С. В. Доронина, И. Ю. Качесова
| Вид материала | Документы |
- Елена Витальевна Доронина, 46.85kb.
- А. А. Чувакин (редактор), И. В. Огарь (зам. Редактора), Т. В. Чернышова (отв за выпуск),, 2910.4kb.
- Новости 12, 5609.66kb.
- «утверждаю» Директор моу воронцовская сош г. С. Доронина, 1928.98kb.
- Госдума РФ мониторинг сми 18 июня 2008, 5133.23kb.
- Краткое содержание программы. Данный проект направлен на выработку у пользователей, 185.69kb.
- Доронина Владислава, 38.69kb.
- Завещание джон гришем перевод с английского И. Я. Доронина. Ocr tymond Анонс, 5160.59kb.
- К вопросу о некоторых особенностях вузовского образования россии и германии и. Н. Доронина, 23.47kb.
- Учебно-методический комплекс дисциплины Бийск бпгу имени В. М. Шукшина, 504.68kb.
Рис.1. Официально-деловой язык в отношении к смежным функциональным разновидностям языка
Объединяющим началом для рассматриваемых разновидностей языка является понятие «литературный язык» (лишь ограниченная часть делового языка может выходить за его пределы), характеризующееся тесно связанными признаками «высокая степень нормативности», «общепринятость» и «образцовость» («предписательный модус»), которые в их единстве во многих случаях достигают уровня «общеобязательность». Нормативность, общепринятость – важные условия государственной, юридической и официально-деловой разновидностей языка, поскольку они обращены к рядовым носителям языка; по этой причине тексты документов должны быть всем доступны и понятны. Однако, будучи официальным, они не могут быть нелитературными, поскольку предполагают использование «узаконенных» языковых средств. Кроме того, указанные разновидности языка являются следствием профессиональной деятельности, в том числе научной (в правовой сфере), и потому также не могут быть нелитературными.
Итак, официально-деловая коммуникация определяется как коммуникативное пространство, которое соотносится с такими коммуникативными сферами, как официальная, деловая, государственная, правовая, политическая, социальная сферы коммуникации, и в котором доминируют коммуникативные процессы, связанные с реализацией регулятивной функции посредством официально-делового языка. Официально-деловой язык в свою очередь определяется как функциональная разновидность языка, главной функцией которой является регулирование производственных, административно-управленческих, служебных отношений, производимое на уровне официальных (прежде всего государственных) инстанций и должностных лиц, что обусловливает стремление придать тексту особую значимость за счет использования специализированных вербальных и паравербальных средств. Сущность официально-делового языка определяют два конститутивных признака: «деловой» и «официальный»18. Признак «деловой» отражает особый подход человека к той или иной проблеме, связанный с организацией ряда действий в целях ее разрешения. Признак «официальный» предполагает выражение особого статуса речевого произведения в целях эффективного осуществления регулирующей функции на институциональном уровне.
Литература
Голев Н.Д., Сологуб О. П. Официальное функционирование языка в сфере государственной коммуникации // Юрислингвистика-9: Истина в языке и праве. Кемерово; Барнаул, 2008. С. 70–88.
Голев Н.Д., Сологуб О.П. Государственная коммуникация (параметры официализации текста) // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 2007. Вып. 11. С. 47–57.
Грачев М.Н. Политическая коммуникация: теоретико-методологический анализ: автореф. дис. … д-ра полит. наук. М., 2005.
Громова Т.Н. Государственная коммуникация: теоретическая модель и региональная практика // Теория коммуникации & прикладная коммуникация. Ростов н/Д., 2002. Вып. 1. С.43–52.
Захарова Е.П. Коммуникативные категории и возможность их классификации // Единицы языка и их функционирование. Саратов, 1998. Вып.4. С. 9–17.
Захарова Е.П. Коммуникативные категории и нормы // Хорошая речь. Саратов, 2001. С. 163–179.
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М., 2004.
Кузнецова Е.В. Институциональная природа управленческого документа: автореф. дис. … канд. социол. наук. Екатеринбург, 2004.
Сологуб О.П. Официально-деловой текст в системно-структурном аспекте // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 2009.
СРЯ – Словарь русского языка: В 4-х т. М., 1981–1984.
Сырых В. М. Теория государства и права. М., 2005.
Longe V.U. Aspects of the textual features of officialese: The register of public administration // IRAL. Heidelberg, 1985. Vol. 23, № 4. P. 301–314.
Татаринцева Е.Н. (Барнаул)
Tatarintseva E.N. (Barnaul)
ОБ АКТУАЛЬНОСТИ ИЗУЧЕНИЯ ЯЗЫКОВЫХ НОРМ В АСПЕКТЕ ЛИНГВОПЕРСОНОЛОГИИ
ON ACTUALITY OF RUSSIAN LANGUAGE NORMS RESEARCH IN THE ASPECT OF LINGUISTIC PERSONALITY
Ключевые слова: нормы языка, ортология, лингвоперсонология.
Keywords: linguistic norms, theory of linguistic norms, linguistic personality.
The article deals with actuality of Russian language norms research in the aspect of linguistic personality; the article contains the main problems of the reseach on theoretical and applied levels.
