Geum.ru

В. Г. Арсланов Философия XX века (истоки и итоги). Учебное пособие

Вид материалаУчебное пособие
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   42

Однако у Гегеля исторический процесс сводится к истории духа. Несмотря на то, что дух Гегель понимал очень широко, включая в него всю материальную жизнь, причем, не только историю человечества, но и природу, в конечном итоге его философская система еще более идеалистическая, чем философия Канта. Если Кант допускал существование объективной, не-зависимо от человеческого сознания, от духа вещи в себе, то для Гегеля весь мир содержится только в духе, а вне него ничего нет.

Причины, по которым Кант и Гегель оказались идеалистами, имеют, согласно Лукачу, исторический характер. История, как показал уже Гегель, не просто скопление фактов, а процесс порождения, развития, процесс необратимый, как напишет позднее Лукач, в ходе которого возникает новое, то, чего раньше просто

не было. В истории накапливается смысл, а результа-том ее оказывается обретение свободы. Причем, сво-бода понимается не просто как субъективное желание идти туда, куда захочется, и делать то, что захочется, она понимается как реальная свобода. Это возможность такой жизни и деятельности, при которой человек не впадал бы впросак, не получал бы обратные отрица-тельные результаты своей собственной деятельности, а развивал бы свои способности и удовлетворял свои действительные потребности. Такая свобода возмож-на, согласно Гегелю, лишь тогда, когда в процессе и результате истории возникает тождество субъекта и объекта, когда человек становится равен миру, а мир поднимается до высшей формы своего развития.

Но это тождество субъекта и объекта у Гегеля опять-таки появляется лишь в сфере духа и представляет собой чисто духовный феномен. Свобода оказывается резуль-татом познания свободы. В процессе исторического развития человек, согласно Гегелю, не только не стано-вится более свободным, чем, например, гражданин античного полиса, а еще более зависимым. Но зависимым уже не столько от сил природы, сколько от продуктов своего собственного труда, которые, отчуждаясь от че-ловека, превращаются в объективные силы и организа-ции, господствующие над отдельным индивидом. Тако-вы не только государство, но и сама сила человеческого знания. Школьник и студент, вынужденные корпеть над книгами, можно сказать, физически ощущают на себе эту тяжесть. В еще большей степени сказанное спра-ведливо по отношению к рабочему, покоренному нау-кой, материализованной в машинах.

Постоянно растущий мир отчуждения, покоряющий и ограничивающий отдельного индивида — такова, со-гласно Гегелю, плата человечества не только за удоб-ства и более безопасную жизнь в цивилизованном об-ществе, но и плата за тождество субъекта и объекта. Это тождество возникает в мозгу философа, познающего смысл всего прошедшего до него исторического про-цесса. И никакого другого дела, кроме познания того, что было и прошло, у человечества больше не остается, сама история заканчивается, вернее, замирает в этом мировом состоянии. Причем, вершиной мира оказыва- -.-ется прусская конституционная монархия, современником и практически апологетом которой являлся Гегель. Конечные выводы его философии не только консерва-тивны в политическом отношении, но и по сути, песси-мистичны. Неужели целые поколения, миллионы людей страдали, боролись и гибли только для того, чтобы быть поняты философом Гегелем? Если так, то история бес-смысленна и бесчеловечна, в ней остаются только го-лые факты. Таков скрытый позитивизм философии Гегеля, отмеченный молодым Марксом.

Этот позитивизм и пессимизм, считает Лукач, — продукт истории, ее определенной стадии, которая отнюдь, вопреки Гегелю, не является конечной. Циви-лизация — отчужденный от отдельного человека мир, этот так. Но вместе с тем мир отчуждения — не только создан человеком, он действительно является челове-ческим миром, нужно только, как писал Маркс в своих рукописях 1844 года, присвоить этот мир отчуждения, снять его в философском, гегелевском смысле этого слова. Так, например, наука, физика или математика, выступает как чуждая и даже враждебная для школь-ника сила лишь до тех пор, пока он не усвоил ее. Изу-чив математику, человек становится не только более сильным и знающим, но и более свободным.

