В. Г. Арсланов Философия XX века (истоки и итоги). Учебное пособие

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 42

Теория, мысль тоже черпает свою освободительную силу не из отражения внутренних процессов общества, как думал Маркс, а из того, что вне него. Таким, по мнению Маркузе, является так называемое эстетичес-кое измерение. «В ритуальном или ином виде искусство содержало в себе рациональность отрицания, которое в наиболее развитой форме становилось Великим Отка-зом — протестом против существующего»2. Под возбуж-дающим революционную фантазию эстетическим изме-рением он понимает не традиционное классическое искусство, а авангардизм. Классическая культура, до-казывает Маркузе в ряде своих поздних работ, скорее примиряет человека с действительностью, она, по его словам, аффирмативна, то есть поддерживает, утверж-дает то, что есть, а не отрицает его. Революционное воображение черпает свою силу извне — не из образов классического искусства, а скорее от наркотиков. Мат вместо нормативной лексики тоже есть средство отказа от традиционного языка угнетения и способ творчества нового, революционного.

Впрочем, сам Маркузе несмотря на пафосность, с какой он высказывал эти идеи, не вполне доверяет им. Нередко он, противореча себе, утверждает нечто про-

' Там же. С. 70. 2 Там же. С. 82.

тивоположное. Эти колебания «франкфуртцев» в оцен-ке современного капитализма, его сущности особенно рельефно представлены в одной из статей Т.Адорно, датируемой 1968-м годом, «Поздний капитализм или индустриальное общество?» (вступительный доклад к XVI-му конгрессу немецких социологов во Франкфур-те-на-Майне).

Современный Запад, констатирует он, это уже не традиционный капитализм. Законы, которые, по мне-i нию Маркса, должны были привести капитализм к своему собственному устранению, больше не действу-ют: ни об абсолютном, ни даже об относительном об-нищании пролетариата нельзя говорить серьезно, за кон тенденции нормы прибыли к понижению, которому автор «Капитала» придавал решающее значение, вов-се не проявляет себя. Пролетарское классовое созна-ние у современного рабочего класса отсутствует, да и вообще, есть ли сегодня так называемый пролетариат? Но, продолжает Адорно, с другой стороны приведен-ному выше мнению противостоят многочисленные факты, которые не могут быть удовлетворительно объяснены без обращения к «ключевым понятиям ка-питализма». По-прежнему господство над людьми осуществляется посредством экономического процес-са. Угнетение отдельных индивидов и целых народов — реальность, только ныне оно осуществляется аноним-но. «Ставшая притчей во языцах инфантильность масс есть выражение того факта, что они не могут быть действительными хозяевами своей судьбы»2. Роль го-сударства как всеобщего капиталиста даже возросла, да и теория империализма вовсе не устарела.

Но что же тогда за общество перед нами, какова его подлинная сущность? Капитализм, безусловно, качественно изменился, он победил анархию товарно-го производства. Но за счет чего это произошло? За счет вторжения в него того, что не является свойствен-ным капитализму, что чуждо его природе — прежде. всего это планирование общественного производства.1

' См.: Spaetkapitalismus oder Industriegesellschaft? In: Adorn Theodor W., «Ob nach Auschwitz noch sich leben lasse». Editiol) Suhrkamp. Frankfurt am Main. 1997. P. 156.

t Ibid. P. 157.

' Ibid. P. 163.

Вот этому внедрению в систему того, что ей совер-шенно чуждо, следует уделить самое пристальное вни-мание. Государственное регулирование экономики (по-средством национализации или фискальной политики) есть дополнение к капиталистическому способу про-изводства, причем, такое, которое не свойственно ка-питализму, находится вне него. Однако если бы оно являлось обыкновенным чужеродным телом — и толь-ко, то отторгалось бы от капитала, или капиталисти-ческое общество погибло бы от внедрения чужеродно-го, как Рим от вторжения варваров. Но на протяжении длительного периода не наблюдается явных признаков ни первого, ни второго. Капитализм, подчеркивает Адорно, не только не разрушился от интеграции в него того, что является его прямой противоположностью, но значительно улучшил свои дела. О чем говорит этот реальный факт? О том, что чуждое системе, находяще-еся вне нее, не вполне чуждо ей, если может быть усвоено системой и пойти ей на пользу.