Статья посвящена изучению норм русского языка в аспекте лингвоперсонологии (теории языковой личности) – самостоятельного направления современного языкознания.
Лингвоперсонологическое описание языка, являясь реализацией антропоцентристского подхода к его изучению, в качестве основной операциональной единицы предполагает языковую личность – носителя языковой способности и субъекта письменно-речевой деятельности. Формирование лингвистической персонологии предвосхитили антропоцентристские лингвистические исследования, а именно работы Ю.Н. Караулова, Г.И. Богина, Н.Д. Голева и других авторов, посвященные теоретическому и методологическому обоснованию изучения языковой личности. Сам термин «лингвистическая персонология» (или лингвоперсонология) был введен в научный обиход В.П. Нерознаком для обозначения теории языковой личности, рассматриваемой как частное выражение (на уровне языка) философского учения, называемого персонализмом, основателями которого являются французские философы Ш. Ренувье и Э. Мунье [Нерознак 1996].
В настоящее время осуществляется активная разработка лингвоперсонологического направления в лингвистике: определяется статус лингвоперсонологии как самостоятельного направления лингвистики, категориальный и терминологический аппарат лингвоперсонологии; вводятся новые объекты лингвоперсонологического описания. Основными категориями и понятиями описания языка в аспекте лингвоперсонологии являются следующие: лингвоперсонологическое функционирование (варьирование) языка, антропотекст, языковая личность, языковая (и метаязыковая) способность и варианты ее реализации, тип языковой личности, портрет языковой личности, личностно-ориентированное обучение русскому (и иностранному) языку и др.
Лингвоперсонология рассматривается нами прежде всего как инструмент, методология описательного изучения нормативных образований русского языка (русской ортологии). Актуальность такого исследования определяется прежде всего следующим: 1) антропоцентричностью современных лингвистических исследований в целом; 2) тем, что в настоящее время идет усиление общетеоретической значимости ортологии, рассматриваемой как самостоятельный раздел лингвистики, посвященный нормам языка. В частности, теоретический характер и потенциал ортологии рассматривается и обосновывается в работах А.Г. Жуковой и Е.М. Хакимовой. Теоретические основы ортологии, разработанные в рамках лингвоперсонологического описания нормативных явлений русского языка, способствуют уходу от видения ортологии исключительно как дисциплины прикладного характера.
Один из основных вопросов, который возникает при такой постановке исследовательской задачи, можно сформулировать следующим образом: в чем заключается научная значимость лингвоперсонологического описания языковых норм русского языка? Ответ на этот вопрос находится при обращении, с одной стороны, к традиции изучения языковых норм, с другой – к тому новому, что привносит исследование языковых норм в лингвоперсонологическом аспекте. Нормы русского языка в лингвистической литературе последних двух десятилетий являются основным объектом изучения ортологии, относимой к нормативной части культуры речи и являющейся по своей сути преимущественно прикладной сферой [Жукова 2008; Хакимова 2003]. Традиционно нормы языка рассматриваются исследователями в следующих аспектах: (1) системном (нормы представлены на каждом уровне системы языка: фонетическом, акцентологическом, словообразовательном, грамматическом, лексическом, синтаксическом, орфографическом и пунктуационном); (2) узуальном (речь идет о нормативности общения в разных ситуациях – коммуникативных нормах); (3) кодификаторском (определение нормативности языкового варианта по ряду параметров и закрепление его в словаре в качестве «образца» – нормативного инварианта).
Лингвоперсонология, рассматриваемая нами прежде всего как методология лингвистического исследования, имеет высокий объяснительный потенциал для изучения многих языковых явлений, в том числе и нормативных: «язык устроен так, а не иначе еще и потому, что он обслуживает разные типы языковой личности (носителей разных вариантов языковой способности) и по этой причине имеет на своих полюсах разные качества и свойства» [Голев 2006, с.22]. Применительно к нормативной сфере русского языка лингвоперсонология позволяет по-новому интерпретировать многие предметы изучения ортологии, например, борьбу вариантов в языке – как детерминированную не только закономерностями системы, но и особенностями реализации языковых, а точнее ортологических, личностей носителей языка. При этом в качестве основной детерминанты изменения языковых норм рассматривается лингвоперсонологическая – индивидуально-типологическое разнообразие языковых (ортологических) личностей носителей русского языка. Так, например, индивидуально-типологическое разнообразие языковых личностей на примере их орфографической деятельности было выявлено и описано нами в ходе проведения серии направленных экспериментов. В результате экспериментов было установлено, что ориентация носителей русского языка на основной принцип русской орфографии (морфемный) по-разному проявляется в их орфографической деятельности, в частности были вывялены такие варианты: следование морфемному принципу в соответствии с нормой / вопреки норме; устойчивое следование морфемному принципу / неустойчивое и другие (подробнее [Татаринцева 2007]).
