Geum.ru

I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материалаДокументы

Содержание


1.3. Главные роли и их исполнители.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   31

1.3. Главные роли и их исполнители.


В Петербург Захар Ильич с Аликом вернулись перед женским праздником. Поздравлять было некого: Ольги не было, мать уже жила без календаря. После 8 марта Горин занялся производственными де­лами - подготовкой к техсовету и латанием своего малого бизнеса.

* *

Через две недели в Ленгидропроекте должен был состояться техсовет по плотине Саяно-Шушенской ГЭС. Надо было готовиться. Пло­тина относительно благополучно пережила два наполнения водохранилища - в 1990 и 1991 годах. Пора было разобраться, как она себя чувствует в проектном режиме.

Постороннему человеку кажется, что Саянская плотина - бетон­ная глыба весом 20 миллионов тонн, которая мертво, неподвижно покоится в каньоне. На самом деле это не так. Плотина и основание живут, "дышат", в них медленно происходят непростые процессы. Уровень воды в водохранилище за год меняется на сорок метров: зи­мой воды мало, осенью - много. Давление воды на плотину меняется от 12 до 20 миллионов тонн, и гребень плотины от этого перемещается на 12 сантиметров. Зимой под действием холодного воздуха у наруж­ных граней раскрываются швы бетонирования, и плотина становится как бы тоньше. В скале основания и в швах тела плотины движется фильтрующаяся вода, вызывая выщелачивание бетона, вынос запол­нителя из трещин в скале. Эти и десятки других явлений надо было проанализировать, чтобы решить, готова ли ГЭС к сдаче в нормаль­ную эксплуатацию.

Директор ГЭС, Валентин Иванович Брызгалов, хотел провести совещание еще в прошлом году, после первого наполнения водохрани­лища. Но ни генеральный проектировщик, ни головная научная орга­низация - институт, где работал Горин, не были готовы к такому совещанию. Поэтому решили отложить его на год, подождать второго наполнения. Год пролетел, пора было собираться. Брызгалов считал, что совещание должно пройти у него на ГЭС: они хозяева плотины. Генеральный проектировщик - что у него: они проектировали соору­жение. Победили проектировщики, не потому что сильнее, а потому, что оказались настойчивее, отстаивая свой престиж.

По-хорошему, ГЭС надо было сдавать государственной комиссии лет пять назад, плотина была готова принять полную нагрузку дав­ным-давно. Но правительственная комиссия развалилась вместе с го­сударством: было непонятно, кому сдавать. Наполнить водохранилище раньше мешала тяжба с Тувой, считавшей, что стро­ители не все сделали для подготовки к затоплению ложа водохранили­ща на территории Тувы. С Тувой удалось договорится в 1989 году. Но в каком государстве мы живем, кто хозяин огромной гидростанции, кто кому должен ее сдавать - за эти годы выяснить не удалось. Тем не менее, все надеялись, что хозяин найдется, и правительственная ко­миссия объявится.

Дома за время командировки больших перемен не произошло. Максим присматривал за Гошей, в квартире был относительный поря­док. Мать была примерно в той же форме. После возвращения Захар Ильич решил плотно заняться организацией ухода за матерью на новой основе. Дальше откладывать было уже опасно. Старая система ухода вот-вот должна была развалиться. Дело в том, что брат Захара Аркадий с женой Галей в любой день могли покинуть пределы России и навсегда уехать в Израиль. Дочь Аркадия, Наташа, уже два года жила там. Как это часто бывает, родители оказались "заложниками" своей единственной дочери и сразу же решили ехать за ней вслед. Аркадию в выезде отказали из-за секретности - работал в танковой промышленности. В декабре 1991 года, перед самым разгоном их ми­нистерства - Миноборонпрома, пришел ответ, что секретность снята. Месяц ушел на формальности, и к концу января Аркадий с женой получили разрешение на выезд. Их теперь держало только имущест­во: предстояло продать гараж и кооперативную квартиру. Как прода­дут - сразу уедут. Галя была единственной дееспособной женщиной в семье. Ольги не было, Виктор, третий брат, с женой развелся, внуки все, кроме уехавшей Наташи, были мужского пола. Галя стирала белье, мыла мать в ванне, приносила обед. Мужчинам справиться с этой работой было бы не просто. Нужно было нанимать какую-то женщину для ухода за матерью.

Женщину удалось найти. Удалось даже купить для матери инва­лидную коляску. Знакомые пугали Горина, что это неразрешимые задачи. Оказалось, что за хорошие деньги нанять хорошую женщину - не проблема. С коляской было и того проще. Глядя телевизионные передачи, можно было решить, что главная проблема наших инвали­дов - коляски, так рекламировались западные дяди, которые дарили коляски раненым воинам-афганцам. Коляска чешского производства нашлась рядом с домом, в магазине "Автозапчасти".

Захар Ильич хотел, чтобы к 27 апреля вышла из типографии книга об Ольге и на кладбище была бы подготовлена могила к подхоронению урны. Похоже было, что первое произойдет, а второе - вряд ли. Рабо­чие отказывались начинать работы, пока не оттает земля.

