В. Г. Арсланов Философия XX века (истоки и итоги). Учебное пособие

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 28 29 30 31 32 33 34 35 ... 42

Прямая — это «линия-гештальт». Это предел, вок-руг которого «осциллируют» «практические гешталь-ты»2. Но «практический гештальт» у Гуссерля никогда не является предельным, никогда не является идеаль-ным. На место реальной практики он ставит «идеаль-ную практику», практику «чистого мышления». На место практики инженера — практику геометра. Од-нако в самой чистой теории прямая определяется как кратчайшее расстояние между двумя точками. И поэ-тому она идеальна, а не потому, что она лишена чув-ственности: в отношении чувственности она ничем не лучше кривой. Но что такое «кратчайшее расстоя-ние»? Вот этого уже никакая теория, ни «чистая», ни «нечистая», определить не может. Это определяется чисто практическим путем. Например, так, как это всегда делали плотники и вообще строители, а именно, Натягивая шнурок между двумя «точками». Или это Можно сделать так, как это делают геодезисты, земле-

' Гуссерль/Деррида. Начало геометрии. М. 1996. С. 213. 2 См.: Зотов Д.ф., Мельвцль Ю.К. Западная философия XX пде века. М. 1998. С. 252. йЧЯ

меры и другие практические люди. И если бы они попытались это сделать прежде в «чистой теории», то мы бы до сих пор жили в пещерах.

Прямая, иначе говоря, не может быть получена из кривой при помощи абстрагирующей деятельности головы. Это все равно что из черных кошек путем аб-стракции получить белую кошку. Но кривая может быть практически преобразована в прямую, в «идеальную» линию. Именно таким путем люди идеализируют дей-ствительность. А Гуссерль, который абстрагируется от практической предметной деятельности, бьется над неразрешимым вопросом: как «психическое» становит-ся объективным, единым, общезначимым. «Можно до-говориться о том, — пишет он, — чтобы высказывать на основе общего опыта общие проверяемые положе-ния и т. д. Но как внутрипсихически конституирован-ный образ обретает собственное межсубъектное бытие-в качестве некоей идеальной предметности, котораяи уже будучи «геометрической», реальна вовне не психически, хотя и психически возникла?».

Но в том-то и дело, что она возникла не «психичес-Я ки», а практически. Геометрия появляется там, где уже создан мир правильных геометрических форм. Она, как и паровоз, не могла появиться прямо из природы. Если было бы так, то это было бы чудо. Психика — прежде всего то, что управляет нашей практической деятель-ностью. И если мы в нашей деятельности идеализиру-ем действительность, то это происходит не без участия психики. Мы можем идеализировать действительность и в нашем воображении, но только до тех пор, пока наше воображение контролируется практически воз-можным. Дальше начинается бред, и он уже совсем не идеален. Поэтому не все, что существует «психичес-ки», т. е. не все, что «в голове», должно считаться идеальным. Наоборот, как замечал Э.В.Ильенков, существуют такие головы, которых идеальное даже коснулось.

Исторически идеальное впервые было открыто как нечто, лишенное телесности, как некий антипод тела. Огромная заслуга в этом принадлежит платонизму аристотелизму и христианству. Но идеальное как абсо

Гуссерль/'Деррида. Начало геометрий. С. 218—219.

лютная лишенность еще не есть идеальное. Иначе пустота была бы идеальной. Ноль в математике идеален не потому, что он ноль, а потому, что он является необ-ходимым моментом числового ряда. И в этом отноше-нии «5» идеально так же, как и «О», и в этом отношении 5=0. Спиноза открыл переход телесного, предметного в идеальное и обратно в виде предметного действия. Этим он заложил традицию в понимании идеального, в русле которой находится теория идеального Ильенкова. Гуссерль эту традицию не знал или сознательно игно-рировал. То же самое делают и его последователи.

Гуссерль при всей своей логической и математи-ческой дотошности даже не пытается определить, что такое идеальное. Но в понимании математических ве-щей он явно склоняется к пифагорейско-платоновско-му варианту идеализма. Идеальные первообразы у него предшествуют реальным вещам и определяют их в их пространственно-количественной определенности, хотя «идеи» Платона нельзя ни в коем случае трактовать как простую лишенность, или, так сказать, абстракцию от материи. Однако под давлением объективной логики вещей Гуссерль вынужден здесь идти в сторону транс-цендентализма и ограниченного историзма.

