В. Г. Арсланов Философия XX века (истоки и итоги). Учебное пособие

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 42

Мы начали эту главу с рассказа о книге Жака Дерриды о Марксе, в которой лидер постмодернизма обращается к шекспировскому «Гамлету» и задаче связать разорванные нити, задаче, первостепенной для современной цивилизации. Но чтобы связать эти нити, возродить, вернуть все самое ценное, что было в про-шлом, надо понять не только его правоту, но и вину. Причем, вина нередко вытекает из правоты: как давно _ известно, нет такого зла, в котором не было бы и добра.

Однако суть дела в том, чтобы эту общую истину пони-мать конкретно.

В одной из своих последних работ (пока не опубли-кованных) «Эстетика Гегеля и современность» Мих. Лифшиц обращается, как и Деррида, к «Гамлету» Шекспира. В этой работе мы находим не совсем тради-ционную трактовку вины Гамлета: датский принц ви-новен не в том, что слишком долго медлил с возмезди-ем, а, напротив, в том, что воздал злом за зло, смертью за смерть. Не сделал ли Мих. Лифшиц перед смертью уступку столь презираемому им либерализму?

Рискнем предположить, что полнота истины в по-нимании Мих.Лифшица не исключает, а предполагает долю правды даже в ложной, неприемлемой позиции, какой для него всегда являлся либерализм — эта лице-мерная противоположность демократии. Однако уже греческая трагедия понимала, что избавиться от вины даже за необходимое, справедливое возмездие нельзя. Это признание в классической трагедии было частью высокой истины, поскольку оно уравновешивалось дру-гой, не менее важной максимой, согласно которой укло-нение от выполнения тяжкого, связанного иногда даже с преступлением, долга — еще хуже. Либерализм — типичное интеллектуальное дезертирство, которое в наших условиях повлекло за собой развращение народа и продажу по сходной цене страны.

Но все свои «подвиги» либерализм смог совершить потому, что часть истины выдал за целое. Почему же это ему удалось? Причин много, но одна из них та же самая, что питает идеологию постмодернизма, при всей ее очевидной ущербности и внутренней противоречи-вости. Да, и классики философии, в первую очередь, конечно, Гегель, знали, что Разум, как выразитель духа Целого, нередко вынужден был идти в истории доро-гой зла. Однако отклонение от этой дороги, учили они, грозит гораздо худшими последствиями.

Постмодернизм под впечатлением побед Разума в XX веке пришел к выводу: не слишком ли дорого стоят эти победы? И не лучше ли, по крайней мере, воздер-жаться от безусловного одобрения этих побед, как и самого Разума?

Вопросы, от которых трудно отмахнуться. Во вся-ком случае, «обыкновенный марксизм» Лифшица от

них не отмахивался. Напротив, они были для Лифшица центральными уже с конца двадцатых годов. В отли-чие от Гегеля и иных вариантов идеализма Лифшиц признал, что нет в мире «совершенно правых». Следо-вательно, и сам великий Разум тоже не всегда безус-ловно прав. А именно, доказывал Лифшиц в своей «Онтогносеологии», разум не прав тогда, когда претен-дует на замещение всего материального бесконечного мира, который шире в известном смысле любого разу-ма, и если разум об этом забывает, то он впадает в трагическое и нередко преступное самоослепление.

Правда, самоослепление в иных обстоятельствах не только необходимо, но даже разумнее слишком большой трезвости. Весь вопрос в том, каковы эти обстоятельства и что из себя представляет это самоослепление. Иначе говоря, Лифшиц предлагает более тонкую систему раз-личения и дифференциации, чем те, что были известны классической идеалистической, да и материалистической философии тоже. Эта система получила у Лифшица, как мы уже отмечали, разработку в его теории тождеств.

А постмодернизм? Его сомнение в абсолютной правоте и правах Разума приняло тотальный и даже тоталитарный характер. Поставьте точку после утвер-ждения, что Разум может быть неразумнее и преступ-нее заблуждения и преступления — и что получите, если не уточните условий и обстоятельств, при кото-рых этот парадокс представляет собой истину? Полу-чите банальнейший иррационализм, проповедь тоталь-ного неразумия. А чем оно лучше?

Последний вывод безусловно верен, но он не осво-бождает от испытания самого разума, который убеждал Гамлета в необходимости возмездия. И хотя иного выхо-да, чем следование справедливому возмездию, Гамлет не нашел — и не мог в его обстоятельствах найти, по-тому что его просто не было — «гамлетовские вопросы» выводят далеко за пределы ограниченной ситуации времени. Они ведут к поиску того, что Лифшиц называл «Щелью» между двумя крайностями, влекущими по за-кону тождеств одну за другой. Так где же эта щель?