Однако мир отчуждения — это не только наука, но и вся материальная база общества, прежде всего, сфе-ра производства. Она живет своей собственной жизнью, независимой от индивидов и даже социальных классов, порождая экономические кризисы, войны, революции и другие исторические события, обрушивающиеся на головы людей как геологические катастрофы. Посредством этих кризисов проявляется хитрость разума — независимая от человека логика самих вещей, освобо-диться от которой он может, согласно Гегелю, только в познании, оставаясь на деле полностью зависимым от нее. В конце концов Гегель приходит к глубокой рези-ньяции, примирению с существующим порядком вещей, изменить который, сделать его более человечным, со-гласно гегелевской философии, нельзя.

Но этот пессимистический вывод, доказывает Лу-кач, — отражение овеществления, которое царит в бур-жуазном обществе. За логикой вещей, за их независи-мым от человека ходом скрывается логика человеческих отношений, которая воспринимается ими в ложном

свете. Глава «Капитала» Маркса о товарном фетишиз-ме прекрасно раскрывает эту сторону дела. Она слу-жит для Лукача основой его философской концепции.

Ложная видимость, ложная идеология буржуазно-го общества, согласно Марксу, — не просто иллюзия или не только иллюзия. Эта иллюзия — объективная мыслительная форма. Только так и могут видеть вещи люди, втянутые в капиталистическое производство. Больше того, эти иллюзии позволяют, например, капи-талисту достаточно успешно развивать свое дело. Но все-таки это только иллюзии. Истина же обнаружива-ется неожиданно, она падает на головы людей как божья кара, как возмездие. Но это возмездие не спо' собно просветить капиталиста, ибо общая связь вещей скрыта от его сознания. Скрыта не потому, что он та-кой глупый, а потому, что его сознание — сознание вещи, вернее, капитала. Капитал же (в голове капита-листа) видит самого себя искаженно, для него разви-тие — это отношение вещей, а не людей.

Однако в системе капиталистических отношений есть класс, в котором, как в одной точке, сконцентриро-вались главные противоречия капитализма. И потому эта категория людей способна видеть целостно, воспринимать мир как целое, во всем его многообразии и слож-ности. Это — пролетариат, то есть класс, который на рынок выносит единственный товар — свою рабочую силу. Он является единственным классом в капиталис-тическом обществе, который на своей, так сказать, коже способен почувствовать и узнать, что чисто человечес-кие способности, такие, как ум, навыки, умения — пре-вращаются в вещь, в товар. В этом его принципиальное отличие не только от капиталиста, но и от раба древних обществ. И раб, и господин видят, что первый подчиня-ется другому, покоряясь насилию. В капиталистическом же обществе возникает иллюзия, что и капиталист, и рабочий — партнеры, торговцы, только один выносит на рынок средства производства, а другой — свою рабо-чую силу. Однако капитал не просто средства произ-водства, а материализованная рабочая сила (стоимость), живой труд, высосанный из рабочего, и превращенный в такую вещь, которая живет, возрастает только тогда, когда поглощает, как вампир, новую порцию живого че-ловеческого труда.


Познает мир тот, кто его создает

Человек, из которого выдаивают его рабочую силу, чувствует это. Поэтому он инстинктивно против ове-ществленного мира, который он сам же и создает в качестве рабочей силы. Пролетарий, в отличие от раба» не против труда как такового, он только против его овеществленной формы, ибо эта форма — капитал, вы-сасывающий из него труд, и превращающий этот труд в материальное условие поглощения новой порции-живого труда. Но разве нельзя создать такую обп ственную форму труда, при которой рабочая сила не превращалась бы в вещь, в капитал, а напротив, была бы тем, чем она является на деле — свободным и радо-стным раскрытием человеческих способностей: ума, знаний, умений?

Этот вопрос остается открытым до тех пор, пока сам капитал не натыкается на свою собственную гра-ницу, пока развитие производительных сил не начина-ет все более и более настойчиво требовать замены капиталистической формы труда принципиально дру-гой — социалистической. Тогда с необходимостью по-является и соответствующее сознание — социалисти-ческое, марксистское.

Социал-демократы II Интернационала всемерно подчеркивали естественно-исторический характер со-знания, его зависимость от материального производ-ства и неизбежно впали в крайность — для них созна-ние утратило какую-либо серьезную самостоятельную роль и ценность. По сути это была вовсе не марксист-ская, а позитивистская философия.

