Geum.ru

С. В. Доронина, И. Ю. Качесова

Вид материалаДокументы

Содержание


Communicative types of utterances directives and evaluatives in speech crimes analysing and teaching
Оправдали защитника русских школ в латвии.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   48

COMMUNICATIVE TYPES OF UTTERANCES DIRECTIVES AND EVALUATIVES IN SPEECH CRIMES ANALYSING AND TEACHING



Ключевые слова: речевые преступления, лингвоконфликтология, коммуникативные типы высказываний: директивы, оценки.

Keywords: speech crimes, linguoconflictology, communicative types of utterances: directives, evaluatives.

По утверждению автора, возможен анализ речевых преступлений и обучение лингвокриминалистов на основе коммуникативных типов высказываний: директив и оценок.

The author suggested, it’s possible to analyse speech crimes and to teach linguocriminalists with such a resource as communicative types of utterances: directives and evaluatives.




Методическая задача предъявления юрислингвистических знаний будущим экспертам-лингвистам является одной из основных в том варианте лингво-конфликтологии, который преподается четверокурсникам в Институте судебных экспертиз МГЮА [Галяшина 2007]. Лингвоконфликтология – новое и ключевое направление в нашей проблемной области – области сопряжения языка и права [Голев 2006]. А в ИСЭ это пропедевтический курс, своеобразный «переходник» между собственно юридическими дисциплинами экспертной специализации и собственно филологическим, общеобразовательным блоком: они «сочленяются» через лингвоконфликтологию, а она, в свою очередь, выводит в следующих семестрах на основы производства ЛЭ как на сугубую дисциплину специализации (ее в ИСЭ ведет проф. Е.И. Галяшина).

В той же функционально-грамматической логике, примененной к задачам лингвоэкспертного образования, что и ФС поле ОЦЕНКИ, можно, на мой взгляд, раскрывать перед студентами содержание ПРИЗЫВА – главного лингвоправового признака такого грозного речевого преступления, как словесный экстремизм. Их объединяет градуируемость иллокутивной семантики, регулярно воплощаемая в определенных лексико-грамматических формах: «Рассмотрение основных директивных РА и вызывающих их и отражаемых в них речевых интенций показывает, что такие РА отличаются разной степенью интенсивности, силы. Так, приказ и мольба сильнее просьбы (…), хотя и они способны интенсифицироваться (…). Общие различия сводятся и к степени скрытости и открытости обнаружения коммуникативного намерения (интенции) говорящего: просьба, как правило, не скрывается, а принуждение, подстрекательство говорящий стремится завуалировать» [Формановская 2007, с.321]. Подобно тому, как отчетливо шкалируется оценочная семантика (инвективная и просто пейоративная – в речевых конфликтах, и наоборот, позитивная, когда бывают гипер-боличными бытовой комплимент и рекламная похвала), - подобно этому побудительная, директивная семантика различается по интенсивности, а следовательно, по силе воздействия на потенциальную аудиторию: «Призыв – это наиболее радикальная и открытая форма словесного воздействия на поведение человека» [Осадчий 2007, c.57].

Для лингвоэкспертной практики это важно, как мне кажется, потому, что шкалированность семантического признака в конфликтогенном тексте, выявленная в лингвистической экспертизе, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО влияет на правовую интерпретацию инкримируемых контекстов как виновных (речевых деликтов) или как невиновных. Я подчеркиваю гипотетичность этого тезиса - в том числе и потому, что далеко не каждое правонарушение, а тем более преступление заслуживает смягчающих обстоятельств. И в первую очередь это касается этноэстремизма. Но если применительно к оскорблению снисхождение оказывать стоит – хотя бы потому, что самим юристам уголовное наказание за словесный выпад в межперсональных отношениях давно уже представляется несоразмерным и в конце июня 2009 г. депутат Б.Резник уже внёс в Госдуму законопроект о декриминализации клеветы и оскорбления, - то и относительно словесного экстремизма как общественно опасного преступления существует много привходящих обстоятельств. Они заставляют лингвистов-экспертов быть осторожными со своими когнитивно-коммуникативными интерпретациями, чтобы не «подставить» людей под карающую длань суда, зависимого от власти или бизнеса, – не то что оппозиционеров или независимых журналистов, а просто социально активных граждан, противостоящих «бюрократическому идиотизму».

