С. В. Доронина, И. Ю. Качесова

Вид материала

Документы

Содержание On the role of perceptual cognitive models in the communicative aspect of sentences and texts Прецедентная плотность как одна из особенностей современного медиатекста

Подобный материал:

• Елена Витальевна Доронина, 46.85kb.
• А. А. Чувакин (редактор), И. В. Огарь (зам. Редактора), Т. В. Чернышова (отв за выпуск),, 2910.4kb.
• Новости 12, 5609.66kb.
• «утверждаю» Директор моу воронцовская сош г. С. Доронина, 1928.98kb.
• Госдума РФ мониторинг сми 18 июня 2008, 5133.23kb.
• Краткое содержание программы. Данный проект направлен на выработку у пользователей, 185.69kb.
• Доронина Владислава, 38.69kb.
• Завещание джон гришем перевод с английского И. Я. Доронина. Ocr tymond Анонс, 5160.59kb.
• К вопросу о некоторых особенностях вузовского образования россии и германии и. Н. Доронина, 23.47kb.
• Учебно-методический комплекс дисциплины Бийск бпгу имени В. М. Шукшина, 504.68kb.

Литература


Антюфеева Е.В. Синтаксическая композиция как средство репрезентации образа автора в рассказе И.А. Бунина «Последнее свидание // Человек-Коммуникация-Текст. Барнаул, 2002. Вып. . С. 80-86.

Кривоносов А.Д. PR-текст в системе публичных коммуникаций. Спб, 2002.

Кройчик Л.Е. Система журналистских жанров [Электронный ресурс]. Режим доступа: narod.ru/text5/64.php

Панченко Н.В. Телеологическое направление изучения композиции текста // Человек-Коммуникация-Текст. Барнаул, 2006. Вып. 6. С.13-29

Тертычный А.А. Жанры периодической печати. М., 2000.


Колесов И.Ю. (Россия, Барнаул)

Kolesov I.Yu. (Russia, Barnaul)


о роли когнитивных моделей восприятия пространства

в коммуникативной организации высказывания и текста

On the role of perceptual cognitive models in the communicative aspect of sentences and texts


Ключевые слова: когнитивная модель, высказывание, текст, концептуальная метафора

Keywords: cognitive model, sentence, text, metaphoric conceptual model


В статье рассматриваются некоторые когнитивные модели, актуализирующиеся в коммуникативных характеристиках высказывания и текста, основанием которых является перцептивный опыт людей. Среди них такие когнитивные модели, как фон-фигура, наблюдатель-наблюдаемое, а также некоторые модели концептуальных метафор, например: ПОЛЕ ЗРЕНИЯ – КОНТЕЙНЕР, ГЛАЗА – ВМЕСТИЛИЩА ЭМОЦИЙ И и т.д.


The paper focuses on some cognitive models underlying the structure of sentences and texts, which represent perceptual experience. The models include some basic cognitive representations such as FIGURE-GROUND, SEER-PERSEIVED OBJECT, ETC. AS WELL AS SOME METAPHORIC CONCEPTUAL MODELS: VISUAL FIELDS ARE CONTAINERS; EYES ARE CONTAINERS FOR THE EMOTIONS, etc.


Когнитивными моделями восприятия считаются такие ментальные структуры, организующие знание и его актуализацию в языковых формах, которые коренятся в перцептивном опыте познания окружающего человека мира и могут быть обнаружены в когнитивном анализе языка. Одной из центральных моделей является противопоставление фигуры определенному фону (фигура-фон), которая вместе с моделью наблюдатель–наблюдаемое имплицирует перцепцию в связи с указанием на наличие наблюдателя, так или иначе включаемого в информационную модель текста. Модель контейнер, ориентационные модели верх-низ, впереди-позади в более широком смысле являются основанными на т.н. телесном опыте – опыте ориентирования тела человека в пространстве. Иллюстрацией использования говорящими своего перцептивного опыта в языке выступает использование таких метафорических когнитивных моделей, связанных с восприятием, как поле зрения – контейнер (visual fields are containers): The ship is coming into view; Ем все, что только попадется мне на глаза; глаза – вместилища эмоций (the eyes are containers for the emotions): His eyes were filled with anger; Лицо у него сияло, в глазах светилось счастье (А. Чехов), восприятие зрением – это прикосновение / глаза – конечности (seeing is touching / eyes are limbs): I can’t take my eyes off her; Не поворачивая головы, он осторожно трогал глазами лица прохожих; Он опять стал с усмешкой нажимать на Саньку глазами (Б. Житков); He wants everything within reach of his eyes; Всюду, сколько хватал зоркий глаз, колыхалась, волнуясь, зыбкая, желтая, еще неспелая рожь, – необозримое море русских, склоненных долу хлебов (Б. Савинков).