Лукач делает упор на другую сторону дела: проле-тарское сознание для него не автоматическое, механи-ческое порождение определенных материальных усло-вий, а выражение тайны капиталистического общества и тайны философии, отражающей овеществленность человеческих отношений в этом обществе. Но для того, чтобы раскрыть эту тайну, пролетариат должен ответить на те вопросы, которые поставили Кант, Шеллинг, Ге-гель. Разумеется, эти ответы он должен выработать, они не даны ему как некое сокровенное знание.

Лукач проводит очень важное различие между пролетарской психологией и пролетарским сознанием.

Психология является отражением непосредственных условий жизни пролетариата, а сознание есть выра-жение истины целого — тотальности. Это сознание не появляется автоматически, оно требует серьезнейшей интеллектуальной работы. Пролетариат — единствен-ный класс в истории, который может и должен для своего освобождения выработать сознание, выражаю-щее истину целого, а не ложные иллюзии. Но от спо-собности выработать такое сознание до их реализа-ции — дистанция огромного размера. Фактически пролетариат находится под влиянием идеологии гос-подствующего класса — капиталистов. Чтобы вырвать-ся из пут этого влияния пролетариат должен развязать все интеллектуальные узлы, которые были завязаны предшествующей философией. Без ответа на эти воп-росы невозможно его практическое освобождение. Поэтому борьба за пролетарское сознание — не вто-ростепенная задача, как это представлялась социал-демократам.

Другими словами, Лукач фактически опровергает то, что сознание —дело второстепенное, появляющее-ся как побочный продукт практики. Стихийно, само со-бой может возникнуть только оппортунистическое со-знание, пролетарское же требует нового понимания практики. Практика есть не практицизм, а такое дей-ствие, в котором истинное понимание играет активней-шую роль, как априорные формы мышления у Канта. Но только Кант полагал, что эти формы мышления даны человеку до всякого опыта, а Лукач доказывает, что они — продукт исторического развития. И не только продукт, но и условие, без которого пролетарская прак-тика невозможна.

Лукач пишет, что он не хочет ничего добавить к марксизму, обновить его, улучшить и так далее. Напро-тив, его задача — остаться в рамках марксизма, истол-ковать его правильно. Согласно Лукачу, конкретные выводы, к которым приходит Маркс, могут корректи-роваться последующей практикой, а вот марксистский метод имеет непреходящий характер. Метод этот — диалектический, исторический и материалистический. Любой представитель существующего общества может стать на пролетарскую точку зрения, и тогда перед ним —, открывается совершенно иная перспектива. Правда, чтобы стать на эту точку зрения, интеллектуал должен так или иначе включиться в практику пролетарской борьбы за освобождение — борьбы, в результате кото-рой устраняется не только буржуазный способ произ-водства, но и сам пролетариат, и на смену приходит сообщество свободных людей.

В книге «История и классовое сознание» было немало утверждений, от которых Лукач впоследствии отказался. Например, тезис о том, что природа — это чисто общественная категория. Но основные мысли этой работы были развиты Лукачем в его «Онтологии общественного бытия». Институт («Архив») Лукача в Будапеште продолжает ныне подготовку к публикации и периодически издает фрагменты этого труда.

Разумеется, у Лукача были не только поклонники из среды левой западной интеллигенции, но и ожесто-ченные критики. В Советском Союзе ортодоксальные марксисты «разгромили» книгу Лукача, увидев в ней отступление ( и этот упрек был до известной степени справедлив) от ленинской теории отражения. В 1924 году вышла брошюра крупного советского марксиста, последователя Плеханова А.М.Деборина «Г.Лукач и его критика марксизма». В заключении своей брошюры Деборин пишет: «Единство субъекта и объекта он (Лу-кач — авт.) понимает в смысле поглощения объекта субъектом, в смысле их идеалистического тождества. Единство теории и практики он интерпретирует таким образом, что практика растворяется в теории и ею преодолевается. Вполне понятно, что ни Маркс, ни Энгельс на этой идеалистической точке зрения не сто-яли»1 Мих.Лифшиц, не был догматиком, он высоко це-нил ранние работы Лукача, но и Лифшиц во многом критически относился к некоторым центральным по-ложениям философии венгерского мыслителя.

Идеи Лукача своеобразно преломились в творчестве Мартина Хайдеггера, противника марксизма, которого многие считают крупнейшим философом XX века. Как и Лукач, Хайдеггер утверждает, что разделение субъек-та и объекта произошло в Новое время. В античности, полагает немецкий мыслитель, человек (субъект) не был

' Деборин A.M. Г.Лукач и его критика марксизма. М. 1924. С. 44-45. ,

отчужден от мира (объекта), мир был родственен чело-веку и потому бытие характеризовалось свойством «са-мораскрываемости», то есть познаваемости.