Изучение языковых норм в лингвоперсонологическом аспекте направлено на решение важной научной задачи – описание реальной письменно-речевой практики носителей языка, другими словами, естественного его функционирования – и включается в ряд работ, реализующих на современном этапе развития языкознания «объективистский» подход к описанию языковых явлений [Голев 2001, Киселева 2002, Тискова 2002]. Указанный подход восходит к идеям И.А. Бодуэна де Куртенэ о необходимости рассматривать предмет исследования таким, «каков он есть», и позднее получает развитие в работах, в частности, А.М. Пешковского – об «объективной» и «нормативной» точках зрения на язык, С.И. Виноградова, выделяющего «мелиоративную» и «объективную» лингвистику (описательную, дескриптивную).
На прикладном уровне изучение естественного (лингвоперсонологического) функционирования нормативных языковых образований позволяет решить многие задачи: 1) в лингводидактике – разработка методик, во-первых, диагностирования типа языковой (ортологической) личности носителя языка и, во-вторых, стратегий и тактик обучения грамотности на основе качества исходной языковой способности ученика; 2) в сфере нормирования языка и языкового планирования – описание естественного функционирования языковых норм и использование этих данных при разработке и проведении реформ языка с целью усиления их адекватности практике употребления языка; 3) в теории авторства текста – описание типов ортологических языковых личностей и выявление специфики их текстового проявления.
Литература
Голев Н.Д. Лингвоперсонология: типы языковых личностей и личностно-ориентированное обучение: монография. Барнаул; Кемерово, 2006.
Голев Н.Д. Основной принцип русской орфографии в объективистском освещении: постановка проблем и гипотез // Фонетика и письмо в диахронии : межвузовский сборник научных трудов. Омск, 2001. C.14–21.
Жукова А.Г. Ортология в аспекте междисциплинарных связей [Электронный ресурс]. 2008. Режим доступа : ссылка скрыта.
Киселева О.А. Русская орфография в коммуникативном аспекте (экспериментальное исследование) : дисс. … канд. филол. наук. Барнаул, 2002.
Нерознак В.П. Лингвистическая персонология: к определению статуса дисциплины // Язык. Поэтика. Перевод. М., 1996. С. 112–116.
Татаринцева Е.Н. Теоретические основы и моделирование экспериментального исследования лингвоперсонологического функционирования принципов русской орфографии // Известия Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена. Аспирантские тетради. 2007. №15. С. 202–205.
Тискова О.В. Русская пунктуация как коммуникативный феномен (к постановке проблемы) // Естественная письменная речь: исследовательский и образовательный аспекты : материалы конференции : в 3 ч. Барнаул, 2002. Ч.1 С. 288–294.
Хакимова Е.М. Статический и динамический аспекты языковой нормы: анализ, систематизация, обоснование : дис. … канд. филол. наук. Челябинск, 2003.
Фотиева И.В. (Барнаул)
Fotieva I.V. (Barnaul)
САМООПРЕДЕЛЕНИЕ КОММУНИКАТИВИСТИКИ
SELF-DETERMINATION OF COMMUNICOLOGY
Ключевые слова: фундаментальность, категории, редукция, междисциплинарность.
Keywords: fundamental solidity, categories, reductionism, inter-disciplinary status.
В статье рассматривается современное состояние коммуникативистики (коммуникологии) в связи с ее междисциплинарным статусом. Подчеркивается необходимость строгого определения ее категориального аппарата и области исследований.
The article is devoted to the inter-disciplinary status of communicology. The necessity of working out its basic categories, sphere of learning is pointed out.
Как отмечает большинство авторов, коммуникативистика (коммуникология), являясь сравнительно новой дисциплиной, находится в процессе формирования, и этот процесс далек от завершения. Идут непрерывные дискуссии о ее научном статусе. Так, А. Белоусов подчеркивает: «Чем теория коммуникации отличается от смежных дисциплин политической и массовой коммуникации каковы принципы ее внутренней регламентации, а вместе с тем и мера притязаний на изложение достоверных научных фактов, и, наконец, насколько новоявленную дисциплину следует считать научной вот неполный перечень вопросов, отвечать на которые теоретики коммуникации не торопятся» [Белоусов osh.ru/comm-stati.shtm]. На наш взгляд, можно выделить несколько основных проблем, связанных с развитием этой дисциплины.
В качестве первой из них следует отметить отсутствие единых базовых категорий и понятий коммуникативистики. Здесь хочется прежде всего сослаться на статью Ю. Михальчик, в которой проведен достаточно детальный анализ этой проблемы. Автор рассматривает проблему соотношения понятий «коммуникация» и «общение» и выделяет несколько основных подходов к ее решению.
В первом подходе эти понятия, по существу, отождествляются (Л.С. Выготский, В.Н. Курбатов, А.А. Леонтьев, Т. Парсонс и К. Черри и др.) Представители второго подхода, связанного с разделением данных понятий, в свою очередь, решают проблему их соотношения по-разному. М.С.Каган считает, что, во-первых, общение является многосторонним процессом, а коммуникация – только информационным; во-вторых, коммуникация есть субъект-объектная связь, где субъект передает некую информацию, а объект выступает в качестве ее пассивного получателя (приемника), таким образом, не имеет значения, кто является приемником (им может быть и техническое устройство). Общение, напротив, представляет собой субъект-субъектную связь, при которой нет ни отправителя, ни получателя сообщений, а есть собеседники. Г.М. Андреева выделяет в структуре общения три стороны: коммуникативную (обмен информацией); интерактивную (взаимодействие между индивидами), перцептивную (установление взаимопонимания). Третий подход основан на представлении о том, что информационные процессы могут облекаться в любые формы. «При этом «общение» обозначает только те процессы обмена информацией, которые представляют собой специфически человеческую деятельность, направленную на установление и поддержание взаимосвязи и взаимодействия между людьми и осуществляются, прежде всего, вербально» [Михальчик 2008].