Когнитивные модели, в основании которых положено восприятие либо пространственная ориентация субъекта речи, могут рассматриваться как основанные на опыте восприятия пространства. В языке данные модели обнаруживаются в разных, но значимых участках его организации, например, в актуальном членении предложения тема составляет фон для высказываемого по её поводу, т.е. ремы. В многообразных единицах дейксиса актуализируются пространственные границы, проведенные говорящим в его актуальном хронотопе, и ориентиры места, занимаемого самим говорящим. В реальном топохроносе границ никем не проведено, и даже само пространство не воспринимается. Воспринимается сознанием заполненный континуум пространства-времени и отражается, актуализируется в языке как фрагмент наблюдаемого или мыслимого, – а значит, моделируемого, пространства, которое «осваивает» для себя говорящий (наблюдатель). Соответственно, в языковом воплощении могут быть представлены разные версии концептуализации одного и того же фрагмента топохроноса, сложившиеся у различных коммуникантов, а в анализе языкового материале могут быть выявлены различные способы моделирования хронотопа как когнитивного образа топохроноса в речемыслительной деятельности.

О том, что именно в когнитивном анализе языка могут быть выявлены особенности раскроя образа мира в сознании носителей, говорит А.Е. Кибрик: «Аспекты языковой структуры и в первую очередь лексическая семантика не существуют (а значит, и не могут быть описаны) автономно: они фундаментальным образом зависят от механизмов реальной языковой деятельности и от когнитивных структур, которыми пользуется человек» [Кибрик 1996, с.232]. Изучение языковых проекций когнитивных моделей имеет междисциплинарный характер: когнитивная лингвистика интегрируется с когнитивной психологией. На проблему коммуникации и понимания ориентируется когнитивная лингвистика, на познавательные процессы – когнитивная психология и оба направления пересекаются на проблеме операций со знаками, поскольку вне знаковых систем невозможны ни коммуникация, ни познание [Фрумкина 1999].

Известно, что коммуникативный контекст и дискурс строятся на взаимодействии коммуникантов, их сознаний, концептуализаций, которые активируются в процессе дискурсивной деятельности. Дискурс является также и семиотическим процессом, в ходе которого состояния сознаний коммуникантов означиваются и выражаются с помощью естественного языка, который и является представителем и заместителем сложнейших структур знания, опыта, осмысления и оценки мира [Кубрякова 2000]. Коммуникация осуществляется не за счет того, что говорящий и слушающий используют в своей речемыслительной деятельности блоки одинакового содержания. М.В. Никитин отмечает, что понимание состоит в сложном диалектическом процессе непрерывного поиска общего в различном: «Значения, как и понятия, в той мере сходны и различны, в какой постоянна и вариативна сущность вещей, сходен и различен опыт людей, сравнимы и отличны качественные показатели их психики, близки и разнятся их установки и намерения в речи и т. д. Взаимопонимание в речи возникает не потому, что люди заранее обеспечены каким-то общим обменным минимумом, одинаковым исходным капиталом значений, а потому, что всегда могут, опираясь на единство мира и собственной природы, отыскать достаточно общего в переменных значениях, даже если это общее также изменяется от случая к случаю» [Никитин 1988, с.38]. Таким общим ментальным компонентом, обеспечивающим понимание, является общность когнитивных моделей, которые используются при построении выражений языка. Язык, по Е.С. Кубряковой, есть когнитивный процесс или когнитивная деятельность [Кубрякова 1998, с.47]. Наша задача – рассмотреть некоторые из таких моделей, которые основаны на опыте чувственного познания.

