение о том, что национальные ценности и связи в конечном счете зачастую оказываются устойчивее и прочнее, чем ценности и связи внутрипартийные.

Таковы были взгляды наших незаурядных предшественников на проблему многопартийности и их мнения о том, какими качествами должна обладать в ее условиях партия, стремящаяся к лидерству. Думается, что многие их положения были забыты несправедливо. Это дорого обошлось нашей политической жизни и политической науке.

Профессор Ю. Гамбаров в свое время замечал: «Природа и развитие политических партий составляют один из интереснейших и важнейших предметов политической философии»13. С этим трудно не согласиться. Ведь подлинная партия – это прежде всего группа людей, объединенных общностью судьбы. А что может быть философичнее проблемы судьбы?



1 Гамбаров Ю. С. Политические партии в прошлом и настоящем. Санкт-Петербург, 1904. С. 3-4.
2 Милль Дж. С. Представительное правление. Санкт-Петербург, 1897. С. 10.
3 Водовозов В. В. Предисловие // Сборник программ политических партий в России. Санкт-Петербург, 1905. Вып. І. С. 3.
4 Берлин П. А. Политические партии в Западной Европе (Их доктрины, организация и деятельность). Санкт-Петербург, 1907. С. 5-7.
5 Гамбаров Ю. С. Указ. соч. С. 5.
6 См.: Чичерин Б. Н. Указ. соч. С. 541-544.
7 Чичерин Б. Н. О народном представительстве. Москва, 1899. С. XVIII-XIX.
8 Моль P. Энциклопедия государственных наук. Санкт-Петербург, 1868. С. 117.
9 Сборник программ политических партий в России. Санкт-Петербург, 1906. Вып. ІІІ. С. 50-51.
10 Грушевский М. освобождение России и украинский вопрос. Санкт-Петербург, 1907. С. 61.
11 Берлин П. А. Указ. соч. С. 11, 13.
12 Гамбаров Ю. С. Указ. соч. С. 30-31.
13 Там же. С. 53.


Приложение-практикум