Ее не было в Датском королевстве, как не было, пожалуй, и в России начала XX века. Отсюда порочный круг,

' Лифшиц Миаг. Очерки русской культуры. С. 145.

в который попала страна. Однако, цитирует Лифшиц в одной из своих заметок слова Ленина, «все основано на порочном круге». Ибо, если мы действуем так, как надо и необходимо, то даже попадая в результате своих действий в порочный круг, все же по-своему способствуем проры-ву его. Дания после Гамлета была уже другая страна — далекая от идеала под владычеством Фортинбраса, но спасенная от гниения и нравственной «медленной пор-чи», если воспользоваться словами А.Блока.

Ныне в России, как и на дальней окраине Римской империи, нет недостатка в пророках, ясновидцах или кажущихся их противоположностью «реальных поли-тиках» — таких, например, которые предлагают стра-не спрятаться, как таракан, в щель, найти удобную форму автаркии, и из этой щели не без удовольствия и выгоды наблюдать за грядущей смертельной схваткой «золотого миллиарда» с остальным ограбленным и униженным человечеством. Но эта «щель» прагмати-ков — не искомые Лифшицем ворота в бесконечность мира, а тесная и гнилая нора, где мечтают найти спа-сение те, кто утратил историческую инициативу, кто не видит в самой катастрофе, в безвыходной ситуа-ции — возможность достойного выхода.

Литература

1. ЛифшицМих. Собрание сочинений в 3 тт. М. 1984— 19.

I 5. Диалектическая логика Э.В.Ильенкова

Эвальд Васильевич Ильенков (1924—1979) был, ско-рее всего, единственным из советских философов, ко-торый встретился и подружился с Мих.Лифшицем, ког-да тот пребывал уже в полной изоляции. «После войны многое изменилось и время было нелегкое, — писал Лифшиц об этой встрече. — По возвращении с военной службы я чувствовал себя вполне забытым, где-то на дне, а надо мной была океанская толща довольно мутной воды. Это, разумеется, вовсе не жалоба — никто не знает заранее, что человеку хорошо или плохо. При всех сво-их понятных читателю жизненных неудобствах столь незавидное положение было для меня отчасти благопри-

ятно, если не сказать больше. Во всяком случае, когда в моем убежище появился Ильенков с его гегелевскими проблемами «отчуждения» и «опредмечивания», обсто-ятельства дела были таковы, что философские тонкости вызывали улыбку. Тем не менее с этого первого посе-щения завязалась наша дружба»1.

Собственно к Лифшицу Ильенкова привел его интерес к творчеству Г.Лукача, и прежде всего к его книге о молодом Гегеле. «Группа студентов философ-ского факультета, — пишет об этом Лифшиц, — не преследуя никакой цели, кроме бескорыстного науч-ного интереса, переводила книгу Георга Лукача «Мо-лодой Гегель» (имевшую в зарубежной литературе большой успех). Не помню сейчас, какое специаль-ное философское выражение из гегелевской терми-нологии вызвало у переводчиков затруднение, и они решили обратиться за помощью к самому автору кни-ги, жившему тогда в Будапеште. Лукач ответил на их вопрос, но вместе с тем выразил удивление, что они пишут так далеко, тогда как в Москве живет человек, способный помочь им в таких делах. Для Ильенкова и его друзей это было, видимо, полной неожиданнос-тью... »2.

Перевод книги Лукача был в целом сделан, но издать его не удалось, так как произошли известные события 1957 года. Лукач оказался в правительстве Имре Надя и снова, как и тридцать лет назад, был объявлен в СССР «ревизионистом». Таким образом в истории марксизма в XX веке имя Ильенкова можно поставить в один ряд с такими именами, как Г.Лукач и Мих.Лифшиц. Здесь по большому счету не хватает толь-ко имени В.И.Ленина, а также выдающегося психолога Л.С.Выготского, в фундаменте психологической теории которого лежит именно марксизм. Что касается Дебо-рина, с которым пытается сблизить Ильенкова И.Яхот в своей книге «Подавление философии в СССР (20— 30-е годы)» (Нью-Йорк, 1981), то это совершенно не то:

А.М.Деборин был главным обвинителем Лукача в 20-е годы, и именно за то, что тот выдвинул в качестве

' Лифшиц Мих. Памяти Эвальда Ильенкова // Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал. М. 1984. С. 6. ллр 'Там же. 313

критерия марксистской ортодоксии верность диалек-тическому методу.