Очевидно, что отсутствие единого категориального аппарата связано со второй проблемой – неопределенностью предметного поля коммуникативистики. Фактически сейчас она представляет собой конгломерат практических дисциплин, а ее теоретической основой служит довольно эклектичный набор понятий, подходов и методов из фундаментальных наук – социологии, психологии, культурологии, этики и др. В.В. Василькова, пытаясь выявить тенденции к их междисциплинарному синтезу в рамках коммуникативистики, говорит о том, что «сформировались обширные сферы практической деятельности, находящие свое когнитивное и методологическое обоснование в теории коммуникации — бизнес-коммуникация (ПР, реклама, маркетинг), организационная коммуникация (управление и коммуникативный менеджмент), общественно-политическая коммуникация (политический ПР, публичная коммуникация), коммуникация в семье, страноведение и регионоведение, социальная педагогика, социальная работа и др. Широкий спектр социальных практик <…> обусловил поиск единого термина, обозначившего общее предметное поле. Таким термином стала «коммуникация» [Василькова 2004, c.71]. Нетрудно увидеть здесь замкнутый круг: функцию синтеза автор возлагает на базовую категорию, которая сама, будучи полисемантичной и имеющей различные толкования в рамках коммуникативистики, отражает синкретичность, а не синтетичность предметного поля. Здесь невольно возникает желание отослать автора к обозначенным ею же самой принципам междисциплинарности: «выработка единых <…> исходных представлений об объекте изучения; построение единого сложноорганизованного предмета исследования; выделение той дисциплины, которая отражает высшие уровни развития объекта и структурирование интегрального знания на основе концептуального аппарата этой дисциплины; субординация и координация методов исследования, выяснение места и значения каждого из них во взаимосвязанном решении познавательных задач; принцип генеральной цели междисциплинарного исследования <…>; создание единой теоретической концепции объекта» [там же, с.70]. Ни один из данных принципов пока что не реализован в коммуникативистике в полной мере.
Кроме этого, следует отметить негативные тенденции, связанные с упрощением, редукцией в коммуникативистике многих понятий, подходов, выработанных в тех науках, на которые она опирается. Ярким примером является разработка этических проблем в рамках коммуникативной теории. Не углубляясь в эту тему, отметим лишь, что более чем двухтысячелетняя разработка моральных вопросов в философской этике имеет своим итогом тончайший методологический инструментарий, громадный спектр исследуемых проблем, в том числе, ключевых, затрагивающих практически все стороны и глубинные слои человеческого взаимодействия, и, наконец, разработанные практические кодексы. В коммуникативистике же все это нередко редуцируется до неких усредненных и упрощенных «правил коммуникации», которые не слишком варьируются, идет ли речь о коммуникации деловой, политической или межличностной; соответственно, и личность, со всем ее своеобразием, многоплановостью мотивов, ценностных выборов и пр. неизбежно редуцируется до унифицированного «субъекта коммуникации». Кроме этого, коммуникативистика оказалась неразрывно спаянной с практиками, «целью которых является установление «договоренности», консенсуса, общеприемлемого диалога» [Василькова 2004, с.72], и, соответственно, с установками на толерантность, политкорректность и т.д. Но, как уже показано многими авторами, данные установки не только не отражают некие новые этические принципы, но, напротив, по сути противоречат морали как таковой. Так, согласно П. Николсону, толерантное отношение характеризуется следующими свойствами: 1) отклонение, или различие (в нормах и идеалах); 2) моральная значимость этого отклонения; 3) наличие у субъекта толерантности силы для оказания воздействия на это отклонение; 4) отказ субъекта толерантности от употребления такой силы [Хомяков, 2002, с.87]. При этом третье требование (где под силой понимается и сила убеждения) влечет за собой главный конфликт с этикой. Мораль по самой своей сути предполагает утверждение добра и противостояние злу, и как таковая она общезначима, «…в противном случае моральное убеждение превращается в субъективное мнение, индифферентное ко всем остальным мнениям, равно субъективным» [там же, с.88], субъект же толерантности отказывается от утверждения моральной позиции (которую он сам же считает позитивной и способствующей благу общества). Это явное противоречие давно отметили критики толерантности, как и то, что при последовательном плюрализме ценностей отсутствуют единые критерии морального выбора, а, значит, и искомая (в коммуникативном дискурсе) договоренность субъектов коммуникации становится не закономерностью, а случайностью. Не случайно Ю. Хабермас вынужден постулировать наличие у субъектов коммуникативного дискурса некоей «изначальной моральности», или «установки на консенсус»; причем, это именно постулирование, не обоснованное теоретически и не подкрепленное эмпирическими данными, в чем Хабермаса справедливо упрекал, например, Р. Рокмор. Поэтому не случайно «…место толерантности, по Грею, в современном мире заступает modus vivendi — утверждение необходимости отказаться от поисков единого морального идеала и довольствоваться <…> некоторым равновесием интересов. С этой точки зрения оказывается, что конфликты в условиях плюрализма ценностей непреодолимы и перманентны» [Хомяков, 2002, с.91]. В то же время, повторим, это мнимое противоречие между терпимостью, с одной стороны, и универсальностью моральных требований, с другой, – находит глубокое разрешение во многих системах философской этики.