И все же есть факты, которые убеждают в том, что капитализм, так сказать, заглотнулто, что он не может, не должен переварить, что, в конце концов, приведет к его гибели. Правда, эти тенденции проявляются не столько в собственно экономической области, сколько кажутся яв-лениями чисто психологического порядка. Так, обществен-ная судьба индивидов в современном индустриальном обществе, подчеркивает Адорно, столь же случайна, как и раньше. Самая суть индивидуальности начинает разру-шаться, человек исчезает. Причем, эта регрессия людей совершается на фоне объективных возможностей освобож-дения, которые, кажется, даже возросли.

Разложение и гибель индивидуальности, бессилие и неразвитость масс, спасение системы посредством обращения к тому, что чуждо ей, все это свидетель-ствует о том, что капиталистические общественные от-ношения должны быть расценены «как объективно анахроничные, глубоко больные, прогнившие, проды-рявленные»!.

Какой же вывод должен из сказанного последовать? Очевидно, тот, что нынешнее процветание капитализма -временно и представляет собой то, что Адорно называет

Ibid. P. 163.

«необходимой видимостью». И какими бы объективны-ми и самыми серьезными причинами не обусловлива-лась эта видимость (Schein), она остается все же ви-димостью, а не сущностью. А сущность, если следовать законам диалектической логики, рано или поздно выйдет на поверхность, и тогда дни капитализма будут сочтены.

Однако Адорно воздерживается от этого конечного вывода. Больше того, он в самом начале своей статьи констатирует, что «капитализм обнаружил в самом себе ресурсы, которые отсрочивают его крушение до гречес-ких календ», иными словами, делают всякие разгово-ры о революционном снятии этого общества бессмыс-ленными. А раз так, то какое же все-таки общество перед нами, капиталистическое или новое индустриальное (а теперь уже — постиндустриальное) ? Индустриальное (в духе распространенных технократических концепций) по своим производительным силам, но капиталистичес-кое по производственным отношениям — таков ответ Адорно, который он сам же считает предварительным и очень абстрактным2. А от более конкретного ответа философ воздерживается, вернее, полагает, что в сло-жившихся ныне особых условиях ответ no-необходимо-сти является абстрактным.

В статье Адорно проблема, которая находится на зад-нем плане в других произведениях представителей фран-кфуртской школы, предельно заострена и выражена открыто, непосредственно. Обычно же и Адорно, и Хорк-хаймер не склонны к прямой речи, они опасаются ее как неправды. Вообще все, что непосредственно проявляется, открывает себя в этом превратном, извращенном мире, представляет собой «обманчивую непосредственность». Если вы не хотите обмануться или быть обманщиком, то следует избегать такой непосредственности. А иной в со-временном обществе, судя по всему, не дано.

Так что же, ограничиваться крайне общими и абстрак-тными ответами? Но это явно не творческая позиция, она замораживает мысль в догматической неподвижности. Если невозможен прямой ответ, пусть дается хотя бы косвенный. В любом случае мысль должна работать над тем, чтобы, как говорит Адорно, «чары развеялись» (der Bann sich loese). Однако, результат усилий развеять чары оказался плачев-

ным. Диалектическое мышление в произведениях Адорно и других представителей франкфуртской школы трансфор-мировалось, сознательно или бессознательно, в мышление игровое. Суть дела тонула в бесконечных оттенках мысли, парадоксальность стала самоцелью и если что-нибудь фи-лософия франкфуртской школы и утверждала безусловно, то, пожалуй, единственно — тотальную непрозрачность и иррациональность современного мира, его закоддован-ность и всесилие «идеологического тумана».

Однако проблема, сформулированная Адорно, ос-талась. Ни Деррида, ни другие крупные западные мыс-лители современности по сути дела ничего не могли прибавить к тому, что уже сказал Адорно. Но и удовлет-вориться псевдорешением в духе распространенных концепций постиндустриального, информационного общества, которое, якобы, раз и навсегда излечило свой-ственные прежнему капитализму болезни, порядочный человек, не желающий участвовать в кампаниях по созданию «идеологического тумана», тоже не может. Что же остается? Нерешенная проблема вытесняется из сознания на задний план, но не исчезает, а мучит подоб-но кошмару и нечистой теоретической совести.