Различный смысловой «раскрой» события, представленный в высказываниях об одной и той же ситуации, свидетельствует об интерпретативном характере процесса восприятия: сообщить о событии невозможно, не выбрав или не предположив какой-либо точки зрения – «наблюдательного пункта» для его восприятия. Таким пунктом наблюдения и выступает субъект восприятия (наблюдатель-экспериенцер), задающий сетку координат – личное пространство наблюдателя. Актуализация субъектности в языке определяется как указание или экспликация присутствия в системе, структуре и функционировании языка говорящего лица, носителя языка как субъекта речи, восприятия, познания, мышления, сознания, поведения, деятельности и культуры [Рябцева 2005, с.10]. Языковые возможности обозначить самоориентацию говорящего проявляются в том, что говорящий включает либо не включает себя в контекст обозначаемой ситуации, вербально проводит границы своего личного пространства, что находит отражение в эгоцентрической по своей когнитивной природе языковой категории дейксиса, в смысловой основе аспектуальной семантики глагольных форм, включающих «срединный наблюдаемый период» (например, формы русского НСВ и английского прогрессива), в репродуктивном регистре текста, в ремовыделительных типах синтаксических конструкций, а также в понятии личного пространства говорящего, актуализируемого разнородными средствами, включая названные выше. В данных языковых явлениях интерпретация смыслового содержания осуществляется в соответствии с когнитивными моделями, имплицирующими перцепцию в связи с указанием на наличие наблюдателя, включаемого в смысловую основу языковых значений. На смысловую основу накладывается интерпретационной компонент содержания языковых выражений, состоящий в способе представления смысловой основы в значениях, выражаемых средствами данного высказывания [Бондарко 2002].

Коммуникативная организация предложения (текста) связана со смысловым развертыванием сообщения, направление которого отображает коммуникативный модус говорящего лица, а именно те параметры, которые предоставлены языком для актуализации смысловых намерений говорящего лица в данной актуальной ситуации коммуникации, и которые использованы им для создания вербального сообщения. Позиция говорящего определяет различия коммуникативных типов текста, речи, типов предложений, функциональные характеристики языковых средств разных уровней [Золотова и др. 2004]. Основой коммуникативности как признака предложения является его тема-рематическая структура, поскольку динамическое соотношение темы и ремы создает пропозицию как семантическую структуру предложения. Пропозиция как семантическая единица соответствующая своим содержанием сообщению, не может не быть предикативной, то есть всегда содержит соотношение «предикативный признак – носитель предикативного признака», виды которого понимаются как типовые значения предложений (например, действие субъекта, состояние субъекта, свойство предмета, количество предметов, отнесение к классу предметов и др.). В рематической позиции – коммуникативно более релевантной, чем тематическая, – всегда находится предикативный признак, ради выражения которого и строится сообщение в том виде, который придает ему пропозиция как языковая (семантическая) форма смыслового содержания: Все читали Шукшина – Рассказы Шукшина задавали в прошлый раз; Ночь наступила неожиданно – Неожиданно раздались голоса в прихожей. Противопоставленность темы и ремы представляет собой след когнитивной операции выделения фигуры (нового), контрастирующей с фоном (известным), который и выступает точкой отсчета в построении высказывания.

Одним из видов концептуализации неперцептивных сущностей при помощи когнитивной модели перцепции является фиктивное движение (fictive motion) – обозначение элементов воспринимаемой стативной пространственной (пейзажной) сцены глаголами движения и перемещения в пространстве (например, Дорожка убегает в поле; The road runs along the coast). Анализ предложений, обозначающих фиктивное движение, является примером когнитивного аспекта изучения языкового отображения восприятия, а также актуализации пространства наблюдателя как частного проявления категории субъектности [Langacker 1991; 2002; Talmy 1996; Talmy 2000]. В предложениях фиктивного движения идея перемещения выражена тем, что в ментальном пространстве наблюдателя-говорящего имеется некоторая схематизация пространства, заполненного воспринимаемыми предметами, и эта схематизация допускает ментальное сканирование данного пространства. В результате осуществляется мысленное перемещение (при помощи внутреннего зрения) в отображенном пространстве – хронотопе, и путь движения, либо его ориентиры и т.п. переносятся на реальный топохронос. Представляется, что изучение концептуализации таких параметров, как Путь, Преграда, Основа, Ориентир движения (Talmy 2000), будет способствовать не только познанию когнитивных механизмов речевого мышления, но и языковые особенности высказываний о фиктивном движении. Приведем примеры таких предложений:

а) The road jets from one vista point to another – The road crawls from one vista point to another (актуализация Пути: прямой vs. извилистый).