Фактом, и это вынужден признавать Гуссерль, является то, что идеальное присуще культурным обра-зованиям, которые существуют независимо от отдель-ных человеческих индивидов. Иначе говоря, они имеют отнюдь не только психическое бытие. И надо заметить, что Гуссерль под конец своей творческой деятельнос-ти пытается избавиться от психологизма в объяснении идеального. Но как эта идеальная объективность су-ществует для нас? Ведь она для всех для нас одна и та же. Геометрия Эвклида существует для нас так же, как она существовала для его современников. Она же су-ществует как историческая традиция. По-другому этот вопрос заключается в том, «как геометрическая (равно как и всех прочих наук) идеальность из своего изна-чального внутриличного истока, в котором она пред-ставляет собой образования в пространстве сознания души первого изобретателя, достигает своей идеальной объективности?»!. Иначе говоря, как внутреннее ста-

' Там же. с. 216.

новится внешним? И Гуссерль дает, в духе времена, правильный, но не полный ответ: «Нам уже заранее ясно: посредством языка, в котором она обретает, так сказать, языковую плоть»!.

Итак, язык, который здесь очень важен. Ведь он совершенно очевидно представляет собой трансцен-дентальную реальность, т. е.реальность человеческой культуры. Язык — это прежде всего звучащая или гра-фическая материя. И ему никак не припишешь чисто психическое существование. Но это не снимает воп-роса о том, и в этом отдает себе полный отчет Гуссерль, «как языковое воплощение из лишь внутрисубъектив-ного делает образование объективным, таким, что, ска-жем, геометрическое понятие или положение дел дей-ствительно становится для всех понятным и значимым в своем идеальном геометрическом смысле, уже в язы-ковом выражении как геометрический дискурс, как геометрическое положение?»2.

Иначе говоря, мир слов — это еще не мир вещей, и для языка встает тот же самый вопрос, что и для геомет-рии, т. е. вопрос о происхождении. А этот вопрос замы-кается на происхождение идеального, будь то идеаль-ные значения слов, выражений или геометрических образов. И здесь Гуссерль вынужден выйти на историю:

«И проблемы, и проясняющие исследования, и принци-пиальные интуиции везде носят исторический харак-тер. Мы стоим в горизонте человечества, и как раз того, в котором мы сами сейчас живем. Этот горизонт посто-янно живо нами осознается как временной горизонт, имплицированный в нашем соответствующем горизон-те современности. Одному человечеству сущностно соответствует один культурный мир как жизненное окружение в его способе существования, который в каждом историческом времени и человечестве как раз и является традицией. Мы стоим, таким образом, в ис-торическом горизонте, в котором все исторично, сколь бы мало определенного мы (о нем) ни знали»з.

Может вполне создаться впечатление, что Гуссерль приближается здесь к тому методу, который у нас в

' Там же.

2 Там же.

3 Гуссерль/Деррида. Начало геометрии. С. 231 —233.

свое время получил название культурно-историческо-го Но этот метод для Гуссерля имеет силу только до тех пор, пока он не упирается в проблему происхож-дения первосущностей. А этот вопрос Гуссерль ставит как вопрос о «легендарном Фалесе геометрии». Точно так же, по его мнению, должен был бы существовать и фалес языка. Гуссерль, правда, совершенно не ставит вопрос о том Фалесе, который изготовил первое камен-ное рубило. Ведь, даже если мы согласимся с тем, что фалес геометрии должен был быть умнее Фалеев ка-менного рубила, последний тоже, очевидно, не был вовсе дураком. И именно потому, что Гуссерль предпо-читает Фалеев геометрии Фалесу каменного рубила, он вынужден признать, что в основе истории лежит «мощ-нейшее структурное Априори».

В другом случае Гуссерль называет его «универсаль-ное Априори истории». Историческое рассмотрение у него только дополняет и предваряет феноменологичес-кий анализ, который в данном случае становится очень похожим на так называемый «структуральный» подход или подход К.Юнга и М.Фуко. «Гуссерль, — как заме-тил Риккерт, — метко отверг историзм Дильтея простым указанием на то, что историческое мышление никогда не может разобраться в истинности или ложности мыш-ления, и поэтому так же мало может служить образцом для философии, как и для математики»1.

Гуссерль не выдерживает того, что он сам называ-ет «искушением языком», чего не выдерживает почти любой современный интеллигентный человек. «Лег-ко заметить, — пишет он, — что уже в человеческой жизни, и прежде всего в индивидуальной, от детства до зрелости, изначально чувственно-созерцательная жизнь, в разнообразной активности создающая на ос-нове чувственного опыта свои изначально очевидные образы, очень быстро и по нарастающей впадает в ис-кушение языком. Она все больше и больше впадает в речь и чтение, управляемые исключительно ассоциа-циями, вследствие чего последующий опыт довольно часто разочаровывает ее в таким вот образом получен-ных оценках»2.