В многочисленных и многостраничных произведе-ниях Дерриды и других постмодернистов можно обна-ружить только следы главной теоретической и практи-ческой проблемы века, а непосредственным предметом обсуждения у него постоянно оказывается что-то дру-гое. Что именно? Например, природа и сущность «сле-да» как такового. Если главное, существенное, опреде-ляющее, центральное поймать сегодня просто нельзя, оно исчезло из сознания (а, может быть, и из самой реальности), оставив после себя только мало различи-мые следы, по которым нельзя восстановить его, то чем может занять себя мыслящее существо? Оно создает концепцию «следа». Именно этому и посвятила себя постмодернистская философия.

Популярность франкфуртской школы стала угасать по мере затухания широких студенческих движений, их трансформации, с одной стороны, в обыкновенный кон-формизм, а с другой, в терроризм. Примером может служить группа Баадер — Майнхоф «Фракция Красной Армии». Представитель поздней теории франкфуртской школы Юрген Хабермас увидел в студенческом движе-нии опасность «левого фашизма». Критический пафос

постепенно исчезает в его работах несмотря на то, что он продолжает вести полемику с современным позитивиз-мом, То же касается других западных теоретиков (О.Негт, к примеру), причисляющих себя к духовным наследни-кам «франкфуртцев». В настоящее время франкфуртская школа прекратила свое существование, хотя следы ее влияния заметны в идеологии постмодернизма.

Литература

1. Адорно. Т.В Проблемы философии морали М. 2000.

2. Маркузе Г. Одномерный человек. Исследование идеоло-гии Развитого Индустриального общества. М. 1994.

3. Маркузе Г. Разум и революция. Гегель и становление соци-альной теории. М. 2000.

4. Хоркхаймер М., Адорно Т.В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М. 1997.

«советский

4. Онтогносеология марксизма

В 1958 году Герберт Маркузе издал в США книгу под названием «Советский марксизм. Критический анализ». Для времен холодной войны между Западом и Востоком эта работа, написанная по гранту, предостав-ленному Фондом Рокфеллера, была достаточно объек-тивной. В ней Маркузе пытался вывести идеи советско-го марксизма из общественного бытия, которое понимал широко, как совокупность мировых общественных от-ношений, не только специфически российских, сложив-шихся после 1917-го года, но и мировых. Впоследствии эта идея была развита в книге «Одномерный человек», но уже в применении к западному обществу: внешние для современного капитализма противоречия (отноше-ния, сложившиеся между Западом и Востоком) стали, по утверждению Маркузе, внутренними.

«Советский марксизм» как вариант современной схоластики

Октябрьская революция, по мнению Маркузе, из-менила ситуацию во всем мире, но последствия ее противоречивы. С одной стороны, эта революция заставила консолидироваться буржуазный мир, сгладить присущие ему внутренние противоречия, пойти на уступки широким массам населения, в результате чего выиграл капитал: потребительская экономика способ-ствовала росту производства и, в совокупности с эле-ментами планирования, сглаживала действие экономи-ческих кризисов. Таким образом, так называемая «мировая социалистическая система» являлась, соглас-но Маркузе, и врагом капитализма, и своеобразным стабилизирующим последний фактором.

В самой Советской России необходимость сопро-тивления всему капиталистическому миру в условиях крестьянской по своему составу страны со слабо раз-витой экономикой породила невиданное напряжение внутренних сил, жесткую трудовую дисциплину под властью бюрократического государственного аппара-та. Россия смогла выстоять и даже победить во второй мировой войне, создать достаточно сильную экономи-ку в рекордно короткий срок ценой, пишет Маркузе, тотального подчинения индивидуальной жизни людей Молоху технологического процесса. В 50-е годы, когда создавалась книга «Советский марксизм», Маркузе констатировал растущую конвергенцию между СССР и капиталистическим Западом. И первый и второй ока-зались, по его мнению, полностью под властью техно-логических целей, организации производства и соот-ветствующих им идеологии и политики. Советский марксизм представляет собой в этом смысле скорее разновидность буржуазного прагматизма и позитивиз-ма, чем подлинной марксистской диалектики.

В целом суждение Маркузе о советском марксиз-ме было не далеко от истины. В одной из своих лекций, относящихся примерно к тому же времени, когда со-здавались книги «Советский марксизм» и «Одномер-ный человек», Мих.Лифшиц заметил, что положение ди-алектики в СССР, превратившейся в «школьную схоластику», сходно с положением пушкинской Тать-яны в семье Лариных, о котором Татьяна говорит:

«Никто меня не понимает, (...) И молча гибнуть я дол-жна». Однако по причине своей абстрактности, суж-дения Маркузе о советском марксизме были слишком односторонними. Им тоже не хватало диалектичности. Дело в том, что общественное развитие в СССР не лредставляло собой «одномерного», автоматического

процесса, а заключало в себе внутренние противоре-чия и переломы, резкие контрасты.