Полевое описание побудительных конструкций (реплик диалога или компонентов письменного текста) уже многосторонне подготовлено - как со стороны ТФГ и ТРА, так и со стороны теории ЛЭ. Подробный анализ семантики и прагматики русского императива дан в [Храковский, Володин 1986]. В ТФГ в рамках суперкатегории МОДАЛЬНОСТЬ описаны поля ПОВЕЛИТЕЛЬНОСТЬ (с опорой на морфологическую категорию наклонения, в частности на повелительное=императив [Храковский 1990, c.185-237] и ее речеактные проявления (Бирюлин 1990:238-243) и ОПТАТИВНОСТЬ (с опорой на сослагательное наклонение=оптатив [Корди 1990а, c.170-184]. В то же время уже давно в русских грамматиках отмечено, что императив регулярно транспонируется, выражая значения других наклонений (желание, уступку), тогда как средства побуждения черпаются из индикатива и оптатива: «Косвенный речевой акт в поле побудительности имеет место как в том случае, когда в значении побуждения используется вопросительное или повествовательное предложение, так и при использовании побудительного предложения силлокутивной силой вопроса или сообщения» [Булыгина, Шмелев 1997, c.283]. А высказывания с модальными глаголами столь часто употребляются (как универсалия - во многих языках) во вторичной побудительной функции, что «уже входят в инвентарь языковых средств выражения побуждения» [Корди 1990б, c.180].

Уже в традиционной грамматике при функциональной классификации предложений по их целеустановке побудительное предложение входило в базовую триаду «сообщение – вопрос - побуждение». В рамках ТРА Остин назвал их по функции (иллокутивной силе) ЭКЗЕРСИТИВАМИ (высказываниями, которые принуждают, приказывают) [Остин 1986:], а нынешнее общеизвестное название ДИРЕКТИВ предложено в [Серль 1986]. Разновидности этого класса РА выявлялись в соотнесении со статусно-ролевыми отношениями коммуникантов, с распределением бенефактивности и другими параметрами. В дихотомической классификации В.В. Богданова противопоставление побуждающих и непобуждающих РА относится к принципиальным и осуществляется на втором этапе членения (на первом противопоставлены институциональные РА, фактически декларативы, неинституциональным – всем остальным) [Богданов 1990, c.52]. ПОБУЖДАЮЩИЕ РА делятся на адресантно-инициирующие (комиссивы) и адресатно-инициирующие (директивы с дальнейшей конкретизацией [там же, с.54]. Классификация директивов, предложенная в [Формановская 2007, c.306-333] по В.В.Богданову, представляет для ЛЭ особый интерес, так как она построена по принципу поля, давно используемому исследовательницей – первоначально применительно к ФСК вежливости и одноименному ФСП, которые она описала в свои пионерских в отечественной коммуникативистике работах по ЕРЭ. В своем обобщающем труде «Речевое общение: коммуникация и прагматика» для подобных совокупностей она предложила термин коммуникативно-семантическая группа – КСГ и описала здесь КСГ «ПРОСЬБА». Среди инъюнктивов она перечисляет приказ, команду, требование, распоряжение, предписание и проч. [там же, с.322] – но ПРИЗЫВА как конкретного РА среди них нет. Его утверждение в этом статусе произошло в работе А.Н.Баранова. А юридизация этого обозначения, судя по всему, произошла в силу отечественной партийно-журналистской традиции, согласно которой призывами называли разного рода духоподъемные высказывания широко понимаемого побудительного значения (соответственно, очень разнообразные грамматически), которые печатались особым квазитекстовым блоком по советским праздникам на первой полосе официальных изданий – «Правды», «Известий». Фактически это слово стало родовым обозначением для побуждений в политической сфере, как об этом справедиво написал проф. Баранов, что, конечно, затрудняло работу судей и даже экс пертов. Но на сегодня мы получили подробную лингвоэкспертную разработку этой проблемы (см. ниже). Свою же задачу я вижу, повторю, в том, чтобы привлечь внимание к ПРИЗЫВУ как к конфликтогену в лингвометодических целях.