Вся эта мелкая житейская и производственная суета отвлекала от мыслей об Ольге. Захар Ильич перестал плакать по вечерам, что случалось перед сном до командировки, поставил на видное место фотографию. Стало глуше чувство вины за то, что жив, а ее нет. Стал думать, что уникальность случившегося лишь в том, что это произош­ло с ним. Тысячи людей теряют близких в автомобильных катастро­фах, войнах, землетрясениях. Но у большинства не хватает эгоизма и желания делиться своими ощущениями с другими. Тысячи людей но­сят в себе боль утраты. И от этого небо не падает на землю, жизнь не останавливается. Вспомнился людоедский пример из "Занимательной физики" Я.Перельмана: если все человечество утопить в Ладожском озере, то вода в озере поднимется на несколько сантиметров.

Максим, для которого Ольга значила в жизни не меньше, чем для Захара Ильича, все еще не мог смириться, ему все еще казалось, что должно что-то произойти, что не может мир остаться таким же, если нет его матери. Гоша казался таким же безучастным и каменным. Захар Ильич почти примирился с тем, что смерть "окончательна и бесповоротна".

Иногда бывали рецидивы. Инициировали рецидивы порой случай­ные малопримечательные события. Один из рецидивов он испытал, читая повесть Сола Беллоу "В связи с Белларозой". Горин купил сборник повестей Беллоу 7 марта в Красноярске, возвращаясь из ко­мандировки. Вернувшись в Петербург, стал читать. Герой повести -пожилой человек, богатый. Три года как потерял жену - собеседника и друга. Жил один в огромном доме. Перечитывал книги, которые читала перед сном его жена. Свои воззрения и веру жена предпочита­ла не обсуждать даже с ним. Читая перед сном, герой особенно обра­щал внимание на те абзацы, которые отметила жена. Этот "своего рода сентиментальный обряд" не мог утолить его жажды общения. Он начинает искать своих родственников Гарри и Сореллу Фойнштейн, самых интересных и значительных, на его взгляд, людей из родни. Тридцать лет назад они виделись в последний раз. Теперь он одинок и мечтает жить рядом с Гарри и Сореллой. Ищет. Звонит по телефону. Волнуется. Ему незнакомый голос говорит, что Гарри и Сорелла не­давно погибли в автомобильной катастрофе. От такого поворота сюже­та у Горина потемнело в глазах. Казалось бы, что общего с его проблемами, - всего одна деталь: жена Горина Ольга тоже погибла в автомобильной катастрофе. Заканчивается повесть словами: "... Если сон - это забвение, то и забвение — тоже сон, и сон относится к сознанию, как смерть к жизни. Вот почему евреи даже к Богу обра­щаются с просьбой помнить:" Yiskor Elohim" ("Вспомнит Господь" - слова из поминальной молитвы). Господь ничего не забывает, но в молитве ты особо просишь его не забывать твоих усопших". Види­мо, в этих словах корень рецидива, выбивший Горина из колеи на несколько дней. Психоанализ учит, что пережив стресс, человек нео­сознанно, подсознательно пытается спрятаться от своей боли. Это мо­жет быть отрицанием - "не верю", рационализацией - "все что ни делается - к лучшему", различные формы замещения, вплоть до ка­тарсиса - полной смены ориентиров и ценностей. Но, увы, Горин убедился, что это все не про него, сознание было сильнее подсознания. Сознание же говорило, что забвение, замещение - предательство, эмоциональная, нравственная смерть. Ничего не оставалось, как жить, ощущая каждый миг присутствие и отсутствие Ольги.

* *

Сколько Горин ни заставлял себя сосредоточиться на ремесле, на подготовке к техсовету,— никак не мог. Машинально просматривал на экране персоналки файлы с результатами обработки данных натур­ных измерений, пытался осмыслить привезенные с Саян материалы последних трех месяцев, но в голове вновь была Ольга. Потом мать. Где-то на третьем плане, в глубине возникали смутные мысли и ассо­циации относительно заказной книги. И тогда вспоминался мистер Смит Бертрана Рассела: мистер Смит ест котлету. Когда котлета пе­рестает быть котлетой и становится частью мистера Смита? Казалось бы материала масса: давнее знакомство с героями, несколько опубли­кованных книг, сотни статей, две рукописи неопубликованных книг о Саянах, написанных Галиной Смирновой и Натальей Неуйминой. Но каждый факт, каждая дата, каждый поступок героев при попытке их "визуализировать", отразить на бумаге, расплывались, расползались, теряли определенность.