б) The road goes through the crowded city (наличие специфической Преграды, или Среды, составленной серией препятствий и т.п.) – The road goes through the desert (отсутствует Преграда).

в) The scenery rushed past us as we drove along (актуализация Ориентира движения – в данном случае «передвижного» наблюдательного пункта, перенесенного с движущегося наблюдателя на воспринимаемую сцену).

Коммуникативная значимость предложений данного типа заключается в отстраненности говорящего субъекта – в первую очередь, его сознания – от изображаемых сцен. Репродуктивный регистр текста ориентирован на изображение происходящих в поле зрения событий, например:

Последние лучи заката / Лежат на поле сжатой ржи. / Дремотой розовой объята / Трава некошеной межи. / Ни ветерка, ни крика птицы, / Над рощей – красный диск луны, / И замирает песня жницы / Среди вечерней тишины (А. Блок).

Предложения с фиктивным движением строятся в параметрах репродуктивного регистра текста, однако, в отличие от сообщения о раскрывающихся взору событиях, в сообщениях, выражающих фиктивное движение, актуализируется дефокусирование: если в репродуктивном регистре имплицируется наблюдатель посредством того, что содержание его поля зрения представлено как бы в фокусе, то при номинации фиктивного движения поле зрения находится в движении, и фокус восприятия отсутствует. В коммуникативном плане такие предложения представляют собой примеры образных синтаксических построений, в которых статическая сцена представлена динамически за счет актуализации «внутренней» динамики сознания наблюдателя, который перенес динамизм на знаковое отображение воспринимаемого сюжета.

Характерная роль наблюдателя как автора репродуктивного (изобразительного) коммуникативного типа текста детально исследована в анализе коммуникативной функции текстовых регистров [Золотова и др. 2004]. Так, выделен перцептивный план текста, создаваемый темпоральной осью перцептивности (T₃), которая выражает «позицию говорящего, реальную или мысленную, во времени и в пространстве по отношению к событиям текста: следуя вдоль событийной линии, говорящий воспроизводит “видимое” и “слышимое”; перемещаясь влево или вправо, говорящий может инвертировать порядок изложения; поднимаясь над происходящим, говорящий с более высокой точки обзора описывает место действия, фоновые сопутствующие признаки, либо суммирует повторяющиеся события, накапливающиеся состояния, либо оставляет прочерк в незначительных для сюжета отрезках событийного времени, либо сообщает не о событиях, а о мыслях, вызванных ими, разного уровнях абстракции. Роль говорящего можно сравнить с ролью кинооператора, стремящегося запечатлеть изображаемое с разных точек зрения, а вместе с тем с ролью режиссера, отбирающего и монтирующего кадры» [Золотова и др. 2004, с.23]. Коммуникативная функция презентации воспринимаемого положения дел в текстах данного регистра поддерживается в числе прочих средств глагольными предикатами двух типов. Предикаты первого типа содержат перцептивный компонент в своем толковании – ‘виднеться’, ’быть/стать заметным, видным, доступным взору’, ‘обнаружиться’, например: Вдалеке виднеется лес; Мельтешат в глазах бесконечные цифры; Перед глазами открылись горы; Сквозь верхушки деревьев просвечивает небо; Вдали рисовались очертания гор; Под ногами рыжеет прошлогодняя хвоя; Дорожка теряется во ржи; Вдруг холм, безоблачной луною / В тумане бледно озарясь, / Яснеет (А.С. Пушкин).

Важным в употреблении подобных глаголов является рематизация объекта-экспериентива при инверсии подлежащего и сказуемого, что задаёт форму линеаризации главных членов предложения в высказываниях-презентациях: Как из серого тумана проступают цветной сюжет и цветные персонажи (А.И. Солженицын).