В Федеральном законе «О внесении изменений в Федеральный закон «О противодействии экстремизму»» от 27.07.06 экстремистской деятельностью считается, помимо разных деятельностных проявлений, «создание и (или) распространение материалов (произведений, предназначенных для публичного использования и содержащих хотя бы один из признаков, предусмотренных законом для экстремистских деяний, а также публичные призывы к перечисленным видам деятельности, а также публичные призывы и выступления, побуждающие к осуществлению указанной деятельности, обосновывающие либо оправдывающие совершение данных деяний». В рамках антиэкстремистского законодательства «оратор может быть привлечен к уголовной ответственности за такие вербальные действия, как: обнародование взглядов и высказывание мнений, формулирование в своей речи призывов, а также пропаганду идей, квалифицируемых как экстремистские. Кроме того, экстремистской деятельностью считаются определенные виды клеветы и угрозы в адрес представителя государственной власти» [Осадчий 2007, c.55]. Большой объем и неопределенность признаков данного уголовного преступления, а также высокая политизированность судебных решений потребовали – во избежание манипуляций – надежных, достоверных текстовых показателей, а следовательно, серьезной юрислингвистической проработки.

Как лингвоправовое понятие, т.е. формулировка, используемая в законах, ПРИЗЫВ досих пор не дефинирован, не конкретизированы признаки этого речевого преступления. В то же время лингвосемиотические критерии, помогающие проводить экспертизу, уже давно наличествуют во внутренних методических рекомендациях: «Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды», подготовленных в Генеральной прокуратуре еще в 1999 г., в методичке МВД «Информация о том, что Федеральным законом «О противодействии экстремистской деятельности» признается экстремизмом, экстремистской организацией и экстремистскими материалами», и в методических рекомендациях «Ответственность за криминальные проявления экстремизма», изданных Генпрокуратурой в 2002 г. Но они нуждались в дальнейшей конкретизации. Шагом вперед явилась изданная ГЛЭДИС брошюра «Лингвистика VS экстремизм» [Галяшина 2006]. Затем прицельный анализ призывов появился в монографии «Лингвистическая экспертиза текста» [Баранов 2007,c. 412-474], в книге «Правовой самоконтроль оратора» [Осадчий 2007, c.49-92] и в исследовании «Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза» [Бринев 2009, c.137-142]. В этих исследованиях ПРИЗЫВ сложным образом соотносится с крупным типом РА, традиционно называемым ДИРЕКТИВ, но при этом не ограничивается императивными конструкциями, а охватывает иные средства побуждения.