Отделение человека от мира свойственно техни-ческой цивилизации, при которой субъект активно воз-действует на объект, человек «обрабатывает» мир, по-коряет природу. Но при этом природа сопротивляется человеку, она как бы замыкается в себе, не желая вы-давать свои тайны, защищая себя от агрессивности субъекта: «чем шире и радикальнее человек распоря-жается покоренным миром, тем объективнее становит-ся объект». Поэтому, если Лукач считал, что в будущем мир раскроется человеку в его истине, то для Хайдегге-ра будущее представлялось более, чем проблематичным.

«Социология знания» Карла Манхейма (одного из участников будапештского кружка) существенно отлича-лась от философии Лукача, хотя тоже основана на мар-ксистской концепции идеологии как «ложного сознания». Манхейм продолжил традиции не философии абсолют-ной истины и объективной справедливости, а, скорее, примыкал к нигилистическому по отношению к абсолют-ной истине, направлению, близкому к плюрализму.

Согласно Манхейму, всякое сознание является общественно обусловленным, выражает определенные классовые интересы. Но классовый интерес по своему определению не является всеобщим, он всегда част-ный, всегда отражает эгоистический интерес того или иного класса. И в этом отношении сознание пролета-риата ничем не отличается от буржуазного, оно тоже классово — «зашоренное» и, следовательно, ложное. Различие лишь в том, что сознание реакционных, со-храняющих настоящее положение вещей классов все-гда прагматическое, а классов, которые хотят изменить в свою пользу настоящее, — утопическое. Но и та и дру-гая классовая идеология — по сути сознание отчужден-ное, ложное. Лишь свободно «парящая» над классами интеллигенция в какой-то мере, утверждал Манхейм, может претендовать на истинность. Тогда как Лукач считал, что как раз эта «свободно парящая» интелли-генция, например, журналистика стран «свободного мира» — классический пример духовной проституции, продажности и измены духу, идее.

' Хайдеггер М. Время и бытие. М. 1993. С. 51.

Впрочем, о ложности или истинности общественно-го сознания можно говорить только в условном смысле. Так думал еще один участник «будапештского кружка», живший затем в Англии известный историк искусств Арнольд Хаузер. Абсолютной истины нет и быть не может — она существует, полагал Хаузер, только для религиозного сознания. Ведь абсолютной истиной мо-жет обладать Бог, но не человек. Мыслитель или худож-ник правдив тогда, когда он верно выражает интересы своего класса. Но интересы класса всегда эгоистичны. Так, например, пишет Хаузер, художники и мыслители эпохи Возрождения выражали интересы аристократии своего времени, а последующие за ними художники-маньеристы — буржуазный мир с его кризисами и противоречиями. Кто из них создавал более правдивое искусство — так вообще ставить вопрос нельзя.

В 30-х годах точка зрения, близкая Манхейму и Ха-узеру, получила название «вульгарной социологии». Некоторые представители этой социологии вовсе не вульгарны в обычном смысле этого слова. Читать их работы интересно, в них много остроумных , не лишен-ных истинности, наблюдений и суждений. Так, напри-мер, Хаузер доказывает, что знаменитый коперниковс-кий переворот в науке вызван не просто и не только чисто ествественно-научными, астрономическими открытиями. ;

Скорее наоборот, научные открытия — коперниковская система мира — обязаны возникновению нового духа, духа капитализма. Капитализм разрушил неизменный, стабильный мир феодализма с его строгой иерархией и абсолютной системой ценностей. Капитализм — общество бурных изменений, динамическое, все старое ставящее под вопрос, подверженное внезапным и необъяс-нимым кризисам и катастрофам. Поэтому главная черта капиталистического духа — относительность всего и вся. Только тогда, когда эта относительность стала входить в реальную жизнь общества, только тогда могла быть со-здана система Коперника, лишившая Землю, и, главное, человека, абсолютного и центрального положения в мире. Так Хаузер по-своему развил мысль Лукача о том, что природа — это общественная категория.