Из указанных тупиков и противоречий есть, на наш взгляд, два выхода. Первый – сужение сферы коммуникативистики, акцентирование на решении принципиально новых вопросов, например, связанных с растущим техническим опосредованием коммуникации. Второй выход – фундаментализация дисциплины, разработка категориально-понятийного аппарата, вычленение собственного проблемного поля и т.д. И, главное, –серьезное освоение и учет наследия классических наук, так или иначе связанных с коммуникативистикой, недопущение поверхностности, дилетантизма, «изобретения велосипедов». Только на этом пути, на наш взгляд, возможно дальнейшее теоретическое развитие коммуникативистики и ее практическая приложимость.
Литература
Белоусов А. Управление коммуникацией. Критические замечания к теории коммуникации [Электронный ресурс]. Режим доступа: ссылка скрыта.
Василькова В.В. Междисциплинарность как когнитивная практика (на примере становления коммуникативной теории) // ссылка скрыта. СПб, 2004. С.69-88
Михальчик Ю. Дискуссия о научных направлениях теории коммуникации: коммуникология и коммуникативистика [Электронный ресурс]. Режим доступа: ссылка скрыта
Хомяков М.Б. Уральский МИОН: концептуальные основания проекта // Роль СМИ в достижении социальной толерантности и общественного согласия // Мат. Межд. конф. Екатеринбург, 21-22.12 2001. Екатеринбург, 2002. С. 86-95.
Хлыбова С.В. (Барнаул)
Hlybova S.V. (Barnaul)
ДИАЛОГ ВРАЧА И БОЛЬНОГО: ЭТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
DIALOGUE OF THE DOCTOR AND THE PATIENT:
ETHIC ASPECT.
Ключевые слова: врач, больной, тип взаимоотношений, общение
Keywords: the doctor, the patient, the type of relations, personal contact
Статья посвящена некоторым проблемам взаимоотношений врача и пациента, возникающим в ходе профессионального общения. Автор рассматривает коммуникативные особенности этих отношений и этические проблемы диалога врача и больного.
The article is devoted to some problems of relations of the doctor and the patient arising in professional contact. The author describes the communicative features of such relations and ethic problems of the dialogue between the doctor and the patient.
Социальные изменения, затронувшие все сферы жизни, не обошли медицину. Техническое переоснащение лечебно-диагностических учреждений привело, с одной стороны, к расширению курабельности и улучшению результатов диагностирования и лечения, с другой стороны, - к явному сокращению или полной утрате психологического контакта врача и больного. К концу XX века окончательно завершился переход от антропоцентрической медицины (лечение человека) к нозоцентрической (лечение болезни). Известно, что профессия врача относится к социономическим профессиям, в которых главный контакт – это контакт человека с человеком, и поэтому установление взаимоотношений между участниками общения является необходимым условием выполнения основных профессиональных задач врача. Модель взаимоотношений врач-больной строится на основе установления непосредственного контакта между участниками общения, каждый из которых решает свою индивидуальную коммуникативную задачу: врач на основе опроса устанавливает этиологию заболевания; больной, отвечая на вопросы, дает возможность максимально точно диагностировать заболевание и его патогенетические механизмы. Однако цели диалога вряд ли будут достигнуты в случае отсутствия психологического контакта с больным, потому что сбор анамнеза болезни может превратиться из стандартизированного, алгоритмически выверенного и профессионально заданного в бездушно-клишированный. По мнению И. В. Силуяновой, «без нравственного рассуждения врачебное дело становится не под силу человеку. Нравственное знание подкрепляет, дает терпение и защищает врача». [Силуянова 2007, с.114]. Но характер современного медицинского образования таков, что в него не в полной мере включается освоение этического пространства будущей специальности. Памятуя о том, что болезнь есть не что иное, как нарушение целостности функционирования всего организма, «сбой» в работе многих систем, нужно понимать, что лечение – это восстановление не только телесного «порядка», но и обязательно психо-эмоционального, душевного «порядка». Одним из самых действенных средств в этом случае является слово врача, сказанное больному.
Основой общения врача и пациента был и остается профессиональный диалог, деонтологические особенности которого очевидны. Врач должен расспросить больного так, чтобы тот захотел рассказать о своих проблемах. Разговор между ними всегда происходит в ответно-вопросной форме, заданной одним из участников межличностного вербального взаимодействия – врачом. Специфичность данного вида профессионального общения не отрицает важнейшего условия любой успешной коммуникации – настроенности на мир собеседника (больного). Совершенно очевидно, что тема разговора (сбор анамнеза, установление этиологии и патогенеза) диктует определенные способы ее репрезентации. Так, например, врач должен несколько (не менее трех) раз повторить вопрос, интерпретируя его в различных формулировках: «Что вас беспокоит?», «На что жалуетесь?» и т. д. Каждая из предъявленных больным жалоб должна быть детализирована врачом. (Мы оставляем за рамками статьи основные структурные части профессионального диалога, связанные с диагностикой заболевания).