«Тридцатые годы, — писал Мих.Лифшиц, — вре-мя глубоких противоречий, и тот, кто говорит об этой эпохе в общей форме, минуя горечь внутреннего кон-фликта, продолжает именно худшее в них, догмати-ческое однообразие. Приведение всего к одному зна-менателю возобладало в конце 30-х годов, и все же было бы несправедливо предать забвению другие черты этой богатой внутренним содержанием эпохи. Между крушением старых догм абстрактного марк-сизма, сохранившихся еще с дооктябрьских времен, и утверждением единого догматического образца от-крылось удивительное время, когда наряду с кипучей деятельностью смешных маленьких идеологических человечков, верно схваченных кистью Михаила Бул-гакова, стали возможны страницы марксистской ли-тературы, которых не стыдно и теперь»1.

Линия развития идей от Ленина до Сталина не представляла собой простой причинно-следственной связи. Ленин — диалектик, Сталин — прагматик. Г.Лу-кач характеризовал сталинизм как сектантство, при котором тактические цели преобладали над более об-щими, стратегическими, что вообще характерно для буржуазной так называемой «реальной политики». Последняя может приводить к временному успеху, но проигрышу в большом историческом смысле. Лукач приводит конкретный пример, когда в угоду союзу с Германией, оказавшемуся краткосрочным, была подчи-нена оценка мировой ситуации как якобы той же са-мой, что сложилась во время первой мировой войны, когда Ленин выдвинул лозунг поражения своего правительства. В согласии с этой установкой Сталина, французские, английские и американские пролетарии должны были не выступить единым фронтом против Гитлера, а добиваться поражения своих правительств во второй мировой войне. Ошибочность этой политики обнаружилась очень скоро.

Затем, во время войны СССР с фашизмом и осо-бенно после нее, был сделан крен в другую сторону, а именно, возрождались под именем патриотизма тра-

' Лифшиц Мих В мире эстетики М. 1985 С 255.

диции, далеко не лучшие, старой российской империи, в частности, свойственное последней отношение к другим нациям, населявшим Россию, как к «инород-цам» (антисемитизм, переселение народов и тому по-добное). Но, пожалуй, первопричиной той идеологии, что известна под именем «советского марксизма», яв-лялась бюрократизация советского общества, отчужде-ние народа от самоуправления, развитие патернали-стской политики. Социализм Сталина все более и более приближался к «государственному социализму» Бис-марка и других бонапартистов, в том числе и Столыпи-на. В результате ныне российский народ не обладает даже элементарными навыками контроля снизу над властями, что делает его легкой добычей современной охлократии.

Однако было бы ошибкой видеть только эту сторо-ну дела. Сталин и его режим не были равны самим себе, особенно на разных этапах их развития. Опорой ста-линского режима была сила уравнительности, расту-щая снизу «шариковщина». Но и эту истину не следу-ет толковать слишком абстрактно. «Уравнительность — страшная сила, накопившаяся в России за многие сто-летия, если не тысячелетия, — писал Мих.Лифшиц, — Герцен и Лавров, даже Маркс предупреждали, что аграрный террор будет ужасен. Сила уравнительнос-ти в прежней истории не раз сносила здание непра-ведной цивилизации. Она несет в себе великое «нети, нети», «нитшего», нигилизм, дыхание пустыни. (...).

Сталин с точки зрения государственности кое-как обуздывал ее, хотя и сидел на ней, иногда выпуская ее наружу в виде пароксизмов террора»*.

Сила уравнительности, считал Лифшиц, породила великий энтузиазм и самоотверженность масс в пери-од Октябрьской революции и гражданской войны. Сталинский режим эксплуатировал в своих интересах массовый энтузиазм, возбуждая его различными сред-ствами, в том числе лживой пропагандой и террором. Но вообще говоря, террор породить энтузиазм не мо-жет. Чтобы террор в России царствовал столь долгое время, нужна была и усталость масс, разобщение лю-дей, наследие долгих веков рабства, растущая из него

Цит. из архива Мих. Лифшица, папка № 248 «Ora pro nobis...» ml

сила уравнительности — и невиданный в прошлой истории подъем снизу, выражавшийся, как правило, в превратных формах.