Однако в 30-е годы именно Лукач резко критиковал «вульгарных социологов». Нелепость «вульгарной со-циологии» , по справедливому мнению Лифшица и Лукача, особенно очевидна в искусстве. Почему, соглас-но вульгарным социологам, для нас ценен сегодня, на-пример, Пушкин? Потому, отвечали они, что мы можем

по его сочинениям наглядно познакомиться со взгляда-ми классового врага пролетариата — аристократии. Сле-довательно, стихотворения и повести Пушкина ничем, в сущности, кроме художественной формы, не отличаются от записок его современника, шефа жандармов, Дубельта.

Вульгарная социология, которая процветала в Со-ветском Союзе в двадцатые годы, была только по види-мости марксистской, а по сути являлась одним из вари-антов идеологии XX века, отрицавшей классическую философскую традицию. В современной России отно-шение к вульгарной социологии изменилось, ее уже не считают вульгарной, а оценивают достаточно высоко, поскольку она отрицает возможность существования объективной истины, утверждает всеобщий релятивизм (относительность) и плюрализм человеческого знания.

К такому же выводу практически пришла и так на-зываемая франкфуртская школа — влиятельное нео-марксисткое направление мысли на Западе, к которой мы и переходим.

Литература

1. Лукач Д. К онтологии общественного бытия. Пролегоме-ны. М. 1991.

2. Лукач Г. Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества. М. 1987.

3. Лукач Д. Своеобразие эстетического. В четырех томах. М. 1985-1987.

3. «Критическая теория» общества Франкфуртской шкоды______________

Г.Лукач, в разрез с современными классификация-ми, относил себя к ортодоксальному (хотя, разумеется, не догматическому) марксизму. Теоретики франкфуртской школы — это, безусловно, представители неомарксизма, то есть обновленного марксизма, которые не считали нужным придерживаться всех положений этой теории, напротив, многие из них они подвергали критике.

Прежде всего, по их мнению, марксизм не выдер-жал проверки практикой — опыт XX века опроверг ряд важнейших марксистских положений. Теория бес-сильна, если она не опирается на практику и не яв-ляется ее выражением. Марксизм — это теория ре-волюционной практики пролетариата. Но во второй половине XX века пролетариат утратил свои револю-ционные потенции, да и сам он ныне сходит с истори-ческой сцены. Теория, лишенная своей практической, реальной базы, повисла в воздухе. Но с другой сторо-ны, считают «франкфуртцы», без марксизма невозмож-но понять многие явления современного общества. Соответственно марксизм сохраняет свою научную' значимость, но из революционной теории пролетари-ата превращается в критику цивилизации и культуры. Поэтому философия франкфуртской школы именует-ся «критической теорией».

Франкфуртская школа, как уже говорилось, сфор-мировалась под влиянием книги Лукача «История и классовое сознание». Сам Лукач принимал участие в ее образовании, но уже в конце двадцатых годов разошелся с ее представителями. По словам извест-ного драматурга и писателя XX века Бертольда Брехта история возникновения франкфуртской школы мог-ла бы послужить сюжетом для сатирического рома-на. Брехт хотел написать его, но не осуществил этого намерения.

История эта такова. В двадцатые годы в Германии в леворадикальных кругах интеллигенции вращался некий Феликс Вайль — сын миллионера, разбогатев-шего на торговле зерном. Он сумел уговорить своего отца дать крупную сумму денег на основание социоло-гического института марксистских исследований во Франкфурт-на-Майне. Комичность ситуации, по мне-нию Брехта, заключалась в том, что богач, которого мучит нечистая совесть, дает деньги на то, чтобы вы-яснить причины господствующей в обществе страш-ной нищеты — хотя ясно как белый день, что причи-ной этой нищеты является он сам.

Итак, франкфуртская школа сложилась к концу двадцатых годов XX века во Франкфурте-на-Майне и именовалась официально Институтом социальных ис-следований. Она объединяла достаточно широкий круг интеллектуалов левой ориентации. Одно время к ней примыкал Рихард Зорге — внук друга Энгельса, буду-

щий знаменитый советский разведчик. Но костяк фран-кфуртской школы создавали именно интеллектуалы, которые сочувствовали борьбе рабочего класса, но были достаточно далеки от революционной практики. Впер-вые марксистская теория переместилась в универси-теты. Практически все представители франкфуртской школы были крупными, известными учеными, многие из них — дети состоятельных родителей, промышлен-ников и торговцев.