Здесь уже прозвучало имя Гегеля. Его роль в ста-новлении философии Маркса в советской философии никем не отрицалась. Однако при этом, и это стало штампом, добавлялось многозначительное «но...», пос-ле чего революционное значение диалектики Гегеля сводилось практически на нет. Вся диалектика в так называемом «диамате», который, наряду с «истматом» изучался в курсе философии всеми советскими сту-дентами, сводилась к трем основным законам, пере-хода количественных изменении в качественные, единства и борьбы противоположностей и отрица-ния отрицания, которые иллюстрировались примера-ми из области природы и истории. А после того, как в годы войны гегелевская философия была объявлена «аристократической реакцией на Французскую рево-люцию», всякий серьезный разговор о диалектике Гегеля в нашей философии стал практически невоз-можен. И только в период так называемой «оттепели», т. е. в 60-е годы, интерес к диалектике ненадолго воз-ник вновь. Ильенков был едва ли не единственный, кто смог пробудить к ней интерес у довольно многих молодых людей.

Первая серьезная работа Ильенкова была посвя-щена методу «Капитала». И это напрямую связано с его интересом к логике Гегеля, которая как раз нашла свое конкретное применение в «Капитале» Маркса. Книга Ильенкова под названием «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса» вышла только в 1960 году, задержанная на четыре года тогдашним директором Института философии АН СССР академи-ком П.Н.Федосеевым. Книга была сильно сокращена, было изменено ее название. Авторское название кни-ги — «Диалектика абстрактного и конкретного в науч-но-теоретическом мышлении». В авторской редакции указанная работа была опубликована только в 1997 году в серии «Философы России XX века». Академик Федо-сеев так и не согласился с тем, что восхождение от абстрактного к конкретному есть метод научно-тео-ретического мышления. Из академиков Ильенкова поддерживали только рано умерший П.В.Копнин и Б.М.Кедров, t

Диалектика как логика

Здесь, к сожалению, нет возможности излагать суть указанного метода. Коротко можно сказать, что этот метод основан на движении по логике самого предме-та, по логике его собственного развития. Проследить это развитие в его конкретности, начиная с самой простой и элементарной формы и кончая самой зре-лой и развитой, и составляет суть метода восхождения от абстрактного к конкретному. Соответственно, важ-ной особенностью этого метода является то, что здесь логика совпадает с реальной историей предмета, взя-той в ее внутренней необходимости и всеобщности. Заметим, что книга Ильенкова о методе восхождения от абстрактного к конкретному была переведена на итальянский, японский и некоторые другие языки.

Что касается диалектики, то Ильенков мог бы здесь сказать про себя то же самое, что и А.Ф.Лосев: «В фи-лософии я — логик и диалектик». Но в те далекие бреж-невские времена «диалектика» стала словом почти ругательным. Ведь, с одной стороны, она превратилась в сумму банальностей типа того, что «все развивает-ся», о чем неустанно повторяли многим поколениям студентов, а с другой — она выродилась в жуткую схоластику по поводу так называемой «системы кате-горий». И сколько тут было выдумано всяческих «сис-тем»!

Позиция Ильенкова в этом вопросе резко выделя-лась среди остальных, и она четче всего выражена в его ироническом замечании насчет кипящего чайника и Французской революции. Ведь если диалектика не видит разницы между этими двумя процессами, а кон-статирует, что в обоих случаях происходит «скачок», когда процесс достигает «точки кипения», то это очень бедная и абстрактная диалектика. Диалектика же в своей конкретной форме, как это и было исторически, Проявляет себя прежде всего в диалектике мышления, т. е. в диалектической логике. «Диалектика есть логи-ка» — вот формула, выражающая суть позиции Иль-енкова, которая и была охарактеризована его против-никами как «гносеологизм».

Здесь стоит вновь вспомнить о Деборине, к кото-рому по сути восходит традиция понимать диалектику в духе «кипящего чайника». В отношении к диалектике Деборин в целом остался учеником Плеханова, и его диалектика разделяет все слабости понимания диалек-тики последним. Ведь диалектика у Плеханова — это не логика и теория познания, а нечто вроде онтологии, т. е. учения о бытии, а вернее о его наиболее общих законах. Слабость указанной позиции прекрасно про-явилась в дискуссиях 20-х годов, которую вели между собой верные ученики Плеханова. С одной стороны это был ученик Плеханова А.М.Деборин, а с другой — уче-ница Плеханова Л.И.Аксельрод.