' Риккерт Г. Философия жизни. Киев. 1998. С. 315—316. 2 Гуссерль/'Деррида. Начало геометрии. С. 222.

Все мы, будучи первоначально нормальными деть-ми, потом становимся в той или иной мере гоголевскими Акакиями Акакиевичами, для которых если и не перепи-сывние казенных бумаг, то говорение избитых фраз, вместо живого дела, становится главным смыслом жиз-ни. Это и есть одно из уродств современной культуры, которое Ильенков называл вербализмом и анализ кото-рого Гуссерль не доводит до конца. Кстати, разочарова-ние Гуссерля в самом талантливом своем ученике Хай-деггере, которое он испытал под конец жизни, было связано именно с тем, что феноменология не выводит нас за пределы языка. Ведь «изначально очевидные образы», которые мы получаем в результате «разнообразной ак-тивности», сами по себе не выводят за пределы нашей индивидуальной психики, нашей «экзистенции».

Гуссерль в общем-то не может окончательно по-рвать с психологизмом в пользу историзма. Но он хо-чет удержаться на какой-то грани между тем и другим в духе метода дополнительности. «Господствующая догма, — пишет Гуссерль, — о принципиальном раз-рыве между теоретико-познавательным прояснением и историческим... объяснением, между теоретико-по-знавательным и генетическим истоком в корне ложна, поскольку обычно понятия «истории», «исторического объяснения» и «генезиса» непозволительно ограничи-ваются. Или, точнее, в корне ложным является то ог-раничение, из-за которого остаются скрытыми самые глубокие и подлинные проблемы истории»!.

Самая глубокая и подлинная проблема истории — это проблема ее начала и сущности. Что лежит в осно-ве истории? «Универсальное Априори», которое до того неизвестно где пребывало, или то, что непосредствен-но совпадает с первым историческим действием., прак-тически осуществленным Фалесом каменного рубила? Вот на какой вопрос все равно приходится отвечать. И Гуссерль в конечном счете отвечает: «универсаль-ное Априори». Но тогда история ничего не объясняет, и сама нуждается в объяснении. Каково Априори, счи-тает Гуссерль, такова и история. А потому историзм он, вслед за позитивистами, именует уничижительным словечком «историцизм».

Гуссерль/Деррида. Начало геометрии. С. 233.

Первоначальные идеальные «априори» или пред-шествуют всякой деятельности, или они являются ре-зультатом идеализации в процессе деятельности. Ис-торически геометрия появляется там, где уже создан МИР правильных (идеальных) геометрических форм. То есть действительность была идеализирована раньше, чем появилась наука геометрия. И от этой идеализиро-ванной действительности могли быть потом «абстра-гированы» идеальная прямая, плоскость, цилиндр и т. д. «Сначала, — пишет сам Гуссерль, — от образов вещей отделяются плоскости — более или менее «гладкие», более или менее совершенные плоскости; более или менее грубые края или в своем роде «ровные», иными словами, более или менее чистые линии; углы — более или менее совершенные точки; затем среди линий особо предпочитаются прямые, среди плоскостей — ровные; например, из практических причин предпочи-таются прямоугольные доски, ограниченные плоско-стями, прямыми, точками, так как целиком или места-ми искривленные плоскости для многих практических целей оказываются нежелательными. Так в практике начинает играть свою роль производство плоскостей и их усовершенствование (полировка). То же происхо-дит со стремлением к справедливости при разделе поровну. При этом грубая оценка величин превраща-ется в их измерение»!.

Интересно сразу заметить, что проблема стоимос-ти у Аристотеля непосредственно связана с проблемой справедливости: как возможен справедливый обмен. Так из практики рождается экономическая теория. Потом об идее справедливости забыли, а всякую тео-рию начали объяснять чистым «любопытством». Но это не значит, что ее не было вначале, и что кантовский «практический разум» не является определяющим по отношению к «чистому» разуму.

Прямую линию, которая образована пересечени-ем двух плоскостей, если, скажем, хорошо отполиро-вать две смежные грани каменного монолита, не надо «абстрагировать», — она уже есть, и мы ее совершен-но отчетливо видим. Греки очень любили тот способ геометрического доказательства, когда доказываемое

' Там же. С. 241.