Начало жизни крупного сооружения - это три взаимнопересекающихся этапа: проектирование, строительство, начальная эксплуата­ция. Как обозначить начало каждого этапа? К примеру, проектирование. Считать началом 1907 год, когда инженер Родевич сделал геодезическую съемку местности? Или 1932 год, когда в газе­тах появилось сообщение о том, что в Саянах на Енисее будет постро­ена гидростанция мощнее Днепрогэса? Или 1956 год, когда к створу будущей плотины вышел геодезист Ленгидропроекта В. Столетин? По­жалуй, Горину удобнее объявить началом реального проектирования год 1961, когда для организации седьмой изыскательской экспедиции в Майну прибыл первый ее начальник Петр Васильевич Ерашов. В тот год молодой специалист Горин, закончив политехнический, пришел по распределению в Ленгидропроект. О ГЭС в Саянах Захар знал только из газет. По тому же принципу началом строительства объявим 8 июля 1963 года, в тот день двадцатипятилетия Захара Горина на­чальник Красноярскгэсстроя А.Е.Бочкин, "дед", как его называли, издал приказ о начале работ по сооружению ГЭС.

"Позвольте! - воскликнет эрудированный читатель. - Проект не утвержден, сметы нет, финансирование не открыто, а работы начина­ют. Вдруг проект экологически вредный? Безобразие, куда смотрела общественность". Верно, уважаемый, скрупулезный читатель-де­мократ.

Технический проект был утвержден в 1970 году. Но его утвержде­нию предшествовало десятилетие работы: и выбор створа в 1963 году комиссией А.А.Белякова, и утверждение технического задания. Стро­ить плотину начинают не вдруг. Начинают с создания инфраструкту­ры - строительства дорог, жилья, подсобных предприятий. Любой здравый строитель старается начать эти работы как можно раньше и всеми правдами и неправдами изыскивает средства еще до утвержде­ния проекта. Осторожный строитель до утверждения проекта "в воду не лезет", к основным сооружениям не приступает. Но "дед" мог себе позволить быть неосторожным: геройская звездочка за Иркутскую ГЭС.

В воду залезли на Саянах досрочно: 12 сентября 1968 года шофер-передовик с былинным именем Илья Кожура сбросил в реку первую мраморную глыбу (чего жалеть, мрамору кругом полно). На глыбе были написаны типичные для тех лет слова: "Идем на Вы, Енисей!" В странах с развитой инфраструктурой так не поступают. Но там дорог и жилья хоть отбавляй, а у нас, как шутили тогда, "там, где раньше волки с..ли, мы построим магистрали". Саяны - не самый глухой угол Сибири: от створа до ближайшего поселка двадцать километров, от железной дороги "всего сто". Если бы Вы, скрупулезный читатель, знали, сколько времени и сил надо, затратить, чтобы пробить в крутом скальном берегу Енисея двадцать километров дороги, перебросить мост через Енисей-батюшку к будущей плотине-матушке, то не стали бы считать начало работ в 1963 году досрочным, а сказали бы: "Безоб­разие! Почему так долго раскачивались? Раньше надо было начи­нать!" Тем паче, что жилье и дороги пригодятся, даже если проект будет не утвержден.

* *

Вернувшись в Питер, Захар Ильич выполнил намерение, возник­шее у серой мраморной доски на Саянах, - перечитал роман-притчу У. Голдинга о строительстве шпиля Солсберийского собора. В послес­ловии к роману было написано: "Шпиль", как и другие произведения Голдинга, - не роман для легкого чтения... По своей повествователь­ной манере этот роман, пожалуй, сложнее других произведений Гол­динга: все происходящее предстает сквозь призму больного сознания Джослина, то озаренного мистическим экстазом, то повергнутого в бездну уныния... автор смещает в разных пересекающихся измере­ниях пласты яви и бреда, заставляя читателя отделять галлюци­нацию от реальности, угадывать смысл недомолвок и проникать в бессознательные побуждения своего героя".

Горину роман не показался сложным. Его жене Ольге - тоже. Им роман понравился. Ольга считала, что роман имеет отношение к мате­матике (она была математиком), а Горин полагал, что это роман о строителях. Горинская версия романа такова.

На юго-западе Англии в городе Солсбери стоял (и стоит) удиви­тельный собор: огромное здание было построено на зыбучих грунтах-плывунах без всякого фундамента: в топкую землю были брошены бревна, и на этих бревнах возвели стены. Купол собора покоился на столь высоких и тонких колоннах, что, говоря языком современной механики, колонны были близки к потере устойчивости. И под колон­нами никаких фундаментов не было. Считалось, что не проваливается собор в трясину только благодаря воле Божией. Настоятелем собора был некий каноник Джослин. В юности Джослину было видение: над собором возвышается шпиль, прекрасный, "как яблоня в цвету". Воз­вышается на четыреста футов как самая высокая из всех молитв Гос­поду. Джослин был уверен, что он избран Богом воплотить шпиль-видение в камне и шел к своей заветной мечте много лет. И вот наступает его час. "Наверное люди считают меня сумасшедшим, -говорит Джослин Роджеру-каменщику. - Сын мой. Наш собор - это чертеж молитвы. А шпиль — чертеж той из молитв, которая воз­несется превыше всех прочих. Господь открыл это мне. Он явил видение недостойному служителю своему. Он избрал меня. И тебя Он тоже избрал, дабы ты претворил чертеж в стекло, железо и камень, потому что сынам человеческим нужно видеть это воочию. И ты еще надеешься уйти? Ты не в моих сетях - поверь... Это Его сети... и замысел, который считают безумным, тоже не мой. Это божий замысел. От века бог не подвигал людей на дела, согласные со смыслом. Это он предоставил им самим. Пускай покупают и прода­ют, распределяют и владычествуют. Но вот из сокровеннейших глубин доносится глас, который повелевает содеять нечто совер­шенно бессмысленное: построить корабль на суше, воссесть на гно­ище, жениться на блуднице, возложить сына на жертвенный алтарь. И тогда, если у людей есть вера, рождается нечто новое". Роджер-каменщик, лучший строитель тех лет, видит, как шевелится в паводок трясина в шурфе, выкопанном возле стены собора (говоря современным языком, собор стоит на подтопляемых рекой в паводок почвах-плывунах). Он слышит, как поют при ветре от напряжения колонны, и пение это все громче и громче, чем выше поднимается строящийся шпиль. Роджер-каменщик в ужасе: "Здесь для нас все внове. Приходится гадать и строить дальше". Много раз пытался Род­жер бросить работу. Один за другим бросали и уходили его помощни­ки. Но Роджер был в сетях. Чьи это сети? Джослина, Бога, Гуди Пэнгол, которую он полюбил, собственного любопытства и гордыни, желания построить нечто сверхъестественное - трудно сказать. Но факт остается фактом. Роджер-каменщик, здравый человек, великий строитель, воплощает в камне замысел безумного старика.