Если воспроизводить спор между ними, то он вы-глядит примерно так. Диалектика является слишком общей и абстрактной рамкой для выражения причин-ных связей в природе, заявляет Любовь Исааковна. Для того, чтобы понять конкретные причины изменений, считает она, надо от этой абстрактной диалектики пе-рейти на почву конкретной науки. Абрам Моисеевич ей возражает и заявляет, что все изменения в природе происходят по законам диалектики, в частности по закону «перехода количества в качество». Любовь Исааковна, в свою очередь, возражает и, в общем-то резонно заявляет, что такой переход является «мисти-ческим», потому что совершенно непонятно, как про-стой количественный рост дает новое качество. Дебо-рин приводит ей примеры... Аксельрод же замечает, что ничто не происходит без причины и берет себе в союзники Спинозу. Начинается спор о Спинозе...

И так можно продолжать до изнеможения. А при-чина только в одном: сама диалектика, главный пред-мет спора, той и другой стороной понимается абст-рактно, а именно как наука о законах, действующих одинаково как в природе, так и в обществе, и в чело-веческом мышлении. Это как раз и есть «диаматовское» понимание диалектики, против которого выступал Ильенков. Диалектика, доказывал он, «действует» вез-де по-разному. А в своем конкретном и одновременно всеобщем виде она может быть представлена только . как диалектика мышления, как диалектика развития человеческого сознания, т. е. как логика и теория по-знания.

Что касается истории и природы, то применение диалектики здесь предполагает историческую науку и

естествознание. И не к предмету этих наук должна применяться диалектика, а к самим этим наукам — истории и естествознанию. Причем диалектика не дает науке готовый метод, который можно прямо и непос-редственно применяли». Она только может помочь уче-ному, историку и естествоиспытателю, выработать адекватный его науке метод.

Именно об этом писал выдающийся психолог Л.С.Выготский в своей работе о методологическом кризисе в психологии. И Ильенков здесь продолжил линию Выготского, а вовсе не Деборина. А Деборин, который победил «механистов», и «большевики», кото-рые затем победили Деборина, понимали диалектику одинаково абстрактно. Что касается Ильенкова, то диалектика у него есть движение от абстрактного к конкретному.

Проблема идеального

Другой важный след в истории советской и миро-вой философии оставлен Ильенковым в области того, что называется проблемой идеального. Кто ходил в Ленинскую библиотеку в Москве, имел возможность держать в руках экземпляр второго тома пятитомной «Философской энциклопедии» с замусоленной или просто выдранной статьей «Идеальное», написанной Ильенковым. Вышедшая в 1962 году, эта статья стала событием в нашей культурной жизни. В начале 60-х годов такое еще было возможно. Но в 70-х годах, когда расширенный текст той же самой статьи обсуждался на Ученом совете Института философии, он был «за-резан» на корню. А в «Философском энциклопедичес-ком словаре» 1983 года статья «Идеальное» была уже написана А. Спиркиным в совершенно диаматовском Духе.

Революционное значение этой статьи заключалось в том, что Ильенков сумел показать: понятие идеальное имеет в философии свое собственное содержание, и не все в объективном идеализме Платона и Гегеля было выдумкой или ерундой. Специфика материализма Маркса, согласно Ильенкову, состоит именно в том, что этот материализм не есть абстрактное отрицание „,д философского идеализма, а есть его снятие. Все это резко контрастировало с обычным «диаматовским» представлением, согласно которому идеального соб-ственно нет, а есть только материя в ее вечности и бесконечности.

Ильенков считал что идеальное — это и есть спо-соб человеческого бытия, а не продукт человеческой головы, потому что есть головы, как писал Ильенков, которых идеальное даже не коснулось, и в этом заклю-чается крайняя степень вырождения, т. е. возвращение человека в животное царство. Уже элементарная нрав-ственность, доказывал он, идеальна. Она идеальна потому, что в ней снята материальная, эгоистическая, животная природа. Человек начинается там, где начи-нается идеальное, а именно там, где материальное природное существо становится способным сдержи-вать свои природные позывы во имя целей, продикто-ванных культурой, а в конечном счете — во имя друго-го человека. И этим человек отличается ни только от животного, но и от самой «умной» машины. Отсюда понятно, что идеал машины, которая будет «умнее» человека, есть идол. Об этом как раз и шла речь в известной книге Ильенкова «Об идолах и идеалах», которая вышла в 1968 году. Ум, доказывал Ильенков, есть не только «гносеологическое» понятие. Это также понятие нравственное и эстетическое. А потому идеал машины, которая будет «умнее» человека, неизбежно оборачивается унижением человека, недооценкой его способностей и возможностей.