В обычной разговорной речи диалог создают не только собственно высказывания и реплики, но паузы, жесты, мимика, взгляд, то же происходит и с профессиональным диалогом. Помимо этого, атмосфера любого диалога создается как собственно лингвистическими, так и экстралингвистическими факторами. Влияние экстралингвистических факторов на успешность диалога между врачом и пациентом тоже очевидно. Звонки, заглядывание в дверь, отвлечение от разговора, отсутствие прямого контакта глаз (врач должен в это время заполнять историю болезни) «сковывают» больного и, несмотря на контактную и непосредственную форму общения, больной теряется, забывая подчас самые главные жалобы и оставаясь в итоге неудовлетворенным не только приемом, но и данными в ходе него рекомендациями.
Любому врачу важно не только совершенствовать свои профессиональные знания и способности, но и формировать навыки сознательного служения болящему через признание необходимости подчинения себя интересам пациента. Врач должен быть знаком с особенностями взаимоотношений, которые условно схематизируются в определенную классификацию с различными формами отношений врача и пациента: активной-пассивной, информативной, интерпретивной, договорной, совещательной, технической, патерналистской (сакральной), коллегиальной, контрактной (О. М. Лесняк, Р. Вич, У. Мей). По мнению доктора медицинских наук, профессора А. П. Зильбера, сегодня в медицине представлена четырехвидовая модель взаимоотношений: патерналистская, либерационная, технологическая и интерпретационная. В основе названия каждой из моделей лежит принцип отношений между врачом и пациентом [Зильбер 2008]. В соответствии с патерналистской моделью (лат. paternus – отцовский) врач авторитарно дает рекомендации о том, как поступать в определенных ситуациях, связанных с лечением. Врач-патерналист обычно категоричен в высказываниях, его речь чаще всего отрывиста, суждения аргументированны, но нередко безапелляционны. Сторонник либерационной модели (лат. liberalis – свободный) оставляет выбор форм и способов лечения за самим больным. Представители такого подхода, на наш взгляд, вряд ли заинтересованы в успешном результате своей деятельности. Они чаще всего несколько рассеянны, их диалог с больным либо «аморфен», либо вариативен в истолковании рекомендаций. Их коммуникативные намерения неопределенны, что может привести к полному или частичному непониманию партнером по коммуникации (в нашем случае больным). Деформация межличностного общения может привести к искажению самих основ врачевания.
Еще менее приемлема в качестве основной технологическая модель, при которой контакт врача с больным сводится практически к нулю. Представителей этой модели взаимоотношений можно найти среди врачей таких специальностей, как эндоскописты и врачи, занимающиеся ультразвуковой диагностикой. Их реплики и приказы при разговоре с пациентом («повернитесь направо», «ниже», «глотайте», «дышите») обычно односложны, эмоционально не окрашены, при этом в силу темпоральной ограниченности подобного общения, а иногда и отсутствия элементарных этикетных форм лексический диапазон врача сводится к минимуму – использованию наречных и глагольных форм. Результатом завершения подобного коммуникативного акта является выдача письменного заключения. Особенность представителей данной модели взаимоотношений заключается в том, что они порою бывают абсолютно индифферентны и безучастны к состоянию больного. Объяснение этому простое: врач, достигший вершин профессионального мастерства и ориентированный на технические достижения современной медицины сводит общение с пациентом к диагностике заболевания и выбору рекомендаций. Пациент в этом случае воспринимается как объект приложения полученных врачом профессиональных знаний. Академик И. А. Кассирский называл врачей, подменяющих клиническое мышление лабораторно-инструментальными исследованиями, «воинствующими инструменталистами» и предостерегал от возможного перерождения врача-клинициста, наблюдателя, во врача-инструменталиста, диспетчера. Еще более актуально звучат сегодня слова выдающегося хирурга В. Ф. Войно-Ясенецкого о том, что для врача «не должно быть «случая», а только живой страдающий человек».
По мнению А. П. Зильбера, самой распространенной моделью прошлого и самой желаемой, по нашему мнению, моделью настоящего во взаимоотношениях врача и больного является, интерпретационная модель (лат. interpetatio – разъяснение, толкование), при которой врач беседует, соблюдая правило древних о сущности болезни и методах ее лечения: Medice, cura aegrōtum, sed non morbum – врач, лечи больного, а не болезнь. Именно такой тип врача представляли лучшие врачи прошлого, например, В. Ф. Войно-Ясенецкий, Ф. П. Гааз и многие другие. Они прекрасно знали, что «Medicus nihil aliud est, quam anĭmi consolatio» – «врач – не что другое, как утешение для души».