Имплицируют наблюдателя «за кадром» немногочисленные русские префиксальные глаголы движения с приставкой вы-, активно используемые для презентации воспринимаемых динамических денотативных ситуаций (вылететь, выскочить, выпрыгнуть и т.п.). Их когнитивная модель включает репрезентацию движения и одновременного появления объекта восприятия в поле зрения наблюдателя-говорящего: Из-за угла вынырнула машина; Из-под пня выползла змея; Из кустов выпрыгнул (выскочил) заяц.

Второй тип составляют предикаты, не имеющие в толкованиях элементов перцептивного содержания, но получающие перцептивную лексикализацию в контексте, например:

Старый город сохранил прежний шарм. Прекрасные дворцы эпохи неоклассицизма с типичными колоннадами и фронтонами соседствуют со скромными деревянными домами с белыми окошками и разноцветными наличниками (М. Дрюон); Перед полуразрушенным собором сиротливо возвышался монумент (С. Друзенко); A much narrower track went to the left, on flat ground (M. Crichton). He was swallowed by the crowd (RHWUD).

Функция высказываний с предикатами указанных типов состоит в коммуникативном плане в осмыслении семантического контекста как имплицирующего восприятие некоторого «положения дел» наблюдателем, от лица которого строится высказывание. Лексически «неперцептивные» контексты способствуют презентации воспринимаемых сцен как результате их восприятия экспериенцером – не деятельным, не активным наблюдателем «со стороны». Данную коммуникативную функцию выполняет также текстовая, литературная перцептивность – вербализация зрительной перцепции персонажа, которая передает описание доступных для наблюдения ситуаций с точки зрения «всеведущего автора» [Бондарко 2003; 2004; Караулов 2003, c.108-109]. Подобные элементы не включаются в актуальный смысл (семантический центр) высказывания: они относятся к фону, специально не подчеркиваются, не актуализируются. Действительно, признак перцептивности в них выражен слабо, поэтому дискурс подобного типа называют «условно интериоризованной речью героя», вербализующей зрительные образы персонажа. Помимо точки зрения автора и точек зрения действующих лиц, в повествовании возникает и точка зрения наблюдателя, «перехватчика», который «знает то, о чем не знают» персонажи, и объясняет все это и автору, и читателю, внося определенный вклад в создание полифоничности текста [Караулов 2003]. Повествовательная, литературная перцептивность в общем поле языковой интерпретации исследуемого концепта относится к импликации, являясь результатом инференции на основе смысла пропозиции.

Таким образом, проявление некоторых закономерных коммуникативно ориентированных свойств текста и высказывания состоят в использовании когнитивных моделей, коренящихся в перцептивном опыте, при развертывании некоторых форматов текста и предложений-высказываний.


Литература


Langacker R.W. Foundations of Cognitive Grammar. In 2 vls. Vol.2: Descriptive application. Stanford, 1991.

Langaсker R.W. Dynamicity, fictivity, and scanning: The imaginative basis of logic and linguistic meaning // Korean Linguistics Today and Tomorrow: Proceedings of the 2002 Intern. Conf. on Korean Linguistics. Seoul, 2002.

Talmy L. The windowing of attention in language // Shibatani M., Tompson S.A. Grammatical constructions. Their form and meaning. Oxford, 1996.

Talmy L. Toward a Cognitive Semantics. Vls.1-2. Cambridge, 2000.

Бондарко А.В. К вопросу о перцептивности // Сокровенные смыслы: Слово. Текст. Культура. М., 2004.

Бондарко А.В. Теория значения в системе функциональной грамматики. М., 2002.

Бондарко А.В. Функциональная грамматика: проблемы системности // Русский язык в научном освещении. 2003. № 1(5).

Золотова Г.А. Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004.

Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 2003.

Кибрик А.Е. О «невыполненных обещаниях» лингвистики 50–60-х годов // Московский лингвистический альманах. М., 1996. Вып.1.

Кубрякова Е.С. Когнитивные аспекты в исследовании семантики слова // Семантика языковых единиц. Доклады VІ Междунар. конф. М., 1998. Т. І.

Кубрякова Е.С. О формировании значения в актах семиозиса // Когнитив­ные аспекты языковой категоризации. Рязань, 2000.

Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М., 1988.

Рябцева Н.К. Язык и естественный интеллект. М., 2005.

Фрумкина Р.М. Самосознание лингвистики – вчера и завтра // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 1999. № 4. Т.58.


Кремнева А.В. (Барнаул)

Kremneva A.V. (Barnaul)


ПРЕЦЕДЕНТНАЯ ПЛОТНОСТЬ КАК ОДНА ИЗ ОСОБЕННОСТЕЙ СОВРЕМЕННОГО МЕДИАТЕКСТА

PRECEDENT DENSITY AS A CHARACTERISTIC FEATURE OF CONTEMPORARY MEDIATEXT


Ключевые слова: прецедентная плотность, прецедентность, интертекстуальность, медиатекст.

Keywords: precedent density, precedence, intertextuality, mediatext.


В статье рассматриваются общие вопросы теории интертекстуальности, проводится разграничение между интертекстуальностью как средством кодирования смысла путем отсылки к другому тексту и прецедентностью как феноменом сознания. Описана специфика интертекстуальности в сфере медиатекстов, состоящая в сочетании словесного и визуального рядов, а также в том, что в качестве прецедентности может выступать не только текст, но и ситуация действительности.

The article addresses to the issues of the intertextuality and points out the difference between intertextuality as a means of expressing meaning by the reference to another text and precedence as a phenomenon of consciousness. The author points out such specific features of intertextuality in mass media texts as the synthesis of the verbal and visual representation as well as the use of not only texts but real facts as the sources of precedence.


В своей статье о современной культуре В. Вс. Иванов отмечает, что, согласно классификации, предложенной известным французским этнологом К. Леви-Строссом, современные культуры представляют собой т.н. «горячие культуры»: они помнят все уже созданные тексты (текст, вслед за Ю.М. Лотманом трактуется в широком понимании этого термина как любые совокупности знаков: книги, музыкальные, живописные, графические работы и т.п.) и стремятся к тому, чтобы создать текст, непохожий на уже существующие. Предшествующие, т.н. «холодные» культуры, охватывающие период прошедших тысячелетий, стремились в основном к точному воспроизведению уже существующих текстов (на разных этапах это были, как правило, священные тексты: гимны богам, нравственные и правовые формулы и т.д.). «Холодным» культурам память была необходима для того, чтобы сохранять запас священных текстов в неизменном виде, «горячим», напротив, для того, чтобы, опираясь на предшествующие тексты, все же избежать повторения сделанного ранее [Иванов 1989, с.5].

С учетом сказанного следует признать, что появление теории интертекстуальности (подчеркнем, теории, а не самого явления), относящееся к середине прошлого века, и ее бурное развитие в последующие десятилетия представляется своевременным и необходимым, поскольку эта теория в известной мере была призвана отразить особенности этого нового типа культур, т. н. «горячих» культур. У истоков этой теории стоит М.М. Бахтин с его концепцией диалогизма, идеи которого были подхвачены и получили дальнейшее развитие в трудах Ю. Кристевой, Р. Барта, Ж. Дерриды и др. Будучи сложным и многоаспектным явлением, феномен интертекстуальности изучается сегодня очень широко представителями различных гуманитарных наук: культурологами, философами, литературоведами, искусствоведами и лингвистами различных школ (герменевтики, теории текста, психолингвистики и когнитивной лингвистики). Сегодня существует множество различных определений интертекстуальности, которые охватывают все разновидности межтекстовых отношений. Суммируя различные подходы к пониманию сущности интертекстуальности и ее диапазона, можно говорить о двух концепциях: т.н. «широкой», или радикальной, и более узкой. В соответствии с этим, интертекстуальность трактуется как универсальное свойство любого текста, т. е. текста вообще, и, таким образом, как явление безграничного и бесконечного текста (радикальное воплощение этот подход нашел в идее «смерти автора», высказанной Р. Бартом). В узком смысле интертекстуальность понимается как особый способ кодирования смысла путем отсылки к другому тексту, включение в свой текст фрагментов предшествующих текстов (Р. Лахманн, И.В. Арнольд и др.). Мы понимаем интертекстуальность в этом более узком смысле данного термина.