Проблема идеального для Ильенкова никогда не была чисто «гносеологической» проблемой о том, в голове это идеальное или нет. Для него эта проблема была прежде всего проблемой идеала. А идеал не мо-жет помещаться только в голове, потому что он прежде всего в «сердце». И последнее отнюдь не только по-этический образ. Ведь идеальное — это в первую оче-редь нравственное чувство, а чувствуем мы не голо-вой, а всем своим существом. Ведь когда, например, Гегель говорит, что истина — это великое слово, кото-рое заставляет сильнее биться наше сердце, то это не только поэтическое описание, но и точная фактичес-кая констатация состояния нашего тела, через кото-рое мы воспринимаем не только истину, но также Добро и Красоту.

Нас учили каждого какой-нибудь мертвой части, писал Андрей Платонов. В наше время, время «специа-листов», философия тоже распалась на мертвые части. Но когда человек гордится тем, что он — «специалист» по Попперу, а больше ничего не знает, то он гордится своим уродством, потому что Поппер без Платона, Ари-стотеля, Спинозы, Гегеля и других — это «мертвая часть». А предмет философии есть целое. И природа идеального может быть раскрыта только по отношению к целост-ному человеку, а не по отношению только к одному фи-зиологическому органу. Иначе идеальное неизбежно окажется чем-то вещественным, как это получилось, к примеру, у стоиков, когда они имели в виду Логос, а не лектон. Но они в данном случае провели свою «линию» честно, а потому их «решение» сохраняет свое значение до сегодняшнего дня, если его правильно учесть.

Ильенков никогда не отрицал того. что идеальное связано с деятельностью мозга. Но из-за этого идеаль-ное не есть нечто субъективное. Содержание идеаль-ного имеет вполне объективное значение и в этом качестве предстает перед нами в искусстве, морали, науке, философии и других формах «объективного духа», как называл эти формы сознания Гегель.

Сила работ Ильенкова об идеальном в том и со-стоит, что здесь оказались завязанными в один узел проблемы, которые многим до сих пор кажутся раз-нородными, а именно проблема идеала, проблема так называемых «идеальных объектов», проблема идеаль-ных значений и смыслов и проблема идеальных форм в самой действительности. Что касается последнего, то Ильенков считал, что мир культуры основан именно на идеальных формах, которые являются опредмеченной деятельностью общественного человека. Идеальное, писал Ильенков, это «представленная в вещи форма общественно-человеческой деятельности», или, наобо-рот, это «форма деятельности человека, представлен-ная как вещь, как предмет»'. Отсюда понятно, что иде-альный предмет — это, по Ильенкову, совершенный предмет, а по сути это означает то, что данный предмет соответствует своему собственному универсальному "ринципу. Иначе говоря, это особенный предмет, в ко-

' Ильенков Э.В. Философия и культура. М. 1991. С. 256.

тором представлена его всеобщая, бесконечная сущность, и представила ее в «чистом виде» именно дея-тельность человека.

Такой предмет, как говорил Гегель, соответствует своему понятию. А когда человек представляет пред-меты без понятия, он не чувствует совершенства и превосходства, он не имеет идеального ни в голове, ни в душе, он не чувствует красоты окружающего мира. И, кстати, наоборот: когда человек говорит, что его душа полна прекрасных идей и чувств, но он не знает, как их воплотить в действительность, то в данном случае в душе у него одни мечтания и одно томление, но нет ничего идеального.

Ильенков считал, что Спиноза — это единствен-ный из материалистов прошлого, который дал нам ключ к пониманию идеального. И прежде всего пото-му, что идеальное у него не «функция» отдельного органа нашего тела, а способность всего тела через свои движения по контуру предметов отражать и фиксировать чистые (идеальные) формы внешней дей-ствительности.

Спиноза впервые, в противоположность Декарту и всей традиции, которая за ним стояла, понимал мыш-ление не как деятельность некоторой бестелесной, чисто духовной субстанции под названием «душа», а как особую форму телесной деятельности, как способ-ность некоторых тел совершать движение в соответ-ствии с формой и расположением других тел в про-странстве и времени. Впоследствии эта «линия» была развита и конкретизирована в немецкой классической философии, в особенности у Фихте и Гегеля, а также в марксизме.

Blog

В. Г. Арсланов Философия XX века (истоки и итоги). Учебное пособие