Коммуникативное назначение этого РА описывается известной формулой, которая предложена А.Вежбицкой для семантической экспликации императивов, - «Я хочу, чтобы ты сделал Р» [Баранов 2007, c.412]. Отметив разнообразие типов побудительных актов, таких как приказ, распоряжение, предложение, просьба, запрещение и проч., ученый отметил, что по следующим параметрам: отношение говорящего к адресату; отношения между говорящим, адресатом и третьими лицами, отношение как говорящего, так и адресата к тому, что должно быть сделано, а также особые условия успешности - призыв имеет свои характерологические особенности [там же, с.415]. Итоговая дефиниция звучит так: «Призыв – это речевой акт, обращенный к адресату с целью побудить его выполнить некоторое действие или совокупность действий, осмысляемых как важная часть общественно значимой деятельности, способствующей достижению некоторых идеалов, или побудить адресата учитывать в своем повседневном поведении эти идеалы, причем говорящий и адресат являются политическими субъектами или их представителями, а сам речевой акт рассматривается как часть общественно-политической коммуникации» [там же, с.420]. Проанализировав случаи автореферентного употребления призывов, автор предложил внутреннюю классификацию РА, фактически выявив ее полевой характер (автор говорил о центральной части множества призывов и о его периферии). В отличие от обычных побуждений, «эталонный» призыв «не требует немедленного выполнения и, скорее, является рекомендацией к поведению, основанной на тех или иных морально-этических, идеологических, ценностных категориях» [там же, с.421]. Инвариант призыва объемлет его инклюзивный («Превратим Москву в город-сад!») и эксклюзивный («отложите межпартийные распри!») типы. На основании пропозитивных показателей и условий успешности проф. Баранов подробно классифицировал призывы и дал их сводную, очень удобную для ЛЭ таблицу. Разновидности призывов включают ПРИЗЫВ-ЛОЗУНГ, ПРИЗЫВ-АПЕЛЛЯЦИЮ, ПРИЗЫВ-ОБРАЩЕНИЕ и ПРИЗЫВ-ВОЗЗВАНИЕ [там же, с. 422-432]. Автор также алгоритмизировал представление пропозитивной семантики этого типа РА, характерной для таких направлений экстремизма, как призывы к насильственным действиям, к действиям, направленным на возбуждение розни (религиозной, расовой, национальной), на унижение национального\социального достоинства. В пропозитивной сфере специально отмечен контрастивный характер предикации – наличие актанта-антагониста, по отношению к которому звучат призывы к изгнанию, наказанию, убийству [там же, с.455]. Автор проанализировал лексико-грамматические характеристики эксплицитных призывов как показатели иллокутивной силы призыва: 1) эксплицитные перформативные формулы («Мы призываем всех москвичей прийти на Пушкинскую площадь…»), 2) императивы всех трех лиц, 3) побудительные междометия («Долой Ельцина!»), 4) транспозиция наклонений («Даешь прямой эфир!»), 5) номинализации и близкие к ним формы («Никакой поддержки Временному правительству!», «Родина или смерть!»). Эти языковые показатели маркируют явные призывы. В то же время шкалированность побудительной силы и эмоциональной насыщенности призывов не рассматривается автором как их релевантная характеристика. Автор отметил также существование косвенных (или скрытых) призывов с такими формами выражения, как модальные предикаты с семантикой долженствования (необходимо, нужно, требуется, следует) и нек. др. [там же, 2007:439]. Таким образом, проф. Баранов предложил формализованную процедуру семантического анализа призывов, которая в дальнейшем должна быть поддержана, по его мнению, во-первых, созданием тезауруса лексем, типичных для выражения пропозиционального содержания призывов к экстремистской деятельности, а во-вторых, изучением косвенных способов выражения призыва и инвентаризацией продуктивных языковых механизмов, связанных с непрямой передачей иллокутивной семантики призыва [там же, с.474].

Выводы А.Н. Баранова находят подтверждение в книге М.А.Осадчего: с лингвистической точки зрения призывом является словесная конструкция, содержащая глагол в форме повелительного наклонения (иди, бери, не позволяй…) или эквивалентных этому наклонению форм (типа Поборемся! Избавим! Дадим отпор! Пошли! Встали!). Все иллокутивные оттенки опосредованно влияют на квалификацию побудительного высказывания/текста как деликта. Обязательным компонентом призыва является образ адресата речи [Осадчий 2007, c.57]. Автор различает явный прямой призыв: императив + образ адресата, косвенный: открытое побуждение без использования форм глагола с повелительным значением, но с использованием модальных сказуемых: необходимо спасать Россию, нужно избавляться от иноверцев; и скрытый: это информация, подстрекающая к каким-либо действиям, направленно формирующая у адресата желание действовать или чувство необходимости действий; но императив или изофункциональные формы отсутствуют [там же, с.58-59]. «Существует мнение, – пишет автор, – что скрытый призыв более мягок, менее радикален, чем явный. Однако это не так: явный призыв является в некотором смысле «честным» способом воздействия на адресата речи – он открыт и быстро себя обнаруживает в глазах читателя или слушателя (…). В случае со скрытым призывом реакция по противодействию запаздывает, адресат речи не сразу понимает, что цель автора – призвать читателя к определенным действиям. Читатель увлекается текстом и незаметно для себя встает на сторону автора» [там же, с.62]. Автор отмечает сложное соотношение между призывом и подстрекательством к экстремистской деятельности и возбуждением межнациональной розни и вражды: эти последние ближе к оценочным и фактологическим или интерпретирующим высказываниям, являя собой (с точки зрения ТФГ) дальнюю периферию поля директивности, его пересечение с полем оценки.

Анализ совокупностей средств выражения прямого и косвенного, а также скрытого призыва (подстрекательства), которые предложили авторы-эксперты на материале современного русского политического дискурса, принципиально близок той функционально-грамматической классификации средств побуждения, которая была предложена в моей кандидатской диссертации на материале рубежа Х1Х-ХХ в. – агитационных листовок социал-демократов – большевиков [Кара-Мурза 1986].