В работах о межтекстовом взаимодействии наряду с термином «предтекст» используется термин «прецедентный текст», а также «прецедентное имя» и «прецедентное высказывание» [Красных 1998; с.52-53].

Понятие прецедентности тесно переплетается с понятием интертекстаульности, а различие состоит в аспекте исследования: интертекстуальность трактуется как свойство или категория текста, а прецедентность связана в первую очередь с феноменом сознания, памяти, способами хранения информации в когнитивной базе писателя/ читателя и ее роли в кодировании и интерпретации смысла. Разграничение между данными понятиями следует проводить по их локализации: интертекстуальность принадлежит тексту, обнаруживает себя в тексте как особый способ кодирования смысла посредством «чужого слова», а прецедентность локализуется в тезаурусе человека, т. е. в сознании, и на этой основе может быть определена как тезаурусные формы существования интертекстуальности [Аникина 2004, с.13]. Таким образом, будучи взаимосвязанными и взаимообусловленными, данные термины отражают разные аспекты рассмотрения проблемы межтекстовых отношений.

Проблема интертекстуальности, первоначально возникшая на основе исследования литературного творчества и художественных текстов, долгое время изучалась преимущественно на материале художественной прозы и поэзии, и именно в этой области накоплен значительный теоретический материал [см. например: Кузьмина 1999, Фатеева 2000, Денисова 2003 и др.]. Между тем, изучение феномена прецедентности на материале других форм коммуникации позволило, как справедливо отмечает В.Е. Чернявская, существенно углубить наши знания о специфике данного явления в текстах разной функционально-стилистической и типологической принадлежности [Чернявская 2000, с.3].

Особую значимость имеет, на наш взгляд, изучение феномена прецедентности на материале медиатекстов, что обусловлено несколькими факторами.

Во-первых, это та роль, которую сегодня выполняют массмедийные средства в формировании сознания и, соответственно, регуляции нашего поведения в обществе. Сегодня масс-медиа не столько отражает реальность, сколько реальность, человеческое поведение и стиль коммуникации нередко копируют образцы, навязываемые массмедийными средствами. Как подчеркивает И.В. Рогозина, масс-медиа сегодня является основной средой в которой осуществляется большинство значимых для общества и индивида видов коммуникации [Рогозина 2005, с.3].

Во-вторых, тем фактом, что массмедийные средства обладают наибольшей прецедентной плотностью и позволяют выявить самые разнообразные источники прецедентных текстов. Характеризуя языковой вкус эпохи за последние два десятилетия, Н.Д. Бурвикова и В.Г. Костомаров говорят о том, что он испытал на себе влияние либерализма, демократизации, карнавализации, что нашло свое отражение в изменении привычных границ между книжностью и разговорностью, и это особенно заметно в языке СМИ [Бурвикова, Костомаров 2008, с.3]. Он изобилует различными видами прецедентных текстов: пословицами, афоризмами, строками из песен и фильмов, цитатами из речей известных людей, т. е. наблюдается своего рода интертекстуальный бум, результатом которого является высокий уровень прецедентной плотности массмедийных текстов.

Третьи фактором является поликодовость масс-медийных текстов, сочетание в них словесных и визуальных кодов, что во многом определяет специфику способов хранения прецедентных текстов.

В последнее время появилось значительное число исследований, в которых рассматривается специфика интертекстуальности в массмедийных средствах (см., например: [Аникина 2004, Ворожцова 2007, Спиридовский 2006, Intertextuality and the media, 2000]), однако многие вопросы специфики интертекстуальных связей в медиатексте еще ждут своего рассмотрения. Остановимся на некоторых из них.

Как мы уже отмечали, современные медиатексты отличаются чрезвычайно высоким уровнем прецедентной плотности. И если раньше «чужое слово» использовалось лишь для своеобразного эстетического украшения текста, или своеобразного культурного кода, по которому распознается «свой» – «чужой»; [Брагина 2005, с.104], то сегодня оно является одним из основных способов кодирования смысла.