Анамнез болезни, собираемый такими врачами в ходе общения с больным, всегда «одушевлялся» теплотой отношения, участливостью и искренним состраданием к нему. Как тут ни вспомнить слова о том, что «если после разговора с врачом тебе не стало легче – значит это не врач». Поэтому, может быть, предвидя в будущем приоритет технологической модели над всеми остальными, Антуан де Сент-Экзюпери написал: «Я верю, что настанет день, когда больной неизвестно чем человек отдастся в руки физиков. Не спрашивая его ни о чем, эти физики возьмут у него кровь, выведут какие-то постоянные и перемножат их одна на другую. Затем, сверившись с таблицей, они вылечат его одной-единственной пилюлей. И все же, если я заболею, то обращусь к какому-нибудь старому земскому врачу. Он взглянет на меня уголком глаза, пощупает мне живот, приложит к лопаткам носовой платок и выслушает меня. Он кашлянёт, раскурит свою трубку, потрёт подбородок и улыбнётся мне, чтобы лучше утолить мою боль. Разумеется, я восхищаюсь Наукой. Но я восхищаюсь и мудростью… Единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого общения» [Сент-Экзюпери 1970, с.352].
Литература
Зильбер А.П. Этюды медицинского права и этики. М., 2008.
Сент-Экзюпери А. Планета людей. М., 1970.
Силуянова И.В. Антропология болезни. М., 2007
Чарыкова О.Н., Разуваева Л.В. (Воронеж)
Charykova O.N., Razuvayeva L.V. (Voronezh)
ПРАГМАТИКА СРАВНЕНИЙ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ДИСКУРСЕ
PRAGMATICS OF COMPARISON IN FICTION DISCOURSE
Ключевые слова: прагматика, признак сравнения, эксплицитный, имплицитный, художественный, дискурс.
Keywords: pragmatics, comparison indication, explicit, implicit, fiction, discourse.
В статье рассматриваются компаративные конструкции с эксплицитным и имплицитным признаком сравнения и выявляется их роль в воздействии на читателя.
The paper studies comparative constructions with explicit and implicit comparison indication and reveals their role in impact upon the reader.
Общеизвестно, что в художественном дискурсе средством эстетического воздействия на реципиента является каждый элемент. Однако наиболее высоким прагматическим потенциалом обладают образные средства, наиболее релевантным из которых является сравнение, поскольку именно сравнение лежит в основе всех тропов.
Рассмотрим функции сравнении в художественном дискурсе на материале современной прозы. Как известно, сравнение - это феномен человеческого сознания, проявляющийся в том, что одно явление или понятие проясняется путём сопоставления его с другим явлением или понятием. Языковая конструкция, фиксирующая сравнение, состоит, как правило, из двух членов, связанных между собой компаративными отношениями, которые обычно выражаются союзами ”как”, “как будто”, “словно”, “точно” и т.д.
В структуре сравнения выделяют три составных компонента, которые у разных исследователей получили разные названия. Б.В.Томашевский даёт им следующую трактовку: 1) то, что сравнивается, или «предмет» сравнения; 2) то, с чем сравнивается, или «образ» и 3) то, на основании чего происходит сравнение, - «признак» [Томашевский 1983, с.204]. Иначе говоря, компаративное значение предмета и объекта сравнения оформляется при помощи показателя сравнения. Особый интерес представляет исследование признака (то есть показателя, основания) сравнения в художественном дискурсе, поскольку именно сравнения позволяют выявить природу явления, дают возможность подчеркнуть характеристику (или действие) предмета, являющуюся, с точки зрения автора, наиболее важной.
Как показывает анализ практического материала, общий для сравниваемых феноменов признак, который является основой сопоставления членов компаративной конструкции, может быть как словесно обозначен в соответствующем высказывании, так и не иметь формального выражения. На этом основании все конструкции с компаративным значением, выявленные путем сплошной выборки из текстов современной прозы, распределяются на две группы:
- Сравнения с актуализированным признаком (эксплицитно выраженным основанием сравнения).
- Сравнения с неактуализированным признаком (имплицитно выраженным основанием сравнения).
Сопоставляя какие-либо предметы или явления, писатель, как правило, подбирает такой признак сравнения, который в наибольшей степени проявляется в образе сравнения. Сравниваемый предмет автор сопоставляет с хорошо известным ему явлением, в котором данный признак, постоянный или временный, реальный или только возможный, лежит в основе сравнения. Другими словами, признак сравнения служит средством выражения образной информации – сведений о личности субъекта, автора или персонажа.
В качестве примера употребления компаративных конструкций с эксплицитно выраженным основанием сравнения можно привести следующие контексты:
Луна за окном исчезла, но зато в стекле обозначились Танька и летчик, друг против друга, красивые, как в индийском кино [Щербакова 2002, с. 26];
Он ее обнял. Она вздрагивала под его руками, как будто ее прошили очередью из автомата [Щербакова 2002, с. 99].
В подобных случаях специфика авторского представления о предмете номинации обнаруживается в особенностях употреблении словесных единиц, выступающих в качестве признака (основания сравнения): красивые, вздрагивала.
Ко второму типу сравнений следует отнести такие конструкции, в которых обозначены лишь предмет и объект сравнения, но не указано, по какому признаку они сопоставляются. Например:
Мой муж… Вернулся с фронта! Живой! Я его целую, я его трогаю. Глажу. Обнимаю. А он … Он как картонный [Щербакова 2002, с. 288];
С Ольгой он будто съездил в Болгарию, на Золотые пески [Щербакова 2002, с. 97];
Уж ручки-то как былиночки [Щербакова 2002, с. 410].