Исконная сфера функционирования побудительных РА – межперсональный диалог. Но они обладают и текстообразующей функцией, как в устной, так и в письменной речи. Анализ разнообразных конструкций побудительной семантики в агитационных листовках привел меня к выводу об их двойном варьировании – парадигматическом и синтагматическом. Композиционно (синтагматически) они составляли, как правило, заключительную призывную часть листовочного текста, которая логически выражала выводы - призыв к политической активности из рассуждения о тяжелой жизни петербургского пролетариата начала ХХ в., и демонстрировали между тем большое разнообразие значений, выраженных вариативными грамматическими средствами. Это синтагматический параметр варьирования. Регулярность его в свою очередь позволила мне вычленить эти конструкции из текстов и объединить – уже на лексико-грамматическом основании - в совокупность парадигматического типа, но в парадигму не языковую, а речевую - коммуникативную. Распределив все разнообразие найденных в листовках побудительных конструкций в пять групп – видов высказываний, я предположила, что на основании общей гиперсемы (обобщенного иллокутивного значения ПОБУЖДЕНИЯ) можно составить из них совокупность родового уровня – тип высказываний. Он получил в диссертации двойное название - «Побуждение (Прескрипция)» [там же, с.14-16]. Как конституирующие факторы типов высказываний как речевых микросистем (за макросистемы приняты жанры как модели текстов) были признаны 1) коммуникативная целеустановка (resp – иллокутивная сила), 2) речемыслительная операция (resp – пропозитивная семантика), 3) общая функционально-семантическая категория (в данном случае - побудительность) и 4) текстообразующая функция.

Семантические оттенки побудительного значения я описывала с опорой на идеи [Шендельс 1970]: разные ВИДЫ высказываний складываются благодаря конфигурациям разных сем. А объединение нескольких видов в ТИП высказываний мотивируется гиперсемой (resp ФС категорией) побудительности. Лексико-грамматическое их разнообразие отображается в полевой структуре (ФСП), которая центрирована вокруг морфологического ядра – категории наклонения, а конкретнее – императива, тогда как на периферии поля наблюдается грамматическая синонимия императивных форм и индикативных модализованных высказываний и транспозиция - при взаимодействии категорий наклонения и времени. Вот (на примерах из листовок «Союза борьбы» - ПК РСДРП) какие виды высказываний объединены в описанный тип, и вот каковы их грамматические характеристики.

1) Смысловой и грамматический центр ФСП – вид «ПОБУЖДЕНИЕ». Оно характеризуется адресованностью и конкретностью глагольной семантики. Грамматически оно представлено тремя лицами императива: «Будем дружно выбирать в Думу социал-демократов!».

2) В околоядерном виде высказываний «ПРИКАЗЕ» акцентируются семы необходимости и неизбежности, категоричности: «Вперед! Смелей и дружнее, товарищи!». Активно используются транспонированные средства – инфинитив, индикатив в прошедшем времени (сравним крылатую команду генерала Лебедя: «Упал, отжался!»

3) В «ЛОЗУНГЕ», при наличии специальных средств выражения побудительности (частиц), при яркой биполярной оценочности и категоричности волеизъявления акциональность, как и адресованность, «падает»: «Долой милитаризм! Да здравствует всеобщее вооружение народа!».

На периферии данного ФСП находятся виды «ДОЛЖЕНСТВОВАНИЕ» и «ПОЖЕЛАНИЕ».

4) У долженствовательных высказываний ослабевает категоричность призыва и «размывается» презентно-футуральная перспектива. Грамматически это индикатив, осложненный деонтической модальностью: «Теперь мы еще решительнее, чем прежде, должны заявить свои требования»; «Хозяин обязан по закону одну рабочую книжку выдавать нам».

5) Пожелания выражаются сослагательным наклонением и демонстрируют низший уровень интенсивности повеления. В листовках ПК РСДРП (307 текстов) их было ничтожно мало – единицы: ролевые отношения агитаторов и читателей и агитационная деятельность не способствовали такой слабой форме управления активностью аудитории.

Дальняя периферия ФСП побудительности – высказывания в будущем времени, демонстрирующие взаимодействие иллокутивных функций СООБЩЕНИЯ-ПРОГНОЗА, настойчивого предсказания - почти побуждения (см. примеры ниже).