Постепенно выясняется, какую цену надо заплатить за "самую высокую молитву". Разбита семья привратника собора Пэнгола: его жена полюбила Роджера-каменщика. Разбита благополучная семья Роджера, его жена узнает об измене мужа. Погибает привратник Пэн­гол, чей отец и дед верой и правдой служили собору. Погибает бере­менная Гуди Пэнгол, крестница Джослина, чье смирение и красота освещали собор. Превращается в идиота-пьяницу Роджер-каменщик, раздавленный гибелью любимой и бременем шпиля.

Но это еще цветочки. Три года идет работа, которой одержимы Джослин и Роджер. Каноник забросил свои церковные обязанности, в соборе уже не молятся Богу, - там стройка. Время от времени каноник получает письма от своей тетки леди Эвелин. Родственница просит о том, что когда настанет ее черед, похоронить ее в соборе. Но каноник непреклонен: "Грешнице, блуднице - не место в соборе". И вот тетка приезжает. Выясняется, что шпиль строится на деньги грешницы тет­ки. Джослин писал в Рим, просил у епископа Вальтера денег на по­стройку шпиля, но епископ вместо денег прислал гвоздь якобы с креста Спасителя. И Джослину ничего не оставалось, как во имя высо­кой молитвы принять деньги грешницы. Гвоздь Джослин бережно хранил и мечтал сам его вбить у вершины шпиля. Грех тетки заклю­чался в том, что она в молодые годы была любовницей короля Англии. И не Бог избрал Джослина, а нечестивая тетка и ее любовник. Однаж­ды в постели король спросил тетку, чего она желает. Тетка считала, что у нее все есть, ибо была счастлива с королем и потому великодуш­на: она замолвила слово за своего племянника Джослина, тогда моло­дого рядового послушника. Почему сделала это тетка - до конца не ясно. Есть в романе глухой намек, что однажды тетка согрешила со своим юным племянником. Есть другие намеки. Племянник сделал головокружительную церковную карьеру - стал каноником Солсберийского собора и всю жизнь верил, что карьера его - результат вер­ного служения Богу. Эта вера и успех внушили Джослину мысль об избранности. С перебитым позвоночником, умирающий в муках Джослин узнает от тетки, что не Бог его избрал, а она - грешница и ее любовник король.

Тетка Джослина, женщина умная и скептическая, вовсе не злосло­вила, не унижала умирающего. Напротив, она нежно за ним ухажи­вала. Просто пыталась объяснить провинциалу племяннику, как все было на самом деле. Племянник говорил, что избран Богом, а тетка объясняла, что вовсе не богом. Племянник восхищался епископом Вальтером, у которого просил такой безделицы, как деньги, а епископ дал неизмеримо больше - гвоздь. Тетка усомнилась в божественном происхождении гвоздя.

На смертном одре Джослин признается тетке в страшном грехе: на его глазах разъяренная толпа убивает его крестницу Гуди Пэнгол, и когда Джослин под разорванным платьем увидел тело Гуди, в нем проснулось плотское влечение к Гуди. Прозревший перед смертью Джослин начинает понимать, что вся его жизнь - "криводушие, нечи­стая совесть. Во имя дела. И в него вплелась золотая нить... Из него произросло древо со странными цветами и плодами, со множеством побегов, цепкое, хищное, вредоносное, пагубное". Но самое порази­тельное, что в ответ на горькие слова Джослина умная проницатель­ная, скептическая, циничная тетка умоляет умирающего Джослина верить. Верить в гвоздь, в свое предназначение, в шпиль. И это не утешение умирающему, ей, тетке, нужен верующий Джослин и место под шпилем собора. Так же как нужен людям альпинист, штурмую­щий невесть зачем горную стену, полярник, идущий пешком на Юж­ный полюс, яхтсмен, переплывающий в одиночку на яхте океан, вместо того, чтобы за три часа перелететь его на самолете.