Особенность восприятия таких конструкций заключается в том, что неназванный признак, передающий основание сравнения, читатель восстанавливает сам: в соответствии с принятыми в данном языковом коллективе эталонами, по окружающему контексту, в результате собственных ассоциаций. Подобный подход позволяет выявить следующие типы сравнений с неактуализированным признаком.
1. Конструкции, в которых используются традиционные устойчивые сравнения. Например:
Воскресать (возрождаться) как птица Феникс:
Расставшись с любовью, Софья Потоцкая возродилась, как птица Феникс, и проявила настоящий организаторский талант [Слипенчук 2000, с.6].
Свалиться как снег на голову (= неожиданно):
Свекровь явилась как снег на голову и вместо того, чтобы сидеть тихо, как мышь - командует, устанавливает свои порядки на чужой территории [Улицкая 2001, с. 340].
В данных устойчивых сравнениях не названный автором художественного текста признак сопоставления объектов восстанавливается читателем в соответствии с эталонами окружающего мира, принятыми в языковом коллективе. Подобные устойчивые выражения не несут в себе особой новизны для реципиента и служат прежде всего средством создания экспрессии. Творческая индивидуальность автора при использовании узуальных языковых сравнений проявляется главным образом в особенностях их отбора из ряда языковых средств, выражающих данное значение, в предпочтении того или иного из них другим. Но данное предпочтение (как и всё в языке художественного текста) не случайно. Выбор определённого сравнения из ряда конструкций, выражающих необходимое значение, обусловливается не только художественными задачами, но и спецификой авторского мировосприятия.
2. Конструкции, в которых признак сравнения выявляется на основе пресуппозиции (общих для автора и читателя знаний). В подобных случаях указание признака сравнения является избыточным, основание сравнения очевидно благодаря образу, заложенному в объекте сравнения.
Например:
- Забеременела и девять месяцев ходила с пузом как с орденом [Устинова 2002, с. 18].
Пресуппозиция: орден дают за особые военные или трудовые подвиги, орденом гордятся, иногда орден надевают, чтобы похвастаться. Скрытый (восстанавливаемый) признак сравнения = «гордо, с желанием, чтобы ей завидовали».
- Для того чтобы я начал работать, надо подписать бумагу, а вы эту бумагу не подписываете уже второй год. А я второй год хожу к вам, как на службу, и улыбаюсь вам, и делаю вид, что ничего не происходит [Токарева 2004, с. 483].
Пресуппозиция: на службу ходят каждый день. Скрытый (восстанавливаемый) признак сравнения = «регулярно».
Сравнительные конструкции данного типа очень ярко репрезентируют творческое авторское начало, поскольку строятся на индивидуальных ассоциациях. Их восприятие реципиентом требует не только наличия соответствующей пресуппозиции, но и обусловливает факт сотворчества при постижении имплицитного признака сравнения в созданной автором компаративной конструкции окказионального характера.
3. Конструкции, в которых признак сравнения выявляется по текстологическим показателям: содержанию, идее, внутри сложного синтаксического целого или другого контекста.
Например:
- признак сравнения основан на противопоставлении:
Все вы лодыри и разгильдяи. Одна Перепелицина как звезда в тумане [Токарева 2003, 26];
– Антон! – взвизгнула девушка. – Надень ботинки! Но он шел, как смертник. Остановить его было невозможно. Только убить [Токарева 2004, с.19].
- признак сравнения обозначен как причинно-следственные отношения:
Они мне как братья. Мы росли вместе [Улицкая 2003, с. 336];
Она стала есть творог, отгребая варенье в сторону, потому что избегала мучного и сладкого… -- У тебя уже ноги стали как у паука, -- заметила мать [Токарева 2004, с. 540];
Переодевшись, как два белых гриба, мы вышли на пляж [Минчин 2002, с.100].
Такого рода сравнительные конструкции требуют для своей трактовки ещё более значительных усилий реципиента, чем предыдущая группа, поскольку для их адекватного понимания необходим учёт контекстных параметров. Это обусловливает высокую степень креативной деятельности реципиента, а следовательно (как известно из психологии), и более высокую степень воздействия текста на читателя.
Таким образом, сравнения с имплицитным основанием достаточно многообразны и играют важную роль в репрезентации индивидуально-авторской картины мира в художественном тексте и создании его прагматического потенциала.
Роль устойчивых сравнений состоит в том, что они отражают национальные особенности мировосприятия. В этом случае авторская индивидуальность проявляется в выборе определённого языкового сравнения в соответствии с художественными целями и прагматическими задачами.
Сравнения индивидуального характера наиболее ярко манифестируют индивидуально-авторскую картину мира, а имплицитность признака сравнения служит цели каузации у реципиента креативного начала, поскольку не названный автором художественного текста признак восстанавливается самим читателем в соответствии с эталонами окружающего мира, контекстом, ассоциациями и эрудицией. В силу указанных факторов такие сравнения обладают очень высоким прагматическим потенциалом.