Итак, в моем представлении, единицы коммуникативного уровня (высказывания) демонстрируют способность объединяться в иерархически-парадигматическую организацию, которую уместно обозначить в рабочем порядке как коммуникативный тип высказываний – КТВ. КТВ я понимаю как дискурсивно и жанрово маркированные показатели, пригодные в лингвистической экспертизе, во-первых, чтобы интерпретировать подлинные авторские интенции и иллокутивную семантику конфликтогенных высказываний/ текстов, а также прогнозировать перлокутивный эффект, а во-вторых, чтобы сделать их одной из опор преподавания лингвоконфликтологии. Для обозначения парадигматических совокупностей побудительных и оценочных КТВ я предлагаю использовать термины ДИРЕКТИВЫ и ЭВАЛЮАТИВЫ. Эти речевые парадигмы имеют полевой характер, идентифицируются и шкалируются по иллокутивной семантике, основываются на функционально-семантических категориях, которые в языковом плане организуются вокруг категорий морфологических или прагматических, а синтагматически реализуются в текстах в составе КРФ (композиционно-речевых форм), другими словами – ССЦ (сложных синтаксических целых).

В моей диссертации была сделана попытка приспособить для обозначения речевой парадигмы высокого уровня (т.е. КЛАССА/ТИПА высказывания) актуальный в 70-80-е годы термин ФСТР (функционально-смысловой тип речи). Применяясь для обозначения суперсинтаксических последовательностей, он, как мне казалось, дублировал одновременно термины ССЦ, КРФ и «способ изложения», а по своей внутренней форме гораздо лучше подходил для обозначения парадигматической совокупности высказываний. Но моя работа была опубликована в виде депонированной рукописи и не имела резонанса, и попытка переосмыслить термин ФСТР осталась втуне. Может быть, она удастся сейчас? Ведь сейчас этот емкий и нужный в преподавании термин практически не у дел: эпоха его активного использования в текстлингвистических работах явно закончилась.

Но сама идея парадигматического варьирования в аспекте речи, а не языка остается методически актуальной, какой она была в 60-80-е гг., когда ее сформулировал проф. Б.Н. Головин [Головин 1969]. В середине 80-х идея полевого варьирования и объединения высказываний была высказана Н.И.Формановской применительно к иной лингвометодической совокупности – а именно к единицам русского речевого этикета, ЕРЭ. В интересах преподавания РКИ на основе прагматической (а не грамматической) категории ВЕЖЛИВОСТИ она сгруппировала типичные для русского языка фразы, выполняющие фатическую и конативную функции, под названием коммуникативно-семантические группы (КСГ) и описала соответствующее ФС поле [Формановская 1986].

Обе эти классификации, будучи ориентированы на разные лингвометодические задачи, демонстрируют одинаковый, на мой взгляд, теоретический подход, в котором непротиворечивым образом совмещены идеи функциональной грамматики и теории речевых актов. Как было показано выше, с иными прикладными целями (юрислингвистическими), но на тех же основах и со схожими результатами – созданием полевой структуры – лингвистами-экспертами (Барановым, Осадчим) описана такая группа высказываний, как призывы.

Высказывания современных оппозиционных политиков из публикаций московских газет про межнациональную рознь и про активность националистических организаций предлагают богатый лингвометодический материал для изучения будущими лингвистами-экспертами конфликтогенной области ПРИЗЫВОВ. Воздержусь от правовых гипотез относительно этих контекстов, поскольку большинство из них не было инкриминировано по интересующим нас статьям.

ПОБУЖДЕНИЕ И ДОЛЖЕНСТВОВАНИЕ: По сообщению газеты «Коммерсантъ» («Ъ», 23.06.06), в сквере у московского кинотеатра «Баку» представители НДПР (Национал-державной партии России) и активисты ДПНИ (Движения против нелегальной иммиграции) митинговали против установления памятника первому (постсоветскому) президенту Азербайджана Гейдару Алиев: «Митинг открыл Александр Белов. «Азербайджанцы паразитируют за наш счет, мы их в гости не звали, а этим памятником они решили застолбить себе место в Москве», - кричал он, забравшись на постамент для памятника. Оратора поддержали криками: «Верните Россию русским!» «Сегодня они занимают кинотеатры, а завтра будут выгонять нас из домов, - продолжил г-н Белов. – Слава России!» Призыв поддержали и местные жители. «Второе поколение азербайджанцев уже тут торгует редиской и зеленью, - сообщил мужчина в очках, представившийся Борисом Смирновым. – Надо с этим кончать!» Покричав еще с полчаса «Россия для русских!», активисты ДПНИ и НДПР разошлись, так и не сумев привлечь внимания дежуривших в сквере милиционеров».