Даниэль Дефо, автор "Робинзона Крузо", в одной из своих книг писал, что на рубеже XVII-XVIII веков капитул Солсберийского собо­ра, состоявший из людей более здравых, чем их предшественник Джослин, хотели разобрать шпиль и пригласили в качестве эксперта знаменитого тогдашнего архитектора Кристофера Рена. У Рена хвати­ло ума и смелости разубедить капитул, хотя он видел, что шпиль стоит и не падает вопреки всем канонам механики и архитектуры. И по сей день жители Уилтшира с гордостью показывают и говорят: "Это тот Шпиль".

* *

Плотина Саяно-Шушенской ГЭС вдвое выше Солсберийского шпиля. Вряд ли кто из проектировщиков был склонен к метафизике. Но для России объект был беспрецедентным. На многое надо было решаться. Каждый проектировщик должен был быть немного Джослиным, каждый строитель - Роджером-каменщиком. И вот она выросла. Плотина. Из наших неурядиц, ошибок, споров. Как написал поэт и начальник техотдела строительства Сергей Король, "построенная ГЭС - как обелиск на наших силах, нервах и крови". Не дожил Сергей до окончания строительства, погиб. Живет в красивом собственном доме, тоскуя по коридорам Ленгидропроекта, пенсионер, в недавнем прошлом преуспевающий канадский инженер-гидротехник, а еще раньше главный специалист Ленгидропроекта, Д.Шандалов. Хватило же смелости Давиду Шандалову нарисовать тридцать пять лет назад в первом приближении Саянскую плотину, а его приятелю страстному шахматисту Евгению Палкину - срезать верховой угол плотины у основания и придать ей тот вид, который стоит в бетоне. Решился же Л.К. Доманский поддержать и освятить своим авторитетом ГИПа предложение молодых. И вот она стоит.

На каких весах измерить, кто был прав и кто неправ? Володя Бод­ров, который ратовал за отброс струи, или А.И. Ефименко и Г.Л. Ру­бинштейн, которые победили с вариантом водобойного колодца. Бодров надоел начальству своими протестами против колодца и был "сослан" на Кубу. Быть может, победи Бодров, не разрушался бы колодец. А быть может, сбылись бы опасения Рубинштейна. Саяно-Шушенская плотина по отечественным меркам - "смелая", и Брат­ская по своим временам - смелая. Но Братскую плотину приходится перманентно латать, затыкать дыры. А Красноярская - "несмелая". Но стоит мертво, не течет, ничего ей не делается.

Когда "дед" А.Е.Бочкин приехал на строительство Красноярской ГЭС и увидел "смелый" проект (поначалу он был таким), он заявил, что строить такую плотину не будет. Все инженеры-грамотеи были возмущены, когда не шибко грамотный "дед" надел пиджак с регали­ями, объехал Красноярск-26, Красноярск-45 и прочие закрытые но­мерные Красноярски, которые попали бы в зону затопления случись авария на Красноярской ГЭС, собрал подписи генералов военно-про­мышленного комплекса, командовавших этими загадочными города­ми, и направил бумагу в Политбюро. Политбюро приказало пересмотреть проект. И из "смелой" плотина стала "несмелой". Кто прав? А.Е.Бочкин или те ребята, которые, оптимизируя профиль Са­янской плотины, подсчитали, что, изменив форму плотины, сильнее ее изогнув, при тех же ограничениях на прочность бетона, со "смелой" Саянской плотины можно "срезать" еще процентов восемь "мяса"? Это полмиллиона кубометров бетона и полгода работы. Одно ясно: чтобы судить людей, сделавших так или иначе, нужно понимать, что Саянская плотина - не только природно-технический объект, но и проявление человеческого духа. Архитектор Д.Кваренги, проходя ми­мо Расстрелиевского Смольного собора, в любую погоду снимал шля­пу, хотя не был поклонником барокко.

Строительство Саяно-Шушенской ГЭС и строительство Солсбе­рийского собора разделяет во времени пятьсот лет. Сложнее и изо­щреннее стала схема разделения труда и ответственности. Кто был на Саянах Джослиным, кто Роджером-каменщиком, - сказать непросто. Три власти: законодательная - генеральный проектировщик, испол­нительная - генеральный подрядчик, и судебная - заказчик, дирекция строящейся ГЭС. Каждая власть тянет в свою сторону. Задача проек­тировщиков - добиться строительства без отступлений от проекта и сметы. Задача строителей - построить с минимальной кровью, обойти проект там, где он труден в исполнении, и получить от заказчика за выполненную работу как можно больше денег. Заказчик хочет пла­тить только за добротную работу: дирекция строящейся ГЭС должна со временем стать дирекцией эксплуатируемой ГЭС, ей жить и рабо­тать. Слепят строители "горбатого" - будешь потом мучиться долгие годы.