Внутренняя двойственность общественных процес-сов в Советской России не была замечена Маркузе и другими советологами. Эта двойственность отражает-ся в советологии (в том числе и современной) в проти-воречивости ее утверждений. Советский режим харак-теризуется либо как бюрократический, не имеющий ничего общего с социализмом Маркса, либо как пря-мое воплощение идей марксизма. А иногда (например, в книге Маркузе) как то и другое вместе. Такое эклек-тическое смешение противоречий вместо их диалекти-ки вообще характерно для франкфуртской школы. В лучшем случае ее представители превращают реаль-ное противоречие в парадокс.

Парадокс часто бывает остроумен, но он не спосо-бен к выражению всей полноты истины. Так, напри-мер, в «Одномерном человеке» Маркузе отмечает:

«В нашей книге нам не удалось избежать колебания между двумя противоречащими гипотезами, утвержда-ющими соответственно: (1) что развитое индустриаль-ное общество обладает способностью сдерживать ка-чественные перемены в поддающемся предвидению будущем; (2) что существуют силы и тенденции, кото-рые могут положить конец этому сдерживанию и взор-вать общество». «Я не думаю, — продолжает Марку-. зе. — что здесь возможен однозначный ответ. Налицо обе тенденции, бок о бок — и даже одна в другой»!. По мнению Лифшица диалектика, напротив, учение, по-зволяющее давать более точные и определенные отве-ты, чем это способна делать логика формальная.

Правда, Лифшиц прекрасно знает, что бывают объективные общественные ситуации, когда однознач-ный ответ просто невозможен, когда ситуация являет-ся объективно непроясненной. Попытка однозначного ответа в таких ситуациях приводит к искажению исти-ны. Так, например, по мнению Мих. Лифшица А.Твар-довский в отличие от А.Солженицына «понимал, что до поры до времени свести концы с концами нельзя. Для него было исключено то скороспелое сведение концов

Маркузе Г. Одномерный человек С XVIII

с концами, которое выражалось в психологии «пью-щих и жрущих». И то скороспелое сведение концов с концами, представителем которого является Солжени-цын, знающий, кто виноват во всем — большевики, Ленин, может быть, немцы, а то и жиды, чего он не решается еще сказать» i.

Конечно, велик соблазн представить советскую идеологию вообще, и советскую философию в частно-сти, марксистским вариантом иррационалистической мифологии. История дает для этого реальные основа-ния — достаточно в этой связи рассмотреть так назы-ваемую «дискуссию» 1947-го года по поводу книги Г.Ф.Александрова «История западноевропейской фи-лософии». Что ставилось в вину автору этого учебни-ка? «Во-первых, — говорит один из участников дискус-сии, — в отношении большинства философских школ автор, к сожалению, даже не потрудился указать на их классовые корни. Если взять только выдающихся фи-лософов, взгляды которых освещаются в книге т. Алек-сандрова, то из 69 таких философов нет указаний на классовые корни 48 философов; среди них такие фи-лософы, как Фейербах, Эпикур, Толанд, Спиноза, Со-крат, Лейбниц, Декарт, Гассенди, Аристотель и дру-гие» 2

Приведенное выше высказывание звучит ныне анекдотически. Прямое вторжение партийных деяте-лей, таких, как А.Жданов, в область философии приво-дило к печальным результатам. Высказывание Стали-на о Гегеле, согласно которому философия великого мыслителя предстала как аристократическая реакция на Французскую революцию, послужило основой для третирования Гегеля, характерного для советской фи-лософии конца сороковых—начала пятидесятых годов (практически только один из участников дискуссии 47-го года, В.С.Кеменов, позволил себе напомнить об от-ношении к Гегелю Маркса и Ленина).

Низкий философский уровень многих участников Дискуссии, дипломированных философов, не говоря уже об А.Жданове, вне всякого сомнения. И все же причины догматизации и вульгаризации марксизма

' Лифшиц Мих Очерки русской культуры. М 1995. С. 235. 2 Вопросы философии 1947 №1 С. 7.

более серьезны и сложны, чем простой недостаток об-разования. С марксизмом в советский период истории России произошло примерно то же самое, что с на-следием Аристотеля в средние века — живое фило-софское учение было превращено в схоластику. Но не следует забывать, что схоластика являлась не толь-ко упрощением и окостенением античного духовного наследия, но и способом сохранения его.

Blog

В. Г. Арсланов Философия XX века (истоки и итоги). Учебное пособие