положение делается очевидным путем практических построений и преобразований. Гуссерль недоволен традиционным методом абстракции. Уже в «Идеях к чистой феноменологии» он замечает, что «благодаря «абстрагированию» из природы добывают лишь при-родное, но не трансцендентальное чистое сознание»'.

Тут невольно вспоминается «из природы не выве-дешь даже бюрократа». Но если с «бюрократом» здесь все ясно, то неясно, что обыкновенная прямая линия принадлежит непосредственно не природному, а

«трансцендентальному» миру — миру человеческой культуры, миру обработанной, обтесанной, отшлифо-ванной, размеренной человеком природы. Если есте-ствоиспытатель, замечает Гуссерль, из закона о рыча-ге, тяжести и т. п. заключает о способах действия машины, он, конечно, переживает некоторые субъек-тивные акты. Но субъективным связям мысли соответ-ствует некое объективное единство значения, которое есть то, что оно есть, все равно, осуществляет ли его кто-либо в мышлении или не осуществляет.

Но дело в том, что «субъективным связям мысли» соответствует нечто объективное не потому, что меха-ник заключает о способах действия машины из зако! о рычаге, тяжести и т. п., а наоборот — он из способе действия машины выводит закон рычага и т. п. Apxимед в своих посланиях Эратосфену «О механически теоремах» писал так: «кое-что из того, что мною был ранее усмотрено при помощи механики, позже был также доказано и геометрически»2. А у Гуссерля вс время получается, что чистая арифметика возникает раньше арифметики плотников. Более тщательное историческое исследование показывает, что люди npaктически считали до того, как возникло число в виде та называемого натурального ряда. И оно явилось резуль, татом развития деятельности счета, а не результатом абстрагирующей деятельности человеческой головы.

Мы уже отмечали, что исходное математическое образование накладывает определенный отпечаток на гуссерлевское понимание исходных математический

Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменолог ческой философии. М. 1994. С. 15.

2 Архимед. Сочинения. М. 1962. С. 299.

образов: прямая, точка, число и т. д. Математики склон-ны дуть, что они вводятся по определению, что они чисто априорны. Но это способ работы с ними в мате-матике, а не способ их реального происхождения. «На математику, — писал Джон Дьюи, — часто указывают как на пример чисто нормативного мышления, завися-щего от априорных канонов и сверхэмпирического материала. Но, подходя к предмету исторически, труд-но избежать вывода о том, что статус математики на-столько же эмпирический, как и статус металлургии, Люди начали вычислять и измерять вещи точно так же, как сжигать их и размалывать. Одно влечет за собой другое»1.

Определенные способы действия были успешны, считает Дьюи, не только в непосредственно практичес-ком смысле, но и в том смысле, что они были интерес-ными для людей и побуждали к попыткам их усовер-шенствовать. И далее он продолжает: «Математический логик сегодняшнего дня может представить себе дело так, что структура математика появилась целиком из головы Зевса, в которой не было ничего, кроме чистой логики. Но на самом деле эта структура является про-дуктом долгого исторического развития, в течение кото-рого производились разные виды экспериментов, в которых исследователи двигались в различных направ-лениях и которые иногда приводили к неудачам, а иног-да — к триумфальным успехам и плодотворному росту. Содержание и методы математики исторически выра-батывались и отбирались на основе эмпирических ус-пехов и неудач»2.

Дьюи очень расширительно трактует эмпиризм, он иногда говорит о деятельной и активной стороне эм-пиризма, хотя деятельность и активность как раз вы-водят за рамки эмпиризма. Деятельность и актив-ность — это и есть то, что переводит эмпирию в теорию. С этим связан общий недостаток позитивизма, в том числе и прагматизма Дьюи. Но общий пафос его воз-ражений «математическим логикам» совершенно спра-ведливый и оправданный: историзм — единственно возможный способ вывести логику науки их тупика-

' Дьюи Д. 2 Там же.

Реконструкция в философии. М. 2001. С. 116.

12Ма,

положение делается очевидным путем практических построений и преобразований. Гуссерль недоволен традиционным методом абстракции. Уже в «Идеях чистой феноменологии» он замечает, что «благодаря «абстрагированию» из природы добывают лишь при-родное, но не трансцендентальное чистое сознание».