Противоречия между тремя ветвями власти сопровождали каждое большое строительство. Иногда стремление сделать общее дело пере­вешивало естественные противоречия. Бывало, что сильнейший съе­дал оппонента. Не сработался Сергей Степанович Агалаков, главный инженер проекта Красноярской ГЭС (а впоследствии ГИП Петербур­гской дамбы), с начальником строительства А.Е.Бочкиным - при­шлось Агалакову уходить. Многолетние споры директора Саяно-Шушенской ГЭС Брызгалова с ГИПом-4 Саян Александром Ивановичем Ефименко тоже кончились "разводом". Спустя двадцать лет, Ефименко вспоминал о своей первой встрече с В.И.Брызгаловым: "Я был главным инженером проекта уже лет пять, когда Брызгалов пришел на ГЭС директором. До того мы общались в Дивногорске.

Первая неформальная встреча состоялась дома у Валентина Ива­новича. За столом было четверо: кроме нас - Ласло, главный инже­нер электромеханической части проекта, и жена Брызгалова. Все было очень мило, но запомнилась фраза Валентина Ивановича: "Бу­дете прислушиваться к моим советам - сработаемся". Такое пре­дупреждение при первой же встрече настораживало."

После долгах колебаний Горин выделил ударную шестерку лиде­ров трех главных сил, взаимодействие и противоречия которых во многом определили рождение ГЭС. Главными строителями, коллек­тивным Роджером-каменщиком, был дуэт Садовский-Кузьмин, глав­ными проектировщиками - трио Доманский-Ефименко-Александров; лидером эксплуатационников - Брызгалов. Горин понимал, что клас­сификация несовершенная, а по отношению к некоторым, скажем, к В.Н.Зайцеву,- несправедливая. Но на чем-то надо остановиться.

Первым на стройке объявился начальник строительства Станислав Иванович Садовский. Было это в январе 1975 года. Он принес на стройку комсомольское "Даешь". Начинал Садовский в Сталинграде комсомольским вождем, секретарем обкома комсомола. Пришел на Саяны, достроив Чарвакскую ГЭС. Рост высокий, голос громкий, ма­стер митингов и авралов. Он добился перелома в ходе стройки. До Садовского строительство целое десятилетие влачило незавидное су­ществование - финансирование урезалось, материальное снабжение было из рук вон плохое. Строили тогда медленно, Станислав Ивано­вич заверил Москву, что построит быстро. В ответ на авансы Садов­ского высшее начальство повернулось лицом к объекту и началось "давай-давай". Начальство стройке давало людей, деньги, материа­лы, а стройка - рапорта о досрочных пусках. Осенью 1975 года был перекрыт Енисей, и строительство начало набирать обороты.

Конец семидесятых - это гонка плотины ввысь, авральный пуск первой машины в декабре 1978 и почти мгновенно последовавшая за пуском расплата за авралы - паводок весной 1979 года. В эти годы "великого перелома" местного масштаба, незадолго до пуска первого агрегата, появились на ГЭС новый директор Брызгалов, до того -главный инженер Красноярской ГЭС, и новый главный инженер стро­ительства К.К.Кузьмин, в прошлом сам проектировщик, заместитель главного инженера Гидропроекта.

Вот как выглядела картина событий тех лет глазами одного из членов "секстета" - директора ГЭС Брызгалова: " Первые же засе­дания штаба строительства повергли меня в изумление. На заседа­ниях царила атмосфера перманентной ревизии проекта. Кузьмин, в прошлом сам проектировщик, ГИП Токтогульской ГЭС, думал не о том, как строить по проекту, а что в нем изменить. "Давай ме­нять",- были его любимые слова. Ефименко всегда либо сдавал пози­ции, либо уходил от решений: жилье - отсылал к Чулкевичу, начальнику архитектурного отдела, турбины - к Гамусу, главному инженеру гидромеханической части проекта, финансы - к Александ­рову. Садовский, комсомольский вожак, подстраивался под настрое­ние масс, то бишь бригадиров, где проще укладывать бетон, - там и клали. Двадцатитысячная армия идет в наступление, а генералы спорят еще о плане операции. В такие моменты обсуждать уже поздно, надо выполнять. ГИП Ефименко, вместо того, чтобы на пару лет переехать на площадку, бывал наездами. Я работал на Куйбышевской ГЭС с Н.В. Разиным, на Красноярской - с К.И. Смир­новым, люди не глупее строителей Саян. Такого на Волге и в Дивногорске не было."

После утверждения техпроекта в 1971 году Л.К. Доманский ушел из ГИПов в главные инженеры всего Ленгидропроекта, но по старой памяти курировал объект. Из двух его замов ГИПом назначили А.И. Ефименко. Но фактически объект М.Александров и А. Ефименко вели на пару. Когда из двух выбрали одного, чтобы Мише Александрову "подсластить пилюлю", его сделали ГИПом небольшой ГЭС - Майнской, расположенной ниже Саяно-Шушенской, возле села Майна. Под занавес строительства, в 1992 году Александр Иванович запро­сился в отставку, и ГИПом-5 стал Александров. "Он дезертир, бросил объект, не сдав Государственной комиссии. Понял, что не будет звезд и премий и ушел", - так расценил уход Ефименко директор ГЭС В.И. Брызгалов.