Поскольку наибольшую смысловую нагрузку, как правило, несет заголовок, представляя смысл в компрессированном виде, а потому выступая в качестве так называемой «сильной позиции» в тексте, наибольшая степень прецедентной плотности наблюдается прежде всего в заголовках, например: «Призрак прессы», «Ужель та самая Анастасия», «Князя Мышкина не встретишь», «Дым Отечества», «Мы наш, мы новый мир построим» (Литературная газета №41, 13-19 окт. 2004), «Олигархи в тумане» (Аргументы и факты, №7, 2006). В качестве других сильных позиций, характеризующихся высокой прецедентной плотностью, выступают эпиграф, начало и конец текста. Возможно также использование прецедентной фразы в качестве начальной на протяжении всего текста. Основными источниками прецедентных текстов являются литература, политика (высказывания политических лидеров), кино и телевидение, паремиологический фонд языка. Как показывает сопоставительный анализ, основной сферой-источником прецедентных текстов в российской прессе являются литературные источники, что служит еще одним подтверждением высокой степени литературоцентричности российской нации. Например: «Единственная категория людей, которой по моим наблюдениям, прощается обладание сколь угодно огромными деньгами и нахальное, показное хвастовство купленными на эти деньги вещами, - это популярные певцы. То есть стрекозе можно, а с муравья мы спросим по всей строгости» (Т. Толстая «Кошелек интимнее обнаженного тела» Аргументы и факты №5, 2002). При этом обращает на себя внимание и тот факт, что в качестве прецедентных текстов часто используются произведения не только российских, но и зарубежных авторов. Например: «Бжезинский пафосно рассуждает об универсальных культурных ценностях, связанных с США; выходит, все универсальные ценности универсальны, но некоторые универсальнее других, те, что связаны с Америкой, привет Оруэллу» (А. Фурсов. Выбор без выбора. Литературная газета № 48 (5999), 1-7 декабря, 2004).

Таким образом, прецедентные тексты могут становиться достоянием не одной, а нескольких взаимодействующих культур. К числу таких текстов относятся произведения В. Шекспира, Ф. Достоевского, Дж. Оруэлла, тексты которых широко используются в качестве прецедентных.

Характерной особенностью интертекстуальности массмедийных текстов является то, что в качестве сферы-источника прецедентности выступают не только и не столько литературные и иные тексты, сколько события реальной жизни, которые в силу их значимости становятся прецедентными ситуациями. В таких случаях упоминание события, или отдельного фрагмента, т. е. слова, именующего это событие или его фрагмент, становится знаком события. И даже если это слово встречается в ином, предшествующем данному событию тексте, оно воскрешает в памяти то событие, именем которого оно стало, т. е. воспринимается как прецедентное. Так произошло со словосочетание ground zero. Трагические события 11 сентября 2001 года, многократное повторение этой фразы в сочетании с визуальным рядом (разрушенными зданиями башен-близнецов), не могло не оставить прочного следа в памяти не только американцев, но и людей всего мира. Таким образом, ground zero стало знаком события, а потому встреча с ним в любом другом тексте, даже написанным ранее, неизбежно вызывает ассоциацию с событиями 11 сентября, т. е. и само событие, и его имя стали прецедентными.

Таким образом, встреча со словом, которое стало знаком события, запускает процесс экфории (термин Н.А. Рубакина), оживления накопленного опыта по одной детали.

Мы уже упомянули визуальный ряд, который сочетается со словесным в масс-медийном дискурсе, и в этом заключается еще одна особенность реализации интертекстуальности в массмедийных текстах. Сочетание вербального и визуального кодов повышает эффект воздействия на реципиента, такие образы остаются в памяти и часто становятся источником прецедентности. Приведем пример из событий августа 2008 года в Южной Осетии. Видеоизображение президента Грузии, в смятении жующего свой собственный галстук, стало своеобразным знаком события, важной деталью имиджа президента. Этот видеоряд сразу же стал знаком прецедентной ситуации и был многократно тиражирован на страницах изданий в таких фразах, как «дожевал свой галстук», «пожиратель галстуков» и в анекдотах типа «Вам галстук завернуть или здесь будете его кушать?»

Мы затронули лишь небольшую часть вопросов, связанных со спецификой феномена прецедентности в медиатекстах для того, чтобы показать актуальность данной проблемы и необходимость ее дальнейшего изучения.