Тут невольно вспоминается «из природы не выве-дешь даже бюрократа». Но если с «бюрократом» здесь все ясно, то неясно, что обыкновенная прямая линия принадлежит непосредственно не природному, а «трансцендентальному» миру— миру человеческой культуры, миру обработанной, обтесанной, отшлифо-ванной, размеренной человеком природы. Если есте-ствоиспытатель, замечает Гуссерль, из закона о рыча-ге, тяжести и т. п. заключает о способах действия машины, он, конечно, переживает некоторые субъек-тивные акты. Но субъективным связям мысли соответ-ствует некое объективное единство значения, которое есть то, что оно есть, все равно, осуществляет ли его кто-либо в мышлении или не осуществляет.

Но дело в том, что «субъективным связям мысли» соответствует нечто объективное не потому, что меха-ник заключает о способах действия машины из закона о рычаге, тяжести и т. п., а наоборот — он из способов действия машины выводит закон рычага и т. п. Архи-мед в своих посланиях Эратосфену «О механических теоремах» писал так: «кое-что из того, что мною было ранее усмотрено при помощи механики, позже было также доказано и геометрически»2. А у Гуссерля все время получается, что чистая арифметика возникает раньше арифметики плотников. Более тщательное ис-торическое исследование показывает, что люди прав тически считали до того, как возникло число в виде та называемого натурального ряда. И оно явилось резуль татом развития деятельности счета, а не результате абстрагирующей деятельности человеческой головы.

Мы уже отмечали, что исходное математически образование накладывает определенный отпечаток на гуссерлевское понимание исходных математических

' Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменоло ческой философии. М. 1994. С. 15.

2 Архимед. Сочинения. М. 1962. С. 299.

образов: прямая, точка, число и т. д. Математики склон-ны думать, что они вводятся по определению, что они чисто априорны. Но это способ работы с ними в мате-матике, а не способ их реального происхождения. «На математику, — писал Джон Дьюи, — часто указывают как на пример чисто нормативного мышления, завися-щего от априорных канонов и сверхэмпирического материала. Но, подходя к предмету исторически, труд-но избежать вывода о том, что статус математики на-столько же эмпирический, как и статус металлургии. Люди начали вычислять и измерять вещи точно так же, как сжигать их и размалывать. Одно влечет за собой другое».

Определенные способы действия были успешны, считает Дьюи, не только в непосредственно практичес-ком смысле, но и в том смысле, что они были интерес-ными для людей и побуждали к попыткам их усовер-шенствовать. И далее он продолжает: «Математический логик сегодняшнего дня может представить себе дело так, что структура математика появилась целиком из головы Зевса, в которой не было ничего, кроме чистой логики. Но на самом деле эта структура является про-дуктом долгого исторического развития, в течение кото-рого производились разные виды экспериментов, в которых исследователи двигались в различных направ-лениях и которые иногда приводили к неудачам, а иног-да — к триумфальным успехам и плодотворному росту. Содержание и методы математики исторически выра-батывались и отбирались на основе эмпирических ус-пехов и неудач»2.

Дьюи очень расширительно трактует эмпиризм, он иногда говорит о деятельной и активной стороне эм-пиризма, хотя деятельность и активность как раз вы-водят за рамки эмпиризма. Деятельность и актив-ность — это и есть то, что переводит эмпирию в теорию. С этим связан общий недостаток позитивизма, в том числе и прагматизма Дьюи. Но общий пафос его воз-ражений «математическим логикам» совершенно спра-ведливый и оправданный: историзм — единственно возможный способ вывести логику науки их тупика-

' Дьюи д. 2 Там же.

Реконструкция в философии. М. 2001. С. 116.

дилеммы эмпиризма и рационализма. Трансцендента-лизм Канта здесь радикально проблему не решает, —. это только промежуточная инстанция. А в математике в XX веке на путь историзма, под влиянием Маркса, попыталась встать только С.А. Яновская...

Абстракция по своему изначальному смыслу есть расщепление, хотя как логическая операция это всего лишь мысленное расщепление. Но сколько бы мы ни расщепляли природу, обыкновенную прямую линию мы таким путем не получим, потому что в природе все в основном кривое, а кривую надо выпрямлять, чтобы получить прямую. И «идеальная» она потому, что прак-тически она более целесообразна, а кривая практичес-ки нежелательна, ведь прямая есть кратчайшее рас-стояние, а только дурак пойдет более длинным путем, когда есть более короткий. Поэтому когда мы выпрям-ляем кривую «в голове», то это уже не абстракция, а идеализация. Но Гуссерль практически остается на почве аристотелевской абстракции и, по существу, не видит разницы между идеализацией и абстракцией.

Blog

В. Г. Арсланов Философия XX века (истоки и итоги). Учебное пособие