Список главных сил был бы неполным, если не указать еще одну зависимую, "маневрирующую" силу - отраслевую науку. Отраслевая наука снабжала стройку "научным дымом": за деньга проектной ор­ганизации обосновывала проектные решения, на средства дирекции вела и анализировала натурные наблюдения за сооружениями, за деньги строителей занималась совершенствованием технологии стро­ительства. Примыкая попеременно к одной из трех главных сил, от­раслевая наука зачастую была решающим довеском, склонявшим чашу весов. В науке все умные и главные, здесь особенно трудно назвать лидера. Горин решил выдвинуть на эту роль Храпкова Анато­лия Александровича. Все остальные - народ, роль которого в истории, как известно, может оказаться решающей.

“Вы делегировали, кхе-кхе, роль главного действующего лица от отраслевой науки Храпкову, роль главного динамика отдали Олегу Александровичу Савинову (см. ниже - З.Г.). Я бы предложил на роль первого Николая Семеновича Розанова, а на роль второго Исидора Семеновича Шейнина, - сказал Кирилл Константинович Кузьмин, прочитав записки,- Храпков появился поздно, когда дело шло к фи­нишу, а Николай Семенович был с самого начала".

Выдвижение на место главного динамика Шейнина или Савинова - вопрос важный, но не кардинальный. Другое дело Храпков или Розанов? И для автора Горина, и для героя Храпкова Николай Семе­нович был "отцом родным", выводившим их "в люди". Естественно

Горин не раз показывал Розанову написанное. Сколько саркастиче­ских замечаний оставил Розанов на полях рукописи Горина! Напри­мер: "Как все просто!?" Или: "К чему эти рассуждения?" В январе 1994 года Розанов отмечал дома свое восьмидесятилетие. До этого дня Горин думал, что главным от отраслевой науки в его книге будет Розанов. Трудно сказать, почему это пришло за столом. Но именно там Горин решил, что писать о Розанове он не сможет. Слишком многим он обязан этому человеку. Он будет связан по рукам и ногам: начнет писать что-то производственное и вспомнит, как Розанов вы­ступал на похоронах Ольга. Нет. Пусть читатель имеет в виду, что старшим от науки должен быть Розанов, но он, Горин, капитулирует и делает замену.

Итак, герои названы, роли распределены, хотя и не раскрыты. * *

В соответствии с разработанной технологией изготовления заду­манного производственного романа, Горин показал первые главы дей­ствующим лицам. Реакция здравствующих ГИПов оказалась острее ожидавшейся.

Михаил Григорьевич Александров сказал: "Отношение к написан­ному крайне негативное. Получается, что строили Кузьмин и Брызга­лов, а Ефименко и Александров только мешали. Когда Валентин Иванович заказывает и платит, то результат предсказать нетрудно: вы смотрите на все его глазами". Александр Иванович Ефименко по­началу сказал, что спорить, возражать, оправдываться не хочет, по­том согласился встретиться, но обещал говорить "не как человек, а как главный инженер проекта".

Ученик З. Фрейда Альфред Адлер создал целое направление в пси­хологии, построенное на том, что поведение человека определяет ин­стинктивное желание властвовать. Горин полагал, что Адлер, как и его учитель, несколько преувеличивают роль одного инстинкта, но для такой должности, как ГИП основополагающая гипотеза Адлера представлялась оправданной. Ефименко же был редким исключени­ем, - ГИПом, лишенным "командирского голоса и генеральской жил­ки". Мягкий Александр Иванович не сдержал слова и разговаривал "и как человек и как главный инженер проекта":

- В 1961 году я вернулся из группы рабочего проектирования с Новосибирской ГЭС и почти сразу поехал на Красноярскую. Там пришлось заниматься гражданским строительством. Работа для гидротехника скучноватая. И когда в 1964 году мне предложили стать начальником ОРП (отдела рабочего проектирования) на Са­янах, я с радостью согласился. Пять лет там прожил. Так что на Саянах я начинал в ОРП. Потом Ленинград, работа над техниче­ским проектом. В ГИПы не рвался. Когда в 1972 году назначили, чувствовал неловкость перед Александровым: он больше вложил в техпроект и был, на мой взгляд, сильнее как специалист. Я ведь "ускоренник". Было такое ускоренное трехгодичное обучение в инс­титуте, когда пошли стройки коммунизма. Потом отменили. Ми­хаил Григорьевич поначалу обиделся, даже собирался уходить из Ленгидропроекта. Но потом переломил себя, и на нашей совмест­ной работе эта история никак не сказалась. Александров по-прежнему вел здание ГЭС и держал в руках финансы. Мне поначалу пришлось тянуть весь объект, продолжать вести плотину и совмещать с администрированием - заведовать отделом. В 1974 году плотину передал Вульфу Наумовичу Зайцеву.