ПОЖЕЛАНИЕ: ОПРАВДАЛИ ЗАЩИТНИКА РУССКИХ ШКОЛ В ЛАТВИИ. По сообщению «Новых известий» (12.10.06), 11.01.06 полиция безопасности Латвии начала уголовный процесс по факту антигосударственных комментариев на интернет-портале защитников русских школ, написанных предположительно бывшим депутатом от объединения «За права человека в единой Латвии» Александром Гильманом. «Государство латышей – такое же абсолютное зло, как и государство нацистов, но, по счастью, намного более слабое и трусливое. То, что наше поколение допустило такое формирование, является непростительной ошибкой. Приднестровцы такой ошибки не допустили, и там русским школам ничего не грозит. Поэтому наша задача достаточно проста. Тактически – добиваться максимальных уступок, используя слабость и трусость врага, не забывая, что это враг. Стратегически – передать взгляды своего поколения следующему. При реальной возможности было бы лучше всего ликвидировать Латвию», - говорилось в комментарии на интернет-портале. Повторная лингвистическая экспертиза установила, что высказывания господина Гильмана «в целом враждебны по отношению к Латвии и латышскому народу, но не содержат призывов к свержению государственной власти в стране».

Сравним на отечественном материале: блогер Савва Терентьев осужден на год условно по ст. 282. Комментируя критическую статью журналиста Б. Суранова «Киберполицию юзают на выборах», он написал (правописание подлинника): Ненавижу ментов, сцуконах… не согласен с тезисом «у милиционеров остался менталитет репрессивной дубинки в руках власть имущих». Во-первых, у ментов; во-вторых, не остался; он просто-напросто неискореним. мусор – и в африке мусор. кто идет в менты – быдло, гопота – самые тупые, необразованные представители жив(отн)ого мира. Было бы хорошо, если бы в центре каждого города России, на главной площади (в Сыктывкаре - прямо в центре Стефановской, где елка стоит – чтоб всем видно было) – стояла печь, как в Освенциме, где церемониально, ежедневно, лучше дважды в день (в полдень и в полночь) – сжигали бы по неверному менту, народ чтоб сжигал. Это был бы первый шаг к очищению общества от ментовско-гопотской грязи». Комментарий Б.Суранова: «Прямо масленица какая-то».

Резюмирую. В целях анализа конфликтогенных текстов на предмет выявления лингвистических показателей речевых преступлений, а также в целях обучения начинающих экспертов алгоритмам ЛЭ, стоит выявить особые ПОЛЕВЫЕ группировки разноуровневых средств русского языка, выражающих коммуникативные намерения ОЦЕНКИ и ПРИЗЫВА как особых ТИПОВ коммуникативных единиц. Один из путей повышения качества экспертиз и, соответственно, судебных решений мне видится в том, чтобы описать речевые конфликтогены как полевые системы и интегрировать новые знания в имеющиеся у будущих экспертов теоретические представления, с одной стороны, об устройстве воздействующих ресурсов русского языка, с другой – о построении увещевающих текстов, в том числе конфликтогенных, а с третьей – о закономерностях общения, в том числе конфликтного.

В чем я вижу пафос своего выступления? В том, чтобы обратить внимание коллег на недооцененную, как мне кажется, в вузовском преподавании родного языка научную парадигму - функциональную грамматику. Представляется, что можно и нужно интенсифицировать преподавание за счет изложения материала «от смыслов и функций к средствам». Ведь грамматика для русской аудитории, что в средней, что в высшей школе, традиционно излагается «от средств к функциям» – и эта манера изложения, судя по неблестящим достижениям, не оправдывает себя в качестве единственно возможной. Через полевой подход на занятиях в ИСЭ я стараюсь преподать собственно языковой, грамматический аспект лингвоконфликтологии, дополняя ее лингвокоммуникативный блок, базирующийся на ТРА, и конфликтологическую составляющую, соотнесенную с правовыми основами лингвистической экспертизы.