В отделе отмечали 60-летие Зайцева. Все говорили: "Ах, Вульф Наумович, такой умный, такой обаятельный". А именинник сидел грустный. Вечно он был советником при ком-то, вечный главный специалист, а своего объекта, своего детища — не имел. В тот день я предложил Зайцеву взять Саяно-Шушенскую плотину и никогда об этом не жалел. Так трио Доманский-Александров-Ефименко в начале семидесятых трансформировалось в трио Ефименко-Алек­сандров-Зайцев. Работать с Александровым и Зайцевым было нелег­ко. Как специалисты они сильнее меня. Но как сложности, неприятности, - за все в ответе ГИП, они в стороне.

Сегодня принято ругать какую-то злую силу, систему, которая все подавляла, заставляла терять принципиальность. А если чест­но, многое сами заваривали, сами были системой. Первая крупная ошибка на Саянах - пуск первого агрегата в 1978 году. По-хорошему, пускать надо было в 1979-ом. Все это понимали. Совмин не выкручи­вал нам рук, сами готовили постановление о пуске. Чтобы пустить первый агрегат со сменным колесом турбины, надо было обеспечить напор не менее шестидесяти метров, а для этого требовалось уло­жить более четырех миллионов кубометров бетона в плотину. Все вместе - и Кузьмин, и Брызгалов, и я урезали пусковой комплекс. Довели объем бетона до 3.2 миллионов кубов и гордились этим. У каждого был свой интерес, свой резон. Вам Валентин Иванович не рассказывал, почему он подписал урезанный пусковой комплекс?

- Рассказывал.

- Ну и что он рассказал?

А рассказал Брызгалов следующее:

- Проектировщики планировали построить для службы эксплуата­ции половину требуемого жилья, а вторую половину, по их замыслу, освобождали строители. К концу стройки, когда работы пойдут на убыль, часть строителей должна была перебазироваться на новую стройку - на Катунскую или Средне-Енисейскую ГЭС. Я понимал, что такого никогда не будет: строители всеми силами будут цепляться за такое благодатное место, как Черемушки и квартир не освободят. Поэтому стал добиваться разрешения строительства поселка на верх­ней террасе, Черемушек-2. Долго не мог пробить разрешения и фи­нансирования. Ведь мы были страной плановой: вначале сами составляли ошибочные планы, утверждали их наверху, делали руко­водством к действию, законом, а потом героически их выполняли. Запланирован один поселок на нижней террасе - так тому и быть. Подготовил я письмо к Косыгину и понес секретарю крайкома Федирко. В письме просил построить сверх запланированного тридцать пять тысяч квадратных метров жилья на верхней террасе. Сулил пуск пер­вого агрегата к дню энергетика 22 декабря 1978 года. Федирко прочи­тал, схватил карандаш, вычеркнул к 22 декабря: "К девятнадцатому. Понял? Никаких двадцать вторых, к девятнадцатому". Позже я уз­нал, что отцы края уже обещали пуск первой машины как подарок к дню рождения Леониду Ильичу. Зачеркнул, поставил новую дату и подписал. Что делать? Плотина не готова, ее еще гнать и гнать вверх. Здания ГЭС нет, значит работать первой машине под временным шат­ром, в пыли и грязи стройки. Но и момент упускать нельзя, иначе останемся без жилья.

Александр Иванович внимательно выслушал рассказ Брызгалова в пересказе Горина и продолжал:

- Об одной детали не сказал Вам Валентин Иванович, — откуда деньги взялись на строительство? Это я дал ему справку об эконо­мии 10 миллионов, из которой следовало, что построим поселок, не выходя из сметы строительства. Не дай Ленгидропроект такой справки - не было бы поселка на верхней террасе. Когда Брызгалов проявлял здравую инициативу по крупным вопросам, мы его всегда поддерживали. Предложил он, чтобы пол машзала и пол монтажной площадки были на одном уровне — согласились. Ратовал за перекры­тия МАРХИ (Московского архитектурного института) — поехали на Рижскую, на Кегумскую ГЭС, познакомились, поддержали. Хотя, возможно, зря: у нас главный пролет 33 метра. Для таких масшта­бов перекрытия МАРХИ слишком деликатная конструкция. Но не в том суть. Главное - нельзя упрекнуть Брызгалова в том, что он преследовал личную выгоду и потому подписал. Казалось бы, думал о людях, о жилье для них. И подписал решение, которое считал оши­бочным. Сегодня он корит проектировщиков в промахах, а в те годы сам был активным участником того, что аукается сегодня. Легко сейчас ругать прежних кумиров и во всех бедах винить их.

- Александр Иванович, вас, видимо, задели слова Брызгалова о том, что Вы дезертир, бросили объект, не сдав в эксплуатацию, почув­ствовав, что наград не будет.

- Тогда было некогда награды считать. Мы в то время не чувст­вовали себя актерами на сцене, работали, как могли. О том, за что в обиде, как обещал, говорить не буду. Скажу лучше о том, чего стыжусь. Вспоминаю со стыдом заседания и разбирательства по водобойному колодцу и паводку 1979-го. Все мы виноваты перед Кузь­миным. Все попрятались, а он принял удар на себя. Дело прошлое, а вспоминаю сегодня - краснею. Скоро уходить и с работы, и вооб­ще... Прошлого не исправить, но и плевать в него не стоит.